Если он был жив, то только благодаря тому, что рана оказалась очень тяжелой. Я не шучу. Так оно и есть. В Сингапуре один капитан полиции рассказывал мне, что при глубоком обмороке человек не так кровоточит, потому что кровообращение замедляется и свернувшаяся кровь успевает закрыть рану.
   Через несколько минут, показавшихся нам вечностью, мы услышали слабое сердцебиение.
   — Нужен врач, — сказал Турок. — И хороший врач.
   Мы уложили Хопкинса на кучу пустых мешков и побежали за врачом…
   Постоянные компаньоны Альфонса терпеливо дожидались нас на причале.
   — Можете идти, — сказал Альфонс — Мы сами сделаем все, что нужно.
   В оранском порту у нас был свой врач — Федор Квастич, служивший когда-то на русском крейсере «Кронштадт». После революции судьба занесла его в Оран.
   Дела у него и с самого начала шли не бог весть как, а потом из-за вина и карт совсем покатились под горку. Пришлось даже за что-то отсидеть год в тюрьме.
   Отбыв срок, Квастич осел в порту в качестве врача и мор-финиста. Тут живут не бюрократы. Не диплом важен, а умение. А Квастич умел многое! В первую очередь — молчать. Он хорошо знал, что такое врачебная тайна. Если он извлекал из кого-нибудь револьверную пулю, то это не значило, что на следующий день в газетах появится полицейское коммюнике, а если констатировал смерть, то не морочил голову, выясняя, где пациент обрел вечный покой.
   Это и называется врачебной тайной.
   Квастич много читал, много пил, а в виде побочного занятия играл на фортепьяно в кабаре «Рогатая Кошка». Между прочим, играл первоклассно. Крупные, веснушчатые, белые руки этого опухшего от спирта толстяка так и летали по клавишам.
   Мы мчались вовсю — благо «Рогатая Кошка» была в одном из соседних переулков.
   — А где Турецкий Султан? — спросил вдруг Альфонс. Турок снова исчез!
   Ну и ну!…
   — Вот уж точно, что на воре шапка горит! — воскликнул Альфонс.
   — То, что на воре, полбеды — мы и сами не святые. Только он за сегодняшний день уже второй раз нас обманывает…
   — Сволочь! Я его таки задушу!
   — Сейчас надо прежде всего найти Квастича.
   Доктор как раз играл на фортепьяно. Глаза его мягко поблескивали из-под густых бровей. Увидев нас, он опустил крышку инструмента, взял шляпу и сказал хозяину:
   — Меня вызывают к больному… Прошу прощения.
   С этими словами он вышел. Вот какой это был человек.
   — Нож? — спросил у нас Квастич.
   — Нет.
   — Пуля?
   — В затылок.
   — Тогда ему конец.
   Мы почти бежали по пустынной улице.
   — А где ваш чемоданчик? — спросил я.
   — У Орлова.
   — Зайдем возьмем.
   — Двести франков.
   — Что-нибудь придумаем.
   Орлов было прозвище одного типа, скупавшего краденое и бравшего вещи в залог. И надо же, чтобы чемоданчик Квастича оказался именно у него.
   Мы постучали к Орлову. Сгорбленный, с седой бородкой ростовщик жил один в небольшом одноэтажном домике.
   — Нам нужен чемоданчик доктора Квастича.
   — Двести франков.
   — Сейчас у нас нет.
   — Очень жаль.
   — А может, все-таки…
   В его руке появился револьвер.
   — Сволочь ты, Орлов! — сказал я.
   — А что поделаешь? Я только потому и взял его в залог, что всегда найдется какой-нибудь умирающий, ради которого его выкупят. Тут не благотворительное учреждение. Если я раз отдам его даром, тогда прощай мои двести франков.
   — Откуда же мы их возьмем?
   — Сейчас двенадцать. За полчаса можно обчистить какую-нибудь квартиру.
   — За это время Хопкинс умрет.
   — А я что могу поделать? Не подходить ближе — буду стрелять!
   — Пошли! — сказал Альфонс — Подождите нас здесь, Квастич. Мы скоро вернемся.
   Мы вдвоем вышли в ночь. От одного из доков длинный мол тянулся в море. Рядом с ним стояла небольшая, шикарная прогулочная яхта.
   — Ну как?
   — Можно попробовать… Мы направились вдоль мола.
   — Осторожно!
   С яхты на причал сошло несколько человек. Мы притаились за какими-то тюками, прикрытыми брезентом. Высокий седой мужчина в форме шел рядом с офицером помоложе. За ними следовали два матроса.
   — Я поговорю с капитаном, — сказал холодным, носовым голосом седой.
   — А если он не придет? — спросил офицер помоложе. — Мог бы уже и появиться.
   Голоса и шаги стихли… Мы скользнули к яхте. Только найдутся ли проклятые двести франков на этой барской игрушке?
   — Ты с другой стороны… — прошептал Альфонс и ухватился за борт яхты.
   Я бесшумно прокрался к корме. Я всегда ношу с собой короткую, обтянутую кожей дубинку с залитым внутрь свинцом… Взобравшись на палубу, я вытащил ее…
   Кругом стояла темнота. Я осторожно обогнул угол надстройки и выглянул. В паре шагов от меня стоял часовой — матрос, державший в руках винтовку с примкнутым штыком. Второй стоял у входа в каюту. С той стороны должен был появиться Альфонс. Второй матрос что-то негромко напевал.
   Часовой с винтовкой беспокойно пошевелился, словно услышав какой-то шорох.
   Гибкая, как у кошки, фигурка Альфонса появилась рядом с ним, и точно нацеленный удар в подбородок свалил часового с ног. Альфонс подхватил его, чтобы не было шума от падения тела…
   У второго матроса не было даже времени сообразить, что же происходит, потому что я стукнул его по голове своей дубинкой. С тихим стоном он свалился на палубу.
   Альфонс уже снимал винтовку с плеча нокаутированного часового.
   — Свяжи их… А я погляжу, есть ли кто внутри… Он скользнул вниз…
   Я быстро связал обоих матросов — благо, найти кусок троса на парусной яхте не проблема — и вошел в темную каюту.
   Внезапно вспыхнувший свет на мгновенье ослепил меня.
   — Руки вверх!
   Красивая белокурая молодая женщина стояла передо мной, направив на меня пистолет.
   Вы уже могли заметить из предыдущего, что я — человек немного консервативных взглядов, сторонник традиций и твердых нравственных принципов. Как таковой, я, имея дело с дамами, никогда еще не забывал старомодных джентльменских привычек. Уступив поэтому ее решительному, но не задевающему мою честь требованию, я поднял руки и низко склонил голову.
   — Мое имя — Джон Фаулер, но друзья зовут меня Копытом.
   — Что вам здесь надо?
   — Хочу просить вас о великодушной помощи.
   — А тем временем убираете часовых!
   — Я чувствовал, что мои аргументы не дойдут до них. В наше время так редко встречаешь понимание у людей.
   В этих словах я весь.
   Женщина неуверенно посмотрела на меня. Я ясно видел, что мои слова произвели на нее глубокое впечатление. Говорю я и впрямь красиво. Я ведь упоминал в начале моих записок, что когда-то готовился стать певчим… К тому же… что ж, пусть это звучит нескромно, но можете мне поверить, я всегда был совсем недурен собою. Красивая внешность фигурирует даже в списке моих особых примет. Чтобы окончательно рассеять ее беспокойство, я чуть улыбнулся и мягким, успокаивающим тоном добавил:
   — Вы можете чувствовать себя в полной безопасности — если понадобится, я защищу вас от кого угодно.
   В этом весь я.
   — Перестаньте валять дурака! Если хоть чуть-чуть опустите руки, я изрешечу вас!
   В этом вся она.
   Куда девались прежние, полные поэзии женщины, обожавшие рыцарское поведение, прятавшие засушенные цветы в своих молитвенниках и влюблявшиеся в похожих на меня таинственных незнакомцев?
   — Отвечайте! Вы пришли один?
   — Один.
   Ложь — паршивая штука, но женщина, отвергнувшая поэзию, ни на что другое не может рассчитывать.
   — Сделайте шаг в сторону… Перейдите на то место, где я сейчас стою, но не приближаясь больше, чем на два шага. Одно лишнее движение и…
   — Вы меня изрешетите. Это я уже понял. А все же я вам скажу, что пришел сюда, потому что мой друг умирает, тяжело раненный, и мне нужны двести франков, чтобы привести к нему врача… Он лежит на барже…
   Тихий шорох… женщина резко обернулась. Прыгнувший сзади Альфонс всего лишь схватил ее за запястье, но пистолет уже очутился на полу.
   — Ни слова, иначе… — негромко проговорил мой друг и сжал пальцами горло женщины.
   Я немедленно оттолкнул его в сторону.
   — Такого обращения с дамой я не потерплю! Запомни это!
   На мгновенье его светлые, блестящие глаза сузились. Этот человек не боялся никого на свете — меня в том числе. Женщина, тяжело дыша, стояла рядом, не смея пошевельнуться.
   — Ну, ладно! — сказал Альфонс и рассмеялся. — Причуды наших друзей мы уважаем. — Он подошел к женщине и поклонился ей. — Разрешите представиться. Меня зовут Альфонс Ничейный, и я убедительнейше прошу вас не кричать, иначе мне придется убить вас.
   Женщина ошеломленно переводила взгляд с него на меня.
   — Я вижу, — продолжал Альфонс, — что вы смотрите на нас как на идиотов, что до некоторой степени свидетельствует о знании людей.
   Он, улыбаясь, сел в кресло, стоявшее перед женщиной, и закурил.
   Я уже упоминал, что в то время внешность у меня была хоть куда, но до Альфонса, пожалуй, и мне было далеко. Шелковая рубашка, голова на испанский манер повязана пестрым платком и вечная улыбка, открывавшая два ряда ослепительно белых зубов. Мускулы так и играли при каждом его бесшумном, пружинистом движении.
   — Так вот… Мой друг уже объяснил, — начал он вежливым, непринужденным тоном. — Нам необходимы двести франков… Это все.
   — И потом вы меня отпустите? Отпустим ли мы ее!
   — Разумеется, — ответил я. — Если вы выполните нашу почтительную просьбу, мы удалимся, благословляя вас…
   — Странные… вы… какие-то… — прошептала она. — Забираетесь на яхту, нападаете на матросов…
   — Добавьте еще и кока, — вставил Альфонс — Он у вас какой-то ненормальный, прыгнул на меня сзади… Думаю, что в живых он останется…
   — Вы убили его?
   — Он перелетел через мою голову и сильно ударился. Но в живых останется, не беспокойтесь…
   — Вламываетесь, хотите ограбить… и…
   — И все-таки остаемся джентльменами, — помог я ей. Это ведь вполне соответствовало действительности.
   — Пожалуйста… — Она вынула из ящика стола свою сумочку. — Я дам вам четыреста франков… Остальные, я прошу вас, оставьте мне…
   — Что вы! Уверяю вас, нам нужны только двести. Этого хватит, чтобы помочь нашему другу.
   — И… я уйду теперь…
   — Разрешите нам проводить вас до конца набережной. По ночам тут шатается немало подозрительных типов.
   Кому и знать, как не нам…
   — Хорошо… проводите, но только издали… И спасибо… за то, что вы… так по-рыцарски…
   — Не стоит…
   Мы пошли за нею, отстав шагов на двадцать.
   Внезапно она свернула за один из углов и, когда мы подошли, ее и след простыл. Убежала или спряталась в какой-нибудь подворотне… Все равно. Самое время было уже отправиться к Орлову.
   — Изумительная женщина, — вырвалось у меня.
   — И мы ей оказали большую услугу.
   — В чем это?
   — В том, что убрали от ее двери часового. Эта женщина была под стражей.
   А ведь верно! Я — человек неглупый, но сейчас Альфонс оказался посообразительней.
   Начинало светать, когда мы вошли к Орлову. Доктор Квастич крепко спал на крохотном диванчике, а Орлов с револьвером в руке сидел возле чемоданчика.
   — Достали только сто пятьдесят, — сказал Альфонс — Плохо?
   — Ладно, ничего. Недостающие полсотни я, так и быть, подожду.
   — Давай, чтоб ты сдох!
   Он получил деньги, а мы — чемоданчик. Плеснув на Квастича холодной водой и немного растолкав, чтобы привести в себя, мы поспешили в путь.
   — Где вы его собираетесь уложить?
   — Что?
   — Где-то ведь надо будет ему лежать. В цистерне он с простреленной головой валяться не может.
   — А вы где живете?
   — Ночую в «Рогатой Кошке» рядом с фортепьяно. Место там нашлось бы и для него, но вечером, когда приходят посетители, ему там быть нельзя. Его надо в больницу.
   — Раздобудем денег и на это. Сначала надо выяснить, жив ли он.
   — Рана в затылок — штука тяжелая. Слишком там много важных нервных узлов. Легко можно было повредить продолговатый мозг либо мозжечок. Тогда конец.
   Мы подошли к барже. Кругом все было пустынно и тихо. На палубе лежала скатерть. Мы начали спускаться в трюм. Впереди шел Альфонс. Сойдя по трапу, он включил фонарик — и негромко вскрикнул.
   Я стоял за его спиной, словно оцепенев.
   Все было, как прежде: открытый ящик, мешки, пустой бидон. Только раненого не было. Чурбан Хопкинс исчез!
   — Что же это?
   — Сам дьявол шутит с нами сегодня ночью, — сказал Альфонс.
   — Что случилось? — с любопытством спросил Квастич.
   — Исчез пациент.
   — Сам он уйти не мог — при таких ранениях на некоторое время теряется чувство равновесия. Один казацкий ротмистр, которого я два года лечил от раны в голову, только по кругу и научился ходить. Пришлось ему из-за этого уйти в отставку.
   Квастич присел на ступеньку трапа и без всякого перехода уснул.
   — Турок… — пробормотал Альфонс.
   — О чем ты подумал?
   — Все-таки это он застрелил Хопкинса. Потом испугался, что Хопкинс придет в себя и все раскроется, вернулся и бросил его в воду.
   — Звучит правдоподобно, но кто его знает… Турецкий Султан — порядочный парень…
   — Ты что — спятил? Таким людям, как мы, нельзя до конца доверять. Почему он сбежал во второй раз? Почему?
   На этот вопрос трудно было найти ответ, хоть сколько-нибудь оправдывающий Турка.
   — Слушай, Копыто, не надо мне больше никаких объяснений. Турецкого Султана можешь считать покойником. Я ему свой приговор вынес.
   — Если я встречусь с ним, придется ему представить очень убедительные доводы, чтобы остаться в живых.
   Мы пожали друг другу руки. Чурбан Хопкинс может мирно покоиться на дне морском. Его смерть не останется неотомщенной.

Глава третья

   БЕГСТВО

 
   Я занял в цистерне освободившееся место Хопкинса. Наступили тяжелые времена. Работы я так и не нашел, хотя матрос я первостатейный и всегда отлично справлялся со службой на разных контрабандистских шхунах.
   Но увы! Бюрократизм, вечный мой враг, обрек меня на безработицу. В оранском порту стояли только такие суда, на которых вечно возятся с целой кучей глупых формальностей, становятся прямо-таки рабами их. У матроса там требуют самые разнообразные документы. Им мало того, что человек может за восемь минут в одиночку убрать бизань вместе с гротом, что я могу с закрытыми глазами провести судно от Орана до Токио (я способен и на это), их интересует, какие у меня есть бумажки и можно ли меня вписать в толстенную книжищу — «судовой журнал».
   Естественно, что в свое время документы у меня были и я был внесен в списки матросов, но потом мое имя вычеркнули оттуда. Почему? Потому что сгорело управление порта в Сан — Франциско.
   Что — и вы тоже смеетесь? Я ведь матрос, а не пожарник. Вот и судили бы пожарников за то, что они опоздали, но при чем тут я, всего-навсего объяснивший придирчивому, сварливому начальнику порта, что у нашего стюарда-туземца вовсе не бери-бери, а просто распухла нога от того, что он наступил на гвоздь. А потому нет никакой необходимости вывешивать желтый флаг и становиться в карантин. Полагаю, что вам это совершенно очевидно.
   Однако этот неотесанный тип разорался, что вызовет полицию и засадит меня в каталажку. Я очень вежливо попросил его перестать визжать, словно недорезанный поросенок. Тогда он совсем взбеленился и начал кричать, что до прихода полиции меня не выпустят из управления, а потом он еще со мной побеседует. Я не стал идти на обострения, а сказал только, чтобы он заткнулся, и хотел уйти. Он меня схватил за руку. Я — человек терпеливый и хотел мирно разойтись с ним. Я просто вышвырнул его сквозь стеклянную дверь, а керосиновую лампу я в него бросил, когда он схватился за револьвер. Потом чистое человеколюбие толкнуло меня бросить вспыхнувшего начальника в бак с водой.
   Этим я спас ему жизнь. Вы думаете, я дождался за это благодарности? Ошибаетесь. Он подал жалобу, меня вычеркнули из матросских списков и отдали приказ об аресте. Тот, кто в наши дни ждет благодарности от людей, горько разочаруется.
   В Оран тем временем не заходило ни одно судно, способное пренебречь формальностями. А ведь такие суда бывают. За неделю я практически ничего не заработал. Пару раз лишь мы подработали у доктора Квастича, занимавшегося, помимо всего прочего, еще и ввозом в страну лекарственных средств. Короче говоря, когда в рыбацкий порт приходило пару ящиков с кокаином и тому подобными вещами, мы помогали ему в разгрузке.
   А вообще время было трудное. Альфонс (и оба его компаньона) начали даже торговать запасными частями, так что автомобильная рама из цистерны исчезла.
   Планов у нас было много, но светлые ночи мешали привести их в исполнение. Судьба распорядилась так, что как раз в день ангела одного из моих близких родственников поднялся небольшой туман — вестник того, что в открытом море бушует шторм.
   Компаньоны Альфонса предложили не упускать удобного случая.
   Я сослался на день ангела, но они ответили, что это просто нелепое суеверие.
   В конце концов они решили, что воспользуются ненастной ночью. Я тоже отказаться не мог. Что ни говори, а я делил с ними краюху хлеба (если, конечно, она была), а дружба — дело святое.
   В ночной темноте мы забрались на баржу, груженную кремом для бритья. Сторожа мы аккуратно связали и уложили под кучей мешков.
   За этой баржей мы наблюдали уже несколько дней. С Орловым мы договорились заранее, и теперь, снявшись с якоря, высадили сторожа в нескольких километрах от города, а сами пристали в заранее намеченном месте.
   Вскоре Альфонс пригнал от расположенных неподалеку казарм суданских зуавов грузовик с двумя находившимися почему-то в беспамятстве механиками, и мы начали разгрузку.
   Все шло гладко, но, когда мы уже собирались отправляться, возникла неожиданная помеха.
   К нам беглым шагом приближалась рота зуавов.
   Что им можно растолковать? Дикие негры… Разумнее уступить. Верно ведь?
   Альфонс круто развернул машину и крикнул нам:
   — Выкидывай груз! Быстро!
   Машина рванулась с места. Мы поскорее выбросили тяжелые ящики, а заодно и обоих еще не пришедших в себя механиков. Нам вдогонку начали стрелять, и один из компаньонов Альфонса вывалился из машины вслед за ящиком с кремом для бритья. Машина, набирая скорость, мчалась вдоль рядов пальм.
   — Плохо дело, — сказал оставшийся в живых компаньон.
   Вдали показались огни фар. Вызванное по тревоге подкрепление!
   — В день ангела любимых родственников за такие дела не берутся, — заметил я поучительно. — В этом-то причина всей нашей беды.
   — И еще в том, что за нами гонится столько солдат, — добавил Альфонс.
   Мы свернули вправо, в сторону приближавшихся огней города.
   — У окраины я сбавлю ход. Прыгайте и врассыпную. Взвизгнули тормоза. Я прыгнул.
   И как раз у перекрестка!…
   Сплошное невезенье… Из-за угла выскочил полицейский мотоцикл с коляской… Я прыгнул к стоявшей рядом с тротуаром небольшой деревянной будке и свалил ее поперек дороги.
   Выстрел… Свистнула пуля…
   Я спотыкаясь бежал по каменистому полю, начинавшемуся сразу за городом. Слева, не очень далеко от меня, тоже слышались выстрелы, но там гнались не за мной. Там, почти взвиваясь в воздух, неслась по-кошачьи гибкая, стройная тень… Иногда она падала, но поднималась вновь…
   Альфонс…
   Я — неплохой бегун, но тот сумасшедший темп, в котором он, словно пружина, отталкивался от земли и летел дальше, это уже было нечто сверхчеловеческое, на такое я не был способен.
   Мы бежали, спасая свою жизнь.
   Ведь полиции гораздо проще пристрелить преследуемого бродягу, чем арестовывать и возиться с ним. По мнению полиции такие люди не заслуживают даже того, чтобы заводить на них дело.
   К счастью, мне удалось все же добежать до первых барханов песчаной пустыни. Отличное место для того, кому приходится спасаться бегством. Множество холмов и впадин. Я вилял между ними, а за мной становилось все тише, звуки погони удалялись.
   Только ведь это ненадолго. На рассвете они легко прочешут все вокруг.
   И тут — то в свете взошедшей луны передо мной на вершине небольшого холма показался форт Сент-Терез.
   Иностранный легион!
   Ура! Я побежал к форту. Этого я еще не пробовал. Ладно, хуже, чем тайфун или карантин, не говоря уже о китайской тюрьме, легион оказаться не может…
   Часовой молча пропустил меня. Через пять минут я был в пропахшей табачным дымом канцелярии. Усатый сержант брился, сбросив мундир.
   — Чего тебе?
   Я только тяжело дышал.
   — Отдышись, свинья. Потом возьмешь на столе бланк заявления и аккуратно заполнишь.
   — Переведи дух, пока я закончу писать, — раздался знакомый голос.
   В конце стола сидел Альфонс и заполнял бланк.
   Полиция, разумеется, запросила легион по делу об ограблении.
   Допрос.
   Два новобранца, появившиеся в критическую ночь и в самое что ни на есть подозрительное время, стояли навытяжку перед капитаном.
   — Вы выбрали неудачное время, чтобы завербоваться, — сказал капитан.
   Мы промолчали.
   — В эту ночь было совершено ограбление. Мы удивленно посмотрели на него.
   — Откуда вы пришли в Сент-Терез?
   — Я? Из одного кабака.
   — А вы?
   — Хотел покончить с собой в пустыне, но потом передумал.
   — Знаете друг друга?
   — До встречи здесь никогда его не видел.
   — Вы тоже это утверждаете?
   — Да.
   — Что вам известно об ограблении? — офицер обратился к Альфонсу.
   — Ограбление есть такой способ приобретения собственности, при котором один или несколько человек пытаются насильственно присвоить принадлежащее другому законное достояние!
   Капитан с трудом сдержал улыбку.
   — Что вам известно о барже, с которой украли кучу ящиков крема для бритья?
   — Даже не слыхал о ней.
   — А вы?
   — Я бреюсь в парикмахерской, так что мне крем для бритья ни к чему.
   — Короче говоря, вам об этом деле ничего не известно, и вы встретились впервые только здесь, когда пришли завербоваться?
   — Распишитесь вот здесь.
   Так мы и сделали.
   — Надеюсь, что вы станете хорошими солдатами. Можете идти.
   Так мы и сделали.
   На этом дело было закрыто. Ворота Иностранного легиона легко впускают, но очень тяжело выпускают.
 
   — 27-ой, 9-ый, 45-ый и 8-ой. Мы вышли к сержанту. Девятый это Альфонс, сорок пятый — я.
   — Назначаетесь в караул у дворца губернатора. За малейшее свинство три недели карцера. Исполняйте, — сержант ушел.
   — Что это за караул? — спросил я у 8 — го, старого легионера.
   — Мерзость. Надо неподвижно стоять на лестнице со взятым на караул карабином — три часа подряд. Шевелиться и разговаривать запрещено. Пары сменяют друг друга через три часа.
   Мы прослужили уже шесть недель, так что новичками нас не назовешь. Но на таком посту мы еще не стояли. Похоже, что к числу особо популярных развлечений это занятие не принадлежит.
   Альфонс решил было сказаться больным, но более опытные легионеры отговорили его, напомнив в качестве наиболее убедительного довода, что в карцере исключительно сыро и отвратительно воняет.
   Из всего, что я написал, вы не могли не понять, что человек я кроткий и невзыскательный. Однако служба в легионе оказалась нелегким испытанием даже и для моей, склонной трезво оценивать окружающее, души.
   Наш начальник, сержант Потриен, заботливо следил за тем, чтобы у нас не осталось ни одного приятного воспоминания о службе в легионе.
   Меня он особенно заприметил, хотя все, что произошло, было чистой случайностью. Началось со строевой подготовки, которой мы занимались в поле у крепостной стены. Он обучал нас парадному шагу — вещи исключительно, по его мнению, важной. Построив нас, сержант прежде всего произнес небольшую, но выразительную речь.
   — Вы, подонки, — начал он деловито. — Сейчас будете заниматься парадным шагом. Зарубите себе на носу, что для легионера парадный шаг — самая важная вещь на свете. Отбивать шаг надо так, чтобы вот эта стенка дрожала. Поняли, сволочи?
   Это было первое напутствие, которое нам следовало основательно усвоить. После этого, переходя к практике, сержант скомандовал:
   — Га-а-ав…у!
   Этот зловещий вопль, напоминавший предсмертный крик раненного в сердце человека и представлявший в сконцентрированном виде команду «gardez vous» («смирно») — не раз уже доводил до паники сторожей оранского зоопарка, которым чудилось, что это бенгальский тигр вырвался из клетки и бесчинствует на улицах города.
   С глухим стуком каблуков строй встал, как вкопанный.
   Последовал короткий хрип внезапно разбуженного леопарда:
   — А-а-а…ом!…
   Это было приобретшей характер какой-то смертельной угрозы командой «a gauche». Мы сделали поворот налево.
   — А… рт… ван… маш-ш!
   В устах сержанта это означало: «En ronte… En avant marche!»
   Мы двинулись вперед.
   — А… гра-а-ап…рд!
   Парадный шаг. Вообще-то «En grande parade».
   Сержант шел рядом и глядел на нас. На его багровом лице с длинными, тонкими усиками и козлиной бородкой была написана невыразимая, полная презрения насмешка.
   — Это вы что?… Представляете шествие хромых паломников, которые плетутся домой из Лурда без костылей?… — тут он добродушно засмеялся своей шутке. Нашивки на широких плечах так и тряслись от смеха, трость в заложенных за спину руках вздрагивала в такт шагу. От улыбки лицо сержанта стянулось в тысячу морщинок, обнажились коричневые от табака зубы, а кончики усов задрались еще выше. А мы все шли парадным шагом. Горячая пыль забивает нос и глаза на неподвижно повернутых вправо лицах, но головой не вертеть, подбородок вперед, подошвы башмаков на прямых, как палки, ногах с силой бьют по земле…