Страница:
– Кажется, мне не справиться со всеми этими приборами, – сказала она, вертя в руках серебряную вилку.
Хоторн тут же осознал свой промах и выругался про себя. Он-то хотел сделать этот вечер волшебным, а вместо этого добился лишь того, что разница в их положении стала еще более очевидной.
– Да уж, вынужден признать, – пробормотал он, через силу улыбаясь, – что выглядит все это внушительно. Но ты думай обо всех этих столовых приборах как о загадке, о мозаике. Каждый из них используют для разных блюд. Вот, например, этот... – С этими словами Монтрейн взял в руку какую-то странную вилку. Ее зубцы на концах были плавно изогнуты и по форме больше напоминали ложку. – Это вилка для рыбы, – объяснил он.
Затем Хоторн выбрал из ряда разложенных на столе приборов еще один и поднял его вверх. Форма этой вилки была не менее причудлива, чем у предыдущей, – ее зубцы были очень длинными, почти в половину ручки.
– Это вилка для фруктов, – сказал он, показывая Маргарет заодно и подходящий к вилке нож – тоже внушительных размеров.
Она улыбнулась:
– Да уж, взять и съесть яблоко – это чересчур просто?
– Совершенно верно, – с широкой улыбкой кивнул Хоторн. – Иначе зачем бы тогда нам было иметь такое количество столовых приборов? – С этими словами он взял большую ложку в форме правильного овала. – А вот без этой ложки никому из нас не обойтись, – заметил Монтрейн. – И ведь каждый умеет отлично ею пользоваться, потому что это ложка для супа. – Помолчав, граф добавил: – Только ее не надо путать с десертной ложкой. – Еще один столовый прибор присоединился к тем, что он демонстрировал Маргарет. – Есть еще также ложка для десерта и для пудингов.
– Так много?
– Да, – кивнул Монтрейн. – Принимать пищу на светских приемах – это же церемониал. Если ты научишься пользоваться всеми, то можешь считать себя посвященной. – Он разложил ложки и вилки на свои места.
– А когда посвященным стал ты? – поинтересовалась Маргарет.
– Кажется, когда мне было восемь лет, – ответил граф. – Я был очень хорошим мальчиком и всегда замечательно себя вел.
Маргарет задумчиво посмотрела на него, склонив голову набок.
– Сомневаюсь я в том, что это правда, – заметила она.
Хоторн лишь улыбнулся в ответ.
Смайтон подавал им блюдо за блюдом. Граф Монтрейн заметил, что некоторые яства Маргарет лишь пробовала. Этим она невольно напоминала тех светских львиц, которые имели обыкновение только прикасаться к некоторым угощениям.
Когда с едой было покончено и Смайтон отправился к кухарке, чтобы поблагодарить ее за обед, Монтрейн и Маргарет вышли из столовой. Маргарет осталась в холле; она стояла молча, изредка поглядывая на тонущий в темноте куполообразный потолок, а Хоторн отправился в библиотеку за своим подарком.
– У меня для тебя сюрприз, – сказал он, вернувшись.
Его слова эхом разнеслись по всему дому.
– Сюрприз? Еще больший, чем поход в театр?
Кивнув, Монтрейн развернул перед ней шаль. Роскошная легкая ткань была украшена тонкими золотыми стежками. Маргарет прикоснулась к ней и осторожно погладила. Даже в полумраке ткань блестела. Хоторн накинул шаль Маргарет на плечи и расправил складочки. Лишь в это мгновение он обнаружил, что ему нравится делать ей подарки.
Удивленное выражение на лице Маргарет уступило место довольному.
– Мне не следует принимать от тебя что-то, – тихо проговорила она.
– Ночи могут быть прохладными, – сказал Монтрейн, дивясь звенящей в его голосе нелепой нежности. – Я не прощу себе, если ты замерзнешь. Но если тебе будет тепло, то ты сможешь остаться подольше.
– Ты так ведешь себя, что мне трудно тебе отказать, – вымолвила Маргарет, с улыбкой глядя на Монтрейна.
– Вот и не надо мне отказывать.
– Я буду скучать по тебе, когда уеду отсюда, – сказала Маргарет.
Граф сразу понял, что она сказала это, не подумав. Но ее слова будто повисли в воздухе между ними, приостановив время.
– Милорд, – объявил Смайтон, входя в дом, – карета подана.
Граф Монтрейн кивнул и предложил Маргарет руку.
Глава 22
Театр был так ярко освещен, что могло показаться, будто там начался пожар.
Выйдя из кареты, они едва избавились от навязчивых уличных торговцев, которые сопровождали их до дверей театра. Молодые девушки продавали апельсины, цветы и спички; Две или три дамы постарше задирали юбки с одной стороны, чтобы продемонстрировать свои ноги, – явно проститутки. Но они не были единственными из тех, кто этим вечером торговал чем-то или выпрашивал у прохожих монетки. Были на улице и карманные воришки, и изуродованные ветераны войны, и маленькие мальчики, предлагавшие подмести улицу или помочь женщинам пройти по грязи.
У входа в театр, на лестнице и в театральных коридорах народу толпилось не меньше, чем на площади. Несколько человек поздоровались с графом Монтрейном. В ответ он лишь быстро улыбался и приветственно помахивал рукой. Хоторн намеренно не останавливался поболтать со знакомыми, чтобы не представлять Маргарет. В последние минуты он явно переживал из-за того, что не знал, как это сделать, не смущая ее, ведь Маргарет не была графу ни родственницей, ни невестой. А если он не объяснит, кто, она такая, или назовет ее своей приятельницей, то понятно, какие мысли это вызовет у его знакомых – наверняка всем придет в голову что-то недозволенное. Вот и выходило, что даже если он из вежливости не назовет ее своей любовницей, все равно все именно об этом и подумают, однако его отказ представлять ее приводил к такому же результату.
Чем выше они поднимались по лестнице, тем реже становилась толпа. Люди расступались при виде Монтрейна и Маргарет, словно кто-то уже успел предупредить их о появлении странной пары. Несколько человек повернулись и, ничуть не таясь, глазели им вслед.
Как только они вошли в ложу, Маргарет села в кресло. Она молчала, казалось, происходящее не задевало ее. И если даже ей было неприятно чувствовать на себе взгляды множества людей, по ее виду это было незаметно. Зато граф Монтрейн обратил внимание, что все головы постепенно поворачиваются в их сторону. Вскоре на них было устремлено уже столько заинтересованных глаз, что Хоторн не сомневался: после спектакля постановку «Макбет» будут обсуждать меньше, чем его и Маргарет.
– Ты раньше бывала в «Ковент-Гардене»? – спросил он у своей спутницы.
Взглянув на Хоторна, Маргарет кивнула:
– Несколько лет назад я тут смотрела «Дона Джованни».
– И тебе понравилось?
– Мне тогда показалось, что лучше бы пьеса шла на итальянском, – вымолвила Маргарет. – Как-то странновато было слушать ее по-английски.
Опять при виде ее улыбки Монтрейн почувствовал, как заныли его чресла, – это недопустимо! Получается, что ему, кроме постели, ничего не надо. Отвратительно! Еще не хватало выставить себя развратным дураком перед тысячами заинтригованных зрителей. Хоторн заставил себя смотреть на сцену и сосредоточиться на мыслях об очередном шифре, а потом – на полиалфавитном коде замещения.
Публика принялась сплетничать. Перешептывание зрителей, передаваемое от одного человека к другому, легким ветерком понеслось по залу. Похоже, граф Монтрейн недооценил и общественный интерес к его фигуре, и вероятную болтливость портнихи.
Маргарет упрямо смотрела на сцену. На ее лице застыло выражение решимости, к которой примешивалась изрядная доля испуга. «Что это? – спросил себя Хоторн. – Смелость или способность при любых обстоятельствах не сворачивать с выбранного пути?»
До сих пор Монтрейну было некого защищать. Его сестры всегда держались вместе и при необходимости защищали друг друга. У Маргарет же не было ни титула, заставившего бы публику относиться к ней с уважением, ни родных.
Внезапно Монтрейн вспомнил ее слова: «Мне надо показать себя, чтобы найти следующего покровителя». Настроение графа мгновенно упало. Он не сделал ничего, чтобы огородить ее от пересудов и критики. Какого черта он раньше не понял, к чему приведет их появление в театре?!
«Потому что ты не дал себе труда подумать головой, Майкл», – шепнул внутренний голос. Граф Монтрейн криво усмехнулся.
Он всегда считал, что знает наперечет все свои недостатки, отмечает ошибки и старается уменьшить количество тех и других. И вдруг случилось так, что ему неожиданно стало известно еще об одной черте собственного характера, которая ему решительно не нравилась. В своем высокомерии он думал только о себе, о своих желаниях. Ему даже в голову не пришло подумать о том, как Маргарет будет себя чувствовать в сложившихся обстоятельствах. Высокомерие имеет цену, и за него надо платить. Вот только, к сожалению, он пока не получил счета.
Ложа графа Монтрейна находилась справа от сцены – ее выбирали с таким расчетом, чтобы было лучше видно артистов, а не сидящих в зале зрителей. И все же Хоторн понимал: до тех пор, пока в зале не погасят свечи, они с Маргарет будут в центре внимания.
– Я рассказывал тебе когда-нибудь о герцогине Уилтшир? – спросил он.
– Нет, – ответила Маргарет, поднимая на графа глаза. – Не рассказывал.
– Это старая капризная дама со странностями, которая буквально помешана на диете из капусты и репы, – начал Хоторн. – Однако никто ни разу не осмелился сказать ей, что ее общество невозможно выносить больше нескольких минут. Граф Стоунбридж настолько пристрастился к портвейну, что не может прожить без него и часа. Маркиз Бинсноубл с ума сходит по своим мопсам. Он то и дело целует их прямо в нос и требует, чтобы собаки повсюду сопровождали его.
На лице Маргарет появилось какое-то новое выражение, сильно отличающееся от недавнего ледяного спокойствия. Скорее всего это было смущение, к которому добавилось зарождающееся удивление.
– Зачем ты мне все это рассказываешь? – спросила она.
– Все они – обычные люди, – сказал Хоторн, глядя в зрительный зал. – У каждого из них есть свои недостатки, которые они продемонстрируют – дай только время. – Граф ловил на себе взгляды уже нескольких старых склочниц. И даже его суровый взор не мешал все возраставшему любопытству – это еще один пример того, что он не сумел трезво оценить ситуацию. Граф Монтрейн, кстати, вообще не привык проигрывать, и с каждой минутой это все больше раздражало его. – Графиня Ратледж все еще живет в прошлом веке, – продолжил Хоторн. – Каждый раз, когда ей шьют платье, она настаивает на том, чтобы вырез едва прикрывал ее обвисающие груди. А потом каждому воспитанному человеку приходится прятать глаза, когда она приближается к нему.
– Ты намереваешься поведать мне обо всех их недостатках? – полюбопытствовала Маргарет. Улыбка на ее лице стала шире.
– Если это будет необходимо, – кивнул Монтрейн. Он и в самом деле был готов продолжить.
– Но зачем?
– Для того чтобы ты поняла, что на них не стоит обращать внимания, – объяснил Монтрейн.
– Даже если они судачат о том, что ты пришел сюда с любовницей?
– Я очень редко бываю в театре, – сказал Хоторн. – Поэтому неудивительно, что всем интересно, с кем это я пришел сюда сегодня вечером. Я всего лишь недооценил масштабов их любопытства.
– Они считают тебя большой загадкой, Майкл?
– Похоже, тебе по нраву мысль об этом, – улыбнулся Хоторн.
– Вообще-то ты никогда не казался мне таинственным человеком, – вымолвила Маргарет.
– Я очень много рассказал тебе, Маргарет, – проговорил Монтрейн тихо. – Никто не знает обо мне столько, сколько знаешь ты. – Сделав это признание, Хоторн замолчал. Он внезапно понял, что Маргарет о разных аспектах его жизни известно больше, чем любой его знакомой женщине.
Он делился с ней даже своими мыслями, о которых не знала ни одна живая душа.
– Все в порядке, Майкл, – сказала Маргарет. – Я знала, что так будет. Мужчина и его любовница всегда вызывают пересуды. Именно такую долю ты мне уготовил, но я не хочу жить такой жизнью.
Граф Монтрейн ошеломленно смотрел на нее, не находя ни единого слова себе в защиту.
Наконец люстры стали опускать, стоявшие наготове лакеи принялись тушить свечи. Через несколько мгновений занавес поднялся, и началось действие. «Макбет». В таком мрачном настроении, как у него, только такие пьесы смотреть.
Монтрейн посмотрел на профиль Маргарет, еле различимый в почти полной темноте. Женщина наклонилась вперед, упершись локтем в закругленное ограждение ложи. Майкл почти не замечал того, что происходило на сцене. Собственно, он пришел сюда не столько ради спектакля, сколько ради того, чтобы Маргарет приобрела определенный опыт.
Вместо этого он превратил ее в объект сплетен и пересудов.
Нет, все-таки он развратный дурак.
Шквал аплодисментов, раздавшихся в конце первого акта, послужил сигналом к антракту. Маргарет откинулась на спинку кресла, все еще находясь под впечатлением от пьесы. Алчность, амбиции и убийство. Все это абсолютно ужасно и в то же время восхитительно.
Майкл заказал для них освежительные напитки. Еще один сюрприз. Когда люстры опустили, чтобы вновь зажечь свечи, и вновь подняли, Маргарет почувствовала, что она все еще находится в центре внимания.
Повернувшись, она посмотрела на полукружие лож, на лица сидевших в них людей. В жизни она еще не испытывала такого внимания к собственной персоне, не была предметом столь горячего обсуждения. Маргарет даже стало любопытно, что в ней до такой степени интересует людей. Тот факт, что она пришла в театр с Монтрейном? Или то, что она не была одной из них?
Внезапно ее взор наткнулся на герцога Тарранта, сидевшего в противоположной части зрительного зала. Он явно был поражен, увидев ее.
За прошедшие годы герцог не изменился. Он по-прежнему напоминал Маргарет злобную хищную птицу, которая мрачно смотрела на нее. Признаться, его взгляду женщина предпочитала взоры остальных любопытных, которые так и поедали ее глазами.
Маргарет услышала голос Монтрейна. Подняв голову, она увидела его сбоку от себя. Из их ложи вышел лакей, а Майкл подал ей стакан и льняную салфетку.
Привилегия знати, предположила Маргарет, – обслуживание прямо в зале в антракте спектакля. Взяв у Монтрейна стакан, Маргарет заглянула в него. Что-то розовое, пенистое. Она не могла это выпить.
– Ты неважно себя чувствуешь, Маргарет? – встревожился Хоторн.
Она медленно покачала головой.
– Ты очень огорчишься, если мы уйдем отсюда?
– Если ты этого хочешь, – сказал Монтрейн.
Маргарет удивило, что граф не стал возражать. Вероятно, он решил, что она хочет убежать от сплетников. Она снова посмотрела на герцога Tappaнта. Нет, дело не в сплетнях, а в ненависти, которая испортила ей весь вечер.
– Да, – промолвила она решительно. – Я очень хочу уйти.
Маргарет больше не смотрела в сторону Тарранта. Но, выходя из ложи, она даже спиной чувствовала его злобный взгляд.
Эфра Хоторн, графиня Монтрейн устала до изнеможения. Ноги у нее болели, вся кожа лица, казалось, потрескалась. Шарлотта без умолку болтала о милых молодых людях, вполне подходящих ей на роль мужа, которые приглашали ее потанцевать. У Ады был утомленный вид, да она и в самом деле устала. Лишь на Элизабет, похоже, события вечера не произвели особого впечатления. Не похоже, что она танцевала всю ночь напролет до самого рассвета, а теперь прощалась с последними гостями.
Ох эта молодость! Оружие на все времена.
Бал прошел удачно, если учесть, сколько кавалеров ухаживали за ее дочерьми, но солнце уже вставало. Эфра чувствовала, что если она немедленно не доберется до постели, то попросту упадет на пол. Ожидая, пока ее заберет экипаж, графиня Монтрейн услышала насмешливое хихиканье в группе дам, окружавших Хелен Киттридж. Выпрямившись во весь рост, графиня невольно приосанилась, поправила на затылке выбившиеся из прически кудряшки и приготовилась к военным действиям.
С тех давних пор, когда графиня Монтрейн приехала в Лондон, Хелен Киттридж была ее главной соперницей, которая вечно раздражала ее. За ними ухаживали одни и те же мужчины, и каждый из них намекал, что жаждет сделать предложение именно ей. С тех пор Эфра полагала, что ту битву она выиграла, но главное сражение проиграла. Если бы Эдвард женился на Хелен, то она была бы несчастна последние двадцать лет – так же, как была несчастна сама графиня.
За тридцать лет она почти не разговаривала с Хелен. Та вышла замуж за маркиза, и, как говорили Эфре, их брак оказался удачным. Теперь соперничество дам касалось в основном их дочерей. Салли Киттридж, единственная дочь Хелен, вроде была воспитанной девушкой, вполне милой, с робкой улыбкой и невыразительными чертами лица. То же самое можно было сказать и о ее характере. Он был очень мягким.
Однако, признавала Эфра, Салли не тревожила Хелен столь сильно, как ее собственные дочери. При всей любви к ним Эфра прекрасно знала их недостатки, отличительные черты характеров. Шарлотта вечно ныла, Ада без конца рассказывала о каких-то случаях, а Элизабет немедленно озвучивала любую мысль, которая приходила ей в голову.
Графиня Монтрейн посмотрела на дам, собравшихся вокруг Хелен Киттридж. На бал пришли те самые люди, которых она видела прошлым вечером. А это означало, что ничего особенного, такого, о чем стоило бы судачить, касающегося кого-то из этих светских особ, попросту не могло произойти. И все же дамы явно что-то живо обсуждали.
Эфра с деланным интересом стала рассматривать свои перчатки, притворяясь, что ей на все это наплевать. И даже не любопытство терзало ее – скорее она почувствовала тревогу. То и дело кто-то из окружавшей Хелен группы со смехом смотрел на нее.
Что еще натворила Шарлотта? Или, может, Ада выпросила денег для кого-то из тех, за кого она постоянно переживала? А вдруг Элизабет обидела кого-то своей непосредственной прямотой?
Господи, ну где же ее карета? Графиня, нахмурившись, посмотрела на лакея, он тотчас поклонился ей в ответ. Однако его готовность услужить ей не укоротила очередь из экипажей.
– Хорошо выглядишь сегодня, Эфра.
Оглянувшись, графиня Монтрейн увидела подле себя Хелен Киттридж.
– Ты тоже, – вежливо ответила графиня, слегка кивнув.
За спиной Хелен стояли три женщины. Они были достаточно далеко, чтобы обвинить их в подслушивании, но достаточно близко, чтобы не упустить ни слова из разговора двух соперниц.
Тот факт, что Хелен подошла к графине поговорить, был очень плохим знаком. Эфра с нетерпением ждала слов Хелен, которая едва не переминалась с ноги на ногу от нетерпения.
Услышав сногсшибательную новость от Хелен Киттридж, Эфра от неожиданности выронила веер.
Глава 23
Майкл задержался в дверях утренней гостиной – казалось, ему не хочется оставлять ее.
На графе были синие шерстяные брюки и сюртук, белая рубашка и шелковый галстук. Черные кожаные сапоги начищены до блеска. Словом, безупречный вид. До чего же он был красив!
– Меня не будет всего около часа, – сказал он, разглядывая Маргарет. – А возможно, мне и этого не потребуется.
Граф Монтрейн не рассказал ей, какие дела влекут его из дома, однако Маргарет подозревала, что черная кожаная папка, которую он держал в руках, имеет к ним непосредственное отношение. Даже неделя, целиком посвященная развлечениям, не заставила его забыть об ответственности.
Каждый день Хоторн по нескольку часов работал в библиотеке.
– Я воспользуюсь твоим отсутствием и почитаю еще немного, – промолвила Маргарет, нежно улыбаясь ему.
– Нашего друга Колриджа? – спросил он с улыбкой. – Или еще какую-нибудь книгу, которую ты выбрала в библиотеке?
– Сказание о рыцаре, – улыбнулась Маргарет, указывая на роман «Айвенго».
– Это произведение имеет что-то общее с «Записками» Августина X? – поддразнил ее Майкл.
Она отрицательно покачала головой – «Записки» ее больше не интересовали. К чему ей чужие заметки, когда у нее теперь такие воспоминания о графе Монтрейне, перед которыми даже богатый опыт Августина меркнет.
– Ничего, что ты здесь останешься одна? – засомневался Хоторн.
– Я свернусь калачиком на диване и буду вести себя тихо, как мышка, – пообещала Маргарет.
– Если тебе что-нибудь понадобится, сразу позвони и вызови Смайтона, – наставлял ее граф.
– Знаешь, Майкл, мне будет гораздо проще принести что-то нужное самой, чем беспокоить старика.
– Смайтон был груб с тобой? – Монтрейн мгновенно помрачнел – таким Маргарет видела его не раз, когда граф бывал чем-нибудь недоволен. Вероятно, хмурый вид не столько служил выражением его настроения, сколько свидетельствовал о том, что граф пытается сосредоточиться. В данный момент предметом его забот была сама Маргарет.
– Нет, что ты! – возразила она. – Смайтон всегда подчеркнуто вежлив.
– Ты уверена?
Маргарет ничуть не сомневалась: если только она не разубедит Майкла, он не уйдет. Редко ее так баловали.
– Со мной все будет в порядке, Майкл, – нежно промолвила она.
Хоторн широким шагом пересек комнату, подошел к Маргарет и поцеловал ее. Спустя миг, показавшийся обоим чуть ли не вечностью, он произнес:
– Мне надо идти.
– Иди, – кивнула Маргарет, поднимая на него глаза.
Господи, ей так трудно сейчас, когда он уходит ненадолго, а как же она переживет расставание с ним навсегда?
– Со мной все будете порядке, – повторила она и вымученно улыбнулась.
Кивнув, Майкл вышел из комнаты.
Уже в дверях Хоторн, разрывавшийся между чувством долга и собственными желаниями, задержался и бросил взор на утреннюю гостиную. В жизни он не бывал в такой нелепой ситуации!
– Позаботьтесь о ней, Смайтон, – попросил он дворецкого, когда тот подавал ему цилиндр и трость. Смайтон лишь бесстрастно кивнул. Майкл никогда не мог понять, что на уме у этого человека, предпочитавшего всегда держаться невозмутимо и сдержанно.
Граф был целиком поглощен своими мыслями. Садясь в карету, он раздумывал о поставленной перед ним задаче. Прежде Хоторну и в голову не приходило, что предлагаемая им Маргарет роль любовницы заденет ее гордость и достоинство. Ведь не однажды он представлял себе, как выйдет с миссис Эстерли в свет, но при этом хотел всегда держать ее при себе.
«Как зверя в клетке, Майкл?» – мелькнуло у него в голове.
Эта мысль не давала ему покоя.
Он хотел, чтобы Маргарет осталась с ним, потому что, когда она была рядом, его жизнь обретала смысл. Но он никак не желал понять, как сама Маргарет будет чувствовать себя при этом. Их разговор на реке, вечер в театре стали хорошим уроком для его неприступной гордости.
Маргарет во всем права. Что она сказала ему в первый день? Кажется, что-то о том, что воспитание не позволяет ей быть любовницей. Просить Маргарет остаться с ним – ничего хуже не придумаешь.
Хоторн уважал спокойное достоинство этой женщины, но иногда ему безумно хотелось узнать, что за тайна скрывается в ее изменчивых глазах. Маргарет составляла ему отличную компанию, им было хорошо вдвоем в те минуты, когда они занимались любовью, но она не мешала ему и тогда, когда тихо сидела рядом с ним, наблюдая, как Хоторн работает.
Правда заключалась в том, что Монтрейн не хотел обидеть Маргарет, не хотелось ему и повторения того, что произошло в театре. Всю оставшуюся жизнь он будет помнить, как она сидела там – королева сдержанности и хороших манер в окружении людей, жадно сплетничавших о ней.
Это никогда не повторится, поклялся Майкл.
Какой кошмар! Подумать только, признался он себе, его восхищение женщиной привело к тому, что он причинил ей душевную боль.
Еще мгновение назад ему безумно не хотелось уходить от нее, оставлять одну. Что же будет через два дня?
Алан Стилтон, герцог Таррант, стоял у окна, глядя на парки Уикхэмптона. Прогулочная дорожка тянулась по парку, затем устремлялась к другой тропе, ведущей к липовым аллеям. Стоит ему повернуть голову, и он увидит пейзаж, открывавшийся из противоположного окна дома, – зеленую лужайку, на которой поблескивает живописный пруд.
Воздух был напоен ароматом лаванды – целые лавандовые поля раскинулись к югу от поместья. Жужжание пчел и тихий шепот ветра, ласкавшего листья деревьев, служили единственным аккомпанементом его мыслям.
Его наследие, усадьба Уикхэмптон. Сыновья продолжат его род, и еще долгие годы люди будут почитать имя Стилтонов. За великие дела его предков, возможно, но только не за то, что совершил он сам.
Стилтона не волновало, что он отдавал приказания убивать людей. Солдат никогда не считают убийцами, а ведь он был занят не более чем войной. Он пытался спасти империю.
Таррант приехал в Уикхэмптон, потому что ему было необходимо ненадолго покинуть Лондон. Или, возможно, он хотел напомнить себе о тех пяти веках, что его семья служила Британии. Герцог не мог этого забыть. Он совершал свои поступки во имя своих предков и своих потомков, во имя процветания Англии.
– Войдите.
Он намеренно приглушил голос так, что он зазвучал почти по-отечески. Между прочим, находились и такие, кто попадался на эту удочку. А сам Таррант давно считал это вполне нормальным и приемлемым. В чем люди себя убеждают, в то они и верят. Именно поэтому он почти всегда улыбался, для всех находил доброе слово. Это бы простой обман, который ничего ему не стоил.
Хоторн тут же осознал свой промах и выругался про себя. Он-то хотел сделать этот вечер волшебным, а вместо этого добился лишь того, что разница в их положении стала еще более очевидной.
– Да уж, вынужден признать, – пробормотал он, через силу улыбаясь, – что выглядит все это внушительно. Но ты думай обо всех этих столовых приборах как о загадке, о мозаике. Каждый из них используют для разных блюд. Вот, например, этот... – С этими словами Монтрейн взял в руку какую-то странную вилку. Ее зубцы на концах были плавно изогнуты и по форме больше напоминали ложку. – Это вилка для рыбы, – объяснил он.
Затем Хоторн выбрал из ряда разложенных на столе приборов еще один и поднял его вверх. Форма этой вилки была не менее причудлива, чем у предыдущей, – ее зубцы были очень длинными, почти в половину ручки.
– Это вилка для фруктов, – сказал он, показывая Маргарет заодно и подходящий к вилке нож – тоже внушительных размеров.
Она улыбнулась:
– Да уж, взять и съесть яблоко – это чересчур просто?
– Совершенно верно, – с широкой улыбкой кивнул Хоторн. – Иначе зачем бы тогда нам было иметь такое количество столовых приборов? – С этими словами он взял большую ложку в форме правильного овала. – А вот без этой ложки никому из нас не обойтись, – заметил Монтрейн. – И ведь каждый умеет отлично ею пользоваться, потому что это ложка для супа. – Помолчав, граф добавил: – Только ее не надо путать с десертной ложкой. – Еще один столовый прибор присоединился к тем, что он демонстрировал Маргарет. – Есть еще также ложка для десерта и для пудингов.
– Так много?
– Да, – кивнул Монтрейн. – Принимать пищу на светских приемах – это же церемониал. Если ты научишься пользоваться всеми, то можешь считать себя посвященной. – Он разложил ложки и вилки на свои места.
– А когда посвященным стал ты? – поинтересовалась Маргарет.
– Кажется, когда мне было восемь лет, – ответил граф. – Я был очень хорошим мальчиком и всегда замечательно себя вел.
Маргарет задумчиво посмотрела на него, склонив голову набок.
– Сомневаюсь я в том, что это правда, – заметила она.
Хоторн лишь улыбнулся в ответ.
Смайтон подавал им блюдо за блюдом. Граф Монтрейн заметил, что некоторые яства Маргарет лишь пробовала. Этим она невольно напоминала тех светских львиц, которые имели обыкновение только прикасаться к некоторым угощениям.
Когда с едой было покончено и Смайтон отправился к кухарке, чтобы поблагодарить ее за обед, Монтрейн и Маргарет вышли из столовой. Маргарет осталась в холле; она стояла молча, изредка поглядывая на тонущий в темноте куполообразный потолок, а Хоторн отправился в библиотеку за своим подарком.
– У меня для тебя сюрприз, – сказал он, вернувшись.
Его слова эхом разнеслись по всему дому.
– Сюрприз? Еще больший, чем поход в театр?
Кивнув, Монтрейн развернул перед ней шаль. Роскошная легкая ткань была украшена тонкими золотыми стежками. Маргарет прикоснулась к ней и осторожно погладила. Даже в полумраке ткань блестела. Хоторн накинул шаль Маргарет на плечи и расправил складочки. Лишь в это мгновение он обнаружил, что ему нравится делать ей подарки.
Удивленное выражение на лице Маргарет уступило место довольному.
– Мне не следует принимать от тебя что-то, – тихо проговорила она.
– Ночи могут быть прохладными, – сказал Монтрейн, дивясь звенящей в его голосе нелепой нежности. – Я не прощу себе, если ты замерзнешь. Но если тебе будет тепло, то ты сможешь остаться подольше.
– Ты так ведешь себя, что мне трудно тебе отказать, – вымолвила Маргарет, с улыбкой глядя на Монтрейна.
– Вот и не надо мне отказывать.
– Я буду скучать по тебе, когда уеду отсюда, – сказала Маргарет.
Граф сразу понял, что она сказала это, не подумав. Но ее слова будто повисли в воздухе между ними, приостановив время.
– Милорд, – объявил Смайтон, входя в дом, – карета подана.
Граф Монтрейн кивнул и предложил Маргарет руку.
Глава 22
Когда человек может не волноваться, не переживать и имеет возможность расслабляться, страсть достигает наивысшей точки.
Из «Записок» Августина X
Театр был так ярко освещен, что могло показаться, будто там начался пожар.
Выйдя из кареты, они едва избавились от навязчивых уличных торговцев, которые сопровождали их до дверей театра. Молодые девушки продавали апельсины, цветы и спички; Две или три дамы постарше задирали юбки с одной стороны, чтобы продемонстрировать свои ноги, – явно проститутки. Но они не были единственными из тех, кто этим вечером торговал чем-то или выпрашивал у прохожих монетки. Были на улице и карманные воришки, и изуродованные ветераны войны, и маленькие мальчики, предлагавшие подмести улицу или помочь женщинам пройти по грязи.
У входа в театр, на лестнице и в театральных коридорах народу толпилось не меньше, чем на площади. Несколько человек поздоровались с графом Монтрейном. В ответ он лишь быстро улыбался и приветственно помахивал рукой. Хоторн намеренно не останавливался поболтать со знакомыми, чтобы не представлять Маргарет. В последние минуты он явно переживал из-за того, что не знал, как это сделать, не смущая ее, ведь Маргарет не была графу ни родственницей, ни невестой. А если он не объяснит, кто, она такая, или назовет ее своей приятельницей, то понятно, какие мысли это вызовет у его знакомых – наверняка всем придет в голову что-то недозволенное. Вот и выходило, что даже если он из вежливости не назовет ее своей любовницей, все равно все именно об этом и подумают, однако его отказ представлять ее приводил к такому же результату.
Чем выше они поднимались по лестнице, тем реже становилась толпа. Люди расступались при виде Монтрейна и Маргарет, словно кто-то уже успел предупредить их о появлении странной пары. Несколько человек повернулись и, ничуть не таясь, глазели им вслед.
Как только они вошли в ложу, Маргарет села в кресло. Она молчала, казалось, происходящее не задевало ее. И если даже ей было неприятно чувствовать на себе взгляды множества людей, по ее виду это было незаметно. Зато граф Монтрейн обратил внимание, что все головы постепенно поворачиваются в их сторону. Вскоре на них было устремлено уже столько заинтересованных глаз, что Хоторн не сомневался: после спектакля постановку «Макбет» будут обсуждать меньше, чем его и Маргарет.
– Ты раньше бывала в «Ковент-Гардене»? – спросил он у своей спутницы.
Взглянув на Хоторна, Маргарет кивнула:
– Несколько лет назад я тут смотрела «Дона Джованни».
– И тебе понравилось?
– Мне тогда показалось, что лучше бы пьеса шла на итальянском, – вымолвила Маргарет. – Как-то странновато было слушать ее по-английски.
Опять при виде ее улыбки Монтрейн почувствовал, как заныли его чресла, – это недопустимо! Получается, что ему, кроме постели, ничего не надо. Отвратительно! Еще не хватало выставить себя развратным дураком перед тысячами заинтригованных зрителей. Хоторн заставил себя смотреть на сцену и сосредоточиться на мыслях об очередном шифре, а потом – на полиалфавитном коде замещения.
Публика принялась сплетничать. Перешептывание зрителей, передаваемое от одного человека к другому, легким ветерком понеслось по залу. Похоже, граф Монтрейн недооценил и общественный интерес к его фигуре, и вероятную болтливость портнихи.
Маргарет упрямо смотрела на сцену. На ее лице застыло выражение решимости, к которой примешивалась изрядная доля испуга. «Что это? – спросил себя Хоторн. – Смелость или способность при любых обстоятельствах не сворачивать с выбранного пути?»
До сих пор Монтрейну было некого защищать. Его сестры всегда держались вместе и при необходимости защищали друг друга. У Маргарет же не было ни титула, заставившего бы публику относиться к ней с уважением, ни родных.
Внезапно Монтрейн вспомнил ее слова: «Мне надо показать себя, чтобы найти следующего покровителя». Настроение графа мгновенно упало. Он не сделал ничего, чтобы огородить ее от пересудов и критики. Какого черта он раньше не понял, к чему приведет их появление в театре?!
«Потому что ты не дал себе труда подумать головой, Майкл», – шепнул внутренний голос. Граф Монтрейн криво усмехнулся.
Он всегда считал, что знает наперечет все свои недостатки, отмечает ошибки и старается уменьшить количество тех и других. И вдруг случилось так, что ему неожиданно стало известно еще об одной черте собственного характера, которая ему решительно не нравилась. В своем высокомерии он думал только о себе, о своих желаниях. Ему даже в голову не пришло подумать о том, как Маргарет будет себя чувствовать в сложившихся обстоятельствах. Высокомерие имеет цену, и за него надо платить. Вот только, к сожалению, он пока не получил счета.
Ложа графа Монтрейна находилась справа от сцены – ее выбирали с таким расчетом, чтобы было лучше видно артистов, а не сидящих в зале зрителей. И все же Хоторн понимал: до тех пор, пока в зале не погасят свечи, они с Маргарет будут в центре внимания.
– Я рассказывал тебе когда-нибудь о герцогине Уилтшир? – спросил он.
– Нет, – ответила Маргарет, поднимая на графа глаза. – Не рассказывал.
– Это старая капризная дама со странностями, которая буквально помешана на диете из капусты и репы, – начал Хоторн. – Однако никто ни разу не осмелился сказать ей, что ее общество невозможно выносить больше нескольких минут. Граф Стоунбридж настолько пристрастился к портвейну, что не может прожить без него и часа. Маркиз Бинсноубл с ума сходит по своим мопсам. Он то и дело целует их прямо в нос и требует, чтобы собаки повсюду сопровождали его.
На лице Маргарет появилось какое-то новое выражение, сильно отличающееся от недавнего ледяного спокойствия. Скорее всего это было смущение, к которому добавилось зарождающееся удивление.
– Зачем ты мне все это рассказываешь? – спросила она.
– Все они – обычные люди, – сказал Хоторн, глядя в зрительный зал. – У каждого из них есть свои недостатки, которые они продемонстрируют – дай только время. – Граф ловил на себе взгляды уже нескольких старых склочниц. И даже его суровый взор не мешал все возраставшему любопытству – это еще один пример того, что он не сумел трезво оценить ситуацию. Граф Монтрейн, кстати, вообще не привык проигрывать, и с каждой минутой это все больше раздражало его. – Графиня Ратледж все еще живет в прошлом веке, – продолжил Хоторн. – Каждый раз, когда ей шьют платье, она настаивает на том, чтобы вырез едва прикрывал ее обвисающие груди. А потом каждому воспитанному человеку приходится прятать глаза, когда она приближается к нему.
– Ты намереваешься поведать мне обо всех их недостатках? – полюбопытствовала Маргарет. Улыбка на ее лице стала шире.
– Если это будет необходимо, – кивнул Монтрейн. Он и в самом деле был готов продолжить.
– Но зачем?
– Для того чтобы ты поняла, что на них не стоит обращать внимания, – объяснил Монтрейн.
– Даже если они судачат о том, что ты пришел сюда с любовницей?
– Я очень редко бываю в театре, – сказал Хоторн. – Поэтому неудивительно, что всем интересно, с кем это я пришел сюда сегодня вечером. Я всего лишь недооценил масштабов их любопытства.
– Они считают тебя большой загадкой, Майкл?
– Похоже, тебе по нраву мысль об этом, – улыбнулся Хоторн.
– Вообще-то ты никогда не казался мне таинственным человеком, – вымолвила Маргарет.
– Я очень много рассказал тебе, Маргарет, – проговорил Монтрейн тихо. – Никто не знает обо мне столько, сколько знаешь ты. – Сделав это признание, Хоторн замолчал. Он внезапно понял, что Маргарет о разных аспектах его жизни известно больше, чем любой его знакомой женщине.
Он делился с ней даже своими мыслями, о которых не знала ни одна живая душа.
– Все в порядке, Майкл, – сказала Маргарет. – Я знала, что так будет. Мужчина и его любовница всегда вызывают пересуды. Именно такую долю ты мне уготовил, но я не хочу жить такой жизнью.
Граф Монтрейн ошеломленно смотрел на нее, не находя ни единого слова себе в защиту.
Наконец люстры стали опускать, стоявшие наготове лакеи принялись тушить свечи. Через несколько мгновений занавес поднялся, и началось действие. «Макбет». В таком мрачном настроении, как у него, только такие пьесы смотреть.
Монтрейн посмотрел на профиль Маргарет, еле различимый в почти полной темноте. Женщина наклонилась вперед, упершись локтем в закругленное ограждение ложи. Майкл почти не замечал того, что происходило на сцене. Собственно, он пришел сюда не столько ради спектакля, сколько ради того, чтобы Маргарет приобрела определенный опыт.
Вместо этого он превратил ее в объект сплетен и пересудов.
Нет, все-таки он развратный дурак.
Шквал аплодисментов, раздавшихся в конце первого акта, послужил сигналом к антракту. Маргарет откинулась на спинку кресла, все еще находясь под впечатлением от пьесы. Алчность, амбиции и убийство. Все это абсолютно ужасно и в то же время восхитительно.
Майкл заказал для них освежительные напитки. Еще один сюрприз. Когда люстры опустили, чтобы вновь зажечь свечи, и вновь подняли, Маргарет почувствовала, что она все еще находится в центре внимания.
Повернувшись, она посмотрела на полукружие лож, на лица сидевших в них людей. В жизни она еще не испытывала такого внимания к собственной персоне, не была предметом столь горячего обсуждения. Маргарет даже стало любопытно, что в ней до такой степени интересует людей. Тот факт, что она пришла в театр с Монтрейном? Или то, что она не была одной из них?
Внезапно ее взор наткнулся на герцога Тарранта, сидевшего в противоположной части зрительного зала. Он явно был поражен, увидев ее.
За прошедшие годы герцог не изменился. Он по-прежнему напоминал Маргарет злобную хищную птицу, которая мрачно смотрела на нее. Признаться, его взгляду женщина предпочитала взоры остальных любопытных, которые так и поедали ее глазами.
Маргарет услышала голос Монтрейна. Подняв голову, она увидела его сбоку от себя. Из их ложи вышел лакей, а Майкл подал ей стакан и льняную салфетку.
Привилегия знати, предположила Маргарет, – обслуживание прямо в зале в антракте спектакля. Взяв у Монтрейна стакан, Маргарет заглянула в него. Что-то розовое, пенистое. Она не могла это выпить.
– Ты неважно себя чувствуешь, Маргарет? – встревожился Хоторн.
Она медленно покачала головой.
– Ты очень огорчишься, если мы уйдем отсюда?
– Если ты этого хочешь, – сказал Монтрейн.
Маргарет удивило, что граф не стал возражать. Вероятно, он решил, что она хочет убежать от сплетников. Она снова посмотрела на герцога Tappaнта. Нет, дело не в сплетнях, а в ненависти, которая испортила ей весь вечер.
– Да, – промолвила она решительно. – Я очень хочу уйти.
Маргарет больше не смотрела в сторону Тарранта. Но, выходя из ложи, она даже спиной чувствовала его злобный взгляд.
Эфра Хоторн, графиня Монтрейн устала до изнеможения. Ноги у нее болели, вся кожа лица, казалось, потрескалась. Шарлотта без умолку болтала о милых молодых людях, вполне подходящих ей на роль мужа, которые приглашали ее потанцевать. У Ады был утомленный вид, да она и в самом деле устала. Лишь на Элизабет, похоже, события вечера не произвели особого впечатления. Не похоже, что она танцевала всю ночь напролет до самого рассвета, а теперь прощалась с последними гостями.
Ох эта молодость! Оружие на все времена.
Бал прошел удачно, если учесть, сколько кавалеров ухаживали за ее дочерьми, но солнце уже вставало. Эфра чувствовала, что если она немедленно не доберется до постели, то попросту упадет на пол. Ожидая, пока ее заберет экипаж, графиня Монтрейн услышала насмешливое хихиканье в группе дам, окружавших Хелен Киттридж. Выпрямившись во весь рост, графиня невольно приосанилась, поправила на затылке выбившиеся из прически кудряшки и приготовилась к военным действиям.
С тех давних пор, когда графиня Монтрейн приехала в Лондон, Хелен Киттридж была ее главной соперницей, которая вечно раздражала ее. За ними ухаживали одни и те же мужчины, и каждый из них намекал, что жаждет сделать предложение именно ей. С тех пор Эфра полагала, что ту битву она выиграла, но главное сражение проиграла. Если бы Эдвард женился на Хелен, то она была бы несчастна последние двадцать лет – так же, как была несчастна сама графиня.
За тридцать лет она почти не разговаривала с Хелен. Та вышла замуж за маркиза, и, как говорили Эфре, их брак оказался удачным. Теперь соперничество дам касалось в основном их дочерей. Салли Киттридж, единственная дочь Хелен, вроде была воспитанной девушкой, вполне милой, с робкой улыбкой и невыразительными чертами лица. То же самое можно было сказать и о ее характере. Он был очень мягким.
Однако, признавала Эфра, Салли не тревожила Хелен столь сильно, как ее собственные дочери. При всей любви к ним Эфра прекрасно знала их недостатки, отличительные черты характеров. Шарлотта вечно ныла, Ада без конца рассказывала о каких-то случаях, а Элизабет немедленно озвучивала любую мысль, которая приходила ей в голову.
Графиня Монтрейн посмотрела на дам, собравшихся вокруг Хелен Киттридж. На бал пришли те самые люди, которых она видела прошлым вечером. А это означало, что ничего особенного, такого, о чем стоило бы судачить, касающегося кого-то из этих светских особ, попросту не могло произойти. И все же дамы явно что-то живо обсуждали.
Эфра с деланным интересом стала рассматривать свои перчатки, притворяясь, что ей на все это наплевать. И даже не любопытство терзало ее – скорее она почувствовала тревогу. То и дело кто-то из окружавшей Хелен группы со смехом смотрел на нее.
Что еще натворила Шарлотта? Или, может, Ада выпросила денег для кого-то из тех, за кого она постоянно переживала? А вдруг Элизабет обидела кого-то своей непосредственной прямотой?
Господи, ну где же ее карета? Графиня, нахмурившись, посмотрела на лакея, он тотчас поклонился ей в ответ. Однако его готовность услужить ей не укоротила очередь из экипажей.
– Хорошо выглядишь сегодня, Эфра.
Оглянувшись, графиня Монтрейн увидела подле себя Хелен Киттридж.
– Ты тоже, – вежливо ответила графиня, слегка кивнув.
За спиной Хелен стояли три женщины. Они были достаточно далеко, чтобы обвинить их в подслушивании, но достаточно близко, чтобы не упустить ни слова из разговора двух соперниц.
Тот факт, что Хелен подошла к графине поговорить, был очень плохим знаком. Эфра с нетерпением ждала слов Хелен, которая едва не переминалась с ноги на ногу от нетерпения.
Услышав сногсшибательную новость от Хелен Киттридж, Эфра от неожиданности выронила веер.
Глава 23
Сильные эмоции губительны
для физического удовольствия.
Из «Записок» Августина X
Майкл задержался в дверях утренней гостиной – казалось, ему не хочется оставлять ее.
На графе были синие шерстяные брюки и сюртук, белая рубашка и шелковый галстук. Черные кожаные сапоги начищены до блеска. Словом, безупречный вид. До чего же он был красив!
– Меня не будет всего около часа, – сказал он, разглядывая Маргарет. – А возможно, мне и этого не потребуется.
Граф Монтрейн не рассказал ей, какие дела влекут его из дома, однако Маргарет подозревала, что черная кожаная папка, которую он держал в руках, имеет к ним непосредственное отношение. Даже неделя, целиком посвященная развлечениям, не заставила его забыть об ответственности.
Каждый день Хоторн по нескольку часов работал в библиотеке.
– Я воспользуюсь твоим отсутствием и почитаю еще немного, – промолвила Маргарет, нежно улыбаясь ему.
– Нашего друга Колриджа? – спросил он с улыбкой. – Или еще какую-нибудь книгу, которую ты выбрала в библиотеке?
– Сказание о рыцаре, – улыбнулась Маргарет, указывая на роман «Айвенго».
– Это произведение имеет что-то общее с «Записками» Августина X? – поддразнил ее Майкл.
Она отрицательно покачала головой – «Записки» ее больше не интересовали. К чему ей чужие заметки, когда у нее теперь такие воспоминания о графе Монтрейне, перед которыми даже богатый опыт Августина меркнет.
– Ничего, что ты здесь останешься одна? – засомневался Хоторн.
– Я свернусь калачиком на диване и буду вести себя тихо, как мышка, – пообещала Маргарет.
– Если тебе что-нибудь понадобится, сразу позвони и вызови Смайтона, – наставлял ее граф.
– Знаешь, Майкл, мне будет гораздо проще принести что-то нужное самой, чем беспокоить старика.
– Смайтон был груб с тобой? – Монтрейн мгновенно помрачнел – таким Маргарет видела его не раз, когда граф бывал чем-нибудь недоволен. Вероятно, хмурый вид не столько служил выражением его настроения, сколько свидетельствовал о том, что граф пытается сосредоточиться. В данный момент предметом его забот была сама Маргарет.
– Нет, что ты! – возразила она. – Смайтон всегда подчеркнуто вежлив.
– Ты уверена?
Маргарет ничуть не сомневалась: если только она не разубедит Майкла, он не уйдет. Редко ее так баловали.
– Со мной все будет в порядке, Майкл, – нежно промолвила она.
Хоторн широким шагом пересек комнату, подошел к Маргарет и поцеловал ее. Спустя миг, показавшийся обоим чуть ли не вечностью, он произнес:
– Мне надо идти.
– Иди, – кивнула Маргарет, поднимая на него глаза.
Господи, ей так трудно сейчас, когда он уходит ненадолго, а как же она переживет расставание с ним навсегда?
– Со мной все будете порядке, – повторила она и вымученно улыбнулась.
Кивнув, Майкл вышел из комнаты.
Уже в дверях Хоторн, разрывавшийся между чувством долга и собственными желаниями, задержался и бросил взор на утреннюю гостиную. В жизни он не бывал в такой нелепой ситуации!
– Позаботьтесь о ней, Смайтон, – попросил он дворецкого, когда тот подавал ему цилиндр и трость. Смайтон лишь бесстрастно кивнул. Майкл никогда не мог понять, что на уме у этого человека, предпочитавшего всегда держаться невозмутимо и сдержанно.
Граф был целиком поглощен своими мыслями. Садясь в карету, он раздумывал о поставленной перед ним задаче. Прежде Хоторну и в голову не приходило, что предлагаемая им Маргарет роль любовницы заденет ее гордость и достоинство. Ведь не однажды он представлял себе, как выйдет с миссис Эстерли в свет, но при этом хотел всегда держать ее при себе.
«Как зверя в клетке, Майкл?» – мелькнуло у него в голове.
Эта мысль не давала ему покоя.
Он хотел, чтобы Маргарет осталась с ним, потому что, когда она была рядом, его жизнь обретала смысл. Но он никак не желал понять, как сама Маргарет будет чувствовать себя при этом. Их разговор на реке, вечер в театре стали хорошим уроком для его неприступной гордости.
Маргарет во всем права. Что она сказала ему в первый день? Кажется, что-то о том, что воспитание не позволяет ей быть любовницей. Просить Маргарет остаться с ним – ничего хуже не придумаешь.
Хоторн уважал спокойное достоинство этой женщины, но иногда ему безумно хотелось узнать, что за тайна скрывается в ее изменчивых глазах. Маргарет составляла ему отличную компанию, им было хорошо вдвоем в те минуты, когда они занимались любовью, но она не мешала ему и тогда, когда тихо сидела рядом с ним, наблюдая, как Хоторн работает.
Правда заключалась в том, что Монтрейн не хотел обидеть Маргарет, не хотелось ему и повторения того, что произошло в театре. Всю оставшуюся жизнь он будет помнить, как она сидела там – королева сдержанности и хороших манер в окружении людей, жадно сплетничавших о ней.
Это никогда не повторится, поклялся Майкл.
Какой кошмар! Подумать только, признался он себе, его восхищение женщиной привело к тому, что он причинил ей душевную боль.
Еще мгновение назад ему безумно не хотелось уходить от нее, оставлять одну. Что же будет через два дня?
Алан Стилтон, герцог Таррант, стоял у окна, глядя на парки Уикхэмптона. Прогулочная дорожка тянулась по парку, затем устремлялась к другой тропе, ведущей к липовым аллеям. Стоит ему повернуть голову, и он увидит пейзаж, открывавшийся из противоположного окна дома, – зеленую лужайку, на которой поблескивает живописный пруд.
Воздух был напоен ароматом лаванды – целые лавандовые поля раскинулись к югу от поместья. Жужжание пчел и тихий шепот ветра, ласкавшего листья деревьев, служили единственным аккомпанементом его мыслям.
Его наследие, усадьба Уикхэмптон. Сыновья продолжат его род, и еще долгие годы люди будут почитать имя Стилтонов. За великие дела его предков, возможно, но только не за то, что совершил он сам.
Стилтона не волновало, что он отдавал приказания убивать людей. Солдат никогда не считают убийцами, а ведь он был занят не более чем войной. Он пытался спасти империю.
Таррант приехал в Уикхэмптон, потому что ему было необходимо ненадолго покинуть Лондон. Или, возможно, он хотел напомнить себе о тех пяти веках, что его семья служила Британии. Герцог не мог этого забыть. Он совершал свои поступки во имя своих предков и своих потомков, во имя процветания Англии.
– Войдите.
Он намеренно приглушил голос так, что он зазвучал почти по-отечески. Между прочим, находились и такие, кто попадался на эту удочку. А сам Таррант давно считал это вполне нормальным и приемлемым. В чем люди себя убеждают, в то они и верят. Именно поэтому он почти всегда улыбался, для всех находил доброе слово. Это бы простой обман, который ничего ему не стоил.