При мысли о том, что этот человек станет его родичем, Дугласу стало тошно.
— Минуту, Маклин. — Йен Даб посмотрел на племянника, больше заинтригованный, нежели охваченный подозрениями при этом неожиданном заявлении. — Ты не хочешь рассказать побольше об этом «ином способе», Дуглас?
Понимая, как опасно говорить правду, Дуглас решил умолчать о своем договоре с герцогом. Если это откроется и придется за это расплачиваться, Дуглас предпочитал, чтобы сделать это пришлось ему, а не кому-то еще.
— Единственное, о чем я хочу попросить: верьте моему слову. Дьюнакен снова будет принадлежать нам через два месяца. Как именно — не имеет значения.
Ему было очень противно обманывать дядю, но выхода не было.
Йен Даб кивнул:
— Другого обещания мне и не требуется. Если Дуглас говорит, что вернет себе Дьюнакен, значит, так оно и будет. Свадьбу сыграем зимой, Маклин, и ваша Мойра станет графиней. А теперь пойдемте, моя милая Дженет приготовила царский ужин. Давайте преломим хлеб и поднимем тост за конец вражды, которая слишком долго разделяла Маклинов из Карсаига и Маккиннонов из Стратхерда.
Уже стемнело, когда Дуглас подъехал к дому Эйтни. Ночное небо освещала ущербная луна, подернутая легкой облачной дымкой. Он тихонько постучался в дверь, стоя под низкой притолокой.
Он знал, что Эйтни его ждет и надеется услышать объяснения. В письме, которое он послал с вместе с сундуками на лодке, он просил ее только приготовить к его приезду домик и не делать никаких заключений — что бы она ни увидела, — пока он все ей не объяснит. Он должен был сказать ей правду и мог быть уверенным, что она сохранит все в тайне, но весь день он все откладывал и откладывал свое посещение. В глубине души он знал, чего ему ждать от Эйтни.
— Наконец-то ты вернулся, — только и сказала она, поднимаясь от прялки, чтобы принести ему чашку горячего чаю. В домике пахло свежим камышом, торфяным дымом и вкусным тушеным мясом, которое она приготовила для Дугласа.
Дуглас смотрел, как Эйтни растерла поясницу, словно стараясь утишить боль — ведь она несколько часов кряду пряла шерсть при тусклом свете лампы. Волосы у нее были распущены и ниспадали до пояса, на ней была грубая ночная рубашка под шерстяной шалью с бахромой, доходившей до бедер. Ноги, ступавшие по земляному полу, были босы, и хотя на лицо ее падали тени от огня в очаге, Дуглас понял по поведению Эйтни, что она рассердилась.
— Я ездил в Килмари, — сказал он, когда она подала ему чаю. Он выпил чашку залпом, после чего опустился на свой любимый стул у огня. Боль, уже несколько часов пульсировавшая в голове, немного улеглась. — Дядя тебе кланяется.
— Угу.
Эйтни снова уселась за прялку, наматывая шерстяную пряжу на веретено. Она продолжала свою работу молча, выжидая, когда Дуглас заговорит.
— Он сказал, что Йен в безопасности. Он где-то здесь, на острове Скай.
— Здесь? — Эйтни удивленно вскинула брови. — Тогда почему же малый до сих пор не появился?
Дуглас нахмурился:
— Мне кажется, ты знаешь почему.
— Ах да. — Она с неприязнью покачала головой. — Он ведь твой брат, этим все сказано. Я знала этого малого совсем крохотным, он всегда сначала говорил, а потом уже думал. Он парень с норовом, но сердце у него верное. Он не станет долго досадовать на своего родича, особенно после того, что вам обоим пришлось пережить в последнее время. — Она замолчала и, почувствовав, что Дуглас чего-то недоговаривает, спросила: — Что-то еще тебя заботит?
Дуглас кивнул.
— Маклин был в Килмари.
— Грязная свинья. — Она нахмурилась, словно вместе с чаем проглотила какую-то мерзость. — Знаешь, этот Маклин не годится тебе в тести.
— Это верно, но у меня нет выбора. Уговор давнишний. Тлеющая вражда между нашими кланами обернется нешуточной войной, если я не женюсь на Мойре.
— Да ведь этой вражде четыре сотни лет, с тех пор, как один из Маклинов, крепко перебравши, убил одного из Маккиннонов из-за какого-то пустячного оскорбления. Прежде мы жили мирно. Не тебе, Дуглас, изменить то, что тянется из века в век. Тебе не следует брать жену из этого рода. У них дурная кровь в жилах, у этих Маклинов из Карсаига. И эта дурная кровь перейдет к твоим сыновьям.
Дуглас допил чай и, нахмурившись, поставил чашку на полку над очагом.
— Я не могу нарушить уговор, и тебе это известно. Если я не женюсь на Мойре Маклин, прольется кровь Маккиннонов.
Теперь Эйтни неистово нажимала ногой на педаль прялки.
— Две жены многовато, Дуглас Маккиннон. Даже для такого смелого шотландца, как ты.
При упоминании об Элизабет Дуглас снова помрачнел. На самом деле мысли о ней не оставляли его весь день. Не раз он, занятый хозяйственными делами, устремлял взгляд в окно на далекие холмы и видел домик, приютившийся у их подножия. И ему вдруг представилось, что Элизабет осталась здесь по истечении оговоренных двух месяцев… осталась навсегда.
— Дуглас Маккиннон, ты что, оглох? Не слышишь, что я с тобой разговариваю? Родерик мне рассказал, как вышло, что ты женился на этой девушке. Нехорошее дело вы задумали с ее отцом. Я не знала, о чем ты думал, соглашаясь на обман, но я лгать этой девушке не стану.
— Мне так же не по душе продолжать ее обманывать, как тебе не по душе, что я в это ввязался. Но это условие поставил ее отец. У меня нет выбора. Это единственный способ для меня вернуть Дьюнакен. И без твоей помощи я не смогу этого сделать. Я не прошу тебя лгать ей. Просто помоги мне держать ее вдали от людских глаз, пока отец не приедет за ней. Ради ее безопасности, да и нашей тоже.
Эйтни пристально посмотрела на Дугласа.
— Ты прав. Для всех лучше, чтобы она не знала правды. Но все равно это не по мне, Дуглас Маккиннон. Она славная девушка. Она будет тебе лучшей женой, чем Мойра Маклин.
Дуглас посмотрел на Эйтни так, словно она пряла шерсть вместе с чепухой.
— Всякая мысль о том, что мы останемся в браке по прошествии этих двух месяцев — просто-напросто вздор. Она подтвердит тебе это.
— Но я спрашиваю не ее, Дуглас, а тебя. — Эйтни понизила голос. — Посмотри мне прямо в глаза и отвечай честно, что ты ничего не чувствуешь к этой девушке, совсем ничего. Скажи, что ты не думал о ней, не смотрел ей в глаза хотя бы один раз, спрашивая себя, что было бы, будь она не сакской леди, а простой шотландской девушкой…
Дуглас посмотрел в глаза своей приемной матери и не смог вымолвить ни слова.
— Так я и думала.
— Это не имеет значения. — Дуглас встал, собираясь уходить, и накинул куртку. — Все это не имеет значения. Она леди, дочь сакского герцога. Она не сможет жить в Хайленде. Ее растили для роскошной жизни без забот и волнений, с целой армией прислуги, готовой выполнить любое ее желание. Ее руки никогда не знали никакой, даже легкой работы.
Эйтни стиснула губы.
— Ты слеп, Дуглас Маккиннон. Скажи мне только одно, и я больше никогда не стану заводить разговор об этом. Если она была так счастлива в своей легкой и роскошной жизни, с прислугой, готовой исполнить любое ее желание, почему же она оказалась в твоей постели?
Дуглас посмотрел на нее.
— В этом виновато виски.
— Ох, виски здесь ни при чем, глупый ты малый. Она могла бы выбрать кого угодно, Дуглас, кого угодно. И все же выбрала тебя.
— Довольно, — твердо сказал Дуглас. — Этот разговор до добра не доведет. Уже поздно, мне нужно идти.
Дуглас наклонился, поцеловал Эйтни в висок и вышел.
Эйтни смотрела ему вслед. Он так же дорог ей, как и родной сын, но, видит Бог, как хочется ей порой дать ему хорошую затрещину!
Глава 16
Глава 17
— Минуту, Маклин. — Йен Даб посмотрел на племянника, больше заинтригованный, нежели охваченный подозрениями при этом неожиданном заявлении. — Ты не хочешь рассказать побольше об этом «ином способе», Дуглас?
Понимая, как опасно говорить правду, Дуглас решил умолчать о своем договоре с герцогом. Если это откроется и придется за это расплачиваться, Дуглас предпочитал, чтобы сделать это пришлось ему, а не кому-то еще.
— Единственное, о чем я хочу попросить: верьте моему слову. Дьюнакен снова будет принадлежать нам через два месяца. Как именно — не имеет значения.
Ему было очень противно обманывать дядю, но выхода не было.
Йен Даб кивнул:
— Другого обещания мне и не требуется. Если Дуглас говорит, что вернет себе Дьюнакен, значит, так оно и будет. Свадьбу сыграем зимой, Маклин, и ваша Мойра станет графиней. А теперь пойдемте, моя милая Дженет приготовила царский ужин. Давайте преломим хлеб и поднимем тост за конец вражды, которая слишком долго разделяла Маклинов из Карсаига и Маккиннонов из Стратхерда.
Уже стемнело, когда Дуглас подъехал к дому Эйтни. Ночное небо освещала ущербная луна, подернутая легкой облачной дымкой. Он тихонько постучался в дверь, стоя под низкой притолокой.
Он знал, что Эйтни его ждет и надеется услышать объяснения. В письме, которое он послал с вместе с сундуками на лодке, он просил ее только приготовить к его приезду домик и не делать никаких заключений — что бы она ни увидела, — пока он все ей не объяснит. Он должен был сказать ей правду и мог быть уверенным, что она сохранит все в тайне, но весь день он все откладывал и откладывал свое посещение. В глубине души он знал, чего ему ждать от Эйтни.
— Наконец-то ты вернулся, — только и сказала она, поднимаясь от прялки, чтобы принести ему чашку горячего чаю. В домике пахло свежим камышом, торфяным дымом и вкусным тушеным мясом, которое она приготовила для Дугласа.
Дуглас смотрел, как Эйтни растерла поясницу, словно стараясь утишить боль — ведь она несколько часов кряду пряла шерсть при тусклом свете лампы. Волосы у нее были распущены и ниспадали до пояса, на ней была грубая ночная рубашка под шерстяной шалью с бахромой, доходившей до бедер. Ноги, ступавшие по земляному полу, были босы, и хотя на лицо ее падали тени от огня в очаге, Дуглас понял по поведению Эйтни, что она рассердилась.
— Я ездил в Килмари, — сказал он, когда она подала ему чаю. Он выпил чашку залпом, после чего опустился на свой любимый стул у огня. Боль, уже несколько часов пульсировавшая в голове, немного улеглась. — Дядя тебе кланяется.
— Угу.
Эйтни снова уселась за прялку, наматывая шерстяную пряжу на веретено. Она продолжала свою работу молча, выжидая, когда Дуглас заговорит.
— Он сказал, что Йен в безопасности. Он где-то здесь, на острове Скай.
— Здесь? — Эйтни удивленно вскинула брови. — Тогда почему же малый до сих пор не появился?
Дуглас нахмурился:
— Мне кажется, ты знаешь почему.
— Ах да. — Она с неприязнью покачала головой. — Он ведь твой брат, этим все сказано. Я знала этого малого совсем крохотным, он всегда сначала говорил, а потом уже думал. Он парень с норовом, но сердце у него верное. Он не станет долго досадовать на своего родича, особенно после того, что вам обоим пришлось пережить в последнее время. — Она замолчала и, почувствовав, что Дуглас чего-то недоговаривает, спросила: — Что-то еще тебя заботит?
Дуглас кивнул.
— Маклин был в Килмари.
— Грязная свинья. — Она нахмурилась, словно вместе с чаем проглотила какую-то мерзость. — Знаешь, этот Маклин не годится тебе в тести.
— Это верно, но у меня нет выбора. Уговор давнишний. Тлеющая вражда между нашими кланами обернется нешуточной войной, если я не женюсь на Мойре.
— Да ведь этой вражде четыре сотни лет, с тех пор, как один из Маклинов, крепко перебравши, убил одного из Маккиннонов из-за какого-то пустячного оскорбления. Прежде мы жили мирно. Не тебе, Дуглас, изменить то, что тянется из века в век. Тебе не следует брать жену из этого рода. У них дурная кровь в жилах, у этих Маклинов из Карсаига. И эта дурная кровь перейдет к твоим сыновьям.
Дуглас допил чай и, нахмурившись, поставил чашку на полку над очагом.
— Я не могу нарушить уговор, и тебе это известно. Если я не женюсь на Мойре Маклин, прольется кровь Маккиннонов.
Теперь Эйтни неистово нажимала ногой на педаль прялки.
— Две жены многовато, Дуглас Маккиннон. Даже для такого смелого шотландца, как ты.
При упоминании об Элизабет Дуглас снова помрачнел. На самом деле мысли о ней не оставляли его весь день. Не раз он, занятый хозяйственными делами, устремлял взгляд в окно на далекие холмы и видел домик, приютившийся у их подножия. И ему вдруг представилось, что Элизабет осталась здесь по истечении оговоренных двух месяцев… осталась навсегда.
— Дуглас Маккиннон, ты что, оглох? Не слышишь, что я с тобой разговариваю? Родерик мне рассказал, как вышло, что ты женился на этой девушке. Нехорошее дело вы задумали с ее отцом. Я не знала, о чем ты думал, соглашаясь на обман, но я лгать этой девушке не стану.
— Мне так же не по душе продолжать ее обманывать, как тебе не по душе, что я в это ввязался. Но это условие поставил ее отец. У меня нет выбора. Это единственный способ для меня вернуть Дьюнакен. И без твоей помощи я не смогу этого сделать. Я не прошу тебя лгать ей. Просто помоги мне держать ее вдали от людских глаз, пока отец не приедет за ней. Ради ее безопасности, да и нашей тоже.
Эйтни пристально посмотрела на Дугласа.
— Ты прав. Для всех лучше, чтобы она не знала правды. Но все равно это не по мне, Дуглас Маккиннон. Она славная девушка. Она будет тебе лучшей женой, чем Мойра Маклин.
Дуглас посмотрел на Эйтни так, словно она пряла шерсть вместе с чепухой.
— Всякая мысль о том, что мы останемся в браке по прошествии этих двух месяцев — просто-напросто вздор. Она подтвердит тебе это.
— Но я спрашиваю не ее, Дуглас, а тебя. — Эйтни понизила голос. — Посмотри мне прямо в глаза и отвечай честно, что ты ничего не чувствуешь к этой девушке, совсем ничего. Скажи, что ты не думал о ней, не смотрел ей в глаза хотя бы один раз, спрашивая себя, что было бы, будь она не сакской леди, а простой шотландской девушкой…
Дуглас посмотрел в глаза своей приемной матери и не смог вымолвить ни слова.
— Так я и думала.
— Это не имеет значения. — Дуглас встал, собираясь уходить, и накинул куртку. — Все это не имеет значения. Она леди, дочь сакского герцога. Она не сможет жить в Хайленде. Ее растили для роскошной жизни без забот и волнений, с целой армией прислуги, готовой выполнить любое ее желание. Ее руки никогда не знали никакой, даже легкой работы.
Эйтни стиснула губы.
— Ты слеп, Дуглас Маккиннон. Скажи мне только одно, и я больше никогда не стану заводить разговор об этом. Если она была так счастлива в своей легкой и роскошной жизни, с прислугой, готовой исполнить любое ее желание, почему же она оказалась в твоей постели?
Дуглас посмотрел на нее.
— В этом виновато виски.
— Ох, виски здесь ни при чем, глупый ты малый. Она могла бы выбрать кого угодно, Дуглас, кого угодно. И все же выбрала тебя.
— Довольно, — твердо сказал Дуглас. — Этот разговор до добра не доведет. Уже поздно, мне нужно идти.
Дуглас наклонился, поцеловал Эйтни в висок и вышел.
Эйтни смотрела ему вслед. Он так же дорог ей, как и родной сын, но, видит Бог, как хочется ей порой дать ему хорошую затрещину!
Глава 16
Когда Дуглас вышел из дома Эйтни, лил дождь. Тучи пришли с моря, они сгрудились, распухли, превратив лунный свет в далекое смутное мерцание. Воздух был влажный и тяжелый, потоки воды пенились, хлеща по извилистой тропе, проходящей через окутанную мглой широкую горную долину.
Сидя в уютном домике Эйтни, Дуглас и не заметил, как пошел дождь. Судя по тому, как глубоко его ноги при каждом шаге утопали в грязи, сильный ливень продолжался уже довольно долго. Он с трудом пробирался по мокрой земле, его плед промок насквозь. Он вспоминал о словах Эйтни и хмурился от резких порывав встречного ветра.
«Посмотри мне прямо в глаза, сию же минуту, и отвечай честно, что ты ничего не чувствуешь к этой девушке, совсем ничего. Скажи, что ты не думал о ней, не смотрел ей в глаза хотя бы один раз, спрашивая себя, что было бы, будь она не сакской леди, а простой шотландской девушкой…»
Ему было не по себе от того, что его приемная мать так ясно видела его насквозь, от того, что разгадала мысли, в которых он сам себе не признавался. Правда заключалась в том, что он действительно смотрел в глаза Элизабет, и не раз, и видел нечто большее, нежели глаза дочери аристократа. Он видел там гордость и ум, а это он всегда уважал, в особенности у женщин. Но он там видел и еще кое-что. Он видел жизнь.
Дуглас вспомнил свою последнюю встречу с Мойрой Маклин. То было в Килмари-Хаусе, незадолго до начала восстания. Стояло раннее лето, вереск только что зацвел, и Дуглас сидел и слушал, как его дядя и Малкольм Маклин обсуждают предстоящую свадьбу.
Мойра примостилась на краешке кресла рядом с отцом, сдвинув ноги в коленях и пристойно сложив руки. Она всегда была красивой девушкой, темноволосой, с милым личиком. Дуглас знал, что внешность Мойра унаследовала от матери, некогда славившейся по всему острову своей красотой.
Не раз в тот день Дуглас посматривал на Мойру, пытаясь понять, что она собой представляет. Один раз взгляды их встретились, всего на мгновение, но Мойра тут же отвела глаза. Он не мог вспомнить, как она была одета, темное ли было на ней платье или светлое. Но он запомнил другое: она все время смотрела вниз, и в ее красивых бледно-голубых глазах не было жизни.
Дугласу пришлось согласиться на брак с дочерью Маклина ради блага своего клана. Пора было положить конец вражде, не одно столетие разделявшей два рода.
Мойра не проявляла никакого интереса к разговору старших, и Дуглас решил, что девушка, как и он, покорна судьбе. Условия были ясны. Ни у нее, ни у него выбора не было. Но только сейчас Дуглас понял, что ее равнодушие было безнадежной, жалкой покорностью судьбе.
Добравшись до холма над своей фермой, Дуглас на мгновение остановился. Дождь шел не переставая, по черному небу полоснула молния — зубчатый бросок серебра в ночи. Час был поздний, далеко за полночь, и он решил, что Элизабет уже легла. Он войдет тихонько, переоденется и поспит пару часов, чтобы встать затемно. Если повезет, он будет уже далеко отсюда, когда она проснется.
Когда Дуглас вошел в дом, огня в очаге не было, не горела и лампа. Было темно, как в пещере, и так же тихо. Слышен был только стук дождя по торфяной крыше и по ступенькам.
Дуглас пересек комнату, направляясь к буфету, чтобы отыскать свечу. Он чуть не подскочил, когда услышал голос, внезапно раздавшийся из дальнего угла комнаты:
— Я не могла найти свечку.
— Боже мой, мисс. Почему сидите там, в углу? Огонь погас. Здесь холодно, как в могиле…
— Я знаю. Я не могла уснуть.
— Из-за грозы? — И тут Дуглас вспомнил об ее страхе темноты.
— Постель мокрая.
Дуглас был уверен, что ослышался.
— Что вы сказали? Постель мокрая?
— Да.
Дуглас подошел к буфету и на ощупь нашел в темноте тростниковый фитиль. Потом отыскал кремень, и через несколько мгновений в комнате ожил язычок пламени. Он повернулся и посмотрел на Элизабет. Он едва различал ее в темноте, при слабом трепещущем свете фитиля.
— Я разведу огонь, а потом позабочусь о постели, — сказал Дуглас и направился в дальний конец комнаты, где хранился запас дров.
— Промокла не только постель. С потолка течет, поэтому в комнате все отсырело.
Только тогда Дуглас осознал, что стоит в мелкой луже. Крупная капля воды капнула ему точно на макушку и сбежала по носу вниз. Он смахнул каплю и поднял голову. Шум дождя доносился не только извне. Над головой с потолка мерно капало.
— Крыша прохудилась.
— О да, — сказала Элизабет. — Эта противная коза проела крышу насквозь. К счастью, мне удалось соорудить укрытие прежде, чем все залило.
Дуглас приподнял мерцающий фитиль. То, что он увидел, было неописуемо.
Элизабет привязала к стропилу обручи, на которых держались ее нижние юбки. Для этого она использовала собственный чулок. Обручи выглядели как удлиненный белый колокол, образовавший навес как раз над тем местом, где сидела Элизабет.
— Наконец-то от них есть хоть какая-то польза, — сказала она, а Дуглас молчал, потеряв дар речи при виде столь хитроумного сооружения. — А вот утром при дойке коровы от кринолина не было проку, он только мешал.
— Вы доили корову?
Она сердито взглянула на него.
— Разумеется. Ведь вы именно это имели в виду, сказав, что мне придется самой раздобыть себе молока к чаю?
— Нет, мисс. Честно говоря, я хотел сказал, что вам придется принести молоко из кладовки, что в задней части дома. Разве вы ее не нашли?
Всю свою жизнь Элизабет ни в чем не испытывала нужды. Молоко к чаю, свечи, прочная крыша над головой — все это всегда появлялось, как по мановению волшебной палочки, готовое доставить ей удовольствие. Ей нужно было всего лишь приказать.
— Мне очень жаль, мисс.
— Это не имеет значения. — Элизабет встала. Без обручей ее юбка волочилась по полу. Но она этого, кажется, не замечала. — Мне пришлось чем-то заняться, чтобы скоротать время. Я приготовила суп — с помощью Эйтни, но, боюсь, он давно остыл. Огонь погас недавно. Тогда я…
Она замолчала, потому что внезапно над головами у них раздался треск. А потом с громким уханьем крыша рухнула.
Элизабет закричала от неожиданности и страха, Дуглас схватил ее за руку и потащил прочь, а на них падали потоки воды, куски торфа и стебли тростника.
— Идите сюда, мисс, — позвал он, укрывая Элизабет своим пледом. — Сегодня здесь не поспишь. Пойдем в коровник — там сухо и тепло.
Дуглас вывел ее наружу. Элизабет шла, прижимаясь к нему, по грязной тропинке и шлепая по лужам. Она чувствовала, как грязь чавкает у нее под ногами; у нее мелькнула мысль, что ее шелковые туфельки безнадежно испорчены.
Когда они остановились, она услышала звук открываемой и закрываемой двери, потом поняла, что Дуглас отпустил ее, хотя она так и осталась стоять крепко укутанной в плед. В коровнике пахло свежим сеном и теплым животным. Было темно, слишком темно. В доме по крайней мере было окошко и слабый свет луны для утешения. Здесь же ее окружала кромешная тьма.
Элизабет услышала в темноте какой-то шум и знакомое блеяние. Но она слишком промокла и озябла, чтобы обратить на это внимание. Она стояла, точно примерзнув к месту, где Дуглас ее оставил, и ждала.
Через мгновение затеплилась лампа, осветив маленький коровник. Элизабет облегченно вздохнула и увидела Дугласа.
Как она и ожидала, он промок до нитки, и ей стало его жаль. Мокрые волосы падали ему на глаза и вились вокруг ушей. Ноги были забрызганы грязью, рубашка прилипла к телу.
— Можно было бы добежать до дома Эйтни, но это довольно далеко, а дождь припустил вовсю. — Лицо у него стало озабоченным. — Да вы ведь дрожите, как овечка, мисс. — Он взял ее за руки. — И руки как ледышки. В доме есть запасные пледы. Я сейчас принесу.
Первым побуждением Элизабет было попросить его не покидать ее, но она не могла говорить, так стучали у нее зубы. Пока Дуглас не заговорил об этом, Элизабет и не подозревала, как ей зябко. Теперь руки у нее дрожали, а пальцы не сгибались, окоченев от холода.
Ей казалось, что прошло уже несколько часов после возвращения горца, хотя на самом деле то были всего лишь минуты.
Дуглас вошел в коровник с охапкой пледов и кувшином. Он быстро открыл его и сунул в руки Элизабет:
— Пейте.
— Что это?
— Виски.
Элизабет покачала головой:
— Нет, не надо.
— Пейте, мисс. Это вас согреет.
Ей было слишком холодно, чтобы она могла протестовать, и с каждым мгновением становилось все холоднее. Элизабет дрожащими руками поднесла кувшин к губам и сделала маленький глоток. Этого оказалось достаточно, чтобы все ее внутренности точно охватило огнем. Она скривилась и отдала кувшин Дугласу, который поднес его к губам и сделал добрый глоток.
Потом Дуглас отвел Элизабет к другой стене коровника, подальше от коровы, козы и кур на насесте, всполошившихся при виде людей. Элизабет ждала, пока Дуглас, расстелив пледы, сооружал постель на охапке свежего сена.
Вдруг Элизабет почувствовала, что глаза ее закрываются от усталости и что она вот-вот уснет. Виски угнездилось в ее желудке, отчего Элизабет чувствовала тупое, но приятное тепло. Она вспомнила свою постель в Дрейтон-Холле, мягкие надушенные подушки, огромный мраморный камин, в котором всегда пылал и ревел огонь. Ей страшно захотелось почувствовать запах чистых простыней, согретых грелкой с горячими углями, она мечтала о чашке горячего чаю. Она не осознавала, что Дуглас вернулся к ней, пока не почувствовала, что его руки расстегивают крючки на ее платье.
— Что вы делаете?
— Вы вся промокли, мисс, и простудитесь, если не снимете все это. Я оставлю на вас сорочку, но вам нужно согреться, а не то схватите лихорадку.
У Элизабет недостало сил сопротивляться.
В два счета Дуглас снял с нее платье и корсет, и теперь Элизабет стояла и дрожала в одной сорочке. Дуглас помог ей лечь на спину в постель и закутал в тяжелый плед.
Она уже наполовину спала, когда он задул лампу, и девушка почувствовала, как он опустился на сено рядом с ней. Ей показалось, будто он что-то сказал, но она не поняла, что именно. Тепло его тела подействовало на нее мгновенно. Оно было таким заманчивым, что она, сама того не сознавая, повернулась к Дугласу и спрятала голову на его крепкой и широкой груди. Он обнял ее, обдавая жаром своего тела, и девушка тихо и сладко вздохнула.
Убаюканная ровным биением мужского сердца у ее щеки, Элизабет перенеслась в объятия Морфея, так и не поняв, что тело, которое крепко прижимается к ней, совершенно нагое.
Сидя в уютном домике Эйтни, Дуглас и не заметил, как пошел дождь. Судя по тому, как глубоко его ноги при каждом шаге утопали в грязи, сильный ливень продолжался уже довольно долго. Он с трудом пробирался по мокрой земле, его плед промок насквозь. Он вспоминал о словах Эйтни и хмурился от резких порывав встречного ветра.
«Посмотри мне прямо в глаза, сию же минуту, и отвечай честно, что ты ничего не чувствуешь к этой девушке, совсем ничего. Скажи, что ты не думал о ней, не смотрел ей в глаза хотя бы один раз, спрашивая себя, что было бы, будь она не сакской леди, а простой шотландской девушкой…»
Ему было не по себе от того, что его приемная мать так ясно видела его насквозь, от того, что разгадала мысли, в которых он сам себе не признавался. Правда заключалась в том, что он действительно смотрел в глаза Элизабет, и не раз, и видел нечто большее, нежели глаза дочери аристократа. Он видел там гордость и ум, а это он всегда уважал, в особенности у женщин. Но он там видел и еще кое-что. Он видел жизнь.
Дуглас вспомнил свою последнюю встречу с Мойрой Маклин. То было в Килмари-Хаусе, незадолго до начала восстания. Стояло раннее лето, вереск только что зацвел, и Дуглас сидел и слушал, как его дядя и Малкольм Маклин обсуждают предстоящую свадьбу.
Мойра примостилась на краешке кресла рядом с отцом, сдвинув ноги в коленях и пристойно сложив руки. Она всегда была красивой девушкой, темноволосой, с милым личиком. Дуглас знал, что внешность Мойра унаследовала от матери, некогда славившейся по всему острову своей красотой.
Не раз в тот день Дуглас посматривал на Мойру, пытаясь понять, что она собой представляет. Один раз взгляды их встретились, всего на мгновение, но Мойра тут же отвела глаза. Он не мог вспомнить, как она была одета, темное ли было на ней платье или светлое. Но он запомнил другое: она все время смотрела вниз, и в ее красивых бледно-голубых глазах не было жизни.
Дугласу пришлось согласиться на брак с дочерью Маклина ради блага своего клана. Пора было положить конец вражде, не одно столетие разделявшей два рода.
Мойра не проявляла никакого интереса к разговору старших, и Дуглас решил, что девушка, как и он, покорна судьбе. Условия были ясны. Ни у нее, ни у него выбора не было. Но только сейчас Дуглас понял, что ее равнодушие было безнадежной, жалкой покорностью судьбе.
Добравшись до холма над своей фермой, Дуглас на мгновение остановился. Дождь шел не переставая, по черному небу полоснула молния — зубчатый бросок серебра в ночи. Час был поздний, далеко за полночь, и он решил, что Элизабет уже легла. Он войдет тихонько, переоденется и поспит пару часов, чтобы встать затемно. Если повезет, он будет уже далеко отсюда, когда она проснется.
Когда Дуглас вошел в дом, огня в очаге не было, не горела и лампа. Было темно, как в пещере, и так же тихо. Слышен был только стук дождя по торфяной крыше и по ступенькам.
Дуглас пересек комнату, направляясь к буфету, чтобы отыскать свечу. Он чуть не подскочил, когда услышал голос, внезапно раздавшийся из дальнего угла комнаты:
— Я не могла найти свечку.
— Боже мой, мисс. Почему сидите там, в углу? Огонь погас. Здесь холодно, как в могиле…
— Я знаю. Я не могла уснуть.
— Из-за грозы? — И тут Дуглас вспомнил об ее страхе темноты.
— Постель мокрая.
Дуглас был уверен, что ослышался.
— Что вы сказали? Постель мокрая?
— Да.
Дуглас подошел к буфету и на ощупь нашел в темноте тростниковый фитиль. Потом отыскал кремень, и через несколько мгновений в комнате ожил язычок пламени. Он повернулся и посмотрел на Элизабет. Он едва различал ее в темноте, при слабом трепещущем свете фитиля.
— Я разведу огонь, а потом позабочусь о постели, — сказал Дуглас и направился в дальний конец комнаты, где хранился запас дров.
— Промокла не только постель. С потолка течет, поэтому в комнате все отсырело.
Только тогда Дуглас осознал, что стоит в мелкой луже. Крупная капля воды капнула ему точно на макушку и сбежала по носу вниз. Он смахнул каплю и поднял голову. Шум дождя доносился не только извне. Над головой с потолка мерно капало.
— Крыша прохудилась.
— О да, — сказала Элизабет. — Эта противная коза проела крышу насквозь. К счастью, мне удалось соорудить укрытие прежде, чем все залило.
Дуглас приподнял мерцающий фитиль. То, что он увидел, было неописуемо.
Элизабет привязала к стропилу обручи, на которых держались ее нижние юбки. Для этого она использовала собственный чулок. Обручи выглядели как удлиненный белый колокол, образовавший навес как раз над тем местом, где сидела Элизабет.
— Наконец-то от них есть хоть какая-то польза, — сказала она, а Дуглас молчал, потеряв дар речи при виде столь хитроумного сооружения. — А вот утром при дойке коровы от кринолина не было проку, он только мешал.
— Вы доили корову?
Она сердито взглянула на него.
— Разумеется. Ведь вы именно это имели в виду, сказав, что мне придется самой раздобыть себе молока к чаю?
— Нет, мисс. Честно говоря, я хотел сказал, что вам придется принести молоко из кладовки, что в задней части дома. Разве вы ее не нашли?
Всю свою жизнь Элизабет ни в чем не испытывала нужды. Молоко к чаю, свечи, прочная крыша над головой — все это всегда появлялось, как по мановению волшебной палочки, готовое доставить ей удовольствие. Ей нужно было всего лишь приказать.
— Мне очень жаль, мисс.
— Это не имеет значения. — Элизабет встала. Без обручей ее юбка волочилась по полу. Но она этого, кажется, не замечала. — Мне пришлось чем-то заняться, чтобы скоротать время. Я приготовила суп — с помощью Эйтни, но, боюсь, он давно остыл. Огонь погас недавно. Тогда я…
Она замолчала, потому что внезапно над головами у них раздался треск. А потом с громким уханьем крыша рухнула.
Элизабет закричала от неожиданности и страха, Дуглас схватил ее за руку и потащил прочь, а на них падали потоки воды, куски торфа и стебли тростника.
— Идите сюда, мисс, — позвал он, укрывая Элизабет своим пледом. — Сегодня здесь не поспишь. Пойдем в коровник — там сухо и тепло.
Дуглас вывел ее наружу. Элизабет шла, прижимаясь к нему, по грязной тропинке и шлепая по лужам. Она чувствовала, как грязь чавкает у нее под ногами; у нее мелькнула мысль, что ее шелковые туфельки безнадежно испорчены.
Когда они остановились, она услышала звук открываемой и закрываемой двери, потом поняла, что Дуглас отпустил ее, хотя она так и осталась стоять крепко укутанной в плед. В коровнике пахло свежим сеном и теплым животным. Было темно, слишком темно. В доме по крайней мере было окошко и слабый свет луны для утешения. Здесь же ее окружала кромешная тьма.
Элизабет услышала в темноте какой-то шум и знакомое блеяние. Но она слишком промокла и озябла, чтобы обратить на это внимание. Она стояла, точно примерзнув к месту, где Дуглас ее оставил, и ждала.
Через мгновение затеплилась лампа, осветив маленький коровник. Элизабет облегченно вздохнула и увидела Дугласа.
Как она и ожидала, он промок до нитки, и ей стало его жаль. Мокрые волосы падали ему на глаза и вились вокруг ушей. Ноги были забрызганы грязью, рубашка прилипла к телу.
— Можно было бы добежать до дома Эйтни, но это довольно далеко, а дождь припустил вовсю. — Лицо у него стало озабоченным. — Да вы ведь дрожите, как овечка, мисс. — Он взял ее за руки. — И руки как ледышки. В доме есть запасные пледы. Я сейчас принесу.
Первым побуждением Элизабет было попросить его не покидать ее, но она не могла говорить, так стучали у нее зубы. Пока Дуглас не заговорил об этом, Элизабет и не подозревала, как ей зябко. Теперь руки у нее дрожали, а пальцы не сгибались, окоченев от холода.
Ей казалось, что прошло уже несколько часов после возвращения горца, хотя на самом деле то были всего лишь минуты.
Дуглас вошел в коровник с охапкой пледов и кувшином. Он быстро открыл его и сунул в руки Элизабет:
— Пейте.
— Что это?
— Виски.
Элизабет покачала головой:
— Нет, не надо.
— Пейте, мисс. Это вас согреет.
Ей было слишком холодно, чтобы она могла протестовать, и с каждым мгновением становилось все холоднее. Элизабет дрожащими руками поднесла кувшин к губам и сделала маленький глоток. Этого оказалось достаточно, чтобы все ее внутренности точно охватило огнем. Она скривилась и отдала кувшин Дугласу, который поднес его к губам и сделал добрый глоток.
Потом Дуглас отвел Элизабет к другой стене коровника, подальше от коровы, козы и кур на насесте, всполошившихся при виде людей. Элизабет ждала, пока Дуглас, расстелив пледы, сооружал постель на охапке свежего сена.
Вдруг Элизабет почувствовала, что глаза ее закрываются от усталости и что она вот-вот уснет. Виски угнездилось в ее желудке, отчего Элизабет чувствовала тупое, но приятное тепло. Она вспомнила свою постель в Дрейтон-Холле, мягкие надушенные подушки, огромный мраморный камин, в котором всегда пылал и ревел огонь. Ей страшно захотелось почувствовать запах чистых простыней, согретых грелкой с горячими углями, она мечтала о чашке горячего чаю. Она не осознавала, что Дуглас вернулся к ней, пока не почувствовала, что его руки расстегивают крючки на ее платье.
— Что вы делаете?
— Вы вся промокли, мисс, и простудитесь, если не снимете все это. Я оставлю на вас сорочку, но вам нужно согреться, а не то схватите лихорадку.
У Элизабет недостало сил сопротивляться.
В два счета Дуглас снял с нее платье и корсет, и теперь Элизабет стояла и дрожала в одной сорочке. Дуглас помог ей лечь на спину в постель и закутал в тяжелый плед.
Она уже наполовину спала, когда он задул лампу, и девушка почувствовала, как он опустился на сено рядом с ней. Ей показалось, будто он что-то сказал, но она не поняла, что именно. Тепло его тела подействовало на нее мгновенно. Оно было таким заманчивым, что она, сама того не сознавая, повернулась к Дугласу и спрятала голову на его крепкой и широкой груди. Он обнял ее, обдавая жаром своего тела, и девушка тихо и сладко вздохнула.
Убаюканная ровным биением мужского сердца у ее щеки, Элизабет перенеслась в объятия Морфея, так и не поняв, что тело, которое крепко прижимается к ней, совершенно нагое.
Глава 17
Всякий, кто знал Эйтни Маккиннон, не без оснований считал ее женщиной здравомыслящей. Она вырастила сына Родерика одна, без мужа, и он превратился в прекрасного молодого человека, такого же сильного, как отец, такого же умного, как мать, и настолько красивого, что он кружил головы всем женщинам от шестнадцати до шестидесяти лет. Когда ее муж неожиданно умер от лихорадки спустя всего четыре месяца после появления на свет Родерика, Эйтни оставила материк вместе с грустными воспоминаниями и вернулась туда, где родилась, — на остров Скай, чтобы вырастить сына, окруженная любовью и помощью своих родных и друзей.
Мало что могло удивить Эйтни. Она не могла бы прожить более полувека в Хайленде, не испив причитающейся ей чаши горестей. И все-таки Эйтни первой призналась бы, что она была поражена, когда однажды летним вечером глава клана Маккиннонов Йен Даб прибыл к дверям ее уютного домика в горной долине и попросил ее взять на воспитание его племянников, Дугласа и Йена, которые только что потеряли мать.
— Я старший брат их родителя, я буду теперь им отцом, — сказал глава клана, — но им требуется женщина терпеливая, с горячим и жертвенным сердцем, здравомыслящая, мудрая и выносливая.
Такая женщина, решил Йен Даб, как Эйтни.
Она поняла, что ей оказали честь, что ее выбрал сам глава клана, и охотно взяла на себя ответственность за двух сирот. Это было примерно два десятка лет тому назад. С тех пор она растила двух пареньков, как родных сыновей, видела, как Дуглас возмужал и превратился в человека несгибаемой доблести и чести, как он изо всех сил старался быть достойным памяти своего отца, которого никогда не знал. Йен был порывист, он всегда поступал по первому побуждению, не думая о последствиях. Дуглас был склонен к размышлениям, он всегда тщательно взвешивал все «за» и «против», прежде чем поступить так или иначе.
Здравомыслящий человек, он редко принимал сомнительные решения. Поэтому-то Эйтни, которая стояла сейчас в открытых дверях коровника, спрашивала себя, не обманывают ли ее глаза.
Солнце поднималось все выше. Она склонила голову набок. Вообще-то свет еще был неяркий, и час ранний, и ее глаза были уже не такими ясными, как когда-то, но она не могла ошибиться: Дуглас спал на сене, голый, как в миг своего появления на свет, и обнимал при этом девушку, к которой он, по его заявлению, не питал никаких чувств — ту самую девушку, которая, по его словам, тоже ничего к нему не испытывает.
Эйтни стояла в нерешительности, держа в руках корзину с грязным бельем. Медленная улыбка показалась на ее губах. Она размышляла, что ей делать при виде такой неловкой сцены. Конечно, можно было повернуться и уйти, но ведь на них может наткнуться всякий, кто окажется поблизости, и Дугласу пришлось бы все объяснить.
На самом деле, призналась Эйтни, ей было довольно любопытно узнать, почему исподнее Элизабет развешано на стропилах в доме, а парочка в коровнике висит друг на друге.
Она посмотрела на козу, которая просунула голову в дверь:
— Интересно, что же произошло здесь вчера вечером, а?
Коза заморгала и затрясла рогатой головой.
Наконец Эйтни покончила с размышлениями и решила просто кашлянуть. Это будет вежливо и деликатно, а если кашель их не разбудит, тогда она пустит в ход коровье ботало, что висит на стенке.
Эйтни тихонько кашлянула и, отступив, стала ждать.
Первым пошевелился Дуглас. Он всегда спал очень чутко и теперь медленно перевернулся на спину и, щурясь, посмотрел на стропила. Лежащая рядом с ним Элизабет крепко спала. Казалось, ее и пушками не разбудишь.
Эйтни подождала, пока Дуглас сел на сене, и заговорила:
— Повезло тебе, что вас нашла я, а не старуха Лилиас. Ей девяносто семь лет, она пережила пять восстаний, без посторонней помощи дала отпор четырем сторонникам Кромвеля, родила шестнадцать детей, схоронила троих мужей, но я совершенно уверена, что, увидев, как ты в чем мать родила лежишь в коровнике, она сыграла бы в ящик.
— Боже! — Дуглас нашарил плед и прикрылся. — Какого черта ты здесь делаешь в такую рань?
— Это я должна задать тебе такой вопрос, Дуглас Мак-киннон. Это ведь не я сижу здесь голышом, верно?
Дуглас нахмурился, встал и быстро обернул плед вокруг своих бедер. Несмотря на то что Эйтни была на добрых два десятка лет старше его и вытирала ему сопливый нос, когда он был мальчонкой, она не могла не признать, что он был прекрасным образчиком мужской красоты. Нетрудно понять, почему эта девушка увлеклась им.
Эйтни смотрела, как Дуглас провел рукой по волосам, бросив взгляд на все еще спящую Элизабет. В конце концов он заговорил почти шепотом:
— Крыша в коттедже протекла.
— И ты решил, что, развесив ее исподнее на стропилах, ты поможешь делу?
— Нет. — Мрачно сжав губы, Дуглас вывел Эйтни на солнечный свет. Его лицо было в отросшей за ночь щетине, волосы спутались и падали на глаза. Брови сдвинулись к переносице. — Это она повесила, чтобы защититься от дождя, пока я не пришел вечером.
— Ну что же, это объясняет, конечно, как обручи оказались привязанными к потолку, но почему ты решил раздеться донага…
— Огонь уже к тому времени погас, — прервал ее Дуглас. — Она озябла, промокла и вся дрожала. Я решил, что она заболеет, вот и попытался согреть ее теплом своего тела. Моя одежда тоже вымокла до нитки, иначе я не стал бы ее снимать.
Эйтни скептически подняла брови:
— Понятно.
— Ничего между нами не было. Ничего.
— Ну да, мальчик, но точно эти же слова заставили тебя жениться на этой девушке, когда ты проснулся в ее постели в прошлый раз.
Дуглас замолчал. Этого он не мог отрицать.
— Так зачем ты пришла? — спросил он наконец.
— Я обещала девушке, что возьму ее с собой на ручей нынче утром — постирать белье. — Эйтни указала на корзину, которая стояла на земле у ее ног. — Я думала, что к этому времени ты уже уедешь.
— Именно это я и собирался сделать до вчерашнего вечера. Теперь придется остаться и починить крышу.
— Само собой.
Эйтни долго смотрела на Дугласа, потом медленно покачала головой. Она решила, что свои мысли лучше держать при себе.
— Ладно, я возьму девушку с собой на ручей. У нее будет чем заняться, пока ты чинишь крышу. Пойдем, собери грязное и найди, чем получше прикрыться, пока я ее разбужу.
— Вы уже кончили топтать одеяла, мисс? А, мисс?
Элизабет хотя и слышала краем уха Эйтни, но оставила ее слова без внимания. Босая, она стояла по икры в мыльной воде в лохани, юбки ее были заткнуты за пояс, и она прилежно изучала местный ландшафт, на переднем плане которого Дуглас стоял на коньке крыши, в одном килте.
Святые небеса, этот человек сложен как бог!
Как ни ужасалась собственному поведению Элизабет, она снова и снова поглядывала на горца. Она говорила себе, что дело вовсе не в том, что он ей приглянулся. Нет, она просто очарована его ладной работой, тем, как он по старинке кладет крышу из одинаково нарезанных кусков дерна, поросшего болотной травой и вереском.
Но в глубине души Элизабет знала, что очарована силой, которую выдавали его движения, тем, как от солнечного света при движении играли мышцы его плоского живота, и каждый мускул выделялся, точно массивный камень.
Что это такое с ней происходит? Она и вправду не в состоянии оторвать от него глаз. Невероятно!
Мало что могло удивить Эйтни. Она не могла бы прожить более полувека в Хайленде, не испив причитающейся ей чаши горестей. И все-таки Эйтни первой призналась бы, что она была поражена, когда однажды летним вечером глава клана Маккиннонов Йен Даб прибыл к дверям ее уютного домика в горной долине и попросил ее взять на воспитание его племянников, Дугласа и Йена, которые только что потеряли мать.
— Я старший брат их родителя, я буду теперь им отцом, — сказал глава клана, — но им требуется женщина терпеливая, с горячим и жертвенным сердцем, здравомыслящая, мудрая и выносливая.
Такая женщина, решил Йен Даб, как Эйтни.
Она поняла, что ей оказали честь, что ее выбрал сам глава клана, и охотно взяла на себя ответственность за двух сирот. Это было примерно два десятка лет тому назад. С тех пор она растила двух пареньков, как родных сыновей, видела, как Дуглас возмужал и превратился в человека несгибаемой доблести и чести, как он изо всех сил старался быть достойным памяти своего отца, которого никогда не знал. Йен был порывист, он всегда поступал по первому побуждению, не думая о последствиях. Дуглас был склонен к размышлениям, он всегда тщательно взвешивал все «за» и «против», прежде чем поступить так или иначе.
Здравомыслящий человек, он редко принимал сомнительные решения. Поэтому-то Эйтни, которая стояла сейчас в открытых дверях коровника, спрашивала себя, не обманывают ли ее глаза.
Солнце поднималось все выше. Она склонила голову набок. Вообще-то свет еще был неяркий, и час ранний, и ее глаза были уже не такими ясными, как когда-то, но она не могла ошибиться: Дуглас спал на сене, голый, как в миг своего появления на свет, и обнимал при этом девушку, к которой он, по его заявлению, не питал никаких чувств — ту самую девушку, которая, по его словам, тоже ничего к нему не испытывает.
Эйтни стояла в нерешительности, держа в руках корзину с грязным бельем. Медленная улыбка показалась на ее губах. Она размышляла, что ей делать при виде такой неловкой сцены. Конечно, можно было повернуться и уйти, но ведь на них может наткнуться всякий, кто окажется поблизости, и Дугласу пришлось бы все объяснить.
На самом деле, призналась Эйтни, ей было довольно любопытно узнать, почему исподнее Элизабет развешано на стропилах в доме, а парочка в коровнике висит друг на друге.
Она посмотрела на козу, которая просунула голову в дверь:
— Интересно, что же произошло здесь вчера вечером, а?
Коза заморгала и затрясла рогатой головой.
Наконец Эйтни покончила с размышлениями и решила просто кашлянуть. Это будет вежливо и деликатно, а если кашель их не разбудит, тогда она пустит в ход коровье ботало, что висит на стенке.
Эйтни тихонько кашлянула и, отступив, стала ждать.
Первым пошевелился Дуглас. Он всегда спал очень чутко и теперь медленно перевернулся на спину и, щурясь, посмотрел на стропила. Лежащая рядом с ним Элизабет крепко спала. Казалось, ее и пушками не разбудишь.
Эйтни подождала, пока Дуглас сел на сене, и заговорила:
— Повезло тебе, что вас нашла я, а не старуха Лилиас. Ей девяносто семь лет, она пережила пять восстаний, без посторонней помощи дала отпор четырем сторонникам Кромвеля, родила шестнадцать детей, схоронила троих мужей, но я совершенно уверена, что, увидев, как ты в чем мать родила лежишь в коровнике, она сыграла бы в ящик.
— Боже! — Дуглас нашарил плед и прикрылся. — Какого черта ты здесь делаешь в такую рань?
— Это я должна задать тебе такой вопрос, Дуглас Мак-киннон. Это ведь не я сижу здесь голышом, верно?
Дуглас нахмурился, встал и быстро обернул плед вокруг своих бедер. Несмотря на то что Эйтни была на добрых два десятка лет старше его и вытирала ему сопливый нос, когда он был мальчонкой, она не могла не признать, что он был прекрасным образчиком мужской красоты. Нетрудно понять, почему эта девушка увлеклась им.
Эйтни смотрела, как Дуглас провел рукой по волосам, бросив взгляд на все еще спящую Элизабет. В конце концов он заговорил почти шепотом:
— Крыша в коттедже протекла.
— И ты решил, что, развесив ее исподнее на стропилах, ты поможешь делу?
— Нет. — Мрачно сжав губы, Дуглас вывел Эйтни на солнечный свет. Его лицо было в отросшей за ночь щетине, волосы спутались и падали на глаза. Брови сдвинулись к переносице. — Это она повесила, чтобы защититься от дождя, пока я не пришел вечером.
— Ну что же, это объясняет, конечно, как обручи оказались привязанными к потолку, но почему ты решил раздеться донага…
— Огонь уже к тому времени погас, — прервал ее Дуглас. — Она озябла, промокла и вся дрожала. Я решил, что она заболеет, вот и попытался согреть ее теплом своего тела. Моя одежда тоже вымокла до нитки, иначе я не стал бы ее снимать.
Эйтни скептически подняла брови:
— Понятно.
— Ничего между нами не было. Ничего.
— Ну да, мальчик, но точно эти же слова заставили тебя жениться на этой девушке, когда ты проснулся в ее постели в прошлый раз.
Дуглас замолчал. Этого он не мог отрицать.
— Так зачем ты пришла? — спросил он наконец.
— Я обещала девушке, что возьму ее с собой на ручей нынче утром — постирать белье. — Эйтни указала на корзину, которая стояла на земле у ее ног. — Я думала, что к этому времени ты уже уедешь.
— Именно это я и собирался сделать до вчерашнего вечера. Теперь придется остаться и починить крышу.
— Само собой.
Эйтни долго смотрела на Дугласа, потом медленно покачала головой. Она решила, что свои мысли лучше держать при себе.
— Ладно, я возьму девушку с собой на ручей. У нее будет чем заняться, пока ты чинишь крышу. Пойдем, собери грязное и найди, чем получше прикрыться, пока я ее разбужу.
— Вы уже кончили топтать одеяла, мисс? А, мисс?
Элизабет хотя и слышала краем уха Эйтни, но оставила ее слова без внимания. Босая, она стояла по икры в мыльной воде в лохани, юбки ее были заткнуты за пояс, и она прилежно изучала местный ландшафт, на переднем плане которого Дуглас стоял на коньке крыши, в одном килте.
Святые небеса, этот человек сложен как бог!
Как ни ужасалась собственному поведению Элизабет, она снова и снова поглядывала на горца. Она говорила себе, что дело вовсе не в том, что он ей приглянулся. Нет, она просто очарована его ладной работой, тем, как он по старинке кладет крышу из одинаково нарезанных кусков дерна, поросшего болотной травой и вереском.
Но в глубине души Элизабет знала, что очарована силой, которую выдавали его движения, тем, как от солнечного света при движении играли мышцы его плоского живота, и каждый мускул выделялся, точно массивный камень.
Что это такое с ней происходит? Она и вправду не в состоянии оторвать от него глаз. Невероятно!