Рэддон Шарлин. Навеки моя

   Эри лежала совершенно неподвижно, боясь пошевелиться, чтобы, он не прекратил эти восхитительные вещи, которые он с ней творил.
   Он продолжал нашептывать между поцелуями:
   –…по крайней – мере, век уйдет на каждую часть твоего тела, и последняя эпоха обнажит твое сердце. Потому что вы, леди, заслуживаете такого отношения, и я не смог бы любить вас менее пылко, – он приподнял голову и взглянул на нее темными, полными страсти глазами. – Но у себя за спиной я всегда слышу грохот крылатой колесницы Времени: и вон там прямо перед нами простерлись пустынные земли вечности.
   Только расширившиеся глаза Эри говорили о том, что она чувствует поглаживание его руки у себя по животу и далее по бедру, Его пальцы нежно и ласково погрузились в ложбинку у нее между бедрами, где кожа ее была похожа на мягчайший бархат и где она была такой чувствительной, что девушка вскрикнула.
   Ощущения, сменявшиеся одно за другим, захватившие Эри целиком и концентрирующиеся в ее лоне, были настолько острыми, что ей показалось, будто она умирает. Но по мере того как его рука продвигалась вверх, все ближе и ближе к ее самому сокровенному местечку, ее дыхание участилось настолько, что ей приходилось хватать ртом воздух, чтобы обеспечить им легкие, и она поняла, что он имел в виду, говоря, что ему еще многое нужно ей показать. Бартоломью привлек ее в свои объятия, проклиная себя за то, что потерял терпение. Она не виновата, что его нужда в ней перемалывала его на части куда сильнее, чем кофемолка – кофейные зерна, как и в том, что он не мог больше спать по ночам и едва мог заставить себя есть. Его самообладание подверглось немыслимому испытанию – большему, чем он мог выдержать. Каждый его нерв был натянут и звенел, как струна, и он все чаще до боли сжимал кулаки, чтобы удержаться и не наброситься на Эри.
   – …И тогда червям достанется эта столь долго сберегаемая девственность, – прошептал он, – и ваша причудливая честь обратится в пыль, и пеплом станет моя страсть. Могила – спокойное и уютное место, но никто, я думаю, не ищет плотских утех там.
   И Бартоломью впился ей в губы обжигающим поцелуем. Его язык проник внутрь, впитывая ее потаенные ароматы. Ее неопытный ответ, когда она ответила на движения его языка и приподняла бедра навстречу его руке, еще больше разжег его. Кровь шумела у него в ушах, и его тело – заключенное в белье – требовало освобождения. Он оставил ее губы, только чтобы покрыть поцелуями нижнюю часть скулы и подбородка и перейти к выемке в основании шеи, в то время как его пальцы искали влажную мягкость там, где смыкались ее ноги.
   Эри со стоном выдохнула его имя, извиваясь под его руками, требуя большего, но не зная, как получить его. Когда она почувствовала, как что-то твердое вошло в нее, она резко вздохнула от неожиданности:
   – Бартоломью! Это?.. Вы вносите семя?
   Бартоломью коротко рассмеялся:
   – Нет, нимфа. Это всего лишь мой палец. Я не собираюсь вносить в тебя семя.
   – А почему нет?
   – Потому что, когда…– он не мог заставить себя произнести сейчас имя Причарда, – я доставлю тебя на маяк, ты уже будешь иметь представление о физической стороне замужества, но, тем не менее, останешься все той же девственницей, которую я пообещал привезти.
   – Нет, я хочу, чтобы именно вы были тем, кто…
   – Тише, маленькая нереида. Доверься мне. Ты напугана оттого, что не знаешь, чего ожидать. Я покажу тебе это и в то же время постараюсь доставить тебе удовольствие, чтобы прогнать страх перед супружеской постелью. Я могу сделать это, не разрушив твое будущее.
   – Разве вы не хотите внести в меня семя? Выражение невинной страсти в ее голубых глазах, когда она посмотрела на него, и боль в ее голосе едва не сломили его решимость:
   – Господи боже, да. Сейчас я больше всего на свете хочу погрузиться в тебя, слиться с тобой в единое целое. Но это будет неправильно. Ты обещана другому человеку, моему собственному племяннику, черт меня возьми, и я…
   Он вздохнул и крепко прижал ее к себе:
   – Пожалуйста, доверься мне и позволь мне доставить тебе то удовольствие, которое я только могу. Тебе ведь нравится, когда я дотрагиваюсь до тебя? – спросил он, желая быть уверенным, что его не ослепили собственная страсть и желание.
   – О, да. Это странное ощущение. Я чувствую нечто похожее на… дрожь, и в то же время я вся горю. Я хочу… двигаться, делать что-то, только я не знаю, что именно, а другая часть меня боится пошевелиться из страха, что вы остановитесь, и это ощущение уйдет.
   – Я не собираюсь останавливаться. По крайней мере, пока ты меня об этом не попросишь. А те ощущения, которые ты испытываешь, станут еще сильнее. Не сопротивляйся им, нимфа, пусть они унесут тебя далеко-далеко.
   – Кажется, мне немного страшно.
   Его вдруг обуял страх, что своими словами он пугает ее, вместо того чтобы ободрить:
   – Почему же?
   – Потому что, когда вы так обнимаете меня, дотрагиваетесь до меня и целуете меня, у меня возникает странное желание проникнуть в вас, стать частью вас, как будто я перестаю управлять собой и быть собой.
   От облегчения он тихонько рассмеялся:
   – И просто превратиться в лишнюю ногу или третье ухо? – она шлепнула его по руке, но он увидел, что она улыбается.
   – Не смейтесь надо мной, – сказала она. – Вы задали вопрос, и я попыталась честно на него ответить.
   – Я не смеюсь над тобой, мне смешно оттого, что я чувствую себя так же, как ты.
   – Правда?
   – Это нормально, когда ты влюблен в кого-либо и хочешь стать его частью. Именно поэтому этот процесс и называется спариванием.
   Она долго молчала, но он готов был биться об заклад, что она напряженно раздумывает.
   – Означает ли это, что если я до вас дотронусь, вы будете ощущать то же, что и я?
   Он задрожал от возбуждения от одной мысли о том, что она может потрогать его:
   – Да, я буду ощущать то же самое.
   Как будто бы задавшись целью испытать его, она положила ему руку на грудь. Она гладила его лицо, ерошила ему волосы на груди и поглаживала твердые мускулы. Когда ее рука передвинулась ниже, и пальцы скользили под простыни, прикрывавшие его живот, он закрыл глаза и сжал губы.
   – Я делаю вам больно? – спросила Эри.
   Ответом ей послужил странный сдавленный звук, наполовину стон, наполовину смех:
   – Нет, нимфа, не больше, чем мое прикосновение причиняет боль тебе, – в доказательство он положил свою сильную руку на впадинку между ее бедрами, зарывшись кончиками пальцев в волосах.
   Губы Эри раздвинулись в беззвучном выражении удовольствия, и она прикрыла глаза:
   – Вы меня убедили.
   – И ты меня, – он поцеловал ее. – Я убежден, что ты – самая прелестная, самая соблазнительная нимфа из всех, кого я когда-либо знал.
   – А скольких нимф вы знали? – спросила Эри, нахмурившись.
   Бартоломью провел пальцем, а потом и языком по ее припухшим губам:
   – Только тебя.
   – Но вы… занимались внесением семени с другими женщинами, правда?
   – Я женат, Эри.
   – Кроме жены, я имею в виду.
   Бартоломью вздохнул, видя, что она спрашивает серьезно. И тем не менее, он был рад, что Эри ревнует:
   – Да, до моей женитьбы у меня были другие женщины, но ни одна из них для меня ничего не значила.
   – А я что-нибудь для вас значу?
   – О, Эри! Милая, невинная моя Эри! – он прижался лбом к ее лбу, раздумывая, как бы ответить ей, чтобы не испортить их отношений. – Не спрашивай об этом. Не потому, что ты ничего не значишь для меня – это неправда – а потому, что никто из нас не может позволить себе стать для другого больше, чем другом.
   Эри переплела пальцы у него на затылке:
   – Но вы для меня уже больше, чем друг, Бартоломью. Я люблю вас.
   Бартоломью застонал. Ее слова прозвучали, как удар молнии, проникая в самую его душу и заставляя ее петь и одновременно сжиматься от страха за будущее, которое было им уготовано.
   – Не говори так, нимфа. Я – первый мужчина, которого ты узнала по-настоящему. Когда-нибудь тебе захочется взять свои слова назад.
   – Никогда. Любите меня, Бартоломью. Доставьте мне обещанное удовольствие, – ее голос дрожал от сдерживаемых эмоций. – На одну-единственную сегодняшнюю ночь давайте вообразим, что завтра не наступит.
   С радостью, замешанной на чувстве вины, он уступил, целуя ее глаза и ощущая на губах соленую влагу.
   – Давайте соберем воедино всю нашу силу и всю нашу красоту, – прошептал он, – и в борьбе и радости проложим путь нашим влечениям через железные тернии судьбы. Тогда, хоть мы и не сможем удержать наше солнце на месте, мы заставим его мчаться вперед.
   С этими словами он отшвырнул простыни и прижал ее к себе – бедро к бедру, грудь к груди, губы к губам.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

   Для Бартоломью ощущение мягкого и податливого тела Эри, прижатого к нему, было более прекрасным, чем вид моря, с которого ветер срывает барашки, и более опьяняющим, чем вино. Он ошибся много лет назад, когда решил, что ад и жизнь на земле – одно и то же; оказывается, существовал еще и рай.
   Мысли Эри не были столь конкретными, но и она согласилась бы, что это был действительно рай.
   На долгие-долгие мгновения им достаточно было простого объятия. Потом губы Бартоломью нашли ее губы, а руки начали медленное ласкающее движение по ее мягкому, теплому телу. Его пальцы прошлись по суживающейся линии ее спины до выпуклости округлых бедер, взобрались по позвоночнику и нежно помассировали ее стройные плечи и руки. Они исследовали ее налитые груди там, где ее тело прижималось к нему, и спустились ниже, к ямочкам над ее твердыми округлыми ягодицами.
   Эри не чувствовала себя столь свободно, изучая его тело, но с каждой минутой ее осведомленность и осознание возрастали. Чувство жара, ощущение крепких узловатых мускулов, осознание силы, мощи и очевидной мужественности. Затем он перекатился на нее, и она оказалась распятой под всей этой мускулатурой, огнем и мощью. Ей пришло в голову, что она должна ощущать себя раздавленной. Вместо этого она чувствовала себя детенышем, укрывшимся под надежным материнским крылом. Она была в безопасности, в надежном укрытии, под заботливой опекой.
   Бартоломью соскользнул набок и возобновил свои возбуждающие ласки. Эри отважно начала свои собственные исследования. Ей очень нравилось то, как темные полосы на его руках щекочут ее ладони, и она сгорала от желания выяснить, вызовут ли такие же ощущения волосы у пего на груди, но она удовлетворилась исступленным восторгом, охватывавшим ее, когда их жесткие кончики терлись о ее грудь. Его перекатывающиеся мощные мускулы под ее руками, когда он опускался вниз, – его губы следовали по пути, проложенному его руками, вызывали у нее головокружительные ощущения. Она растворилась в урагане чувственного удовольствия, который смел все лишнее и который сделал невозможным рациональное восприятие мира.
   Руки и губы Бартоломью оказывались везде, обжигая ее нежными, ласкающими прикосновениями. Сердце ее подступило к горлу, и его ритм гулом отдавался у нее в ушах. Ее тело отступало и плыло под его касаниями, с готовностью отвечая на каждую его мольбу, высказанную шепотом или намеком. Чувства Эри поднимались все выше и выше, пока ей не стало казаться, что она просто-напросто растворится в таком удовольствии. Она противилась и в ту же секунду требовала большего, и кровь ее кипела так же горячо и яростно, как и его. Бартоломью не думал, что ему будет так трудно сдерживаться. Отдавать, ничего не беря взамен. Он дрожал от усилий сдержаться, от усилий овладеть собой. Ее пылкая и простодушная реакция оказалась более соблазнительной, чем самое эротическое поведение первоклассной куртизанки. Здесь, с Эри, главенствовала непосредственность. Разделенный экстаз, совместное блаженство. Ничего этого он не принимал как само собой разумеющееся. Хотя его тело яростно требовало высвобождения, он изо всех сил сопротивлялся, стараясь контролировать себя. Довольствие для него должно было заключаться в сознании того факта, что он дал ей все, что она могла вынести. Другой радости для него не будет. И он будет возносить ее все выше, все дальше, все ближе к краю, пока она не взмолится о пощаде.
   Мысленно Эри уже молила об облегчении. Она просто не знала, как облечь свои желания в слова.
   Каждая жилка в ее теле дрожала от напряжения – в висках, на губах, которые после его посасываний и покусываний, после его поцелуев казались разбитыми. У основания ее шеи. В грудях, которые он ласкал, целовал и сжимал до тех пор, пока они не начали содрогаться от наслаждения. Даже под коленями. И между ног. Особенно между ног, в этой темной, влажной, таинственной пещерке, к которой именно в этот момент подкрадывалась его удивительно умелая рука.
   Пальцы, проникающие в ее сокровенный уголок, ищущие ее главный источник удовольствия, были горячими, но все-таки не такими горячими, как сама Эри. Коротко простонав, не отдавая себе отчета, что она делает, не обращая внимания ни на что, кроме желания, несущего ее к туманному, украшенному радугой горизонту, она выгнулась ему навстречу. Инстинктивно она раздвинула ноги, и когда он нашел ее, она сомкнулась вокруг него, как раковина моллюска, как будто боялась, что он украдет какую-то жемчужину, которую она могла бы предложить, и убежит, оставив ее в опустошающих муках.
   Но Бартоломью не украл ничего, а отдал все. Как парус на корабле, он поднимал ее все выше и выше, пока наконец она не достигла верхушки самой высокой мачты.
   Ее вскрики, восклицания удивления и экстаза, произнесенные хриплым, полузадушенным голосом, вызвали прилив крови у него в паху, горючей и тяжелой, пульсирующей в такт биению его сердца, и едва не вознесли его на вершину блаженства с ней вместе. Когда ее тело извивалось под ним, достигнув наивысшего удовольствия, он хрипло пробормотал что-то ободряющее и одобрительное.
   Глаза ее широко распахнулись от изумления, сумеречно-темные от последнего исчезающего тумана страсти, которую он так безжалостно исторг из нее. Наблюдая за ней, Бартоломью улыбнулся непослушными губами, которые от попыток сдержаться сложились в такую гримасу, которая напутала бы ее, если бы она полностью не находилась под его чарами, будучи не в состоянии осознать то, что видела перед собой.
   Он увидел, как ее глаза остекленели, как ресницы прикрыли глаза, и услышал ее вздох, выражающий пресыщение. Зарывшись лицом в ее волосы, он впитывал аромат ее страсти, острый, пикантный, возбуждающий, и мучительно застонал оттого, что ему пришлось отказаться от удовлетворения своего собственного яростного желания.
   Эри еще долго плыла по бархатному морю, качаясь на волнах, как чайка, сытая и медлительная после празднества.
   Ничто в ее жизни не могло подготовить ее к тому, что она испытала несколькими мгновениями ранее. Она чувствовала себя заблудившейся в мире фантазий и потрясений. В голове у нее лениво ворочались вопросы, но она не обращала на них внимания, поддавшись соблазну отдохнуть. Теснее прижавшись к Бартоломью, она заснула.
   Когда Эри проснулась, рассвет робкими золотыми пальчиками, похожими на кристаллические иголки света, пробивался сквозь кружевные занавески. Подушка у нее под головой было твердой, как камень, но на удивление теплой. Ради эксперимента она высвободила руку из-под щеки и провела по необычной, мягкой поверхности. Камень, заключенный в бархат.
   Затуманенными ото сна глазами она посмотрела на поросль темных волос на мягко вздымающейся равнине, которая пульсировала в такт ударам ее сердца. Она зарылась пальцами в эту поросль, и мягкие, как шелк, волосы приятно защекотали ее ладонь. В ней зашевелились воспоминания, но она не сделала попытки удержать их.
   И тут она поняла, что все ее тело покоилось на том же самом обернутом в бархат камне, на котором лежала ее голова. И еще – она была совершенно обнаженной. Медленно она приподняла ногу, провела ею по теплому и твердому пьедесталу, на котором она возлежала. Когда ее стопа наткнулась на торчащий стержень, который был особенно горячим и жестким, она с удивлением почувствовала, что он шевелится под ней. Кто-то простонал, и она подняла голову.
   В нескольких дюймах от нее лежал Бартоломью Нун и смотрел на нее; его глаза потемнели от не поддающихся расшифровке эмоций, а рот походил на щель на его покрытом щетиной лице.
   – О! – глаза Эри широко раскрылись.
   – Доброе утро, – сказал он, и уголок его рта приподнялся в улыбке.
   Она сразу же поняла, что лежит в постели, распростершись на нем, и что его тело так же бесстыдно обнажено, как и ее. Воспоминания обрушились на нее, как приливная волна, и она покраснела с головы до ног. Когда же она попыталась высвободиться, он только крепче прижал ее к себе.
   – Убегать уже слишком поздно, – поддразнил он ее. Она в упор посмотрела на него, заметив синие круги у него под глазами и неестественную натянутость кожи на лице. Совершенно очевидно, что пока она спала – в изнеможении от его невероятных ласк – он бодрствовал, прижимая ее к себе и… что «и»?
   – Вы не спали, – сказала она. – Вы расстроены? Вы хотели бы, чтобы я оставалась на чердаке?
   Темные глаза закрылись:
   – Нет, я не пережил бы, если бы ты была не со мной, – слова были произнесены напряженным хриплым шепотом, свидетельствующим о его внутренней боли. – Я хотел бы встретить тебя на семь лет раньше.
   – Но я тогда была совсем ребенком.
   – Да, я знаю.
   Его большая рука крепко прижала ее колено к его горячей плоти. Он крепко зажмурил глаза, выражение его лица было близко к исступленному восторгу, потом он передвинул ее ногу ниже. Когда его глаза открылись, в их черной глубине она увидела сожаление, желание и боль. Внезапно ей стало совершенно ясно, на чем покоилась ее нога. Она испуганно охнула и залилась краской.
   – Ох! Я-я не хотела…– запинаясь от смущения, пробормотала она. – Я не поняла, что…
   Бартоломью хрипло рассмеялся и на мгновение крепко прижал ее к себе:
   – Я не возражаю, поверь мне.
   В ее голубых глазах ясно читались тревога и забота:
   – Но вы выглядите так, как будто вам больно.
   – К чему-чему, а к боли я давно привык, – он посерьезнел, и в глазах у него снова появилось мученическое выражение.
   – Почему? Откуда она берется?
   Он удивленно взглянул на нее, потом улыбнулся и покачал головой:
   – Я все время забываю о том, какая ты невинная.
   – Уже не такая невинная, какой я была вчера.
   Он улыбнулся, но в голосе его сквозило сожаление:
   – Да, ты уже никогда не будешь такой невинной, как прежде.
   – Я рада этому, – она застенчиво посмотрела на него из-под полуопущенных ресниц, но в улыбке ее таилась капелька бесстыдства. – Мне понравилась прошлая ночь.
   Бартоломью приподнял ее лицо и наклонился, чтобы поцеловать ее:
   – Я тоже рад.
   – Правда? Я имею в виду, вам на самом деле понравилась прошлая ночь?
   – Да, нимфа, это понравилось мне больше, чем что-либо во всей моей жизни.
   – Даже несмотря на то, что вы не внесли семя? Он снова коротко рассмеялся:
   – Даже в этом случае.
   Тишина простерлась между ними, как натянутая тетива, Эри лениво перебивала пальцами волосы у него на груди.
   – В чем дело, маленькая нереида? Я слышу жужжание незаданных вопросов в твоей головке.
   Она прочистила горло, но прошло еще несколько секунд, прежде чем она наконец заговорила:
   – Я просто подумала…
   – Подумала о чем?
   – Чувствовали ли вы то же, что и я, прошлой ночью? Он погладил ее по щеке и внимательно всмотрелся в ее любопытные глаза:
   – Целью вчерашней ночи было показать вам часть того, что происходит между мужчиной и женщиной в супружеской постели. Что я при этом чувствовал, значения не имеет.
   – Но…
   Он прервал ее, закрыв ей рот коротким поцелуем, раз и другой на мгновение коснувшись ее губ, а затем принялся за дело всерьез. Языком он обвел щедрые очертания ее рта, целуя ее в уголки губ и в родинку на верхней губе, пока она сама не подставила ему полураскрытые губы. Когда ее язычок высунулся, чтобы сразиться с его, его пронзило горячее, жгучее желание, которое исторгло стон у него из груди. Дыхание вырывалось у него неравномерными вздохами.
   Эри придвинулась ближе, наслаждаясь ощущением близости его тела. Ее колено приподнялось выше. Только когда Бартоломью рукой остановил его движение, она поняла, куда метила – этот горячий, твердый, загадочный стержень, на который она натолкнулась раньше.
   – Если ты хотите моей смерти, – прошептал он, прижавшись к ее губам, – милосерднее будет воспользоваться ножом.
   – Я причинила вам сильную боль коленом?
   – Нет. Просто прикосновения такого рода возбуждают волка, пожирающего мои внутренности из-за того, что он не может добраться до вас.
   – Волка? – она недоуменно подняла брови. – Который хочет меня съесть? Я не понимаю, Бартоломью.
   Она засмеялся:
   – Конечно, ты не понимаешь. Не обращай внимания. Бартоломью попытался притянуть ее к себе, чтобы поцеловать еще раз, но она вырвалась.
   – Не будьте так снисходительны, Бартоломью. Вы почему-то страдаете, и это связано со мной, с тем, что мы делали прошлой ночью, я должна знать почему.
   Бартоломью тяжело вздохнул:
   – Возникает определенное… неудобство, когда мужчина возбуждается, а затем не может освободиться. Не беспокойся об этом, нимфа. Я справлюсь.
   – Что вы имеете в виду… освободиться?
   – Это то, что случилось с тобой прошлой ночью, когда ты достигла вершины наслаждения. Когда оно стало настолько сильным, что начало граничить с болью, а затем прорвалось. Когда такой точки достигает мужчина, его семя изливается в тело женщины.
   – О, теперь я понимаю. Вы не были внутри меня, так что вы не могли излить свое семя. Ваше тело – волк – воспламенилось, а теперь оно наказывает вас за то, что вы обманули его.
   Смех Бартоломью был сухим и неискренним:
   – Очень точное описание.
   Эри оперлась на локоть. Глядя вниз на него, она провела ладонью по его заросшему щетиной лицу:
   – Я не хочу, чтобы вы страдали из-за меня, Бартоломью. – Он нежно очертил пальцем контуры ее сочного рта:
   – Это того стоило.
   – Но разве нет способа…
   Он быстро притянул ее голову к себе, чтобы поцеловать и оборвать ее речь:
   – Мы уже обсуждали это, – прошептал он, целуя ее. – Я не возьму твою невинность и не испорчу тебя для замужества, Эри.
   Ее губы сжались в тонкую линию, но она ничего не сказала. Секунду спустя она оторвалась от него, перекатилась на край кровати и встала. Он с неохотой отпустил ее, глядя, как она поднимается на ноги.
   В свете раннего утра ее тело выглядело еще более красивым, чем в сумраке ночи. Спина ее была прямой, с грациозно изогнутым позвоночником. От плеч ее фигура сужалась к тоненькой талии, затем нежно переходила в женственную округлость бедер и твердые ягодицы. Она стала через голову надевать халат, мешая ему смотреть на нее. Но было уже поздно. Кровь закипела у него в жилах и особенно там, между бедер. Он стиснул зубы, чтобы сдержаться и не увлечь ее обратно в постель. Погрузиться в жар ее тела и познать экстатическое чувство овладения ею, опьяняющее торжество, которое, он знал, превосходит все, что ему приходилось испытывать в жизни. Пальцы рук впились в ладони, и все его тело напряглось, готовое к прыжку, как изголодавшийся волк, пожирающий его внутренности.
   Загнать в клетку зверя своей собственной чувственности оказалось труднее, чем он ожидал. Бартоломью смотрел, как Эри выскальзывает из комнаты, и чувствовал внутри себя пустоту, которая даже была больше той бездонной выгребной ямы, в которой он жил всю свою жизнь.
   Когда она ушла, он опустил лицо на скрещенные руки и попытался найти тихий островок успокоения в том хаосе, который царил у него в голове; найти оазис, в котором можно было укрыться, пока он вновь не возведет стены благословенного равнодушия, защищавшие его и державшие волка в состоянии безвредного оцепенения, пока не пришла Эрия Скотт и не освободила его.
   Эри отворила дверь домика и вышла в мир голубых небес и пушистых белых облаков. На востоке сияло солнце, круглое и блестящее, как золотая монета. Чирикающие воробьи прыгали по прихваченной морозцем траве в поисках зерен, и легкий ветерок донес до нее веселую песню щегла.
   – Бартоломью! – внезапно крикнула она. – Бартоломью, быстрее, посмотрите!
   Его мгновенно обуял страх, вызвав прилив адреналина в крови. Он соскочил с кровати, схватил брюки и подбежал к двери, босиком и без рубашки.
   Эри стояла на крыльце и радостно смотрела на него сияющими глазами.
   – Посмотрите, как красиво! – она подставила лицо солнцу, закрыв глаза, раздувая ноздри и вдыхая свежий бодрящий воздух. – Мне кажется, что я чувствую запах моря.
   Бартоломью улыбнулся, не в силах противостоять ее заразительной радости – она не обращала внимания на то, что солнце едва грело, а земля no-прежнему была покрыта замерзшей грязью, и ей еще предстояло осознать последствия такой перемены погоды. Он знал, что какая-то часть его умерла.
   «Но у себя за спиной я всегда слышу грохот крылатой колесницы Времени».