Рэнни Карен. Превыше всего

   — У меня есть черты, которые мне самому очень не нравятся.
   — О, я думаю, что так считает каждый! Не правда ли?
   — Нет. Есть люди, которые всегда довольны собой. А я знаю, что у меня предостаточно дурных привычек.
   — Перестаньте, я не верю в это. Вы кажетесь мне очень порядочным молодым человеком.
   — Ага, вы просто не знаете мои ужасные секреты, — сообщил Джереми с невеселой улыбкой и заговорщическим выражением лица.
   Кэтрин постаралась сдержать улыбку.
   — Прошу вас, раскройте ваши тайны.
   — Ну, вот вам один — я несдержан. Вы сами могли убедиться в этом.
   — Вы правы, — кивнула девушка, — это отвратительная привычка. Продолжайте.
   — Хорошо. Иногда я бываю нетерпелив.
   — Ну, это извинительно. Терпение, конечно, благо, но не так-то легко быть терпеливым. Не так ли?
   — Хорошо, я допускаю это. Но что вы скажете об этом? Я ненавижу лошадей. Я чувствую отвращение к этим глупым животным.
   — Ну… — Кэтрин глубокомысленно поднесла палец к подбородку и приподняла голову. — Я представляю, что это серьезная проблема, особенно для джентльмена, но не считаю это плохой привычкой. Возможно, все дело в наклонностях.
   — Моих или их?
   Кэтрин наконец позволила себе улыбнуться.
   — Конечно, их. Вы настоящий образец честности, истинного благородства и мужества.
   — Вы действительно так думаете? — спросил совершенно серьезно Джереми и даже выпрямился, сидя на скамейке. Он задумчиво крутил листик перед довольной Джули.
   — Неужели мое мнение столь важно? — спросила девушка, тоже став серьезной.
   — Да, поскольку это — мнение женщины. Видите ли, может быть, я действительно и обладаю этими достоинствами, но все равно я не из тех мужчин, о которых мечтают женщины. Я вообще не умею обольщать женщин в отличие от некоторых.
   — Вы имеете в виду графа?
   — Совершенно верно, — кивнул Джереми. — Чертовски трудно быть младшим братом, тем более такого человека, как Фрэдди. Он добивается всего без особых усилий. Для него нет ничего невозможного. Наездник он великолепный, танцор блестящий, а с женщинами… Некоторые просто теряют голову при одном его виде.
   Кэтрин склонилась над неожиданно затихшей Джули и положила ладонь на руку юноши.
   — Существуют много разных мужчин. Но я думаю, что скромные — самые лучшие. Только такие мужчины могут быть верными и преданными. Каждая женщина мечтает встретить такого мужчину, а не обольстительного ловеласа.
   — Вы действительно так думаете? — с надеждой спросил он.
   — Я знаю это, — ласково ответила девушка. — Вы хотите произвести на кого-то особенное впечатление?
   — Да, — тихо ответил он, вглядываясь вдаль, будто надеясь разглядеть в деревьях чье-то лицо. — Вас не обижает моя откровенность?
   — Нет, нисколько, — не совсем искренне ответила Кэтрин.
   — Вы очень хорошая девушка, Кэтрин, — поднялся со скамейки Джереми и посмотрел на уснувшую Джули. — И то, что говорит Фрэдди, даже странно.
   — И что же он говорит?
   — Во-первых, он просил меня пригласить вас на обед и, если вы откажетесь, сообщить вам, что обед будет на четырех человек. А еще он посоветовал мне беречь свою поясницу и другие места, когда я буду общаться с вами, — смущенно пробормотал Джереми.
   Кэтрин хохотала, высоко закинув голову.
 
   «Какая очаровательная собеседница!» — думал Джереми за ужином, совершенно забыв, что в Лондоне они вряд ли сидели бы за одним столом с Кэтрин. Это здесь, в Мертонвуде, стирались границы между людьми из разных слоев общества, и то, что она была лишь служанкой, не имело большого значения. За столом Джереми глядел на нее с обожанием щенка. Его чувства к Кэтрин не имели ничего общего с чувствами, которые он испытывал к Бет. Кэтрин была так добра! После кучи глупостей, что он успел наговорить в саду, она позволила ему проводить себя в столовую. Она отвечала улыбкой на его взгляды и доброжелательно выслушивала все, что он говорил. Брат поглядывал на него с раздражением, и это наполняло гордостью. Наконец-то Фрэдди понял, что он тоже взрослый! Джереми страшно, надоела снисходительность брата, проявлявшаяся всякий раз, когда он пытался посоветоваться с ним о важных для себя вещах. После ужина Джереми собирался поговорить с Фрэдди о Бет и ему было важно, чтобы старший брат отнесся к этому серьезно.
   Джереми догадывался, почему мать отправила его в Мертонвуд. Совсем не для того, чтобы он остыл и проверил свои чувства к Бет, — это было лишь предлогом. Графиня редко делилась с младшим сыном своими планами, и не потому, что не доверяла ему. Просто Джереми обладал удивительной способностью заводить знакомство в самых неподходящих местах и делать свою жизнь всеобщим достоянием. Он совершенно не умел хранить секреты. Зато Джереми был замечательным рассказчиком. Он имел необычайный талант точно чувствовать окружающую обстановку. Джереми мог настолько ясно описать любого человека, его одежду, характер и настроение, что у слушателя все это как бы возникало перед глазами. Сестра Мелисса обожала слушать его подробные рассказы о вечеринках, балах и званых обедах. Джереми представлял, как будет рада графиня послушать его красочное описание сегодняшнего ужина и особенно двух его участников, сидевших за столом с вежливой враждебностью и ни разу не взглянувших друг на друга.
   Жак также отметил необычную обстановку, но причину данной ситуации видел в другом. Догадаться, какая кошка пробежала между этими двумя, было делом пяти минут. Но та напряженность, которая все явственнее ощущалась за столом, казалась ему странной. Джереми предпринимал героические усилия для поддержания легкой застольной беседы, но делать это было все труднее и труднее, поскольку Кэтрин демонстративно не обращала ни малейшего внимания на графа. Он посмотрел на нее оценивающим взглядом. Может, это из-за Жака? Если ей кажется странным, что секретарь сидит за столом рядом с графом, то она даже взглядом не показала этого. Нет, даже намека не было в ее поведении. Кстати, это натолкнуло Джереми на мысль, что он тоже не часто сидел с гувернанткой. Правда, сидящая справа от графа молодая женщина совсем не походила на служанку.
   Кэтрин надела то же самое зеленое платье, что и прошлый раз. Но благодаря стараниям Абигейль, просидевшей с иголкой все утро, оно стало свободнее и не облегало так откровенно ее фигуру. Взглянув на нее первый раз, граф был разочарован, и на лице его застыло хмурое выражение. Щеки девушки были слегка розовыми, но лишь оттого, что она провела много времени на свежем воздухе. Она хлопотала весь день и порядком устала. И только этим объяснялась слабость в ногах и легкая дрожь в руках, когда она разрезала грибное желе. Девушку забавляла разница во взглядах троих мужчин. Один из них смотрел на нее с мальчишеской открытостью и восхищением. Второй незаметно изучал ее, поглядывая время от времени из-под опущенных ресниц. Третий смотрел на двух остальных с уверенностью и предупредительностью хозяина. Только во взгляде Джереми она чувствовала поддержку. Естественно, что к нему она чаще всего и обращалась.
   — Как поживает ваша матушка, Джереми? — Поскольку они с первой же встречи стали называть друг друга по имени, Кэтрин не видела причины отказываться от этого. По взгляду, который бросил на нее граф, было видно, что его подобная фамильярность не устраивает. Джереми поддержал Кэтрин, прежде чем Фрэдди что-либо успел сказать по этому поводу.
   — Хорошо, Кэтрин, — ответил он, выделяя голосом имя. — Боюсь только, что Мелисса заставляет ее волноваться. Наша крошка вступила в тайный сговор со своей подругой Присциллой и объявила, что будет сопровождать ее на бал.
   — О нет! Я думаю, она не поступит так безрассудно, — с искренней озабоченностью воскликнула Кэтрин. Она уже успела понять, что графиня не из тех женщин, которым можно перечить.
   — К несчастью, да. К несчастью для Мелиссы, я думаю. Мама отложила ее дебют. Бедной сестренке оставалось подождать до первого выезда неделю или чуть больше, а теперь мама решила, что Мелиссе непременно следует некоторое время пожить в Монкрифе. По крайней мере до начала сезона. Это Мелиссе-то, которая терпеть не может деревню!
   — Ей надо было как следует подумать, прежде чем что-то затевать, — довольно резко оборвал его рассуждения старший брат.
   — Безусловно. Однако Мелисса еще очень молода, — вмешалась, не поднимая глаз от стола, Кэтрин. — Юности свойственны необдуманные поступки.
   Выражение, которое приняло при этом лицо брата, заинтересовало Джереми. Было нечто необычное во взгляде Фрэдди, когда он посмотрел на склоненную голову девушки. Брат не сердился, но глаза его потемнели, а между бровей появилась складка. Не было это и проявлением страсти. Джереми прекрасно знал, как выглядит Фрэдди, когда он собирается покорить какую-нибудь женщину.
   Так может выглядеть человек, который сопротивляется чему-то, что сильнее его. Похоже, что в Кэтрин Сандерсон было нечто, к чему непреодолимо тянуло этого завзятого охотника. Неясно было только, кто из них в данной ситуации охотник, а кто добыча.
   Жаку было более или менее ясно, что творится с его другом. Его больше занимала Кэтрин. Если она хотела соблазнить графа, то выбрала самый верный путь. Это был единственный способ, которым женщина могла по-настоящему нарушить покой графа. Фридрих Аллен Латтимор практически ни в чем себе не отказывал. Он ни разу в жизни не подвергался серьезным испытаниям. Конечно, случались мелкие неприятности и досадные случаи, нарушающие его спокойствие, но по большому счету у него была счастливая жизнь. Если он был голоден, он всегда мог насытиться. Так же обстояло дело со всеми другими желаниями. То, что он хотел заполучить — будь то женщина, чистокровный скакун, поместье или фабрика, — рано или поздно оказывалось в его руках. Иначе быть не могло. Жак пришел к выводу, что Кэтрин не от мира сего. Он надеялся, что она не глупа и не упряма.
   — Храните юности бездумные порывы, — прервал неловкое молчание француз. — Они, как тот цветок, что прелестью нас тешит, и быстро в беге лет увянут.
   — О, это же стихи Ронсара! — с радостью восклинула Кэтрин, довольная, что кто-то ещё знает этого поэта. — А помните: «Живи сегодня, откладывать сбор на завтра, поверь мне, в этой жизни глупо».
   Удивление в глазах Жака сменилось радостью. Они обменялись с Кэтрин улыбками заговорщиков.
   — Известная философия, — заметил граф. — Но мне лично ближе совет Публилиуса Сируса: «Позвольте дураку хранить молчанье, и даже он за мудреца сойдет».
   Он посмотрел на друга. Жак немного помрачнел, но улыбка с его лица не исчезла, придавая ему мудрое, задумчивое выражение. По глазам графа он понял, какую линию поведения тот избрал. Спокойствие и уравновешенность всегда были главным орудием Монкрифа в отношениях с представительницами прекрасного пола. Даже во время своего бурного романа со своевольной Селестой Монкриф никогда не проявлял ревности. Несколько ее попыток подогреть страсть любовника с помощью открытого и даже скандального кокетства с его соперниками не возымели ни малейшего действия. Жак опасался, однако, что такое поведение не годится для Кэтрин.
   Граф между тем, оглядывая собравшуюся за столом компанию, думал, что, приди в голову хозяйке какого-нибудь великосветского салона специально собрать у себя заведомо разных людей, она вряд ли добилась бы такого результата. Джереми, наивность которого начинала раздражать, как промокшая одежда, пришел в замешательство, пытаясь понять недосказанное, готовый в любую минуту отразить чей-нибудь выпад. Его друг Жак, возможно, был самым сложным человеком из всех известных ему людей. Аристократ с мощью и отвагой простолюдина, человек, который мог с легкостью прирожденного каторжника затянуть веревку на шее врага. Его дворянский род насчитывает семь поколений. Жак был образованным человеком и, что важнее, обладал удивительно светлой головой. Благодаря этому Жак был единственным после графа человеком, который знал о делах Монкрифов практически все. Поэтому ему не следовало сидеть за этим столом и наблюдать немую сцену между Кэтрин и хозяином дома. Кэтрин — очаровательная девушка, но слишком импульсивная и удивительным образом соединяющая в себе черты умной женщины и озорного мальчишки. Но особенно странно в этой компании выглядел он сам — один из пяти самых богатых людей Британской империи, сидящий за одним столом с двумя неравными по положению людьми и неопытным юношей и получающий от этого удовольствие. Любовь и гнев витали над столом, и только глупец мог не заметить этого.
   Наконец ужин подошел к концу, и Кэтрин начала подумывать об уходе. Но мужчины по традиции удалились, чтобы покурить и выпить в сугубо мужской компании. Девушка вздохнула, подумав, что соблюдение этого обычая именно сейчас весьма некстати. Исчезнуть, ни с кем не простившись, было неприлично, как бы плохо она себя ни чувствовала. Бессонные ночи с Джули давали о себе знать. Но дело было не только в этом. Чертенка, сидевшего в ней, постепенно заглушал голос разума и предостерегал ее, напоминая, что с графом Монкрифом надо вести себя осмотрительнее. Конечно, то, как он обращался с ней прошлым вечером, было возмутительно, но собственное поведение огорчало еще больше.
   Когда Кэтрин еще жила со своими родителями, она пробовала лишь вино, сильно разбавленное водой. И вдруг она выпила столько бокалов крепкого бордоского и довела себя до такого ужасного состояния! Она никогда не чувствовала себя так скверно, как этой ночью, когда ее разбудила Джули. Плач девочки отзывался в ней страшной головной болью. Что заставило ее бросить столь странный вызов графу? Возможно, блеск в его глазах, которые глядели на нее так, будто владельцу их принадлежит весь мир и ничто не заслуживает его особого внимания? Эти размышления привели к неожиданному решению: Кэтрин захотелось еще раз взглянуть в лицо графа.
   Спасло ее от этой очередной глупости то, что Фрэдди и Джереми, покурив, решили отправиться в библиотеку. В столовую вернулся только Жак. Он постоял, дождавшись, пока Кэтрин сядет на один из двух стоящих у камина стульев, и, наполнив бокал, подошел к ней.
   — Налить вам чего-нибудь?
   Девушка отрицательно покачала головой, наблюдая за ним. С бокалом вина мужчина подошел к камину и сел на второй стул. Жак несколько мгновений задумчиво наблюдал за пламенем, затем повернулся к ней и улыбнулся. Это была странная улыбка — пополам с грустью. Так улыбаются люди, которые внезапно вспомнили о чем-то далеком и болезненном.
   — Расскажите, пожалуйста, о себе, мадемуазель, — попросил он, усилием воли отгоняя грусть. — Интересно узнать, как английская девушка научилась говорить по-французски как настоящая француженка. Такое произношение в школе не приобретешь.
   — Это нетрудно, если девушка эта наполовину француженка, — ответила Кэтрин и, заметив удивление на лице собеседника, улыбнулась.
   — Тогда все понятно. Кто же из ваших родителей принадлежал к этой благороднейшей из наций? — спросил он с легкой усмешкой.
   — Моя мама. Она жила в Вердене, но уехала из Франции еще в 1798 году.
   — О, поступок ее был весьма своевремен, — заметил Жак. — В Вердене, вы сказали? Как ее звали?
   — Лизетт де Бурланж. А почему вы спрашиваете?
   — Верден не такой большой город, а у меня там был много друзей. Но уверен, вы что-то путаете. Де Бурланжи — большое и известное семейство. Если мне не изменяет память, им удалось сохранить большую часть своих имений даже в наполеоновские времена. Не можете вы ошибаться?
   — Относительно имени моей матери? Вряд ли, — ответила с доброй улыбкой Кэтрин.
   — Но стой за вами столь влиятельный клан, как де Бурланжи, вы бы вряд ли оказались в такой ситуации. — Жестом руки он как бы обвел Мертонвуд с его хозяином и ее проблемами.
   — Мама никогда не рассказывала мне подробно о своей семье, мистер Рабиле. Возможно, она принадлежала к какой-нибудь обедневшей ветви де Бурланжей и не могла рассчитывать на какую-то долю их богатств. А потом, уехав в Англию, она порвала все связи со своей родиной и начала новую жизнь. Думаю, что и я не должна на что-то надеяться. Да и глупо было бы рассчитывать на людей, которые на протяжении двадцати лет ничем не напомнили о себе живущей за границей родственнице.
   — Вам не хотелось бы поступиться своей гордостью, не так ли? — мягко спросил Жак, стараясь не обидеть девушку. — Но поверьте, мадемуазель, во время войны часто случается, что разумный человек совершает глупость, а сумасшедший вдруг проявляет мудрость. Не все так просто.
   — Но я вовсе не желаю, чтобы мне протягивали руку, мистер Рабиле. В этом нет необходимости. Я вполне в состоянии сама справиться со своими проблемами.
   — Сейчас — да. Но возможно, наступит день, когда вы не сможете сами, как вы говорите, справиться со своими проблемами. Пообещайте, что подумаете о возможности связаться с родственниками. Это не повредит вам и может принести пользу.
   Кэтрин начала раздражать настойчивость собеседника, она хотела возразить, но он взглядом остановил ее. В его темных глазах промелькнули предостережение и тревога за ее будущее. Девушка коротко кивнула, и этого оказалось достаточно. Лицо француза приняло прежнее выражение. Он расслабленно откинулся на спинку стула, забросил одну ногу на другую и сделал глоток из своего бокала.
   — А что вы скажете о себе, мистер Рабиле? Как так получилось, что вы стали работать на графа?
   — Он предоставил мне независимость, прекрасные перспективы, что позволяет забыть о прошлом. Еще он подарил мне свою дружбу. По-моему, этого вполне достаточно, чтобы находиться на службе у графа.
   — Вы странный человек, мистер Рабиле, — произнесла Кэтрин, не задумываясь над тем, что ее откровенность очень смахивает на жестокость.
   — Почему вы так решили? — спросил озадаченный собеседник.
   — Вы образованны и весьма начитанны. У вас манеры аристократа. И тем не менее вы находитесь в положении слуги.
   — То же самое я могу сказать и о вас, — пробормотал он с теплой улыбкой. Кэтрин покраснела. — Я француз, мадемуазель, и живу в стране, жители которой еще хорошо помнят о войне с Францией. Чем я должен был бы заняться здесь? Рыть канавы или убирать конюшни?! Я, по-вашему, залетел слишком высоко или, наоборот, опустился слишком низко? — Девушка попыталась что-то ответить, но Жак не позволил. — А, потом, мадемуазель, мы все в какой-то степени рабы. Пьяница — раб вина, игрок не в состоянии прожить без карточной колоды, обжора — оторваться от стола с яствами. Честный труд не может унизить. Лишь человек, который пытается получить что-либо, не прилагая никаких усилий, заслуживает всеобщего осуждения.
   — И человек с такими убеждениями предлагает мне искать помощь у неизвестных родственников, вместо того чтобы обеспечивать себя честным трудом?
   Глаза Жака — пожалуй, впервые за этот вечер блеснули по-настоящему весело.
   — Сдаюсь, мадемуазель! — произнес он с галантным поклоном. Кэтрин искренне рассмеялась.
   Они долго сидели у камина в спокойной, дружеской обстановке, пока тишину вдруг не нарушили донесшиеся из библиотеки возбужденные голоса. Кэтрин нахмурилась и с беспокойством посмотрела на Жака. Трудно было разобрать, кто громче кричал: граф или Джереми. И хотя нельзя было понять, о чем идет речь, но по тону можно было догадаться, что оба брата разошлись не на шутку.
   Девушка поднялась и протянула французу руку. Жак вопреки правилам приличия не поцеловал руку незамужней женщины, а крепко пожал ее.
   — Я думаю, что мне лучше побыстрее удалиться, мистер Рабиле, — произнесла она, пытаясь освободить свою руку.
   — Но не раньше, чем вы назовете меня Жаком.
   — Хорошо, Жак, — торопливо согласилась она. — А сейчас мне надо спешить, пока граф не вернулся из библиотеки и не обрушил свой гнев на нас.
   — Я дал вам совет восстановить связь с вашими родственниками не только из-за денег, мадемуазель, — откровенно признался Жак. — Вам могут понадобиться защита и поддержка. Обещайте сделать это в случае необходимости.
   — Что же со мной, по-вашему, может случиться?
   — Существует тысяча неприятностей, которые подстерегают таких молодых девушек, как вы, мадемуазель.
   — Я долгое время сама справлялась со своими проблемами, Жак. И я сомневаюсь, что когда-нибудь попаду в критическое положение.
   — О, какая непреклонная гордыня! В чем, в чем, а в этом вы с графом очень похожи.
   — Это нечестно, Жак, нанести мне на прощание такой удар… — тихо засмеялась Кэтрин и, растерянно улыбнувшись, направилась к выходу.
   У самой двери она махнула французу рукой, поправила шелковистую каштановую прядь волос и вышла.
   — Будь осторожна, Кэтрин, — прошептал он ей вслед. — Может быть, ты уже сейчас находишься в большей опасности, чем тебе кажется.
 
   Кэтрин огорчилась, узнав утром, что Жак Рабиле уже уехал.
   — Ускакал куда-то по делам графа, — быстро доложил один из конюхов, стараясь поскорее скрыться.
   «Бедная крошка, — думал он, спускаясь по ступенькам крыльца. — Но уж очень хозяйственная».
   Кэтрин, держа Джули одной рукой, другой осторожно высвободила ленточки своей шляпы из цепких пальчиков малышки и пошла вниз по тропинке через широкий луг в сторону мертонвудского леса. Работники наконец скосили высокую траву, и теперь идти здесь было сплошным удовольствием. Минут через десять она остановилась около небольшого холмика и, опустив довольную Джули на траву, расстелила захваченное с собой шерстяное одеяло. Кэтрин села, аккуратно расправив юбку, и посадила Джули поближе к себе. Малышка перевернулась и поползла к краю одеяла. Джули лишь недавно начала ползать и теперь ни минуты не сидела на месте. Она обнаружила в траве что-то интересное, и Кэтрин едва успела выхватить из цепких пальчиков камешек, который малышка уже тянула в рот.
   — Не следует есть все, что попадается на глаза, Джули, — ласково сказала девушка, достала из кармана завернутое в салфетку сахарное печенье и, вновь усадив малышку, протянула ей лакомство. — Это куда вкуснее камешков, миленькая. — Малютка прислонилась к воспитательнице и принялась сосать печенье, пуская от удовольствия слюни. Кэтрин поджав под себя ноги, устроилась поудобнее и задумчиво посмотрела на лес.
   — Вы выглядите так, будто собираетесь спрятаться в этой чаще, — раздался за спиной голос Джереми.
   Девушка оглянулась, приветливо улыбнулась ему и указала рукой на свободный край одеяла. Молодой человек присел.
   — Не угадали, — сказала она, — я думаю о том, что лес возле дома не мешало бы расчистить.
   Молодой поросли и кустам, как правило, не давали разрастаться далее чем на пять-шесть футов от основного лесного массива. Это делалось не только для красоты, но и для того, чтобы остановить наступление леса на усадьбу. В Мертонвуде же, судя по всему, лесом давно уже никто не занимался. Некогда ухоженные, его тропинки заросли, а молодые деревца вовсю росли уже на бывшей окраине луга.
   От этих размышлений Кэтрин отвлек радостный визг Джули. Они вместе с Джереми взглянули на малышку и увидели, что пухлые ручонки Джули лежат на его безукоризненно чистых брюках. От перемазанных слюной и печеньем ручек остались явные следы. Джереми вскрикнул, Джули расплылась в улыбке, Кэтрин рассмеялась.
   — О, простите нас! Чтобы чувствовать себя в безопасности рядом с Джули, вам надо было надеть кольчугу или фартук, футов пяти длиной и четырех шириной, — улыбнулась она Джереми, вытирая руки девочки носовым платком и вручая ей новый кусочек печенья.
   — Вы очень любите мою маленькую племянницу правда? — спросил он, глядя, как Кэтрин удобно усаживает девочку около себя, подальше от него.
   — Как же ее не любить? — Девушка поправила шелковистые локоны малышки и поцеловала ее в макушку.
   — Знаете, ей очень повезло. Кто бы мог подумать, что при всех обстоятельствах ее появления на свет… — Молодой человек осекся, поняв, что опять чуть не сболтнул лишнее, и бросил быстрый взгляд на Кэтрин. — вы понимаете… — промямлил он, не зная, как выйти этого положения.
   — Я все знаю, Джереми, — резко, не скрывая раздражения, ответила она, — и Джули тоже все узнает, когда придет время! Не понимаю только, почему все озабочены этим. Хотя чего же непонятного! Ведь Господь запретил Латтиморам разбавлять свою чистую кровь, чтобы не испортить породу.
   В последних словах звучал такой жестокий сарказм, что Джереми даже вздрогнул.
   — Простите меня, Кэтрин! — покаянно произнес он, рассеянно обхватывая пальцами ручку Джули.
   — Считайте, что извинения приняты, — отрывисто ответила девушка, высвобождая руку девочки.
   — Но то, что ей повезло, я могу повторить, — закончил Джереми, разглядывая крошечную ладошку. Он так и не рассказал историю рождения Джулет. Однажды ночью родственники Селесты принесли ребенка к лондонскому особняку графа Монкрифа и оставили на ступеньках. Отец Селесты даже не захотел поговорить с Фрэдди, а оставил лишь краткую записку, где было сказано, чтобы граф никогда не искал встреч с ним, что Селеста умерла при родах и что они не собираются беспокоиться о дальнейшей судьбе его отродья. Фрэдди не отвернулся от своего ребенка, к тайной радости графини Монкриф. Свет был шокирован его поступком, а брат и сестра смущены.
   — У нее есть вы, и это многого стоит, — только и сказал Джереми.