Страница:
– У меня, отец, есть своя голова на плечах, – стараясь, чтобы его голос звучал как можно увереннее, ответил Дин. – И глаза тоже есть. Я, к твоему сведению, неоднократно ездил в Латинскую Америку и знаю, что говорю.
– Ты просто глупец, который дальше своего носа ни черта не видит. – Сирил резко встал с кресла и принялся нервно мерить кабинет шагами. – Чтобы удержать в узде сомневающихся, их надо периодически стращать. Других методов они не понимают. Стоит только дать слабину, как эти страны разбегутся в разные стороны и легко попадут под пяту коммунистов. Как это стало с той же Кубой.
– Но что же тогда мы за страна, если можем удерживать возле себя своих союзников только с помощью силы? – парировал доводы отца Дин. – Значит, Советы лучше нас, если к ним побегут наши союзники.
– Ничем они не лучше! Просто химеры, провозглашаемые ими, пока находят сторонников. Еще бы, ведь они хотят построить на земле бесклассовое общество! Разве это не заманчиво? Но ничего они не построят, как Томмазо Кампанелла не построил свой город Солнца. Я же историк, я знаю.
– А какое общество построили мы? – Дин впервые за время разговора позволил себе повысить голос. – Неужели, по-твоему, это и есть предел мечтаний для людей?
– Я не идеализирую наше общество, но оно в десятки, нет, в сотни раз лучше, чем то, что строят коммунисты. Да, оно несовершенно, в нем масса пороков, но оно свободное. Понимаешь, сво-бод-но-е!
– Свободное для одних, а для других… Разве чернокожие у нас свободны? Или индейцы? Почему в нашем обществе кучка людей имеет все – заводы, яхты, банки, а другая, бо́льшая часть, перебивается чем придется? Почему такой разительный контраст между богатством и нищетой? Ведь если так будет продолжаться и дальше, нашей стране не миновать революции.
– Я же говорю, что ты красный, – вновь рубанул воздух рукой глава семейства. – Люди, поздравьте меня, мой сын – коммунист!
Дин ответил не сразу. Он подождал, пока отец успокоится, и, когда тот перестал нервно ходить по кабинету и застыл у окна, продолжил:
– Так нельзя, отец. Почему всех, кто не согласен с твоим мнением, ты называешь красными? Мне, как и тебе, ненавистна любая идеология. И я скорее пацифист, чем коммунист.
– Какая разница? – отмахнулся от сына отец. – От пацифиста до коммуниста даже не один, а всего полшага.
Здесь Сирил повернулся к сыну и, пристально глядя ему в глаза, закончил:
– И помяни мое слово, Дин, ты сделаешь эти полшага гораздо быстрее, чем тебе кажется.
После этого в кабинете возникла тягостная пауза. Нарушил ее осторожный скрип двери. На пороге кабинета появилась хозяйка дома, которая голосом, полным нежности, произнесла:
– Ну что, наспорились? Пойдемте обедать. Я приготовила ваш любимый картофель с беконом.
Дин вспомнил этот спор 22 ноября, сидя у телевизора и слушая сообщение комментатора Си-би-эс Уолтера Кронкайта о том, что в Далласе было совершено покушение на Кеннеди. Дин не верил своим ушам. «В Далласе, штат Техас, по президентскому кортежу было произведено три выстрела, – гремел голос комментатора. – Согласно первым сообщениям, президент серьезно ранен, он сник на коленях у госпожи Кеннеди, которая воскликнула: „О, нет, нет!“ Кортеж продолжил свой путь, не замедляя движения. Раны могут оказаться смертельными…»
Это было первое короткое сообщение о покушении, после чего программа телепередач продолжилась – была возобновлена какая-то «мыльная опера». Дин пощелкал каналами, но там было то же самое. И только в 14.38 все каналы американского ТВ прервали свои передачи, чтобы передать экстренное сообщение: «Президент скончался в 2 часа пополудни…»
В течение последующих трех дней американское телевидение отдало все свое эфирное время только одному событию – убийству своего президента. Не было показано ни одной развлекательной передачи, ни одного рекламного блока. Естественно, версий относительно этого убийства было высказано множество. Однако доминирующей тогда была одна – Кеннеди убили коммунисты. Да и как иначе, если средства массовой информации особо подчеркивали то, что убийца президента Ли Харви Освальд незадолго до покушения жил в Советском Союзе, в Минске, из чего делался однозначный вывод: там он был завербован КГБ и специально прислан в Америку с заданием убить Кеннеди. Как стало известно чуть позже, даже новый президент США Линдон Джонсон в первые минуты после убийства обронил характерную фразу: «Мы еще не знаем, не коммунистический ли это заговор».
Дин внимательно следил за всей информацией, касавшейся трагедии в Далласе, пытаясь своим умом докопаться до истины. И хотя сделать какие-то определенные выводы по горячим следам было еще трудно, он все же твердо определился в одном: Кремль к этому убийству непричастен. И утверждать обратное могли только люди, которые плохо анализировали последние события в мире. Да, каких-нибудь два года назад советский лидер Хрущев мог ненавидеть хозяина Белого дома: за свое унизительное отступление в Берлине в 1961 году и капитуляцию во время Карибского кризиса. Но потом ситуация резко изменилась. За последние полгода США и Советы начали процесс сближения друг с другом, стали нащупывать первые подходы к смягчению международной напряженности. Поэтому убивать Кеннеди Москве было невыгодно и незачем. А вот тем, кто не хотел этого сближения, его смерть была просто необходима как воздух.
Еще весной 63-го Кеннеди заявил, что вскоре после ноябрьских выборов начнется вывод американских войск из Вьетнама. «Меня везде будут проклинать как умиротворителя коммунистов, – сказал Кеннеди. – Но меня это не волнует». 2 октября 1963 года, то есть за полтора месяца до убийства Кеннеди, военное руководство США вынуждено было объявить, что к 1965 году из Вьетнама будут выведены основные вооруженные силы США; в том числе до конца 63-го на родину вернется 1000 военнослужащих. Однако этот процесс был остановлен, едва прозвучали выстрелы в Далласе. Война во Вьетнаме была выгодна воротилам военного бизнеса и генералам Пентагона, и они вполне могли пойти на устранение президента, у которого были убойные шансы быть переизбранным на второй срок. Между тем уже спустя два дня после смерти Кеннеди был убит его палач – Освальд. Это сделал некий владелец ночных клубов Джек Руби, выстрелив в Освальда в упор из пистолета в здании городской полиции Далласа. И снова газетчики стали искать в этом преступлении «руку красных». Журналист Чалмерс Робертс в газете «Вашингтон пост» писал: «Конечно, болезнь Далласа – его ультраправый фанатизм, однако президент, как кажется, был убит ультралевым фанатиком». Но если следовать этой логике, то тогда возникал законный вопрос: неужели коммунистическое лобби в Америке было столь велико и могущественно, что его хватило на то, чтобы убить президента сверхдержавы, а потом устранить и его палача? Даже не умаляя достоинств КГБ, в это верилось с трудом.
Как и миллионы его соотечественников, Дин задавал себе все эти вопросы, однако ответы на большинство из них найти ему пока было трудно. Должно было пройти какое-то время, прежде чем эта трагедия обрела бы наконец хоть какие-то завершенные очертания.
А жизнь тем временем продолжалась. Минуло каких-нибудь три-четыре месяца, и трагедия в Далласе если не позабылась, то во всяком случае отошла для американцев на второй, а то и на третий план. И Америку уже волновали другие события. Например, первые гастроли ансамбля «Битлз». На календаре было 7 февраля 1964 года. Стоит отметить, что «битлы» летели в Америку отнюдь не в ореоле победителей. За месяц до этого их песня «I wan’t to hold your hand» («Я хочу держать твою руку»), которая в течение двух месяцев удерживалась на 1-м месте британского хит-парада, была сброшена оттуда песней «Glad all over» в исполнении группы «Дэйв Кларк Файв». А в американском хит-параде эта же песня «Битлз» занимала всего лишь 83-е место. Поэтому большинство музыкальных критиков в те дни предрекали ливерпульской четверке скорое забвение и прозябание в «подвалах» музыкальных чартов. Но вышло все наоборот.
Рекламной кампанией «Битлз» в Америке занималась хорошо знакомая нам компания «Кэпитол Рекордз», где некогда трудился Дин Рид: она потратила на плакаты ливерпульской четверки 5000 долларов (было изготовлено 5 миллионов плакатов). Кроме этого были выпущены специальные сувениры: целлофановые пакеты, в которых лежали парики «под битлов», фото с автографом участников группы и значок «Я люблю „Битлз“». Как итог: первый же концерт «четверки» в знаменитом телевизионном «Шоу Эдди Сэлливана» собрал у голубых экранов рекордную аудиторию – 73 миллиона зрителей. Дин тоже был в числе последних и остался вполне удовлетворен увиденным. «Битлз» ему понравились из-за молодости, азарта и, главное, из-за мелодизма. Песни, которые исполняли «битлы», практически сразу пришлись по душе Дину. Собственно, он и сам играл нечто подобное и был уверен, что большинство из услышанных им в тот день песен легко можно было бы включить в его собственный репертуар (что и произойдет несколько лет спустя).
Между тем Мексика в те дни стала для Дина вторым домом. Он часто ездил туда по служебным делам, а иной раз и просто так, чтобы развеяться. Иногда он брал туда с собой и Патрисию. Именно во время одной из таких поездок их отношения едва не дали трещину. Поводом к этому послужили следующие события.
В один из дней Дин стал собираться в обратный путь, а Патрисия вынуждена была остаться в Мехико. Ей предложили небольшую роль в одном из фильмов, и пренебречь таким предложением она не могла. Дин тоже мог остаться с возлюбленной, благо эти съемки не заняли бы много времени. Однако он заявил, что уезжает. Патрисия была удивлена, поскольку надеялась, что найдет понимание у любимого. Но Дину к тому времени уже наскучили мексиканские реалии, а слово Патрисии для него мало что значило: в их союзе главным он считал себя. Поэтому их последнее объяснение выдалось бурным.
– Значит, твои дела в Америке для тебя важнее меня! – заявила сквозь слезы Патрисия.
– Что за чушь ты несешь! – злился Дин, пакуя чемодан. – Ты приедешь следом за мной ровно через две недели.
– Но я не хочу жить здесь одна: я просто умру от скуки.
– Ничего с тобой не случится, – был неумолим Дин.
Патрисия заплакала и рухнула на кровать. Она полагала, что этот аргумент заставит ее возлюбленного одуматься. Но Дин даже не повернулся в ее сторону. Закрыв крышку чемодана, он щелкнул замком и молча направился к двери.
– Ах так! – закричала Патрисия, схватила с пола тапочку и бросила ее в удаляющегося Дина. Обувка пролетела полкомнаты и угодила Дину в плечо. Но он даже не обернулся.
Вернувшись в Америку, Дин в первый же вечер позвонил в гостиницу Патрисии. Но она так и не сняла трубку. Дина это удивило, но не более. Зная о том, что девушка влюблена в него по уши, он был уверен, что ее обида пройдет довольно быстро. Каково же было его удивление, когда и в течение всего следующего дня Патрисия не подходила к телефону. Вот тут он забеспокоился. И в голове у него мелькнула неожиданная мысль: «А не проснулся ли в ней нрав ее индейских предков? Если это так, то она способна на любое безумство». И уже ближайшие дни показали, что его дурные предчувствия полностью оправдались.
Как-то утром в доме Дина раздался телефонный звонок. Он подскочил к аппарату, твердо уверенный, что звонит Патрисия, но ошибся – на другом конце провода он услышал голос того самого агента, который познакомил его с Патрисией.
– Пока ты спишь, твоя девушка замуж выходит, – сообщил агент сногсшибательную новость своему другу.
– Как замуж? – только и нашелся что сказать Дин.
– Что значит как? Самым натуральным образом: с посещением церкви и первой брачной ночью. А будущего мужа ты уже знаешь – это Хью Брайан. Так что не сиди сиднем, а делай что-нибудь.
Услышав это, Дин сполз по стене на пол и в течение нескольких минут сидел в таком положении, держа трубку на весу. Наконец он очнулся… и его обуяла дикая ярость. Он схватил с тумбочки телефонный аппарат и уже хотел запустить им в стену. Но приступ ярости прошел так же быстро, как и начался. После чего аппарат был возвращен на его прежнее место, а Дин успокоился и сел в кресло. Надо было все хорошенько обдумать, прежде чем предпринимать какие-либо действия. Ему было ясно, что Патрисия пошла на принцип и заставить ее изменить свое поведение могло лишь что-то неординарное. Короче, против ее индейских предков надо было выставить что-то не менее существенное. Но что? Дин думал меньше получаса, после чего его осенило. Он вновь бросился к телефону, благодаря бога за то, что тот не только ниспослал ему прекрасную идею, но и уберег от уничтожения аппарата, который теперь оказался как нельзя кстати. Дин позвонил в Мехико, но отнюдь не Патрисии, а своему приятелю – актеру Мигелю, с которым он подружился во время последних мексиканских съемок…
Все эти дни Патрисия знала, что Дин разыскивает ее, но не предпринимала никаких шагов к тому, чтобы ответить на его призывы. Ей казалось, что уже слишком поздно: она дала слово Хью Брайану и тем самым отрезала все пути назад. Хотя сердце ее, конечно же, по-прежнему принадлежало Дину. Впрочем, те, кто хоть раз влюблялся, поймут ее чувства: так часто бывает – любишь одного, а жизнь свою порой вынужден связать с другим.
В тот памятный вечер Патрисия перед сном поговорила по телефону с Брайаном и назначила окончательную дату своего приезда в Америку – в начале следующей недели. После чего погасила ночник и легла под одеяло. Однако не успела она сомкнуть глаза, как за окном внезапно… грянула музыка. Причем не транслируемая через динамики, а самая что ни на есть настоящая – оркестровая. А поскольку Патрисия жила на втором этаже, а окна ее номера были распахнуты настежь, музыка ворвалась к ней как настоящий вихрь. И в этом переливе мелодий особенно усердствовала испанская гитара «хароно», которая буквально надрывалась от страсти и нежности. Накинув на плечи халат, Патрисия выскочила на балкон… и обомлела. Прямо под ее окнами расположился настоящий оркестр марьячес, а в виртуозном гитаристе девушка узнала друга своего брошенного возлюбленного мексиканского актера Мигеля. Тот же, увидев Патрисию, внезапно рухнул на колени и запел серенаду «Вернись ко мне». И как только он произнес эту строчку, Патрисия сразу поняла, по чьей прихоти у нее под окнами надрывается этот оркестрик. «Дин, ты мерзавец», – только и смогла произнести девушка. В этот миг в сердце ее вошла такая нежность, что из глаз брызнули слезы. Собственно, именно такого эффекта и добивался Дин, когда задумывал этот концерт. Однако одним лишь исполнением серенад он не ограничился.
Утром следующего дня, едва первые лучи солнца проникли в номер Патрисии и разбудили ее, в дверь постучали.
– Кто там? – спросонья спросила девушка, даже не подозревая о том, какой новый сюрприз ждет ее за дверью.
Поскольку вопрос хозяйки так и остался без ответа, а стук в дверь продолжался, она вскочила с кровати и, на ходу застегивая халат, отправилась открывать. Девушка распахнула дверь, и на нее посыпались цветы. Бесчисленное количество роз упало к ее ногам, а на пороге стоял улыбающийся Дин. И первые слова, которые он произнес, обращаясь к девушке, были:
– Патрисия, выходи за меня замуж.
Свадьба состоялась несколько дней спустя в Мехико. Жених и невеста были великолепны: он был в элегантном черном костюме и светлой рубашке, она – в белоснежном платье с розовым бантом. Поскольку отца своего Патрисия не помнила (его не стало, когда дочь только родилась), посаженым отцом на свадьбе выступил генерал мексиканской армии Сальвадор Идис.
После свадьбы, пожив несколько дней в Мексике, молодые отправились догуливать медовый месяц к себе на родину, в Америку. К тому времени там уже почти год правил новый президент – Линдон Джонсон. Он, как и Кеннеди, был демократом и при прежнем президенте занимал должность вице-президента. Большая часть американцев Джонсона не любила и, если бы судьба распорядилась так, что Джонсону пришлось бы избираться в президенты обычным путем, наверняка бы его не выбрала. Однако трагедия способствовала взлету этого человека.
Джонсон проигрывал своему предшественнику практически по всем статьям: начиная с интеллекта (за всю свою жизнь Джонсон прочитал всего лишь 6 книг, а за все годы пребывания в Белом доме – только одну) и заканчивая внешним видом (на фоне плейбоя Кеннеди с его внешним лоском Джонсон выглядел как типичный фермер из Техаса). Поэтому единственными, кто с большим воодушевлением встретил приход Джонсона к власти, были бизнесмены. И новый президент не обманул их надежд – впервые за всю историю Белого дома Джонсон ввел в практику организацию в своей резиденции званых обедов для крупнейших представителей «большого бизнеса».
Первое время после гибели Кеннеди его преемник свято чтил память предшественника: регулярно вставлял его имя в свои речи. Однако длилось это недолго – около четырех месяцев. В начале весны 1964 года Джонсон прекратил эту практику, поскольку провозгласил собственную программу – построение «великого общества». Характер и цели этого общества Джонсон раскрыл в своей речи 22 мая, выступая в Мичиганском университете в городе Энн. А сказал он следующее:
«Великое общество основывается на изобилии и свободе для всех. В ближайшие сорок лет мы должны будем перестроить все города в США, ибо становится все труднее жить в американских городах. Их центры находятся в упадке, а окраины подвергаются разбою. Нам недостает домов и дорог… Во-вторых, наша деревня… Сегодня ее красота в опасности. Вода, которую мы пьем, пища, которую мы едим, даже воздух, которым мы дышим, – все находится под угрозой загрязнения. Наши парки и пляжи переполнены. Зеленые поля и густые леса исчезают… Сегодня мы должны начать действовать, чтобы предотвратить появление Безобразной Америки… Наше общество не будет великим, если каждый молодой человек не получит возможности изучить все достижения человеческой мысли…»
Между тем летом взяла старт очередная предвыборная президентская кампания. Демократическая партия выдвинула своим кандидатом действующего президента Джонсона, республиканская – сенатора из Аризоны Голдуотера. Последний слыл воинствующим антикоммунистом, чем сильно нравился отцу Дина Сирилу Риду (тот жил тогда именно в Аризоне). Сирилу нравилась в Голдуотере его прямолинейность, и многие взгляды сенатора он разделял безоговорочно. Например, он был полностью солидарен с ним в том, что администрация Джонсона проявляла «позорную мягкотелость по отношению к коммунизму», а демократическая партия «превратилась в партию взяточников, одержимых идеей власти, и левых радикалов».
Стоит отметить, что Сирил в своих симпатиях был не одинок – многие американцы думали так же. Как писал С. Уоррен: «Движение за избрание Голдуотера президентом развилось на базе зарождавшейся в сознании многих американцев тревоги по поводу событий, которые происходили в мире, все в большей степени вызывавшем замешательство и опасения. По их мнению, в мире происходило растворение некогда устойчивых человеческих ценностей, исчезало уважительное отношение к законности и порядку, „ползучий социализм“ подминал под себя здоровый дух индивидуализма и независимости, усиливались веяния „холодной войны“, и советский „вирус коммунизма“ коварно заражал их собственное правительство. Многие из них были порядочными, хотя и одурманенными мужчинами и женщинами, но кроме них существовали экстремистские, правые группировки, кипящие ненавистью к неграм, евреям, католикам, либералам всех мастей и убежденные, что страна их находится на краю гибели…»
Дин по-прежнему был в оппозиции к отцу, ненавидел Голдуотера, однако и к Джонсону никаких симпатий не испытывал. Поэтому твердо решил – в предстоящих осенью выборах не участвовать. И 3 ноября 1964 года, когда вся Америка пришла к избирательным урнам, Дин впервые за последние годы остался дома. На тех выборах победил Линдон Джонсон, доказав тем самым, что подавляющей части Америки чужд воинственный антикоммунизм Голдуотера. Джонсон победил с огромным перевесом в 16 миллионов голосов (это 62 % американцев, или более 42 миллионов против 26,4 миллиона), чего не было за всю историю Соединенных Штатов Америки.
Между тем творческая карьера Дина на родине вступила в полосу кризиса. Сниматься в кино его практически не приглашали, заглохла и певческая деятельность. Надо было искать другие места приложения своих талантов, и Дин такое место нашел. Место это было им уже давно обжито – Латинская Америка, только теперь было решено посещать ее не наездами, а перебраться туда на постоянное место жительства. Тем более что это давало и финансовую выгоду – не надо было отдавать родному отечеству огромные налоги со своих гонораров. В итоге Дин и Патрисия переехали в столицу Аргентины город Буэнос-Айрес, в тихий район на окраине города Мартинез (примерно в часе езды от центра).
Эта страна была выбрана не случайно. Каких-нибудь два года назад у Дина и мысли не возникло бы туда ехать, поскольку в Аргентине в марте 62-го произошел военный переворот – было свергнуто правительство Фрондиси. Новое военно-гражданское правительство, по сути военная диктатура, ввело в стране осадное положение. Оно продолжалось больше года, после чего в июле 63-го под давлением народных масс в стране были проведены всеобщие выборы. На них победил кандидат от оппозиционного Радикального гражданского союза 63-летний сельский врач Артуро Ильиа. Будучи убежденным сторонником демократии, новый президент начал проводить в Аргентине радикальные реформы. Он восстановил конституционные права и демократические свободы, освободил из тюрем политических заключенных, прекратил репрессии. В ноябре 63-го Ильиа аннулировал все контракты 1958–1963 годов о концессиях с нефтяными компаниями США, несмотря на активное противодействие Вашингтона. Был принят ряд мер в пользу национальной экономики. Кроме этого, в стране был отменен запрет на деятельность коммунистической партии. Все эти реформы сильно подняли авторитет президента не только в Аргентине, но и далеко за ее пределами. Поскольку и наш герой относился к президенту Аргентины с нескрываемым уважением, переезжал он в эту страну осознанно.
Дин и Патрисия достаточно быстро обжились на новом месте, и вскоре дела у них пошли на лад. Вскоре Дин был приглашен в качестве ведущего на телевидение – на 7-м канале каждую субботу, в девять вечера, он выходил в эфир с собственным шоу «Welcome saturday». Строилось оно традиционно: в студию приглашались гости – разные известные люди из мира политики, спорта или искусства, которые делились со зрителями своими взглядами на самые разные проблемы. В паузах между разговорами звучали песни: их пел либо сам Дин, либо кто-то из приглашенных артистов. Это шоу очень быстро стало популярным, поскольку, во-первых, вел его Дин Рид, которого в Аргентине любили, а во-вторых, – темы, которые в нем затрагивались, были очень актуальными и касались самых различных аспектов жизни аргентинского общества – начиная от быта и заканчивая политикой.
Не забывал Дин и о музыке. В Аргентине он выступал с концертами и записал сразу несколько «синглов» на фирме звукозаписи «Одеон». Причем подавляющая часть песен была записана на испанском языке, поскольку Дин не хотел, чтобы его здесь считали очередным янки, приехавшим в страну для пропаганды американского образа жизни.
Была у Дина и работа в кино. Правда, это была чисто коммерческая продукция, поскольку на момент приезда Дина в Аргентину так называемое «новое аргентинское кино» переживало явный спад. Эта волна началась в самом начале 60-х, когда целая группа молодых аргентинских кинорежиссеров (Р. Кун, Д. Х. Коон, Л. Фавио, Х. Мартинес, Л. Муруа и др.) предложила иной путь развития местного кинематографа – совершенствование художественной структуры фильмов. Не имея общей идеологической и эстетической платформы, эти режиссеры сосредоточили внимание на изображении психологических проблем, испытывая явное влияние европейской школы, особенно французской «новой волны». В итоге на свет родились сразу несколько серьезных картин: «Шунко» (1960) Муруа, повествующая о суровой жизни крестьянской общины, «Пленники ночи» (1960) Коона – об одиночестве человека в глухом и враждебном мире буржуазного общества, «Молодые старики» (1961) Куна – о потерянном поколении и др. Однако на общем фоне остального аргентинского кино, где львиную долю составляли коммерческие фильмы, эти картины погоды не делали. И вскоре эта волна спала, а режиссеры того направления либо эмигрировали из страны, либо ушли в тень. В результате на авансцену в аргентинском кино вышли коммерческие режиссеры. Одним из них был Энрике Каррерас, который снимал легкие музыкальные комедии, где главные роли играл популярный аргентинский певец Палито Ортега. Именно в одну из этих картин и был приглашен Дин Рид. Фильм назывался «Моя первая девушка».
Между тем спустя несколько месяцев после приезда в Буэнос-Айрес Патрисия забеременела. Однако ближе к родам создалась угроза выкидыша, и Дин настоял, чтобы его жена легла в одну из частных клиник. Практически каждый день Рид навещал свою Пэтси (так Дин называл жену), благо клиника находилась в нескольких кварталах от его места работы. В один из таких дней у Рида произошла знаменательная встреча.
– Ты просто глупец, который дальше своего носа ни черта не видит. – Сирил резко встал с кресла и принялся нервно мерить кабинет шагами. – Чтобы удержать в узде сомневающихся, их надо периодически стращать. Других методов они не понимают. Стоит только дать слабину, как эти страны разбегутся в разные стороны и легко попадут под пяту коммунистов. Как это стало с той же Кубой.
– Но что же тогда мы за страна, если можем удерживать возле себя своих союзников только с помощью силы? – парировал доводы отца Дин. – Значит, Советы лучше нас, если к ним побегут наши союзники.
– Ничем они не лучше! Просто химеры, провозглашаемые ими, пока находят сторонников. Еще бы, ведь они хотят построить на земле бесклассовое общество! Разве это не заманчиво? Но ничего они не построят, как Томмазо Кампанелла не построил свой город Солнца. Я же историк, я знаю.
– А какое общество построили мы? – Дин впервые за время разговора позволил себе повысить голос. – Неужели, по-твоему, это и есть предел мечтаний для людей?
– Я не идеализирую наше общество, но оно в десятки, нет, в сотни раз лучше, чем то, что строят коммунисты. Да, оно несовершенно, в нем масса пороков, но оно свободное. Понимаешь, сво-бод-но-е!
– Свободное для одних, а для других… Разве чернокожие у нас свободны? Или индейцы? Почему в нашем обществе кучка людей имеет все – заводы, яхты, банки, а другая, бо́льшая часть, перебивается чем придется? Почему такой разительный контраст между богатством и нищетой? Ведь если так будет продолжаться и дальше, нашей стране не миновать революции.
– Я же говорю, что ты красный, – вновь рубанул воздух рукой глава семейства. – Люди, поздравьте меня, мой сын – коммунист!
Дин ответил не сразу. Он подождал, пока отец успокоится, и, когда тот перестал нервно ходить по кабинету и застыл у окна, продолжил:
– Так нельзя, отец. Почему всех, кто не согласен с твоим мнением, ты называешь красными? Мне, как и тебе, ненавистна любая идеология. И я скорее пацифист, чем коммунист.
– Какая разница? – отмахнулся от сына отец. – От пацифиста до коммуниста даже не один, а всего полшага.
Здесь Сирил повернулся к сыну и, пристально глядя ему в глаза, закончил:
– И помяни мое слово, Дин, ты сделаешь эти полшага гораздо быстрее, чем тебе кажется.
После этого в кабинете возникла тягостная пауза. Нарушил ее осторожный скрип двери. На пороге кабинета появилась хозяйка дома, которая голосом, полным нежности, произнесла:
– Ну что, наспорились? Пойдемте обедать. Я приготовила ваш любимый картофель с беконом.
Дин вспомнил этот спор 22 ноября, сидя у телевизора и слушая сообщение комментатора Си-би-эс Уолтера Кронкайта о том, что в Далласе было совершено покушение на Кеннеди. Дин не верил своим ушам. «В Далласе, штат Техас, по президентскому кортежу было произведено три выстрела, – гремел голос комментатора. – Согласно первым сообщениям, президент серьезно ранен, он сник на коленях у госпожи Кеннеди, которая воскликнула: „О, нет, нет!“ Кортеж продолжил свой путь, не замедляя движения. Раны могут оказаться смертельными…»
Это было первое короткое сообщение о покушении, после чего программа телепередач продолжилась – была возобновлена какая-то «мыльная опера». Дин пощелкал каналами, но там было то же самое. И только в 14.38 все каналы американского ТВ прервали свои передачи, чтобы передать экстренное сообщение: «Президент скончался в 2 часа пополудни…»
В течение последующих трех дней американское телевидение отдало все свое эфирное время только одному событию – убийству своего президента. Не было показано ни одной развлекательной передачи, ни одного рекламного блока. Естественно, версий относительно этого убийства было высказано множество. Однако доминирующей тогда была одна – Кеннеди убили коммунисты. Да и как иначе, если средства массовой информации особо подчеркивали то, что убийца президента Ли Харви Освальд незадолго до покушения жил в Советском Союзе, в Минске, из чего делался однозначный вывод: там он был завербован КГБ и специально прислан в Америку с заданием убить Кеннеди. Как стало известно чуть позже, даже новый президент США Линдон Джонсон в первые минуты после убийства обронил характерную фразу: «Мы еще не знаем, не коммунистический ли это заговор».
Дин внимательно следил за всей информацией, касавшейся трагедии в Далласе, пытаясь своим умом докопаться до истины. И хотя сделать какие-то определенные выводы по горячим следам было еще трудно, он все же твердо определился в одном: Кремль к этому убийству непричастен. И утверждать обратное могли только люди, которые плохо анализировали последние события в мире. Да, каких-нибудь два года назад советский лидер Хрущев мог ненавидеть хозяина Белого дома: за свое унизительное отступление в Берлине в 1961 году и капитуляцию во время Карибского кризиса. Но потом ситуация резко изменилась. За последние полгода США и Советы начали процесс сближения друг с другом, стали нащупывать первые подходы к смягчению международной напряженности. Поэтому убивать Кеннеди Москве было невыгодно и незачем. А вот тем, кто не хотел этого сближения, его смерть была просто необходима как воздух.
Еще весной 63-го Кеннеди заявил, что вскоре после ноябрьских выборов начнется вывод американских войск из Вьетнама. «Меня везде будут проклинать как умиротворителя коммунистов, – сказал Кеннеди. – Но меня это не волнует». 2 октября 1963 года, то есть за полтора месяца до убийства Кеннеди, военное руководство США вынуждено было объявить, что к 1965 году из Вьетнама будут выведены основные вооруженные силы США; в том числе до конца 63-го на родину вернется 1000 военнослужащих. Однако этот процесс был остановлен, едва прозвучали выстрелы в Далласе. Война во Вьетнаме была выгодна воротилам военного бизнеса и генералам Пентагона, и они вполне могли пойти на устранение президента, у которого были убойные шансы быть переизбранным на второй срок. Между тем уже спустя два дня после смерти Кеннеди был убит его палач – Освальд. Это сделал некий владелец ночных клубов Джек Руби, выстрелив в Освальда в упор из пистолета в здании городской полиции Далласа. И снова газетчики стали искать в этом преступлении «руку красных». Журналист Чалмерс Робертс в газете «Вашингтон пост» писал: «Конечно, болезнь Далласа – его ультраправый фанатизм, однако президент, как кажется, был убит ультралевым фанатиком». Но если следовать этой логике, то тогда возникал законный вопрос: неужели коммунистическое лобби в Америке было столь велико и могущественно, что его хватило на то, чтобы убить президента сверхдержавы, а потом устранить и его палача? Даже не умаляя достоинств КГБ, в это верилось с трудом.
Как и миллионы его соотечественников, Дин задавал себе все эти вопросы, однако ответы на большинство из них найти ему пока было трудно. Должно было пройти какое-то время, прежде чем эта трагедия обрела бы наконец хоть какие-то завершенные очертания.
А жизнь тем временем продолжалась. Минуло каких-нибудь три-четыре месяца, и трагедия в Далласе если не позабылась, то во всяком случае отошла для американцев на второй, а то и на третий план. И Америку уже волновали другие события. Например, первые гастроли ансамбля «Битлз». На календаре было 7 февраля 1964 года. Стоит отметить, что «битлы» летели в Америку отнюдь не в ореоле победителей. За месяц до этого их песня «I wan’t to hold your hand» («Я хочу держать твою руку»), которая в течение двух месяцев удерживалась на 1-м месте британского хит-парада, была сброшена оттуда песней «Glad all over» в исполнении группы «Дэйв Кларк Файв». А в американском хит-параде эта же песня «Битлз» занимала всего лишь 83-е место. Поэтому большинство музыкальных критиков в те дни предрекали ливерпульской четверке скорое забвение и прозябание в «подвалах» музыкальных чартов. Но вышло все наоборот.
Рекламной кампанией «Битлз» в Америке занималась хорошо знакомая нам компания «Кэпитол Рекордз», где некогда трудился Дин Рид: она потратила на плакаты ливерпульской четверки 5000 долларов (было изготовлено 5 миллионов плакатов). Кроме этого были выпущены специальные сувениры: целлофановые пакеты, в которых лежали парики «под битлов», фото с автографом участников группы и значок «Я люблю „Битлз“». Как итог: первый же концерт «четверки» в знаменитом телевизионном «Шоу Эдди Сэлливана» собрал у голубых экранов рекордную аудиторию – 73 миллиона зрителей. Дин тоже был в числе последних и остался вполне удовлетворен увиденным. «Битлз» ему понравились из-за молодости, азарта и, главное, из-за мелодизма. Песни, которые исполняли «битлы», практически сразу пришлись по душе Дину. Собственно, он и сам играл нечто подобное и был уверен, что большинство из услышанных им в тот день песен легко можно было бы включить в его собственный репертуар (что и произойдет несколько лет спустя).
Между тем Мексика в те дни стала для Дина вторым домом. Он часто ездил туда по служебным делам, а иной раз и просто так, чтобы развеяться. Иногда он брал туда с собой и Патрисию. Именно во время одной из таких поездок их отношения едва не дали трещину. Поводом к этому послужили следующие события.
В один из дней Дин стал собираться в обратный путь, а Патрисия вынуждена была остаться в Мехико. Ей предложили небольшую роль в одном из фильмов, и пренебречь таким предложением она не могла. Дин тоже мог остаться с возлюбленной, благо эти съемки не заняли бы много времени. Однако он заявил, что уезжает. Патрисия была удивлена, поскольку надеялась, что найдет понимание у любимого. Но Дину к тому времени уже наскучили мексиканские реалии, а слово Патрисии для него мало что значило: в их союзе главным он считал себя. Поэтому их последнее объяснение выдалось бурным.
– Значит, твои дела в Америке для тебя важнее меня! – заявила сквозь слезы Патрисия.
– Что за чушь ты несешь! – злился Дин, пакуя чемодан. – Ты приедешь следом за мной ровно через две недели.
– Но я не хочу жить здесь одна: я просто умру от скуки.
– Ничего с тобой не случится, – был неумолим Дин.
Патрисия заплакала и рухнула на кровать. Она полагала, что этот аргумент заставит ее возлюбленного одуматься. Но Дин даже не повернулся в ее сторону. Закрыв крышку чемодана, он щелкнул замком и молча направился к двери.
– Ах так! – закричала Патрисия, схватила с пола тапочку и бросила ее в удаляющегося Дина. Обувка пролетела полкомнаты и угодила Дину в плечо. Но он даже не обернулся.
Вернувшись в Америку, Дин в первый же вечер позвонил в гостиницу Патрисии. Но она так и не сняла трубку. Дина это удивило, но не более. Зная о том, что девушка влюблена в него по уши, он был уверен, что ее обида пройдет довольно быстро. Каково же было его удивление, когда и в течение всего следующего дня Патрисия не подходила к телефону. Вот тут он забеспокоился. И в голове у него мелькнула неожиданная мысль: «А не проснулся ли в ней нрав ее индейских предков? Если это так, то она способна на любое безумство». И уже ближайшие дни показали, что его дурные предчувствия полностью оправдались.
Как-то утром в доме Дина раздался телефонный звонок. Он подскочил к аппарату, твердо уверенный, что звонит Патрисия, но ошибся – на другом конце провода он услышал голос того самого агента, который познакомил его с Патрисией.
– Пока ты спишь, твоя девушка замуж выходит, – сообщил агент сногсшибательную новость своему другу.
– Как замуж? – только и нашелся что сказать Дин.
– Что значит как? Самым натуральным образом: с посещением церкви и первой брачной ночью. А будущего мужа ты уже знаешь – это Хью Брайан. Так что не сиди сиднем, а делай что-нибудь.
Услышав это, Дин сполз по стене на пол и в течение нескольких минут сидел в таком положении, держа трубку на весу. Наконец он очнулся… и его обуяла дикая ярость. Он схватил с тумбочки телефонный аппарат и уже хотел запустить им в стену. Но приступ ярости прошел так же быстро, как и начался. После чего аппарат был возвращен на его прежнее место, а Дин успокоился и сел в кресло. Надо было все хорошенько обдумать, прежде чем предпринимать какие-либо действия. Ему было ясно, что Патрисия пошла на принцип и заставить ее изменить свое поведение могло лишь что-то неординарное. Короче, против ее индейских предков надо было выставить что-то не менее существенное. Но что? Дин думал меньше получаса, после чего его осенило. Он вновь бросился к телефону, благодаря бога за то, что тот не только ниспослал ему прекрасную идею, но и уберег от уничтожения аппарата, который теперь оказался как нельзя кстати. Дин позвонил в Мехико, но отнюдь не Патрисии, а своему приятелю – актеру Мигелю, с которым он подружился во время последних мексиканских съемок…
Все эти дни Патрисия знала, что Дин разыскивает ее, но не предпринимала никаких шагов к тому, чтобы ответить на его призывы. Ей казалось, что уже слишком поздно: она дала слово Хью Брайану и тем самым отрезала все пути назад. Хотя сердце ее, конечно же, по-прежнему принадлежало Дину. Впрочем, те, кто хоть раз влюблялся, поймут ее чувства: так часто бывает – любишь одного, а жизнь свою порой вынужден связать с другим.
В тот памятный вечер Патрисия перед сном поговорила по телефону с Брайаном и назначила окончательную дату своего приезда в Америку – в начале следующей недели. После чего погасила ночник и легла под одеяло. Однако не успела она сомкнуть глаза, как за окном внезапно… грянула музыка. Причем не транслируемая через динамики, а самая что ни на есть настоящая – оркестровая. А поскольку Патрисия жила на втором этаже, а окна ее номера были распахнуты настежь, музыка ворвалась к ней как настоящий вихрь. И в этом переливе мелодий особенно усердствовала испанская гитара «хароно», которая буквально надрывалась от страсти и нежности. Накинув на плечи халат, Патрисия выскочила на балкон… и обомлела. Прямо под ее окнами расположился настоящий оркестр марьячес, а в виртуозном гитаристе девушка узнала друга своего брошенного возлюбленного мексиканского актера Мигеля. Тот же, увидев Патрисию, внезапно рухнул на колени и запел серенаду «Вернись ко мне». И как только он произнес эту строчку, Патрисия сразу поняла, по чьей прихоти у нее под окнами надрывается этот оркестрик. «Дин, ты мерзавец», – только и смогла произнести девушка. В этот миг в сердце ее вошла такая нежность, что из глаз брызнули слезы. Собственно, именно такого эффекта и добивался Дин, когда задумывал этот концерт. Однако одним лишь исполнением серенад он не ограничился.
Утром следующего дня, едва первые лучи солнца проникли в номер Патрисии и разбудили ее, в дверь постучали.
– Кто там? – спросонья спросила девушка, даже не подозревая о том, какой новый сюрприз ждет ее за дверью.
Поскольку вопрос хозяйки так и остался без ответа, а стук в дверь продолжался, она вскочила с кровати и, на ходу застегивая халат, отправилась открывать. Девушка распахнула дверь, и на нее посыпались цветы. Бесчисленное количество роз упало к ее ногам, а на пороге стоял улыбающийся Дин. И первые слова, которые он произнес, обращаясь к девушке, были:
– Патрисия, выходи за меня замуж.
Свадьба состоялась несколько дней спустя в Мехико. Жених и невеста были великолепны: он был в элегантном черном костюме и светлой рубашке, она – в белоснежном платье с розовым бантом. Поскольку отца своего Патрисия не помнила (его не стало, когда дочь только родилась), посаженым отцом на свадьбе выступил генерал мексиканской армии Сальвадор Идис.
После свадьбы, пожив несколько дней в Мексике, молодые отправились догуливать медовый месяц к себе на родину, в Америку. К тому времени там уже почти год правил новый президент – Линдон Джонсон. Он, как и Кеннеди, был демократом и при прежнем президенте занимал должность вице-президента. Большая часть американцев Джонсона не любила и, если бы судьба распорядилась так, что Джонсону пришлось бы избираться в президенты обычным путем, наверняка бы его не выбрала. Однако трагедия способствовала взлету этого человека.
Джонсон проигрывал своему предшественнику практически по всем статьям: начиная с интеллекта (за всю свою жизнь Джонсон прочитал всего лишь 6 книг, а за все годы пребывания в Белом доме – только одну) и заканчивая внешним видом (на фоне плейбоя Кеннеди с его внешним лоском Джонсон выглядел как типичный фермер из Техаса). Поэтому единственными, кто с большим воодушевлением встретил приход Джонсона к власти, были бизнесмены. И новый президент не обманул их надежд – впервые за всю историю Белого дома Джонсон ввел в практику организацию в своей резиденции званых обедов для крупнейших представителей «большого бизнеса».
Первое время после гибели Кеннеди его преемник свято чтил память предшественника: регулярно вставлял его имя в свои речи. Однако длилось это недолго – около четырех месяцев. В начале весны 1964 года Джонсон прекратил эту практику, поскольку провозгласил собственную программу – построение «великого общества». Характер и цели этого общества Джонсон раскрыл в своей речи 22 мая, выступая в Мичиганском университете в городе Энн. А сказал он следующее:
«Великое общество основывается на изобилии и свободе для всех. В ближайшие сорок лет мы должны будем перестроить все города в США, ибо становится все труднее жить в американских городах. Их центры находятся в упадке, а окраины подвергаются разбою. Нам недостает домов и дорог… Во-вторых, наша деревня… Сегодня ее красота в опасности. Вода, которую мы пьем, пища, которую мы едим, даже воздух, которым мы дышим, – все находится под угрозой загрязнения. Наши парки и пляжи переполнены. Зеленые поля и густые леса исчезают… Сегодня мы должны начать действовать, чтобы предотвратить появление Безобразной Америки… Наше общество не будет великим, если каждый молодой человек не получит возможности изучить все достижения человеческой мысли…»
Между тем летом взяла старт очередная предвыборная президентская кампания. Демократическая партия выдвинула своим кандидатом действующего президента Джонсона, республиканская – сенатора из Аризоны Голдуотера. Последний слыл воинствующим антикоммунистом, чем сильно нравился отцу Дина Сирилу Риду (тот жил тогда именно в Аризоне). Сирилу нравилась в Голдуотере его прямолинейность, и многие взгляды сенатора он разделял безоговорочно. Например, он был полностью солидарен с ним в том, что администрация Джонсона проявляла «позорную мягкотелость по отношению к коммунизму», а демократическая партия «превратилась в партию взяточников, одержимых идеей власти, и левых радикалов».
Стоит отметить, что Сирил в своих симпатиях был не одинок – многие американцы думали так же. Как писал С. Уоррен: «Движение за избрание Голдуотера президентом развилось на базе зарождавшейся в сознании многих американцев тревоги по поводу событий, которые происходили в мире, все в большей степени вызывавшем замешательство и опасения. По их мнению, в мире происходило растворение некогда устойчивых человеческих ценностей, исчезало уважительное отношение к законности и порядку, „ползучий социализм“ подминал под себя здоровый дух индивидуализма и независимости, усиливались веяния „холодной войны“, и советский „вирус коммунизма“ коварно заражал их собственное правительство. Многие из них были порядочными, хотя и одурманенными мужчинами и женщинами, но кроме них существовали экстремистские, правые группировки, кипящие ненавистью к неграм, евреям, католикам, либералам всех мастей и убежденные, что страна их находится на краю гибели…»
Дин по-прежнему был в оппозиции к отцу, ненавидел Голдуотера, однако и к Джонсону никаких симпатий не испытывал. Поэтому твердо решил – в предстоящих осенью выборах не участвовать. И 3 ноября 1964 года, когда вся Америка пришла к избирательным урнам, Дин впервые за последние годы остался дома. На тех выборах победил Линдон Джонсон, доказав тем самым, что подавляющей части Америки чужд воинственный антикоммунизм Голдуотера. Джонсон победил с огромным перевесом в 16 миллионов голосов (это 62 % американцев, или более 42 миллионов против 26,4 миллиона), чего не было за всю историю Соединенных Штатов Америки.
Между тем творческая карьера Дина на родине вступила в полосу кризиса. Сниматься в кино его практически не приглашали, заглохла и певческая деятельность. Надо было искать другие места приложения своих талантов, и Дин такое место нашел. Место это было им уже давно обжито – Латинская Америка, только теперь было решено посещать ее не наездами, а перебраться туда на постоянное место жительства. Тем более что это давало и финансовую выгоду – не надо было отдавать родному отечеству огромные налоги со своих гонораров. В итоге Дин и Патрисия переехали в столицу Аргентины город Буэнос-Айрес, в тихий район на окраине города Мартинез (примерно в часе езды от центра).
Эта страна была выбрана не случайно. Каких-нибудь два года назад у Дина и мысли не возникло бы туда ехать, поскольку в Аргентине в марте 62-го произошел военный переворот – было свергнуто правительство Фрондиси. Новое военно-гражданское правительство, по сути военная диктатура, ввело в стране осадное положение. Оно продолжалось больше года, после чего в июле 63-го под давлением народных масс в стране были проведены всеобщие выборы. На них победил кандидат от оппозиционного Радикального гражданского союза 63-летний сельский врач Артуро Ильиа. Будучи убежденным сторонником демократии, новый президент начал проводить в Аргентине радикальные реформы. Он восстановил конституционные права и демократические свободы, освободил из тюрем политических заключенных, прекратил репрессии. В ноябре 63-го Ильиа аннулировал все контракты 1958–1963 годов о концессиях с нефтяными компаниями США, несмотря на активное противодействие Вашингтона. Был принят ряд мер в пользу национальной экономики. Кроме этого, в стране был отменен запрет на деятельность коммунистической партии. Все эти реформы сильно подняли авторитет президента не только в Аргентине, но и далеко за ее пределами. Поскольку и наш герой относился к президенту Аргентины с нескрываемым уважением, переезжал он в эту страну осознанно.
Дин и Патрисия достаточно быстро обжились на новом месте, и вскоре дела у них пошли на лад. Вскоре Дин был приглашен в качестве ведущего на телевидение – на 7-м канале каждую субботу, в девять вечера, он выходил в эфир с собственным шоу «Welcome saturday». Строилось оно традиционно: в студию приглашались гости – разные известные люди из мира политики, спорта или искусства, которые делились со зрителями своими взглядами на самые разные проблемы. В паузах между разговорами звучали песни: их пел либо сам Дин, либо кто-то из приглашенных артистов. Это шоу очень быстро стало популярным, поскольку, во-первых, вел его Дин Рид, которого в Аргентине любили, а во-вторых, – темы, которые в нем затрагивались, были очень актуальными и касались самых различных аспектов жизни аргентинского общества – начиная от быта и заканчивая политикой.
Не забывал Дин и о музыке. В Аргентине он выступал с концертами и записал сразу несколько «синглов» на фирме звукозаписи «Одеон». Причем подавляющая часть песен была записана на испанском языке, поскольку Дин не хотел, чтобы его здесь считали очередным янки, приехавшим в страну для пропаганды американского образа жизни.
Была у Дина и работа в кино. Правда, это была чисто коммерческая продукция, поскольку на момент приезда Дина в Аргентину так называемое «новое аргентинское кино» переживало явный спад. Эта волна началась в самом начале 60-х, когда целая группа молодых аргентинских кинорежиссеров (Р. Кун, Д. Х. Коон, Л. Фавио, Х. Мартинес, Л. Муруа и др.) предложила иной путь развития местного кинематографа – совершенствование художественной структуры фильмов. Не имея общей идеологической и эстетической платформы, эти режиссеры сосредоточили внимание на изображении психологических проблем, испытывая явное влияние европейской школы, особенно французской «новой волны». В итоге на свет родились сразу несколько серьезных картин: «Шунко» (1960) Муруа, повествующая о суровой жизни крестьянской общины, «Пленники ночи» (1960) Коона – об одиночестве человека в глухом и враждебном мире буржуазного общества, «Молодые старики» (1961) Куна – о потерянном поколении и др. Однако на общем фоне остального аргентинского кино, где львиную долю составляли коммерческие фильмы, эти картины погоды не делали. И вскоре эта волна спала, а режиссеры того направления либо эмигрировали из страны, либо ушли в тень. В результате на авансцену в аргентинском кино вышли коммерческие режиссеры. Одним из них был Энрике Каррерас, который снимал легкие музыкальные комедии, где главные роли играл популярный аргентинский певец Палито Ортега. Именно в одну из этих картин и был приглашен Дин Рид. Фильм назывался «Моя первая девушка».
Между тем спустя несколько месяцев после приезда в Буэнос-Айрес Патрисия забеременела. Однако ближе к родам создалась угроза выкидыша, и Дин настоял, чтобы его жена легла в одну из частных клиник. Практически каждый день Рид навещал свою Пэтси (так Дин называл жену), благо клиника находилась в нескольких кварталах от его места работы. В один из таких дней у Рида произошла знаменательная встреча.