Роберт Рэнкин
Танцы с саквояжем Вуду
Моим добрым друзьям за океаном Джемс, Джеймсу и Майклу и в честь открытия книжного магазина «Летучая свинья»
Гип— гип ура!
Турнепс на затравку
— Держи турнепсу на затравку.
А что, отличная приправка, —
Так фермер повару сказал.
Но повар ничего не слушал —
Он обхватил руками уши
И, чтоб не донимали, поплотней закрыл глаза.
Так он молчал высокомерно,
Что походил в тот миг, наверно,
На короля из королей.
Устав топтаться на пороге
И плюнув повару под ноги,
Помчался фермер прочь с лицом зимы белей.
Такой уж он был чудак.
1
Паранойя — это состояние сверхосведомленности. Большинству людей в самых ужасных галлюцинациях не привидится, что их преследуют.
Клод Шпгайнер
Доктор сказал, что я параноидальный шизофреник. Ну, не сказал — дал понять.
— Расскажите мне про бабочку, — попросил он.
— Какую бабочку вы имеете в виду? — поинтересовался я.
Доктор заглянул в историю болезни.
— Расскажите про эффект бабочки.
— Ах, про это.
— Да, уж не откажите в любезности.
Я пожал плечами.
— Это всего лишь теория. Представьте себе: где-нибудь в Акапулько бабочка взмахнет крыльями и Англия проигрывает Кубок Европы.
Доктор задумчиво кивнул.
— И вы этому верите, не так ли?
Я снова пожал плечами.
— Еще не определился. В общем, мне все равно.
— И все же, — доктор вновь заглянул в историю болезни, — как я понял, вы утверждаете, что сами обладаете подобным даром.
— Я? Вы преувеличиваете.
— В самом деле? — Доктор повел бровью и взял в руки газетную вырезку. — Вот статья о вашей пьесе «Карлос — Таракан Хаоса».
— Это всего лишь комедия.
— В самом деле? Но в начале месяца вы мне заявили, что, щелкнув шариковой ручкой или повесив на ухо скрепку, способны инициировать масштабные события, — доктор снова заглянул в историю болезни, — вызывать колебания цен на фондовой бирже, смещать правительства, влиять на судьбы мира.
— Возможно, что и так.
— Возможно, что и так. — Доктор поправил очки. Дорогая модель. У меня самого когда-то были такие. Стильные стекляшки. — Но разве вы не воспользовались этим даром, чтобы недельку побыть Президентом Соединенных Штатов Америки?
— Я себя переоценил. Но ведь я перед всеми извинился и оставил пост, не так ли?
— Так все-таки у вас был этот дар.
— Ну хорошо, был. Но теперь нет.
— Таблетки помогли?
— Таблетки всегда помогают. На то они и таблетки.
Доктор кивнул.
— Так сказал Бог.
— Бог? — удивился доктор.
— Бог сказал Моисею: «Принимай таблетки».
— Это, наверное, была шутка?
— Весьма вероятно. Надо спросить Бога.
— Извините, я не ходил на вашу пьесу, — холодно произнес доктор. — Был занят.
— Гм, — промычал я.
Доктор в который раз заглянул в историю болезни. Она составляла толстенную папку с моим именем на обложке. Ну, с одним из моих имен. У меня их столько…
Доктор вздохнул и откинулся на спинку стула.
— Расскажите мне о кочане, — сказал он.
— Кочане? Каком кочане?
— Гарри. Ведь так его звали?
— Гарри?
— Нет, Барри. Кочан, который жил у вас в голове.
— Он там не жил. Он не живой.
— Значит, он был мертвым кочаном.
— Он был богоявлением.
— А что это?
— Появление Бога перед человеком в видимой, хотя и не обязательно в материальной форме.
— Значит, вы его видели?
— Нет, я его слышал. Он был моим святым хранителем.
— Ангелом-хранителем?
— Вот именно. Видите ли, людей на земле больше, чем ангелов на небе, поэтому Богу приходится импровизировать. Он делится урожаем из своего сада. У вас, вероятно, редис или репа.
— У меня в голове? Я кивнул.
— Это как голос вашей совести. Только вы можете его слышать.
— Значит, Барри с вами разговаривал, и, кроме вас, его никто не мог слышать?
— Так и было. Чего только я из-за него не натерпелся.
— А сейчас Барри с вами разговаривает?
— Нет. Сейчас со мной разговариваете вы.
— Хорошо. Очень хорошо. Вы делаете успехи.
— И скоро смогу отправиться домой?
— Посмотрим.
— Может, снимете с меня смирительную рубашку?
— Всему свое время.
— Послушайте, — сказал я. — Я ответил на ваши вопросы, рассказал вам о Барри. Теперь я понимаю, он был галлюцинацией. Сейчас мне гораздо лучше. Я хочу убраться отсюда и вернуться на работу.
— Кстати, о вашей работе. — Доктор снова заглянул в историю болезни. — Вы ведь частный детектив, не так ли?
— Так.
— А чем занимаются частные детективы?
— Перестаньте. Всем известно, чем занимаются частные детективы.
— Но чем именно занимались вы?
— Ну…
Вопрос не из простых. Я должен был подумать.
— В основном околачивался в барах, проводил время в непринужденных беседах.
— Так вот чем занимаются частные детективы.
— Нет, я говорю о том, чем занимался я.
— И вы называли себя, — доктор скосил глаза в историю болезни, — Ласло Вудбайном Доверенным Оком.
— В честь знаменитого сыщика из романов Пенроуза. — Еще его звали Ласом.
— Что, если я тоже буду звать вас Ласом?
— Что, если вы вызовете мне такси и позволите вернуться к своей работе?
— В бар, к воспоминаниям о былых временах?
— Нет. Я вернусь к своему расследованию.
— Расследованию чего?
— Расследованию дела о саквояже вуду. И перестаньте все время подглядывать в историю болезни.
— Это вас раздражает?
— А что, на это и расчет?
— Конечно.
— Тогда вы добились своего,
— Ладно, расскажите об этом вашем деле еще раз.
— Я бы воздержался, если вы не против.
— Почему?
— Потому что я сто раз вам о нем рассказывал. Я уже сыт по горло, и вы, наверное, тоже.
— Мне никогда не надоедает, — сказал доктор. — Я врач. В конце концов, есть таблетки.
— Если я расскажу об этом деле еще раз, вы снимете с меня смирительную рубашку?
— Посмотрим.
— Кто посмотрит?
— Я посмотрю.
Я снова пожал плечами. Это все, что я мог.
— Дело о Законе очевидности. И прежде чем вы снова заглянете в историю болезни, сообщу, что сформулировал Закон Хьюго Рун, а гласит он следующее: «Все где-то должно находиться, и ничто не может находиться где-либо еще, кроме как там, где находится».
— Звучит логично.
— Возможно, но не обязательно является верным.
— Объясните?
— Хорошо. Вы наверняка знаете, в сыскном деле есть свой метод — «метод дедукции», как сформулировал его Шерлок Холмс. Частное расследование в основном сводится к поиску того, что или кто считается пропавшим. Скажем, вам необходимо найти пропажу. Где в первую очередь вы будете искать?
Доктор покачал головой.
— Вы будете искать в самом очевидном месте, не правда ли? Но если то, что вы ищете, пропало, как оно может находиться в этом месте?
— Действительно.
— Затем вы ищете в менее наиболее очевидном месте, затем еще в менее наиболее очевидном и так далее, пока не найдете пропажу. Потому что все где-то должно находиться, и ничто не может находиться где-либо еще, кроме как там, где находится.
— Продолжайте.
— Поэтому, чтобы не тратить попусту время, лучше всего начать поиски пропажи с наименее наиболее очевидного места ее нахождения.
— Здравая мысль.
— Это вы так думаете. Но если начать с наименее наиболее очевидного места нахождения пропажи, оно становится наиболее очевидным. Таким образом, оно больше не является наименее наиболее очевидным местом, поскольку теперь оно наиболее очевидное место, а искать пропажу в наиболее очевидном месте не имеет смысла.
— У вас были достижения на этом поприще? — поинтересовался доктор.
— Еще какие! Итак, исключив наименее наиболее очевидное место, являющееся наиболее очевидным местом начала поисков, вы должны себя спросить: какое место является наименее наиболее очевидным из наименее наиболее очевидных?
— Какое же?
— Первоначальное наиболее очевидное место, поскольку оно наименее наиболее очевидное место из всех возможных наименее наиболее очевидных мест.
— Но если пропажа находится в первоначальном наиболее очевидном месте, то, очевидно, она и пропажей-то не является.
— Если она не является пропажей, то зачем морочить мне голову?
Доктор крякнул.
— Итак, вы вели поиски пропавшего саквояжа, верно?
— Саквояжа вуду.
— Так вы нашли его?
— Я нашел саквояж, но не тот, который искал.
— Не повезло.
— Отнюдь. Этот саквояж фигурировал в моем предыдущем деле. А поскольку наименее наиболее очевидный из всех способ найти тот саквояж заключался в поиске другого саквояжа, я нисколько не удивился, когда нашел его. Все было очень даже очевидно. Поверьте.
— Но вы так и не нашли саквояж вуду?
— Конечно нет. Как можно найти то, что не существует?
— Саквояж вуду не существует?
— Дело о саквояже вуду опровергает Закон очевидности Руна. Я открыл, что что-то все-таки может находиться где-либо еще, кроме как там, где находится.
— Так саквояж вуду все-таки существует?
— Это вопрос определений. Как объект может существовать, если его нет там, где он находится? Обязательно ли объект должен быть там, где он находится, чтобы его можно было квалифицировать как существующий?
— Значит, саквояж вуду не существует.
— Если его не существует, зачем морочить мне голову?
Доктор снова крякнул.
— Так саквояж вуду есть или нет? — спросил он.
— Это я и хотел бы знать. Потому что если его нет, значит, я искал не в тех местах. Но если он есть, значит, я искал в правильных местах, но не нашел. Честно говоря, я и сам немного запутался.
— Вы искали его в Интернете. Зачем?
— Потому что в Интернете никогда не найти того, что нужно. Следовательно, Интернет — наименее очевидное место для поисков, что делало его наиболее очевидным местом для нахождения саквояжа.
— Но вы его там не нашли.
— Нет, но я, естественно, нашел то, чего не искал.
— Естественно. И что же вы нашли?
— Вы знаете, что я нашел или думаю, что нашел. Нет, я не веду речь о том другом саквояже. Я говорю об ином, большом объекте, из-за которого и загремел сюда, из-за которого все считают меня сумасшедшим, из-за которого вы считаете меня сумасшедшим.
— Я не считаю вас сумасшедшим.
— Тогда снимите с меня смирительную рубашку.
— Всему свое время. А пока спокойно расскажите мне, что именно вы считаете своей находкой.
— Хорошо. Вы, конечно, знаете, что такое виртуальная реальность?
— Конечно. Это последовательность голографических изображений, генерируемых компьютерами, доступных с помощью головных и обычных телефонов. Это смоделированная математиками искусственная реальность, создающая гипотетический мир, обычно называемый киберпространством.
— Очень точно, но неверно. В этом мире нет ничего гипотетического. Это реальное место, и я там был.
Доктор опять крякнул.
— Реальное место и вы там были?
— Я застрял там на долгие десять лет. Населенное место. Видите ли, мы не изобретали киберпро-странство, мы всего лишь получили к нему доступ. Оно всегда было. Его мы посещаем в своих сновидениях, под действием галлюциногенов или во время мистических действ. Это не физическое, но вполне реальное место. Это фантастическое пространство, mun-dus magicus. Но некая компания, называемая «Некрософт», баламутит в нем воду, насылает порчу, нарушает законы его природы. Примерно так же, как человечество разрушает экосистему.
— И вас это беспокоит?
— Нам всем пора об этом побеспокоиться и предпринять меры, пока не поздно. Пока они не побеспокоились о нас.
— Кто «они»?
— Они. Народ, живущий по другую сторону зеркала. Я же говорю, место населенное. Им не нравится то, чем занимаемся мы, и если мы не остановимся, они остановят нас.
— Это они вам сказали? Они выбрали вас в качестве посланца человечеству?
— Какого?
— А может, это Барри, ваш кочан-хранитель? Наверное, он рассказал вам об этом?
— О чем?
— Перестаньте. Расскажите лучше о народе по другую сторону зеркала. Кто они?
— Они — это мы. Или наше отражение. Или мы их отражение. Или то и другое вместе. Не важно. Вы все равно не верите ни единому моему слову. А выбраться отсюда я смогу, если только сам перестану в это верить.
— Думаете, сможете перестать?
— Конечно. Я уже перестал. Посмотрите на меня. Я перестал, и мне теперь гораздо лучше. Пожалуйста, отпустите меня домой.
— Пока рано, — сказал доктор.
— Рано? Но я здесь уже несколько месяцев.
— Такое быстро не проходит.
— Но у нас мало времени. Если я не улажу кое-какие дела, то…
— То что?
— Ничего. Просто надо доделать домашние дела: полить цветы, повидать тетушек. В порядке вещей.
— Не уверен, что вы до конца со мной откровенны.
— Послушайте, давайте рассуждать здраво. Предположим, я верю в то, что только что вам рассказал, что, естественно, не так. Но пусть я верю.
Что здесь плохого? На свете полно безвредных чудаков с бредовыми идеями. Если их всех засунуть в психушку, улицы опустеют. Доктор прочесал подбородок.
— В этом что-то есть. Эксцентричность сама по себе не преступление.
— Конечно нет. Так что вы скажете?
— Ну…
— Я безобиден, ведь так?
— Пусть я слышу у себя в голове голос. Жанна Д'Арк тоже его слышала.
— Ну…
— Да, я технофоб. У меня пунктик по поводу компьютеров. Ну и что?
— Ну…
— Да, у меня навязчивая идея, будто только я могу спасти мир. Не такая уж большая провинность, а?
— Ну…
— Да, я оказывал некоторое неповиновение, угрожал взорвать несколько компьютерных компаний. Кончил Билли Барнеса, политика мирового масштаба. Но история мне только спасибо скажет.
— Вы забыли сказать «Ну…».
— Санитар! — Доктор нажал неприметную кнопку на столе. — Санитар!
— Постойте. Насчет неповиновения, взрывов и убийства я пошутил. Вы же не принимаете мои слова всерьез.
— Санитар!
— Послушайте, мы так хорошо сидим. Санитар все только испортит. Давайте поговорим о чем-нибудь еще. Кто ваша любимая Спайс-Герл? Мне нравится та норовистая, с большими сиськами. Держу пари, она…
— Санитар!
Дверь в кабинет распахнулась, и на пороге возник здоровенный санитар.
— А, Сесил, — сказал доктор. — Пожалуйста, проводите мистера Вудбайна в палату.
— С удовольствием, сэр.
— Не надо, — запротестовал я, пытаясь подняться. — Не хочу возвращаться в палату. Мне здесь больше нельзя. Правда. От этого зависит все.
— Сэр, наверное, мистеру Вудбайну пора делать уколы.
Доктор кивнул.
— Большим шприцем, — сказал он.
— Не надо большого шприца.
Я попытался высвободиться, но куда там. Сесил схватил меня за воротник смирительной рубашки.
— Очень большим шприцем? — уточнил он.
— Самым большим, — ответил доктор. — С самой длинной иглой.
— Не надо. Не трогайте меня. Вы совершаете страшную ошибку. Вы должны меня отпустить. Я один знаю правду!
Изо рта у меня пошла пена. Я пнул Сесила, но у меня на ногах были только больничные тапочки, а у него тяжелые ботинки и щитки на голенях. Он наступил мне на ногу и улыбнулся.
— А-а! — заорал я. — Отпустите меня. Вы не понимаете, что творите! Я не псих! Не псих! Не псих!
— Идемте, мистер Вудбайн, — сказал Сесил. — Будьте паинькой.
— Это сговор! Вы все заодно! Сексоты Билла Барнеса!
— Пожалуйста, пойдемте.
Он выволок меня из кабинета и потащил по коридору, а я брыкался и орал. Местный персонал словно не замечал нас.
— Вы все заодно! — не унимался я. — До единого!
— Мистер Вудбайн, пожалуйста, тише. Не беспокойте других пациентов.
— Ты получишь за это сполна, недоносок!
Но получил сполна я. Втащив меня в палату, Сесил произвел над моей беспомощной персоной действия, о которых я умолчу, двинул ногой и всадил огромный шприц с длиннющей иглой.
— Спокойной ночи, красавчик, — сказал Сесил, закрывая за собой обитую войлоком дверь.
Я лежал, привязанный к койке, вне себя от ярости и боли. Но сейчас лекарство подействует и наступит забвение.
Вдруг, уже почти теряя сознание, я услышал слабый, зовущий меня голос, шедший изнутри головы. Это был голос Барри, моего кочана-хранителя, несший утешение и поддержку.
— Можно было постараться и лучше, шеф, — произнес он.
Потом добавил:
— Олух.
Небылицы и прыгающие бобы
— Дьявол! — молвил раздраженно
Мой фарфоровый китаец,
Пожилой боец кунфу.
Был храним он как святыня.
Редок, как вода в пустыне,
И почтен в миру — а ныне
В платяном сидит шкафу.
— Бэнг! — попрыгали гурьбой
Мексиканские бобы,
Будто кони налегке.
Утомленные свекровью,
Налитые спелой кровью,
Исходящие любовью —
Что вполне себе о'кей.
— В путь! — и Док на самолет
Сел, летящий к Амазонке,
К дебрям, змеям и цеце.
Вечно в поисках Грааля,
Он его найдет едва ли. Вот и все.
Кому морали —
Пусть со мной споют в конце.
2
Теория пространства и времени — культурный артефакт, ставший возможным с изобретением миллиметровой бумаги.
Жак Балле
В 2002 году мой дядя Брайен развалил британское издательское дело. Ничего личного. Он не преследовал корыстных целей, не стремился к известности. Но у него было неимоверное количество правых резиновых перчаток.
Дело в том, что, познакомившись в баре с одним малым, мой дядя купил у него партию резиновых перчаток за тридцать пять фунтов стерлингов. Сделка казалась чрезвычайно выгодной: тысяча пар за фунт стерлингов. Многие бы не отказались обогатиться подобным образом. Но позже дядя обнаружил просчет. Да, он оказался владельцем семидесяти тысяч резиновых перчаток, но все они были на правую руку.
Выбранный моим дядей способ перепродажи этих, казалось бы, бесполезных вещей с приличной выгодой и привел к развалу британского издательского дела.
Разумеется, вы не найдете об этом никаких письменных свидетельств, сколько бы вы ни штудировали учебники истории. Упоминание о дяде Брайене в них отсутствует. Узнать, какова роль моего дяди в изменении хода истории, вы можете только здесь и сейчас.
Читайте, пока можете, ведь в 2001 году во время Великого Оздоровительного Очищения все книги будут уничтожены.
Мой дядя был сочинителем. (Говорю о нем в прошедшем времени, поскольку он давно умер, — был предательски сражен в расцвете лет, причем в этой таинственной истории фигурирует покрытый травой холмик и крупнокалиберная винтовка.) Я происхожу из древнего и знаменитого рода сочинителей и хочу с самого начала предупредить, что сочинительство не имеет ничего общего с обманом.
Обман — это постыдный, низкий и недостойный поступок, который позволяют себе грубые, безнравственные личности во вред другим и на пользу себе. Напротив, сочинительство — благородное искусство бескорыстных людей, служащее обогащению нашего культурного наследия и оживлению окружающего унылого мира.
Истинная правда.
Мой отец тоже был сочинителем. Судите сами.
Когда я только пошел в детский сад, воспитательница попросила детей изобразить на рисунке, чем наши отцы зарабатывают на жизнь. Я изобразил, и мой рисунок так впечатлил воспитательницу, что она вывесила его в холле (между прочим, большая честь).
Через неделю воспитательница обратилась к моему отцу с предложением.
— Мистер Рэнкин, — сказала она, — не смогли бы вы как-нибудь прийти в сад и рассказать детям о своей работе?
Мой папа, плотник по профессии, спросил, зачем.
— Затем, — ответила воспитательница, — что у нас в саду дети никогда не видели китолова.
Дело в том, что за несколько недель до этого разговора папа подарил мне зуб кашалота и рассказал, что добыл его из пасти убитого животного во время одного из своих многочисленных китовых походов. На самом деле он никогда в жизни не был в море и, чтобы развлечь сынишку, просто выдумал эту историю.
Любой нормальный отец, столкнувшись с такой просьбой, тут же выложил бы всю правду и посмеялся бы над сложившейся ситуацией. Но только не мой папа. Он честно служил своему призванию. Без малейшего колебания он согласился, пришел домой, смастерил импровизированный гарпун для демонстрации техники метания и через неделю явился в сад.
До конца года я ходил в садике героем.
Так продолжалось на протяжении всей жизни отца. Дослужился он не до ахти каких высот — стал всего лишь прорабом, но где бы он ни работал, везде оставлял о себе неизгладимое впечатление. Особенно же поразил он всех, когда много лет спустя с таким смаком сошел в могилу.
Ни у кого и в мыслях никогда нет, что можно уйти с похорон родного отца со слезами смеха на глазах. Я один знаю, что такое возможно. Папа посмеялся в последний раз и позволил нам смеяться вместе с ним.
Тон тому, что случилось, в начале церемонии похорон задало в некоторой степени сюрреалистическое происшествие. Один из священников чихнул и вытащил из кармана безразмерный красный клетчатый платок. Любому другому человеку эта деталь ни о чем бы не сказала, но только не мне.
Последний раз я видел подобный платок почти сорок лет назад. Тетушка Эдна — сестра моего папы — всегда носила такой у себя в сумочке. Исходивший от него запах лаванды так мне нравился, что всякий раз, когда она приходила в гости, я притворялся простывшим, чтобы она разрешила мне в него высморкаться. Я погружал лицо в носовой платок и вдыхал его изумительный запах.
Носовой платок священника расшевелил во мне давно забытые детские воспоминания. Но дело было не только в платке.
Дело было в мятной конфете.
Когда священник вынул платок, из его кармана выпала мятная конфета, покатилась по церковному полу и замерла под гробом моего папы.
И оставалась там всю службу.
Впрочем, любопытное происшествие с безразмерным красным платком и мятной конфетой — ничто, повторяю, ничто по сравнению с тем, что случилось потом.
Священник был серьезным, энергичным молодым человеком с лицом, как у только что выкупанного младенца. Зачем они так намывают себе лица? Или чистота — залог благочестия? Не знаю, но, весь раскрасневшийся, он энергично взобрался на кафедру, оправил мантию и стал читать над моим папой проповедь.
— В этом приходе я всего лишь девять месяцев, — начал викарий, — поэтому познакомился с мистером Рэнкиным лишь на последней стадии его болезни. Неоднократно беседуя с ним, я убедился, что это совершенно необыкновенный человек. Мистер Рэнкин прожил жизнь, о которой большинство из нас могли лишь прочесть в книгах. Он в одиночку пересек пустыню Калахари, обогнул мыс Горн, покорил несколько высочайших горных вершин мира, а во время Второй мировой войны дважды был отмечен наградами за беспримерное мужество.
Услышав все это, я перевел взгляд с мятной конфеты, на созерцание которой было настроился, на викария. На моем лице, должно быть, отразился ужас. Я решил, что викарий говорит о другом человеке. Ну посудите сами: в глазах молодого священника, в мыслях обращенного совершенно на другое — скажем, на молодых прихожанок, этот почивший старик был ничем не лучше других таких же стариков. Я уже почти встал со своего места, чтобы вывести служителя из заблуждения, когда вдруг услышал чье-то хихиканье.
Церковь была переполнена — у моего папы было очень много друзей. Первыми засмеялись, конечно, стараясь сдерживаться, самые закадычные его приятели. Пока викарий продолжал посвящать окружающих в детали похождений моего отца и поражать его сверхъестественной способностью оказываться в нужном месте в нужное время, смешки и хихиканье слышались уже если не у самой кафедры, то на ближайших к ней подступах.
Итак, мой отец девять месяцев вешал этому викарию лапшу на уши.
Как я уже говорил, я вышел из церкви со слезами на глазах. Главное еще должно было произойти — и в этом я видел руку отца. Теперь, оглядываясь назад, я еще больше убежден, что без него не обошлось.
— Не откажетесь зайти в дом на чашку чая? — спросил я священника. — Вы были очень близки с отцом перед его кончиной. Я бы хотел с вами побеседовать.
Викарий согласился, и мы вернулись в дом отца.
Не прошло и десяти минут, как все и случилось. Викарий показал на длинный нос меч-рыбы, висевший над камином.
— Знаменитый нос, не так ли? — спросил он. — С ним связана та история?
Я взглянул на нос-пилу. Насколько я был в курсе, с ним ничего не было связано с тех пор, как мой папа купил его на антикварном рынке. Но, может быть, какими-то незримыми нитями? Кто знает.
— Не освежите ее в моей памяти?
— Охотно, — сказал священнослужитель, отпив чаю. — Ваш отец рассказывал, что однажды он рыбачил близ островов Флорида-Кис, когда неожиданно налетевший шторм швырнул его лодку в открытый океан. Земля исчезла. Весла унесло в море. Буря бушевала не меньше печально известного урагана Флора 1966 года. Ваш отец решил, что пробил его час, и, будучи благочестивым человеком, отдался на милость Богу. Вдруг сверкнула молния, и в тот же самый миг меч-рыба своим носом-пилой — тем самым, что висит над камином — пронзила дно лодки. Продемонстрировав мгновенную реакцию, а ваш отец когда-то работал силачом в цирке, он отломил у рыбы нос, заткнул ногой пробоину в дне лодки и, орудуя пилой словно веслом, добрался до берега.