Элизабет была на удивление спокойной, когда они продолжили свой путь по холмам и обширным пастбищам в долинах, вдоль которых тянулись стены, сложенные из камней без всякого раствора. Казалось, им не будет конца.
— О чем задумались, мисс? — спросил в конце концов Дуглас.
Элизабет глубоко вздохнула:
— Я думаю о том, что никогда прежде мне не приходилось видеть смерть так близко. Я вообще никогда не сталкивалась со смертью, разве что когда умерла моя бабушка Минна. Мне было тогда семь лет, а ей девяносто, и мы знали, что ее конец близок. Но это… это совсем другое дело.
— Мне это хорошо знакомо: один человек ненавидит другого, клан восстает на клан… шотландец идет против сакса. Как это отвратительно.
Некоторое время они ехали в молчании. Потом Дуглас заговорил, но уже о другом:
— А вам не хочется узнать что-нибудь об острове Скай до того, как мы туда приедем? Ведь Шотландия сильно отличается от тех краев, в которых вы привыкли жить.
— Я уже начинаю это понимать. — Они проехали еще какое-то время, лошади уверенно ступали по каменистой неровной тропе. Наконец Элизабет сказала: — Расскажите, что у вас за дом, где мы будем жить.
Сначала Дуглас хотел сказать ей правду, — что он вовсе не простой скотовод, за которого она его принимает, а предводитель клана Маккиннонов, племянник его главы и владелец замка Дьюнакен, хотя бы номинально.
Но он не мог этого сказать ей ни под каким видом. Он заключил договор с герцогом о том, что все, принадлежащее ему по праву рождения, будет ему возвращено.
Поэтому Дуглас ответил ей единственно возможным образом:
— Мой надел невелик, мисс. Не сравнить с Дрейтон-Холлом. Но зимой в моем доме тепло и уютно, и есть все, что нужно для жизни. Построил его мой прапрадед, чтобы поселиться там со своей молодой женой; стоит дом в долине, вдали от моря. Холмы, что окружают его, поросли вереском, а позади бежит ручей. Туман, постоянный житель острова Скай, почти каждое утро приветствует вас за окном, а по вечерам желает вам доброй ночи.
— Звучит мило. — Любовь, которую горец питал к своей родине, смягчила его голос и затуманила глаза. — Я никогда не спрашивала о ваших родных. Как вы их называете? Своим кланом?
— Клан и родня — это совершенно разные степени родства, мисс. Клан Маккиннонов может насчитывать несколько тысяч человек, а из родни остался только я. — Дуглас помолчал. — Мне сказали, что мой младший брат, Йен, убит при Куллодене.
— И больше у вас никого нет? Родителей? Сестер? — Элизабет просто представить себе не могла, как можно жить без такой многолюдной семьи, как у нее, без смеха, без размолвок, которые случаются даже между любящими людьми.
— У любого Маккиннона всегда есть друзья. Мою мать звали Нора Маккиннон, она умерла, когда родилась моя единственная сестра, которую тоже назвали Норой. Одну за другой их за несколько дней унесла лихорадка. С тех пор, как мне исполнилось три года, я не видел своего отца. Его выслали во Францию после восстания якобитов в 1715 году.
— Он так и не вернулся?
— Он дважды возвращался в Шотландию, но мне ни разу не довелось его повидать — слишком это было для него опасно, его могли схватить. Мне сказали, что он умер совсем недавно, в этом году, и погребен где-то во Франции.
Элизабет опустила глаза.
— Как жаль.
— Здесь не о чем жалеть, мисс. Мой отец и брат оба умерли, сражаясь за то, во что верили.
— Они были якобитами?
— В полном смысле этого слова.
— А те люди, что напали на меня, тоже якобиты?
Дуглас устыдился поведения соотечественников.
— Это так, только вы не сравнивайте этих негодяев с такими, как мой отец. Прежние якобиты были людьми совсем иного сорта. Мой отец и такие, как он, знали, за что они борются, и следовали зову своей шотландской чести. Эти же, нынешние… — он запнулся, ища подходящее слово, — это люди самого худшего разбора.
— А вы, Дуглас, тоже якобит?
Горец взглянул на нее:
— Прежде всего я шотландец. Мой долг и честь всегда велят мне поступать так, как пристало шотландцу.
Если она и заметила, что он на самом деле не ответил на ее вопрос, то и виду не подала.
На ночлег они остановились в маленьком трактире на. окраине крошечной деревушки в Лоуленде — южной части Шотландии. Дом с побеленными стенами под соломенной крышей назывался «Пастушья хижина» и принадлежал супружеской паре. Жена была шотландкой, муж — англичанином. Сочетание было необычным, и Дуглас знал, что вопросов им задавать не станут и что двое путешественников не вызовут никаких подозрений.
Когда они вошли в тускло освещенный трактир, их встретила хозяйка.
— Ах ты Господи, неужто это Дуглас Даб Маккиннон заехал так далеко от острова Скай, чтобы попробовать моей стряпни? — На своем пышном бедре она держала поднос, прядь мягких каштановых волос падала ей на глаза, и улыбка у нее была дружеская и теплая, как огонь, пылающий в каменном очаге у нее за спиной. — Давненько вы, Маккиннон, не бывали у нас.
Дуглас улыбнулся:
— А вы недурно выглядите, Мэри Хетериштон. Ваш муж Том вас не обижает?
— Еще чего выдумали! Не обращайся он со мной как следует, вы же знаете — я бы хорошенько стукнула его по голове, это уж точно.
Дуглас рассмеялся мощным гортанным смехом, синие глаза заблестели. Элизабет не могла не заметить, что, разговаривая со своими соотечественниками, Дуглас легко переходил на родной язык, и его речь попахивала гэль-ским, точно дымком.
— Ну так что, Маккиннон, вам с девушкой нужна комната на ночь, да?
— Две комнаты, — ответила Элизабет прежде, чем Дуглас успел раскрыть рот.
Мэри удивленно подняла брови.
Дуглас сказал:
— Да, две комнаты, Мэри, если они у вас есть.
— Боюсь, что нынче ночью народу у нас многовато. Только и остался, что чердак. — И она поглядела на Элизабет. — Там две смежные комнатки, мисс, на самой верхотуре. Кровать там только одна, но если хотите, Дуглас, мы принесем вам складную койку, и вы будете спать в боковушке.
— Вот и чудесно, Мэри. Мы и поужинаем там, если это не слишком вас затруднит.
— Ах, Маккиннон, какие могут быть затруднения. На кухне есть вареные овощи и хаггис, есть и овсяные лепешки с пылу с жару. Где чердак, вы знаете. Так что ступайте туда вместе со своей девушкой, а я мигом принесу вам поужинать.
— Простите меня, миссис Хетерингтон, — сказала тут Элизабет, останавливая шотландку на полпути к кухне. — Нельзя ли принести наверх ванну?
Мэри глянула на Дугласа:
— Ванну? А у нас нет…
— Мэри, мы ехали весь день и очень грязные, так что если вы дадите нам помыться, буду вам очень признателен.
Мэри улыбнулась:
— Ладно, найдем что-нибудь.
Она ушла. Элизабет заметила, что она босая и что ее юбки метут земляной пол, выстланный травой и камышом, от которых пахло свежестью. Дуглас жестом предложил Элизабет подняться наверх по узенькой лестнице, в углу общей комнаты. В кромешной тьме Элизабет споткнулась и ухватилась за руку Дугласа. Поднявшись наверх, он открыл дверь в просторную комнату под самой крышей.
Перед каменным очагом стояли небольшая скамья и два стула. За дверью была еще комната с кроватью под балдахином и умывальником. Хотя обстановка была скудной, комната выглядела чистой и уютной, в ней тоже пахло травами. Впрочем, проведя целый день в седле, Элизабет могла бы по необходимости выспаться и в сарае.
Дуглас опустился на колени перед очагом, чтобы развести огонь. Вскоре комната осветилась неярким пламенем, отблески которого мерцали и плясали на беленых стенах.
Вскоре появилась Мэри с подносом, уставленным тарелками с едой, над которыми поднимался восхитительно пахнущий парок.
— Я поставила греться воду для мытья, барышня, и послала малого поискать для вас лохань. А пока вы поужинаете и напьетесь чаю. И еще я принесла вам кусок верескового мыла и овсяной муки помыться.
— Благодарю вас.
— Дуглас, — продолжала Мэри, — к сожалению, эта сука-терьерша решила ощениться на койке-то. Щерит зубы на каждого, кто подойдет поближе. У меня много шерстяных пледов, так что вы можете положить их на коврик у огня и лечь там.
— Этого вполне хватит, Мэри.
Когда хозяйка ушла, Дуглас сел рядом с Элизабет за стол, стоявший у огня.
Элизабет рассматривала поднос с ужином.
— Что это за блюдо — хаггис?
Дуглас взял на вилку кусок варева, больше всего напоминающего студень.
— Я вам скажу, но только после того, как вы попробуете.
И он предложил первый кусочек насторожившейся Элизабет. Она медленно прожевала его, чтобы распробовать, потом, проглотила и сказала, кивнув головой:
— Это что-то пряное и немного зернистое, но впрямь очень вкусное. Немного похоже на колбасу. — И она взяла второй кусочек.
Дуглас улыбнулся:
— Я рад, что вам понравилось, мисс. Большая часть саксов считает, что хаггис — пища бедняков и бродяг. На самом же деле это плод находчивости шотландца, когда в трудные времена, чтобы выжить, приходится пускать в ход не только баранью ногу. Чтобы приготовить хаггис, нужно взять немного овсяной муки и…
— Прошу вас, не надо. — Элизабет слегка улыбнулась. — Не рассказывайте. Мне кажется, это одна из тех вещей, которые лучше оставить недосказанными.
Пока они ужинали, в комнату внесли огромную деревянную лохань, в которой Мэри явно стирала белье. Малый вылил туда несколько ведер горячей воды, кивнул и вышел. Элизабет повернулась к Дугласу, который все еще сидел и грелся у огня.
— А теперь мне э-э-э… хотелось бы принять ванну.
Дугласу было очень славно с ней за ужином. Он и забыл, что теперь ему следует оставить ее одну. И он напомнил себе, что нельзя допускать, чтобы ему с ней было хорошо.
— Вам хватит одного часа? Завтра нам предстоит долгое путешествие, так что лучше лечь пораньше.
Элизабет кивнула:
— Благодарю вас, часа мне вполне хватит.
Он уже был в дверях, когда она вдруг его окликнула:
— Дуглас!
— Да, мисс?
— Нельзя ли… нельзя ли попросить вас помочь мне, пока вы не ушли?
— В чем дело, мисс?
Элизабет почувствовала, как щеки у нее зарделись.
— Моя камеристка не поехала со мной. Ей, по-видимому, не хотелось расставаться с удобствами. Дульси немолода, и я ничего не имею против того, чтобы самой о себе заботиться. Но утром она зашнуровала на мне корсет и, кажется, завязала шнуровку своим прославленным тайным узлом, справиться с которым под силу только ей. Вряд ли я сумею развязать его.
— Понятно.
Дуглас снова вошел в комнату и закрыл за собой дверь.
— Ну что же, посмотрим, что можно сделать.
Элизабет и в голову не пришло позвать Мэри. Она повернулась, скрыв свои пылающие щеки, и быстро расстегнула пуговицы амазонки. Она нервничала, пальцы у нее дрожали, она с трудом владела собой, но в конце концов девушке удалось расстегнуть все пуговицы на жакете и снять его, а потом и батистовую блузку. Она развязала тесемки, на которых держались юбки, и они упали на пол. После чего она опять повернулась к Дугласу. Увидев смущенную Элизабет, озаренную пламенем очага, Дуглас почувствовал, как в груди у него сперло дыхание. Элизабет была воплощением красоты. На ней не было ничего, кроме тонкой батистовой сорочки и белых чулок с подвязками над коленями. Корсет, от которого она хотела освободиться с его помощью, стягивал ее талию в рюмочку и придавал груди еще большую пышность.
Господи, как же она хороша!
Элизабет подошла к нему, перекинув через плечо свои длинные рыжие волосы. Ее шея и плечи над корсетом были белы и на ощупь мягки, как шелк. Он заметил, что она вздрогнула от его прикосновения, что мурашки побежали у нее по шее, и его охватило одно-единственное желание: узнать, каково прикоснуться губами к покрытому гусиной кожей телу девушки.
Дугласу пришлось изрядно повозиться, развязывая узел на спине Элизабет. Сначала он потянул за кончик тесьмы, но тщетно. Попробовал потянуть за другой, но узел не поддавался. Дуглас понял, что нужно подойти поближе. Он опустился на колени, и теперь его глаза оказались на одном уровне с ее округлыми ягодицами, прикрытыми всего лишь тонкой льняной сорочкой.
Напряжение, возникшее между ними, нарастало. Дуглас все тянул и тянул за концы тесьмы, но у него ничего не получалось:
— Господи, да что же это за узел такой?
— Там есть какая-то хитрость. Но поскольку я никогда не развязывала его сама, я ее не знаю.
Дуглас еще некоторое время повозился с узлом и так увлекся, пытаясь развязать его, что не заметил, как его рука легла на бедро Элизабет.
Но девушка это почувствовала и встрепенулась.
С самого ее появления на свет чужие руки заботились об интимных сторонах ее жизни. Одевали ее, купали, даже расчесывали ей волосы, и она привыкла к этому. Но сейчас впервые за всю ее двадцатичетырехлетнюю жизнь к ней бесцеремонно прикасался мужчина. Но это ее не встревожило и не шокировало, у нее просто сильно забилось сердце.
— Может быть, лучше позвать Мэри?
Напряжение, возникшее между ними, стало таким явственным, таким осязаемым, что казалось живым и дышащим.
— Нет, и ей здесь не управиться.
— Да, черт его побери!
И прежде чем Элизабет успела обернуться и посмотреть, что происходит, Дуглас вытащил нож, который носил за чулком, и перерезал упрямую шнуровку.
Корсет упал на пол.
Элизабет повернулась к Дугласу, оставшись только в тонкой летней сорочке. Щеки ее пылали, глаза были широко раскрыты. Дуглас медленно втянул в себя воздух и затаил дыхание, глядя на ее рот, на полную нижнюю губку. Он помнил, какова эта губка на вкус, ведь Элизабет поцеловала его. Его охватило почти непреодолимое желание снова ощутить ее губы на своих губах. Он даже шагнул к ней, и когда она не сделала попытки отойти, понял, что, если он поцелует ее прямо сейчас, она не станет противиться.
И еще он знал, что не сможет ограничиться одним лишь поцелуем.
Дуглас отошел.
— Пока вы принимаете ванну, я буду внизу. Вернусь через час.
Не оглядываясь, он повернулся и вышел, притворив за собой дверь.
Он вернулся ровно через час.
Оказалось, что Элизабет все еще сидит в лохани с водой.
Глава 11
— О чем задумались, мисс? — спросил в конце концов Дуглас.
Элизабет глубоко вздохнула:
— Я думаю о том, что никогда прежде мне не приходилось видеть смерть так близко. Я вообще никогда не сталкивалась со смертью, разве что когда умерла моя бабушка Минна. Мне было тогда семь лет, а ей девяносто, и мы знали, что ее конец близок. Но это… это совсем другое дело.
— Мне это хорошо знакомо: один человек ненавидит другого, клан восстает на клан… шотландец идет против сакса. Как это отвратительно.
Некоторое время они ехали в молчании. Потом Дуглас заговорил, но уже о другом:
— А вам не хочется узнать что-нибудь об острове Скай до того, как мы туда приедем? Ведь Шотландия сильно отличается от тех краев, в которых вы привыкли жить.
— Я уже начинаю это понимать. — Они проехали еще какое-то время, лошади уверенно ступали по каменистой неровной тропе. Наконец Элизабет сказала: — Расскажите, что у вас за дом, где мы будем жить.
Сначала Дуглас хотел сказать ей правду, — что он вовсе не простой скотовод, за которого она его принимает, а предводитель клана Маккиннонов, племянник его главы и владелец замка Дьюнакен, хотя бы номинально.
Но он не мог этого сказать ей ни под каким видом. Он заключил договор с герцогом о том, что все, принадлежащее ему по праву рождения, будет ему возвращено.
Поэтому Дуглас ответил ей единственно возможным образом:
— Мой надел невелик, мисс. Не сравнить с Дрейтон-Холлом. Но зимой в моем доме тепло и уютно, и есть все, что нужно для жизни. Построил его мой прапрадед, чтобы поселиться там со своей молодой женой; стоит дом в долине, вдали от моря. Холмы, что окружают его, поросли вереском, а позади бежит ручей. Туман, постоянный житель острова Скай, почти каждое утро приветствует вас за окном, а по вечерам желает вам доброй ночи.
— Звучит мило. — Любовь, которую горец питал к своей родине, смягчила его голос и затуманила глаза. — Я никогда не спрашивала о ваших родных. Как вы их называете? Своим кланом?
— Клан и родня — это совершенно разные степени родства, мисс. Клан Маккиннонов может насчитывать несколько тысяч человек, а из родни остался только я. — Дуглас помолчал. — Мне сказали, что мой младший брат, Йен, убит при Куллодене.
— И больше у вас никого нет? Родителей? Сестер? — Элизабет просто представить себе не могла, как можно жить без такой многолюдной семьи, как у нее, без смеха, без размолвок, которые случаются даже между любящими людьми.
— У любого Маккиннона всегда есть друзья. Мою мать звали Нора Маккиннон, она умерла, когда родилась моя единственная сестра, которую тоже назвали Норой. Одну за другой их за несколько дней унесла лихорадка. С тех пор, как мне исполнилось три года, я не видел своего отца. Его выслали во Францию после восстания якобитов в 1715 году.
— Он так и не вернулся?
— Он дважды возвращался в Шотландию, но мне ни разу не довелось его повидать — слишком это было для него опасно, его могли схватить. Мне сказали, что он умер совсем недавно, в этом году, и погребен где-то во Франции.
Элизабет опустила глаза.
— Как жаль.
— Здесь не о чем жалеть, мисс. Мой отец и брат оба умерли, сражаясь за то, во что верили.
— Они были якобитами?
— В полном смысле этого слова.
— А те люди, что напали на меня, тоже якобиты?
Дуглас устыдился поведения соотечественников.
— Это так, только вы не сравнивайте этих негодяев с такими, как мой отец. Прежние якобиты были людьми совсем иного сорта. Мой отец и такие, как он, знали, за что они борются, и следовали зову своей шотландской чести. Эти же, нынешние… — он запнулся, ища подходящее слово, — это люди самого худшего разбора.
— А вы, Дуглас, тоже якобит?
Горец взглянул на нее:
— Прежде всего я шотландец. Мой долг и честь всегда велят мне поступать так, как пристало шотландцу.
Если она и заметила, что он на самом деле не ответил на ее вопрос, то и виду не подала.
На ночлег они остановились в маленьком трактире на. окраине крошечной деревушки в Лоуленде — южной части Шотландии. Дом с побеленными стенами под соломенной крышей назывался «Пастушья хижина» и принадлежал супружеской паре. Жена была шотландкой, муж — англичанином. Сочетание было необычным, и Дуглас знал, что вопросов им задавать не станут и что двое путешественников не вызовут никаких подозрений.
Когда они вошли в тускло освещенный трактир, их встретила хозяйка.
— Ах ты Господи, неужто это Дуглас Даб Маккиннон заехал так далеко от острова Скай, чтобы попробовать моей стряпни? — На своем пышном бедре она держала поднос, прядь мягких каштановых волос падала ей на глаза, и улыбка у нее была дружеская и теплая, как огонь, пылающий в каменном очаге у нее за спиной. — Давненько вы, Маккиннон, не бывали у нас.
Дуглас улыбнулся:
— А вы недурно выглядите, Мэри Хетериштон. Ваш муж Том вас не обижает?
— Еще чего выдумали! Не обращайся он со мной как следует, вы же знаете — я бы хорошенько стукнула его по голове, это уж точно.
Дуглас рассмеялся мощным гортанным смехом, синие глаза заблестели. Элизабет не могла не заметить, что, разговаривая со своими соотечественниками, Дуглас легко переходил на родной язык, и его речь попахивала гэль-ским, точно дымком.
— Ну так что, Маккиннон, вам с девушкой нужна комната на ночь, да?
— Две комнаты, — ответила Элизабет прежде, чем Дуглас успел раскрыть рот.
Мэри удивленно подняла брови.
Дуглас сказал:
— Да, две комнаты, Мэри, если они у вас есть.
— Боюсь, что нынче ночью народу у нас многовато. Только и остался, что чердак. — И она поглядела на Элизабет. — Там две смежные комнатки, мисс, на самой верхотуре. Кровать там только одна, но если хотите, Дуглас, мы принесем вам складную койку, и вы будете спать в боковушке.
— Вот и чудесно, Мэри. Мы и поужинаем там, если это не слишком вас затруднит.
— Ах, Маккиннон, какие могут быть затруднения. На кухне есть вареные овощи и хаггис, есть и овсяные лепешки с пылу с жару. Где чердак, вы знаете. Так что ступайте туда вместе со своей девушкой, а я мигом принесу вам поужинать.
— Простите меня, миссис Хетерингтон, — сказала тут Элизабет, останавливая шотландку на полпути к кухне. — Нельзя ли принести наверх ванну?
Мэри глянула на Дугласа:
— Ванну? А у нас нет…
— Мэри, мы ехали весь день и очень грязные, так что если вы дадите нам помыться, буду вам очень признателен.
Мэри улыбнулась:
— Ладно, найдем что-нибудь.
Она ушла. Элизабет заметила, что она босая и что ее юбки метут земляной пол, выстланный травой и камышом, от которых пахло свежестью. Дуглас жестом предложил Элизабет подняться наверх по узенькой лестнице, в углу общей комнаты. В кромешной тьме Элизабет споткнулась и ухватилась за руку Дугласа. Поднявшись наверх, он открыл дверь в просторную комнату под самой крышей.
Перед каменным очагом стояли небольшая скамья и два стула. За дверью была еще комната с кроватью под балдахином и умывальником. Хотя обстановка была скудной, комната выглядела чистой и уютной, в ней тоже пахло травами. Впрочем, проведя целый день в седле, Элизабет могла бы по необходимости выспаться и в сарае.
Дуглас опустился на колени перед очагом, чтобы развести огонь. Вскоре комната осветилась неярким пламенем, отблески которого мерцали и плясали на беленых стенах.
Вскоре появилась Мэри с подносом, уставленным тарелками с едой, над которыми поднимался восхитительно пахнущий парок.
— Я поставила греться воду для мытья, барышня, и послала малого поискать для вас лохань. А пока вы поужинаете и напьетесь чаю. И еще я принесла вам кусок верескового мыла и овсяной муки помыться.
— Благодарю вас.
— Дуглас, — продолжала Мэри, — к сожалению, эта сука-терьерша решила ощениться на койке-то. Щерит зубы на каждого, кто подойдет поближе. У меня много шерстяных пледов, так что вы можете положить их на коврик у огня и лечь там.
— Этого вполне хватит, Мэри.
Когда хозяйка ушла, Дуглас сел рядом с Элизабет за стол, стоявший у огня.
Элизабет рассматривала поднос с ужином.
— Что это за блюдо — хаггис?
Дуглас взял на вилку кусок варева, больше всего напоминающего студень.
— Я вам скажу, но только после того, как вы попробуете.
И он предложил первый кусочек насторожившейся Элизабет. Она медленно прожевала его, чтобы распробовать, потом, проглотила и сказала, кивнув головой:
— Это что-то пряное и немного зернистое, но впрямь очень вкусное. Немного похоже на колбасу. — И она взяла второй кусочек.
Дуглас улыбнулся:
— Я рад, что вам понравилось, мисс. Большая часть саксов считает, что хаггис — пища бедняков и бродяг. На самом же деле это плод находчивости шотландца, когда в трудные времена, чтобы выжить, приходится пускать в ход не только баранью ногу. Чтобы приготовить хаггис, нужно взять немного овсяной муки и…
— Прошу вас, не надо. — Элизабет слегка улыбнулась. — Не рассказывайте. Мне кажется, это одна из тех вещей, которые лучше оставить недосказанными.
Пока они ужинали, в комнату внесли огромную деревянную лохань, в которой Мэри явно стирала белье. Малый вылил туда несколько ведер горячей воды, кивнул и вышел. Элизабет повернулась к Дугласу, который все еще сидел и грелся у огня.
— А теперь мне э-э-э… хотелось бы принять ванну.
Дугласу было очень славно с ней за ужином. Он и забыл, что теперь ему следует оставить ее одну. И он напомнил себе, что нельзя допускать, чтобы ему с ней было хорошо.
— Вам хватит одного часа? Завтра нам предстоит долгое путешествие, так что лучше лечь пораньше.
Элизабет кивнула:
— Благодарю вас, часа мне вполне хватит.
Он уже был в дверях, когда она вдруг его окликнула:
— Дуглас!
— Да, мисс?
— Нельзя ли… нельзя ли попросить вас помочь мне, пока вы не ушли?
— В чем дело, мисс?
Элизабет почувствовала, как щеки у нее зарделись.
— Моя камеристка не поехала со мной. Ей, по-видимому, не хотелось расставаться с удобствами. Дульси немолода, и я ничего не имею против того, чтобы самой о себе заботиться. Но утром она зашнуровала на мне корсет и, кажется, завязала шнуровку своим прославленным тайным узлом, справиться с которым под силу только ей. Вряд ли я сумею развязать его.
— Понятно.
Дуглас снова вошел в комнату и закрыл за собой дверь.
— Ну что же, посмотрим, что можно сделать.
Элизабет и в голову не пришло позвать Мэри. Она повернулась, скрыв свои пылающие щеки, и быстро расстегнула пуговицы амазонки. Она нервничала, пальцы у нее дрожали, она с трудом владела собой, но в конце концов девушке удалось расстегнуть все пуговицы на жакете и снять его, а потом и батистовую блузку. Она развязала тесемки, на которых держались юбки, и они упали на пол. После чего она опять повернулась к Дугласу. Увидев смущенную Элизабет, озаренную пламенем очага, Дуглас почувствовал, как в груди у него сперло дыхание. Элизабет была воплощением красоты. На ней не было ничего, кроме тонкой батистовой сорочки и белых чулок с подвязками над коленями. Корсет, от которого она хотела освободиться с его помощью, стягивал ее талию в рюмочку и придавал груди еще большую пышность.
Господи, как же она хороша!
Элизабет подошла к нему, перекинув через плечо свои длинные рыжие волосы. Ее шея и плечи над корсетом были белы и на ощупь мягки, как шелк. Он заметил, что она вздрогнула от его прикосновения, что мурашки побежали у нее по шее, и его охватило одно-единственное желание: узнать, каково прикоснуться губами к покрытому гусиной кожей телу девушки.
Дугласу пришлось изрядно повозиться, развязывая узел на спине Элизабет. Сначала он потянул за кончик тесьмы, но тщетно. Попробовал потянуть за другой, но узел не поддавался. Дуглас понял, что нужно подойти поближе. Он опустился на колени, и теперь его глаза оказались на одном уровне с ее округлыми ягодицами, прикрытыми всего лишь тонкой льняной сорочкой.
Напряжение, возникшее между ними, нарастало. Дуглас все тянул и тянул за концы тесьмы, но у него ничего не получалось:
— Господи, да что же это за узел такой?
— Там есть какая-то хитрость. Но поскольку я никогда не развязывала его сама, я ее не знаю.
Дуглас еще некоторое время повозился с узлом и так увлекся, пытаясь развязать его, что не заметил, как его рука легла на бедро Элизабет.
Но девушка это почувствовала и встрепенулась.
С самого ее появления на свет чужие руки заботились об интимных сторонах ее жизни. Одевали ее, купали, даже расчесывали ей волосы, и она привыкла к этому. Но сейчас впервые за всю ее двадцатичетырехлетнюю жизнь к ней бесцеремонно прикасался мужчина. Но это ее не встревожило и не шокировало, у нее просто сильно забилось сердце.
— Может быть, лучше позвать Мэри?
Напряжение, возникшее между ними, стало таким явственным, таким осязаемым, что казалось живым и дышащим.
— Нет, и ей здесь не управиться.
— Да, черт его побери!
И прежде чем Элизабет успела обернуться и посмотреть, что происходит, Дуглас вытащил нож, который носил за чулком, и перерезал упрямую шнуровку.
Корсет упал на пол.
Элизабет повернулась к Дугласу, оставшись только в тонкой летней сорочке. Щеки ее пылали, глаза были широко раскрыты. Дуглас медленно втянул в себя воздух и затаил дыхание, глядя на ее рот, на полную нижнюю губку. Он помнил, какова эта губка на вкус, ведь Элизабет поцеловала его. Его охватило почти непреодолимое желание снова ощутить ее губы на своих губах. Он даже шагнул к ней, и когда она не сделала попытки отойти, понял, что, если он поцелует ее прямо сейчас, она не станет противиться.
И еще он знал, что не сможет ограничиться одним лишь поцелуем.
Дуглас отошел.
— Пока вы принимаете ванну, я буду внизу. Вернусь через час.
Не оглядываясь, он повернулся и вышел, притворив за собой дверь.
Он вернулся ровно через час.
Оказалось, что Элизабет все еще сидит в лохани с водой.
Глава 11
Элизабет пошевелилась и открыла затуманенные глаза. Огонь медленно догорал в очаге. Тени поднимались и опадали на стенах комнаты вместе со слабыми всплесками пламени. Элизабет окружал покой, и поначалу ей показалось, что она куда-то плывет.
Девушка подумала, что находится в своей комнате в Дрейтон-Холле. Она ждала, что дверь внезапно распахнется и в комнату ворвется Кэро или еще кто-нибудь из ее сестер с просьбой разрешить какую-либо крайне важную проблему — например, какое платье должна надеть Кэтрин на бал к Сандерсонам или какого цвета лента больше всего идет к волосам Матильды. Только когда комната вокруг приняла четкие очертания — голые каменные стены в розовых отсветах огня в очаге, глиняная бутылка из-под кларета с букетиком полевых цветов, — только тогда Элизабет вспомнила, что она находится в каком-то трактире к северу от границы с Шотландией.
Господи! Она уснула в лохани!
Долгий день в седле явно ее доконал. Она не могла даже вспомнить, как попала в эту комнату. Да, она поужинала, но что именно ела, этого она не могла бы сказать даже ради спасения собственной жизни.
Она вспомнила слова Дугласа о том, что он вернется через час, и поняла, что понятия не имеет о том, сколько прошло времени после его ухода. Может быть, всего несколько минут. А может, и больше. Судя по остывшей воде, гораздо больше.
Девушка быстро взглянула на дверь. Запер ли он ее, уходя? Или он может войти в любую минуту и найти ее все еще в лохани? Он ведь может именно сейчас подниматься по лестнице или даже уже стоять у двери. Разумеется, он постучит перед тем, как войти, предупреждая о своем возвращении. А если нет?
Ответ казался настолько очевидным, что Элизабет с плеском выскочила из воды и бросилась к двери, чтобы повернуть ключ. Только услышав щелчок замка, она с облегчением вздохнула.
От долгого сидения в лохани у нее онемели шея и плечи, и она сделала несколько энергичных движений, чтобы размяться. Элизабет смотрела, как пляшет огонь в маленьком каменном очаге, вслушиваясь в молчание ночи. Ее волосы пахли вересковым мылом, что дала ей Мэри. Они падали ей на плечи и на спину мокрыми вьющимися прядями. На пол с них капала вода. Стоя у очага, Элизабет вытерлась грубым полотенцем и закуталась в него. Несмотря на огонь в очаге, от ночной прохлады ей стало зябко. Она так устала, что способна была опуститься на пол и пролежать так до утра. Ей хотелось одного: залезть под одеяло, зарыться в подушки и уснуть.
Именно это она и сделает. Девушка повернулась к постели и к лежащей там ночной рубашке — и громко закричала, словно увидела привидение.
— Что вы здесь делаете?
Кровать стояла в тени и на ней лежал Дуглас. Руки он закинул за голову и смотрел на Элизабет, освещенную неярким пламенем очага. Выражения его лица она не видела. Единственное, что можно было разглядеть, — это его глаза.
— Я ждал, пока вы кончите мыться.
— Почему вы меня не предупредили о своем присутствии? Не дали мне времени прикрыться? Я ведь раздета! Или вы этого не заметили?
В ответ на это он коротко кивнул:
— Ну да, мисс, вы голышом.
От этих слов Элизабет вспыхнула жарким румянцем и тут же порадовалась, что в комнате темно.
— Вы не должны здесь находиться. Нехорошо подсматривать!
— Подстилка, на которую с вас капает вода, — это мое ложе. Или вы забыли об этом?
Элизабет вправду забыта, что горец должен был спать на полу у очага. Она посмотрела вниз, на лужицу у своих ног, а потом опять перевела взгляд на Дугласа:
— Вы пришли, когда я купалась?
— Я пришел, когда вы спали. Это совсем другое дело. Я дважды постучался. Вы не ответили, и я решил, что вы, наверное, уже спите. Немудрено, что после целого дня езды верхом вы измучены, и мне не хотелось вас будить. Вот я и решился войти. В комнате было темно, и я не сразу разглядел вас. Когда же я понял, что вы все еще сидите в лохани, я счел за благо подождать, пока вы проснетесь.
Элизабет крепче вцепилась в полотенце, но Дуглас только пожал плечами, словно для него было самым обычным делом видеть голую женщину. А может, так оно и было. Для него. Но Элизабет до сего дня показывалась обнаженной только своей горничной, сестрам и перед высоким зеркалом у себя в спальне.
— Когда вы поняли, что я все еще не одета, вам следовало тут же отвернуться и выйти.
— Я сказал вам, мисс, что вернусь через час. Я и пришел ровно через час.
Горец был прав. И она это знала, но мысль о том, что он стоял здесь и смотрел на нее, когда она нагишом спала в лохани, была унизительна.
— И сколько же вы простояли здесь? — спросила она, но тут же махнула рукой: — Не нужно, не говорите. Я не хочу этого знать.
Она схватила ночную сорочку, лежавшую в изножье постели, по-прежнему плотно кутаясь в полотенце.
— Джентльмен дал бы знать о своем присутствии, — пробормотала она скорее себе, чем ему.
Дуглас встретился с ней глазами.
— Но ведь вам хорошо известно, мисс, что я не джентльмен.
Элизабет взглянула на него. Ей не приходило в голову, что ему ответить.
Она стояла перед ним, закутанная в полотенце, и, точно статуя в парке, сжимала в руке ночную сорочку.
Дуглас сказал:
— Уже поздно, а завтра нам предстоит еще целый день езды. Так что давайте, мисс, ложитесь.
— Я не могу этого сделать.
— Почему же?
— Потому что в постели лежите вы.
Некоторое время они смотрели друг на друга. Потом Дуглас соскользнул с кровати. И стоял в ожидании.
— Окажите мне любезность, позвольте одеться без вашего присутствия. — Эти слова прозвучали смехотворно, поскольку еще пять минут назад он видел Элизабет голую с ног до головы. Но все же она их произнесла.
— Ступайте вон туда. — И Дуглас жестом указал на боковушку. — Пока вы одеваетесь, я позову парней убрать лохань и грязную посуду.
Элизабет подождала, пока Дуглас уйдет, и только тогда прошла в другую комнату. Там она быстро вытерлась, обмотала полотенцем голову и скользнула в грубую ночную сорочку, застегивающуюся до самого подбородка и доходившую ей до пят. Она застегнула каждую пуговку, до самой верхней, так что шее стало немного тесно. Только убедившись, что лохань унесли, девушка вошла в пустую спальню.
Когда спустя почти четверть часа вернулся Дуглас, Элизабет сидела в кресле у огня. Подобрав под себя ноги, она расчесывала свои мокрые волосы. Дело это самое обычное, — множество женщин проделывают это каждый день, но она занималась этим с необыкновенным изяществом. Дуглас остановился в дверях и наслаждался зрелищем молодой женщины, освещенной пламенем.
Сейчас она была полной противоположностью благородной леди, исполненной высокомерия и негодования: простая девушка, босоногая, с розовым после мытья лицом. Никто не сказал бы, что ее отец — один из самых могущественных людей в Англии. Честно говоря, никого это не взволновало бы. Тронуло бы другое: своим видом и чистотой она походила на летнее утро.
— Что там такое? — спросила Элизабет, заметив, что он стоит в дверях и глазеет на нее во все глаза.
— Я… — Он был в замешательстве. — Ничего.
Дуглас вышел в переднюю комнату, чтобы раздеться. Снимая через голову рубашку, он заметил, что одежда Элизабет — нижние юбки и амазонка — аккуратно повешена на спинку стула. Не раздумывая, он протянул руку и потрогал амазонку, чтобы узнать, какова на ощупь парча, из которой она сшита.
Конечно, Элизабет права. Когда он давеча поднялся на чердак и увидел, что она уснула в лохани, следовало ее разбудить и дать спокойно одеться. Любой джентльмен поступил бы так, но почему-то он ничего не смог с собой поделать. Он стоял и смотрел на нее при свете очага. Даже сейчас при одной только мысли о ней кровь у него бурлила.
Он просто дурак. Полный и законченный глупец. Думать такое про нее! Как бы ни была она соблазнительна, это все же дочь герцога, испорченная, избалованная принцесса, считающая, что весь мир лежит у ее ног.
Разве не попыталась она заключить с ним фиктивный брак, чтобы испугать своего отца, подарив ему в зятья бедного шотландца? Она никогда не поймет его, не поймет, в чем смысл его жизни. Ее жизнь — это модные балы, увеселительные прогулки в парках и пятичасовой чай. Его образ жизни, традиции и обычаи шотландцев всегда будут ей чужды. Он просто спятил, предположив, что их союз возможен. Ему следует думать только о том, как бы от нее избавиться, и чем скорее, тем лучше. Дьюнакен. Дом. Вот о чем он должен думать постоянно.
Дуглас взял шерстяной плед, который оставила для него Мэри, и направился в другую комнату. Элизабет в кресле у огня уже не было. Она свернулась клубочком посреди кровати, устроившись, как в гнездышке, под одеялами, ее волосы разметались по подушке. Она спала.
Бросив свою подушку на пол, Дуглас опустился на коврик, который должен был послужить ему постелью. Он тихо лежал в темноте, надеясь только на то, что эти два месяца пройдут быстро.
— Пора вставать, мисс. Уже поздно. Дорога зовет.
Дуглас уже больше часа топтался по комнате, надеясь таким образом осторожно разбудить Элизабет. Им предстояло проехать много миль, и ему не терпелось оказаться на дороге к дому, к родным местам.
Он увидел, что Элизабет пошевелилась. Волосы у нее спутались. Она просыпалась медленно, точно подсолнух, который неторопливо поднимает головку к солнцу. Ее еще сонное лицо казалось растерянным. «Интересно, — подумал он, — уж не провела ли она такую же беспокойную ночь, как и я?» Он-то почти не спал на своем коврике у очага, лежал, глядя в потолок и прислушиваясь, как она борется со своими сновидениями.
Когда утренний свет лег полосами на ее лицо, Элизабет открыла глаза и уставилась на Дугласа, растерянно моргая.
— На столе, — сказал он, — есть еда. Овсянка, теплые лепешки, свежезаваренный чай. Мэри недавно принесла. Вы голодны?
Она кивнула:
— Просто умираю с голоду.
Потом она посмотрела в маленькое окошко на противоположной стене.
— Солнце уже давно встало. Почему вы не разбудили меня раньше?
— Я устал сильнее, чем полагал, — солгал Дуглас. — Ничего страшного, погода ясная, так что ехать будет славно.
На самом деле он уже на заре был готов пуститься в дорогу.
Пока Дуглас ходил к лошадям, Элизабет оделась, выбрав простую амазонку из черного бомбазина с пышной шейной косынкой и шляпу-треуголку. Она обрадовалась, найдя в дорожном сундуке два корсета, которые зашнуровывались спереди, поскольку она вовсе не собиралась просить Дугласа каждое утро помочь ей одеться. Не привычная причесывать себя сама, она просто откинула волосы назад, стянув черной лентой.
Следующие несколько часов и дней прошли довольно быстро, без приключений, если не считать время от времени начинавшихся ливней или овечьих стад, загораживающих им дорогу. Элизабет с любопытством наблюдала шотландские пейзажи: крутые горы и пропасти, вересковые заросли — все это вызывало у нее неподдельное восхищение.
Казалось, чем больше они удалялись от Англии, тем суровее становилась местность. Красивые беленые каменные дома со старомодными изящными окнами и яркими цветочными ящиками сменились неприглядными хижинами под соломенными крышами, приткнувшимися к каменному лону горы. Деревья попадались все реже, иногда их вообще не было видно, дороги сузились и превратились просто в извилистые тропинки. Можно было ехать час, иногда даже несколько часов и не встретить ни души. А если кто-то и попадался навстречу, то это были по большей части босоногие оборвыши либо нищие матери семейств, с безнадежным видом тащившие на себе повозки, в которых помещался весь их скарб.
Девушка подумала, что находится в своей комнате в Дрейтон-Холле. Она ждала, что дверь внезапно распахнется и в комнату ворвется Кэро или еще кто-нибудь из ее сестер с просьбой разрешить какую-либо крайне важную проблему — например, какое платье должна надеть Кэтрин на бал к Сандерсонам или какого цвета лента больше всего идет к волосам Матильды. Только когда комната вокруг приняла четкие очертания — голые каменные стены в розовых отсветах огня в очаге, глиняная бутылка из-под кларета с букетиком полевых цветов, — только тогда Элизабет вспомнила, что она находится в каком-то трактире к северу от границы с Шотландией.
Господи! Она уснула в лохани!
Долгий день в седле явно ее доконал. Она не могла даже вспомнить, как попала в эту комнату. Да, она поужинала, но что именно ела, этого она не могла бы сказать даже ради спасения собственной жизни.
Она вспомнила слова Дугласа о том, что он вернется через час, и поняла, что понятия не имеет о том, сколько прошло времени после его ухода. Может быть, всего несколько минут. А может, и больше. Судя по остывшей воде, гораздо больше.
Девушка быстро взглянула на дверь. Запер ли он ее, уходя? Или он может войти в любую минуту и найти ее все еще в лохани? Он ведь может именно сейчас подниматься по лестнице или даже уже стоять у двери. Разумеется, он постучит перед тем, как войти, предупреждая о своем возвращении. А если нет?
Ответ казался настолько очевидным, что Элизабет с плеском выскочила из воды и бросилась к двери, чтобы повернуть ключ. Только услышав щелчок замка, она с облегчением вздохнула.
От долгого сидения в лохани у нее онемели шея и плечи, и она сделала несколько энергичных движений, чтобы размяться. Элизабет смотрела, как пляшет огонь в маленьком каменном очаге, вслушиваясь в молчание ночи. Ее волосы пахли вересковым мылом, что дала ей Мэри. Они падали ей на плечи и на спину мокрыми вьющимися прядями. На пол с них капала вода. Стоя у очага, Элизабет вытерлась грубым полотенцем и закуталась в него. Несмотря на огонь в очаге, от ночной прохлады ей стало зябко. Она так устала, что способна была опуститься на пол и пролежать так до утра. Ей хотелось одного: залезть под одеяло, зарыться в подушки и уснуть.
Именно это она и сделает. Девушка повернулась к постели и к лежащей там ночной рубашке — и громко закричала, словно увидела привидение.
— Что вы здесь делаете?
Кровать стояла в тени и на ней лежал Дуглас. Руки он закинул за голову и смотрел на Элизабет, освещенную неярким пламенем очага. Выражения его лица она не видела. Единственное, что можно было разглядеть, — это его глаза.
— Я ждал, пока вы кончите мыться.
— Почему вы меня не предупредили о своем присутствии? Не дали мне времени прикрыться? Я ведь раздета! Или вы этого не заметили?
В ответ на это он коротко кивнул:
— Ну да, мисс, вы голышом.
От этих слов Элизабет вспыхнула жарким румянцем и тут же порадовалась, что в комнате темно.
— Вы не должны здесь находиться. Нехорошо подсматривать!
— Подстилка, на которую с вас капает вода, — это мое ложе. Или вы забыли об этом?
Элизабет вправду забыта, что горец должен был спать на полу у очага. Она посмотрела вниз, на лужицу у своих ног, а потом опять перевела взгляд на Дугласа:
— Вы пришли, когда я купалась?
— Я пришел, когда вы спали. Это совсем другое дело. Я дважды постучался. Вы не ответили, и я решил, что вы, наверное, уже спите. Немудрено, что после целого дня езды верхом вы измучены, и мне не хотелось вас будить. Вот я и решился войти. В комнате было темно, и я не сразу разглядел вас. Когда же я понял, что вы все еще сидите в лохани, я счел за благо подождать, пока вы проснетесь.
Элизабет крепче вцепилась в полотенце, но Дуглас только пожал плечами, словно для него было самым обычным делом видеть голую женщину. А может, так оно и было. Для него. Но Элизабет до сего дня показывалась обнаженной только своей горничной, сестрам и перед высоким зеркалом у себя в спальне.
— Когда вы поняли, что я все еще не одета, вам следовало тут же отвернуться и выйти.
— Я сказал вам, мисс, что вернусь через час. Я и пришел ровно через час.
Горец был прав. И она это знала, но мысль о том, что он стоял здесь и смотрел на нее, когда она нагишом спала в лохани, была унизительна.
— И сколько же вы простояли здесь? — спросила она, но тут же махнула рукой: — Не нужно, не говорите. Я не хочу этого знать.
Она схватила ночную сорочку, лежавшую в изножье постели, по-прежнему плотно кутаясь в полотенце.
— Джентльмен дал бы знать о своем присутствии, — пробормотала она скорее себе, чем ему.
Дуглас встретился с ней глазами.
— Но ведь вам хорошо известно, мисс, что я не джентльмен.
Элизабет взглянула на него. Ей не приходило в голову, что ему ответить.
Она стояла перед ним, закутанная в полотенце, и, точно статуя в парке, сжимала в руке ночную сорочку.
Дуглас сказал:
— Уже поздно, а завтра нам предстоит еще целый день езды. Так что давайте, мисс, ложитесь.
— Я не могу этого сделать.
— Почему же?
— Потому что в постели лежите вы.
Некоторое время они смотрели друг на друга. Потом Дуглас соскользнул с кровати. И стоял в ожидании.
— Окажите мне любезность, позвольте одеться без вашего присутствия. — Эти слова прозвучали смехотворно, поскольку еще пять минут назад он видел Элизабет голую с ног до головы. Но все же она их произнесла.
— Ступайте вон туда. — И Дуглас жестом указал на боковушку. — Пока вы одеваетесь, я позову парней убрать лохань и грязную посуду.
Элизабет подождала, пока Дуглас уйдет, и только тогда прошла в другую комнату. Там она быстро вытерлась, обмотала полотенцем голову и скользнула в грубую ночную сорочку, застегивающуюся до самого подбородка и доходившую ей до пят. Она застегнула каждую пуговку, до самой верхней, так что шее стало немного тесно. Только убедившись, что лохань унесли, девушка вошла в пустую спальню.
Когда спустя почти четверть часа вернулся Дуглас, Элизабет сидела в кресле у огня. Подобрав под себя ноги, она расчесывала свои мокрые волосы. Дело это самое обычное, — множество женщин проделывают это каждый день, но она занималась этим с необыкновенным изяществом. Дуглас остановился в дверях и наслаждался зрелищем молодой женщины, освещенной пламенем.
Сейчас она была полной противоположностью благородной леди, исполненной высокомерия и негодования: простая девушка, босоногая, с розовым после мытья лицом. Никто не сказал бы, что ее отец — один из самых могущественных людей в Англии. Честно говоря, никого это не взволновало бы. Тронуло бы другое: своим видом и чистотой она походила на летнее утро.
— Что там такое? — спросила Элизабет, заметив, что он стоит в дверях и глазеет на нее во все глаза.
— Я… — Он был в замешательстве. — Ничего.
Дуглас вышел в переднюю комнату, чтобы раздеться. Снимая через голову рубашку, он заметил, что одежда Элизабет — нижние юбки и амазонка — аккуратно повешена на спинку стула. Не раздумывая, он протянул руку и потрогал амазонку, чтобы узнать, какова на ощупь парча, из которой она сшита.
Конечно, Элизабет права. Когда он давеча поднялся на чердак и увидел, что она уснула в лохани, следовало ее разбудить и дать спокойно одеться. Любой джентльмен поступил бы так, но почему-то он ничего не смог с собой поделать. Он стоял и смотрел на нее при свете очага. Даже сейчас при одной только мысли о ней кровь у него бурлила.
Он просто дурак. Полный и законченный глупец. Думать такое про нее! Как бы ни была она соблазнительна, это все же дочь герцога, испорченная, избалованная принцесса, считающая, что весь мир лежит у ее ног.
Разве не попыталась она заключить с ним фиктивный брак, чтобы испугать своего отца, подарив ему в зятья бедного шотландца? Она никогда не поймет его, не поймет, в чем смысл его жизни. Ее жизнь — это модные балы, увеселительные прогулки в парках и пятичасовой чай. Его образ жизни, традиции и обычаи шотландцев всегда будут ей чужды. Он просто спятил, предположив, что их союз возможен. Ему следует думать только о том, как бы от нее избавиться, и чем скорее, тем лучше. Дьюнакен. Дом. Вот о чем он должен думать постоянно.
Дуглас взял шерстяной плед, который оставила для него Мэри, и направился в другую комнату. Элизабет в кресле у огня уже не было. Она свернулась клубочком посреди кровати, устроившись, как в гнездышке, под одеялами, ее волосы разметались по подушке. Она спала.
Бросив свою подушку на пол, Дуглас опустился на коврик, который должен был послужить ему постелью. Он тихо лежал в темноте, надеясь только на то, что эти два месяца пройдут быстро.
— Пора вставать, мисс. Уже поздно. Дорога зовет.
Дуглас уже больше часа топтался по комнате, надеясь таким образом осторожно разбудить Элизабет. Им предстояло проехать много миль, и ему не терпелось оказаться на дороге к дому, к родным местам.
Он увидел, что Элизабет пошевелилась. Волосы у нее спутались. Она просыпалась медленно, точно подсолнух, который неторопливо поднимает головку к солнцу. Ее еще сонное лицо казалось растерянным. «Интересно, — подумал он, — уж не провела ли она такую же беспокойную ночь, как и я?» Он-то почти не спал на своем коврике у очага, лежал, глядя в потолок и прислушиваясь, как она борется со своими сновидениями.
Когда утренний свет лег полосами на ее лицо, Элизабет открыла глаза и уставилась на Дугласа, растерянно моргая.
— На столе, — сказал он, — есть еда. Овсянка, теплые лепешки, свежезаваренный чай. Мэри недавно принесла. Вы голодны?
Она кивнула:
— Просто умираю с голоду.
Потом она посмотрела в маленькое окошко на противоположной стене.
— Солнце уже давно встало. Почему вы не разбудили меня раньше?
— Я устал сильнее, чем полагал, — солгал Дуглас. — Ничего страшного, погода ясная, так что ехать будет славно.
На самом деле он уже на заре был готов пуститься в дорогу.
Пока Дуглас ходил к лошадям, Элизабет оделась, выбрав простую амазонку из черного бомбазина с пышной шейной косынкой и шляпу-треуголку. Она обрадовалась, найдя в дорожном сундуке два корсета, которые зашнуровывались спереди, поскольку она вовсе не собиралась просить Дугласа каждое утро помочь ей одеться. Не привычная причесывать себя сама, она просто откинула волосы назад, стянув черной лентой.
Следующие несколько часов и дней прошли довольно быстро, без приключений, если не считать время от времени начинавшихся ливней или овечьих стад, загораживающих им дорогу. Элизабет с любопытством наблюдала шотландские пейзажи: крутые горы и пропасти, вересковые заросли — все это вызывало у нее неподдельное восхищение.
Казалось, чем больше они удалялись от Англии, тем суровее становилась местность. Красивые беленые каменные дома со старомодными изящными окнами и яркими цветочными ящиками сменились неприглядными хижинами под соломенными крышами, приткнувшимися к каменному лону горы. Деревья попадались все реже, иногда их вообще не было видно, дороги сузились и превратились просто в извилистые тропинки. Можно было ехать час, иногда даже несколько часов и не встретить ни души. А если кто-то и попадался навстречу, то это были по большей части босоногие оборвыши либо нищие матери семейств, с безнадежным видом тащившие на себе повозки, в которых помещался весь их скарб.