Рейн Сара. Корни зла

   Скрипач симпатизировал ей, но он знал немного. Естественно, были другие маленькие оркестры, сказал он. Это было широко известно, и вполне возможно, что такие же оркестры были в Дахау, кто знает? Нацисты любили, когда их считали культурными людьми, которые умеют наслаждаться такими вещами, как хорошая музыка. Скрипач произнес эти слова так, как будто они были ядом, который нужно выплюнуть как можно быстрее.
   Алиса спросила, не знал ли он композитора Конрада Кляйна. Гестапо забрало его в Дахау в 1939 году.
   Скрипач не знал господина Кляйна, но слышал его игру однажды в Вене — о, какая это была для него честь! Маэстро! Он не слышал о том, что случилось с господином Кляйном, но баронесса должна помнить, что с музыкантами в лагерях не обращались так жестоко, как с другими узниками.
   — Чтобы они могли играть, как мы, — сказал он. — У него есть хороший шанс выжить.
   Алиса приободрилась при мысли, что Конрада могла сопровождать его музыка, которую он обожал. («И когда-нибудь, любовь моя, мы снова будем танцевать на балу в Вене. Я надену вечернее платье из Парижа, и от меня будет пахнуть духами от мадам Шанель, а на тебе будет смокинг из „Савоя“...») Ее успокоил лирический концерт Моцарта, но, когда она поблагодарила скрипача за прекрасную игру, он просто ответил:
   — Если мы не будем хорошо играть, то нас отправят в газовые камеры.
   А потом, весной 1943 года, новый главный врач приехал в Освенцим.
   Человек, которого одни называли Ангелом смерти, а другие — Мистическим нацистом. Доктор Йозеф Менгель.
   Паутина зловещих взглядов, казалось, окружила доктора Менгеля почти с первых часов его прибытия. Перешептывались о той работе, которую он должен здесь делать, ходили слухи об экспериментах с близнецами или карликами, слухи о тестах на выявление границы человеческой выносливости, об ужасающих процедурах, целью которых было изучить результаты костных пересадок и регенерации нервов.
   Илену благодаря ее медицинским знаниям отправили работать в одну из лабораторий Менгеля.
   — Я была достаточно наивной, чтобы думать, что смогу ломать его шприцы, — сказала она Алисе и другим узницам после первых дней работы. — Я представляла себе, что буду красть морфий и тайно давать его жертвам. После всех месяцев, проведенных в этом месте, я действительно думала, что это возможно, представляете?
   — Невозможно?
   — Все заперто и охраняется, — горько сказала Илена. — Оттуда нельзя вынести даже иголку.
   — Ради бога, не подвергай себя опасности, — испуганно сказала Алиса.
   — Я не буду, — ответила Илена, криво улыбнувшись. — Когда-нибудь, Лу, мы выйдем отсюда, может быть, когда русские освободят нас, или британцы, или американцы. Может быть, мы даже найдем способ самим сбежать еще до этого. Но мы выйдем, Лу. Мы все. И мы с тобой выйдем вместе, рука об руку.
   Как-нибудь, когда-нибудь они выйдут.
   Илена работала в медицинском блоке уже несколько недель, когда она отыскала Алису как-то ночью после скудного ужина из хлеба с маргарином. Ее лицо было белым и сосредоточенным, и без какого-либо вступления она сказала:
   — Если они заподозрят, что я тебе это сказала, Лу, они, скорее всего, повесят меня, но я ничего не могу с собой поделать.
   — Сказала мне что?
   — Менгель заметил Альрауне. Ты знаешь, как Альрауне любит сидеть во дворе днем. Ну, Менгель заметил его. — Она остановилась, а потом очень осторожно добавила: — Я думаю, они выбрали его для одного из экспериментов.
   Железная печка горела в углу, на ней, как обычно, грелась жестяная кружка воды, и от нее исходил запах горячего металла. Но Алиса почувствовала, как ледяная рука сжалась вокруг ее сердца. Один из экспериментов. Одно из их мрачных бесчеловечных исследований на человеческом теле или человеческом мозге...
   — Как ты узнала?
   — У них есть расписание работы на неделю, пришпиленное на доске внутри главной административной комнаты в медицинском блоке, — сказала Илена. — Имена и номера узников, которых нужно привести, и кто кем должен наблюдаться. Я, конечно, всегда слежу за этим на случай, если кто-то из наших окажется там. А сегодня утром...
   — Там было имя Альрауне, — прошептала Алиса. — Вот что ты имеешь в виду, да? О господи!
   — Да. Один из корпусов — корпус шесть. Пациент доктора Йозефа Менгеля.
   — Когда? — спросила Алиса через несколько секунд. — В смысле, какая дата?
   — Среда. Послезавтра.
   Послезавтра. Так скоро, в панике подумала Алиса. Меньше двух дней. Это все время, которое у меня есть, чтобы найти способ спасти его.
   — Какие эксперименты они проводят в этом корпусе? — спросила она. — Илена, пожалуйста, скажи мне.
   — Несколько разных. Но главный интерес Менгеля сейчас, — печально сказала Илена, — это точно выявить степень сопротивления боли человеческим мозгом, ясно понять, как много боли и как много страха может вынести человек, перед тем как его мозг расщепляется. Они пытаются выявить, являются ли боль или страх доминантой, то есть они применяют и то и то к их жертвам, а потом наблюдают результат.
   — Мы можем спрятать его, — сказала русская девушка ночью, — некоторые делали это с детьми. Прятали их под одеждой.
   — Но их всегда ловят.
   — И где нам его спрятать? — сказала Илена, быстрым злым жестом обводя голые деревянные полы барака и узкие койки.
   У Алисы кружилась голова от изнеможения и страха, но она умудрялась заставить себя сосредоточиться, потому что нужно найти выход. Женщины даже не пытались поспать; они говорили часами, сидя на своих узких кроватях, несколько человек стояли около печки, чтобы погреться и поддержать себя, и все они пытались придумать способ спасти Альрауне от Менгеля.
   — Как насчет машин СС? — спросила одна из женщин с сомнением. — Вы могли бы вдвоем залезть в багажник одного из автомобилей? Вас даже могут провезти через ворота, ничего не заметив. Я знаю, что это уже пытались сделать...
   — Охрана знает об этом трюке, — сказала русская девушка. — Они прочесывают каждый дюйм каждой машины, которая выезжает отсюда или въезжает сюда. Лу и Альрауне найдут и застрелят.
   — Тогда, — сказала Алиса, — похоже, я могу сделать только одно: вынести его отсюда сейчас, сегодня, и пойти на проволоку.
   Она почувствовала, как все вздрогнули при ее словах. «Пойти на проволоку» значило просто пойти к ограде, окружающей лагерь, через которую пропущен ток, и довериться Богу или дьяволу, что они помогут пролезть через ограду до того, как охрана заметит и откроет огонь. Даже если охранники по какой-то счастливой случайности не увидят тебя, ты рискуешь получить удар тока от самой ограды. Но все же это был маленький шанс вырваться на свободу. И несколько заключенных уже пытались использовать его.
   — Невозможно, — сказала Илена. — Я свяжу тебя до того, как допущу, чтобы это случилось.
   — Я знаю, что мы не можем на самом деле спрятать Альрауне, — сказала одна из женщин, медленно произнося слова, как будто обдумывала каждое слово перед тем, как высказать его, — но, может быть, мы можем как-то запутать охрану и людей Менгеля, перемещая Альрауне здесь.
   — Из барака в барак? — спросила Алиса.
   — Из барака в кухни, оттуда в прачечную — где только сможем найти угол, который могут не проверить час или два, — сказала женщина.
   Она была одной из самых тихих обитательниц барака, но, когда она говорила, ее всегда слушали с уважением. Эта заключенная была немного старше, чем все остальные; она редко говорила о себе, только иногда довольно неожиданно могла упомянуть, что была учительницей. Она сказала:
   — Освенцим такой огромный, что могут пройти дни, даже недели, пока они его найдут.
   — Но в конце концов они его найдут. Они, само собой, повесят Лу, — сказала другая женщина. — Я не думаю, что это сработает больше чем на несколько дней.
   — Но, может быть, всего несколько дней нам и надо. И если мы сможем держаться на один шаг впереди гестапо...
   — С какой целью?
   — Я не знаю точно. Но это добавит нам времени, и за это время, может быть, появится возможность вытащить его отсюда.
   — Поляки помогут нам его спрятать на какое-то время, — сказал кто-то, стоящий у печки.
   — Да, они помогут, и в их бараке есть место, где крыша идет под откос вверх, — нетерпеливо сказала русская девушка.
   — И некоторые поляки работают в прачечной, они могут пронести его туда в бельевой корзине или...
   — Мы можем доверять полякам? В их бараке нет шпионов, да?
   — По-моему, нет. Да, я думаю, им можно доверять.
   Мне кажется, я не смогу этого вынести, подумала Алиса, слушая их. Мне кажется, я не смогу выдержать того, что ребенка, моего собственного ребенка, неважно, как он был зачат, будут перетаскивать туда-сюда в этом ужасном месте, чтобы он не стал предметом каких-то чудовищных экспериментов...
   — Нам будут задавать вопросы, — сказала Илена. — О том, где он.
   — Допрос, — сказала очень молодая девушка, дрожа и с беспокойством глядя на дверь. — Это очень опасно.
   Несколько женщин повернулись к тому углу кровати Алисы, где спал Альрауне. Черные волосы упали ему на лоб, и его ресницы блестели от сырости. Алиса снова почувствовала сильное желание защитить свое дитя.
   — Мы скажем, что он исчез, что он куда-то уполз. Как сказал кто-то — о, это была ты, да, Базена? — Освенцим такой большой, что ребенок может потеряться на много дней.
   Они благодарно ухватились на это предложение. — Мы можем быть очень убедительными, и это может сойти с рук.
   — Лу, ты должна быть самой убедительной, ты должна выглядеть потерявшей рассудок. Но ты сможешь это сделать, правда? Ты играла в кино, и ты сможешь это сделать?
   — Да. Я смогу, — сказала Алиса.
   — Остальные будут притворяться даже обрадованными, что Альрауне исчез. Надо дать им понять, что он был неприятен нам, путался под ногами, требовал, чтобы за ним следили и кормили его, не давал нам спать своим плачем...
   Русская девушка сказала:
   — Это будет самый большой риск, но, если мы сможем управлять собой и своими нервами, мы можем справиться.
   Тут в голове Алисы что-то щелкнуло, и словно в озарении она подумала: риск! Все дело в том, чтобы управлять собой! Я лучше, чем кто-либо, знаю все о риске и о том, как управлять собой!
   Усталость исчезла, и она выпрямилась.
   — Я думаю, это может сработать, — сказала она. — Но только если вы все готовы так рисковать — я имею в виду допрос. Даже если одной из вас не нравится эта идея или вы боитесь, я не стану этого делать.
   — Мы все готовы рискнуть, — произнесло несколько голосов, а остальные женщины просто закивали.
   — Конечно, мы все напуганы, — сказала одна из них. — Лично я в панике, но нельзя даже думать о том, чтобы Менгель мог использовать малыша в своих экспериментах. Я сделаю все что угодно, вместе со всеми вами.
   Алиса отчаянно старалась не заплакать. Она думала: если я доживу до ста лет, если мир рухнет и планеты собьются с орбит, у меня никогда не будет таких хороших и преданных друзей, как эти женщины. Эти замечательные женщины, которые стали мне ближе, чем сестры, которые готовы притворяться и рисковать жизнью, чтобы защитить Альрауне.
   Остальные уже двигались дальше, обсуждая детали. Русская девушка волновалась из-за того, что Альрауне будет напуган.
   — Он может нас выдать, даже не понимая этого.
   — Только если Лу не скажет ему, что это новая игра...
   — Версия пряток...
   — Мы все можем сказать ему это; мы можем сделать вид, что все в это играем.
   — Когда мы это сделаем?
   — Сегодня, — сказала Илена, глядя на Алису. — Мы не можем откладывать.
   — Но что надо сделать прежде всего?..
   — Я сейчас проберусь в барак к полякам, — вызвалась русская девушка. — Я могу увернуться от огней, и охрана меня не увидит.
   Бараки больше не запирались, чтобы охрана могла проводить неожиданные проверки, но патрульные группы ходили по лагерю всю ночь. Суть была в том, чтобы увернуться от них и от огней, которые постоянно разрезали темноту.
   — Это будет опасно, Мария, — неуверенно сказала Алиса. — Лучше пойти мне.
   — Нет, потому что они не очень хорошо говорят по-английски, а я чуть-чуть знаю польский, — сказала Мария. — Достаточно, чтобы они поняли, что мы хотим попросить их любым способом спрятать Альрауне до завтра. Места в их бараке более чем достаточно...
   — Хорошо. Но что завтра? Мы не можем подвергать польский барак риску более чем на несколько часов.
   — Нам нужно продумать все на пару часов вперед, — сказала Илена. — Может быть, завтра ночью в прачечную, может, в кухни.
   — Мы как-нибудь это устроим, — сказала Мария, подходя к двери. — Я готова. Кто-нибудь, посмотрите в окно за огнями.
   — Я посмотрю, — вызвалась Базена. Когда она слегка подняла уголок одного ставня, свет немного проник в барак. — Все в порядке, Мария. Нет, подожди, они пустили их сюда... о нет, все в порядке, они снова уходят... Давай!
   Когда Алиса с Альрауне на руках выскользнула из барака, забрезжил слабый безжизненный рассвет.
   Трубы крематория с немым запретом на что бы то ни было возвышались в сером небе. Разлетающийся пепел покрывал все крыши вокруг, и тяжелый запах держался в воздухе. Значит, печи недавно горели. Не думай об этом.
   Когда я пройду через это, думала Алиса, украдкой пробираясь к польскому бараку, и когда я буду оглядываться назад, в этих воспоминаниях никогда не будет цвета. Все всегда будет в тени черного и серого.
   Она упорно шла вперед, крепко обняв Альрауне, молясь, что он достаточно хорошо все понял, чтобы молчать. Но ему был, очевидно, интересен этот неизвестный ночной мир, и он молчал. Оказалось легче, чем Алиса смела надеяться, увернуться от охраны. Частично потому, что они двигались по привычному маршруту, и каблуки сапог звенели о грубые плиты двора, предупреждая об их приближении.
   Огни все еще перемещались по лагерю, в этом свете они были похожи на огромные бледные глаза без век. А если мы тебя найдем, мы повесим или расстреляем тебя, моя дорогая...Не думай об этом. Думай только о том, чтобы держаться в тени, чтобы не попадать в круги ужасного мертвенно-бледного света. И прячь голову Альрауне у себя на плече, потому что он смотрит на огни...
   Женщины в польском бараке ждали ее, они впустили их, что-то восклицая про малыша, который должен быть спрятан от Ангела смерти, перешептываясь о своих планах. На остаток ночи мадам и малыш останутся в маленьком пространстве под крышей, там неудобно, но места хватит. А завтра, после утренней переклички, маленького можно будет тайком пронести в прачечную, у них уже все продумано. Охапка белья из охранной части, чтобы спрятать его, никто ничего не заподозрит. Трое, которые работали в прачечной, будут держать его в тихом уголке, в том блоке много таких мест, и никто не узнает, что он там. А потом, может быть, кухни.
   — Нет, — сказала Алиса, обрадованная, что, несмотря на предупреждение Марии, некоторые из них чуть-чуть понимали по-немецки. — Нет, я не могу навязываться к вам после сегодняшней ночи. Мы унесем его куда-нибудь. Но ваша помощь сегодня значит для меня больше, чем я могу выразить словами. — Она подумала, что они поняли, наверное, только половину из ее слов, но она знала, что они поняли все чувства, скрывающиеся за словами.
   Место под крышей было меньше, чем она ожидала, но оно было достаточно большим, чтобы они вдвоем могли свернуться в клубок, опершись на деревянные стропила. Кто-то передал одеяло, и кто-то еще передал полчашки теплой жидкости; Алиса не могла понять, что это было, но она с благодарностью выпила немного и дала несколько глотков Альрауне. Завтра, после переклички, она разыграет спектакль, и от него будут зависеть их жизни. Она сообщит охране, что Альрауне пропал, и она сыграет сумасшедшую мать. Это сработает? Сможет ли она обмануть Менгеля? Время исчезновения было не очень хорошим, оно было слишком подходящим, слишком близким к тем графикам, которые видела Илена, но ничего не поделать. Это лучшее, что они могли сделать. Охрана будет искать Альрауне, и, если они не найдут его, Алису, возможно, будут подозревать в разработке какого-то плана и казнят.
   Она посмотрела на Альрауне и напомнила ему, что это была часть игры, что они должны сидеть тихо. Он снова вроде бы принял это, хотя и посмотрел на мать с подозрением, и, когда Алиса обняла его, чтобы ему было удобнее, мгновение он сопротивлялся ее объятию.
   Но потом он прислонился к ней и быстро забылся, по-видимому, спокойным сном.

Глава 32

   От беспокойной дремоты Алису разбудил звук марширующих шагов охранников снаружи. Она резко села, вспоминая. Я в этом крошечном уголке польского барака, и Менгель хочет Альрауне, а я должна прятать его.
   Это был один из самых мрачных дней в Освенциме: дождь не прекращаясь барабанил по крышам бараков, и вонь застоявшихся болот просачивалась всюду.
   Алиса решила сообщить об исчезновении Альрауне после утренней переклички. Она обдумывала, каким должно быть ее поведение. Слезы и взволнованность, а потом мрачное подчинение? Да, все офицеры и большинство охранников должны знать о том, что случилось в Бухенвальде, они должны знать, что Альрауне не был любимым ребенком, оставшимся от потерянного мужа, но был живым напоминанием о жестоком изнасиловании. Но не слишком много слез, думала Алиса. Лучше не переборщить с этим, это настоящая жизнь, а не кино. И еще, я думаю, какое-то раздражение — негодный ребенок, я не могу все время следить за ним... Как я могу знать, куда он пошел или залез?.. Я просто решила, вы должны знать, что он убежал...
   Да, я должна сыграть именно так. Слегка погоревать, а потом хмуро разозлиться.
   Она должна их убедить. Алиса выдавила несколько слезинок, а потом замолчала. Нет, она не представляла, где мог быть ребенок. Да, он был с ней в бараке перед утренней перекличкой. Да, она даст им знать, если он вернется. Она видела, что они посчитали это относительно неважным — дети всегда где-то болтаются, они любопытные существа. Может быть, попозже они его поищут, но теперь она должна вернуться в свою часть лагеря.
   Они не знают о планах Менгеля, подумала Алиса, осторожно продвигаясь к прачечным. Вот когда будет действительно время проверки... Прикажет ли Менгель тщательно все обыскать? Насколько он заинтересован в том, чтобы Альрауне участвовал в его эксперименте?
   Полячки выполнили свое обещание: Альрауне перенесли в узле простыней и положили в маленькую комнату с каменным полом в конце длинного узкого коридора. В комнате было мало вещей: несколько стиральных досок и два больших бельевых катка, стоящие над дренажными дырами. Банка с каким-то чистящим порошком, чуть-чуть пахнущим старомодным щелочным мылом. Алисе это место показалось ужасным, но сейчас тут вроде бы было безопасно. Две полячки проведут с Альрауне столько времени, сколько смогут, а Алиса попытается днем проскользнуть сюда незамеченной. Если женщины услышат, что идет охрана, у них будет время, чтобы выйти, сказали они. Они будут очень внимательны.
   Алиса вернулась в прачечный блок после обеда, проделав это так открыто и беспечно, что, если кто-то из охраны увидел бы ее, он бы подумал, что она направлена сюда работать. У нее в рукаве для Альрауне были спрятаны кусок хлеба и квадратик сыра, который был тугим, как резина. Две полячки из прачечной смотрели на нее, кивая почти незаметно, чтобы дать понять, что все хорошо, и Алиса прошла по проходу в ужасную комнату. Там по-прежнему был крошечный лучик света от маленьких окон, но тени начали двигаться по полу, и во мраке катки стали похожи на злорадных чудовищ, существ, которые сожмут твои руки и лодыжки и своими вращающимися пастями перережут тебя... Твоя кровь будет стекать по их валикам вниз в дренаж как раз под ними... Альрауне заперт тут весь день, он наблюдал за машинами? Он тоже видел эти зловещие картины, которые видела Алиса, и испугался?
   Алиса настроила себя, чтобы создать веселую атмосферу; она принесла один из кусочков сланца, на котором Альрауне любил выцарапывать бессмысленные рисунки, и цветные мелки, которые они смогли выторговать у одного из охранников. Еще она связала ему крошечную куколку из куска бечевки и пела колыбельные из своего собственного детства, не повышая голоса, хотя толстые стены комнаты заглушили бы любой звук. Ее разум постоянно обдумывал планы их следующего движения. Она думала, что Альрауне проведет ночь в кухонном блоке, а она снова сможет проскользнуть к нему, ведь его нельзя оставлять в темноте одного. А потом среда, день, когда он нужен Менгелю. Она раздумывала, сможет ли использовать затею с прачечной корзиной, чтобы вынести его. Насколько это будет рискованно?
   Было невозможно узнать точное время, но все шло к вечерней перекличке, и она как раз думала, что выскользнет и будет у себя к этому времени, когда снаружи внезапно послышался шум. Сердце Алисы забилось от страха, она тут же попятилась в угол комнаты, увлекая с собой Альрауне.
   — Мы все еще играем в прятки, — сказала она, — поэтому нам нужно сидеть тихо, как маленьким мышкам. — В темных глазах вспыхнуло непонимание. — Но завтра, — продолжала Алиса, ненавидя себя, — наша очередь быть большой пушистой киской, которая будет всех преследовать, и это действительно будет очень интересная игра. — Она говорит чепуху, он никогда в жизни не видел кошек. — Когда-нибудь у тебя будет своя кошка, — сказала она, — прелестная черная пушистая кошка с зелеными глазами. Она будет только твоя, она будет мурлыкать и сворачиваться в клубок у тебя на коленях. Но пока что мы две маленькие мышки, и мы не должны издавать ни писка.
   Теперь охрана была снаружи — они, должно быть, вошли так неожиданно, что у полячек не было времени предупредить Алису. Не было времени вынести Альрауне. В этом не было ничьей вины. Но охрана уйдет или обыщет тут все? Алиса сжала кулаки. Пожалуйста, Господи, пожалуйста. Господи... Двери рывками открывались и закрывались, это была главная входная дверь? Они снова уходили? Двадцать секунд она осмеливалась верить, что они ушли. А потом она услышала металлический звон сапог охранников о каменный пол коридора снаружи, и эти удары словно отпечатывались у нее в сердце. Ненавистный звук. Она вжалась в угол за самым большим из катков, обняв Альрауне, прикрыв одной рукой его рот, потому что был шанс... маленький, малюсенький шанс, что, даже если охрана заглянет сюда, они не увидят две фигуры, сидящие на полу в тени. И если они смогут оставаться беззвучными, если Альрауне не заплачет... Не дай им войти сюда, молилась Алиса. Но если они войдут, не дай им увидеть нас...
   Она оставалась абсолютно неподвижной, ее собственное сердце бешено колотилось, она чувствовала тепло Альрауне у себя на плече, вжималась в стену и пыталась сжаться вместе с ним, как люди в сказках в ее детстве. Как эта другая Алиса, которая падала по кроличьей норе и выпила что-то, что сделало ее маленькой. Если бы я только могла сейчас это сделать... Если бы только я могла сделать так, как дети, и верить, что, если я закрою глаза, никто меня не увидит...
   Дверь распахнулась, и свет заструился внутрь. Два охранника стояли в дверном проеме, оба держали в руках автоматы. Алиса вздрогнула и почувствовала, как Альрауне дрожит.
   — Вот она, — сказал один, указывая на нее, — и ребенок.
   Они двинулись вперед, и Алиса увидела третьего. Он оставался в затененном коридоре, но, когда он повернул голову, свет осветил его лицо, и она увидела стеклянный диск на одном из его глаз.
   — Ты настолько глупа, что пытаешься перехитрить меня, — сказал Лео Драйер, глядя на нее сверху вниз. — Я всегда — всегда— буду побеждать тебя.
   Он дал сигнал охранникам, они скрутили руки Алисы ей за спиной и наполовину выволокли ее из прачечного блока, а потом потащили по двору. Когда она выходила, она видела, как Драйер стоял и какое-то время смотрел на сидевшего на полу Альрауне, но она не могла ничего прочесть на его лице. А потом он поднял Альрауне на руки и пошел за ними.
   Алиса так никогда и не узнала, предали ли ее тогда, но, когда она снова размышляла об этом, она думала, что нет. Она думала, это было больше похоже на то, что Менгель, услышав об исчезновении ребенка, которого он планировал использовать в эксперименте, должно быть, приказал очень тщательно все обыскать. Наверное, охранники искали их несколько часов, прежде чем нашли, и они просто бесшумно, без предупреждения входили в разные здания и обыскивали их.
   После первого резкого шока она уже не была сильно удивлена, увидев Лео Драйера. Если он не знал о рождении Альрауне в то время, он наверняка вскоре узнал. Он тайно следил, как Альрауне растет? Может быть, он указал на него Менгелю, сказав: почему бы не использовать этого ребенка в вашей работе? Его не волновало, что Альрауне мог быть его сыном?
   Алиса ожидала, что ее повесят или расстреляют, в лучшем случае, она предполагала, ее отведут в блок, где наказывали пленных, и изобьют. Она еще не достигла той стадии, когда у нее не было никаких чувств, но она была очень близка к этому. И даже так она все равно чувствовала глубокую боль сожаления, что, несмотря на все, она не спасла Альрауне. Теперь я умру, а они смогут сделать с ним все, что захотят. А потом, если вообще будет это «потом», Марии или Илене придется заботиться о нем.