Страница:
— Дешевка, — стряхнув кровь, Лаура выругалась и превратила дюжину опасных бритв снова в веер. Между тем человек в маске, проявляя невиданную прыть, метнулся влево, к боковой лестнице, ведущей наверх. Что-то в биомеханике его движений показалось Бурову знакомым, и даже очень. Странно… Однако подсознание с гарантией запоминает навсегда все увиденное и ложных сигналов не дает. Где же он раньше встречал этого ухаря в маске? Странно, странно… Только особо ломать голову Буров не стал — в нем проснулся азарт преследователя. Как ни устал, как ни хотел спать, а словно молодой и глупый ринулся в погоню — вверх, вверх, вверх по щербатым ступеням. А собор-то построен от души, под самые облака. Эх, ма… Задыхаясь, Буров выскочил на галерею, сориентировался на ходу, посмотрел по сторонам и вдруг непроизвольно замедлил шаг — вот она, лепота-то! Вечерний, утопающий в закатном золоте Париж! Необъятное нагромождение улиц, скверов, башен, площадей, перевязанное посередке лентой Сены. И без Эйфелевой башни хорош. С высоты птичьего полета кажется совсем таким, как в сказках фантазера Андерсена, — огромным, донельзя средневековым, преисполненным любви, доброго волшебства и хороших людей. О, мечтать не вредно…
А вот сам Буров действительно в сказку попал, только, судя по антуражу, страшную, с хреновым концом. Со всех сторон его окружали чудища, монстры, химеры, человекоподобные птицы в монашьих капюшонах, крылатые пантеры, леопарды и пумы, ужасные создания, полулюди-полузвери. Утвердившись когтями на камнях балюстрад, они вот уже пять столетий взирали на Париж и щерили уродливые пасти — одни в идиотском хохоте, другие — озлобленно оскалясь, третьи в саркастической ухмылке. Все в них вызывало отвращение — и глаза, посаженные на виски, и носы, упавшие на подбородки, и перепонки вместо пальцев. Не изваяния — сплошная аллегория. Все худшее, что затаилось в человеческой душе, запечатленное в камне. О чем кричит огромный каменный монах, по пояс высунувшийся из пилястра, чей исполинский разверстый рот напоминает вход в преисподнюю? Кто слышит его? Кто понимает? В общем, страшно аж жуть. Однако Буров был не из пугливых.
“Почем опиум для народа, отцы?” — с усмешкой глянул он на святых, расположившихся здесь же, неподалеку, на готических пьедесталах, прислушался, вытащил тесачок и стелющейся спецназовской рысью припустил дальше — мимо уродов с клювами, задумчивых гаргулий и смеющихся чудовищ. И вдруг остановился — со стороны северной, напоминающей чудовищный шип, башни на него бежал человек в маске. Исступленно, судорожно, словно загнанное животное, придерживая левой рукой повисшую плетью правую. Позади деловито, даже с ленцой, трусил шевалье, кончик его шпаги на добрые три дюйма был окрашен кровью. “Недолго мучилась старушка в бандита опытных руках”, — настраиваясь, Буров вытащил английскую пукалку, перехватил тесак поудобнее и чваниться не стал, поспешил гостю дорогому навстречу — хорошо-то как, сам пришел. Как там приказано-то его? Слепить теплым? Будет сделано. Ну-ка, иди-ка ты сюда, очаровашка! Однако взять живым человека в маске не получилось. Не добежав с десяток шагов до Бурова, он вдруг ужасно закричал, вскочил на балюстраду и сунул левую, здоровую, руку за пазуху. Мгновение — и что-то полетело вниз, на складчатую крышу, ударилось глухо, покатилось, сгинуло в полутьме. А человек в маске снова закричал на высокой ноте, ненавидяще и страшно, всхлипнул и бросился следом. Тело его встретилось со свинцовой кровлей, перевернулось пару раз и механической, потерявшей завод куклой рухнуло на землю. Вспорхнуло воронье с нижней челюсти монаха-исполина, захрапели, попятились в проулке испуганные лошади…
— Надо было мне его пришить, — шевалье горестно вздохнул, вытер шпагу надушенным платком и, бросив его вниз, проследил, сколько мог, как он кружится, подобно батистовому мотыльку. — Ну, теперь шуму-то будет…
Словно в подтверждение его слов, воздух загудел, тяжко завибрировал и преисполнился могучего баса — это пробудился от спячки колокол Нотр-Дама. В оконце звонницы было видно, как шестнадцать кузнецов в длинных фартуках охаживают кувалдами его бока…
Однако шевалье оказался прав лишь отчасти. Когда они с Буровым спустились на землю, оставили обитель благочестия и подтянулись к месту падения, вокруг все было тихо. Маркиз и Лаура стояли молча, подавленные, в растерянности смотрели на труп — жалкий, измочаленный, — без маски. Труп старшего брата Артура, известного финансиста…
Триумф унитарного патрона
А вот сам Буров действительно в сказку попал, только, судя по антуражу, страшную, с хреновым концом. Со всех сторон его окружали чудища, монстры, химеры, человекоподобные птицы в монашьих капюшонах, крылатые пантеры, леопарды и пумы, ужасные создания, полулюди-полузвери. Утвердившись когтями на камнях балюстрад, они вот уже пять столетий взирали на Париж и щерили уродливые пасти — одни в идиотском хохоте, другие — озлобленно оскалясь, третьи в саркастической ухмылке. Все в них вызывало отвращение — и глаза, посаженные на виски, и носы, упавшие на подбородки, и перепонки вместо пальцев. Не изваяния — сплошная аллегория. Все худшее, что затаилось в человеческой душе, запечатленное в камне. О чем кричит огромный каменный монах, по пояс высунувшийся из пилястра, чей исполинский разверстый рот напоминает вход в преисподнюю? Кто слышит его? Кто понимает? В общем, страшно аж жуть. Однако Буров был не из пугливых.
“Почем опиум для народа, отцы?” — с усмешкой глянул он на святых, расположившихся здесь же, неподалеку, на готических пьедесталах, прислушался, вытащил тесачок и стелющейся спецназовской рысью припустил дальше — мимо уродов с клювами, задумчивых гаргулий и смеющихся чудовищ. И вдруг остановился — со стороны северной, напоминающей чудовищный шип, башни на него бежал человек в маске. Исступленно, судорожно, словно загнанное животное, придерживая левой рукой повисшую плетью правую. Позади деловито, даже с ленцой, трусил шевалье, кончик его шпаги на добрые три дюйма был окрашен кровью. “Недолго мучилась старушка в бандита опытных руках”, — настраиваясь, Буров вытащил английскую пукалку, перехватил тесак поудобнее и чваниться не стал, поспешил гостю дорогому навстречу — хорошо-то как, сам пришел. Как там приказано-то его? Слепить теплым? Будет сделано. Ну-ка, иди-ка ты сюда, очаровашка! Однако взять живым человека в маске не получилось. Не добежав с десяток шагов до Бурова, он вдруг ужасно закричал, вскочил на балюстраду и сунул левую, здоровую, руку за пазуху. Мгновение — и что-то полетело вниз, на складчатую крышу, ударилось глухо, покатилось, сгинуло в полутьме. А человек в маске снова закричал на высокой ноте, ненавидяще и страшно, всхлипнул и бросился следом. Тело его встретилось со свинцовой кровлей, перевернулось пару раз и механической, потерявшей завод куклой рухнуло на землю. Вспорхнуло воронье с нижней челюсти монаха-исполина, захрапели, попятились в проулке испуганные лошади…
— Надо было мне его пришить, — шевалье горестно вздохнул, вытер шпагу надушенным платком и, бросив его вниз, проследил, сколько мог, как он кружится, подобно батистовому мотыльку. — Ну, теперь шуму-то будет…
Словно в подтверждение его слов, воздух загудел, тяжко завибрировал и преисполнился могучего баса — это пробудился от спячки колокол Нотр-Дама. В оконце звонницы было видно, как шестнадцать кузнецов в длинных фартуках охаживают кувалдами его бока…
Однако шевалье оказался прав лишь отчасти. Когда они с Буровым спустились на землю, оставили обитель благочестия и подтянулись к месту падения, вокруг все было тихо. Маркиз и Лаура стояли молча, подавленные, в растерянности смотрели на труп — жалкий, измочаленный, — без маски. Труп старшего брата Артура, известного финансиста…
Триумф унитарного патрона
Ночью Бурову приснилась Лаура. Улыбающаяся, топлес, в одних лишь соблазнительных мини-бикини, она готовилась к завершению стриптиза, показывала язык и фальшиво напевала:
— Это был не мой чемоданчик, это был не мой чемодан. Обманули дурака на четыре кулака.
В левой руке она действительно держала чемоданчик, вернее, кейс фирмы “Самсокайт”, один в один, как те, в каких президенты хранят свои ядерные кнопки. Странный выдался сон, непонятный, зато длинный — проснулся Буров только к обеду. Плотному, основательному, в обществе Мадлены и шевалье. Ели буйабес <Похлебка типа ухи.>по-марсельски с пряностями, жареную куропатку по-бретонски с шампиньонами, пили бургундское и благородный кларет, разговаривали в основном о вчерашнем. Да, похоже, вселенского скандала не миновать. Убийство в храме, полеты не во сне, а наяву, сержант-дворецкий со своими мудаками. Устроили сдуру побоище, избили половину прихожан. С матерной руганью и криками по-русски: “Осади назад! Осади!” Ну не идиоты ли! В общем, маркиз с рыжей сиротой с утра пораньше отчалили куда-то, как видно, нажимать всеми лапами на свои тайные пружины. Интересно, как это у них получится? Принцесса де Ламбаль, по слухам, устроила маркизу де Шефдебьену сцену, тот на полусогнутых побежал к королю и нашептал ему такое, что их величество пришло в ярость, топало ногами и изволило несвоевременно облегчиться. Словом, вонь поднимается еще та…
После кофе с коньяком и фруктов Буров и шевалье встали, заговорщицки переглянулись, отдали Бернару приказ, оккупировали экипаж и самовольно покинули расположение части. Первым делом направились к оружейнику Просперо. Тот не подвел — пистоль был готов. Как и уговаривались, центрального боя, револьверного типа, с десятью коморами в барабане. Плевать, что скверно сбалансированный, тяжелый, громоздкий и не самовзводный. Главное, курок бьет, барабан вращается. Эх, хорошо бы еще, чтоб и стрелял… Ладно, дали умельцу денег, пообещали заехать завтра и рысью, в нетерпении рванули на запад, в Булонский лес. Потому как все полеты мысли, пусть даже и гениальные, лучше проверять на практике. Чтобы не сыграть в штопор и, соответственно, в ящик…
В лесу торжествовала осень — под быстро выцветающим багряно-желтым знаменем. Грустно перекликались птицы, звенели то тут, то там клинки — это сводили счеты те, кто не любил вставать спозаранку <Булонский лес был традиционным местом проведения дуэлей, которые обычно происходили утром, в девять-десять часов.>. В шелесте листвы, в яростных криках поединщиков чудилось присутствие смерти, близкое, равнодушное, неотвратимое. Как давеча в соборе Богоматери пред суровыми ликами святых. Может, и впрямь надо думать о вечном, ни на мгновение не прекращать мементо мори и всей душой уповать на перст указующий в этой юдоли печали? Бурову упаднические настроения были чужды. Категорически. Действуя сноровисто и ловко, он при помощи ремня принайтовил пистолет к клену, привязал веревку к спусковой собачке, вставил в барабан патрон, взвел курок и отошел подальше, сколько позволяла бечева.
— Ну, господи, пронеси!
Раздался выстрел — на коре дубка, что рос неподалеку, появилась метка. Резко пахнуло порохом, войной, раскаленным металлом.
— Ого-го-го! — крикнул в восторге шевалье и бросился доставать пулю — глубоко ли ушла. Буров, пока еще в сомнении, неспешно подошел к дереву, отвязал пистоль, вернее револьвер, осмотрел, разрядил. И тоже заорал, восторженно, как мальчишка. Было с чего — никаких осечек, заклиненных гильз и насмерть застопорившегося барабана. Ничего. Только сладостно благоухающий пороховой нагар в стволе. Человеческий гений победил: Бертолли, Просперо и Вася Буров сработали не как-нибудь — на совесть.
— Князь, вы не поверите, насквозь! — шевалье между тем обошел дубок вокруг, вгляделся, поколупал ногтем и снова восхитился: — А выходное отверстие ровное, как после бурава! Вот это да! Ладно, пойду поищу пулю, она, верно, улетела куда-нибудь недалеко. Дуб все-таки.
Однако ничего искать шевалье не пришлось. Из-за деревьев, откуда еще недавно слышались звуки схватки, появились негодующие люди — один при шпаге, необутый <При серьезных поединках обувь, затрудняющая движение, снималась.>, в распахнутой рубашке, другой в ливрее, при кнуте, сразу видно — слуга. Вид их был грозен и ничего хорошего не обещал.
— Эй, черт возьми, чем вы тут занимаетесь? — необутый описал шпагой полукруг, причем мастерски, на высокой ноте <По свисту рассекающего воздух клинка можно судить о его скорости и, следовательно, об уровне мастерства фехтовальщика.>, виртуозно выругался и попер на Бурова. — Изволите даром изводить порох? Кажется, вам следует учиться не стрельбе, а хорошим манерам, и сейчас я вам преподам урок, который вы запомните надолго.
— Кого конкретно вы хотите поучить манерам, граф де Рец? Меня или моего друга? — шевалье повернулся к нему лицом, и необутый сразу скис, кажется, даже стал меньше ростом.
— О, шевалье Анри… Какая встреча… Какая встреча… Вы, значит, на природе… На свежем воздухе… Упражняетесь… Э-э-э… Дело хорошее, полезное для здоровья… Похвально, похвально… Гм… Так вот, о чем это я…
— О том, что мы даром изводим порох, — Буров с ухмылочкой поиграл волыной, — и об уроке, который мы должны запомнить надолго.
Настроение у него было отличное. Пушечка-то на колесиках получилась еще та, слона убить можно. Не зря, видать, этот в драных чулках прибежал, не с пустого места. Видно, долетело и до него…
— О, господа, не принимайте всерьез, я нынче все шучу, — необутый героически выдавил улыбку, правда, жалкую и кривую, помотал головой, изображая веселье. — Согласитесь, это ведь так смешно, господа. Только мы с одним канальей скрестили шпаги, как вдруг раз — что-то напрочь сносит ему пол-уха и разбивает ко всем чертям боковой фонарь моей кареты. Ну разве не умора, господа, не укатайка? Ха-ха-ха.
Да, смех не только продлевает жизнь, но и сохраняет ее. Не стали Буров с шевалье принимать грубый тон графа де Реца всерьез, похохотали с ним да и отправились на улицу Сен-Жак по душу Гийома Оноре. Вот с кем общаться было совсем невесело. Обретался он в древнем, как пить дать построенном еще в прошлом веке доме и являл собой редкий, напоминающий о Меровингах тип воина-франка — мощного, с могучими плечами, бревноподобной шеей и клешнеобразными руками. Трое его взрослых сыновей, также подвизающихся по оружейной части, были точь-в-точь похожи на отца и выглядели совершеннейшими громилами. Антураж дополняли высокие стены, напрочь отгораживающие дом от посторонних взглядов, крепкие запоры на массивных воротах и рычащие на дворе волкодавы. Злобно, слаженно, в унисон, такие не штаны — шкуру спустят сразу. Чувствовалось по всему, что непрошенных гостей здесь не жалуют.
— Кто вам дал знать про меня, господа? — с порога полюбопытствовал хозяин дома, когда наконец после унизительных расспросов — кто такие, откуда и зачем? — Бурова и шевалье допустили в мастерскую. — А, эти двое недоумков? Смотри-ка, еще не окочурились, ну да за этим дело не станет… Итак, господа, значит, вам нужен арбалет? — оценивающе воззрился он на гостей, кашлянул, поперхал горлом, и в голосе его послышалось сомнение. — Значит, не какая-нибудь там балестра для охоты на пернатых, а боевой арбалет, снаряженный болтами? М-да, ладно. Эй, Луи, принеси покажи.
— Да, отец, — старший из сыновей оторвался от работы, встал и живо приволок арбалет и полдюжины стрел. — Вот.
Двигался он, как заметил Буров, легко и споро, несмотря на вес, с отточенной, хорошей координацией. Такие в драке самые опасные — сильные, быстрые, массивные. При наличии некоторых навыков, естественно…
— Это мощное боевое оружие, сработанное лично мной. Бьет на три сотни шагов. — Гийом принял арбалет, трепетно погладил, вздохнул и возвратил сыну. — На, заряди. Вот этим болтом. А ты, Андре, повесь мишень в дальний угол. Шевелись.
В его манерах, голосе и осанке чувствовались сила и желание повелевать. Наверное, из таких людей и получаются Батыи и Тимуры. Дай им только волю — и кровища рекой.
— Хорошо, отец, — средний Гийомов сын, еще, пожалуй, поамбалистее старшего, послушно встал и поспешил в угол мастерской, с тем чтобы повесить на стену дубовый, в глубоких отметинах круг — мишень.
Луи тем временем взял “козью ногу” <Приспособление для натягивания арбалета.>, взвел арбалет, зарядил и подал отцу:
— Готово.
Действовали ребятки сноровисто и ловко, словно натасканные бойцы у хорошего сержанта. Таким только скомандуй “фас”, да погромче!
— Гоп-ля-ля! — Гийом взялся за арбалет, не целясь, мастерски нажал на спуск, болт, резко свистнув, вонзился в дуб. Все лихо, на одном дыхании, в лучших традициях кортесовских стрелков <Во времена Конкисты основной ударной силой, наводящей ужас на индейцев, были — нет, не аркебузники, — арбалетчики.>. Очень впечатляюще.
— О, замечательно! — Буров, изображая восторг, пошел к мишени. — Какая мощь! Какой глаз! Заказываю вам два арбалета! — взялся за стрелу, покачал, не сразу извлек из дуба. — А вот это немножко не то… Хорошо, но не то.
Болт был длиной сантиметров двадцать, с оперением из кожи и массивным четырехугольным наконечником. Такой, может, кольчугу и не пробьет, но ребра, те, что плавающие, пересчитает. Ну а уж если в лоб…
— Что значит “не то”? — подошел Гийом, взял стрелу, покрутил, повертел, сделал недоуменное лицо. — Мореный, струганый из груши болт, с оперением из пергамента и каленым наконечником. Какого же рожна надо?
А у самого в бегающих глазах вспыхнули алчные огни — понял сразу, какого рожна.
— Видите ли, уважаемый, зверь, на которого мы собираемся охотиться, очень крупный, верткий и, кроме всего прочего, крайне толстокожий, — Буров улыбнулся с невинным видом и, вытащив мешок с двойными луидорами, стал грузить золото на стол. — Знаете, есть стрелы с особыми наконечниками. Стоит лишь задеть зверя — и все, охоту можно считать успешной. В общем, не дергайся, Лаэрт, не пей вина, Гертруда… Я, извиняюсь, ясно выражаю свои мысли?
Неизвестно, как насчет Шекспира, но относительно остального Гийому все было ясно. Не отрывая глаз от золотых кружков, он кашлянул, прочищая горло, и приказал:
— Эй, Луи! Принеси покажи.
И сделал резкий красноречивый жест, как будто затягивал пеньковую петлю у кого-то на шее.
И Луи принес. Дюжину хорошо оперенных, тщательно центрированных болтов. Только вот наконечники у них были не массивные четырехгранные, а в виде длинной, сплошь в кавернах для яда иглы. Один в один как та, под кольчужная, кованая, однажды чуть не загнавшая Бурова в гроб.
— Это старая, проверенная временем отрава. Говорят, ее готовили еще тамплиеры, — Гийом довольно усмехнулся, и пламя алчности в его глазах вспыхнуло с новой силой. — Действует безотказно, проверено многократно. Будете довольны, господа, скажете спасибо. С вас…
Но тут, в самый решительный момент, он заткнулся, потому что Буров извлек из-за пазухи сверток, быстро развернул и достал тринадцатую стрелу, на смертоносную иглу которой была насажена на всякий случай пробка.
— Я заплачу вам, уважаемый, за три ваших арбалета и не возьму ни одного. Скажите только, кому вы не так давно продали вот эту штуку? Она просвистела в полудюйме от моего носа.
Тихо так сказал, добродушно, с улыбочкой глядя Гийому в глаза и демонстрируя раскрытые ладони, что интуитивно, на срезе подсознания воспринимается как символ неагрессии. А сам следил за Гийомом, ни на мгновение не расслаблялся, шарил, словно муха, периферийным зрением по сторонам. Ситуация была непредсказуемой, тут ухо следовало держать востро. Что хозяин дома, что его отпрыски каких-либо симпатий не внушали.
Да, с прикладной психологией у Бурова было все в порядке, сомневался он не зря.
— Значит, за три арбалета?.. В полу дюйме от носа?.. Сейчас, сейчас… — как бы соображая что-то, Гийом зашевелил губами, в задумчивости попятился и вдруг, стремительно схватив “козью ногу”, одним движением взвел арбалет. — Гоп-ля-ля! Значит, говоришь, в полудюйме от носа? А я вот не промахнусь, если что, так и знай. Эй, Луи, Андре, Жак, позаботьтесь о господах! Что-то они больно любознательные. Говорят, это вредно для здоровья.
Он по-крысиному оскалился и сделал палаческий жест, при этом вторая его рука, сжимающая арбалет, не отклонилась ни на йоту — кованый четырехгранный наконечник смотрел Бурову точно в живот. Предчувствие не обмануло — Гийом Оноре и впрямь привык действовать решительно, бескомпромиссно и жестоко. Какой там закон, какая там любовь к ближнему… Двое праздных, набитых золотом бездельников суют свой нос куда не надо. Наступают даже не на любимую мозоль — на горло? Ну так успокоить их навсегда, золото забрать, а уж куда пристроить трупы не проблема, в земле места хватит. И про кучера не забыть, его за господами следом. Карету отогнать, лошадей продать. Чтобы никаких следов, все шито-крыто. Не впервой…
Да, видно, действительно не впервой — детки схватились кто за нож, кто за лом, кто за топор и без долгих разговоров бросились в атаку. И ни они, ни папашка их не ожидали, что Буров вдруг надрывно крикнет, стремительно уворачиваясь с линии прицеливания и одновременно блокируя верхний и нижний уровни. Примерно так тореадор уходит от рогов быка.
Законы психологии неумолимы — Гийом автоматически нажал на спуск, стрела, попав в железку у Бурова за обшлагом, с визгом срикошетила и вошла Андре в межключичную ямку. Глубоко, дюйма на четыре. Арбалет и в самом деле был хорош. Шевалье тоже даром времени не терял — выхватив клинок, отбил играючи мясницкий нож и в одно касание, рипостом, всадил шпагу в пах старшему братцу. Не вынимая, взялся за кинжал и мастерски, на полный оборот, загнал его по гард хозяину дома в брюхо. Младшенький, Жак, оставшись в одиночестве, хотел было помахать топориком, но Буров жестко обезоружил его, без жалости сломал локоть, затем колено и, стонущего, подтащил к отцу.
— Гийом Оноре, если ты не ответишь на мой вопрос, я на твоих глазах сейчас переломаю ему все кости, по частям отрежу все то, что можно отрезать у мужчины, а потом он умрет страшной позорной смертью. Зрелище его последних мук будет преследовать тебя в аду. Считаю до трех. Раз. Два…
Буров не стал говорить “три” — с хрустом сломал младшенькому палец, а когда затих пронзительный крик, Гийом Оноре прохрипел:
— Не надо… Он здесь ни при чем… Не делайте ему больно… Вам нужен Копченый Окорок из “Псов преисподней”. Они кучкуются в “Клопе кардинала” на улице Кур-ла-Рен, не доезжая до заставы. Отпустите мальчика, он ни в чем не виноват. Он еще совсем ребенок.
Ага, высотой под потолок, шириною в дверь, с топориком наподобие Франциски <Боевой топор типа алебарды.>.
— Где ты берешь яд? — спросил Буров и, чтобы вопрос дошел до самого Гийомова нутра, сломал Жаку еще палец. — Ну?
— У Кривой Аниты, старой одноглазой шарлатанки, — прохрипел Гийом. — У этой чертовой ведьмы с Ферронри <Название улицы.>, налево от рынка. Если надо, я покажу. Все сделаю, что скажете… Только пожалейте младшенького. Он рос без матери, я ее прибил по пьяной лавочке… Пожалейте…
Господи, что же сделалось за считанные минуты с этим великаном, с этим монстром, преисполненным чувства личной значимости! Теперь это был просто жалкий червь, вымаливающий жизнь для сына и быструю смерть для себя. Такой, если его пощадить, будет мстить долго, до конца, словно наполовину раздавленная, но все еще опасная гадина.
— Так, — Буров не спеша собрал трофеи, возвратил в мошну проклятый металл и, оценивающе прищурясь, подошел к стенающему на полу сынку. — Ладно, живи. Вот тебе на лечение. — Бросил со звоном пару-тройку золотых, брезгливо отвернулся и посмотрел на шевалье, вытирающего от крови шпагу. — Пошли.
— Минуточку, — шевалье убрал бретту в ножны, подошел к Гийому Оноре и на мгновение замер, глядя на поверженного врага. С кинжалом в животе у того был хоть какой-то шанс дождаться хирурга. Не умереть со стопроцентной вероятностью от обильного кровотечения. Дотянуть до операции и, может быть, чудом выкарабкаться.
А с другой стороны, если бы все было по-иному, сам Гийом не думал бы особо, не терзался бы сомнениями — с сатанинским хохотом вращал бы сталь в кровоточащей ране, наслаждаясь муками и криками врага. Потому как а ля герр — ком а ля герр…
“Старый становлюсь, сентиментальный”, — шевалье, вздохнув, вытащил кинжал, вытер его об одежду Гийома и виновато посмотрел на Бурова:
— Простите, князь, минута слабости. Пошли.
— Бывает, — Буров понимающе кивнул, нахмурился, — да, одно дело убить врага в бою и совсем другое — добить беспомощного раненого. Здесь нужно быть больше палачом, чем воином. Однако этот мир есть такой, какой он есть. Далекий от гармонии. Весьма.
И пошли Вася Буров с шевалье де Сальмоньяком с Гийомова двора, да не просто так, а с великим шумом, гамом, суетой и скандалом. Собственно, это волкодавы постарались, решили проводить непрошенных гостей до ворот. Вот тут-то Бурову и пришлось выкатывать свою пушечку на колесах, палить из главного калибра по озверевшим псам. Трижды чмокнула плоть, разрываемая пулями, брызнули мозги и осколки костей, яростное рычание сменилось повизгиванием, циркульной пилой проехалось по ушам и липко растеклось парящей лужей. Три огромных опасных зверя, судорожно подрагивая, вытянулись на земле. Может, кому-то и лучшие друзья, но только не тигру-саблезубу, почуявшему кровь… А вот Бернар, оказывается, питал к собакам слабость. Моментом сориентировавшись в обстановке, он шмелем слетел с козел, кинулся во двор и, взвалив на плечи зверя поупитаннее, с видом триумфатора понес к себе в карету. Не обращая внимания ни на кровь, ни на мозги, ни на слюнявую пасть. На лице его были написаны вожделение, восторг и благодарность судьбе. Казалось, он собирался принести жертву своим богам.
— М-да, omnia mea mekurn porto <Все свое ношу с собой (лат.).>, — задумчиво промолвил шевалье и поспешил открыть дверь экипажа. — Господи, собака-то ему зачем?
— Как это зачем? — Буров посмотрел на него, как на маленького, и с удовольствием устроился на атласных подушках. — Наверное, с центнер вкуснейшего мяса, если, конечно, приготовить его как следует, по всей науке. Шкура опять-таки, зубы. От волчьих не отличишь. Молодец, хозяйственный. Если будет предлагать, мой вам совет, шевалье, не отказывайтесь. По вкусу не хуже свинины. Кстати, не мешало бы нам утолить голод. Есть у меня заведение одно на примете. Называется “Клоп кардинала”. Надеюсь, там в меню не только “Псы преисподней”.
— Что-то, когда мы возвращались из Булонского леса, ни кардинала, ни тем более клопа я не заметил, — с радостью ушел Анри от собачьей темы, высморкался, бросил платочек в окно и стукнул кулачищем в стену экипажа. — Эй, ваша светлость! Извольте двигать на Кур-ла-Рен, хозяйственный вы наш!
Заведение “Клоп кардинала” нашли не сразу — размещалось оно в полуподвале и было и впрямь неприметным. Низкие оконца забраны решетками, выцветшая, изображающая почему-то кролика вывеска на фоне мрачного фасада. Вот УЖ действительно ни кардинала, ни клопа. Глянул Буров на обшарпанную дверь, на скользкие стоптанные ступени, да и вспомнил сразу отечественную историю. Москву златоглавую, столь красочно описанную Гиляровским, с ее притонами и малинами, имевшими прямое сообщение с подземной речкой Неглинкой. Чуть что — и клиент поплыл. В вечность. Чаще по частям, потому что трубы узкие. Аминь. Похоже, что Москва-река, что Сена — все одно.
Бухнув массивной дверью, Буров и шевалье вошли, сели за скобленый, изрезанный ножами стол, глянули по сторонам. Света было мало, народу тоже. Слева два мрачных типа криминальной наружности вяло цедили пиво, справа амбал хавал яичницу с луком, с фронта, уткнувшись мордой в миску, храпел мосластый детина. Компания была еще та, а вот “Псов преисподней” было что-то не видно. Затхлый воздух отдавал мышами, крепко пахло кислым, немытым и подгоревшим. Буров и Анри в своих камзолах с галуном и шляпах с плюмажем выглядели вызывающе и провоцирующе.
— Что прикажете, господа хорошие? — подошел хозяин, плечистый, волосатый, с цепким взглядом. — Есть доброе вино, гусь, жареный в собственной крови, яичница с каперсами и сладким луком. Только что потушили кролика…
На хитром лице его читалось сомнение — сейчас нажрутся, напьются, а потом кто-нибудь даст им по башке. И кто платить будет? Может, надо взять с них деньги сразу, не откладывая в долгий ящик? Пока их самих в ящик-то…
— Значит, кролика потушили? — с улыбкой осведомился Буров, вытащил из кармана монету в три ливра, положил на стол. — Надеюсь, он не мяукал? Ладно, несите. И гуся, и вино. — Посмот рел направо, на жующего амбала, отвернулся, помрачнел. — Только вот яичницы с луком не надо…
— Ну что вы, сударь, — хозяин хищно взял монету на зуб, вытер о рукав, убрал. — Кошек мы не тушим, мы их… гм… Словом, у меня здесь все самое лучшее. Масло из Прованса, вино из Бургундии, живность из Вожирара. Сейчас пришлю девочку, будете довольны.
— Это был не мой чемоданчик, это был не мой чемодан. Обманули дурака на четыре кулака.
В левой руке она действительно держала чемоданчик, вернее, кейс фирмы “Самсокайт”, один в один, как те, в каких президенты хранят свои ядерные кнопки. Странный выдался сон, непонятный, зато длинный — проснулся Буров только к обеду. Плотному, основательному, в обществе Мадлены и шевалье. Ели буйабес <Похлебка типа ухи.>по-марсельски с пряностями, жареную куропатку по-бретонски с шампиньонами, пили бургундское и благородный кларет, разговаривали в основном о вчерашнем. Да, похоже, вселенского скандала не миновать. Убийство в храме, полеты не во сне, а наяву, сержант-дворецкий со своими мудаками. Устроили сдуру побоище, избили половину прихожан. С матерной руганью и криками по-русски: “Осади назад! Осади!” Ну не идиоты ли! В общем, маркиз с рыжей сиротой с утра пораньше отчалили куда-то, как видно, нажимать всеми лапами на свои тайные пружины. Интересно, как это у них получится? Принцесса де Ламбаль, по слухам, устроила маркизу де Шефдебьену сцену, тот на полусогнутых побежал к королю и нашептал ему такое, что их величество пришло в ярость, топало ногами и изволило несвоевременно облегчиться. Словом, вонь поднимается еще та…
После кофе с коньяком и фруктов Буров и шевалье встали, заговорщицки переглянулись, отдали Бернару приказ, оккупировали экипаж и самовольно покинули расположение части. Первым делом направились к оружейнику Просперо. Тот не подвел — пистоль был готов. Как и уговаривались, центрального боя, револьверного типа, с десятью коморами в барабане. Плевать, что скверно сбалансированный, тяжелый, громоздкий и не самовзводный. Главное, курок бьет, барабан вращается. Эх, хорошо бы еще, чтоб и стрелял… Ладно, дали умельцу денег, пообещали заехать завтра и рысью, в нетерпении рванули на запад, в Булонский лес. Потому как все полеты мысли, пусть даже и гениальные, лучше проверять на практике. Чтобы не сыграть в штопор и, соответственно, в ящик…
В лесу торжествовала осень — под быстро выцветающим багряно-желтым знаменем. Грустно перекликались птицы, звенели то тут, то там клинки — это сводили счеты те, кто не любил вставать спозаранку <Булонский лес был традиционным местом проведения дуэлей, которые обычно происходили утром, в девять-десять часов.>. В шелесте листвы, в яростных криках поединщиков чудилось присутствие смерти, близкое, равнодушное, неотвратимое. Как давеча в соборе Богоматери пред суровыми ликами святых. Может, и впрямь надо думать о вечном, ни на мгновение не прекращать мементо мори и всей душой уповать на перст указующий в этой юдоли печали? Бурову упаднические настроения были чужды. Категорически. Действуя сноровисто и ловко, он при помощи ремня принайтовил пистолет к клену, привязал веревку к спусковой собачке, вставил в барабан патрон, взвел курок и отошел подальше, сколько позволяла бечева.
— Ну, господи, пронеси!
Раздался выстрел — на коре дубка, что рос неподалеку, появилась метка. Резко пахнуло порохом, войной, раскаленным металлом.
— Ого-го-го! — крикнул в восторге шевалье и бросился доставать пулю — глубоко ли ушла. Буров, пока еще в сомнении, неспешно подошел к дереву, отвязал пистоль, вернее револьвер, осмотрел, разрядил. И тоже заорал, восторженно, как мальчишка. Было с чего — никаких осечек, заклиненных гильз и насмерть застопорившегося барабана. Ничего. Только сладостно благоухающий пороховой нагар в стволе. Человеческий гений победил: Бертолли, Просперо и Вася Буров сработали не как-нибудь — на совесть.
— Князь, вы не поверите, насквозь! — шевалье между тем обошел дубок вокруг, вгляделся, поколупал ногтем и снова восхитился: — А выходное отверстие ровное, как после бурава! Вот это да! Ладно, пойду поищу пулю, она, верно, улетела куда-нибудь недалеко. Дуб все-таки.
Однако ничего искать шевалье не пришлось. Из-за деревьев, откуда еще недавно слышались звуки схватки, появились негодующие люди — один при шпаге, необутый <При серьезных поединках обувь, затрудняющая движение, снималась.>, в распахнутой рубашке, другой в ливрее, при кнуте, сразу видно — слуга. Вид их был грозен и ничего хорошего не обещал.
— Эй, черт возьми, чем вы тут занимаетесь? — необутый описал шпагой полукруг, причем мастерски, на высокой ноте <По свисту рассекающего воздух клинка можно судить о его скорости и, следовательно, об уровне мастерства фехтовальщика.>, виртуозно выругался и попер на Бурова. — Изволите даром изводить порох? Кажется, вам следует учиться не стрельбе, а хорошим манерам, и сейчас я вам преподам урок, который вы запомните надолго.
— Кого конкретно вы хотите поучить манерам, граф де Рец? Меня или моего друга? — шевалье повернулся к нему лицом, и необутый сразу скис, кажется, даже стал меньше ростом.
— О, шевалье Анри… Какая встреча… Какая встреча… Вы, значит, на природе… На свежем воздухе… Упражняетесь… Э-э-э… Дело хорошее, полезное для здоровья… Похвально, похвально… Гм… Так вот, о чем это я…
— О том, что мы даром изводим порох, — Буров с ухмылочкой поиграл волыной, — и об уроке, который мы должны запомнить надолго.
Настроение у него было отличное. Пушечка-то на колесиках получилась еще та, слона убить можно. Не зря, видать, этот в драных чулках прибежал, не с пустого места. Видно, долетело и до него…
— О, господа, не принимайте всерьез, я нынче все шучу, — необутый героически выдавил улыбку, правда, жалкую и кривую, помотал головой, изображая веселье. — Согласитесь, это ведь так смешно, господа. Только мы с одним канальей скрестили шпаги, как вдруг раз — что-то напрочь сносит ему пол-уха и разбивает ко всем чертям боковой фонарь моей кареты. Ну разве не умора, господа, не укатайка? Ха-ха-ха.
Да, смех не только продлевает жизнь, но и сохраняет ее. Не стали Буров с шевалье принимать грубый тон графа де Реца всерьез, похохотали с ним да и отправились на улицу Сен-Жак по душу Гийома Оноре. Вот с кем общаться было совсем невесело. Обретался он в древнем, как пить дать построенном еще в прошлом веке доме и являл собой редкий, напоминающий о Меровингах тип воина-франка — мощного, с могучими плечами, бревноподобной шеей и клешнеобразными руками. Трое его взрослых сыновей, также подвизающихся по оружейной части, были точь-в-точь похожи на отца и выглядели совершеннейшими громилами. Антураж дополняли высокие стены, напрочь отгораживающие дом от посторонних взглядов, крепкие запоры на массивных воротах и рычащие на дворе волкодавы. Злобно, слаженно, в унисон, такие не штаны — шкуру спустят сразу. Чувствовалось по всему, что непрошенных гостей здесь не жалуют.
— Кто вам дал знать про меня, господа? — с порога полюбопытствовал хозяин дома, когда наконец после унизительных расспросов — кто такие, откуда и зачем? — Бурова и шевалье допустили в мастерскую. — А, эти двое недоумков? Смотри-ка, еще не окочурились, ну да за этим дело не станет… Итак, господа, значит, вам нужен арбалет? — оценивающе воззрился он на гостей, кашлянул, поперхал горлом, и в голосе его послышалось сомнение. — Значит, не какая-нибудь там балестра для охоты на пернатых, а боевой арбалет, снаряженный болтами? М-да, ладно. Эй, Луи, принеси покажи.
— Да, отец, — старший из сыновей оторвался от работы, встал и живо приволок арбалет и полдюжины стрел. — Вот.
Двигался он, как заметил Буров, легко и споро, несмотря на вес, с отточенной, хорошей координацией. Такие в драке самые опасные — сильные, быстрые, массивные. При наличии некоторых навыков, естественно…
— Это мощное боевое оружие, сработанное лично мной. Бьет на три сотни шагов. — Гийом принял арбалет, трепетно погладил, вздохнул и возвратил сыну. — На, заряди. Вот этим болтом. А ты, Андре, повесь мишень в дальний угол. Шевелись.
В его манерах, голосе и осанке чувствовались сила и желание повелевать. Наверное, из таких людей и получаются Батыи и Тимуры. Дай им только волю — и кровища рекой.
— Хорошо, отец, — средний Гийомов сын, еще, пожалуй, поамбалистее старшего, послушно встал и поспешил в угол мастерской, с тем чтобы повесить на стену дубовый, в глубоких отметинах круг — мишень.
Луи тем временем взял “козью ногу” <Приспособление для натягивания арбалета.>, взвел арбалет, зарядил и подал отцу:
— Готово.
Действовали ребятки сноровисто и ловко, словно натасканные бойцы у хорошего сержанта. Таким только скомандуй “фас”, да погромче!
— Гоп-ля-ля! — Гийом взялся за арбалет, не целясь, мастерски нажал на спуск, болт, резко свистнув, вонзился в дуб. Все лихо, на одном дыхании, в лучших традициях кортесовских стрелков <Во времена Конкисты основной ударной силой, наводящей ужас на индейцев, были — нет, не аркебузники, — арбалетчики.>. Очень впечатляюще.
— О, замечательно! — Буров, изображая восторг, пошел к мишени. — Какая мощь! Какой глаз! Заказываю вам два арбалета! — взялся за стрелу, покачал, не сразу извлек из дуба. — А вот это немножко не то… Хорошо, но не то.
Болт был длиной сантиметров двадцать, с оперением из кожи и массивным четырехугольным наконечником. Такой, может, кольчугу и не пробьет, но ребра, те, что плавающие, пересчитает. Ну а уж если в лоб…
— Что значит “не то”? — подошел Гийом, взял стрелу, покрутил, повертел, сделал недоуменное лицо. — Мореный, струганый из груши болт, с оперением из пергамента и каленым наконечником. Какого же рожна надо?
А у самого в бегающих глазах вспыхнули алчные огни — понял сразу, какого рожна.
— Видите ли, уважаемый, зверь, на которого мы собираемся охотиться, очень крупный, верткий и, кроме всего прочего, крайне толстокожий, — Буров улыбнулся с невинным видом и, вытащив мешок с двойными луидорами, стал грузить золото на стол. — Знаете, есть стрелы с особыми наконечниками. Стоит лишь задеть зверя — и все, охоту можно считать успешной. В общем, не дергайся, Лаэрт, не пей вина, Гертруда… Я, извиняюсь, ясно выражаю свои мысли?
Неизвестно, как насчет Шекспира, но относительно остального Гийому все было ясно. Не отрывая глаз от золотых кружков, он кашлянул, прочищая горло, и приказал:
— Эй, Луи! Принеси покажи.
И сделал резкий красноречивый жест, как будто затягивал пеньковую петлю у кого-то на шее.
И Луи принес. Дюжину хорошо оперенных, тщательно центрированных болтов. Только вот наконечники у них были не массивные четырехгранные, а в виде длинной, сплошь в кавернах для яда иглы. Один в один как та, под кольчужная, кованая, однажды чуть не загнавшая Бурова в гроб.
— Это старая, проверенная временем отрава. Говорят, ее готовили еще тамплиеры, — Гийом довольно усмехнулся, и пламя алчности в его глазах вспыхнуло с новой силой. — Действует безотказно, проверено многократно. Будете довольны, господа, скажете спасибо. С вас…
Но тут, в самый решительный момент, он заткнулся, потому что Буров извлек из-за пазухи сверток, быстро развернул и достал тринадцатую стрелу, на смертоносную иглу которой была насажена на всякий случай пробка.
— Я заплачу вам, уважаемый, за три ваших арбалета и не возьму ни одного. Скажите только, кому вы не так давно продали вот эту штуку? Она просвистела в полудюйме от моего носа.
Тихо так сказал, добродушно, с улыбочкой глядя Гийому в глаза и демонстрируя раскрытые ладони, что интуитивно, на срезе подсознания воспринимается как символ неагрессии. А сам следил за Гийомом, ни на мгновение не расслаблялся, шарил, словно муха, периферийным зрением по сторонам. Ситуация была непредсказуемой, тут ухо следовало держать востро. Что хозяин дома, что его отпрыски каких-либо симпатий не внушали.
Да, с прикладной психологией у Бурова было все в порядке, сомневался он не зря.
— Значит, за три арбалета?.. В полу дюйме от носа?.. Сейчас, сейчас… — как бы соображая что-то, Гийом зашевелил губами, в задумчивости попятился и вдруг, стремительно схватив “козью ногу”, одним движением взвел арбалет. — Гоп-ля-ля! Значит, говоришь, в полудюйме от носа? А я вот не промахнусь, если что, так и знай. Эй, Луи, Андре, Жак, позаботьтесь о господах! Что-то они больно любознательные. Говорят, это вредно для здоровья.
Он по-крысиному оскалился и сделал палаческий жест, при этом вторая его рука, сжимающая арбалет, не отклонилась ни на йоту — кованый четырехгранный наконечник смотрел Бурову точно в живот. Предчувствие не обмануло — Гийом Оноре и впрямь привык действовать решительно, бескомпромиссно и жестоко. Какой там закон, какая там любовь к ближнему… Двое праздных, набитых золотом бездельников суют свой нос куда не надо. Наступают даже не на любимую мозоль — на горло? Ну так успокоить их навсегда, золото забрать, а уж куда пристроить трупы не проблема, в земле места хватит. И про кучера не забыть, его за господами следом. Карету отогнать, лошадей продать. Чтобы никаких следов, все шито-крыто. Не впервой…
Да, видно, действительно не впервой — детки схватились кто за нож, кто за лом, кто за топор и без долгих разговоров бросились в атаку. И ни они, ни папашка их не ожидали, что Буров вдруг надрывно крикнет, стремительно уворачиваясь с линии прицеливания и одновременно блокируя верхний и нижний уровни. Примерно так тореадор уходит от рогов быка.
Законы психологии неумолимы — Гийом автоматически нажал на спуск, стрела, попав в железку у Бурова за обшлагом, с визгом срикошетила и вошла Андре в межключичную ямку. Глубоко, дюйма на четыре. Арбалет и в самом деле был хорош. Шевалье тоже даром времени не терял — выхватив клинок, отбил играючи мясницкий нож и в одно касание, рипостом, всадил шпагу в пах старшему братцу. Не вынимая, взялся за кинжал и мастерски, на полный оборот, загнал его по гард хозяину дома в брюхо. Младшенький, Жак, оставшись в одиночестве, хотел было помахать топориком, но Буров жестко обезоружил его, без жалости сломал локоть, затем колено и, стонущего, подтащил к отцу.
— Гийом Оноре, если ты не ответишь на мой вопрос, я на твоих глазах сейчас переломаю ему все кости, по частям отрежу все то, что можно отрезать у мужчины, а потом он умрет страшной позорной смертью. Зрелище его последних мук будет преследовать тебя в аду. Считаю до трех. Раз. Два…
Буров не стал говорить “три” — с хрустом сломал младшенькому палец, а когда затих пронзительный крик, Гийом Оноре прохрипел:
— Не надо… Он здесь ни при чем… Не делайте ему больно… Вам нужен Копченый Окорок из “Псов преисподней”. Они кучкуются в “Клопе кардинала” на улице Кур-ла-Рен, не доезжая до заставы. Отпустите мальчика, он ни в чем не виноват. Он еще совсем ребенок.
Ага, высотой под потолок, шириною в дверь, с топориком наподобие Франциски <Боевой топор типа алебарды.>.
— Где ты берешь яд? — спросил Буров и, чтобы вопрос дошел до самого Гийомова нутра, сломал Жаку еще палец. — Ну?
— У Кривой Аниты, старой одноглазой шарлатанки, — прохрипел Гийом. — У этой чертовой ведьмы с Ферронри <Название улицы.>, налево от рынка. Если надо, я покажу. Все сделаю, что скажете… Только пожалейте младшенького. Он рос без матери, я ее прибил по пьяной лавочке… Пожалейте…
Господи, что же сделалось за считанные минуты с этим великаном, с этим монстром, преисполненным чувства личной значимости! Теперь это был просто жалкий червь, вымаливающий жизнь для сына и быструю смерть для себя. Такой, если его пощадить, будет мстить долго, до конца, словно наполовину раздавленная, но все еще опасная гадина.
— Так, — Буров не спеша собрал трофеи, возвратил в мошну проклятый металл и, оценивающе прищурясь, подошел к стенающему на полу сынку. — Ладно, живи. Вот тебе на лечение. — Бросил со звоном пару-тройку золотых, брезгливо отвернулся и посмотрел на шевалье, вытирающего от крови шпагу. — Пошли.
— Минуточку, — шевалье убрал бретту в ножны, подошел к Гийому Оноре и на мгновение замер, глядя на поверженного врага. С кинжалом в животе у того был хоть какой-то шанс дождаться хирурга. Не умереть со стопроцентной вероятностью от обильного кровотечения. Дотянуть до операции и, может быть, чудом выкарабкаться.
А с другой стороны, если бы все было по-иному, сам Гийом не думал бы особо, не терзался бы сомнениями — с сатанинским хохотом вращал бы сталь в кровоточащей ране, наслаждаясь муками и криками врага. Потому как а ля герр — ком а ля герр…
“Старый становлюсь, сентиментальный”, — шевалье, вздохнув, вытащил кинжал, вытер его об одежду Гийома и виновато посмотрел на Бурова:
— Простите, князь, минута слабости. Пошли.
— Бывает, — Буров понимающе кивнул, нахмурился, — да, одно дело убить врага в бою и совсем другое — добить беспомощного раненого. Здесь нужно быть больше палачом, чем воином. Однако этот мир есть такой, какой он есть. Далекий от гармонии. Весьма.
И пошли Вася Буров с шевалье де Сальмоньяком с Гийомова двора, да не просто так, а с великим шумом, гамом, суетой и скандалом. Собственно, это волкодавы постарались, решили проводить непрошенных гостей до ворот. Вот тут-то Бурову и пришлось выкатывать свою пушечку на колесах, палить из главного калибра по озверевшим псам. Трижды чмокнула плоть, разрываемая пулями, брызнули мозги и осколки костей, яростное рычание сменилось повизгиванием, циркульной пилой проехалось по ушам и липко растеклось парящей лужей. Три огромных опасных зверя, судорожно подрагивая, вытянулись на земле. Может, кому-то и лучшие друзья, но только не тигру-саблезубу, почуявшему кровь… А вот Бернар, оказывается, питал к собакам слабость. Моментом сориентировавшись в обстановке, он шмелем слетел с козел, кинулся во двор и, взвалив на плечи зверя поупитаннее, с видом триумфатора понес к себе в карету. Не обращая внимания ни на кровь, ни на мозги, ни на слюнявую пасть. На лице его были написаны вожделение, восторг и благодарность судьбе. Казалось, он собирался принести жертву своим богам.
— М-да, omnia mea mekurn porto <Все свое ношу с собой (лат.).>, — задумчиво промолвил шевалье и поспешил открыть дверь экипажа. — Господи, собака-то ему зачем?
— Как это зачем? — Буров посмотрел на него, как на маленького, и с удовольствием устроился на атласных подушках. — Наверное, с центнер вкуснейшего мяса, если, конечно, приготовить его как следует, по всей науке. Шкура опять-таки, зубы. От волчьих не отличишь. Молодец, хозяйственный. Если будет предлагать, мой вам совет, шевалье, не отказывайтесь. По вкусу не хуже свинины. Кстати, не мешало бы нам утолить голод. Есть у меня заведение одно на примете. Называется “Клоп кардинала”. Надеюсь, там в меню не только “Псы преисподней”.
— Что-то, когда мы возвращались из Булонского леса, ни кардинала, ни тем более клопа я не заметил, — с радостью ушел Анри от собачьей темы, высморкался, бросил платочек в окно и стукнул кулачищем в стену экипажа. — Эй, ваша светлость! Извольте двигать на Кур-ла-Рен, хозяйственный вы наш!
Заведение “Клоп кардинала” нашли не сразу — размещалось оно в полуподвале и было и впрямь неприметным. Низкие оконца забраны решетками, выцветшая, изображающая почему-то кролика вывеска на фоне мрачного фасада. Вот УЖ действительно ни кардинала, ни клопа. Глянул Буров на обшарпанную дверь, на скользкие стоптанные ступени, да и вспомнил сразу отечественную историю. Москву златоглавую, столь красочно описанную Гиляровским, с ее притонами и малинами, имевшими прямое сообщение с подземной речкой Неглинкой. Чуть что — и клиент поплыл. В вечность. Чаще по частям, потому что трубы узкие. Аминь. Похоже, что Москва-река, что Сена — все одно.
Бухнув массивной дверью, Буров и шевалье вошли, сели за скобленый, изрезанный ножами стол, глянули по сторонам. Света было мало, народу тоже. Слева два мрачных типа криминальной наружности вяло цедили пиво, справа амбал хавал яичницу с луком, с фронта, уткнувшись мордой в миску, храпел мосластый детина. Компания была еще та, а вот “Псов преисподней” было что-то не видно. Затхлый воздух отдавал мышами, крепко пахло кислым, немытым и подгоревшим. Буров и Анри в своих камзолах с галуном и шляпах с плюмажем выглядели вызывающе и провоцирующе.
— Что прикажете, господа хорошие? — подошел хозяин, плечистый, волосатый, с цепким взглядом. — Есть доброе вино, гусь, жареный в собственной крови, яичница с каперсами и сладким луком. Только что потушили кролика…
На хитром лице его читалось сомнение — сейчас нажрутся, напьются, а потом кто-нибудь даст им по башке. И кто платить будет? Может, надо взять с них деньги сразу, не откладывая в долгий ящик? Пока их самих в ящик-то…
— Значит, кролика потушили? — с улыбкой осведомился Буров, вытащил из кармана монету в три ливра, положил на стол. — Надеюсь, он не мяукал? Ладно, несите. И гуся, и вино. — Посмот рел направо, на жующего амбала, отвернулся, помрачнел. — Только вот яичницы с луком не надо…
— Ну что вы, сударь, — хозяин хищно взял монету на зуб, вытер о рукав, убрал. — Кошек мы не тушим, мы их… гм… Словом, у меня здесь все самое лучшее. Масло из Прованса, вино из Бургундии, живность из Вожирара. Сейчас пришлю девочку, будете довольны.