– Да. Или с переживаниями номер два. Я хочу, чтобы все обдумали этот вопрос и предположили процент.
   Хорошо. Давайте посмотрим. У кого готов ответ? Боб?
   – Двадцать пять процентов.
   – Прекрасно. Двадцать пять процентов. Лесли?
   – Я бы сказал, только около пяти процентов.
   – Хорошо. Элания?
   – Двадцать процентов.
   – Прекрасно. Ричард?
   – Сто проклятых процентов.
   (Нервный смех.)
   – Хорошо. Донна?
   – Пятьдесят процентов.
   – Хорошо. Сильвия?
   – Десять процентов.
   – Хорошо, ладно, – заключает Мишель, – давайте предположим, что самый низкий из предложенных вариантов процент – пять процентов – является правдоподобным. Не будем считать это правдой. Это просто самая низкая оценка из предложенных. Итак, в течение первого года жизни пять процентов всех переживаний ребенка записываются в куче переживаний, необходимых для выживания. Посмотрим теперь что происходит между первым и четвертым годами жизни Джоан. Предположим, что у нее довольно хорошая жизнь, и единственные новые переживания номер один – это, скажем, происшествие с ней, когда она катается на велосипеде или ее падение с лестницы. У большинства детей таких случаев больше, но у Джоан пусть будет только один. У нее, конечно, будет и несколько новых переживаний номер два – утрат с сильными эмоциями, утрат, ассоциирующихся с переживаниями номер один. У нее также будет и несколько новых переживаний номер три. В конце концов у Джоан есть по крайней мере три переживания номер один, что дает целую кучу стимулов, которые могут включить переживания номер три. Она также имеет несколько переживаний номер два, что дает дополнительные стимулы для включения переживаний номер три. Утрата велосипеда, собаки, лодки, брата или матери может быть переживанием номер два. Поэтому любое событие, содержащее элементы, присутствовавшие в событии утраты собаки, лодки или матери – вроде консервной банки в канаве рядом с мертвой собакой – может стать событием номер три.
   Ясно?
   ПРОСНИТЕСЬ ВАШИ УМЫ-ПЫТАЮТСЯ ВАС УСЫПИТЬ!.. Ясно? Хорошо. Какой процент переживаний в возрасте от одного до четырех лет будет переживаниями номер один, два или три? Задайте себе этот вопрос.
   На некоторое время наступает тишина. Наконец поднимаются несколько рук.
   – Да, Джуди? – говорит Мишель.
   – Я бы сказала, что теперь процентов пятьдесят.
   – Пятьдесят процентов. Хорошо. Джесси?
   – Мне кажется, что чем старше становится Джоан, тем больше ее переживаний становятся переживаниями один, два или три.
   – Хорошо. Это верно. Какой процент в возрасте от одного до четырех ты предполагаешь?
   – Я не знаю. Большой.
   – Какой?
   – Восемьдесят?
   – Прекрасно. Восемьдесят. Тэд?
   – Двадцать пять процентов.
   – Спасибо. Дик?
   – Я чувствую, что около ста процентов, но это значит…
   – Прекрасно. Сто процентов. Кто еще?
   Наступает тишина. Поднятых рук больше нет.
   – Хорошо. Минимальная цифра – это двадцать пять процентов. Посмотрим, что это значит для Джоан на следующие два или три года. Во-первых, возможно ли, чтобы пятый год ее жизни дал меньше, чем двадцать пять процентов?
   Несколько приглушенных «нет». Хотя некоторые ученики, как кажется, совершенно утратили нить спора, большинство слушают внимательно. Многие подавлены, так как с неудовольствием чувствуют, куда клонит тренер.
   – Нет, – соглашается Мишель, – процент переживаний номер один, два и три, процент записей, которые ум считает необходимыми для выживания, процент записей, которые функционируют исключительно по механическому принципу идентичности, должен постоянно возрастать. После рождения, например, есть сто различных стимулов, которые могут включить переживания номер один, два и три. Если к концу первого года их, скажем, тысяча, а через четыре года – сорок тысяч, то число переживаний, которые могут не оказаться переживаниями номер один, два и три, становится все меньше и меньше, а процент переживаний номер один, два и три– все больше и больше. В действительности, взяв самый низкий процент – пять процентов за первый год (что игнорирует возможность переживаний номер один, два и три до зачатия и в период беременности), мы видим, что за три года процент увеличивается в пять раз – до двадцати пяти процентов. В следующие три года рост будет происходить по крайней мере с той же скоростью, и это означает (пятью двадцать пять равно сто двадцать пять), что к семи годам все переживания Джоан будут записаны в «необходимой для выживания» куче.
   Мишель делает паузу, смотрит на учеников, на доску, снова на учеников со странно мягким отрешенным выражением лица. В зале полная тишина.
   – В этом анализе есть только одна неточность, – говорит он, нахмурившись, – мы недооценили идиотскую логику ума. После рождения, королевского переживания номер один, у ребенка есть по крайней мере сотня стимулов, способных запустить переживания номер один, два или три. Но в силу логики идентичности каждый из этих стимулов немедленно ассоциируется в уме ребенка со всем остальным, что имеет к нему отношение. Руки врача ассоциируются с руками мужчины, руки мужчины ассоциируются с мужчинами, мужчины ассоциируются с людьми вообще. Зеленый цвет больничных стен ассоциируется с зеленым цветом травы и деревьев. Больничные стены ассоциируются со стенами вообще, стены вообще – со всеми поверхностями т. д.
   Если мы честно посмотрим на то, что происходит с момента рождения, мы увидим, что все, что ребенок переживает, ассоциируется с болью, угрозой для выживания и относительной бессознательностью. Все, что ребенок переживает с момента рождения, является по крайней мере переживанием номер три, и таким образом, все записи ребенка попадут в «необходимую для выживания» кучу. Все его поведение будет механическим ответом на стимул.
   Мишель сидит на стуле, слегка наклонившись вперед, с абсолютно нейтральным выражением лица.
   Он говорит теперь гораздо медленнее, делая длинные паузы между предложениями. Большинство учеников слушают со смущением, недоверием и подавленностью.
   – С момента рождения мы попадаем под влияние механического ума. С момента рождения все – только стимул – ответ, стимул – ответ, стимул – ответ. Механический ум использует свою логику идентичностей в своих кретинических усилиях выжить. С момента рождения мы полностью попадаем под влияние машинного ума… стимул – ответ, стимул – ответ, стимул ответ…
   Все вы недавно видели, что, когда Роберт пытался решить, поднять или опустить руку, рука просто оказывалась поднятой или опущенной, или решение каким-то образом оказывалось у него в голове… Все механично…
   Контроля нет… Все механично… Стимул – ответ, стимул – ответ, стимул – ответ…
   Мишель делает длинную паузу и нейтрально оглядывает аудиторию. В зале глубокая тишина. Большинство учеников смотрит мрачно.
   – Вы – машины, – беззаботно говорит он через некоторое время, – вы никогда не были ничем, кроме машин…
   Тренер снова делает паузу, глядя на зал с полным безразличием.
   – Ваши жизни полностью механичны… Только стимул – ответ, стимул – ответ, стимул – ответ…
   Ваши жизни бессмысленны… У машин нет смысла…
   У машин нет целей… идеалов… морали… смысла… Машины просто ползут… механически… пытаясь выжить…
   они рассыпают искры… выбрасывают вонючий выхлоп…
   но они абсолютно бессмысленны…
   Кто-то из учеников тихо плачет. Большинство сидит неподвижно. На лицах протест или депрессия.
   – Вы – машины… Вы никогда не были ничем другим… Контроля нет… У вас никогда не было никакого контроля… Все ваши трагедии – это проигрывание ваших лент…
   Мишель берет с подставки свой термос и пьет.
   – Все ваши драматические переживания, – продолжает он, облизывая губы, – это только проигрывание в вашем машинном уме каких-то старых угроз для выживания. Все-это только стимул – ответ, стимул – ответ, стимул – ответ…
   Вы потратили всю свою жизнь на попытки найти лазейку и не признавать, что вы – машины. Потратили всю жизнь, пытаясь не признавать того, что есть… Вы были машинами до тренинга… Вы остались машинами после тренинга… Никаких перемен… Двести пятьдесят долларов ни за что… (Кто-то тихо смеется.) Вы – машины…
   Заметьте, что ваши умы сопротивляются. Ваши умы подкидывают вам мысли вроде «Это слишком абстрактно» или «Это бессмысленно»… Вы знаете, что вы свободны потому, что через ваши умы механически проскакивает мысль «Я свободен». За ней механически следует другая «Да, верно, я свободен»…
   Кто-то громко смеется, но Мишель, кажется, не замечает этого.
   – Все вы сидите и говорите себе: «Это еще один трюк тренера… Через несколько минут он все переиграет и скажет нам, что мы не машины. Мы сделаем несколько простых ЭСТовских процессов и станем лучше».
   Трое коротко посмеиваются, один громко смеется.
   – Это не трюк, – говорит Мишель, снова отхлебывая из термоса, – я ничего не переиграю… Это все…
   Еще несколько учеников начинают тихо смеяться.
   Кто-то продолжает плакать.
   – Ничего больше не будет… Вы – машины…
   Короткая волна смеха пробегает по залу.
   – Каждая мысль, которая возникает сейчас в ваших головах, просто возникает… Эффект, эффект, эффект, эффект, эффект… Старый машинный ум все еще крутит свою шарманку… Вы-только… машины… Вы никогда не были ничем другим.
   Мишель поводит плечами в комической «ну и что?»
   манере. Несколько учеников смеются.
   – Вот и все…
   Кто-то снова смеется.
   – Тут нечего понимать… Я надеюсь, вы это понимаете.
   Несколько человек смеются, двое – очень громко.
   – Вы получили это.
   (Смех.)
   – Вы потеряли… Тут нечего получать…
   (Смех.)
   – Вы потратили целую ебаную жизнь на то, чтобы спрятаться от факта, что вы – машины… Вы претендовали на то, что каким-то образом контролируете свой ум…
   Ну и ладно, – говорит он, снова поводя плечами, – есть о чем беспокоиться… (Смех.) Неважно… Все равно все бессмысленно… (Смех.)
   – Теперь мы можем сказать вам, что такое просветление, – продолжает Мишель, слегка изменяя выражение лица, как будто собирается сказать что-то на один процент более важное, чем все, что он говорил до этого. Просветление – это знание, что ты – машина…
   Смех медленно распространяется по всему залу, вырастает в гигантскую волну и отступает.
   – Приятие своей машинности, – тренер делает длительную паузу и смотрит на аудиторию с утомленным мягким выражением лица. – Вот оно…
   Громкий смех небольшого числа учеников заполняет зал. Кто-то аплодирует. Большинство ошеломлены и озадачены.
   – Это – космическая шутка, – громко говорит кто-то.
   – Да, – говорит тренер, – вроде того…
   (Смех.)
   – Вы заплатили по двести пятьдесят долларов, чтобы узнать, что вы – машины… (Смех.) что вы всегда были машинами… (Смех.)
   Мишель продолжает. Теперь около трети, а может быть, половины учеников сияют и смеются каждому его слову. Остальные мрачны и ошеломлены.
   – Просветление – это просто знание и приятие того, что ты машина… Велика важность… (Смех.) Вы получили это, и это – ничто, верно?.. (Смех.) Дон говорил вам в прошлый уик-энд, что вы ничего не получите от тренинга (Смех.) Ну вот вы и получили!
   Следует взрыв смеха. Мишель сияет.
   – Тут нечего получать…
   Он подходит к своему термосу, пьет и вытирает рот.
   – Человечество триста пятьдесят триллионов лет борется за то, чтобы не быть тем, что оно есть… Неудивительно, что оно устало! (Смех.) Трудно быть машиной…
   Создает скрежет, износ деталей… вонючий выхлоп… Просветление – это говорить «да» тому, что есть… Просветление – это брать, что получил… Ты, разумеется, можешь брать, что получил… потому что это то, что ты получил!
   (Смех.)
   И ты, разумеется, можешь не брать того, что ты не получил… потому что ты этого не получил… (Смех.)
   Конечно, нельзя никого заставить брать больше того, что получают… но они, естественно, все равно это получают…
   Просветление (при этих словах несколько человек смеются) – это большое ничто…
   Просветление – это брать, что получил… когда ты это получил. (Смех.) И не брать того, что ты не получил…
   когда ты этого не получил… (Смех.)
   – Чего ты хочешь? – внезапно рявкает Мишель на поднявшего руку ученика. Мишель говорит теперь совершенно другим, гротескно раздраженным голосом, который вызывает у аудитории взрыв смеха.
   – Я только хочу сказать, – говорит Том, вставая, что это самые грандиозные двести пятьдесят долларов, которые я когда либо тратил… (Смех, аплодисменты, мрачность.)
   – Велика важность, – говорит Мишель, пожимая плечами, – машина хвалит себя за то, что она – машина.
   (Смех.)
   – … Да, Джейн?
   – У меня вопрос по поводу кучи записей… – говорит Джейн, но ее мгновенно заглушает хохот.
   – Поздно, Джейн, все кончено… Ничего больше нет, – заключает Мишель. (Смех.)
   – Но я хочу задать вопрос про кучи, – настаивает Джейн, чем вызывает еще больший взрыв смеха.
   – Расслабься, – предлагает Мишель, – получай удовольствие от лент… Да, Тэрри?
   – Теперь, когда мы просветлились, мы все еще жопы?
   (Смех.)
   – Жопа, – начинает Мишель с преувеличенным чувством достоинства и торжественностью, – это машина, которая думает, что она не машина.
   Он делает паузу и, многозначительно улыбаясь, оборачивается на доску. Когда он поворачивается назад, его лицо расплывается в карикатурной идиотской улыбке.
   – Просветленный человек (Смех.) – это жопа, которая знает, что она машина. (Смех и аплодисменты.)
   – Ричард?
   – Я не понимаю, над чем все смеются, – говорит Ричард, нахмурившись.
   – Смеются не все, – говорит Мишель с видом искреннего удивления, – ты не смеешься. Я не смеюсь.
   – Да, но большинство смеется.
   – Верно, Ричард, похоже на то. Люди, которые смеются, смеются потому… что они смеются. А люди, которые не смеются, не смеются потому… что не смеются.
   (Смех.)
   – Но что тут смешного? – настаивает Ричард.
   – Все очень просто, – отвечает Мишель, – парень по имени Анри Бергсон, великий французский философ, как мне говорили, написал однажды книгу, доказывающую, что суть смешного состоит в видении человеческих существ действующими как машины (Смех.)… И некоторые люди здесь, по всей видимости, видят человеческие существа, действующие, как машины.
   – Но философски… – начинает Ричард, но слово «философски» вызывает такую волну смеха, что конец фразы не слышен, и он садится.
   – Джери?
   – Чрезвычайно, чрезвычайно, чрезвычайно удивительно, – говорит Джери с широкой улыбкой, – почему мне так хорошо? Я не согласен с тем, что ты говорил, но я чувствую, как будто парю в двух футах над землей. Почему? Это невероятно… (Аплодисменты.)
   – Бери, что получил, Джери. Некоторые машины находят, что когда они перестают пытаться не быть машинами, жизнь становится несколько легче… Люди, которые ведут свою машину по жизни на полной скорости с тормозом, вжатым в пол, имеют довольно… припадочную поездку. (Смех.)
   – Куда это ты идешь? – спрашивает Мишель у высокого мужчины, который встал со своего места и направляется к выходу.
   – Я получил это! Я получил это! – отвечает тот с улыбкой. – Это грандиозно, и я решил пойти домой. (Смех и аплодисменты.)
   – Сядь, – говорит Мишель с карикатурно строгим выражением лица, – ты согласился остаться до конца тренинга. То, что ты узнал, что ты – машина, не повод думать, что тренинг окончен.
   – Но я получил это!
   – Велика важность! Помни, ты всегда это имел. Тут нечего получать. Садись.
   Широко улыбаясь, высокий мужчина возвращается на свое место.
   – Хорошо. Все кончено… – говорит Мишель, потягивается и наигранно зевает. – Просветление – это знание, что ты – машина. Просветление – это брать, что получил, когда ты это получил, и не брать того, что не получил, когда ты этого не получил. Вернер говорит: «То, что есть, есть». Мишель делает паузу и с любопытством смотрит на аудиторию. Довольно похоже на правду, верно? (Смех.)
   – Будда сказал по-другому, но это то же самое. Он сказал: "Ты не можешь вырваться из колеса смертей и рождений, пока не осознаешь, что ты не Деятель… "Ты не можешь вырваться из колеса смертей и рождений, пока не осознаешь… что ты не Деятель. Колесо, конечно, было первой машиной. (Смех.)
   – Да, Дженифер?
   – Я хочу поблагодарить тебя. Последние полчаса освободили меня от пяти лет вины за смерть моей дочери.
   (Аплодисменты.)
   – Да, Фил?
   – Я подавлен, – коротко говорит Фил. Он действительно выглядит подавленным.
   – Грандиозно, – говорит Мишель, – бери то, что получил… Да, Донна?
   (Аплодисменты Филу)
   – Как могут машины чувствовать себя так хорошо?
   Это невероятно.
   – Бери, что получила, Донна… когда получила…
   Если ты не получила, то не бери того, что ты не получила.
   Мишель встает и отходит от своего стула.
   – Хорошо, – говорит он, – сейчас вы все делитесь на три категории. Либо ты это получил и знаешь, что ты это получил, либо ты знаешь, абсолютно уверен, что ты этого не получил, либо, наконец, ты не уверен, получил ты это или нет. Ясно? Три категории. Сейчас мне не нужно ваше говно. Не врите. Вы врали всю свою жизнь. Пора остановиться. Мне не нужно ваших одолжений. Мне насрать, к какой категории вы себя причисляете. Будьте честны перед собой. Ты получил это и знаешь, что получил это, – это категория номер один. Ты знаешь, ты абсолютно уверен, что ты этого не получил, – это номер два Или ты получил, а может и нет, ты не уверен. Это – номер гри.
   Теперь я хочу, чтобы все, кто получил это и знает, что получил это, встали. Встаньте.
   Встают около половины учеников. Это все те, которые смеялись. Они улыбаются, их лица сияют. Встают также несколько человек с мрачным или растерянным выражением лиц.
   – Теперь пусть все, кто получили это и знают, что они это получили, но которым не нравится то, что они получили, встанут тоже.
   Встают еще несколько человек.
   – Все, кто знают, что они это получили, но уверены, что они имели это еще до того, как сюда пришли, встаньте тоже.
   Еще несколько человек встают.
   – Все, кто знают, что они это получили, но слишком упрямы, чтобы признать, что это – это, встаньте.
   Еще несколько человек, смущенно улыбаясь или смеясь, присоединяются к стоящим.
   – Теперь встаньте те, с которыми что-то случилось, пока я говорил, и они теперь знают, что получили это.
   Встают еще двое учеников.
   – И, наконец, все, кто знают, что они получили это, но хотели бы не получать.
   (Смех.)
   Встают еще человек десять. Теперь стоят не меньше трех четвертей учеников.
   – Прекрасно. Может быть, еще кто-нибудь тайно знает, что получил это?
   Встают еще двое.
   – Хорошо. Садитесь.
   Пока первая группа садится, Мишель отворачивается и пьет из своего термоса.
   – Теперь я хочу, чтобы встали те, кто знает, кто уверен, что не получил этого.
   Встают шесть учеников. Мишель по очереди спрашивает каждого из них, уверен ли тот, что не получил этого. Каждый уверяет, что уверен, что не получил этого.
   – Хорошо, мы поговорим с вами чуть позже. Я прошу вас сесть, но постарайтесь не забыть, кто вы такие.
   (Смех.)
   – Хорошо, третья категория. Встаньте все, кто не уверен, получил он это или нет.
   Встают двадцать пять – тридцать учеников.
   – Прекрасно. Если пока я говорю с одним из вас, кто-то, кто не уверен, вдруг станет уверен в том, что он получил это, пусть просто сядет. Мария, ты получила это?
   – Я не знаю, – отвечает Мария, – я не уверена.
   – Прекрасно! Что ты получила?
   – Я не знаю.
   – Ты должна была что-то получить.
   – Ну… я поняла, что тут нечего получать…
   – ТЫ ПОЛУЧИЛА ЭТО!
   (Смех и аплодисменты)
   Мария садится. Она сбита с толку, но улыбается.
   – Хорошо, Ларри. Ты получил это?
   – Я не уверен. Это кажется слишком… простым, слишком… абстрактным.
   – Прекрасно. Ты получил это, и это кажется слишком простым?
   – Я не уверен…
   – Что ты получил?
   – Я понял, что, ну… что мы все – машины… и, ну, мы можем расслабиться и получать удовольствие.
   (Смех, аплодисменты, Ларри, вдруг заулыбавшись, садится)
   – Хорошо. Барбара. Ты получила это?
   – Я не уверена.
   – Прекрасно. Что ты получила?
   – Замешательство. Полное замешательство.
   – Грандиозно! Потрясающе! Ты получила полное замешательство. Это восхитительно! Что еще ты получила?
   – Это все. Полное замешательство. Мрак. Темнота.
   – Прекрасно, Барбара. Позволь тебя спросить: ты понимаешь, что получила замешательство?
   – Да.
   – И ты донимаешь, что не получила ясности и веселья?
   – Верно, не получила.
   – И ты понимаешь, что когда ты получаешь замешательство, то это то, что ты получаешь?
   (Смех.)
   – Да.
   – И что когда ты не получаешь замешательства, то это то, чего ты не получаешь?
   – Да.
   – И что когда ты получаешь то, что ты получаешь, то ты это получаешь.
   – Да.
   – Грандиозно! Ты получила это!
   (Аплодисменты и смех.) К этому моменту около половины тех, кто стояли, садятся.
   – Барри? Ты получил это?
   – Я не уверен. Я подумал, что получил это, но все находят это смешным или восхитительным, а я нахожу это тяжелым.
   – О! Ты получил это и находишь это тяжелым?
   – Я не уверен.
   – Что ты получил?
   – Я понял, что мы тратили свое время в надежде, что что-то выведет нас из нашей механичности… а выхода нет…
   – Ты получил это!
   (Смех и аплодисменты.)
   – Дональд? Ты получил это?
   – Я встал только для того, чтобы сказать, что вы заставили нас потратить двести пятьдесят долларов и четыре дня жизни, чтобы мы могли услышать, что мы – механические машины; что здесь нечего получать; что мы получаем то, что мы получаем, когда мы это получаем, а не раньше, что то, что есть, есть, нравится нам это или нет, и что мы имели это всю жизнь и тут нечего получать.
   Это самое большое надувательство, про которое я когдалибо слышал… и это также лучшие в моей жизни двести пятьдесят долларов.
   (Смех и аплодисменты.)
   Некоторые из тех, кто думает, что не получил это, остаются тверды в своем убеждении, и Мишелю приходится работать с ними иногда и по десять минут, с одним даже двадцать. Двое или трое садятся с выражением, означающим, что они так и не получили этого. Как говорит Мишель, в любом случае очевидно, что некоторые люди, получившие это, видят в этом освобождение, тогда как других это подавляет. Они не только не разделяют общей радости, для них вообще необъяснимо, почему другие ученики испытывают освобождающие переживания, когда им говорят, что они – машины.
   Но снятие тормозов – это всегда освобождение, и многие явно обнаруживают, что переживание, через которое они прошли, дает им неведомые ранее возможности. В последующие сорок минут оживление в зале постепенно возрастает и доходит до апофеоза. Мишель объявляет обеденный перерыв, после которого он расскажет нам о разнице между просветленным человеком и непросветленным человеком и все о сексе, любви, выборе и решении.
   * * *
   Хотя буфет при отеле невероятно плох – несъедобная пища, надо полагать, тщательно отбирается из самых подозрительных мест во вселенной, – девять учеников, сидящие за нашим круглым столом, не замечают этого.
   Четверо из них все еще парят над землей, сияют, смеются и охотно дурачатся. Пятеро других сдержанно и подозрительно наблюдают: веселая четверка либо спятила, либо обманывает, претендуя на то, что просветлилась. Наблюдают внимательно, пытаясь определить, что это.
   – Вы знаете, – говорит Том, парень с четками, который много спорил, а теперь в экстазе, – я вспомнил, что я читал в какой-то статье, что ЭСТ заканчивается тем, что нам говорят, что мы машины. Я помню, как я сказал себе:
   этого не может быть, здесь есть какой-то секрет. И вот мы здесь, все так и есть, и это правда.
   – Мы не машины, – коротко говорит Дэвид Тому через стол, – я понял, что то, что есть, есть, и нет смысла бороться с этим, но теория ЭСТ, что мы – машины, – чистая ерунда. В сегодняшней аргументации было столько дыр, что она похожа на сито.
   Его высказывание встречается вежливым молчанием. Пожилой человек по имени Хэнк, который периодически порывался уйти, мрачно говорит:
   – Да, я думаю, что все это было… слишком абстрактно. То есть он двигался слишком быстро. Мы не успевали выдвигать логические возражения.
   Двое, мужчина и женщина, начинают смеяться, но тут же осекаются.
   – Извините, – говорит Дженифер, – да… вы правы, вы абсолютно правы. Я полагаю, аргументация не была слишком логичной, но, видите ли, те из нас, кто смеются, смеются не потому, что поверили в аргументацию. Я не верю, что я – машина. Это чушь, верно?
   – А я верю, – отвечает Хэнк.
   – Нелепо верить, что я – машина, – говорит Дженифер, снова начиная смеяться, – но… видите ли… я просто пережила свой ум как машину, – она смущенно улыбается.
   – Но что в этом смешного, черт побери? – резко вмешивается Дэвид. – Человечество эволюционировало примерно биллион лет, а не триста пятьдесят триллионов кстати, чтобы выйти за стимул – ответ. А кроме того, бихевиористский детерминизм, лежащий за этой глупой идеей машинности, вышел из моды лет двадцать назад.
   – Я этого не знаю, Дэвид, – отвечает Дженифер, – я только знаю, что последние тридцать лет моей жизни я верила в то, что я имею контроль, что я могу измениться, и моя жизнь обычно была… говном. Теперь я переживаю, я переживаю, что у меня нет контроля, что все, что я могу сделать, – это выбрать и принять то, что есть. И я нахожу это чувство восхитительным. Я понимаю, что это бессмысленно. Но, как я осознала, смысл – это одна из тех вещей, которые исковеркали мою жизнь.