Страница:
– Да, конечно. – Вы пригласили его за свой стол? – Да.
– Мисс Долтон сидела за этим столом, когда вы его пригласили?
– Да.
– Сколько раз вам до того приходилось есть за одним столом с неграми?
– Но помню. Много раз. – Вы любите негров? – Я не делаю различия…
– Мистер Эрлон, вы любите негров?
– Я протестую! – вскричал Макс. – Это не имеет касательства к делу.
– Прошу вас не указывать мне! – вскричал коронер. – Я вам уже это раз сказал! Речь идет о зверском убийстве белой женщины. Этот свидетель ввел покойную в соприкосновение с человеком, который последним видел ее в живых. Мы имеем полное право определить отношение свидетеля к этой женщине и к этому негру! – Коронер снова повернулся к Джану: – Скажите, мистер Эрлон, вы предлагали этому негру сесть между вами и мисс Долтон на переднем сиденье машины?
– Нет, он с самого начала там сидел. – Но вы не предложили ему перейти на заднее сиденье? – Нет.
– Почему?
– Боже мой! Он такой же человек, как и все! Почему вы не спрашиваете…
– Я спрашиваю то, что мне нужно, а вы отвечайте на мои вопросы. Потрудитесь сказать, мистер Эрлон, вы легли бы в постель с этим негром?
– Я отказываюсь отвечать на этот вопрос.
– Однако вы не отказались признать право этого негра лечь в постель с белой девушкой, не так ли?
– У нас не было никаких разговоров о его праве общаться с ней или с кем бы то ни было…
– Вы делали попытки оградить мисс Долтон от этого негра?
– Яне…
– Отвечайте, да или нет?
– Нет!
– У вас есть сестры?
– Есть одна сестра.
– Где она живет?
– В Нью-Йорке.
– Она замужем?
– Нет.
– Вы позволили бы ей выйти замуж за негра?
– Меня не касается, за кого она выйдет замуж.
– Вы отрицаете, что просили этого пьяного негра называть вас не „мистер Эрлон“, а „Джан“?
– Не отрицаю, но…
– Потрудитесь отвечать на вопросы!
– Но, мистер коронер, вы…
– Я стараюсь установить повод к убийству ни в чем не повинной девушки!
– Неправда! Вы стараетесь опорочить целую расу и, кроме того, политическую партию!
– Ваши заявления излишни. Скажите, мисс Долтон была в состоянии проститься с вами, когда вы уходили, оставляя ее одну в машине с этим пьяным негром?
– Да. Она со мной попрощалась.
– Сколько вы дали мисс Долтон выпить за эту ночь?
– Не знаю.
– Что именно она пила?
– Ром.
– Почему вы выбрали ром?
– Нипочему. Просто я купил бутылку рома.
– Может быть, для того, чтобы вызвать особо сильное физическое возбуждение?
– Нет.
– Каких размеров была бутылка?
– Пятая часть галлона[4].
– Кто платил за нее?
– Я платил.
– Из фондов коммунистической партии?
– Нет!
– Разве вам не предоставляется известная сумма на вербовочные расходы?
– Нет!
– Сколько было выпито до того, как вы купили эту бутылку рома?
– Мы пили пиво.
– Сколько?
– Не помню.
– Вы что-то многого не помните из того, что произошло этой ночью.
– Все, что я помню, я говорю. – Все? – Все.
– Но может быть, вы не все помните?
– Все, что я помню, я говорю.
– Может быть, вы были настолько пьяны, что забыли многое?
– Нет.
– Вы отдавали себе отчет в своих поступках?
– Да.
– Значит, вы сознательно оставили девушку одну в таком состоянии? – Ни в каком таком состоянии она не была. – Насколько, по-вашему, она была пьяна после всего этого пива и рома?
– Она, по-видимому, сознавала все, что делает.
– А вы не задумались над тем, способна ли она защищать себя?
– Нет.
– Вам было все равно?
– Конечно, нет.
– Но вы считали, что, если даже что-нибудь случится, это неважно?
– Я не думал, что может случиться что-нибудь дурное.
– Все-таки скажите мне, мистер Эрлон, насколько была пьяна мисс Долтон?
– Ну, она была немножко, как говорится, в приподнятом настроении.
– Весела?
– Да, пожалуй.
– Сговорчива?
– Я не понимаю, что вы хотите сказать.
– Вы остались довольны прогулкой?
– Что вы хотите сказать?
– Вы приятно провели время?
– Да, конечно.
– Обычно, когда приятно проведешь время с женщиной, потом наступает некоторое утомление, не правда ли?
– Я не понимаю, что вы хотите сказать.
– Было уже довольно поздно, мистер Эрлон. Вам захотелось домой?
– Да.
– Вам больше не хотелось оставаться в обществе мисс Долтон?
– Нет, я очень устал.
– И потому вы ее оставили негру?
– Я ее никому не оставлял. Я оставил ее в машине.
– Но в этой машине был негр?
– Да.
– И она села впереди, с ним рядом?
– Да.
– И вы не пытались помешать ей?
– Нет.
– А до того вы все трое пили ром?
– Да.
– И вы без опасений оставили ее вдвоем с пьяным негром?
– Что вы хотите сказать?
– Вы не беспокоились за нее?
– Конечно, нет.
– Вы думали, что она настолько пьяна, что любой мужчина устроит ее так же, как вы?
– Нет, нет… Не в этом смысле. Вы превратно…
– Отвечайте на вопросы. По вашим сведениям, имела мисс Долтон когда-либо прежде половые сношения с негром?
– Нет.
– Значит, вы решили, что это для нее удобный случай начать?
– Нет, нет…
– Вы обещали негру в ближайшие дни встретиться с ним снова, чтобы узнать, готов ли он вступить в коммунистическую партию?
– Я этого не говорил.
– Вы не говорили, что увидитесь с ним опять через два-три дня?
– Нет.
– Вы в этом уверены, мистер Эрлон?
– То есть я говорил, что увижусь с ним, но совсем не в том смысле, который вы пытаетесь этому придать…
– Мистер Эрлон, вы были удивлены, когда услышали о смерти мисс Долтон?
– Да. В первую минуту я был настолько ошеломлен, что не поверил. Я решил, что это, вероятно, какое-нибудь недоразумение.
– Вы не ожидали, что этот пьяный негр так далеко зайдет, не так ли?
– Я ничего вообще не ожидал.
– Но ведь вы велели негру прочесть коммунистические брошюры?
– Я ему их дал. – Вы велели прочесть их? – Да.
– Но вы не ожидали, что он зайдет так далеко, что изнасилует и убьет белую девушку?
– Я об этом вообще не думал.
– Вы свободны, мистер Эрлон.
Биггер смотрел, как Джан шел к своему месту. Он понимал, что чувствовал Джан. Он понимал, куда клонит коронер, задавая все эти вопросы. Не он один был здесь предметом ненависти. Что же такого сделали эти красные, что коронер так ненавидит Джана?
– Теперь я попрошу сюда мистера Генри Долтона, – сказал коронер.
Биггер выслушал сообщение мистера Долтона о том, что в доме у Долтонов принято было брать в шоферы молодых негров, предпочтительно таких, которым бедность, отсутствие образования, какое-либо несчастье или физический недостаток мешали пробиться. Мистер Долтон объяснил, что цель его была – дать этим юношам возможность помогать семье и чему-нибудь учиться. Он рассказал, как Биггер пришел к ним в дом, каким он казался робким и замкнутым и с каким сочувствием и участием отнеслась к нему вся семья. Он рассказал, как он не допускал и мысли, что Биггер имеет касательство к исчезновению Мэри, и как он даже не дал Бриттену допросить его. Затем он рассказал о полученном письме и о том, как он был потрясен, когда узнал, что Биггер бежал из его дома, тем самым выдав свою вину.
Когда коронер исчерпал свои вопросы, Биггер услышал голос Макса:
– Можно мне задать несколько вопросов свидетелю?
– Пожалуйста. Спрашивайте, – сказал коронер.
Макс вышел вперед и остановился прямо перед мистером Долтоном.
– Вы – председатель известной вам жилищной компании?
– Да.
– Дом, в котором последние три года жили Томасы, принадлежит вашей компании?
– Не совсем. Моя компания является основным акционером другой компании, которой принадлежит этот дом.
– Понимаю. А как называется эта компания?
– Жилищная компания Южной стороны.
– Если я не ошибаюсь, Томасы платили вам…
– Не мне! Они вносили квартальную плату Жилищной компании Южной стороны.
– Контрольный пакет акции Долтоновской жилищной компании принадлежит вам, верно?
– Да.
– А этой компании в свою очередь принадлежит контрольный пакет акций Жилищной компании Южной стороны, верно?
– Да. – Следовательно, я могу сказать, что Томасы платят вам? – В конце концов, если хотите, да.
– Кто определяет политику этих двух компаний?
– Я.
– Чем объяснить, что с Томасов и других негров вы берете более высокую плату, чем с белых жильцов?
– Ставки квартирной платы устанавливал не я, – сказал мистер Долтон.
– А кто?
– Стоимость квартир регулируется законом спроса и предложения.
– Мистер Долтон, здесь говорилось о том, что вы жертвуете миллионы долларов на образование негров. Почему же вы взимаете с семьи Томасов непомерную цену – восемь долларов в неделю за одну дурно вентилируемую, кишащую крысами комнату, в которой спят и едят четыре человека?
Коронер вскочил на ноги.
– Я не позволю вам так дерзко разговаривать с этим свидетелем! У вас нет чувства такта! Мистер Долтон – один из самых уважаемых граждан Чикаго! И ваши вопросы не имеют отношения к делу…
– Они имеют прямое отношение! – выкрикнул Макс. – Вы сами сказали, что здесь допускается свобода опроса! Я тоже хочу найти настоящего виновника! Джан Эрлон не единственный человек, оказавший влияние на Биггера Томаса! Были и другие! Я имею такое же право выяснить зависимость его поступков от их влияния, как вы – определять степень влияния Джана Эрлона!
– Я охотно отвечу на все ваши вопросы, если это может помочь делу, – мягко сказал мистер Долтон.
– Благодарю вас, мистер Долтон. Итак, скажите, пожалуйста, почему вы брали с семьи Томасов восемь долларов в неделю за одну скверную комнату в многоквартирном доме?
– Видите ли, сейчас ощущается известный квартирный кризис…
– Во всем Чикаго?
– Нет. Здесь, на Южной стороне.
– У вас и в других районах есть дома?
– Да.
– Почему же вы не сдаете там квартиры неграм?
– Видите ли… э-э… я… я полагаю, что негры не согласились бы селиться в других районах.
– Кто это вам сказал?
– Никто.
– Вы сами пришли к этому заключению?
– Да. – А может быть, это вы не соглашаетесь сдавать неграм квартиры вдругих районах?
– Пожалуй, вы правы.
– А почему?
– Такой установился обычай.
– Вы считаете этот обычай правильным?
– Не я его устанавливал, – сказал мистер Долтон.
– Вы считаете этот обычай правильным? – повторил Макс.
– Мне казалось, что неграм приятнее жить всем в одном месте. – Кто это вам сказал? – Никто не говорил.
– Может быть, это выгоднее, когда они живут все в одном месте?
– Я не понимаю, что вы хотите сказать.
– Мистер Долтон, не кажется ли вам, что, ведя такую политику, ваша компания принуждает негров селиться в одном районе, на Южной стороне?
– В конечном счете так выходит. Но инициатива не принадлежит…
– Мистер Долтон, вы тратите миллионы на помощь неграм. Почему бы вам не снизить им плату за их собачьи конуры, списав разницу со счета вашего благотворительного фонда?
– Видите ли, если б я снизил плату, это было бы неэтично. – Неэтично? – Да, конечно. Этим я поставил бы в затруднительное положение моих конкурентов.
– Разве между белыми владельцами существует особое соглашение относительно ставок квартирной платы для негров?
– Нет. Но в деловом мире существует свой кодекс чести.
– Итак, то, что вы зарабатываете на семействе Томасов в виде квартирной платы, вы отдаете им обратно, чтобы облегчить их тяжелую жизнь и заодно успокоить свою совесть?
– Вы искажаете факты, сэр!
– Мистер Долтон, зачем вы даете деньги на образование негров?
– Я хочу дать им возможность выйти в люди.
– Вы приняли к себе на службу хоть одного из тех негров, которым вы помогли получить образование?
– Нет.
– Мистер Долтон, не думаете ли вы, что ужасающие условия, в которых семья Томасов жила в одном из ваших домов, имеют некоторую связь со смертью вашей дочери?
– Я не понимаю, что вы хотите сказать.
– У меня больше вопросов нет, – сказал Макс.
После мистера Долтона к столу коронера подошла Пегги, затем Бриттен, затем подряд» несколько врачей, репортеров и полисменов.
– Теперь мы выслушаем Биггера Томаса, – объявил коронер.
Волна возбужденного шепота прошла по залу. Пальцы Биггера вцепились в ручки кресла, в котором он сидел. Макс тронул его за плечо. Биггер оглянулся, и Макс шепнул ему:
– Сидите на месте.
Макс встал:
– В качестве защитника Биггера Томаса я хочу заявить, что мой клиент отказывается от дачи показаний.
– Его показания необходимы, чтобы помочь нам установить истинную причину смерти покойной, – сказал коронер.
– Мой клиент уже подвергнут тюремному заключению и потому вправе отказаться от публичного допроса…
– Как угодно. Как угодно, – сказал коронер.
Макс сел.
– Сидите спокойно. Все в порядке, – шепнул Макс Биггеру.
Биггер откинулся на спинку кресла, чувствуя, как стучит у него сердце. Ему томительно хотелось, чтобы произошло вдруг что-нибудь такое, что помешало бы этим белым людям глазеть на него. Наконец белые лица отвернулись. Коронер подошел к столу и медленным, закругленным, рассчитанным движением взял со стола письмо о выкупе.
– Джентльмены, – сказал он, обращаясь к шестерым, сидевшим в креслах. – Вы слышали показания свидетелей. Тем не менее желательно, чтобы вы ознакомились с вещественными уликами, собранными департаментом полиции.
Коронер вручил письмо одному из присяжных; тот прочел его и передал другому. Все присяжные по очереди рассмотрели сумочку, нож со следами крови, почерневшее лезвие топора, коммунистические брошюры, бутылку из-под рома, сундук и подписанное Биггером признание.
– Ввиду своеобразной природы этого преступления и ввиду того, что тело убитой почти полностью уничтожено огнем, я считаю необходимым предъявить вам для ознакомления еще одно вещественное доказательство. Это поможет пролить свет на истинные обстоятельства смерти мисс Долтон, – сказал коронер.
Он повернулся и кивнул двум служителям в белых халатах, ожидавшим у двери в глубине. В зале стояла тишина. Биггер думал о том, долго ли еще это будет тянуться; он чувствовал, что его силы скоро иссякнут. Время от времени туман застилал ему глаза и голова начинала кружиться; но он напрягал все мускулы своего тела, и напряжение разгоняло одурь. Вдруг поднялся гул голосов, и коронер постучал, призывая к порядку. Потом у дверей возникла какая-то суматоха. Биггер услышал незнакомый голос, повторявший:
– Посторонитесь, пожалуйста!
Он оглянулся и увидел, что служители в белых халатах идут по проходу, подталкивая перед собой какой-то длинный, покрытый простыней стол. Что это такое? Биггер недоумевал. Рука Макса легла ему на плечо.
– Ничего, Биггер, ничего. Сейчас все кончится.
– Что это они делают? – спросил Биггер хриплым шепотом.
Макс долго не отвечал. Потом од сказал нерешительно:
– Я не знаю.
Длинный стол вывезли на середину комнаты. Коронер заговорил низким размеренным голосом:
– В качестве официально действующего коронера я принял решение в интересах правосудия предъявить как вещественную улику подвергшееся насилию и увечью тело девицы Бесси Мирс, а также заключение полицейских чинов и медицинской экспертизы по вопросу о причинах и обстоятельствах ее смерти…
Голос коронера потонул в шуме. Зал ревел. Полисменам целые две минуты пришлось колотить дубинками в стену, восстанавливая тишину. Биггер окаменел на месте. Макс сорвался со стула, бросился вперед и остановился в двух шагах от длинного стола.
– Этому нет названия! – выкрикнул Макс. – Непристойным демонстрированием трупа вы сознательно подстрекаете толпу к стихийной расправе…
– Нет, я помогаю присяжным установить обстоятельства смерти Мэри Долтон, которая погибла от руки убийцы Бесси Мирс! – почти выкрикнул коронер, задыхаясь от бешенства и злобы.
– Признание Биггера Томаса исключает необходимость дополнительных улик! – сказал Макс. – Вы преступным образом играете на инстинктах толпы…
– Это определит обвинительная камера! – сказал коронер. – И потрудитесь не вмешиваться в мои действия! Если это будет продолжаться, я удалю вас из зала! Право решать, какие улики необходимы, принадлежит мне…
Макс повернулся и медленно пошел на место, бледный, опустив голову, сжав губы в узкую черту.
Биггер сидел беспомощный, подавленный. Рот у него был широко раскрыт. Холод сковал его. Он совершенно забыл о Бесси, пока шел допрос. Замысел коронера был ему понятен. Увидя мертвое тело Бесси, предъявленное в качестве доказательства, что он убил Мэри, толпа сочтет его чудовищем, общая ненависть к нему возрастет. За все время допроса имя Бесси не упоминалось ни разу, и теперь на всех белых лицах читалось изумление. Он забыл Бесси не потому, что вообще мало о ней думал, но потому, что смерть Мэри вызвала в нем гораздо больший страх: не сама смерть, но то, что она несла ему как негру. Они притащили сюда труп Бесси для того, чтобы все белые в зале поняли, что, только немедленно покончив с ним, они избавят город от опасности. Они хотят использовать убийство Бесси, чтобы убить его за убийство Мэри, они хотят выставить его в таком свете, что всякое действие, направленное к его уничтожению, будет оправданно. Он убил двух девушек, черную и белую, но он знал, что понесет кару только за убийство белой. Черная лишь служила «уликой». И, помимо всего, он знал, что, в сущности, белых очень мало трогает смерть Бесси. Белые никогда не преследуют негра, который убил другого негра. Он слыхал даже, будто белые радуются, если это бывает: одним негром меньше на свете. Негр становится преступником только тогда, когда он нанесет ущерб белому, отнимет у белого собственность или жизнь. Ему все труднее становилось не видеть и не слышать, что происходит в зале. Его глаза были прикованы к неподвижному длинному предмету, укрытому белой простыней, и в эту минуту Бесси была ему ближе, чем когда-либо при жизни. Он чувствовал, что хоть она и умерла, хоть он и убил ее, но она бы тоже не захотела, чтоб ее мертвое тело заставили служить такой цели. В нем нарастало гневное чувство; то самое, которое столько раз описывала ему Бесси, вернувшись домой после целого дня утомительной возни в чужой кухне, чувство, что тобой так часто и много помыкают другие, что ты уже не можешь ни думать, ни чувствовать самостоятельно. Мало того, что он жил там, где ему приказывали жить, делал то, что ему приказывали делать, мало того, что он поступал так до тех пор, пока не убил, чтобы обрести свободу; даже теперь, после убийства, они по-прежнему распоряжались им. Он им принадлежал с головы до ног, душой и телом; они предъявляли права на каждую частицу его существа, будь то во сне или наяву; они регулировали его жизнь и диктовали условия смерти.
Коронер постучал, призывая к порядку, потом встал, подошел к столу и одним движением откинул простыню с тела Бесси. При виде того черного и окровавленного, что открылось взгляду, Биггер невольно содрогнулся и поднял руки к глазам, и в ту же секунду его ослепило сверкание дюжины серебряных лампочек. С мучительным усилием Биггер отвел глаза в сторону, чувствуя, что, если он взглянет на Бесси еще раз, он вскочит с кресла и замахнется в пространство в слепом стремлении уничтожить и этот зал, и всех людей в нем. До предела напрягая каждый нерв, он старался смотреть, не видя, и сидеть среди всего этого шума, не слыша.
У него вдруг заболела голова, над самыми глазами. Потом его прошиб холодный пот. Кровь стучала в висках; губы пересохли и растрескались; он хотел облизнуть их, но не мог. Все в нем было напряжено для того, чтобы не допускать в сознание страшного образа Бесси и гула голосов, и он не мог шевельнуть ни одним мускулом. Он сидел неподвижно, окруженный невидимой бетонной стеной. Потом он не выдержал. Он наклонился вперед и спрятал лицо в ладони. Он услышал далекий голос, шедший откуда-то с высоты…
– Присяжные удаляются на совещание.
Биггер поднял голову и увидел, как те шестеро встали и один за другим вышли в боковую дверь. Тело Бесси уже накрыли простыней, и ничего не было видно. В зале опять зашумели, и коронер постучал по столу. Потом дверь отворилась, и все шестеро медленно прошли на свои места. Один из них передал коронеру листок бумаги. Коронер встал, поднял руку, требуя тишины, и стал читать длинный ряд слов, которых Биггер не мог понять. Но отдельные фразы дошли до него.
– …смерть названной Мэри Долтон последовала в доме ее родителей, расположенном на бульваре Дрексель, 4605, от сжатия кровеносных сосудов в результате удушения, каковое удушение было учинено негром Биггером Томасом во время насильственного полового акта…
…мы, присяжные, считаем, что указанное действие является предумышленным убийством, и рекомендуем дело названного Биггера Томаса передать в обвинительную камеру с предварительным содержанием обвиняемого под стражей согласно существующим законам.
Голос гудел дальше, но Биггер не слушал. Это означало, что его вернут в тюрьму и будут держать там до самого суда и казни. Наконец голос коронера умолк. В зале зашумели, задвигали стульями. Биггер слышал шаги людей, проходивших мимо самого его кресла. Он озирался с видом человека, очнувшегося от глубокого сна. Макс взял его за локоть.
– Биггер!
Он слегка повернул голову.
– Вечером мы увидимся. Вас сейчас отвезут в окружную тюрьму. Вечером я приду туда, и мы обо всем переговорим. Посмотрим, что можно сделать. А вы пока не волнуйтесь. Как только можно будет, ложитесь и постарайтесь уснуть. Хорошо?
Макс отошел от него. Он увидел, как два полисмена повезли к дверям стол с телом Бесси. Другие два полисмена, сидевшие рядом с ним, взяли его руки и приковали к своим. Впереди и сзади его стояли еще по два полисмена.
– Ну, марш.
Два полисмена пошли вперед, прокладывая путь в густой толпе. Белые мужчины и женщины молчали, когда он шел мимо, но стоило ему пройти, как позади поднимался крик. Через центральную дверь они вошли в коридор. Он думал, что его поведут обратно наверх, и сделал было шаг по направлению к лифту, но его грубо рванули в сторону.
– Сюда!
Его вывели парадным ходом на улицу. Желтое солнце заливало тротуары и дома. Вся мостовая была забита народом. Дул резкий ветер. Среди общего крика и воя он улавливал отдельные выкрики:
– …пустите его…
– …сделайте с ним то, что он с девушкой сделал.
– …отдайте его нам…
– …живьем сжечь эту черную обезьяну…
Для него расчистили узкий проход и повели его к автомашине, ожидавшей посреди мостовой. Куда он ни смотрел, везде стояли белые люди в синих мундирах, с отливающими серебром бляхами на груди. Его втиснули на заднее сиденье, вместе с двумя полисменами, к которым он был прикован за руки. Запыхтел мотор. Он увидел впереди другую машину, которая круто взяла с места и понеслась по солнечной улице, давая резкие гудки. За ней тронулась другая. Потом еще четыре. Наконец дошла очередь и до той, в которой он сидел. Позади он тоже слышал пыхтенье моторов и вой сирен. Он смотрел в окно, но не узнавал домов, мимо которых они ехали. По обеим сторонам мелькали белые лица с разинутыми ртами. Понемногу он начал ориентироваться. Сирены выли так пронзительно, что его как будто несло вперед волной звуков. Машина свернула на Стэйт-стрит. На Тридцать пятой улице все кругом стало знакомым. На Тридцать седьмой он вспомнил, что в двух кварталах отсюда находится его дом. Что делают сейчас его мать, и брат, и сестра? Где Джек, и Джо, и Гэс? Шины свистели на гладком асфальте. На каждом углу стоял полисмен, пропускавший машины без задержки. Куда его везут? Может быть, он будет сидеть в тюрьме на Южной стороне? Может быть, его везут в полицейский участок Гайд-парка? Они доехали до Сорок седьмой улицы и свернули на восток, к Коттедж Гроув-авеню. На углу бульвара Дрексель они снова свернули на север. Он наклонился вперед и замер. На этой улице жил мистер Долтон. Что они хотят делать? Машины замедлили ход и остановились у ворот знакомого особняка. Зачем его сюда привезли? Он взглянул на лица полисменов, сидевших с ним рядом; они молча смотрели прямо перед собой. Вдоль тротуаров, впереди и сзади, цепью стояли полисмены с револьверами наготове. Все окна соседних домов были полны белых лиц. Из ворот и подвалов выбегали люди и спешили к особняку. Полисмен с золотой бляхой на груди подошел к машине, распахнул дверцу, мельком глянул на Биггера и повернулся к шоферу:
– Давайте, ребята, вытаскивайте его.
Его вывели на тротуар. Густая плотная толпа уже стояла на тротуарах, в подворотнях, в палисадниках, за спинами полисменов. Он услышал, как один белый мальчик крикнул:
– Этот черномазый убил мисс Мэри!
Его повели во двор, заставили подняться по ступеням крыльца; с минуту он стоял перед парадной дверью дома Долтонов, той самой дверью, у которой он так смиренно ожидал с кепкой в руке почти неделю тому назад. Дверь отворилась, его повели по коридору вглубь и потом на второй этаж, к комнате Мэри. Ему вдруг не хватило воздуху. Зачем они привели его сюда? Снова пот прошиб его с головы до ног. Надолго ли хватит у него сил, не упадет ли он опять в обморок? Его втолкнули в комнату. Она была полна вооруженных полисменов и репортеров с аппаратами наготове. Он огляделся; комната была такая же, как в ту ночь. Вот кровать, на которой он задушил Мэри. Часы со светящимся циферблатом на туалетном столике. Те же занавеси на окнах, и шторы подняты до самого верха, как было тогда, когда он стоял в двух шагах от окна и смотрел, как миссис Долтон в белой развевающейся одежде, протянув руки, ощупью продвигается вперед в синеватом полумраке комнаты. Он чувствовал на себе взгляды всех, и тело его цепенело, наливаясь злобой и стыдом. Человек с золотой бляхой на груди, подошел к нему и заговорил, негромко и мягко:
– Мисс Долтон сидела за этим столом, когда вы его пригласили?
– Да.
– Сколько раз вам до того приходилось есть за одним столом с неграми?
– Но помню. Много раз. – Вы любите негров? – Я не делаю различия…
– Мистер Эрлон, вы любите негров?
– Я протестую! – вскричал Макс. – Это не имеет касательства к делу.
– Прошу вас не указывать мне! – вскричал коронер. – Я вам уже это раз сказал! Речь идет о зверском убийстве белой женщины. Этот свидетель ввел покойную в соприкосновение с человеком, который последним видел ее в живых. Мы имеем полное право определить отношение свидетеля к этой женщине и к этому негру! – Коронер снова повернулся к Джану: – Скажите, мистер Эрлон, вы предлагали этому негру сесть между вами и мисс Долтон на переднем сиденье машины?
– Нет, он с самого начала там сидел. – Но вы не предложили ему перейти на заднее сиденье? – Нет.
– Почему?
– Боже мой! Он такой же человек, как и все! Почему вы не спрашиваете…
– Я спрашиваю то, что мне нужно, а вы отвечайте на мои вопросы. Потрудитесь сказать, мистер Эрлон, вы легли бы в постель с этим негром?
– Я отказываюсь отвечать на этот вопрос.
– Однако вы не отказались признать право этого негра лечь в постель с белой девушкой, не так ли?
– У нас не было никаких разговоров о его праве общаться с ней или с кем бы то ни было…
– Вы делали попытки оградить мисс Долтон от этого негра?
– Яне…
– Отвечайте, да или нет?
– Нет!
– У вас есть сестры?
– Есть одна сестра.
– Где она живет?
– В Нью-Йорке.
– Она замужем?
– Нет.
– Вы позволили бы ей выйти замуж за негра?
– Меня не касается, за кого она выйдет замуж.
– Вы отрицаете, что просили этого пьяного негра называть вас не „мистер Эрлон“, а „Джан“?
– Не отрицаю, но…
– Потрудитесь отвечать на вопросы!
– Но, мистер коронер, вы…
– Я стараюсь установить повод к убийству ни в чем не повинной девушки!
– Неправда! Вы стараетесь опорочить целую расу и, кроме того, политическую партию!
– Ваши заявления излишни. Скажите, мисс Долтон была в состоянии проститься с вами, когда вы уходили, оставляя ее одну в машине с этим пьяным негром?
– Да. Она со мной попрощалась.
– Сколько вы дали мисс Долтон выпить за эту ночь?
– Не знаю.
– Что именно она пила?
– Ром.
– Почему вы выбрали ром?
– Нипочему. Просто я купил бутылку рома.
– Может быть, для того, чтобы вызвать особо сильное физическое возбуждение?
– Нет.
– Каких размеров была бутылка?
– Пятая часть галлона[4].
– Кто платил за нее?
– Я платил.
– Из фондов коммунистической партии?
– Нет!
– Разве вам не предоставляется известная сумма на вербовочные расходы?
– Нет!
– Сколько было выпито до того, как вы купили эту бутылку рома?
– Мы пили пиво.
– Сколько?
– Не помню.
– Вы что-то многого не помните из того, что произошло этой ночью.
– Все, что я помню, я говорю. – Все? – Все.
– Но может быть, вы не все помните?
– Все, что я помню, я говорю.
– Может быть, вы были настолько пьяны, что забыли многое?
– Нет.
– Вы отдавали себе отчет в своих поступках?
– Да.
– Значит, вы сознательно оставили девушку одну в таком состоянии? – Ни в каком таком состоянии она не была. – Насколько, по-вашему, она была пьяна после всего этого пива и рома?
– Она, по-видимому, сознавала все, что делает.
– А вы не задумались над тем, способна ли она защищать себя?
– Нет.
– Вам было все равно?
– Конечно, нет.
– Но вы считали, что, если даже что-нибудь случится, это неважно?
– Я не думал, что может случиться что-нибудь дурное.
– Все-таки скажите мне, мистер Эрлон, насколько была пьяна мисс Долтон?
– Ну, она была немножко, как говорится, в приподнятом настроении.
– Весела?
– Да, пожалуй.
– Сговорчива?
– Я не понимаю, что вы хотите сказать.
– Вы остались довольны прогулкой?
– Что вы хотите сказать?
– Вы приятно провели время?
– Да, конечно.
– Обычно, когда приятно проведешь время с женщиной, потом наступает некоторое утомление, не правда ли?
– Я не понимаю, что вы хотите сказать.
– Было уже довольно поздно, мистер Эрлон. Вам захотелось домой?
– Да.
– Вам больше не хотелось оставаться в обществе мисс Долтон?
– Нет, я очень устал.
– И потому вы ее оставили негру?
– Я ее никому не оставлял. Я оставил ее в машине.
– Но в этой машине был негр?
– Да.
– И она села впереди, с ним рядом?
– Да.
– И вы не пытались помешать ей?
– Нет.
– А до того вы все трое пили ром?
– Да.
– И вы без опасений оставили ее вдвоем с пьяным негром?
– Что вы хотите сказать?
– Вы не беспокоились за нее?
– Конечно, нет.
– Вы думали, что она настолько пьяна, что любой мужчина устроит ее так же, как вы?
– Нет, нет… Не в этом смысле. Вы превратно…
– Отвечайте на вопросы. По вашим сведениям, имела мисс Долтон когда-либо прежде половые сношения с негром?
– Нет.
– Значит, вы решили, что это для нее удобный случай начать?
– Нет, нет…
– Вы обещали негру в ближайшие дни встретиться с ним снова, чтобы узнать, готов ли он вступить в коммунистическую партию?
– Я этого не говорил.
– Вы не говорили, что увидитесь с ним опять через два-три дня?
– Нет.
– Вы в этом уверены, мистер Эрлон?
– То есть я говорил, что увижусь с ним, но совсем не в том смысле, который вы пытаетесь этому придать…
– Мистер Эрлон, вы были удивлены, когда услышали о смерти мисс Долтон?
– Да. В первую минуту я был настолько ошеломлен, что не поверил. Я решил, что это, вероятно, какое-нибудь недоразумение.
– Вы не ожидали, что этот пьяный негр так далеко зайдет, не так ли?
– Я ничего вообще не ожидал.
– Но ведь вы велели негру прочесть коммунистические брошюры?
– Я ему их дал. – Вы велели прочесть их? – Да.
– Но вы не ожидали, что он зайдет так далеко, что изнасилует и убьет белую девушку?
– Я об этом вообще не думал.
– Вы свободны, мистер Эрлон.
Биггер смотрел, как Джан шел к своему месту. Он понимал, что чувствовал Джан. Он понимал, куда клонит коронер, задавая все эти вопросы. Не он один был здесь предметом ненависти. Что же такого сделали эти красные, что коронер так ненавидит Джана?
– Теперь я попрошу сюда мистера Генри Долтона, – сказал коронер.
Биггер выслушал сообщение мистера Долтона о том, что в доме у Долтонов принято было брать в шоферы молодых негров, предпочтительно таких, которым бедность, отсутствие образования, какое-либо несчастье или физический недостаток мешали пробиться. Мистер Долтон объяснил, что цель его была – дать этим юношам возможность помогать семье и чему-нибудь учиться. Он рассказал, как Биггер пришел к ним в дом, каким он казался робким и замкнутым и с каким сочувствием и участием отнеслась к нему вся семья. Он рассказал, как он не допускал и мысли, что Биггер имеет касательство к исчезновению Мэри, и как он даже не дал Бриттену допросить его. Затем он рассказал о полученном письме и о том, как он был потрясен, когда узнал, что Биггер бежал из его дома, тем самым выдав свою вину.
Когда коронер исчерпал свои вопросы, Биггер услышал голос Макса:
– Можно мне задать несколько вопросов свидетелю?
– Пожалуйста. Спрашивайте, – сказал коронер.
Макс вышел вперед и остановился прямо перед мистером Долтоном.
– Вы – председатель известной вам жилищной компании?
– Да.
– Дом, в котором последние три года жили Томасы, принадлежит вашей компании?
– Не совсем. Моя компания является основным акционером другой компании, которой принадлежит этот дом.
– Понимаю. А как называется эта компания?
– Жилищная компания Южной стороны.
– Если я не ошибаюсь, Томасы платили вам…
– Не мне! Они вносили квартальную плату Жилищной компании Южной стороны.
– Контрольный пакет акции Долтоновской жилищной компании принадлежит вам, верно?
– Да.
– А этой компании в свою очередь принадлежит контрольный пакет акций Жилищной компании Южной стороны, верно?
– Да. – Следовательно, я могу сказать, что Томасы платят вам? – В конце концов, если хотите, да.
– Кто определяет политику этих двух компаний?
– Я.
– Чем объяснить, что с Томасов и других негров вы берете более высокую плату, чем с белых жильцов?
– Ставки квартирной платы устанавливал не я, – сказал мистер Долтон.
– А кто?
– Стоимость квартир регулируется законом спроса и предложения.
– Мистер Долтон, здесь говорилось о том, что вы жертвуете миллионы долларов на образование негров. Почему же вы взимаете с семьи Томасов непомерную цену – восемь долларов в неделю за одну дурно вентилируемую, кишащую крысами комнату, в которой спят и едят четыре человека?
Коронер вскочил на ноги.
– Я не позволю вам так дерзко разговаривать с этим свидетелем! У вас нет чувства такта! Мистер Долтон – один из самых уважаемых граждан Чикаго! И ваши вопросы не имеют отношения к делу…
– Они имеют прямое отношение! – выкрикнул Макс. – Вы сами сказали, что здесь допускается свобода опроса! Я тоже хочу найти настоящего виновника! Джан Эрлон не единственный человек, оказавший влияние на Биггера Томаса! Были и другие! Я имею такое же право выяснить зависимость его поступков от их влияния, как вы – определять степень влияния Джана Эрлона!
– Я охотно отвечу на все ваши вопросы, если это может помочь делу, – мягко сказал мистер Долтон.
– Благодарю вас, мистер Долтон. Итак, скажите, пожалуйста, почему вы брали с семьи Томасов восемь долларов в неделю за одну скверную комнату в многоквартирном доме?
– Видите ли, сейчас ощущается известный квартирный кризис…
– Во всем Чикаго?
– Нет. Здесь, на Южной стороне.
– У вас и в других районах есть дома?
– Да.
– Почему же вы не сдаете там квартиры неграм?
– Видите ли… э-э… я… я полагаю, что негры не согласились бы селиться в других районах.
– Кто это вам сказал?
– Никто.
– Вы сами пришли к этому заключению?
– Да. – А может быть, это вы не соглашаетесь сдавать неграм квартиры вдругих районах?
– Пожалуй, вы правы.
– А почему?
– Такой установился обычай.
– Вы считаете этот обычай правильным?
– Не я его устанавливал, – сказал мистер Долтон.
– Вы считаете этот обычай правильным? – повторил Макс.
– Мне казалось, что неграм приятнее жить всем в одном месте. – Кто это вам сказал? – Никто не говорил.
– Может быть, это выгоднее, когда они живут все в одном месте?
– Я не понимаю, что вы хотите сказать.
– Мистер Долтон, не кажется ли вам, что, ведя такую политику, ваша компания принуждает негров селиться в одном районе, на Южной стороне?
– В конечном счете так выходит. Но инициатива не принадлежит…
– Мистер Долтон, вы тратите миллионы на помощь неграм. Почему бы вам не снизить им плату за их собачьи конуры, списав разницу со счета вашего благотворительного фонда?
– Видите ли, если б я снизил плату, это было бы неэтично. – Неэтично? – Да, конечно. Этим я поставил бы в затруднительное положение моих конкурентов.
– Разве между белыми владельцами существует особое соглашение относительно ставок квартирной платы для негров?
– Нет. Но в деловом мире существует свой кодекс чести.
– Итак, то, что вы зарабатываете на семействе Томасов в виде квартирной платы, вы отдаете им обратно, чтобы облегчить их тяжелую жизнь и заодно успокоить свою совесть?
– Вы искажаете факты, сэр!
– Мистер Долтон, зачем вы даете деньги на образование негров?
– Я хочу дать им возможность выйти в люди.
– Вы приняли к себе на службу хоть одного из тех негров, которым вы помогли получить образование?
– Нет.
– Мистер Долтон, не думаете ли вы, что ужасающие условия, в которых семья Томасов жила в одном из ваших домов, имеют некоторую связь со смертью вашей дочери?
– Я не понимаю, что вы хотите сказать.
– У меня больше вопросов нет, – сказал Макс.
После мистера Долтона к столу коронера подошла Пегги, затем Бриттен, затем подряд» несколько врачей, репортеров и полисменов.
– Теперь мы выслушаем Биггера Томаса, – объявил коронер.
Волна возбужденного шепота прошла по залу. Пальцы Биггера вцепились в ручки кресла, в котором он сидел. Макс тронул его за плечо. Биггер оглянулся, и Макс шепнул ему:
– Сидите на месте.
Макс встал:
– В качестве защитника Биггера Томаса я хочу заявить, что мой клиент отказывается от дачи показаний.
– Его показания необходимы, чтобы помочь нам установить истинную причину смерти покойной, – сказал коронер.
– Мой клиент уже подвергнут тюремному заключению и потому вправе отказаться от публичного допроса…
– Как угодно. Как угодно, – сказал коронер.
Макс сел.
– Сидите спокойно. Все в порядке, – шепнул Макс Биггеру.
Биггер откинулся на спинку кресла, чувствуя, как стучит у него сердце. Ему томительно хотелось, чтобы произошло вдруг что-нибудь такое, что помешало бы этим белым людям глазеть на него. Наконец белые лица отвернулись. Коронер подошел к столу и медленным, закругленным, рассчитанным движением взял со стола письмо о выкупе.
– Джентльмены, – сказал он, обращаясь к шестерым, сидевшим в креслах. – Вы слышали показания свидетелей. Тем не менее желательно, чтобы вы ознакомились с вещественными уликами, собранными департаментом полиции.
Коронер вручил письмо одному из присяжных; тот прочел его и передал другому. Все присяжные по очереди рассмотрели сумочку, нож со следами крови, почерневшее лезвие топора, коммунистические брошюры, бутылку из-под рома, сундук и подписанное Биггером признание.
– Ввиду своеобразной природы этого преступления и ввиду того, что тело убитой почти полностью уничтожено огнем, я считаю необходимым предъявить вам для ознакомления еще одно вещественное доказательство. Это поможет пролить свет на истинные обстоятельства смерти мисс Долтон, – сказал коронер.
Он повернулся и кивнул двум служителям в белых халатах, ожидавшим у двери в глубине. В зале стояла тишина. Биггер думал о том, долго ли еще это будет тянуться; он чувствовал, что его силы скоро иссякнут. Время от времени туман застилал ему глаза и голова начинала кружиться; но он напрягал все мускулы своего тела, и напряжение разгоняло одурь. Вдруг поднялся гул голосов, и коронер постучал, призывая к порядку. Потом у дверей возникла какая-то суматоха. Биггер услышал незнакомый голос, повторявший:
– Посторонитесь, пожалуйста!
Он оглянулся и увидел, что служители в белых халатах идут по проходу, подталкивая перед собой какой-то длинный, покрытый простыней стол. Что это такое? Биггер недоумевал. Рука Макса легла ему на плечо.
– Ничего, Биггер, ничего. Сейчас все кончится.
– Что это они делают? – спросил Биггер хриплым шепотом.
Макс долго не отвечал. Потом од сказал нерешительно:
– Я не знаю.
Длинный стол вывезли на середину комнаты. Коронер заговорил низким размеренным голосом:
– В качестве официально действующего коронера я принял решение в интересах правосудия предъявить как вещественную улику подвергшееся насилию и увечью тело девицы Бесси Мирс, а также заключение полицейских чинов и медицинской экспертизы по вопросу о причинах и обстоятельствах ее смерти…
Голос коронера потонул в шуме. Зал ревел. Полисменам целые две минуты пришлось колотить дубинками в стену, восстанавливая тишину. Биггер окаменел на месте. Макс сорвался со стула, бросился вперед и остановился в двух шагах от длинного стола.
– Этому нет названия! – выкрикнул Макс. – Непристойным демонстрированием трупа вы сознательно подстрекаете толпу к стихийной расправе…
– Нет, я помогаю присяжным установить обстоятельства смерти Мэри Долтон, которая погибла от руки убийцы Бесси Мирс! – почти выкрикнул коронер, задыхаясь от бешенства и злобы.
– Признание Биггера Томаса исключает необходимость дополнительных улик! – сказал Макс. – Вы преступным образом играете на инстинктах толпы…
– Это определит обвинительная камера! – сказал коронер. – И потрудитесь не вмешиваться в мои действия! Если это будет продолжаться, я удалю вас из зала! Право решать, какие улики необходимы, принадлежит мне…
Макс повернулся и медленно пошел на место, бледный, опустив голову, сжав губы в узкую черту.
Биггер сидел беспомощный, подавленный. Рот у него был широко раскрыт. Холод сковал его. Он совершенно забыл о Бесси, пока шел допрос. Замысел коронера был ему понятен. Увидя мертвое тело Бесси, предъявленное в качестве доказательства, что он убил Мэри, толпа сочтет его чудовищем, общая ненависть к нему возрастет. За все время допроса имя Бесси не упоминалось ни разу, и теперь на всех белых лицах читалось изумление. Он забыл Бесси не потому, что вообще мало о ней думал, но потому, что смерть Мэри вызвала в нем гораздо больший страх: не сама смерть, но то, что она несла ему как негру. Они притащили сюда труп Бесси для того, чтобы все белые в зале поняли, что, только немедленно покончив с ним, они избавят город от опасности. Они хотят использовать убийство Бесси, чтобы убить его за убийство Мэри, они хотят выставить его в таком свете, что всякое действие, направленное к его уничтожению, будет оправданно. Он убил двух девушек, черную и белую, но он знал, что понесет кару только за убийство белой. Черная лишь служила «уликой». И, помимо всего, он знал, что, в сущности, белых очень мало трогает смерть Бесси. Белые никогда не преследуют негра, который убил другого негра. Он слыхал даже, будто белые радуются, если это бывает: одним негром меньше на свете. Негр становится преступником только тогда, когда он нанесет ущерб белому, отнимет у белого собственность или жизнь. Ему все труднее становилось не видеть и не слышать, что происходит в зале. Его глаза были прикованы к неподвижному длинному предмету, укрытому белой простыней, и в эту минуту Бесси была ему ближе, чем когда-либо при жизни. Он чувствовал, что хоть она и умерла, хоть он и убил ее, но она бы тоже не захотела, чтоб ее мертвое тело заставили служить такой цели. В нем нарастало гневное чувство; то самое, которое столько раз описывала ему Бесси, вернувшись домой после целого дня утомительной возни в чужой кухне, чувство, что тобой так часто и много помыкают другие, что ты уже не можешь ни думать, ни чувствовать самостоятельно. Мало того, что он жил там, где ему приказывали жить, делал то, что ему приказывали делать, мало того, что он поступал так до тех пор, пока не убил, чтобы обрести свободу; даже теперь, после убийства, они по-прежнему распоряжались им. Он им принадлежал с головы до ног, душой и телом; они предъявляли права на каждую частицу его существа, будь то во сне или наяву; они регулировали его жизнь и диктовали условия смерти.
Коронер постучал, призывая к порядку, потом встал, подошел к столу и одним движением откинул простыню с тела Бесси. При виде того черного и окровавленного, что открылось взгляду, Биггер невольно содрогнулся и поднял руки к глазам, и в ту же секунду его ослепило сверкание дюжины серебряных лампочек. С мучительным усилием Биггер отвел глаза в сторону, чувствуя, что, если он взглянет на Бесси еще раз, он вскочит с кресла и замахнется в пространство в слепом стремлении уничтожить и этот зал, и всех людей в нем. До предела напрягая каждый нерв, он старался смотреть, не видя, и сидеть среди всего этого шума, не слыша.
У него вдруг заболела голова, над самыми глазами. Потом его прошиб холодный пот. Кровь стучала в висках; губы пересохли и растрескались; он хотел облизнуть их, но не мог. Все в нем было напряжено для того, чтобы не допускать в сознание страшного образа Бесси и гула голосов, и он не мог шевельнуть ни одним мускулом. Он сидел неподвижно, окруженный невидимой бетонной стеной. Потом он не выдержал. Он наклонился вперед и спрятал лицо в ладони. Он услышал далекий голос, шедший откуда-то с высоты…
– Присяжные удаляются на совещание.
Биггер поднял голову и увидел, как те шестеро встали и один за другим вышли в боковую дверь. Тело Бесси уже накрыли простыней, и ничего не было видно. В зале опять зашумели, и коронер постучал по столу. Потом дверь отворилась, и все шестеро медленно прошли на свои места. Один из них передал коронеру листок бумаги. Коронер встал, поднял руку, требуя тишины, и стал читать длинный ряд слов, которых Биггер не мог понять. Но отдельные фразы дошли до него.
– …смерть названной Мэри Долтон последовала в доме ее родителей, расположенном на бульваре Дрексель, 4605, от сжатия кровеносных сосудов в результате удушения, каковое удушение было учинено негром Биггером Томасом во время насильственного полового акта…
…мы, присяжные, считаем, что указанное действие является предумышленным убийством, и рекомендуем дело названного Биггера Томаса передать в обвинительную камеру с предварительным содержанием обвиняемого под стражей согласно существующим законам.
Голос гудел дальше, но Биггер не слушал. Это означало, что его вернут в тюрьму и будут держать там до самого суда и казни. Наконец голос коронера умолк. В зале зашумели, задвигали стульями. Биггер слышал шаги людей, проходивших мимо самого его кресла. Он озирался с видом человека, очнувшегося от глубокого сна. Макс взял его за локоть.
– Биггер!
Он слегка повернул голову.
– Вечером мы увидимся. Вас сейчас отвезут в окружную тюрьму. Вечером я приду туда, и мы обо всем переговорим. Посмотрим, что можно сделать. А вы пока не волнуйтесь. Как только можно будет, ложитесь и постарайтесь уснуть. Хорошо?
Макс отошел от него. Он увидел, как два полисмена повезли к дверям стол с телом Бесси. Другие два полисмена, сидевшие рядом с ним, взяли его руки и приковали к своим. Впереди и сзади его стояли еще по два полисмена.
– Ну, марш.
Два полисмена пошли вперед, прокладывая путь в густой толпе. Белые мужчины и женщины молчали, когда он шел мимо, но стоило ему пройти, как позади поднимался крик. Через центральную дверь они вошли в коридор. Он думал, что его поведут обратно наверх, и сделал было шаг по направлению к лифту, но его грубо рванули в сторону.
– Сюда!
Его вывели парадным ходом на улицу. Желтое солнце заливало тротуары и дома. Вся мостовая была забита народом. Дул резкий ветер. Среди общего крика и воя он улавливал отдельные выкрики:
– …пустите его…
– …сделайте с ним то, что он с девушкой сделал.
– …отдайте его нам…
– …живьем сжечь эту черную обезьяну…
Для него расчистили узкий проход и повели его к автомашине, ожидавшей посреди мостовой. Куда он ни смотрел, везде стояли белые люди в синих мундирах, с отливающими серебром бляхами на груди. Его втиснули на заднее сиденье, вместе с двумя полисменами, к которым он был прикован за руки. Запыхтел мотор. Он увидел впереди другую машину, которая круто взяла с места и понеслась по солнечной улице, давая резкие гудки. За ней тронулась другая. Потом еще четыре. Наконец дошла очередь и до той, в которой он сидел. Позади он тоже слышал пыхтенье моторов и вой сирен. Он смотрел в окно, но не узнавал домов, мимо которых они ехали. По обеим сторонам мелькали белые лица с разинутыми ртами. Понемногу он начал ориентироваться. Сирены выли так пронзительно, что его как будто несло вперед волной звуков. Машина свернула на Стэйт-стрит. На Тридцать пятой улице все кругом стало знакомым. На Тридцать седьмой он вспомнил, что в двух кварталах отсюда находится его дом. Что делают сейчас его мать, и брат, и сестра? Где Джек, и Джо, и Гэс? Шины свистели на гладком асфальте. На каждом углу стоял полисмен, пропускавший машины без задержки. Куда его везут? Может быть, он будет сидеть в тюрьме на Южной стороне? Может быть, его везут в полицейский участок Гайд-парка? Они доехали до Сорок седьмой улицы и свернули на восток, к Коттедж Гроув-авеню. На углу бульвара Дрексель они снова свернули на север. Он наклонился вперед и замер. На этой улице жил мистер Долтон. Что они хотят делать? Машины замедлили ход и остановились у ворот знакомого особняка. Зачем его сюда привезли? Он взглянул на лица полисменов, сидевших с ним рядом; они молча смотрели прямо перед собой. Вдоль тротуаров, впереди и сзади, цепью стояли полисмены с револьверами наготове. Все окна соседних домов были полны белых лиц. Из ворот и подвалов выбегали люди и спешили к особняку. Полисмен с золотой бляхой на груди подошел к машине, распахнул дверцу, мельком глянул на Биггера и повернулся к шоферу:
– Давайте, ребята, вытаскивайте его.
Его вывели на тротуар. Густая плотная толпа уже стояла на тротуарах, в подворотнях, в палисадниках, за спинами полисменов. Он услышал, как один белый мальчик крикнул:
– Этот черномазый убил мисс Мэри!
Его повели во двор, заставили подняться по ступеням крыльца; с минуту он стоял перед парадной дверью дома Долтонов, той самой дверью, у которой он так смиренно ожидал с кепкой в руке почти неделю тому назад. Дверь отворилась, его повели по коридору вглубь и потом на второй этаж, к комнате Мэри. Ему вдруг не хватило воздуху. Зачем они привели его сюда? Снова пот прошиб его с головы до ног. Надолго ли хватит у него сил, не упадет ли он опять в обморок? Его втолкнули в комнату. Она была полна вооруженных полисменов и репортеров с аппаратами наготове. Он огляделся; комната была такая же, как в ту ночь. Вот кровать, на которой он задушил Мэри. Часы со светящимся циферблатом на туалетном столике. Те же занавеси на окнах, и шторы подняты до самого верха, как было тогда, когда он стоял в двух шагах от окна и смотрел, как миссис Долтон в белой развевающейся одежде, протянув руки, ощупью продвигается вперед в синеватом полумраке комнаты. Он чувствовал на себе взгляды всех, и тело его цепенело, наливаясь злобой и стыдом. Человек с золотой бляхой на груди, подошел к нему и заговорил, негромко и мягко: