Страница:
И кто еще мог с такой оскорбительной легкостью заставить ее забыть обо всех правилах и приличиях, которые ей прививали родители и Констанция, и превратить вновь в девчонку-сорванца, какой она была в детстве. В ней проснулась маленькая воровка, и она похитила ребенка. А он? Он, не стесняясь, украл ее невинность, душевное спокойствие и лишил ее будущего. Будет ли он преследовать ее так же бесшумно и безжалостно, как тигр, или просто рассчитывает, что она испугается и вернется сама? Может быть, он уже знает, где она? А может, уже выкинул ее из головы, так же просто, как он выкинул из сердца свою дочь? А этот ребенок? Кэтрин положила обе ладони на тянущий в преддверии родов живот. Будет ли этот мальчик жить с ней, или граф отнимет его с такой же легкостью, как до этого отнял ее тело и чувства.
Наверное, ребенок был зачат в ту последнюю ночь? Сердце затрепетало от нахлынувших вновь воспоминаний. В тот самый момент, когда она отодвинула парчовый полог и увидела лежавшего на огромной кровати, будто турецкий паша, графа, в ней шевельнулось предчувствие. Она уже тогда знала, что предстоящая ночь будет необычной. Кэтрин чувствовала себя совершенно незащищенной и была слишком возбуждена, и не только потому, что была обнаженной. Что-то ее волновало в этот момент. Когда совершенно голый граф поднялся и подошел к ней, она еще крепче ухватилась за украшенный затейливой резьбой столб, будто прося защиты у украшавших его деревянных фигурок. Фрэдди стоял, не обращая внимания на холод, и почти не дышал. Уже погасшее в камине пламя неожиданно вспыхнуло и окрасило его кожу а оранжево-красный цвет.
— Ты боишься? — спросил он.
Голос ей показался слишком торжественным для такого провокационного вопроса. Кэтрин чуть заметно покачала головой. Она почти не чувствовала своего тела и в то же время как бы видела его со стороны целиком.
— Ты очень красивая, — произнес Фрэдди почему-то раздраженным тоном.
На что он сердится? На то, что очаровательная женщина не повела себя как обычная проститутка и отказалась от его заманчивых предложений? Или он думает, что польстил ей? То, что она не уродина, она прекрасно знала с детства. Для нее это так же обычно, как серые стены замка Донегана. Ничего необычного в этом не было.
Но граф думал иначе.
— Знаешь, — сказал он, нежно проведя пальцем по ее плечу, — мне порой кажется, что ты самая прекрасная женщина из тех, кого мне доводилось видеть. Мне нравится, когда ты улыбаешься, когда глаза твои вспыхивают от обиды или гнева на меня. Но порой их блеск почему-то увядает, ты становишься вялой и делаешься похожей на сотни других самых обычных шлюх, с которыми я успел переспать за свою жизнь.
Она отступила немного назад и неожиданно улыбнулась, сама удивляясь этой реакции на его слова.
— Никогда не говорила, что я ослепительная красавица, — сказала она таким тоном, что граф чуть не расхохотался.
— Безусловно. Ты не говорила этого, — согласился он, — и всегда отказывалась от новых нарядов. Ты даже считаешь, что я способен похитить драгоценность у мертвеца. А еще ты требуешь справедливого отношения к детям и терпимости ко всем, кто нас окружает. Вот ты у нас какая!
— Я такая, какая есть, — пролепетала Кэтрин беспомощно и растерянно.
Она не испугалась гнева, мелькнувшего в глазах Фрэдди. Просто он вдруг напомнил ей голодного уличного мальчишку со следами побоев на лице. Мальчишку, который молил о пище, постели, возможно, любви, но в принципе о том, что совершенно необходимо каждому человеку. Этот малыш тоже обокрал ее и… умер из-за этого.
— Ты его любила?
Кэтрин несколько раз смущенно моргнула, не очень понимая, о чем идет речь. А затем улыбнулась, чем окончательно ошеломила графа. Господи, он подумал, что она вспомнила того идиота, который лишил ее девственности! Он не понял, что эта нежная и печальная улыбка относится не к сыну герцога, а к нему, высокомерному, красивому мужчине, который, совершенно обнаженный, стоял сейчас перед ней!
— Ты уже спрашивал меня об этом.
Фрэдди вздохнул. Он опять не получил ответа на свой вопрос. Она опять ответила коротко и непонятно. Ему особенно хотелось узнать это почему-то именно сейчас. Впрочем, еще больше его волновал ответ на другой вопрос.
— А если бы любила, что бы ты сделала, Кэтрин? — спросил он и поднес руку с широко расставленными пальцами к ее груди, словно заключив ее в клетку.
Ее грудь напряглась. Плоть ощутила плоть.
— Все, что угодно, — ответила она так храбро, что на этот раз шаг назад сделал граф.
Она потупила глаза, затем резко подняла голову и еще раз повторила.
— Все, что угодно!
В голосе была не только бравада. В нем чувствовались убеждение и решимость. Она стояла перед ним, готовая на любую жертву ради любви. Но не ради него. Ради него никогда…
Пальцы Фрэдди наконец прикоснулись к ее груди, и она невольно сделала шаг к нему. Это было движение настоящей женщины из крови и плоти, а не призрака или фантома, рожденного его воображением. В ней все было то же, что у тысяч других. Но эта улыбка, этот блеск в глазах, эти волосы, напоминающие осенние листья… В ней была та волшебная зовущая сила, о существовании которой он почти забыл. Перед ним была воплощенная женская нежность. Она принадлежит ему. И будет принадлежать ему в эту ночь, в тысячу тысяч других ночей, если он захочет этого и посчитает это нужным.
Фрэдди наклонился и, пытаясь вывести ее из оцепенения, слегка укусил в плечо. Это был жест покорности и покорителя одновременно. В глазах ее блеснули слезы. Кэтрин жалела о своем падении, которое навсегда закрыло ей путь в приличное общество, и испытывала жалость к нему, сильному и совершенному, но абсолютно бесчувственному. Она почти не шевелилась, когда он покусывал ее плечи. Глаза ее смотрели на сбившиеся, как всегда, на его лоб волосы. Она слегка повернулась, двумя пальцами аккуратно убрала эту прядку с его лба и поцеловала. Граф почувствовал, как вместе с поцелуем на лицо его упали ее слезы, и про себя обругал за это Кэтрин. Слезы эти растопили что-то непонятное в его душе. Неужели эта женщина может воздействовать на него даже без слов?
— Единственная влага, которая меня вдохновляет в тебе, Кэт, — цинично произнес Фрэдди, — эта та, которая появляется у тебя между ног. — Граф в этот раз был более резким и грубым. Он схватил ее и бросил на матрас, а затем своими пальцами и губами довел до такого исступления, что Кэтрин готова была кричать от желания и умолять его, чтобы он продолжал ее ласкать. Но он остановился, хотя это было для него не меньшей пыткой. Его губы замерли на ее животе, и вырывающееся из них горячее дыхание белесым дымком уходило в холодное пространство комнаты. Оказавшиеся между ног плечи Фрэдди не давали возможности свести их, а железное объятие рук не позволяло ей шевельнуться. Кэтрин дрожала от нетерпения. Прикосновения его губ и языка, казалось, оставляли дымящиеся ожоги на ее животе. Фрэдди наползал на нее постепенно, стараясь, чтобы каждый дюйм ее кожи оказался в соприкосновении с его телом, чтобы ни малейшая капля ее сладости не миновала его. Временами он замирал, ожидая, когда ее готовое вырваться из груди сердце забьется более ритмично, и тут же начинал все сначала.
Он взял ее только тогда, когда их вздохи и восклицания слились в один стон, когда сам воздух наполнился запахом разгоряченных тел, когда до предела его железного терпения оставалось одно мгновение. Его спина изогнулась, давая возможность войти как можно глубже в нее. Она ответила встречным движением — бушующее внутри пламя можно было потушить только полной сдачей на его милость.
Что было потом, Кэтрин почти не помнила. Осталось только странное ощущение, будто она то умирала, возносясь к небесам, то вновь возрождалась в его объятиях. Раскаленное сердце разлетелось на тысячи искр, а ликующая душа отделилась от тела, полного неги и блаженства. Временами она прикусывала губу и ненадолго возвращалась в реальность. В такие моменты она укоряла себя за то, что позволила ему сделать с собой, опасаясь что если еще немного продлится это наваждение, она уже никуда не сможет убежать от его ласковых и сильных рук, его нежных губ.
И все-таки она убежала, и теперь в течение ближайших нескольких часов ей предстоит произвести на свет ребенка, зачатого в ту волшебную и страшную ночь. Кэтрин нахмурилась, стараясь проглотить подкатившийся к горлу комок и не заплакать.
Берта с облегчением вздохнула, когда наконец увидела Кэтрин, ведущую за руку Джули. Все в сборе! Ох, как же дороги ей стали эта молодая женщина и девочка, как она уже любит ребенка, который, слава Богу, родится теперь в доме, а не на вершине какого-нибудь холма.
Майкл, приехавший в гости, сказал, что попозже прокатится с Джули на Монти по окрестностям. Опасаться было нечего. Граф уехал в Лондон. Он и не догадывается, что в небольшом домике, расположенном всего в нескольких милях от Мертонвуда, скоро появится на свет его ребенок.
Глава 12
Наверное, ребенок был зачат в ту последнюю ночь? Сердце затрепетало от нахлынувших вновь воспоминаний. В тот самый момент, когда она отодвинула парчовый полог и увидела лежавшего на огромной кровати, будто турецкий паша, графа, в ней шевельнулось предчувствие. Она уже тогда знала, что предстоящая ночь будет необычной. Кэтрин чувствовала себя совершенно незащищенной и была слишком возбуждена, и не только потому, что была обнаженной. Что-то ее волновало в этот момент. Когда совершенно голый граф поднялся и подошел к ней, она еще крепче ухватилась за украшенный затейливой резьбой столб, будто прося защиты у украшавших его деревянных фигурок. Фрэдди стоял, не обращая внимания на холод, и почти не дышал. Уже погасшее в камине пламя неожиданно вспыхнуло и окрасило его кожу а оранжево-красный цвет.
— Ты боишься? — спросил он.
Голос ей показался слишком торжественным для такого провокационного вопроса. Кэтрин чуть заметно покачала головой. Она почти не чувствовала своего тела и в то же время как бы видела его со стороны целиком.
— Ты очень красивая, — произнес Фрэдди почему-то раздраженным тоном.
На что он сердится? На то, что очаровательная женщина не повела себя как обычная проститутка и отказалась от его заманчивых предложений? Или он думает, что польстил ей? То, что она не уродина, она прекрасно знала с детства. Для нее это так же обычно, как серые стены замка Донегана. Ничего необычного в этом не было.
Но граф думал иначе.
— Знаешь, — сказал он, нежно проведя пальцем по ее плечу, — мне порой кажется, что ты самая прекрасная женщина из тех, кого мне доводилось видеть. Мне нравится, когда ты улыбаешься, когда глаза твои вспыхивают от обиды или гнева на меня. Но порой их блеск почему-то увядает, ты становишься вялой и делаешься похожей на сотни других самых обычных шлюх, с которыми я успел переспать за свою жизнь.
Она отступила немного назад и неожиданно улыбнулась, сама удивляясь этой реакции на его слова.
— Никогда не говорила, что я ослепительная красавица, — сказала она таким тоном, что граф чуть не расхохотался.
— Безусловно. Ты не говорила этого, — согласился он, — и всегда отказывалась от новых нарядов. Ты даже считаешь, что я способен похитить драгоценность у мертвеца. А еще ты требуешь справедливого отношения к детям и терпимости ко всем, кто нас окружает. Вот ты у нас какая!
— Я такая, какая есть, — пролепетала Кэтрин беспомощно и растерянно.
Она не испугалась гнева, мелькнувшего в глазах Фрэдди. Просто он вдруг напомнил ей голодного уличного мальчишку со следами побоев на лице. Мальчишку, который молил о пище, постели, возможно, любви, но в принципе о том, что совершенно необходимо каждому человеку. Этот малыш тоже обокрал ее и… умер из-за этого.
— Ты его любила?
Кэтрин несколько раз смущенно моргнула, не очень понимая, о чем идет речь. А затем улыбнулась, чем окончательно ошеломила графа. Господи, он подумал, что она вспомнила того идиота, который лишил ее девственности! Он не понял, что эта нежная и печальная улыбка относится не к сыну герцога, а к нему, высокомерному, красивому мужчине, который, совершенно обнаженный, стоял сейчас перед ней!
— Ты уже спрашивал меня об этом.
Фрэдди вздохнул. Он опять не получил ответа на свой вопрос. Она опять ответила коротко и непонятно. Ему особенно хотелось узнать это почему-то именно сейчас. Впрочем, еще больше его волновал ответ на другой вопрос.
— А если бы любила, что бы ты сделала, Кэтрин? — спросил он и поднес руку с широко расставленными пальцами к ее груди, словно заключив ее в клетку.
Ее грудь напряглась. Плоть ощутила плоть.
— Все, что угодно, — ответила она так храбро, что на этот раз шаг назад сделал граф.
Она потупила глаза, затем резко подняла голову и еще раз повторила.
— Все, что угодно!
В голосе была не только бравада. В нем чувствовались убеждение и решимость. Она стояла перед ним, готовая на любую жертву ради любви. Но не ради него. Ради него никогда…
Пальцы Фрэдди наконец прикоснулись к ее груди, и она невольно сделала шаг к нему. Это было движение настоящей женщины из крови и плоти, а не призрака или фантома, рожденного его воображением. В ней все было то же, что у тысяч других. Но эта улыбка, этот блеск в глазах, эти волосы, напоминающие осенние листья… В ней была та волшебная зовущая сила, о существовании которой он почти забыл. Перед ним была воплощенная женская нежность. Она принадлежит ему. И будет принадлежать ему в эту ночь, в тысячу тысяч других ночей, если он захочет этого и посчитает это нужным.
Фрэдди наклонился и, пытаясь вывести ее из оцепенения, слегка укусил в плечо. Это был жест покорности и покорителя одновременно. В глазах ее блеснули слезы. Кэтрин жалела о своем падении, которое навсегда закрыло ей путь в приличное общество, и испытывала жалость к нему, сильному и совершенному, но абсолютно бесчувственному. Она почти не шевелилась, когда он покусывал ее плечи. Глаза ее смотрели на сбившиеся, как всегда, на его лоб волосы. Она слегка повернулась, двумя пальцами аккуратно убрала эту прядку с его лба и поцеловала. Граф почувствовал, как вместе с поцелуем на лицо его упали ее слезы, и про себя обругал за это Кэтрин. Слезы эти растопили что-то непонятное в его душе. Неужели эта женщина может воздействовать на него даже без слов?
— Единственная влага, которая меня вдохновляет в тебе, Кэт, — цинично произнес Фрэдди, — эта та, которая появляется у тебя между ног. — Граф в этот раз был более резким и грубым. Он схватил ее и бросил на матрас, а затем своими пальцами и губами довел до такого исступления, что Кэтрин готова была кричать от желания и умолять его, чтобы он продолжал ее ласкать. Но он остановился, хотя это было для него не меньшей пыткой. Его губы замерли на ее животе, и вырывающееся из них горячее дыхание белесым дымком уходило в холодное пространство комнаты. Оказавшиеся между ног плечи Фрэдди не давали возможности свести их, а железное объятие рук не позволяло ей шевельнуться. Кэтрин дрожала от нетерпения. Прикосновения его губ и языка, казалось, оставляли дымящиеся ожоги на ее животе. Фрэдди наползал на нее постепенно, стараясь, чтобы каждый дюйм ее кожи оказался в соприкосновении с его телом, чтобы ни малейшая капля ее сладости не миновала его. Временами он замирал, ожидая, когда ее готовое вырваться из груди сердце забьется более ритмично, и тут же начинал все сначала.
Он взял ее только тогда, когда их вздохи и восклицания слились в один стон, когда сам воздух наполнился запахом разгоряченных тел, когда до предела его железного терпения оставалось одно мгновение. Его спина изогнулась, давая возможность войти как можно глубже в нее. Она ответила встречным движением — бушующее внутри пламя можно было потушить только полной сдачей на его милость.
Что было потом, Кэтрин почти не помнила. Осталось только странное ощущение, будто она то умирала, возносясь к небесам, то вновь возрождалась в его объятиях. Раскаленное сердце разлетелось на тысячи искр, а ликующая душа отделилась от тела, полного неги и блаженства. Временами она прикусывала губу и ненадолго возвращалась в реальность. В такие моменты она укоряла себя за то, что позволила ему сделать с собой, опасаясь что если еще немного продлится это наваждение, она уже никуда не сможет убежать от его ласковых и сильных рук, его нежных губ.
И все-таки она убежала, и теперь в течение ближайших нескольких часов ей предстоит произвести на свет ребенка, зачатого в ту волшебную и страшную ночь. Кэтрин нахмурилась, стараясь проглотить подкатившийся к горлу комок и не заплакать.
Берта с облегчением вздохнула, когда наконец увидела Кэтрин, ведущую за руку Джули. Все в сборе! Ох, как же дороги ей стали эта молодая женщина и девочка, как она уже любит ребенка, который, слава Богу, родится теперь в доме, а не на вершине какого-нибудь холма.
Майкл, приехавший в гости, сказал, что попозже прокатится с Джули на Монти по окрестностям. Опасаться было нечего. Граф уехал в Лондон. Он и не догадывается, что в небольшом домике, расположенном всего в нескольких милях от Мертонвуда, скоро появится на свет его ребенок.
Глава 12
— Что еще, черт побери, стряслось? — проворчал граф. Он слегка повернулся и посмотрел на Жака, который небрежно постучал в дверь и тут же вошел в комнату.
Все это утро Фрэдди провел у окна. Лежащий перед ним пейзаж радовал зрение и успокаивал. Он расслабился, и его мысли, которые он сдерживал до сих пор своей сильной волей, были далеко не из приятных. В последнее время ему многое было неприятно. Черт бы побрал эту женщину!
Жак склонил голову в коротком приветствии и положил на письменный стол пачку бумаг.
— Мне кажется, что тебе следует еще раз взглянуть на свои распоряжения, Монкриф, прежде чем пускать их в дело.
— Нет никакой необходимости смотреть на эти бумаги. Отправьте их Хендерсону. Каменщики должны начать возводить фундамент, как только будет вынут грунт. Я хочу, чтобы работа была начата на этой неделе. — Говоря, он продолжал смотреть в окно, будто предметом, требующим сейчас первоочередного внимания, были именно растущие вдоль аллеи деревья.
— Значит, ты твердо решил потратить несколько тысяч фунтов на строительство ткацкой фабрики и прядильной посреди болот Уэльса? — За легкой усмешкой Жака явно чувствовались печаль и озабоченность. Это не ускользнуло от графа. Он просмотрел документы, принесенные Жаком, и на его лице появилось недоумение. Казалось, что приказы были подписаны не им, а шутником-идиотом. Граф взглянул на Жака с извиняющейся улыбкой, зачеркнул несколько предложений, вписал вместо них новые и передал исправленные распоряжения старому другу. Жак еще раз доказал свою преданность и смелость. Поступить так никто другой не решился бы.
— Спасибо тебе, — только и произнес граф, но они поняли друг друга. Фрэдди благодарил друга за многое, а не только за этот поступок.
— Есть какие-нибудь новости?
— Никаких, — ответил граф, рассеянно вращая пальцами перо, которым недавно писал. — Никаких, будь оно все проклято!
— Значит, ты собираешься искать их сам. — И это был не вопрос, а утверждение.
Жак Рабиле хорошо знал своего друга. Ему было отлично известно, что просто сидеть и ждать известий от других граф не сможет. Монкриф — человек действия, такой же, как и он сам. Когда исчезли его жена и дети, Жак загнал трех лошадей, разыскивая их по всей наполеоновской Франции. К великому сожалению, он не успел им помочь. Самые близкие ему люди пополнили собой число жертв революции, окончив жизнь на гильотине.
— Это лучше, чем сидеть здесь и уничтожать собственное дело одним росчерком пера, не правда ли? — сухо и печально улыбнулся граф.
Он, сгорая от нетерпения и неизвестности, уже несколько долгих месяцев ждал каких-либо известий. Для розыска Кэтрин он нанял пятерых людей. Получается, что они даром получают жалованье, может быть, даже и не пытаясь что-либо выяснить.
— По крайней мере ты выплеснешь накопившуюся энергию и, Бог даст, станешь хотя бы спать по ночам. Уже польза, даже если ты ничего не узнаешь.
Жак был вполне искренен. За эти несколько месяцев граф состарился на десять лет, не меньше. Его некогда живые зеленые глаза поблекли, веки опухли и покраснели. Между бровями пролегла вертикальная до самого носа борозда, губы как-то сморщились.
— Я думал, — признался граф, глядя на зажатое в пальцах перо, — что многое прояснится, когда стает снег. Мне казалось, что вот-вот должны найти замерзшую зимой женщину с маленькой девочкой в руках. Слухи о таких находках быстро распространяются. Я все думал, смогу ли я жить после этого. Ничего подобного мне так и не сообщили, но я все равно не знаю, как жить дальше.
С приходом весны уверенность, что Кэтрин жива, возрастала. Однако нанятые графом люди не смогли найти ни одного свидетеля, видевшего, чтобы какая-нибудь женщина с грудным ребенком садилась в те непогожие зимние дни в дилижанс в окрестностях Мертонвуда. Денег у Кэтрин было немного, и нанять карету она не могла. Перстень, подаренный графом, она оставила на столе без всякой записки, хоть как-то объясняющей ее бегство. Она конечно, могла бы получить приличную сумму, продав Монти. Но обстоятельные опросы на всех конских аукционах не дали никакого результата. Никто не видел жеребца, похожего на Монти, а он весьма необычен и породист. Короче говоря, Кэтрин каким-то непостижимым образом исчезла из Англии, не оставив следов.
— Ты не должен забывать, Монкриф, — постарался хоть немного успокоить друга Жак, — что она сама решила уехать и никто ее к этому не понуждал.
— Удобная мысль, — пробормотал Фрэдди, сверкнув глазами. — Но чтобы пойти на смертельный риск, надо чего-то опасаться больше смерти, не так ли, Жак? А побег в такую страшнейшую метель — риск немалый. — Он настолько сжился с чувством вины, что не принял утешение друга, и продолжал укорять себя. Теперь совершенно ясно, что Кэтрин пыталась объяснить ему о своих планах насчет Джули. Фрэдди даже вздрогнул, подумав об этом. Лучше было бы не вспоминать. Проклятие! Она была готова рисковать жизнью, лишь бы не оставаться с ним. Если это произошло не из-за него, то что толкнуло ее на побег?
Жак не торопился с ответом. Он понимал, что не сможет помочь другу. Боль графа слишком велика, и даже доброе участие не уменьшит ее. Для этого нужны время и новые впечатления. И конечно, сама Кэтрин. Собрав бумаги, он направился к двери.
— Господь свидетель, я и представить себе не мог, что она может бросить меня, — невесело рассмеялся Фрэдди. — Надо же такому случиться, что единственная женщина, которая отвергла меня, оказалась и единственной, которую я не могу забыть.
Скрипнув дверью, Жак вышел, а Фрэдди снова повернулся к окну. Хорошо, что он ушел так быстро! В чем еще пришлось бы ему признаться, останься друг еще ненадолго? В том, что, даже ослепнув, он все равно будет постоянно видеть ее лицо, милые, улыбающиеся губы. Не сотрутся в памяти и очаровательные ямочки, появлявшиеся на ее щеках, когда она смеялась, и даже гневный блеск ее глаз. Он и слепой сможет узнать ее среди тысячи женщин по неповторимому аромату. И с отрубленными руками он будет ощущать ее мягкие плечи, ее нежную, вздрагивающую под его пальцами кожу.
Разве сможет он забыть, с каким неподражаемым кокетством она наклоняла голову, как грациозно жестикулировала, увлекаясь, разговором? А ее ласковое воркование с Джули? Как добра она была, как быстро сумела подружиться со всеми! Иногда она превращалась в озорную девчонку, своевольную и независимую. Но главным ее достоинством было умение щедро и легко дарить свою любовь окружающим.
За эти месяцы граф избороздил весь Лондон в поисках развлечений. Но на душе не стало легче. Он понял, что никакие удовольствия не приносят радости, если за них приходится расплачиваться ощущением вины, а укоры совести действительно существуют.
Среди светских дам нашлось немало желающих развлечься с ним. Здесь можно было найти и похожих на Кэтрин женщин: шатенок, с чувственными губами и великолепными фигурами. Их полные чувственного вожделения, будто голодные взгляды он ощущал даже в темноте. Поначалу они раздражали его, но затем он понял, что в первую очередь сердится на себя. Из-за мучивших его мыслей он просто не мог получить удовольствие от близости с женщиной. Слухи о том, что граф Монкриф стал несказанно угрюм и впал в апатию, распространились с невероятной быстротой. Среди светских львиц это вызвало своеобразное соревнование. Каждой хотелось доказать, что именно она способна его расшевелить. Но чем большую изощренность и опытность проявляли они в постели, тем разительнее ощущал он их отличие от Кэтрин. Его стала раздражать беспринципность представительниц высшего общества. Они не видели ничего зазорного в своих любовных похождениях, но наверняка осудили бы Кэтрин за ее связь с графом.
Граф Монкриф становился моралистом! Это было смешно ему самому.
Он ловил себя на том, что постоянно выискивает достоинства Кэтрин, изгоняя из памяти любое недостойное ее воспоминание. Она в его воображении превратилась в подобие погибшей мученической смертью святой, по его вине лишившейся последнего благословения. От наваждения могла избавить только встреча с ней. Граф начал много молиться. Это были горячие, исходящие из самой глубины души просьбы к Богу о чуде. Он молил, чтобы она оказалось живой и здоровой. Это было для него очень важно: мертвую Кэтрин он никогда не сможет изгнать из своего сердца. А может, потому, что ему очень была нужна сама Кэтрин?
— Давай же, Кэтрин! Давай!
Берта старалась побороть страх, но это плохо удавалось. Силы Кэтрин ослабевали с каждым часом, и было видно, что опытная Мэг мало чем могла ей помочь. Пожилая женщина взялась за дело сама, рассудив, что появление на свет человека мало чем отличается от рождения теленка. Но, к сожалению, она много раз видела, что происходит, когда теленок неправильно выходит из чрева.
Берта подняла подушку повыше и кричала прямо в ухо Кэтрин. Та сделала слабую попытку отвернуться, чтобы не слышать бесконечные, не дающие ей покоя призывы. Берта приподняла ее за плечи и снова крикнула:
— Ты должна это сделать, Кэтрин. Сейчас! Или, клянусь Богом, я достану ребенка из тебя собственными руками!
Девятнадцать часов непрерывных схваток сделали свое дело. Волосы Кэтрин рассыпались по плечам неопрятными прядями, нижняя рубашка насквозь пропиталась потом. Сколько же это продолжается часов… или дней? Роженица, собрав все оставшиеся силы, уперлась руками в грудь Берты и наконец вытолкнула новорожденного из своего тела. Стало немного легче, но возникшее ощущение, будто ее разорвало на части, сохранилось. Она высвободила голову из рук Берты, уронила ее на подушку и погрузилась в сон, больше похожий на забытье.
Берта вдруг со страхом обнаружила, что влажные простыни слишком горячи. Боже, неужели у Кэтрин такой сильный жар, что материя готова воспламениться? Не обращая внимание на протесты Мэг, она настояла на том, чтобы они поменяли постельное белье, окровавленное во время родов Берта Таннер нервничала и сердилась, сама не зная на что. Это было беспокойство женщины, у которой никогда не было собственных детей и которая наконец обрела дочь в беглянке из Мертонвуда, но вот-вот может потерять ее. В стоящей рядом люльке трепыхался сморщенный красный младенец — сын Кэтрин. Но Берта считала, что его жизнь не стоит смерти родившей его женщины. Она поймала себя на том, что богохульствует во время молитв. Конечно, она не упрекала Господа, но она не может считать справедливым созданный им мир, если в ее доме произойдет такое несчастье.
С момента появления на свет младенца прошло уже несколько часов, а Кэтрин все еще спала. Даже неопытная в подобных вещах Берта почувствовала неладное. Молодая женщина дышала хрипло и тяжело, тело ее пылало жаром. Мэг начала что-то бормотать о родильной горячке. Берта отвергла принесенную женой брата рубашку, слишком старую и застиранную, и переодела Кэтрин в недавно сшитую. Она поменяла еще раз постельное белье и отправила Мэг домой — присмотреть за Джули было единственным, чем могла та сейчас помочь. Мэг явно рассердилась, но Берта не обратила на это никакого внимания. Она села возле неподвижной Кэтрин и просидела так всю ночь и почти весь следующий день. Вывел ее из оцепенения писк младенца, начавшего подавать признаки жизни. Берта соорудила для него сахарную соску и принялась молиться за новорожденного сына графа, надеясь, что строгий Бог ее предков проявит снисходительность хотя бы к этому ни в чем не повинному комочку жизни.
А Кэтрин в своем забытьи видела совсем иные картины. Она стояла в высокой, пригибаемой ветром траве, и разбивающиеся о донеганские скалы морские волны обдавали пеной ее босые ноги. Она вдыхала аппетитные запахи, долетавшие до нее с кухни родного дома, а потом помогала маме печь хлеб. Она бродила в летнем саду, вдыхая запахи лимона, вербены, базилика и шалфея. А затем их сменил запах камфары у постели больной мамы, и она услышала сдавленные всхлипывания не знавшего ранее слез отца, оплакивающего свою любимую.
И конечно же, она увидела его: небрежно шагающего по проходу конюшни, с неподражаемой грацией и искусством скачущего на Монти или смеющегося в лесу. Коричневые и зеленые тени падали на его лицо, приглушая веселый блеск его изумрудных глаз. Эти глаза могли быть нежными, печальными, озорными, но всегда загадочными. В них таилась не то скрытая боль, не то еще что-то, названия чему она не знала. Сейчас она просто смотрела на этого ослепительно красивого и сильного мужчину, вспоминая его нежные губы, ласковые пальцы и голос, в котором звучало обещание блаженства. Он вновь дарил перстень, равный по цене целому состоянию, и слова, которые невозможно забыть.
Вдруг Кэтрин показалось, что Фрэдди подошел к ее кровати и протянул к ней свои сильные руки с длинными красивыми пальцами. Нежным движением он разгладил ее слипшиеся волосы, стер холодным влажным платком пот со лба и поднял с постели. Он был окружен каким-то сиянием. Кэтрин протянула к нему руки, и сияние это еще больше усилилось, а когда их пальцы соприкоснулись, засверкало и рассыпалось на множество ярких искр. Она улыбнулась и не увидела, а ощутила ответную улыбку так же, как свою собственную. Она хотела подойти еще ближе к нему, но сияние превратилось в сплошной поток света и разделило их непроходимой стеной. Кэтрин смотрела на Фрэдди и не могла насмотреться. Как высок и статен он, как силен и прекрасен! Так хотелось снова оказаться в его объятиях, чтобы руки его обвились вокруг ее плеч. Хотелось прильнуть к нему и забыть обо всем. Но ей уже было достаточно того, что она дотронулась до него. Взявшийся откуда-то ветерок овеял ее прохладой, и затрепетавшие волосы приятно защекотали щеки. Его близость принесла долгожданный покой ее измученной душе. Фрэдди каким-то образом узнал, что нужен ей, и пришел! Она стиснула его пальцы, моля не уходить. И он ответил почему-то голосом Берты, что останется с ней столько, сколько она захочет.
Граф начал прочесывать Англию с севера на юг, ненадолго заезжая даже в крошечные деревушки, состоявшие из нескольких хижин с соломенными крышами. В больших городах он задерживался подольше и нанимал помощников из профессионалов и местных мальчишек. В Лондоне к поиску Кэтрин была привлечена целая армия юных потрошителей чужих карманов, довольных, что могут честным путем заработать немного денег. Фрэдди встречался с капитанами кораблей, плавающих во все страны света — от Америки до Китая. Он беседовал с работорговцами и владелицами борделей, доводившими его до бешенства расспросами об интимных частях тела разыскиваемой. Не были забыты и кучера дилижансов и наемных экипажей в Шотландии и Уэльсе. Для розыска Кэтрин было привлечено немало людей, кроме того, Фрэдди получал известия от своих знакомых и слуг обо всех молодых девушках с маленьким ребенком, недавно принятых на службу в богатые дома. За достоверные сведения о местонахождении Кэтрин было назначено огромное денежное вознаграждение. Фрэдди знал теперь обо всех сколько-нибудь заметных происшествиях, случившихся в Англии с сентября по июль. Но ответа на вопрос, куда же делась Кэтрин, он так и не получил.
Возвращение в Монкриф напоминало скорее беспорядочное отступление, а не победное шествие. Розыски не принесли никаких результатов. Граф был раздражен. Вид родного дома и великолепная погода, выдавшаяся в день его возвращения, не улучшили настроения. Он даже не взглянул, как обычно, ни на упирающиеся в голубое небо шпили четырех угловых башен, ни на блестящие на солнце великолепные кирпичные стены дома, которые были его гордостью.
Жизнь научила графа больше доверять себе и своим чувствам, чем посторонним людям. Но сейчас эта привычка оказывала ему не лучшую услугу. У него постоянно было ощущение, что он что-то прозевал, просмотрел и должен немедленно что-то предпринять, но что именно, понять он не мог. Это совершенно измучило привыкшего к ясности Фрэдди. Покинув этот дом с твердым намерением узнать, что произошло с Кэтрин, он вернулся в него в еще большем неведении, усталым и злым. Впрочем, он и сам понимал: сердиться было не на кого, разве что на самого себя.
Все это утро Фрэдди провел у окна. Лежащий перед ним пейзаж радовал зрение и успокаивал. Он расслабился, и его мысли, которые он сдерживал до сих пор своей сильной волей, были далеко не из приятных. В последнее время ему многое было неприятно. Черт бы побрал эту женщину!
Жак склонил голову в коротком приветствии и положил на письменный стол пачку бумаг.
— Мне кажется, что тебе следует еще раз взглянуть на свои распоряжения, Монкриф, прежде чем пускать их в дело.
— Нет никакой необходимости смотреть на эти бумаги. Отправьте их Хендерсону. Каменщики должны начать возводить фундамент, как только будет вынут грунт. Я хочу, чтобы работа была начата на этой неделе. — Говоря, он продолжал смотреть в окно, будто предметом, требующим сейчас первоочередного внимания, были именно растущие вдоль аллеи деревья.
— Значит, ты твердо решил потратить несколько тысяч фунтов на строительство ткацкой фабрики и прядильной посреди болот Уэльса? — За легкой усмешкой Жака явно чувствовались печаль и озабоченность. Это не ускользнуло от графа. Он просмотрел документы, принесенные Жаком, и на его лице появилось недоумение. Казалось, что приказы были подписаны не им, а шутником-идиотом. Граф взглянул на Жака с извиняющейся улыбкой, зачеркнул несколько предложений, вписал вместо них новые и передал исправленные распоряжения старому другу. Жак еще раз доказал свою преданность и смелость. Поступить так никто другой не решился бы.
— Спасибо тебе, — только и произнес граф, но они поняли друг друга. Фрэдди благодарил друга за многое, а не только за этот поступок.
— Есть какие-нибудь новости?
— Никаких, — ответил граф, рассеянно вращая пальцами перо, которым недавно писал. — Никаких, будь оно все проклято!
— Значит, ты собираешься искать их сам. — И это был не вопрос, а утверждение.
Жак Рабиле хорошо знал своего друга. Ему было отлично известно, что просто сидеть и ждать известий от других граф не сможет. Монкриф — человек действия, такой же, как и он сам. Когда исчезли его жена и дети, Жак загнал трех лошадей, разыскивая их по всей наполеоновской Франции. К великому сожалению, он не успел им помочь. Самые близкие ему люди пополнили собой число жертв революции, окончив жизнь на гильотине.
— Это лучше, чем сидеть здесь и уничтожать собственное дело одним росчерком пера, не правда ли? — сухо и печально улыбнулся граф.
Он, сгорая от нетерпения и неизвестности, уже несколько долгих месяцев ждал каких-либо известий. Для розыска Кэтрин он нанял пятерых людей. Получается, что они даром получают жалованье, может быть, даже и не пытаясь что-либо выяснить.
— По крайней мере ты выплеснешь накопившуюся энергию и, Бог даст, станешь хотя бы спать по ночам. Уже польза, даже если ты ничего не узнаешь.
Жак был вполне искренен. За эти несколько месяцев граф состарился на десять лет, не меньше. Его некогда живые зеленые глаза поблекли, веки опухли и покраснели. Между бровями пролегла вертикальная до самого носа борозда, губы как-то сморщились.
— Я думал, — признался граф, глядя на зажатое в пальцах перо, — что многое прояснится, когда стает снег. Мне казалось, что вот-вот должны найти замерзшую зимой женщину с маленькой девочкой в руках. Слухи о таких находках быстро распространяются. Я все думал, смогу ли я жить после этого. Ничего подобного мне так и не сообщили, но я все равно не знаю, как жить дальше.
С приходом весны уверенность, что Кэтрин жива, возрастала. Однако нанятые графом люди не смогли найти ни одного свидетеля, видевшего, чтобы какая-нибудь женщина с грудным ребенком садилась в те непогожие зимние дни в дилижанс в окрестностях Мертонвуда. Денег у Кэтрин было немного, и нанять карету она не могла. Перстень, подаренный графом, она оставила на столе без всякой записки, хоть как-то объясняющей ее бегство. Она конечно, могла бы получить приличную сумму, продав Монти. Но обстоятельные опросы на всех конских аукционах не дали никакого результата. Никто не видел жеребца, похожего на Монти, а он весьма необычен и породист. Короче говоря, Кэтрин каким-то непостижимым образом исчезла из Англии, не оставив следов.
— Ты не должен забывать, Монкриф, — постарался хоть немного успокоить друга Жак, — что она сама решила уехать и никто ее к этому не понуждал.
— Удобная мысль, — пробормотал Фрэдди, сверкнув глазами. — Но чтобы пойти на смертельный риск, надо чего-то опасаться больше смерти, не так ли, Жак? А побег в такую страшнейшую метель — риск немалый. — Он настолько сжился с чувством вины, что не принял утешение друга, и продолжал укорять себя. Теперь совершенно ясно, что Кэтрин пыталась объяснить ему о своих планах насчет Джули. Фрэдди даже вздрогнул, подумав об этом. Лучше было бы не вспоминать. Проклятие! Она была готова рисковать жизнью, лишь бы не оставаться с ним. Если это произошло не из-за него, то что толкнуло ее на побег?
Жак не торопился с ответом. Он понимал, что не сможет помочь другу. Боль графа слишком велика, и даже доброе участие не уменьшит ее. Для этого нужны время и новые впечатления. И конечно, сама Кэтрин. Собрав бумаги, он направился к двери.
— Господь свидетель, я и представить себе не мог, что она может бросить меня, — невесело рассмеялся Фрэдди. — Надо же такому случиться, что единственная женщина, которая отвергла меня, оказалась и единственной, которую я не могу забыть.
Скрипнув дверью, Жак вышел, а Фрэдди снова повернулся к окну. Хорошо, что он ушел так быстро! В чем еще пришлось бы ему признаться, останься друг еще ненадолго? В том, что, даже ослепнув, он все равно будет постоянно видеть ее лицо, милые, улыбающиеся губы. Не сотрутся в памяти и очаровательные ямочки, появлявшиеся на ее щеках, когда она смеялась, и даже гневный блеск ее глаз. Он и слепой сможет узнать ее среди тысячи женщин по неповторимому аромату. И с отрубленными руками он будет ощущать ее мягкие плечи, ее нежную, вздрагивающую под его пальцами кожу.
Разве сможет он забыть, с каким неподражаемым кокетством она наклоняла голову, как грациозно жестикулировала, увлекаясь, разговором? А ее ласковое воркование с Джули? Как добра она была, как быстро сумела подружиться со всеми! Иногда она превращалась в озорную девчонку, своевольную и независимую. Но главным ее достоинством было умение щедро и легко дарить свою любовь окружающим.
За эти месяцы граф избороздил весь Лондон в поисках развлечений. Но на душе не стало легче. Он понял, что никакие удовольствия не приносят радости, если за них приходится расплачиваться ощущением вины, а укоры совести действительно существуют.
Среди светских дам нашлось немало желающих развлечься с ним. Здесь можно было найти и похожих на Кэтрин женщин: шатенок, с чувственными губами и великолепными фигурами. Их полные чувственного вожделения, будто голодные взгляды он ощущал даже в темноте. Поначалу они раздражали его, но затем он понял, что в первую очередь сердится на себя. Из-за мучивших его мыслей он просто не мог получить удовольствие от близости с женщиной. Слухи о том, что граф Монкриф стал несказанно угрюм и впал в апатию, распространились с невероятной быстротой. Среди светских львиц это вызвало своеобразное соревнование. Каждой хотелось доказать, что именно она способна его расшевелить. Но чем большую изощренность и опытность проявляли они в постели, тем разительнее ощущал он их отличие от Кэтрин. Его стала раздражать беспринципность представительниц высшего общества. Они не видели ничего зазорного в своих любовных похождениях, но наверняка осудили бы Кэтрин за ее связь с графом.
Граф Монкриф становился моралистом! Это было смешно ему самому.
Он ловил себя на том, что постоянно выискивает достоинства Кэтрин, изгоняя из памяти любое недостойное ее воспоминание. Она в его воображении превратилась в подобие погибшей мученической смертью святой, по его вине лишившейся последнего благословения. От наваждения могла избавить только встреча с ней. Граф начал много молиться. Это были горячие, исходящие из самой глубины души просьбы к Богу о чуде. Он молил, чтобы она оказалось живой и здоровой. Это было для него очень важно: мертвую Кэтрин он никогда не сможет изгнать из своего сердца. А может, потому, что ему очень была нужна сама Кэтрин?
— Давай же, Кэтрин! Давай!
Берта старалась побороть страх, но это плохо удавалось. Силы Кэтрин ослабевали с каждым часом, и было видно, что опытная Мэг мало чем могла ей помочь. Пожилая женщина взялась за дело сама, рассудив, что появление на свет человека мало чем отличается от рождения теленка. Но, к сожалению, она много раз видела, что происходит, когда теленок неправильно выходит из чрева.
Берта подняла подушку повыше и кричала прямо в ухо Кэтрин. Та сделала слабую попытку отвернуться, чтобы не слышать бесконечные, не дающие ей покоя призывы. Берта приподняла ее за плечи и снова крикнула:
— Ты должна это сделать, Кэтрин. Сейчас! Или, клянусь Богом, я достану ребенка из тебя собственными руками!
Девятнадцать часов непрерывных схваток сделали свое дело. Волосы Кэтрин рассыпались по плечам неопрятными прядями, нижняя рубашка насквозь пропиталась потом. Сколько же это продолжается часов… или дней? Роженица, собрав все оставшиеся силы, уперлась руками в грудь Берты и наконец вытолкнула новорожденного из своего тела. Стало немного легче, но возникшее ощущение, будто ее разорвало на части, сохранилось. Она высвободила голову из рук Берты, уронила ее на подушку и погрузилась в сон, больше похожий на забытье.
Берта вдруг со страхом обнаружила, что влажные простыни слишком горячи. Боже, неужели у Кэтрин такой сильный жар, что материя готова воспламениться? Не обращая внимание на протесты Мэг, она настояла на том, чтобы они поменяли постельное белье, окровавленное во время родов Берта Таннер нервничала и сердилась, сама не зная на что. Это было беспокойство женщины, у которой никогда не было собственных детей и которая наконец обрела дочь в беглянке из Мертонвуда, но вот-вот может потерять ее. В стоящей рядом люльке трепыхался сморщенный красный младенец — сын Кэтрин. Но Берта считала, что его жизнь не стоит смерти родившей его женщины. Она поймала себя на том, что богохульствует во время молитв. Конечно, она не упрекала Господа, но она не может считать справедливым созданный им мир, если в ее доме произойдет такое несчастье.
С момента появления на свет младенца прошло уже несколько часов, а Кэтрин все еще спала. Даже неопытная в подобных вещах Берта почувствовала неладное. Молодая женщина дышала хрипло и тяжело, тело ее пылало жаром. Мэг начала что-то бормотать о родильной горячке. Берта отвергла принесенную женой брата рубашку, слишком старую и застиранную, и переодела Кэтрин в недавно сшитую. Она поменяла еще раз постельное белье и отправила Мэг домой — присмотреть за Джули было единственным, чем могла та сейчас помочь. Мэг явно рассердилась, но Берта не обратила на это никакого внимания. Она села возле неподвижной Кэтрин и просидела так всю ночь и почти весь следующий день. Вывел ее из оцепенения писк младенца, начавшего подавать признаки жизни. Берта соорудила для него сахарную соску и принялась молиться за новорожденного сына графа, надеясь, что строгий Бог ее предков проявит снисходительность хотя бы к этому ни в чем не повинному комочку жизни.
А Кэтрин в своем забытьи видела совсем иные картины. Она стояла в высокой, пригибаемой ветром траве, и разбивающиеся о донеганские скалы морские волны обдавали пеной ее босые ноги. Она вдыхала аппетитные запахи, долетавшие до нее с кухни родного дома, а потом помогала маме печь хлеб. Она бродила в летнем саду, вдыхая запахи лимона, вербены, базилика и шалфея. А затем их сменил запах камфары у постели больной мамы, и она услышала сдавленные всхлипывания не знавшего ранее слез отца, оплакивающего свою любимую.
И конечно же, она увидела его: небрежно шагающего по проходу конюшни, с неподражаемой грацией и искусством скачущего на Монти или смеющегося в лесу. Коричневые и зеленые тени падали на его лицо, приглушая веселый блеск его изумрудных глаз. Эти глаза могли быть нежными, печальными, озорными, но всегда загадочными. В них таилась не то скрытая боль, не то еще что-то, названия чему она не знала. Сейчас она просто смотрела на этого ослепительно красивого и сильного мужчину, вспоминая его нежные губы, ласковые пальцы и голос, в котором звучало обещание блаженства. Он вновь дарил перстень, равный по цене целому состоянию, и слова, которые невозможно забыть.
Вдруг Кэтрин показалось, что Фрэдди подошел к ее кровати и протянул к ней свои сильные руки с длинными красивыми пальцами. Нежным движением он разгладил ее слипшиеся волосы, стер холодным влажным платком пот со лба и поднял с постели. Он был окружен каким-то сиянием. Кэтрин протянула к нему руки, и сияние это еще больше усилилось, а когда их пальцы соприкоснулись, засверкало и рассыпалось на множество ярких искр. Она улыбнулась и не увидела, а ощутила ответную улыбку так же, как свою собственную. Она хотела подойти еще ближе к нему, но сияние превратилось в сплошной поток света и разделило их непроходимой стеной. Кэтрин смотрела на Фрэдди и не могла насмотреться. Как высок и статен он, как силен и прекрасен! Так хотелось снова оказаться в его объятиях, чтобы руки его обвились вокруг ее плеч. Хотелось прильнуть к нему и забыть обо всем. Но ей уже было достаточно того, что она дотронулась до него. Взявшийся откуда-то ветерок овеял ее прохладой, и затрепетавшие волосы приятно защекотали щеки. Его близость принесла долгожданный покой ее измученной душе. Фрэдди каким-то образом узнал, что нужен ей, и пришел! Она стиснула его пальцы, моля не уходить. И он ответил почему-то голосом Берты, что останется с ней столько, сколько она захочет.
Граф начал прочесывать Англию с севера на юг, ненадолго заезжая даже в крошечные деревушки, состоявшие из нескольких хижин с соломенными крышами. В больших городах он задерживался подольше и нанимал помощников из профессионалов и местных мальчишек. В Лондоне к поиску Кэтрин была привлечена целая армия юных потрошителей чужих карманов, довольных, что могут честным путем заработать немного денег. Фрэдди встречался с капитанами кораблей, плавающих во все страны света — от Америки до Китая. Он беседовал с работорговцами и владелицами борделей, доводившими его до бешенства расспросами об интимных частях тела разыскиваемой. Не были забыты и кучера дилижансов и наемных экипажей в Шотландии и Уэльсе. Для розыска Кэтрин было привлечено немало людей, кроме того, Фрэдди получал известия от своих знакомых и слуг обо всех молодых девушках с маленьким ребенком, недавно принятых на службу в богатые дома. За достоверные сведения о местонахождении Кэтрин было назначено огромное денежное вознаграждение. Фрэдди знал теперь обо всех сколько-нибудь заметных происшествиях, случившихся в Англии с сентября по июль. Но ответа на вопрос, куда же делась Кэтрин, он так и не получил.
Возвращение в Монкриф напоминало скорее беспорядочное отступление, а не победное шествие. Розыски не принесли никаких результатов. Граф был раздражен. Вид родного дома и великолепная погода, выдавшаяся в день его возвращения, не улучшили настроения. Он даже не взглянул, как обычно, ни на упирающиеся в голубое небо шпили четырех угловых башен, ни на блестящие на солнце великолепные кирпичные стены дома, которые были его гордостью.
Жизнь научила графа больше доверять себе и своим чувствам, чем посторонним людям. Но сейчас эта привычка оказывала ему не лучшую услугу. У него постоянно было ощущение, что он что-то прозевал, просмотрел и должен немедленно что-то предпринять, но что именно, понять он не мог. Это совершенно измучило привыкшего к ясности Фрэдди. Покинув этот дом с твердым намерением узнать, что произошло с Кэтрин, он вернулся в него в еще большем неведении, усталым и злым. Впрочем, он и сам понимал: сердиться было не на кого, разве что на самого себя.