Страница:
– Пол намазан маслом, а внизу вбиты колья. Это – ловушка. Ты был прав.
– Может, лучше уйти?
– Нужно двигаться вдоль стены. Я уверен, что где-то должен быть ход. Иначе, зачем бы они стали делать эти ловушки?
– Но пещера огромна. Я думаю, что она соединяется с множеством других пещер. Мы можем просто-напросто заблудиться.
Опасения Самарина вскоре полностью подтвердились. Они набрели на проход, тщательно задрапированный кожей, выкрашенной в серый цвет. Макс отдернул занавесь, и перед ними открылась еще одна пещера, а точнее естественная галерея, уходящая в кромешную даль. Где-то вдалеке шумела вода.
– Там можно бродить месяцами, – продолжал настаивать Самарин. Макс не ответил. Он направил луч фонаря на пол, а затем присел на корточки. В лицо ему брызнул ослепительный фонтан. В круге света плескались бриллианты, тысячи, миллионы бриллиантов, изумрудов, рубинов. Они складывались в тропинку, по обеим сторонам которой тянулись золотые бордюры. Эта своеобразная мостовая, извиваясь, убегала вглубь пещеры. Макс задрал голову и завыл от восхищения.
– Я же говорил, я же говорил! – заорал он и побежал вдоль тропинки. Самарин едва поспевал за ним. Полоска света металась, будто фонарь находился в руках эпилептика.
Максу каким-то образом удалось найти факелы, торчавшие в беспорядке по всем пещерам, и он начал зажигать их, стараясь с маниакальной тщательностью не пропустить ни одного. Вскоре пещера преобразилась. Языки пламени плясали тут и там, освещая бриллиантовую дорожку, которая заканчивалась у небольшого серого валуна. Вокруг него высились горы золотых монет различных эпох, украшения, домашняя утварь, кинжалы, пистолеты, куклы, книги в серебряных окладах, черепаховые гребни, часы с кукушкой, видеомагнитофоны, пожелтевшие фотографии в картонных рамках, стеклянные шарики, баскетбольные и футбольные мячи… Эти груды расходились волнами дальше, в мерцающую темноту. Перед ними застыло море предметов самого разного предназначения. Словно одинокие утесы, посреди него высились компьютеры и холодильники, комоды и легковые автомобили.
– Господи, – прошептал Макс, – они притащили сюда весь мир…
Самарин изумленно оглядывал свалку, тщетно пытаясь что-либо понять. Макс пришел в себя первым, вытащил из-за пазухи мешок и принялся набивать его золотом.
– Наконец-то, наконец-то! – бормотал он.
Вниманием Самарина завладел валун, являвшийся эпицентром открывшегося перед ними роскошества. Скорее даже не эпицентром, а некоей отправной точкой. Пространство перед ним было пустым. Приглядевшись, Самарин заметил на валуне какие-то знаки, нацарапанные нетвердой рукой. Он наклонился, чтобы получше их рассмотреть и тут же отпрянул. Ему показалось, что валун шевельнулся. Даже не шевельнулся, не дрогнул. По нему словно пробежала еле уловимая волна. Как будто он на самое краткое в мире мгновение расплавился и тут же застыл. Быстрый, как пиратский набег, порыв ветра согнул пламя факелов в приветственном поклоне. Свет чуть померк, а затем вспыхнул с удвоенной силой. На секунду стало светло, почти как в летний полдень. Самарин явственно ощутил чье-то присутствие. Ему показалось, что кто-то стоит прямо за его плечом. Обернуться он боялся и поэтому застыл, словно парализованный. Мурашки бросились врассыпную по его шее, пытаясь затеряться на бескрайних просторах спины. Боковым зрением Самарин уловил быстрое движение. Чья-то тень заслонила ближайший факел и сразу исчезла. Он медленно повернул голову – никого. Макс поднял голову.
– Самарин, ты думаешь, я за тебя твою долю собирать буду? Давай – не зевай!
Он весело подмигнул и, досадуя на себя за задержку, вновь принялся за работу.
Самарин нагнулся, продолжая оглядываться исподлобья, рассеянно поднял первую попавшуюся монету. На ней был изображен пожилой человек в круглых очках с непрозрачными стеклами. Его украшала перевязь через плечо. Самарин хмыкнул и положил монету в карман. Взгляд его снова упал на валун. Валун зашевелился. На этот раз совершенно отчетливо. Как будто собирающийся проснуться человек передернул плечами. Самарин вновь застыл, не отрывая взгляда от валуна, и тихонько позвал:
– Макс.
Тут Самарин понял, что уже несколько секунд не слышит звона монет. Макс стоял, полусогнувшись, челюсть отвисла, глаза широко распахнуты. Перед ним, скрестив руки на груди, возвышался Мурк. Легкий ветерок рыскал в его спутанных космах. Рубцы на щеках полыхали, как лампы дневного света. Из-под валуна доносилось легкое гудение.
Макс распрямился, хрустнув затекшей поясницей.
– Вот, – обратился он, как ни в чем ни бывало, к шаману, – а мы тут решили на местной помойке поживиться. Не возражаешь? – Помолчав, Макс добавил, – Папаша.
– Пьяный ишак – твой папаша.
Мурк по-хулигански сплюнул сквозь зубы и сунул руки в карманы широких, заляпанных конским навозом штанов. Макс, казалось, не замечал этого откровенного демарша:
– Да в чем дело, ей Богу, что мы такого сделали? Шли себе, гуляли. Смотрим, пещера какая-то, решили заглянуть…
– Я сейчас тебя по лицу ударю, – прервал его Мурк и для убедительности показал маленький костлявый кулак.
– Руки-то мыл, чучело?
Макс отодвинул в сторону мешок и растянул губы в улыбке, затем шагнул вперед и достаточно профессионально выполнил хук справа. Самарин прекрасно видел, что Мурк не успеет отклониться, и приготовился услышать характерный хруст. Но кулак Макса просвистел в воздухе, протащив за собой хозяина метра полтора. Макс не растерялся и ловко развернулся, ища глазами противника. Мурк стоял перед ним, подняв руки в боксерской стойке. Он поманил Макса пальцами правой руки, а левой провел по горлу, мол, теперь тебе хана. Макс улыбнулся.
– Папаша увлекался боксом.
– Третье место на «Хрустальной перчатке в 68-м в Кардиффе, – гордо ответил «папаша».
– Среди юниоров.
– Вне весовых категорий, на звание абсолютного чемпиона по версии ВАБ.
Макс присвистнул:
– Отец моего изначального тогда поставил на Гордона.
– Гордон был слабаком. Сидел на транквилизаторах. У него печень была больше, чем твоя задница.
– Отец моего хозяина ни черта не смыслил в боксе. Я всегда ставлю на урканцев.
– Один из них сейчас проломит тебе череп.
Мурк сделал несколько уклонов, качнулся из стороны в сторону и неожиданно нанес серию ударов по корпусу. Как будто выбивали матрац. Макс коротко охнул и, хватая ртом воздух, медленно стал оседать на пол. Некоторое время он не мог вздохнуть, затем, наконец, проглотил немножко кислорода и выдавил:
– Объявляю ничью.
– Теперь, клон, ты вытряхнешь из мешка все, что украл, а завтра на центральной площади тебе отрубят большие пальцы на руках, чтобы ты больше не смог воровать и отрежут яйца, чтобы ты не смог родить еще одного вора.
Макс захохотал. Смех быстро перешел в кашель.
– Живой? – Мурк наклонился над Максом и тут же получил удар ногой в лицо. Кость, украшавшая физиономию шамана, отлетела вместе с куском носа. Мурк ослеп от боли. Макс выхватил пистолет и навел его на противника.
– Я не люблю, когда меня называют клоном. Я – человек.
Самарин неожиданно для самого себя подскочил к нему и ударил ногой снизу вверх по его запястью. Макс выстрелил, но пуля, визжа от досады, ушла вверх.
Валун вздрогнул, и серый туман накрыл с головой всех троих.
Он снова был в космосе. Рубка незнакомого корабля. Надсадно ревущие двигатели. Видимо, шло торможение. Самарин потрогал рукой холодное кварцевое стекло иллюминатора. Там, снаружи, приближался голубой шар. Америка, Африка, Евразия… Самарин облегченно засмеялся. Все это было сном. Не существует никакого ВБС. Это просто затянувшийся кошмар. Транквилизаторы и прыжок через гиперпространство вывели его из нормального состояния. Приснится же такое. Радость поднималась в груди горячей волной. Домой.
Самарин открыл глаза. Шаман стоял на коленях, запрокинув окровавленное лицо. Макс лежал на полу. Пистолет валялся чуть поодаль. Сцена завершилась секунду назад, но Самарину казалось, что промелькнули столетия. Мурк улыбнулся ему.
– Иди.
Самарин повернулся на негнущихся ногах и побрел к выходу. Выйдя из пещеры, он с удивлением отметил, что уже светает.
38. НАЕМНИКИ
39. СИСТЕМНЫЙ КРИЗИС
– Может, лучше уйти?
– Нужно двигаться вдоль стены. Я уверен, что где-то должен быть ход. Иначе, зачем бы они стали делать эти ловушки?
– Но пещера огромна. Я думаю, что она соединяется с множеством других пещер. Мы можем просто-напросто заблудиться.
Опасения Самарина вскоре полностью подтвердились. Они набрели на проход, тщательно задрапированный кожей, выкрашенной в серый цвет. Макс отдернул занавесь, и перед ними открылась еще одна пещера, а точнее естественная галерея, уходящая в кромешную даль. Где-то вдалеке шумела вода.
– Там можно бродить месяцами, – продолжал настаивать Самарин. Макс не ответил. Он направил луч фонаря на пол, а затем присел на корточки. В лицо ему брызнул ослепительный фонтан. В круге света плескались бриллианты, тысячи, миллионы бриллиантов, изумрудов, рубинов. Они складывались в тропинку, по обеим сторонам которой тянулись золотые бордюры. Эта своеобразная мостовая, извиваясь, убегала вглубь пещеры. Макс задрал голову и завыл от восхищения.
– Я же говорил, я же говорил! – заорал он и побежал вдоль тропинки. Самарин едва поспевал за ним. Полоска света металась, будто фонарь находился в руках эпилептика.
Максу каким-то образом удалось найти факелы, торчавшие в беспорядке по всем пещерам, и он начал зажигать их, стараясь с маниакальной тщательностью не пропустить ни одного. Вскоре пещера преобразилась. Языки пламени плясали тут и там, освещая бриллиантовую дорожку, которая заканчивалась у небольшого серого валуна. Вокруг него высились горы золотых монет различных эпох, украшения, домашняя утварь, кинжалы, пистолеты, куклы, книги в серебряных окладах, черепаховые гребни, часы с кукушкой, видеомагнитофоны, пожелтевшие фотографии в картонных рамках, стеклянные шарики, баскетбольные и футбольные мячи… Эти груды расходились волнами дальше, в мерцающую темноту. Перед ними застыло море предметов самого разного предназначения. Словно одинокие утесы, посреди него высились компьютеры и холодильники, комоды и легковые автомобили.
– Господи, – прошептал Макс, – они притащили сюда весь мир…
Самарин изумленно оглядывал свалку, тщетно пытаясь что-либо понять. Макс пришел в себя первым, вытащил из-за пазухи мешок и принялся набивать его золотом.
– Наконец-то, наконец-то! – бормотал он.
Вниманием Самарина завладел валун, являвшийся эпицентром открывшегося перед ними роскошества. Скорее даже не эпицентром, а некоей отправной точкой. Пространство перед ним было пустым. Приглядевшись, Самарин заметил на валуне какие-то знаки, нацарапанные нетвердой рукой. Он наклонился, чтобы получше их рассмотреть и тут же отпрянул. Ему показалось, что валун шевельнулся. Даже не шевельнулся, не дрогнул. По нему словно пробежала еле уловимая волна. Как будто он на самое краткое в мире мгновение расплавился и тут же застыл. Быстрый, как пиратский набег, порыв ветра согнул пламя факелов в приветственном поклоне. Свет чуть померк, а затем вспыхнул с удвоенной силой. На секунду стало светло, почти как в летний полдень. Самарин явственно ощутил чье-то присутствие. Ему показалось, что кто-то стоит прямо за его плечом. Обернуться он боялся и поэтому застыл, словно парализованный. Мурашки бросились врассыпную по его шее, пытаясь затеряться на бескрайних просторах спины. Боковым зрением Самарин уловил быстрое движение. Чья-то тень заслонила ближайший факел и сразу исчезла. Он медленно повернул голову – никого. Макс поднял голову.
– Самарин, ты думаешь, я за тебя твою долю собирать буду? Давай – не зевай!
Он весело подмигнул и, досадуя на себя за задержку, вновь принялся за работу.
Самарин нагнулся, продолжая оглядываться исподлобья, рассеянно поднял первую попавшуюся монету. На ней был изображен пожилой человек в круглых очках с непрозрачными стеклами. Его украшала перевязь через плечо. Самарин хмыкнул и положил монету в карман. Взгляд его снова упал на валун. Валун зашевелился. На этот раз совершенно отчетливо. Как будто собирающийся проснуться человек передернул плечами. Самарин вновь застыл, не отрывая взгляда от валуна, и тихонько позвал:
– Макс.
Тут Самарин понял, что уже несколько секунд не слышит звона монет. Макс стоял, полусогнувшись, челюсть отвисла, глаза широко распахнуты. Перед ним, скрестив руки на груди, возвышался Мурк. Легкий ветерок рыскал в его спутанных космах. Рубцы на щеках полыхали, как лампы дневного света. Из-под валуна доносилось легкое гудение.
Макс распрямился, хрустнув затекшей поясницей.
– Вот, – обратился он, как ни в чем ни бывало, к шаману, – а мы тут решили на местной помойке поживиться. Не возражаешь? – Помолчав, Макс добавил, – Папаша.
– Пьяный ишак – твой папаша.
Мурк по-хулигански сплюнул сквозь зубы и сунул руки в карманы широких, заляпанных конским навозом штанов. Макс, казалось, не замечал этого откровенного демарша:
– Да в чем дело, ей Богу, что мы такого сделали? Шли себе, гуляли. Смотрим, пещера какая-то, решили заглянуть…
– Я сейчас тебя по лицу ударю, – прервал его Мурк и для убедительности показал маленький костлявый кулак.
– Руки-то мыл, чучело?
Макс отодвинул в сторону мешок и растянул губы в улыбке, затем шагнул вперед и достаточно профессионально выполнил хук справа. Самарин прекрасно видел, что Мурк не успеет отклониться, и приготовился услышать характерный хруст. Но кулак Макса просвистел в воздухе, протащив за собой хозяина метра полтора. Макс не растерялся и ловко развернулся, ища глазами противника. Мурк стоял перед ним, подняв руки в боксерской стойке. Он поманил Макса пальцами правой руки, а левой провел по горлу, мол, теперь тебе хана. Макс улыбнулся.
– Папаша увлекался боксом.
– Третье место на «Хрустальной перчатке в 68-м в Кардиффе, – гордо ответил «папаша».
– Среди юниоров.
– Вне весовых категорий, на звание абсолютного чемпиона по версии ВАБ.
Макс присвистнул:
– Отец моего изначального тогда поставил на Гордона.
– Гордон был слабаком. Сидел на транквилизаторах. У него печень была больше, чем твоя задница.
– Отец моего хозяина ни черта не смыслил в боксе. Я всегда ставлю на урканцев.
– Один из них сейчас проломит тебе череп.
Мурк сделал несколько уклонов, качнулся из стороны в сторону и неожиданно нанес серию ударов по корпусу. Как будто выбивали матрац. Макс коротко охнул и, хватая ртом воздух, медленно стал оседать на пол. Некоторое время он не мог вздохнуть, затем, наконец, проглотил немножко кислорода и выдавил:
– Объявляю ничью.
– Теперь, клон, ты вытряхнешь из мешка все, что украл, а завтра на центральной площади тебе отрубят большие пальцы на руках, чтобы ты больше не смог воровать и отрежут яйца, чтобы ты не смог родить еще одного вора.
Макс захохотал. Смех быстро перешел в кашель.
– Живой? – Мурк наклонился над Максом и тут же получил удар ногой в лицо. Кость, украшавшая физиономию шамана, отлетела вместе с куском носа. Мурк ослеп от боли. Макс выхватил пистолет и навел его на противника.
– Я не люблю, когда меня называют клоном. Я – человек.
Самарин неожиданно для самого себя подскочил к нему и ударил ногой снизу вверх по его запястью. Макс выстрелил, но пуля, визжа от досады, ушла вверх.
Валун вздрогнул, и серый туман накрыл с головой всех троих.
Он снова был в космосе. Рубка незнакомого корабля. Надсадно ревущие двигатели. Видимо, шло торможение. Самарин потрогал рукой холодное кварцевое стекло иллюминатора. Там, снаружи, приближался голубой шар. Америка, Африка, Евразия… Самарин облегченно засмеялся. Все это было сном. Не существует никакого ВБС. Это просто затянувшийся кошмар. Транквилизаторы и прыжок через гиперпространство вывели его из нормального состояния. Приснится же такое. Радость поднималась в груди горячей волной. Домой.
Самарин открыл глаза. Шаман стоял на коленях, запрокинув окровавленное лицо. Макс лежал на полу. Пистолет валялся чуть поодаль. Сцена завершилась секунду назад, но Самарину казалось, что промелькнули столетия. Мурк улыбнулся ему.
– Иди.
Самарин повернулся на негнущихся ногах и побрел к выходу. Выйдя из пещеры, он с удивлением отметил, что уже светает.
38. НАЕМНИКИ
Майор Ле Горш не думал о смерти.
Он был довольно высоким светловолосым мужчиной. Бравый вояка, которого немного портили шрам от левого виска до подбородка, оторванное наполовину ухо, тысяча морщинок в уголках глаз и неприятный хрюкающий смех. Шрам создавал впечатление, что голова Ле Горша сделана из двух разных черепов. Женщины любили целовать этот шрам. Уродство всегда возбуждает. Но они любили самого Ле Горша не меньше, чем шрам. Дело в том, что он не думал о Смерти. А если не думать о Смерти, то все выглядит, как простая механическая работа. Как уборка мусора, к примеру.
Спусковой крючок приводит в движение ударный механизм, ударный механизм заставляет боек ударить по капсуле. От детонации происходит взрыв вещества, заключенного в капсюле, этот взрыв приводит к возгоранию пороха, газы, образующиеся при этом, выталкивают пулю из патрона, она продвигается по стволу, нарезка внутри ствола заставляет пулю вращаться, придавая ее полету более точную траекторию. Пуля летит, преодолевая воздушное пространство до тех пор, пока на ее пути не окажется человеческое тело. Пуля разрывает ткани, кромсает кровеносные сосуды, ломает кости и поселяется в жизненно важных органах. Она может себе это позволить, потому что высокая скорость полета увеличивает массу. Эту штуку открыл Эйнштейн. Никто так не благодарен Эйнштейну, как пуля. Она одна понимает глубину его мысли до самого конца. Конца человека. Ибо мертвая материя, проникнув в живую, не оставляет ей шанса. И никакие киллеры, хелперы, рекогнайзеры и супрессоры, призванные в человеческом организме бороться с чужаками и имеющие на своем счету тысячи уничтоженных врагов, не могут справиться с кусочком металла, чья масса меньше человеческой в 1000 раз. Все очень просто.
Майор Ле Горш не был жестоким. Наоборот, он слыл славным парнем (вот и женщины его любили). Но когда майор подходил к поверженному противнику и заглядывал в его глаза, он видел два мертвых зрачка. А еще он видел начинающий коченеть труп, и пуля в этом мертвом теле была столь же органичной, как кусок камня, торчащий из песка. Все правильно: если пуля попадает в человека, то он умирает. Что тут странного? Пуля есть пуля.
А человек есть человек. И он не думает о Смерти, надеясь, что если не думать о Смерти, то ее не будет. И Смерть не спешит застигнуть его врасплох. Она дает ему возможность подготовиться к встрече. И человек успевает спросить: «За что?» «За все!» – таков ответ. Смерть – наказание за рождение. За рождение уродца с четырьмя несуразными отростками и костяной сферой неправильной формы, в которой пульсирует злобная серая студенистая масса. Не было бы никакой Смерти, если бы пьяный Демиург не создал этого гомункула на страх всему живому. И даже Смерть не спасает от того, что этот гомункул распространяется, как зловонная жижа, в которую озорники бросили пачку дрожжей.
Именно по этой причине Ле Горш не думал о Смерти. А чего о ней думать? Когда она придет, думать уже не придется.
Ле Горш размышлял совсем о другом. Предстояло много простой, механической работы. Судя по размаху затеваемой экспедиции… Недавно он встречался с Сигизмундом Трэшем. Отметил его проницательный взгляд и энергию. «Этот штатский может командовать» – подумал тогда Ле Горш.
Майор смотрел на лагерь, который разбила его команда. Две тысячи человек, славные ребята, работают как часы. Это их работа, сейчас им нельзя расслабляться.
Ле Горш присел у походного костра, на его улыбке плясали языки огня. Поговаривали, что этот поход позволит каждому завязать. Маленькое бунгало на берегу океана, жена-мулатка, привезенная из дальних стран, огород, засеянный табаком…
Чушь все это. Наемника, как и проститутку, интересуют не деньги, а ремесло. Им нужна эта работа. Как летчик любой ценой не хочет уходить из авиации, как моряк отдаляет последний рейс. Каждый хочет остаться в своей стихии. Небо, море, любовь, война…
Ле Горш присел у костра. Солдаты, поболтав с ним из вежливости, разошлись, кто по палаткам – спать, кто на дежурство. Ле Горш жевал жесткое пережаренное мясо и улыбался. Запах костра успокаивал.
Он, конечно, слышал шаги, но не подал виду, что заметил приближение чужака – слишком был уверен в быстроте своей реакции и умении побеждать любого противника как один на один, так и в битве стратегических замыслов. Он лишь неспешно обернулся, приветствуя предполагаемого противника разоблачающей ухмылкой.
Перед ним стоял Сигизмунд Трэш. Штатский, умеющий командовать. Бывает и такое…
– Добрый вечер, – приветствовал его Трэш, брезгливо поглядывая на обуглившееся мясо. Цивилизованный дым от сигары бросился заигрывать с диким дымом костра.
– Уже ночь, полковник, – ответил Ле Горш и закурил трубку.
– Шутите, – не обратил внимания на иронию Трэш.
– Шучу, – легко согласился Ле Горш.
– Сожалею, что не могу поддержать легкую вечернюю пикировку. Хотелось бы сразу перейти к делу. Вы когда-нибудь хотели бы стать министром обороны?
– Хотел бы, – вздохнул Ле Горш, – если мы не можем потрепаться, может, имеет смысл просто упиться? Через пару дней такой возможности не представится.
– Мне нравится ваш трезвый взгляд на жизнь.
– Мне тоже.
Трэш угостил собеседника сигарой.
– О-о, настоящий «Виллур», – оценил Ле Горш.
– Ну, так как насчет министра обороны?
– Извините, – Ле Горш не спеша прикурил, – но мы штатский юмор не понимаем. Нам бы чего-нибудь позабористее.
– А я не шучу.
Ле Горш опустил сигару:
– Такое возможно, если мы объявим войну Системе. А это бред. Вы бредите?
Он внимательно осмотрел Трэша:
– Нет, вы не бредите.
Ле Горш вскочил. Конец партизанским вылазкам и бесконечному унизительному мародерству. Полнокровная война. Это – боевые приказы, единая униформа, тактические занятия в блиндажах, освещенных свечой, сделанной из патрона снаряда. Это – война.
Он кивнул сам себе, глубоко затянулся и выпустил вверх тонкую струю густого белого, словно пена для бритья, дыма.
– Мы все умрем.
– Только не мы, – разуверил его Трэш, тронув для вящей убедительности за плечо. – Мы победим.
– Так говорил Таганика перед сражением в Диком ущелье. Его разорвало на клочки кумулятивным снарядом. А он был лучшим стратегом на Западе, единственным, кого боялись урканцы.
– Его лозунги были непонятны людям. Роза и крест, романтическая чушь. Тем более, когда это было…
– Двадцать лет назад… – Ле Горш снова затянулся. – Кто бы мог подумать, что великого полководца разобьют резервисты-клоны?!
– Дюдвиг Оби благодаря этому стал президентом ВБС.
– Мразь, – сплюнул сквозь зубы Ле Горш, – нечеловек. Мы поставили себя вне закона только из преданности полковнику. Он был для нас воплощением чести, а теперь мы продаем свое мясо за деньги.
– У вас, Ле Горш, появилась прекрасная возможность не только отомстить за свои обиды. Я прекрасно понимаю, что месть – занятие для плебеев. А вы – офицер и джентльмен. Для вас важно вернуть себе репутацию и положение в обществе. Я думаю, что эта задача вам по плечу.
Ле Горш покраснел, вытер платком дубленую кожу шеи и выбросил окурок сигары в костер.
Честь… Тогда, в Диком ущелье, когда полковник, а точнее тысячи его частей взлетели в серое небо, у него было только одно желание: застрелиться или рубануть лазерным лучом себе по горлу – вжик, и только полоска запекшейся крови… Но он не мог этого сделать, потому что обе его руки были прострелены. Он истекал кровью, как порванный садовый шланг. Товарищи подхватили его на руки и унесли, а через неделю он очнулся уже наемником. И вот теперь этот неприятный во всех отношениях штатский заставил его вспомнить, как приятна холодность сукна, из которого только что пошита новенькая военная форма, как здорово сдерживать себя от желания погладить бугристую поверхность шеврона. Нет, это – безумие.
– Нет, это – безумие, – почти крикнул Ле Горш, – даже полковник не смог, а полковник был великим человеком.
– Полковник Таганика, – вкрадчиво начал Трэш, – был и остается лучшим полководцем в истории Аквилона…
Ле Горш вскинул подбородок, смерив Трэша подозрительным взглядом, как бы пытаясь уличить его в скрытой иронии.
… но, – продолжал Трэш, – для того чтобы победить Систему, нужно нечто большее, чем военный талант. У меня в распоряжении есть такие сведения, которые взорвут Систему изнутри, как только я доведу их до широкой общественности.
– Ого, это попахивает тотальной пропагандой, – Ле Горш продолжал оставаться воякой.
– Пусть это будет называться пропагандой, я не против, – терпеливо согласился Сигизмунд Трэш, – хотя точнее было бы назвать это моментом истины.
Ле Горш поверил.
– И все-таки, моих двух тысяч явно не хватит даже для начала. Так, небольшой набег…
– Вся армия Уркана идет с нами. А также наминийцы.
– Наминийцы – сброд. А вот Уркан – это серьезно…
Ле Горш поднял голову и увидел огненного змея, ползущего со склона далекого отрога. Мириады огней катились вниз.
– Горцы! – воскликнул он и вскочил с места.
– Война! Настоящая война! Чтобы ты там ни молол о пропаганде, бледнолицый.
– У вас найдется походный станок для печатания листовок? – улыбаясь, спросил Трэш.
– У нас полный комплект всего, что необходимо для настоящей войны!
– Прекрасно.
Лагерь внезапно ожил. Дежурный отдавал приказы, куда-то неслись вестовые. Небольшой отряд наемников из Ароппы превращался в армию. Всю ночь подходили новые и новые отряды.
Наминийцы с острыми жиденькими бороденками, с телами, намазанными маслом; варийцы, верящие, что амулет может защитить от бластера; ушуги, поедающие тела своих врагов; трабийцы, лучшие в мире стрелки и, конечно, горные урканцы, для которых позором считается смерть от старости. Эти последние шли, построившись в идеальный походный порядок, высокорослые, с гордо поднятыми подбородками, они шли к славе. Великий Уркан Родоначальник ждал их в Небесных джунглях для последней охоты на Красных демонов.
Рядом с каждым взрослым горцем шагал юноша. В ночь перед битвой воины сделают своих миньонов мужчинами, вобрав в себя энергию и неутомимость юности. Может, кому-то этот обычай и казался обыкновенным извращением, но высказать свои сомнения в лицо урканцу решались не многие. В основном те, кто решил распрощаться с серым небом Аквилона.
В руках у горцев поблескивали новенькие бластеры, вызывавшие зависть даже у наемников ле Горша. Трэш мысленно поблагодарил Этла за оперативность.
Уже рано утром, грохоча и кроша каменистую почву, подошли танки, выкрашенные в болотный цвет. Это была последняя модель – ТХ-30. Самонаводящиеся орудия, электрические турели, зенитные комплексы и плоские башни с тупыми носами, круговой обзор и скорость хода до двухсот километров в час. Броня, способная выдержать ядерный взрыв. Танки шли колонной, состоящей из звеньев по три единицы в каждой.
Между боевыми машинами с диким улюлюканьем скакали на низкорослых горных лошадках наминийцы. Они размахивали знаменами, украшенными изображениями драконов и доисторических лапукосов, которые, как говорят, достигали трех метров в длину и имели внушительные саблезубые клыки.
К вечеру, когда солнце уже начало скрываться за горизонт, армия выстроилась в боевой порядок.
Трэшу подвели огромного белого слона с шестью бивнями, загнутыми вниз. Ординарцы помогли Сигизмунду взобраться в небольшую, но уютную башенку. Внутри был пульт управления, снабженный новейшими средствами связи, мини-кухня и мощный кондиционер.
Поход начался.
Он был довольно высоким светловолосым мужчиной. Бравый вояка, которого немного портили шрам от левого виска до подбородка, оторванное наполовину ухо, тысяча морщинок в уголках глаз и неприятный хрюкающий смех. Шрам создавал впечатление, что голова Ле Горша сделана из двух разных черепов. Женщины любили целовать этот шрам. Уродство всегда возбуждает. Но они любили самого Ле Горша не меньше, чем шрам. Дело в том, что он не думал о Смерти. А если не думать о Смерти, то все выглядит, как простая механическая работа. Как уборка мусора, к примеру.
Спусковой крючок приводит в движение ударный механизм, ударный механизм заставляет боек ударить по капсуле. От детонации происходит взрыв вещества, заключенного в капсюле, этот взрыв приводит к возгоранию пороха, газы, образующиеся при этом, выталкивают пулю из патрона, она продвигается по стволу, нарезка внутри ствола заставляет пулю вращаться, придавая ее полету более точную траекторию. Пуля летит, преодолевая воздушное пространство до тех пор, пока на ее пути не окажется человеческое тело. Пуля разрывает ткани, кромсает кровеносные сосуды, ломает кости и поселяется в жизненно важных органах. Она может себе это позволить, потому что высокая скорость полета увеличивает массу. Эту штуку открыл Эйнштейн. Никто так не благодарен Эйнштейну, как пуля. Она одна понимает глубину его мысли до самого конца. Конца человека. Ибо мертвая материя, проникнув в живую, не оставляет ей шанса. И никакие киллеры, хелперы, рекогнайзеры и супрессоры, призванные в человеческом организме бороться с чужаками и имеющие на своем счету тысячи уничтоженных врагов, не могут справиться с кусочком металла, чья масса меньше человеческой в 1000 раз. Все очень просто.
Майор Ле Горш не был жестоким. Наоборот, он слыл славным парнем (вот и женщины его любили). Но когда майор подходил к поверженному противнику и заглядывал в его глаза, он видел два мертвых зрачка. А еще он видел начинающий коченеть труп, и пуля в этом мертвом теле была столь же органичной, как кусок камня, торчащий из песка. Все правильно: если пуля попадает в человека, то он умирает. Что тут странного? Пуля есть пуля.
А человек есть человек. И он не думает о Смерти, надеясь, что если не думать о Смерти, то ее не будет. И Смерть не спешит застигнуть его врасплох. Она дает ему возможность подготовиться к встрече. И человек успевает спросить: «За что?» «За все!» – таков ответ. Смерть – наказание за рождение. За рождение уродца с четырьмя несуразными отростками и костяной сферой неправильной формы, в которой пульсирует злобная серая студенистая масса. Не было бы никакой Смерти, если бы пьяный Демиург не создал этого гомункула на страх всему живому. И даже Смерть не спасает от того, что этот гомункул распространяется, как зловонная жижа, в которую озорники бросили пачку дрожжей.
Именно по этой причине Ле Горш не думал о Смерти. А чего о ней думать? Когда она придет, думать уже не придется.
Ле Горш размышлял совсем о другом. Предстояло много простой, механической работы. Судя по размаху затеваемой экспедиции… Недавно он встречался с Сигизмундом Трэшем. Отметил его проницательный взгляд и энергию. «Этот штатский может командовать» – подумал тогда Ле Горш.
Майор смотрел на лагерь, который разбила его команда. Две тысячи человек, славные ребята, работают как часы. Это их работа, сейчас им нельзя расслабляться.
Ле Горш присел у походного костра, на его улыбке плясали языки огня. Поговаривали, что этот поход позволит каждому завязать. Маленькое бунгало на берегу океана, жена-мулатка, привезенная из дальних стран, огород, засеянный табаком…
Чушь все это. Наемника, как и проститутку, интересуют не деньги, а ремесло. Им нужна эта работа. Как летчик любой ценой не хочет уходить из авиации, как моряк отдаляет последний рейс. Каждый хочет остаться в своей стихии. Небо, море, любовь, война…
Ле Горш присел у костра. Солдаты, поболтав с ним из вежливости, разошлись, кто по палаткам – спать, кто на дежурство. Ле Горш жевал жесткое пережаренное мясо и улыбался. Запах костра успокаивал.
Он, конечно, слышал шаги, но не подал виду, что заметил приближение чужака – слишком был уверен в быстроте своей реакции и умении побеждать любого противника как один на один, так и в битве стратегических замыслов. Он лишь неспешно обернулся, приветствуя предполагаемого противника разоблачающей ухмылкой.
Перед ним стоял Сигизмунд Трэш. Штатский, умеющий командовать. Бывает и такое…
– Добрый вечер, – приветствовал его Трэш, брезгливо поглядывая на обуглившееся мясо. Цивилизованный дым от сигары бросился заигрывать с диким дымом костра.
– Уже ночь, полковник, – ответил Ле Горш и закурил трубку.
– Шутите, – не обратил внимания на иронию Трэш.
– Шучу, – легко согласился Ле Горш.
– Сожалею, что не могу поддержать легкую вечернюю пикировку. Хотелось бы сразу перейти к делу. Вы когда-нибудь хотели бы стать министром обороны?
– Хотел бы, – вздохнул Ле Горш, – если мы не можем потрепаться, может, имеет смысл просто упиться? Через пару дней такой возможности не представится.
– Мне нравится ваш трезвый взгляд на жизнь.
– Мне тоже.
Трэш угостил собеседника сигарой.
– О-о, настоящий «Виллур», – оценил Ле Горш.
– Ну, так как насчет министра обороны?
– Извините, – Ле Горш не спеша прикурил, – но мы штатский юмор не понимаем. Нам бы чего-нибудь позабористее.
– А я не шучу.
Ле Горш опустил сигару:
– Такое возможно, если мы объявим войну Системе. А это бред. Вы бредите?
Он внимательно осмотрел Трэша:
– Нет, вы не бредите.
Ле Горш вскочил. Конец партизанским вылазкам и бесконечному унизительному мародерству. Полнокровная война. Это – боевые приказы, единая униформа, тактические занятия в блиндажах, освещенных свечой, сделанной из патрона снаряда. Это – война.
Он кивнул сам себе, глубоко затянулся и выпустил вверх тонкую струю густого белого, словно пена для бритья, дыма.
– Мы все умрем.
– Только не мы, – разуверил его Трэш, тронув для вящей убедительности за плечо. – Мы победим.
– Так говорил Таганика перед сражением в Диком ущелье. Его разорвало на клочки кумулятивным снарядом. А он был лучшим стратегом на Западе, единственным, кого боялись урканцы.
– Его лозунги были непонятны людям. Роза и крест, романтическая чушь. Тем более, когда это было…
– Двадцать лет назад… – Ле Горш снова затянулся. – Кто бы мог подумать, что великого полководца разобьют резервисты-клоны?!
– Дюдвиг Оби благодаря этому стал президентом ВБС.
– Мразь, – сплюнул сквозь зубы Ле Горш, – нечеловек. Мы поставили себя вне закона только из преданности полковнику. Он был для нас воплощением чести, а теперь мы продаем свое мясо за деньги.
– У вас, Ле Горш, появилась прекрасная возможность не только отомстить за свои обиды. Я прекрасно понимаю, что месть – занятие для плебеев. А вы – офицер и джентльмен. Для вас важно вернуть себе репутацию и положение в обществе. Я думаю, что эта задача вам по плечу.
Ле Горш покраснел, вытер платком дубленую кожу шеи и выбросил окурок сигары в костер.
Честь… Тогда, в Диком ущелье, когда полковник, а точнее тысячи его частей взлетели в серое небо, у него было только одно желание: застрелиться или рубануть лазерным лучом себе по горлу – вжик, и только полоска запекшейся крови… Но он не мог этого сделать, потому что обе его руки были прострелены. Он истекал кровью, как порванный садовый шланг. Товарищи подхватили его на руки и унесли, а через неделю он очнулся уже наемником. И вот теперь этот неприятный во всех отношениях штатский заставил его вспомнить, как приятна холодность сукна, из которого только что пошита новенькая военная форма, как здорово сдерживать себя от желания погладить бугристую поверхность шеврона. Нет, это – безумие.
– Нет, это – безумие, – почти крикнул Ле Горш, – даже полковник не смог, а полковник был великим человеком.
– Полковник Таганика, – вкрадчиво начал Трэш, – был и остается лучшим полководцем в истории Аквилона…
Ле Горш вскинул подбородок, смерив Трэша подозрительным взглядом, как бы пытаясь уличить его в скрытой иронии.
… но, – продолжал Трэш, – для того чтобы победить Систему, нужно нечто большее, чем военный талант. У меня в распоряжении есть такие сведения, которые взорвут Систему изнутри, как только я доведу их до широкой общественности.
– Ого, это попахивает тотальной пропагандой, – Ле Горш продолжал оставаться воякой.
– Пусть это будет называться пропагандой, я не против, – терпеливо согласился Сигизмунд Трэш, – хотя точнее было бы назвать это моментом истины.
Ле Горш поверил.
– И все-таки, моих двух тысяч явно не хватит даже для начала. Так, небольшой набег…
– Вся армия Уркана идет с нами. А также наминийцы.
– Наминийцы – сброд. А вот Уркан – это серьезно…
Ле Горш поднял голову и увидел огненного змея, ползущего со склона далекого отрога. Мириады огней катились вниз.
– Горцы! – воскликнул он и вскочил с места.
– Война! Настоящая война! Чтобы ты там ни молол о пропаганде, бледнолицый.
– У вас найдется походный станок для печатания листовок? – улыбаясь, спросил Трэш.
– У нас полный комплект всего, что необходимо для настоящей войны!
– Прекрасно.
Лагерь внезапно ожил. Дежурный отдавал приказы, куда-то неслись вестовые. Небольшой отряд наемников из Ароппы превращался в армию. Всю ночь подходили новые и новые отряды.
Наминийцы с острыми жиденькими бороденками, с телами, намазанными маслом; варийцы, верящие, что амулет может защитить от бластера; ушуги, поедающие тела своих врагов; трабийцы, лучшие в мире стрелки и, конечно, горные урканцы, для которых позором считается смерть от старости. Эти последние шли, построившись в идеальный походный порядок, высокорослые, с гордо поднятыми подбородками, они шли к славе. Великий Уркан Родоначальник ждал их в Небесных джунглях для последней охоты на Красных демонов.
Рядом с каждым взрослым горцем шагал юноша. В ночь перед битвой воины сделают своих миньонов мужчинами, вобрав в себя энергию и неутомимость юности. Может, кому-то этот обычай и казался обыкновенным извращением, но высказать свои сомнения в лицо урканцу решались не многие. В основном те, кто решил распрощаться с серым небом Аквилона.
В руках у горцев поблескивали новенькие бластеры, вызывавшие зависть даже у наемников ле Горша. Трэш мысленно поблагодарил Этла за оперативность.
Уже рано утром, грохоча и кроша каменистую почву, подошли танки, выкрашенные в болотный цвет. Это была последняя модель – ТХ-30. Самонаводящиеся орудия, электрические турели, зенитные комплексы и плоские башни с тупыми носами, круговой обзор и скорость хода до двухсот километров в час. Броня, способная выдержать ядерный взрыв. Танки шли колонной, состоящей из звеньев по три единицы в каждой.
Между боевыми машинами с диким улюлюканьем скакали на низкорослых горных лошадках наминийцы. Они размахивали знаменами, украшенными изображениями драконов и доисторических лапукосов, которые, как говорят, достигали трех метров в длину и имели внушительные саблезубые клыки.
К вечеру, когда солнце уже начало скрываться за горизонт, армия выстроилась в боевой порядок.
Трэшу подвели огромного белого слона с шестью бивнями, загнутыми вниз. Ординарцы помогли Сигизмунду взобраться в небольшую, но уютную башенку. Внутри был пульт управления, снабженный новейшими средствами связи, мини-кухня и мощный кондиционер.
Поход начался.
39. СИСТЕМНЫЙ КРИЗИС
Окно было распахнуто. Наверное, впервые за последние семнадцать лет. Бумаги плясали на столе, радуясь внезапной вседозволенности. Спилмен Раш оглядел кабинет. Все было на месте, за исключением хозяина. Людвиг Оби исчез. Исчез так же незаметно, как в свое время появился в высших эшелонах ВБС. «Сбежал! Сбежал?»
Спилмен Раш прошел в туалетную комнату. Никаких следов. Раш посмотрел в зеркало. На него глянуло растерянное лицо. Седые виски усиливали ощущение безнадежности. Привычный мир рушился. И рушился с какой-то внезапной стремительностью. Как будто не было тысячелетних усилий по созданию самой совершенной Системы в галактике. Труд поколений исчезал за считанные часы.
Людвиг Оби, перед которым трепетал весь Аквилон, именем которого урканцы пугали детей, сбежал. Куда? Каким образом?
Дежурный зафиксировал в вахтенном журнале приход Оби на рабочее место в 7.30 утра. Никаких записей о том, что президент покидал Центральный офис ВБС, не было. Все подразделения ВБС на запросы о местонахождении своего шефа ничего вразумительного ответить не могли. Людвиг Оби растворился, не оставив даже осадка.
Спилмен Раш досконально знал все выходы из здания. Тщательное расследование не дало никаких результатов. Людвиг Оби не пользовался ни одним из «аварийных туннелей». Он вошел и исчез.
Спилмен Раш вернулся в кабинет. Закрыл окно. Сквозняк исчез, и бумаги с недовольным шорохом плавно вернулись на свои места.
Раш осторожно сел в кресло своего шефа. Испуганно покосился по сторонам, как бы опасаясь, что кто-нибудь (сам Людвиг Оби!) может увидеть это святотатство. Взгляд его упал на небольшой листок, уголки которого несли следы конторского клея. Листок был явно сорван с забора или стены. Спилмен Раш глянул на заголовок и покраснел до корней волос. Агенты, конечно, донесли ему об этой странной листовке, расклеенной практически по всей Системе.
Эксперты уже установили, что отпечатана она была в наминийской типографии, а в Систему проникла, скорее всего, из Уркана. Все эти факты служили неоспоримым доказательством, что листовка – грязная фальшивка. Любой эксперт подписался бы под таким определением не задумываясь. Все правильно. За исключением одного маленького штриха. Но этот малыш поднял в душе Спилмена Раша настоящий торнадо, который стер последние крупицы самообладания и надежды. Текст. Текст был подлинным. О его существовании знали немногие. От силы десять-пятнадцать человек. Даже Спилмену Рашу не дозволялось знать о нем. Здесь он превысил свои полномочия. Он превысил их тогда, когда был еще смел и дерзок, как молодой лапукос в брачный период… Вот только когда это было? Десять тысяч лет назад…
Крупный (72-й кегль) шрифт заголовка буквально кричал:
Мы – клоны. На самом деле мы давно правим миром.
Нашему приходу к власти способствовали разные факторы. И прежде всего – процветание «клонопиратства».
С другой стороны, человечество слишком старо. Ему нужна свежая кровь.
Новая эра грядет!
Клоны сдают за людей экзамены, пишут рефераты, контрольные, диссертации, служат в армии, посещают скучные рауты и приемы, заменяют руководителей на переговорах в целях безопасности.
В этом манифесте мы сознательно противопоставляем себя людям. Мы – не люди.
Мы совершеннее любого человека.
В чем на самом деле разница между копией и оригиналом? Она заключается в мифе превосходства оригинала. Таково всеобщее заблуждение, основа которого заключается в линейном восприятии времени. Человек изначально осознает, что копия сделана позже оригинала. Однако никаких реальных преимуществ того, что он возник раньше копии, оригинал не имеет. Поэтому все дальнейшие выводы о том, что каждая копия чуть проигрывает в качестве, искажая первоначальный замысел, – всего лишь наивные оправдания мифа о превосходстве оригинала. В пример часто приводится лицензионная видеокассета, с которой делаются копии. Действительно, качество изображения и звука становится хуже. Однако в данном случае происходит элементарная подмена объекта. Качество становится хуже именно у изображения и звука, содержание же фильма, сюжетные ходы и игра актеров остаются совершенно идентичными. Ведь мы говорим о копии картины, а не картинки.
Более того, довольно быстро были созданы технологии (новое поколение ксероксов, цифровая обработка и пр.), позволяющие и картинку копии делать выше качеством, чем оригинала. Таким образом, кстати, реанимируются старые фильмы. Именно так появляются многочисленные римейки музыкальных композиций прошлых лет.
То же самое происходит с изготовлением фальшивых денег. Фальшивой купюра считается в том случае, если она имеет хотя бы одно различие с установленным образцом. А если таковых различий нет? Как было, например, с Ником Бухаром, получившим пожизненное заключение. Он воссоздал у себя в сарае весь процесс изготовления казначейских билетов. Стоталлеровые купюры, изготовленые этим народным умельцем, полностью совпадали с аналогичными Центрального Банка Системы. По сути, он изготовлял настоящие деньги. Даже химический состав бумаги и красителей полностью соответствовали «оригинальным», не говоря уже о такой мелочи, как магнитная полоса. Но в тюрьму он все-таки сел. Вся разница между его деньгами и деньгами государственными заключалась лишь в месте изготовления – Центральный монетный двор или сарай. В этом соль. Кто имеет лицензию на изготовление, тот имеет и право называть продукт оригиналом.
Спилмен Раш прошел в туалетную комнату. Никаких следов. Раш посмотрел в зеркало. На него глянуло растерянное лицо. Седые виски усиливали ощущение безнадежности. Привычный мир рушился. И рушился с какой-то внезапной стремительностью. Как будто не было тысячелетних усилий по созданию самой совершенной Системы в галактике. Труд поколений исчезал за считанные часы.
Людвиг Оби, перед которым трепетал весь Аквилон, именем которого урканцы пугали детей, сбежал. Куда? Каким образом?
Дежурный зафиксировал в вахтенном журнале приход Оби на рабочее место в 7.30 утра. Никаких записей о том, что президент покидал Центральный офис ВБС, не было. Все подразделения ВБС на запросы о местонахождении своего шефа ничего вразумительного ответить не могли. Людвиг Оби растворился, не оставив даже осадка.
Спилмен Раш досконально знал все выходы из здания. Тщательное расследование не дало никаких результатов. Людвиг Оби не пользовался ни одним из «аварийных туннелей». Он вошел и исчез.
Спилмен Раш вернулся в кабинет. Закрыл окно. Сквозняк исчез, и бумаги с недовольным шорохом плавно вернулись на свои места.
Раш осторожно сел в кресло своего шефа. Испуганно покосился по сторонам, как бы опасаясь, что кто-нибудь (сам Людвиг Оби!) может увидеть это святотатство. Взгляд его упал на небольшой листок, уголки которого несли следы конторского клея. Листок был явно сорван с забора или стены. Спилмен Раш глянул на заголовок и покраснел до корней волос. Агенты, конечно, донесли ему об этой странной листовке, расклеенной практически по всей Системе.
Эксперты уже установили, что отпечатана она была в наминийской типографии, а в Систему проникла, скорее всего, из Уркана. Все эти факты служили неоспоримым доказательством, что листовка – грязная фальшивка. Любой эксперт подписался бы под таким определением не задумываясь. Все правильно. За исключением одного маленького штриха. Но этот малыш поднял в душе Спилмена Раша настоящий торнадо, который стер последние крупицы самообладания и надежды. Текст. Текст был подлинным. О его существовании знали немногие. От силы десять-пятнадцать человек. Даже Спилмену Рашу не дозволялось знать о нем. Здесь он превысил свои полномочия. Он превысил их тогда, когда был еще смел и дерзок, как молодой лапукос в брачный период… Вот только когда это было? Десять тысяч лет назад…
Крупный (72-й кегль) шрифт заголовка буквально кричал:
«МАНИФЕСТ КЛОНОВ СИСТЕМЫ»
Мы – клоны. На самом деле мы давно правим миром.
Нашему приходу к власти способствовали разные факторы. И прежде всего – процветание «клонопиратства».
С другой стороны, человечество слишком старо. Ему нужна свежая кровь.
Новая эра грядет!
Клоны сдают за людей экзамены, пишут рефераты, контрольные, диссертации, служат в армии, посещают скучные рауты и приемы, заменяют руководителей на переговорах в целях безопасности.
В этом манифесте мы сознательно противопоставляем себя людям. Мы – не люди.
Мы совершеннее любого человека.
В чем на самом деле разница между копией и оригиналом? Она заключается в мифе превосходства оригинала. Таково всеобщее заблуждение, основа которого заключается в линейном восприятии времени. Человек изначально осознает, что копия сделана позже оригинала. Однако никаких реальных преимуществ того, что он возник раньше копии, оригинал не имеет. Поэтому все дальнейшие выводы о том, что каждая копия чуть проигрывает в качестве, искажая первоначальный замысел, – всего лишь наивные оправдания мифа о превосходстве оригинала. В пример часто приводится лицензионная видеокассета, с которой делаются копии. Действительно, качество изображения и звука становится хуже. Однако в данном случае происходит элементарная подмена объекта. Качество становится хуже именно у изображения и звука, содержание же фильма, сюжетные ходы и игра актеров остаются совершенно идентичными. Ведь мы говорим о копии картины, а не картинки.
Более того, довольно быстро были созданы технологии (новое поколение ксероксов, цифровая обработка и пр.), позволяющие и картинку копии делать выше качеством, чем оригинала. Таким образом, кстати, реанимируются старые фильмы. Именно так появляются многочисленные римейки музыкальных композиций прошлых лет.
То же самое происходит с изготовлением фальшивых денег. Фальшивой купюра считается в том случае, если она имеет хотя бы одно различие с установленным образцом. А если таковых различий нет? Как было, например, с Ником Бухаром, получившим пожизненное заключение. Он воссоздал у себя в сарае весь процесс изготовления казначейских билетов. Стоталлеровые купюры, изготовленые этим народным умельцем, полностью совпадали с аналогичными Центрального Банка Системы. По сути, он изготовлял настоящие деньги. Даже химический состав бумаги и красителей полностью соответствовали «оригинальным», не говоря уже о такой мелочи, как магнитная полоса. Но в тюрьму он все-таки сел. Вся разница между его деньгами и деньгами государственными заключалась лишь в месте изготовления – Центральный монетный двор или сарай. В этом соль. Кто имеет лицензию на изготовление, тот имеет и право называть продукт оригиналом.