— Ну, если не считать того, что я плеснул в суп рому вместо уксуса. Но теперь все уже исправлено. Ром я уравновесил добавкой чеснока, он отлично перебивает запах…
Ужин обещал превзойти все ожидания…
— А вообще-то выше голову, — весело продолжал Чурбан, — чуть-чуть ловкости — и опасаться совершенно нечего. В любой роте столько новых людей, что мотаться туда-сюда можно без всякого труда… За Хопкинса, старина, можешь не беспокоиться…
— А… капитан?
— Все в порядке. Он на другом судне. В кузнечной мастерской у кавалеристов…
— А он… разбирается в этом?
— А что там разбираться? Попробуешь ужин и перестанешь сомневаться… Аu revoir! Ничего, выше голову!… — и он, насвистывая, сбежал вниз по трапу в кухню.
Угрюмые, готовые уже взбунтоваться солдаты с отвращением смотрели на свой ужин. Суп. С избытком чеснока, чтобы уравновесить ром! Можете себе представить!…
В обязанности дневального входит проверка того, как накормлен личный состав. Попробовав суп, я почувствовал, что дневальный, съевший его по долгу службы, заслуживает награды.
Потом уже я узнал, что дневальный после тарелки супа начал почему-то распевать старинные, трогательные народные песни.
Глава одиннадцатая
Наконец — то мы прибыли в Дакар.
Личный состав, если верить капитану, делавшему оценку на основании осадки судна, потерял в весе примерно 22 %.
Правда, в последние дни с едой стало немного лучше, поскольку Чурбану удалось раздобыть где-то поваренную книгу. Узнал я об этом, когда заглянул к нему в кухню. Кроме меня, с ним никто и разговаривать не желал.
— Слушай, Чурбан, — сказал я. — Так дальше не пойдет. Суп у тебя подгорел — ладно. Но чтобы сыпать в кофе соль…
— А что мне было делать? Я как раз собирался солить редиску для салата, когда мой помощник-негр уронил свою трубку в кофе. Надо было скорее выловить ее, я и сунул в кофе руку вместе с солью. Что тебе лучше в кофе — соль или трубка?
Что я мог на это ответить? Он был прав.
— И это благодарность за мой труд. Жалованья мне не платят, занимаюсь этой проклятой стряпней, и каждый еще норовит меня облаять. А теперь дай, наконец, и мне поужинать, — закончил он со злостью. На плите стоял суп, но Хопкинс, однако, вытащил из кармана огурец и съел его.
Как бы то ни было, в Дакаре повара сменили. Нам предстояло проторчать день в порту, пока все не будет готово к отправке.
— Пойду за капитаном, — шепнул мне Чурбан. — Теперь уже кузнецы понадобятся, и будет беда…
«Генерал дю Негрие» стоял далеко впереди нас. Яркое, слепящее солнце отражалось от его бортов.
Мы были уже совсем близко к экватору. Сухая, давящая жара. Вдалеке виднелся город, из-за завесы пыльной дымки до нас доносились отзвуки уличного шума…
Началась выгрузка. Все шло быстро. Сойдя с корабля, мы немедленно строились в колонны.
Какой — то капрал бегал вдоль шеренг, разыскивая кузнеца… Куда только он мог деваться?
— Быстрее, быстрее! — покрикивал Потриен. — Что вы возитесь, словно пенсионеры?… Эй ты, не копайся так… умоляю, скажите ему, чтобы он не копался, а те я сейчас подойду к нему…
Марш через ночной город! Стук башмаков, позвякиванье оружия… ржание лошадей…
По широким, ровным улицам, в сравнительно прохладную ночь мы шли ускоренным шагом, но весело.
Рядом с колонной медленно проехала машина. Видавшая виды, покрытая пылью, огромная зеленая машина, а водитель…
Сто чертей!
Между глубоко надвинутой фуражкой и большими шоферскими очками виднелся только кончик носа, но мне и этого кончика было достаточно.
— Эй, Турок! — крикнул я.
Он испуганно нажал на педаль, и машина прямо-таки прыгнула вперед. Здесь дорога становилась немного шире, так что он быстро обогнал колонну.
Я был уже по уши сыт им. Всегда вместе с ним приходят и неприятности… Куда он сейчас направляется? Что ему нужно?
«Vite… vite…»
Команда «прибавить шагу» звучала все чаще…
Мы прибыли в Гамбию. Аэродром. И больше, собственно, ничего. Ангар, несколько машин, справа — море, слева — джунгли.
Высокий и однообразный, западный берег Африки — один из самых безотрадных и утомительных пейзажей в мире. Нигде ни единой бухты, только мангровые заросли, голые корни которых уходят в залитую водой землю.
Стоять лагерем в таких местах — удовольствие ниже среднего. Со всех сторон лезут способные изгрызть все, что угодно, муравьи. Избавиться от них можно, только обрызгав все вокруг керосином. Хлеб, сигареты, бренди — постепенно все пропитывается запахом керосина, сам воздух становится невыносимым…
Все мы бродим полуоглохшие, потому что от двойных доз хинина в наших головах стоит непрерывный гул… Несмотря на хинин, лихорадку подхватили уже многие. Походный госпиталь забит больными малярией.
Сорок градусов жары в тени.
Болят мышцы, болят глаза, болят суставы…
Мы с Альфонсом сидим на каменном ограждении аэродрома. По крайней мере, тут не кишат червяки, сороконожки, пиявки. На покрытой цементом площадке стоит палатка столовой. На этой же площадке ходят, сидят и лежат все, кому только удалось найти место.
Толстый, темнокожий капрал-туземец покрякивал на группу солдат, уже полчаса возившихся с установкой радиостанции. Потом он подошел к нам…
— Эй! А вы что тут расселись, черт побери!
Я чуть не свалился наземь. Да и Альфонс дернулся, как ошпаренный.
Чурбан Хопкинс в виде капрала-негра!
Он явно чем-то выкрасился… Честное слово!
— Ну, чего глаза пялите? Оглохли? Отправитесь на берег, там надо вбить сваю, чтобы можно было привязывать лодки…
Мы пошли вслед за ним. Как только мы оказались на тропинке, ведущей через заросли, «негр», ухмыляясь, сказал:
— Выше голову, ребята! Все в порядке!
— Каким чудом ты превратился в подобное чучело?
— Пробка, дружище. Сожги штук восемь-десять пробок на медленном огне, а потом натри их пеплом руки и лицо — будет и у тебя такой приятный, ровный цвет кожи… Погодите-ка.
Он вытащил спрятанный между корнями дерева, завернутый в брезент сверток.
— Надо почаще менять внешний вид, — пробормотал он. — Это главное…
В свертке оказался мундир рядового легионера. Из моей роты — с 77 — ым личным номером.
— А если тебя узнают… ты ведь был поваром…
— Да ну? Кто-то запомнил повара, стряпавшего на корабле?
— Те, кто ел эту стряпню… такое не забывается, — буркнул я.
Чурбан, вынув из кармана какую-то мазь, потер ею лицо и руки — и снова стал представителем белой расы. Затем он налил из фляги воды в миску и умылся. Вид у него стал вполне представительным. Просто великолепный эффект.
— Где капитан? — спросил Альфонс.
— Его уже несут, — равнодушно ответил Чурбан.
— Что?
— Я же сказал: его уже несут.
Тем временем мы вышли на берег… и остановились рядом и покрытым брезентом фургоном, стоявшим под развесистым деревом.
— В каком это смысле несут? — нетерпеливо осведомился я.
— А вон там, глянь… — Чурбан показал налево.
К нам приближались два санитара с носилками. У Чурбана — черт его знает, откуда — оказалась уже на руке повязка с красным крестом, и он поспешил им навстречу.
Санитары опустили носилки на землю. На носилках лежал человек, но из-под бинтов можно было разглядеть только его глаза.
— Вот, — сказал один из санитаров, — какой-то капрал-сенегалец велел отнести этого парня сюда. Бедняга попал под машину. Умирает… все время без сознания.
— Ясно… Можете идти.
Как только санитары исчезли из виду, умирающий присел на носилках.
— Слушайте, дружище, что вы со мной творите, это же уму непостижимо!
— Выше голову, господин капитан. Все в порядке. Погрузимся в этот фургон — вы, ребята, тоже — и поедем…
— Ты с ума сошел?
— Только не надо лишних разговоров. За дело! Нам надо быстро обсудить положение, а возле фургона болтать не стоит — там еще пассажиры есть.
Капитан, вздохнув, поправил гипсовую повязку, мы взялись за носилки и задвинули их в фургон. К моему великому изумлению там лежали еще двое больных. Один стучал зубами в припадке малярии, а другой, видимо, укушенный тарантулом, лежал с посиневшим, распухшим лицом и по временам стонал.
— Держись, ребята, — дружелюбно сказал им Чурбан. — Дело солдатское.
Он напоил больных, дал дрожавшему в лихорадке хинин и, словно настоящий врач, поправил им подушки. Потом он вытащил из-за пазухи сигару, откусил кончик, закурил и кивнул мне.
— Сядешь со мной на козлы, а Ничейный останется с капитаном…
Он уселся рядом со мною, сунул сигару в угол рта, дернул вожжи и, насвистывая, погнал лошадей по узкой, ухабистой дороге…
— Сейчас поедем в одно спокойное местечко. Капитан останется в фургоне, он уже сказал все, что нужно тебе передать…
— Ну, а если будет врачебный обход… фургон ведь начнут искать!
— Этот-то? А чего ради врачам может понадобиться фургон из дакарской булочной?
— Слушай… значит, этот фургон?… Он с довольной улыбкой кивнул.
— Краденый… Слыхали вы такое?…
— Знаешь, — продолжал Чурбан, — в Дакаре нас начало малость припекать. Капитана — пропавшего кузнеца стали уже разыскивать. Я увидел на площади пустой фургон, сел, щелкнул кнутом и погнал лошадей. Потом и капитан укрылся в нем.
— Ну, а больные?…
— Тоже краденые… Н-но… черт возьми!… Чего-чего, а больных здесь хватает, надо только подбирать их носилками…
Честное слово, я был потрясен! Ну и парень!… Фургон, вздрагивая на ухабах, мчался вперед. Вдали, на фоне неподвижного моря виднелся силуэт канонерской лодки.
Мы выехали к поросшему травой холму. У его подножия Чурбан остановил лошадей.
— Здесь можно будет спокойно побеседовать. Если даже появится патруль — не беда. Повозки с больными их не интересуют.
Шагах в пятидесяти от фургона мы расстелили плащ-палатку и улеглись на нее. Альфонс тоже присоединился к нам, а капитан остался в фургоне.
— Вот что решили мы с капитаном, — начал Хопкинс. — Сегодня ночью он исчезнет из лагеря.
— Один?
— Да. Так он хочет, и я не смог его переубедить. Он говорит, что, если нас схватят вместе с ним, то для нас это верный расстрел…
— Ну и что? — спросил Альфонс — Что же, капитан думает, что мы умеем играть только на спички?
— Я ему говорил то же самое, но его не переупрямишь. Говорит, что мы ведем себя, как настоящие странствующие рыцари. С рыцарями у него просто мания какая-то.
— Ты в этом ничего не смыслишь, — с глубокомысленным видом махнул я рукой. — Был бы поначитаннее, знал бы. Были такие рыцари, и один из них превратился даже в лебедя, потому что все время распевал песни в честь своей знакомой дамы, а она и слышать о нем не хотела.
— Это вместо того, чтобы дать по морде? — удивился Хопкинс — Странно! Впрочем, все равно. Короче говоря, тут мы ничего поделать не можем.
— Что же предлагает капитан? — спросил Альфонс.
— Он сказал, чтобы сделали три копии журнала и карты капитана Мандера. Тогда, даже если нам придется разделиться, каждый будет знать, куда направиться.
— Разумно, — кивнул Альфонс.
— Давай их сюда. Капитан сделает копии, и я передам каждому его экземпляр.
— Держи.
Альфонс отдал бумаги, и Чурбан развернул их перед собой.
— Это и есть та карта?! Дорога обозначена красной линией только от берега Сенегала.
— А до этого места?
— Добраться туда будет несложно. Капитан хорошо знает маршрут и даст нам точные указания. Компас и все прочее я украду еще сегодня.
На карте красной чертой был обозначен путь экспедиции к столице племени фонги. Она называлась Тамарагда.
— Не понимаю, — сказал я задумчиво. — Ведь фонги и впрямь должны знать о судьбе экспедиции.
— Гм… и мне так кажется, — пробормотал Хопкинс.
— А что, если капитан ошибается, и негры действительно подстроили им какую-то ловушку?
Послышался топот копыт…
Прежде чем мы успели опомниться, шагах в пятидесяти от нас появился всадник — губернатор!
Альфонс молниеносно сунул бумаги в карман.
Было, однако, уже поздно. Губернатор заметил что-то. Спрыгнув с лошади, он направился прямо к нам. Мы вытянулись по стойке «смирно».
На губернаторе был плащ, наброшенный на адмиральскую форму, сверкающую нашивками и орденами.
— Здравствуйте, господа легионеры, — с холодной насмешкой проговорил он. — Какому это заговору я помешал?… Молчите? Я вас хорошо знаю! Знаю всех троих…
После эффектной паузы он продолжал, тыкая хлыстом в каждого из нас поочередно:
— Чурбан Хопкинс, Альфонс Ничейный и Копыто… Я для того и сошел на берег, чтобы немного присмотреться к вам… Но в лагере вас не оказалось… — В его голосе появилась жесткая нотка. — Чем вы здесь занимаетесь?
Ответил Альфонс:
— Ваше превосходительство, мы подобрали нескольких больных в окрестностях лагеря.
— Так… почему же вы немедленно не вернулись туда вместе с ними?… Почему прячетесь здесь?
— Мы решили немного отдохнуть!
— Устраиваете заговоры? Идиоты, вы вообразили, что можете выступить против командования? Против закона?!! Вы связались с Ламетром, которому нужно попасть к фонги только для того, чтобы повести их против Франции.
Мы молчали.
— Послушайте, — продолжал он уже спокойнее. — Я хорошо знаю, что вы смелые, готовые на все люди. Я знаю, что едва ли один человек на тысячу способен сделать то, что уже сделали вы. Мне жаль вас. Вы сможете многого добиться, если будете верны мне… Это зависит только от вас.
Он на мгновенье умолк, ожидая ответа.
— Ну? Изменник родины обманул вас. Еще не поздно. Иначе вам наверняка не сносить головы. — Он повернулся к Альфонсу. — Говорите. Мне кажется, что вы самый разумный из всех троих.
В этом — то он как раз ошибся. А ведь раз уже разговаривал со мною!
— Ваше превосходительство, мы счастливы будем служить вам, и нам вовсе нет необходимости меняться в чем-то.
— Что вы хотите этим сказать?
— Мы и сейчас готовы в любую минуту отдать жизнь за Францию.
— Ну, ну!… Вы, кажется, рассматривали здесь какие-то бумаги?
— Я читал письмо от моей возлюбленной.
— А если я велю показать его?…
— Ваше превосходительство захочет, чтобы я показал интимное письмо от женщины? — с вежливой улыбкой спросил Альфонс.
— Вы не книжный герой, а легионер.
— И как таковой — джентльмен, естественно.
— Короче говоря, если я прикажу вам показать это письмо?…
— Вы отдадите такой приказ? — опустив глаза, со смиренной улыбкой, тихо спросил Альфонс…
У меня мороз пробежал по коже.
Губернатор отлично разбирался в людях. Он бросил мимолетный взгляд за спину, как человек, сожалеющий, что приехал без конвоя. Что будет, если он все-таки прикажет Альфонсу отдать бумаги?… Я хорошо знал, что Альфонс не сделает этого, да и каждый из нас поступил бы так же.
Три пары глаз неотрывно глядели на губернатора. Не знаю, что он мог прочесть в них.
— Что ж, я не отдам вам такого приказа. Можете беречь свою глупую тайну. Но с сегодняшнего дня берегитесь!… И особенно запомните это вы! — он показал на Альфонса. — Вы… джентльмен…
Он сел на лошадь и с места бросил ее в галоп.
Мы остались на месте, полные недобрых предчувствий.
— Прежде всего надо спрятать журнал и карту.
— А потом поскорее вернуться в лагерь… — сказал Хоп-кинс.
Однако, наши опасения оказались преувеличенными. Губернатор не собирался мелочно досаждать своим противникам — на манер какого-нибудь капрала.
Издалека послышалось тарахтенье мотора, и мы увидели, как от берега отчалила моторная лодка, в которой даже с такого расстояния можно было различить высокую, широкоплечую фигуру губернатора. Он возвращался на корабль.
Капитан, лежавший все время в фургоне, не слышал нашего разговора, но сейчас, при больных, мы не могли ни о чем ему рассказать.
На обратном пути дорога уже казалась нам какой-то неприветливой. Наступил вечер, и в гуще листвы то в одном, то в другом месте вспыхивали чьи-то зеленовато-желтые глаза.
— Ну, что скажешь? — спросил Хопкинс. — Лихой парень этот Альфонс…
— А я?
— А ты — дуролом, н-но-о-о!…
Что можно ответить такому неотесанному типу? Чему его только учили в детстве?
Мы поставили в укромном, тенистом месте фургон из дакарской булочной и отправились раздобыть где-нибудь диетический ужин для наших больных.
Мы с Альфонсом направились в разные стороны. Ни к чему, чтобы нас видели вместе.
Я без толку слонялся вокруг ангара…
Неожиданно ко мне подошла просто одетая женщина. Таких полно было в прибывших вместе с нами столовых и лавочках.
— Джон… — прошептала она. Передо мной была графиня Ларошель.
— Дорогая, — растроганно пробормотал я, когда ко мне снова вернулся дар речи.
Она крепко сжала мою руку.
— Тс-с!… ради тебя я пошла на опасную игру, — прошептала она. — И… если она откроется…
— Как вы могли…
— Я люблю тебя…
Я хотел обнять ее так, как я это обычно делаю — по-мужски крепко, но нежно…
— Осторожно, — сказала она, выскальзывая из моих рук, — мы должны быть осмотрительнее… Будь через час в столовой артиллеристов…
Это там, где стоят танки…
— Буду!
Еще секунда, и она исчезла! Я огляделся вокруг. Кажется, никто не заметил эту маленькую сценку.
Боже! Что за женщина! И она любит меня, любит! Кто-то ткнул меня в плечо.
— Это письмо… не ты обронил? «Рядовому 45 с первой ротты!»
— Да, это мое.
Я знал уже, от кого это письмо. Но как и когда попало оно сюда? Быть может, нас кто-то подслушивал?
Я осмотрелся, но нигде не было никого подозрительного — никаких признаков Турецкого Султана. Вот что было в письме:
«Капыто! Разви я тибе не писал что этта баба ведма и будит водит тибя за нос!! Этож междунаротная шпиенка! А ты междунаротный балван и идиет. Будь остарожней, иначи…
Низвесный.»
Где только этот тип прячется? Разве может он понять, что женщина покоряется тому, кто сумел ее перехитрить и уже не пытается выведывать его тайн, чтобы ее возлюбленный не превратился в лебедя, как это случилось с Лоэнгрином. Но что такой вот Турецкий Султан может знать о женщинах? И что он читал на своем веку? Нет, обязательно вздую его, если только поймаю!
— О чем это ты размечтался?
Это проговорил Альфонс, за спиной которого стоял с желтым, как лимон, лицом Мазеа. Они вроде даже немного подружились. Я еще накануне видел их вместе. Похоже, что они — благодаря тому, что я нарушил данное Альфонсу слово — объяснились-таки, и Мазеа поверил, что не Альфонс убил его брата.
К тому же Мазеа начал отращивать бороду. Да, да! Вот уже два дня он не брил подбородок на своем желтом лице, только усы.
Интересно, что общего может иметь эта щетина с его местью?
Альфонс пожал Мазеа руку на прощанье, а потом дал мне знак следовать за собою.
— Понравились отношения с этим лимоном? — спросил я.
— Да. Даже удачно получилось, что ты проговорился. А теперь к делу: нужно передать Хопкинсу или капитану, чтобы они поскорее приготовили копии.
— А где их найти?
— Это и я хотел бы знать.
Возле фургона стояла тишина. Мы зашли и к артиллеристам, и к суданцам — никаких следов.
— Пошли к танкистам, — сказал я. Мне пора было отправляться на свидание, но об этом я сказать своему другу не мог.
— Откуда они там могут быть? Каждую машину обслуживает четыре-пять человек экипажа, и все они отлично знают друг друга. Впрочем, взглянуть не повредит.
В стороне от лагеря, на полоске голого берега, стояли танки. Одетые в комбинезоны танкисты ужинали.
— Нет их здесь, — немедленно пришли мы к выводу.
— Эй, вы!!!
Мы подняли глаза. Из открытого башенного люка стоявшего рядом с нами танка высунулась чумазая голова в шлеме.
— Где вас носит? — рявкнул на нас танкист с нашивками капрала.
Чурбан Хопкинс! Ну, по нахальству мировой рекорд он, по-моему, держит твердо.
— Я уже час торчу здесь один, жду смены, а они, видите ли, прогуливаются! Что здесь, черт побери, курорт, что ли?
Ругался он так, что слушать было тошно, но зато теперь нам было ясно: мы — танкисты, опоздавшие из увольнительной.
Никто из группы танкистов, расположившейся неподалеку, не обращал на нас ни малейшего внимания.
— Разрешите доложить: экипаж в составе двух человек для несения службы прибыл, — отрапортовал Альфонс.
Взобравшись на броню танка, мы скользнули в люк и захлопнули за собой крышку.
Щелкнул выключатель и внутри танка вспыхнул свет.
Это был новенький, современный танк с 75 — миллиметровой скорострельной пушкой. Внутри вполне могли удобно разместиться четыре человека — капитан, разумеется, тоже был тут.
— Да, вот это была работенка! — сказал Хопкинс. — Четырех танкистов я отослал — пригодились нашивки капрала — за двадцать километров вперед, чтобы они установили там наблюдательный пост и освещали прожектором джунгли. Они захватили с собой провиант и раньше, чем через три дня, не вернутся.
— А что скажет офицер — командир танка?
— Ничего не скажет. Он в госпитале.
— Кто же командует машиной?
— Я, — с легким удивлением, как человек, которому задали глупый вопрос, ответил Хопкинс.
— Ого! Вот это карьера!
— Ребята, — сказал капитан. — Сегодня ночью я ухожу.
— Возьмите, пожалуйста!
Альфонс передал ему копию путевого журнала и карты.
— Вы сами сняли копию?
— Да. Для нас теперь дорога каждая минута. Капитан долго глядел на записи и карту, а затем перевел взгляд на Альфонса.
— Вы получили образование?
— Да, кое-какое… Мне кажется, нам лучше сейчас не задерживаться. Возможно, нас уже ищут. Итак, мы последуем за вами завтра. Где мы назначим встречу?
— Нигде. Вы направитесь с помощью этой карты в столицу фонги — Тамарагду. К тому времени либо я уже буду знать решение загадки и мы сможем спокойно вернуться вместе, либо я с вами не встречусь… сам явлюсь в комендатуру. Может быть, смягчу этим хотя бы судьбу Квастича, которому иначе грозит не меньше десяти лет. К тому же, если вас схватят одних, это будет только лишь дезертирство, если со мной — государственная измена. На этом наш совет считаю законченым.
Капитан снова по очереди пожал руку каждому из нас.
— Я знаю, — сказал он, — что вы рискуете головой не ради алмазов, а ради правого дела и немножко ради меня… спасибо…
Взволнованные, мы выбрались из танка и услышали вдогонку голос Чурбана:
— Не топчитесь по броне… Вот болваны… Я же ее целый час драил!
Глава двенадцатая
…За столовой, в светлой комнатке, глядевшей в сторону джунглей, меня встретила графиня. Она бросилась мне на шею и крепко прижала к себе.
— О Джон, где же ты был так долго? Я так ждала тебя…
— Верю… Но я был с друзьями… Она печально опустила голову.
— Прости… что я спросила об этом… Мне не нужны твои секреты, разве что решишь, что я достойна стать твоим товарищем… помогать тебе… Разве что ты поверишь мне…
У нее в глазах блестели слезы. Я был глубоко тронут. Ведь, как говорил мне пастор в одной шведской тюрьме, глаза — зеркало души.
А в ее глазах отражалась самая искренняя любовь.
— Видишь ли, Джон, — сказала она чуть позже, — сейчас мне кажется, что до сих пор я не жила еще, потому что не знала тебя…
Этому я не мог не поверить.
— Слушайте, графиня. Раньше я не доверял вам — почему, вы знаете. Но теперь я знаю, что ты любишь меня, что ты не можешь без меня жить…
— О, как ты сумел понять меня, — прошептала она. — Дай же мне быть твоей помощницей!
— К сожалению, ты мало чем можешь мне помочь. Через несколько часов я бегу отсюда…
— Я убегу с тобою!
— Это невозможно. Моя дорога будет слишком опасна… Но если я вернусь, мы никогда больше не расстанемся!
— Ты бежишь вместе с… с моим бывшим мужем… с капитаном? Потому что знай: Ламетр был моим мужем!
Итак, она доверила мне самую большую свою тайну. Что же это, если не любовь?
— Я знал об этом, дорогая. Мы с капитаном теперь друзья.
— Правда?
— Правда. Он сразу понял, что я джентльмен, и рассказал мне о тебе.
Она изменилась в лице.
— Что?
— Ну, не так уж много, — смутился я. — Он сказал только, что ты… ну, в общем, не очень интересовалась домом или что-то в этом роде…
— Он ненавидел меня за то, что я его не любила… О Джон! Ты бежишь вместе с ним?
— Нет. Он уже ушел из лагеря. Мы с ребятами отправимся за ним вслед.
Я рассказал ей обо всём. Сейчас между нами уже не было никаких преград.
— Ты настоящий герой, Джон.
Звук горнов, трубивших сбор, прервал наше свидание. Еще несколько жарких поцелуев, и я выбежал из комнаты.
Мы построились на взлетном поле. Рядом с командиром батальона стояли какой-то морской офицер и Потриен. Моряк, заглянув в бумажку, сказал:
— Рядовые номера 9, 45 и 77 из первой роты откомандировываются на корабль в личное распоряжение господина губернатора.
Вот те на!
Теперь нашим планам конец. С военного корабля не сбежишь. Сорок пятым номером был я, девятым — Альфонс, а семьдесят седьмой номер был на мундире Чурбана во время вашей встречи с губернатором.
Потриен крикнул:
— Девятый, сорок пятый, семьдесят седьмой… Мы вышли из строя. Я и Альфонс.
— Где семьдесят седьмой? — спросил командир батальона.
Ужин обещал превзойти все ожидания…
— А вообще-то выше голову, — весело продолжал Чурбан, — чуть-чуть ловкости — и опасаться совершенно нечего. В любой роте столько новых людей, что мотаться туда-сюда можно без всякого труда… За Хопкинса, старина, можешь не беспокоиться…
— А… капитан?
— Все в порядке. Он на другом судне. В кузнечной мастерской у кавалеристов…
— А он… разбирается в этом?
— А что там разбираться? Попробуешь ужин и перестанешь сомневаться… Аu revoir! Ничего, выше голову!… — и он, насвистывая, сбежал вниз по трапу в кухню.
Угрюмые, готовые уже взбунтоваться солдаты с отвращением смотрели на свой ужин. Суп. С избытком чеснока, чтобы уравновесить ром! Можете себе представить!…
В обязанности дневального входит проверка того, как накормлен личный состав. Попробовав суп, я почувствовал, что дневальный, съевший его по долгу службы, заслуживает награды.
Потом уже я узнал, что дневальный после тарелки супа начал почему-то распевать старинные, трогательные народные песни.
Глава одиннадцатая
ПЕРЕД РЕШАЮЩЕЙ СХВАТКОЙ
Наконец — то мы прибыли в Дакар.
Личный состав, если верить капитану, делавшему оценку на основании осадки судна, потерял в весе примерно 22 %.
Правда, в последние дни с едой стало немного лучше, поскольку Чурбану удалось раздобыть где-то поваренную книгу. Узнал я об этом, когда заглянул к нему в кухню. Кроме меня, с ним никто и разговаривать не желал.
— Слушай, Чурбан, — сказал я. — Так дальше не пойдет. Суп у тебя подгорел — ладно. Но чтобы сыпать в кофе соль…
— А что мне было делать? Я как раз собирался солить редиску для салата, когда мой помощник-негр уронил свою трубку в кофе. Надо было скорее выловить ее, я и сунул в кофе руку вместе с солью. Что тебе лучше в кофе — соль или трубка?
Что я мог на это ответить? Он был прав.
— И это благодарность за мой труд. Жалованья мне не платят, занимаюсь этой проклятой стряпней, и каждый еще норовит меня облаять. А теперь дай, наконец, и мне поужинать, — закончил он со злостью. На плите стоял суп, но Хопкинс, однако, вытащил из кармана огурец и съел его.
Как бы то ни было, в Дакаре повара сменили. Нам предстояло проторчать день в порту, пока все не будет готово к отправке.
— Пойду за капитаном, — шепнул мне Чурбан. — Теперь уже кузнецы понадобятся, и будет беда…
«Генерал дю Негрие» стоял далеко впереди нас. Яркое, слепящее солнце отражалось от его бортов.
Мы были уже совсем близко к экватору. Сухая, давящая жара. Вдалеке виднелся город, из-за завесы пыльной дымки до нас доносились отзвуки уличного шума…
Началась выгрузка. Все шло быстро. Сойдя с корабля, мы немедленно строились в колонны.
Какой — то капрал бегал вдоль шеренг, разыскивая кузнеца… Куда только он мог деваться?
— Быстрее, быстрее! — покрикивал Потриен. — Что вы возитесь, словно пенсионеры?… Эй ты, не копайся так… умоляю, скажите ему, чтобы он не копался, а те я сейчас подойду к нему…
Марш через ночной город! Стук башмаков, позвякиванье оружия… ржание лошадей…
По широким, ровным улицам, в сравнительно прохладную ночь мы шли ускоренным шагом, но весело.
Рядом с колонной медленно проехала машина. Видавшая виды, покрытая пылью, огромная зеленая машина, а водитель…
Сто чертей!
Между глубоко надвинутой фуражкой и большими шоферскими очками виднелся только кончик носа, но мне и этого кончика было достаточно.
— Эй, Турок! — крикнул я.
Он испуганно нажал на педаль, и машина прямо-таки прыгнула вперед. Здесь дорога становилась немного шире, так что он быстро обогнал колонну.
Я был уже по уши сыт им. Всегда вместе с ним приходят и неприятности… Куда он сейчас направляется? Что ему нужно?
«Vite… vite…»
Команда «прибавить шагу» звучала все чаще…
Мы прибыли в Гамбию. Аэродром. И больше, собственно, ничего. Ангар, несколько машин, справа — море, слева — джунгли.
Высокий и однообразный, западный берег Африки — один из самых безотрадных и утомительных пейзажей в мире. Нигде ни единой бухты, только мангровые заросли, голые корни которых уходят в залитую водой землю.
Стоять лагерем в таких местах — удовольствие ниже среднего. Со всех сторон лезут способные изгрызть все, что угодно, муравьи. Избавиться от них можно, только обрызгав все вокруг керосином. Хлеб, сигареты, бренди — постепенно все пропитывается запахом керосина, сам воздух становится невыносимым…
Все мы бродим полуоглохшие, потому что от двойных доз хинина в наших головах стоит непрерывный гул… Несмотря на хинин, лихорадку подхватили уже многие. Походный госпиталь забит больными малярией.
Сорок градусов жары в тени.
Болят мышцы, болят глаза, болят суставы…
Мы с Альфонсом сидим на каменном ограждении аэродрома. По крайней мере, тут не кишат червяки, сороконожки, пиявки. На покрытой цементом площадке стоит палатка столовой. На этой же площадке ходят, сидят и лежат все, кому только удалось найти место.
Толстый, темнокожий капрал-туземец покрякивал на группу солдат, уже полчаса возившихся с установкой радиостанции. Потом он подошел к нам…
— Эй! А вы что тут расселись, черт побери!
Я чуть не свалился наземь. Да и Альфонс дернулся, как ошпаренный.
Чурбан Хопкинс в виде капрала-негра!
Он явно чем-то выкрасился… Честное слово!
— Ну, чего глаза пялите? Оглохли? Отправитесь на берег, там надо вбить сваю, чтобы можно было привязывать лодки…
Мы пошли вслед за ним. Как только мы оказались на тропинке, ведущей через заросли, «негр», ухмыляясь, сказал:
— Выше голову, ребята! Все в порядке!
— Каким чудом ты превратился в подобное чучело?
— Пробка, дружище. Сожги штук восемь-десять пробок на медленном огне, а потом натри их пеплом руки и лицо — будет и у тебя такой приятный, ровный цвет кожи… Погодите-ка.
Он вытащил спрятанный между корнями дерева, завернутый в брезент сверток.
— Надо почаще менять внешний вид, — пробормотал он. — Это главное…
В свертке оказался мундир рядового легионера. Из моей роты — с 77 — ым личным номером.
— А если тебя узнают… ты ведь был поваром…
— Да ну? Кто-то запомнил повара, стряпавшего на корабле?
— Те, кто ел эту стряпню… такое не забывается, — буркнул я.
Чурбан, вынув из кармана какую-то мазь, потер ею лицо и руки — и снова стал представителем белой расы. Затем он налил из фляги воды в миску и умылся. Вид у него стал вполне представительным. Просто великолепный эффект.
— Где капитан? — спросил Альфонс.
— Его уже несут, — равнодушно ответил Чурбан.
— Что?
— Я же сказал: его уже несут.
Тем временем мы вышли на берег… и остановились рядом и покрытым брезентом фургоном, стоявшим под развесистым деревом.
— В каком это смысле несут? — нетерпеливо осведомился я.
— А вон там, глянь… — Чурбан показал налево.
К нам приближались два санитара с носилками. У Чурбана — черт его знает, откуда — оказалась уже на руке повязка с красным крестом, и он поспешил им навстречу.
Санитары опустили носилки на землю. На носилках лежал человек, но из-под бинтов можно было разглядеть только его глаза.
— Вот, — сказал один из санитаров, — какой-то капрал-сенегалец велел отнести этого парня сюда. Бедняга попал под машину. Умирает… все время без сознания.
— Ясно… Можете идти.
Как только санитары исчезли из виду, умирающий присел на носилках.
— Слушайте, дружище, что вы со мной творите, это же уму непостижимо!
— Выше голову, господин капитан. Все в порядке. Погрузимся в этот фургон — вы, ребята, тоже — и поедем…
— Ты с ума сошел?
— Только не надо лишних разговоров. За дело! Нам надо быстро обсудить положение, а возле фургона болтать не стоит — там еще пассажиры есть.
Капитан, вздохнув, поправил гипсовую повязку, мы взялись за носилки и задвинули их в фургон. К моему великому изумлению там лежали еще двое больных. Один стучал зубами в припадке малярии, а другой, видимо, укушенный тарантулом, лежал с посиневшим, распухшим лицом и по временам стонал.
— Держись, ребята, — дружелюбно сказал им Чурбан. — Дело солдатское.
Он напоил больных, дал дрожавшему в лихорадке хинин и, словно настоящий врач, поправил им подушки. Потом он вытащил из-за пазухи сигару, откусил кончик, закурил и кивнул мне.
— Сядешь со мной на козлы, а Ничейный останется с капитаном…
Он уселся рядом со мною, сунул сигару в угол рта, дернул вожжи и, насвистывая, погнал лошадей по узкой, ухабистой дороге…
— Сейчас поедем в одно спокойное местечко. Капитан останется в фургоне, он уже сказал все, что нужно тебе передать…
— Ну, а если будет врачебный обход… фургон ведь начнут искать!
— Этот-то? А чего ради врачам может понадобиться фургон из дакарской булочной?
— Слушай… значит, этот фургон?… Он с довольной улыбкой кивнул.
— Краденый… Слыхали вы такое?…
— Знаешь, — продолжал Чурбан, — в Дакаре нас начало малость припекать. Капитана — пропавшего кузнеца стали уже разыскивать. Я увидел на площади пустой фургон, сел, щелкнул кнутом и погнал лошадей. Потом и капитан укрылся в нем.
— Ну, а больные?…
— Тоже краденые… Н-но… черт возьми!… Чего-чего, а больных здесь хватает, надо только подбирать их носилками…
Честное слово, я был потрясен! Ну и парень!… Фургон, вздрагивая на ухабах, мчался вперед. Вдали, на фоне неподвижного моря виднелся силуэт канонерской лодки.
Мы выехали к поросшему травой холму. У его подножия Чурбан остановил лошадей.
— Здесь можно будет спокойно побеседовать. Если даже появится патруль — не беда. Повозки с больными их не интересуют.
Шагах в пятидесяти от фургона мы расстелили плащ-палатку и улеглись на нее. Альфонс тоже присоединился к нам, а капитан остался в фургоне.
— Вот что решили мы с капитаном, — начал Хопкинс. — Сегодня ночью он исчезнет из лагеря.
— Один?
— Да. Так он хочет, и я не смог его переубедить. Он говорит, что, если нас схватят вместе с ним, то для нас это верный расстрел…
— Ну и что? — спросил Альфонс — Что же, капитан думает, что мы умеем играть только на спички?
— Я ему говорил то же самое, но его не переупрямишь. Говорит, что мы ведем себя, как настоящие странствующие рыцари. С рыцарями у него просто мания какая-то.
— Ты в этом ничего не смыслишь, — с глубокомысленным видом махнул я рукой. — Был бы поначитаннее, знал бы. Были такие рыцари, и один из них превратился даже в лебедя, потому что все время распевал песни в честь своей знакомой дамы, а она и слышать о нем не хотела.
— Это вместо того, чтобы дать по морде? — удивился Хопкинс — Странно! Впрочем, все равно. Короче говоря, тут мы ничего поделать не можем.
— Что же предлагает капитан? — спросил Альфонс.
— Он сказал, чтобы сделали три копии журнала и карты капитана Мандера. Тогда, даже если нам придется разделиться, каждый будет знать, куда направиться.
— Разумно, — кивнул Альфонс.
— Давай их сюда. Капитан сделает копии, и я передам каждому его экземпляр.
— Держи.
Альфонс отдал бумаги, и Чурбан развернул их перед собой.
— Это и есть та карта?! Дорога обозначена красной линией только от берега Сенегала.
— А до этого места?
— Добраться туда будет несложно. Капитан хорошо знает маршрут и даст нам точные указания. Компас и все прочее я украду еще сегодня.
На карте красной чертой был обозначен путь экспедиции к столице племени фонги. Она называлась Тамарагда.
— Не понимаю, — сказал я задумчиво. — Ведь фонги и впрямь должны знать о судьбе экспедиции.
— Гм… и мне так кажется, — пробормотал Хопкинс.
— А что, если капитан ошибается, и негры действительно подстроили им какую-то ловушку?
Послышался топот копыт…
Прежде чем мы успели опомниться, шагах в пятидесяти от нас появился всадник — губернатор!
Альфонс молниеносно сунул бумаги в карман.
Было, однако, уже поздно. Губернатор заметил что-то. Спрыгнув с лошади, он направился прямо к нам. Мы вытянулись по стойке «смирно».
На губернаторе был плащ, наброшенный на адмиральскую форму, сверкающую нашивками и орденами.
— Здравствуйте, господа легионеры, — с холодной насмешкой проговорил он. — Какому это заговору я помешал?… Молчите? Я вас хорошо знаю! Знаю всех троих…
После эффектной паузы он продолжал, тыкая хлыстом в каждого из нас поочередно:
— Чурбан Хопкинс, Альфонс Ничейный и Копыто… Я для того и сошел на берег, чтобы немного присмотреться к вам… Но в лагере вас не оказалось… — В его голосе появилась жесткая нотка. — Чем вы здесь занимаетесь?
Ответил Альфонс:
— Ваше превосходительство, мы подобрали нескольких больных в окрестностях лагеря.
— Так… почему же вы немедленно не вернулись туда вместе с ними?… Почему прячетесь здесь?
— Мы решили немного отдохнуть!
— Устраиваете заговоры? Идиоты, вы вообразили, что можете выступить против командования? Против закона?!! Вы связались с Ламетром, которому нужно попасть к фонги только для того, чтобы повести их против Франции.
Мы молчали.
— Послушайте, — продолжал он уже спокойнее. — Я хорошо знаю, что вы смелые, готовые на все люди. Я знаю, что едва ли один человек на тысячу способен сделать то, что уже сделали вы. Мне жаль вас. Вы сможете многого добиться, если будете верны мне… Это зависит только от вас.
Он на мгновенье умолк, ожидая ответа.
— Ну? Изменник родины обманул вас. Еще не поздно. Иначе вам наверняка не сносить головы. — Он повернулся к Альфонсу. — Говорите. Мне кажется, что вы самый разумный из всех троих.
В этом — то он как раз ошибся. А ведь раз уже разговаривал со мною!
— Ваше превосходительство, мы счастливы будем служить вам, и нам вовсе нет необходимости меняться в чем-то.
— Что вы хотите этим сказать?
— Мы и сейчас готовы в любую минуту отдать жизнь за Францию.
— Ну, ну!… Вы, кажется, рассматривали здесь какие-то бумаги?
— Я читал письмо от моей возлюбленной.
— А если я велю показать его?…
— Ваше превосходительство захочет, чтобы я показал интимное письмо от женщины? — с вежливой улыбкой спросил Альфонс.
— Вы не книжный герой, а легионер.
— И как таковой — джентльмен, естественно.
— Короче говоря, если я прикажу вам показать это письмо?…
— Вы отдадите такой приказ? — опустив глаза, со смиренной улыбкой, тихо спросил Альфонс…
У меня мороз пробежал по коже.
Губернатор отлично разбирался в людях. Он бросил мимолетный взгляд за спину, как человек, сожалеющий, что приехал без конвоя. Что будет, если он все-таки прикажет Альфонсу отдать бумаги?… Я хорошо знал, что Альфонс не сделает этого, да и каждый из нас поступил бы так же.
Три пары глаз неотрывно глядели на губернатора. Не знаю, что он мог прочесть в них.
— Что ж, я не отдам вам такого приказа. Можете беречь свою глупую тайну. Но с сегодняшнего дня берегитесь!… И особенно запомните это вы! — он показал на Альфонса. — Вы… джентльмен…
Он сел на лошадь и с места бросил ее в галоп.
Мы остались на месте, полные недобрых предчувствий.
— Прежде всего надо спрятать журнал и карту.
— А потом поскорее вернуться в лагерь… — сказал Хоп-кинс.
Однако, наши опасения оказались преувеличенными. Губернатор не собирался мелочно досаждать своим противникам — на манер какого-нибудь капрала.
Издалека послышалось тарахтенье мотора, и мы увидели, как от берега отчалила моторная лодка, в которой даже с такого расстояния можно было различить высокую, широкоплечую фигуру губернатора. Он возвращался на корабль.
Капитан, лежавший все время в фургоне, не слышал нашего разговора, но сейчас, при больных, мы не могли ни о чем ему рассказать.
На обратном пути дорога уже казалась нам какой-то неприветливой. Наступил вечер, и в гуще листвы то в одном, то в другом месте вспыхивали чьи-то зеленовато-желтые глаза.
— Ну, что скажешь? — спросил Хопкинс. — Лихой парень этот Альфонс…
— А я?
— А ты — дуролом, н-но-о-о!…
Что можно ответить такому неотесанному типу? Чему его только учили в детстве?
Мы поставили в укромном, тенистом месте фургон из дакарской булочной и отправились раздобыть где-нибудь диетический ужин для наших больных.
Мы с Альфонсом направились в разные стороны. Ни к чему, чтобы нас видели вместе.
Я без толку слонялся вокруг ангара…
Неожиданно ко мне подошла просто одетая женщина. Таких полно было в прибывших вместе с нами столовых и лавочках.
— Джон… — прошептала она. Передо мной была графиня Ларошель.
— Дорогая, — растроганно пробормотал я, когда ко мне снова вернулся дар речи.
Она крепко сжала мою руку.
— Тс-с!… ради тебя я пошла на опасную игру, — прошептала она. — И… если она откроется…
— Как вы могли…
— Я люблю тебя…
Я хотел обнять ее так, как я это обычно делаю — по-мужски крепко, но нежно…
— Осторожно, — сказала она, выскальзывая из моих рук, — мы должны быть осмотрительнее… Будь через час в столовой артиллеристов…
Это там, где стоят танки…
— Буду!
Еще секунда, и она исчезла! Я огляделся вокруг. Кажется, никто не заметил эту маленькую сценку.
Боже! Что за женщина! И она любит меня, любит! Кто-то ткнул меня в плечо.
— Это письмо… не ты обронил? «Рядовому 45 с первой ротты!»
— Да, это мое.
Я знал уже, от кого это письмо. Но как и когда попало оно сюда? Быть может, нас кто-то подслушивал?
Я осмотрелся, но нигде не было никого подозрительного — никаких признаков Турецкого Султана. Вот что было в письме:
«Капыто! Разви я тибе не писал что этта баба ведма и будит водит тибя за нос!! Этож междунаротная шпиенка! А ты междунаротный балван и идиет. Будь остарожней, иначи…
Низвесный.»
Где только этот тип прячется? Разве может он понять, что женщина покоряется тому, кто сумел ее перехитрить и уже не пытается выведывать его тайн, чтобы ее возлюбленный не превратился в лебедя, как это случилось с Лоэнгрином. Но что такой вот Турецкий Султан может знать о женщинах? И что он читал на своем веку? Нет, обязательно вздую его, если только поймаю!
— О чем это ты размечтался?
Это проговорил Альфонс, за спиной которого стоял с желтым, как лимон, лицом Мазеа. Они вроде даже немного подружились. Я еще накануне видел их вместе. Похоже, что они — благодаря тому, что я нарушил данное Альфонсу слово — объяснились-таки, и Мазеа поверил, что не Альфонс убил его брата.
К тому же Мазеа начал отращивать бороду. Да, да! Вот уже два дня он не брил подбородок на своем желтом лице, только усы.
Интересно, что общего может иметь эта щетина с его местью?
Альфонс пожал Мазеа руку на прощанье, а потом дал мне знак следовать за собою.
— Понравились отношения с этим лимоном? — спросил я.
— Да. Даже удачно получилось, что ты проговорился. А теперь к делу: нужно передать Хопкинсу или капитану, чтобы они поскорее приготовили копии.
— А где их найти?
— Это и я хотел бы знать.
Возле фургона стояла тишина. Мы зашли и к артиллеристам, и к суданцам — никаких следов.
— Пошли к танкистам, — сказал я. Мне пора было отправляться на свидание, но об этом я сказать своему другу не мог.
— Откуда они там могут быть? Каждую машину обслуживает четыре-пять человек экипажа, и все они отлично знают друг друга. Впрочем, взглянуть не повредит.
В стороне от лагеря, на полоске голого берега, стояли танки. Одетые в комбинезоны танкисты ужинали.
— Нет их здесь, — немедленно пришли мы к выводу.
— Эй, вы!!!
Мы подняли глаза. Из открытого башенного люка стоявшего рядом с нами танка высунулась чумазая голова в шлеме.
— Где вас носит? — рявкнул на нас танкист с нашивками капрала.
Чурбан Хопкинс! Ну, по нахальству мировой рекорд он, по-моему, держит твердо.
— Я уже час торчу здесь один, жду смены, а они, видите ли, прогуливаются! Что здесь, черт побери, курорт, что ли?
Ругался он так, что слушать было тошно, но зато теперь нам было ясно: мы — танкисты, опоздавшие из увольнительной.
Никто из группы танкистов, расположившейся неподалеку, не обращал на нас ни малейшего внимания.
— Разрешите доложить: экипаж в составе двух человек для несения службы прибыл, — отрапортовал Альфонс.
Взобравшись на броню танка, мы скользнули в люк и захлопнули за собой крышку.
Щелкнул выключатель и внутри танка вспыхнул свет.
Это был новенький, современный танк с 75 — миллиметровой скорострельной пушкой. Внутри вполне могли удобно разместиться четыре человека — капитан, разумеется, тоже был тут.
— Да, вот это была работенка! — сказал Хопкинс. — Четырех танкистов я отослал — пригодились нашивки капрала — за двадцать километров вперед, чтобы они установили там наблюдательный пост и освещали прожектором джунгли. Они захватили с собой провиант и раньше, чем через три дня, не вернутся.
— А что скажет офицер — командир танка?
— Ничего не скажет. Он в госпитале.
— Кто же командует машиной?
— Я, — с легким удивлением, как человек, которому задали глупый вопрос, ответил Хопкинс.
— Ого! Вот это карьера!
— Ребята, — сказал капитан. — Сегодня ночью я ухожу.
— Возьмите, пожалуйста!
Альфонс передал ему копию путевого журнала и карты.
— Вы сами сняли копию?
— Да. Для нас теперь дорога каждая минута. Капитан долго глядел на записи и карту, а затем перевел взгляд на Альфонса.
— Вы получили образование?
— Да, кое-какое… Мне кажется, нам лучше сейчас не задерживаться. Возможно, нас уже ищут. Итак, мы последуем за вами завтра. Где мы назначим встречу?
— Нигде. Вы направитесь с помощью этой карты в столицу фонги — Тамарагду. К тому времени либо я уже буду знать решение загадки и мы сможем спокойно вернуться вместе, либо я с вами не встречусь… сам явлюсь в комендатуру. Может быть, смягчу этим хотя бы судьбу Квастича, которому иначе грозит не меньше десяти лет. К тому же, если вас схватят одних, это будет только лишь дезертирство, если со мной — государственная измена. На этом наш совет считаю законченым.
Капитан снова по очереди пожал руку каждому из нас.
— Я знаю, — сказал он, — что вы рискуете головой не ради алмазов, а ради правого дела и немножко ради меня… спасибо…
Взволнованные, мы выбрались из танка и услышали вдогонку голос Чурбана:
— Не топчитесь по броне… Вот болваны… Я же ее целый час драил!
Глава двенадцатая
ПРОЗРЕНИЕ
…За столовой, в светлой комнатке, глядевшей в сторону джунглей, меня встретила графиня. Она бросилась мне на шею и крепко прижала к себе.
— О Джон, где же ты был так долго? Я так ждала тебя…
— Верю… Но я был с друзьями… Она печально опустила голову.
— Прости… что я спросила об этом… Мне не нужны твои секреты, разве что решишь, что я достойна стать твоим товарищем… помогать тебе… Разве что ты поверишь мне…
У нее в глазах блестели слезы. Я был глубоко тронут. Ведь, как говорил мне пастор в одной шведской тюрьме, глаза — зеркало души.
А в ее глазах отражалась самая искренняя любовь.
— Видишь ли, Джон, — сказала она чуть позже, — сейчас мне кажется, что до сих пор я не жила еще, потому что не знала тебя…
Этому я не мог не поверить.
— Слушайте, графиня. Раньше я не доверял вам — почему, вы знаете. Но теперь я знаю, что ты любишь меня, что ты не можешь без меня жить…
— О, как ты сумел понять меня, — прошептала она. — Дай же мне быть твоей помощницей!
— К сожалению, ты мало чем можешь мне помочь. Через несколько часов я бегу отсюда…
— Я убегу с тобою!
— Это невозможно. Моя дорога будет слишком опасна… Но если я вернусь, мы никогда больше не расстанемся!
— Ты бежишь вместе с… с моим бывшим мужем… с капитаном? Потому что знай: Ламетр был моим мужем!
Итак, она доверила мне самую большую свою тайну. Что же это, если не любовь?
— Я знал об этом, дорогая. Мы с капитаном теперь друзья.
— Правда?
— Правда. Он сразу понял, что я джентльмен, и рассказал мне о тебе.
Она изменилась в лице.
— Что?
— Ну, не так уж много, — смутился я. — Он сказал только, что ты… ну, в общем, не очень интересовалась домом или что-то в этом роде…
— Он ненавидел меня за то, что я его не любила… О Джон! Ты бежишь вместе с ним?
— Нет. Он уже ушел из лагеря. Мы с ребятами отправимся за ним вслед.
Я рассказал ей обо всём. Сейчас между нами уже не было никаких преград.
— Ты настоящий герой, Джон.
Звук горнов, трубивших сбор, прервал наше свидание. Еще несколько жарких поцелуев, и я выбежал из комнаты.
Мы построились на взлетном поле. Рядом с командиром батальона стояли какой-то морской офицер и Потриен. Моряк, заглянув в бумажку, сказал:
— Рядовые номера 9, 45 и 77 из первой роты откомандировываются на корабль в личное распоряжение господина губернатора.
Вот те на!
Теперь нашим планам конец. С военного корабля не сбежишь. Сорок пятым номером был я, девятым — Альфонс, а семьдесят седьмой номер был на мундире Чурбана во время вашей встречи с губернатором.
Потриен крикнул:
— Девятый, сорок пятый, семьдесят седьмой… Мы вышли из строя. Я и Альфонс.
— Где семьдесят седьмой? — спросил командир батальона.