Подумав, я вывела на первом чистом листе: «Ванда Лейн, самый бестолковый человек на планете», отложила написанное и отправилась в ванную со своей новой зубной щеткой и опять-таки чужим полотенцем.
Элизабет постучала, когда я выходила из ванной. Даже после прохладного душа все еще слишком взвинченная несколькими часами самокопания, я рывком распахнула дверь и забегала кругами по комнате: там поправила подушку, тут плотнее задвинула ящик, заново уложила содержимое сумки, вываленное на постель в поисках зубной щетки. Такая бурная активность не может не настораживать, поэтому гостья переступила порог не без некоторой опаски. Покончив с уборкой, я сорвала с головы полотенце и принялась яростно сушить волосы.
– А я было собралась устроить тебе разнос за вялость и пассивность, – хмыкнула Элизабет. – Вижу, что опоздала.
Она уселась на единственный стул, а я, оставив наконец в покое волосы, бросила полотенце на груду грязного белья и плюхнулась на постель.
– Извини, что так долго не вылезала отсюда. Чтобы взять себя в руки, требуется время. Но дело уже сдвинулось с мертвой точки – мне гораздо лучше. По крайней мере уже есть кое-какие идеи насчет того, что я делаю не так – оказывается, почти все.
Я тарахтела, как курьерский поезд на предельной скорости. Элизабет слушала с выразительно поднятой бровью.
– Раз дело пошло на лад, думаю, ты уже не против поговорить об Уолтере Бриггсе?
Самый звук этого имени мгновенно лишил меня дара речи. Я думала об Уолтере, думала почти непрерывно, вопреки всем доводам рассудка вплетая его образ в картины воображаемого будущего, но имя так резануло слух, что картины эти лопнули мыльными пузырями, да и из меня самой основательно выпустило пар.
– Я видела его сегодня, – безжалостно продолжала Элизабет. – Он очень встревожен.
– Надеюсь, ты не сказала, что прячешь меня? – спросила я полным подозрения, осипшим голосом (тема нервировала меня отчаянно).
– Нет, конечно, – отмахнулась она. – Сказала только, что мы встретились и поговорили и что у тебя все в порядке.
– Спасибо…
Я откинулась на подушки, ежась и нервно пошевеливая пальцами скрещенных ног, не решаясь встретиться с Элизабет взглядом.
– Ты так и не расскажешь, что между вами произошло?
– Как-нибудь потом, ладно? Сейчас мне некогда. Дел по горло.
– Каких еще дел?
– Не могу найти твои наклейки. Оторвешь еще стопку?
Она кивнула и сразу вышла, а минут через пять вернулась с парой бутылочек диетической колы, пачкой фломастеров и двумя неначатыми стопками наклеек. Зубами стащив колпачок с красного фломастера, невнятно произнесла:
– Ну-ш, приштупим?
– Только я не знаю, как начать, – призналась я.
– Я шама.
Она наконец выплюнула колпачок. С минуту что-то выводила на верхнем листке, потом оторвала его и протянула мне. Там стояло аккуратное «Найти работу».
– С этого и начнем.
Листок занял место над кроватью. Оглядев дело рук своих, Элизабет удовлетворенно кивнула.
– Обрести себя заново – это не шутка. С одной стороны, требуется тщательное планирование, с другой – периодические всплески интуиции, и все это нанизывается на первичную структуру с большой степенью свободы. На этом этапе как раз и выдвигаются всевозможные, порой самые неожиданные задачи по усовершенствованию себя самой.
– У меня нет времени на «всевозможное» и «самое неожиданное», – угрюмо возразила я, чувствуя, как голова пухнет от этих заумных рассуждений.
– Я говорю вообще, в принципе. Когда задачи определены и записаны, дается время на их оценку. Чем больше задач, тем яснее вырисовываются основные тенденции. Затем все их многообразие сводится к десяти жизненно важным. В их совокупности как раз и заключается то, что на самом деле необходимо, над чем стоит работать. Добейся этого – и все! Перед нами новенькая, готовая к жизни Ванда.
Я не без труда захлопнула отвисшую челюсть.
– И ты утверждаешь, что в твоем случае это сработало?
– Ну… я еще в процессе. Хватит разговоров! Давай пиши.
К одиннадцати часам вечера, когда с писаниной было покончено, мы сидели по-турецки на кровати, заваленной скомканной бумагой, и с каким-то благоговейным страхом созерцали стену, испещренную желтыми квадратиками наклеек, которым вроде как полагалось в корне изменить мою жизнь.
– По-моему, я спятила именно тогда, когда позволила себя в это втянуть.
– Если помнишь, мне не нравится слово «спятила».
Я запустила в Элизабет подушкой, на которую опиралась локтем. После еще нескольких минут благоговейного созерцания стены она спросила:
– Когда ты намерена снова встретиться с Уолтером? Не тяни слишком долго, он в самом деле ужасно тревожится.
– Не сейчас. Не могу же я хвататься за все сразу. Вот достигну своих целей, тогда посмотрим. Если новая Ванда не придется ему по душе, что ж, переживу. Я не могу вернуться к нему такой, как сейчас. Нет ничего хуже, чем комплекс неполноценности.
– Разумно.
– Элизабет!
– Что? – Она неохотно отвела взгляд от наклеек.
– Обещай, что не скажешь Уолтеру, где я скрываюсь. Если будет спрашивать, говори, что со мной все в порядке.
– Обещаю. И не нужно так жалобно смотреть. Я умею держать слово. Скажи лучше, с чего ты хочешь начать.
– Понятия не имею. – Я окинула взглядом громадьё своих планов. – Их чересчур много, этих задач. Может, выберешь какую-нибудь наугад?
– Пожалуйста.
Привстав с закрытыми глазами, Элизабет пошарила рукой по стене и сорвала наклейку. Я приняла желтый квадратик не без внутреннего трепета.
– Ну, это проще простого!
– А что там?
Я показала надпись «Найти работу», и мы разразились дружным смехом.
– Завтра тебе придется поднатужиться, дорогая моя Ванда.
– Да уж поднатужусь.
– Тогда до завтра. – Элизабет спрыгнула с постели, стащила меня за руку и стиснула в объятиях. – На завтрак – между прочим, он здесь в половине седьмого – будут блинчики с черничным вареньем. Не вздумай проспать. Учти, я приду и пинками выгоню тебя из постели.
Глава 7
Элизабет постучала, когда я выходила из ванной. Даже после прохладного душа все еще слишком взвинченная несколькими часами самокопания, я рывком распахнула дверь и забегала кругами по комнате: там поправила подушку, тут плотнее задвинула ящик, заново уложила содержимое сумки, вываленное на постель в поисках зубной щетки. Такая бурная активность не может не настораживать, поэтому гостья переступила порог не без некоторой опаски. Покончив с уборкой, я сорвала с головы полотенце и принялась яростно сушить волосы.
– А я было собралась устроить тебе разнос за вялость и пассивность, – хмыкнула Элизабет. – Вижу, что опоздала.
Она уселась на единственный стул, а я, оставив наконец в покое волосы, бросила полотенце на груду грязного белья и плюхнулась на постель.
– Извини, что так долго не вылезала отсюда. Чтобы взять себя в руки, требуется время. Но дело уже сдвинулось с мертвой точки – мне гораздо лучше. По крайней мере уже есть кое-какие идеи насчет того, что я делаю не так – оказывается, почти все.
Я тарахтела, как курьерский поезд на предельной скорости. Элизабет слушала с выразительно поднятой бровью.
– Раз дело пошло на лад, думаю, ты уже не против поговорить об Уолтере Бриггсе?
Самый звук этого имени мгновенно лишил меня дара речи. Я думала об Уолтере, думала почти непрерывно, вопреки всем доводам рассудка вплетая его образ в картины воображаемого будущего, но имя так резануло слух, что картины эти лопнули мыльными пузырями, да и из меня самой основательно выпустило пар.
– Я видела его сегодня, – безжалостно продолжала Элизабет. – Он очень встревожен.
– Надеюсь, ты не сказала, что прячешь меня? – спросила я полным подозрения, осипшим голосом (тема нервировала меня отчаянно).
– Нет, конечно, – отмахнулась она. – Сказала только, что мы встретились и поговорили и что у тебя все в порядке.
– Спасибо…
Я откинулась на подушки, ежась и нервно пошевеливая пальцами скрещенных ног, не решаясь встретиться с Элизабет взглядом.
– Ты так и не расскажешь, что между вами произошло?
– Как-нибудь потом, ладно? Сейчас мне некогда. Дел по горло.
– Каких еще дел?
– Не могу найти твои наклейки. Оторвешь еще стопку?
Она кивнула и сразу вышла, а минут через пять вернулась с парой бутылочек диетической колы, пачкой фломастеров и двумя неначатыми стопками наклеек. Зубами стащив колпачок с красного фломастера, невнятно произнесла:
– Ну-ш, приштупим?
– Только я не знаю, как начать, – призналась я.
– Я шама.
Она наконец выплюнула колпачок. С минуту что-то выводила на верхнем листке, потом оторвала его и протянула мне. Там стояло аккуратное «Найти работу».
– С этого и начнем.
Листок занял место над кроватью. Оглядев дело рук своих, Элизабет удовлетворенно кивнула.
– Обрести себя заново – это не шутка. С одной стороны, требуется тщательное планирование, с другой – периодические всплески интуиции, и все это нанизывается на первичную структуру с большой степенью свободы. На этом этапе как раз и выдвигаются всевозможные, порой самые неожиданные задачи по усовершенствованию себя самой.
– У меня нет времени на «всевозможное» и «самое неожиданное», – угрюмо возразила я, чувствуя, как голова пухнет от этих заумных рассуждений.
– Я говорю вообще, в принципе. Когда задачи определены и записаны, дается время на их оценку. Чем больше задач, тем яснее вырисовываются основные тенденции. Затем все их многообразие сводится к десяти жизненно важным. В их совокупности как раз и заключается то, что на самом деле необходимо, над чем стоит работать. Добейся этого – и все! Перед нами новенькая, готовая к жизни Ванда.
Я не без труда захлопнула отвисшую челюсть.
– И ты утверждаешь, что в твоем случае это сработало?
– Ну… я еще в процессе. Хватит разговоров! Давай пиши.
К одиннадцати часам вечера, когда с писаниной было покончено, мы сидели по-турецки на кровати, заваленной скомканной бумагой, и с каким-то благоговейным страхом созерцали стену, испещренную желтыми квадратиками наклеек, которым вроде как полагалось в корне изменить мою жизнь.
– По-моему, я спятила именно тогда, когда позволила себя в это втянуть.
– Если помнишь, мне не нравится слово «спятила».
Я запустила в Элизабет подушкой, на которую опиралась локтем. После еще нескольких минут благоговейного созерцания стены она спросила:
– Когда ты намерена снова встретиться с Уолтером? Не тяни слишком долго, он в самом деле ужасно тревожится.
– Не сейчас. Не могу же я хвататься за все сразу. Вот достигну своих целей, тогда посмотрим. Если новая Ванда не придется ему по душе, что ж, переживу. Я не могу вернуться к нему такой, как сейчас. Нет ничего хуже, чем комплекс неполноценности.
– Разумно.
– Элизабет!
– Что? – Она неохотно отвела взгляд от наклеек.
– Обещай, что не скажешь Уолтеру, где я скрываюсь. Если будет спрашивать, говори, что со мной все в порядке.
– Обещаю. И не нужно так жалобно смотреть. Я умею держать слово. Скажи лучше, с чего ты хочешь начать.
– Понятия не имею. – Я окинула взглядом громадьё своих планов. – Их чересчур много, этих задач. Может, выберешь какую-нибудь наугад?
– Пожалуйста.
Привстав с закрытыми глазами, Элизабет пошарила рукой по стене и сорвала наклейку. Я приняла желтый квадратик не без внутреннего трепета.
– Ну, это проще простого!
– А что там?
Я показала надпись «Найти работу», и мы разразились дружным смехом.
– Завтра тебе придется поднатужиться, дорогая моя Ванда.
– Да уж поднатужусь.
– Тогда до завтра. – Элизабет спрыгнула с постели, стащила меня за руку и стиснула в объятиях. – На завтрак – между прочим, он здесь в половине седьмого – будут блинчики с черничным вареньем. Не вздумай проспать. Учти, я приду и пинками выгоню тебя из постели.
Глава 7
– Знакомьтесь, это Ванда, которая живет над гаражом. Она побудет у нас какое-то время.
Дети радостно приветствовали меня. В ответ я пробурчала что-то невразумительное – утро никогда не было моим любимым временем суток.
Элизабет водрузила на стол миску блинчиков, и дети набросились на них так, словно не ели целую неделю. Детей было двое. Старший, Алекс, угловатый подросток лет пятнадцати, судя по надписям на кроссовках, майке, куртке и даже рюкзачке, явно предпочитал всему остальному «Найк». Он больше помалкивал, погруженный в какие-то свои мысли. Кейси, эдакая Дюймовочка лет двенадцати, с копной темных волос и поразительно яркими голубыми глазами, наоборот, тараторила не переставая.
– Мне очень нравится Джастин Тимберлейк! А тебе, Ванда?
Элизабет, благослови ее Господь, наконец налила мне крепкого кофе.
– Оставь Ванду в покое, Кейси, мы же с тобой договаривались. Она не привыкла так рано вставать.
– К тому же с моей стороны было бы бестактным признаваться в любви к Джастину Тимберлейку, – заметила я, когда кофеин несколько разогнал туман в моей голове.
– Почему это? – удивилась Кейси.
Я оттянула свою футболку, на которой Джордж Майкл сиял поблекшей, местами потрескавшейся от стирок и утюга улыбкой.
– Видишь? Так что пусть он остается в блаженном неведении.
– Он тоже ничего, – снисходительно признала девочка. – По крайней мере внешне.
– Хватит болтать, Кейси! – прикрикнула Элизабет. – Ешьте быстрее, а то опоздаете на автобус. У меня нет времени развозить вас по школам.
Проглотив завтрак, дети по очереди чмокнули мать и наперегонки понеслись к выходу. С невольной улыбкой проводив их взглядом, я повернулась к Элизабет, которой наконец удалось сесть.
– Из рюкзачка Кейси в самом деле торчал паяльник, или мне померещилось?
– Это ее внеклассный проект. Между прочим, сама выбирала. Скоро будет сдавать. Она же у меня вундеркинд с техническим складом ума. Уже починила наш музыкальный центр и мою электрическую зубную щетку, наладила часовой механизм в кофеварке. Боюсь, не пошла бы в автомеханики.
Я понимающе кивнула, припомнив страхи своей мамы. Наверняка ей казалось, что все надежды на мое будущее с ревом и воем уносятся вдаль на мотоцикле Джорджа. Между прочим, так оно и вышло.
– У тебя сегодня напряженный день? – спросила я, чтобы перевести мысли Элизабет в безопасное русло.
– Пожалуй, что так. Наведаюсь на радиостудию.
– Зачем? – удивилась я.
– А вот зачем. – Она склонилась ко мне и понизила голос, как если бы делилась секретом. – Я не хотела говорить об этом заранее… ну, ты понимаешь, чтобы не сглазить, но, похоже, мне светит постоянное время! Передача типа «Радиодоктор: вопросы и ответы».
Элизабет рассмеялась, и в ее смехе не было и тени иронии, зато хватало радости и гордости. Я вдруг сообразила, что за все утро она ни разу не вставила в разговор грубое словцо. Занятая собой, я не заметила в ней столь разительной перемены.
– Да ну? – сказала я, чтобы что-то сказать, и снова ощутила укол ревности, на этот раз к успеху.
Удача явно поворачивалась к Элизабет лицом, в то время как мне светила лишь целая стена желтых квадратиков – море задач, которые еще предстояло выполнить. «Это нечестно! Нечестно!» Обиженный ребенок в моей душе залился горькими слезами.
– Все началось неделю назад, когда я наконец перестала кормить пациентов цитатами и начала высказывать собственное мнение. Ты не представляешь, какое это облегчение!
Ну правильно, буквально все у нее идет на лад.
– И что, они это терпят? Не разбежались?
– Кто как. От двоих я сама не чаяла избавиться, так что все к лучшему. Зато одна пациентка расхвалила меня своей подруге, которая, между прочим, как раз и работает на радиостудии, в программе «Обо всем понемногу». Сегодня у нас с ней встреча, насчет времени в эфире и прочего.
– Обалдеть! – прокомментировала я, терзая свои блинчики и мысленно умоляя обиженного ребенка повзрослеть хотя бы до старшей детсадовской группы. – Страшно рада за тебя.
Хотелось верить, что это прозвучало не слишком фальшиво, потому что в глубине души (где-то очень глубоко) я в самом деле желала Элизабет успеха в делах. К сожалению, подавляющую часть моего «я» составляли обиженный ребенок и никудышный друг.
– Между прочим, это твоя заслуга, – вдруг сказала она.
– Что за глупости!
– Нет, в самом деле. Не то чтобы ты меня чему-то научила, но столкнула с места, на котором я слишком долго топталась. За что тебе большое спасибо.
Мы улыбнулись друг другу. В целом это был приятный момент, однако было в нем и нечто настораживающее. Наша дружба была дружбой двух неудачниц, она проклюнулась и выросла на благодатной почве сходства наших судеб и с обеих сторон питалась злобой и ожесточением. Перемены в Элизабет вполне могли эту дружбу подкосить.
– Всегда пожалуйста, – сказала я небрежно. – Может, взамен немного психоанализа? К примеру, почему у меня в голове играет музыка?
Элизабет долго молчала, прежде чем ответить.
– Обещай мне кое-что, Ванда. – Избегая моего взгляда, она начала убирать со стола. – Если я все же получу эфирное время в программе «Обо всем понемногу», обещай, что ты не будешь звонить с этой лабудой, ладно?
Она вдруг повернулась от раковины и расхохоталась. Я тоже. Возможно, нашей дружбе все-таки суждено было устоять.
Поскольку работа уже была мне обещана, оставалось только сесть в машину и отправиться по знакомому адресу. Для начала предстояло своего рода дежурное удовольствие: бесплатный «мокко гранде» и беседа с Джо Бонсом. Единственная тонкость заключалась в том, чтобы принять сделанное из милости предложение, не поступившись собственным достоинством. Мне предстояло убедить нанимателя, что больше он заинтересован во мне, чем я в нем.
К счастью, проблема решилась сама собой.
Стоило мне выйти из кофейни, как раздался радостный возглас: «Ванда!» – и из-за прилавка неуклюже выбралась Шелли, уже изрядно округлившаяся, окутанная аурой предвкушения материнства.
Есть женщины, которые обожают быть беременными, и Шелли одна из них. У меня, к примеру, при одном взгляде на эти раздавшиеся тела начинаются боли в пояснице. Если бы можно было покупать детей готовыми, я была бы в очереди первой.
– Боне сказал, что ты заходила. Я так жалела, что нам не удалось поболтать!
Шелли стиснула меня в объятиях, и хотя обычно я всеми силами избегаю столь тесного контакта, пришлось подчиниться – бесполезно качать права, когда имеешь дело с представителями семейства Бонсов. Оставалось только спасать свой «мокко гранде».
– Я тоже жалела, – сказала я не кривя душой. – Признавайся, давно тебя обрюхатили?
– Просто ужас, чего ты набралась от деда! – засмеялась Шелли.
– Кстати, где этот старый брюзга? У меня к нему дельце.
– У своего терапевта, испытывает новый бедренный протез.
– Протез? – испугалась я.
– Да все в порядке с ним, не волнуйся. Протез в наше время – дело житейское. Я, правда, немного беспокоюсь за доктора.
– Да уж, Боне может вывести из себя и святого. Можно, я тут поболтаюсь, пока он не вернется?
– Болтайся сколько хочешь, но при условии, что сделаешь хоть самую завалящую покупку.
Мы разошлись: Шелли вернулась за прилавок, а я направилась к стенду с литературой типа «Помоги себе сам». Просмотрела, не обнаружила ничего на предмет наклеек с надписями и стала просто слоняться по магазину, вытаскивая книжку то тут, то там, а больше просто разглядывая названия. Центральный застекленный стенд содержал старинные и особо ценные издания. Наткнувшись взглядом на «Анну Каренину» из первого выпуска на английском, я задержалась и стояла, глядя на книгу, пока в воспоминания не вторглась музыка – рождественская и вполне реальная. Она напомнила мне о музыкальном уголке «Одобрено лично Санта-Клаусом», заставив улыбнуться.
Уголок я открыла для себя в прошлом году, вот так же блуждая по магазину. Заправлял там некто по имени Чарли Дент, ни много ни мало фронтовой друг Бонса. Даже я, с теперешним недомерком вместо сердца, вынуждена была признать, какой он грандиозный организатор. На Рождество это бывал целый сказочный мир со своим театром марионеток и миниатюрным поездом для детишек, а обслуживала все это молодежь в костюмах эльфов и фей – студенты, которым не удалось подыскать на рождественские каникулы более денежную работу.
Сам Чарли, конечно же, представлял Санта-Клауса и делал это на совесть. Он был просто создан для этой роли: со своими собственными, а не накладными белоснежными усами и бородой и воистину безграничным терпением. Да что там говорить, даже когда я уселась ему на колени и пожелала на Рождество свеженький труп бывшего мужа в подарочной упаковке, он не протестовал, просто со смехом пообещал, что приложит все усилия. Понятно, что Чарли мне понравился, и теперь я предвкушала, как снова что-нибудь отмочу.
Однако, повернув за угол, я буквально приросла к месту: ни театра, ни поезда. Из обслуги только одна девчонка, сомнительная фея в зеленой тунике размера на три больше, чем нужно. Она снимала «Полароидом» единственных посетителей обедневшего Рождественского уголка, девочку с мамой. На законном месте Чарли торчал некондиционный Санта – заметно моложе, но и заметно толще, чем Чарли, с похожей на поднос лысиной, выставленной напоказ, так как шапку он комкал в руках, пытаясь в чем-то убедить девочку.
Я подошла ближе.
– Иди ко мне, моя милая, – услышала я улещивания Санты.
Девочка в ответ испуганно жалась к матери. Ее трудно было винить: даже на приличном расстоянии от Сайты разило дешевой выпивкой. Я сразу окрестила его Санта-Пьянусом.
– Ну же, деточка! – Он вдруг рассердился и топнул ногой. – Долго прикажешь с тобой валандаться? Иди сюда, скажи Санте свое желание и можешь мотать к своей мамочке.
Ну и ну! Я невольно подобралась для атаки, хотя происходящее не касалось меня лично. Мать девочки, конечно же, и без меня выдаст ему по первое число. В самом деле, женщина вспыхнула от возмущения. Однако до разноса дело не дошло – девочка высвободила руку, собираясь направиться к Санта-Пьянусу. Заплатив сомнительной фее за снимки, наверняка оставлявшие желать много лучшего, женщина поспешила увести дочь. Только тут заметив меня, Санта-Пьянус расплылся в щербатой улыбке:
– Хочешь посидеть у меня на коленях, деточка?
– Перебьешься, урод! – рявкнула я, резко повернулась и зашагала к прилавку Шелли. – В чем дело? – без предисловий спросила я, поманив ее за пределы слышимости покупателей. – Куда подевался ваш фирменный Санта и все остальное? И что за обалдуй занимает его место?
– Вот именно что обалдуй, – согласилась Шелли со вздохом. – Мне не хочется с ним связываться – сама понимаешь, положение обязывает, – она провела ладонью по холму живота, – но как только вернется Боне, этот тип вылетит с треском.
– Да, но где же все-таки Чарли?
– Чарли Дентумер, Ванда. В июне. – Безмятежное лицо Шелли омрачилось. – Разве Боне тебе не говорил?
Я расстроилась, но не слишком удивилась. Санта-Клаус умер. Это хорошо укладывалось в общую картину беспросветного года.
– А обалдуя зовут Лайл, Чарли приходился ему дядей. Как единственный родственник покойного, Лайл унаследовал все его имущество.
– Его надо гнать в три шеи! – в сердцах высказалась я. – Никакого толку, только детей пугает.
– Знаю, знаю, – согласно кивнула Шелли. – Уголок открылся только сегодня, и сама видишь, в каком виде. Я, знаешь ли, купилась на музыку и не зашла сразу проверить, когда же зашла и увидела, Бонса уже не было. А с таким животом меня и калачом не заманишь к этому уроду!
– Послушай, а почему он вообще там торчит? Ведь уголок открывался только после Дня благодарения.
– Лайл вызвался начать раньше, и мне это показалось хорошей идеей, но теперь-то я вижу, что ему просто не хватает на выпивку!
Шелли выкрикнула это в полный голос, глядя на угол, из-за которого слышалась музыка. Никакой реакции не последовало.
– Значит, теперь все это принадлежит ему?
– Площадь он не арендует, так что мы не обязаны держать его здесь. Или выкупим реквизит, или вытолкаем Лайла в три шеи с ним вместе.
Хм… В голове у меня с натугой завертелись какие-то порядком заржавевшие колесики.
– А сколько может стоить реквизит?
– Точно не скажу, – задумчиво ответила Шелли, – но где-то в районе семи штук.
– Семи штук? – повторила я в изумлении. – Да ты что!
– Ну конечно! Костюмы, поезд, солидное фотографическое оборудование, и не забывай про театр марионеток.
– А где все это сейчас?
– В подвале, потому что Лайл не хочет шевелить своей ленивой задницей! – Это опять было выкрикнуто с расчетом на уши Лайла, но ответа снова не последовало. Шелли со вздохом понизила голос: – К тому же следует учесть возможную прибыль, а она в урожайный год довольно высока.
– Правда? Я думала, там ничего не наскребешь.
– Отчего же, очень даже. А почему тебя это так занимает?
– Скажи, ты бы очень удивилась, если бы узнала, что у меня в банке на черный день отложено несколько тысяч долларов?
– Дорогая Ванда, меня давно уже не удивляет ничего из того, что связано с тобой, – засмеялась Шелли.
– Раз так, иду на дело.
– Если потребуется подкрепление, зови.
Я оказалась на месте действия как раз в тот момент, когда очередной малыш испуганно пятился от Санта-Пьянуса. За ним спешила возмущенная мать. Больше никого в обозримом пространстве не наблюдалось. Подойдя к трону Чарли, на котором теперь восседал этот никчемный тип, я оперлась о подлокотники, заключив его в клетку из своих рук. Это вызвало у Лайла приступ пьяного веселья.
– Я знал, деточка, что ты не устоишь перед старым Сантой.
От него разило, оказывается, не только выпивкой, но и всем фаст-фудом, проглоченным за последние дни. Очевидно, чистить зубы было у него не в обычае. Пришлось сделать над собой усилие, чтобы не отшатнуться.
– Слушай, ты, жалкая ничтожная куча коровьего дерьма, я пришла не рассусоливать, а по делу. Если сейчас же, на этом самом месте, ты передашь мне все права на Рождественский уголок Чарли Дента и уберешься с глаз долой, получишь шесть штук.
– Шесть, ха! – У этого болвана хватило наглости упрямо выпятить подбородок под накладной бородой. – Этот хлам стоит все семь.
– Семь тебе никто не даст, понял? Или шесть, или оставайся при своих. Черт возьми, это же сумасшедшая сумма! Только представь, из скольких баров тебя вышибут, пока ты все потратишь.
Мутноватые глаза Санта-Пьянуса забегали по сторонам. Не то он хотел убедиться, что рядом нет посторонних ушей, не то высматривал путь к спасению – не важно, спасение ему не светило до тех пор, пока я не получу свое. В конце концов он смачно рыгнул мне в лицо, так что с трудом удалось удержать рвотный спазм.
– А когда я получу эти шесть штук? Надо бы поскорее.
– Будет тебе поскорее. Как только у меня в руках окажется подписанный договор, деньги будут твои. Решай!
Не прошло и двадцати минут, как Лайл выскочил из магазина с чеком на мои честно заработанные шесть тысяч долларов, а я украсила себя всеми атрибутами Санта-Клауса, начиная от окладистой бороды и усов и кончая одеждой, которая была мне явно не по размеру. Что ж, по крайней мере теперь мы составляли гармоничную пару с феей по имени Мэри Энн.
– Ты целый день изображала Санта-Клауса? – полюбопытствовала Кейси.
Я вернулась домой где-то около половины десятого, буквально падая с ног. Безразличная к окружающему, спешно открыла купленную по дороге бутылку вина и даже не замечала Кейси, пока та не заговорила.
– По мере сил, – хмыкнула я. – А ты откуда знаешь?
– Мама сказала, когда я спросила, почему ты не выходишь к обеду. – Некоторое время она строчила что-то карандашом в блокноте, потом с недовольной гримаской стерла все ластиком. – Ну и как? Тебе понравилось бытьСантой?
– Да в общем, ничего себе занятие, только в одиночку я не управляюсь. Похоже, придется нанять еще троих… да, а еще побольше эльфов и фей. И надо срочно что-то делать со снимками.
– А что с ними не так?
– Да все! Стареньким полудохлым «Полароидом» много не наснимаешь. Все время застревает, хоть убейся. Может, ты его подвинтишь?
– Могу, конечно, но какой в этом прок? – произнесла Кейси с видом умудренного опытом профессионала. – Советую купить цифровую камеру со встроенным компом. Вот тогда будут снимки так снимки. Эти штуки такое могут!..
– Например? – против воли заинтересовалась я.
– Ну, например… – Она призадумалась. – Например, любой фриз по краю, размытый фон, ну и прочее. Знаешь, как это круто!
– Ах фриз. – Я кивнула с умным видом, хотя понятия не имела, о чем речь. – Раз ты так хорошо разбираешься, посоветуй что-нибудь.
– Само собой. Самая крутая штука на сегодня – пауэрбук, из них и выбирай, лучше всего красный. А что, у тебя правда в голове музыка?
– Это тебе тоже мама сказала?
– Нет, Алекс. Он случайно слышал ваш разговор.
– Да, у меня в голове музыка, – признала я со вздохом.
– Какая?
– Да я и сама точно не знаю. У тебя когда-нибудь кончаются вопросы?
– Напой ее мне!
– Тебе-то зачем?
– Может, я ее узнаю.
– Вряд ли. Это же не из репертуара Джастина Тимберлейка.
Я потрепала Кейси по руке, она ответила тем же, отлично спародировав мою снисходительную «взрослую» манеру. Эта девочка все больше мне нравилась.
– Алекс что-то говорил о том, что это классическая музыка… в смысле, что тебе так кажется. В классике я тоже разбираюсь.
– Да? – Я наградила ее насмешливым взглядом. – Тогда назови двух композиторов. Бетховен, Бах и Моцарт не в счет.
– Рахманинов, Берлиоз, Гендель, Чайковский. Хватит или еще?
С минуту я в изумлении таращила глаза, потом решила, что терять мне, в сущности, нечего, зато есть шанс сократить число наклеек на стене, и напела Кейси проклятый отрывок (разумеется, в меру своих способностей – не скажу, что мне на ухо медведь наступил, однако караоке я все же стараюсь избегать).
– Мне это ничего не говорит, – честно призналась девочка.
– Да я не очень-то и надеялась. Ну что, конец допросу?
– Нет еще. Можно мне записаться феей?
– К сожалению, нет. Вроде бы есть закон, который запрещает оплачиваемую деятельность до определенного возраста.
– А можно мне вина?
– Нет, и тут уж никаких сожалений! Закон на этот счет существует точно. Кстати, а где твоя мама?
– Отмокает в ванне. – Девочка вернулась к своему блокноту и рассеянно добавила: – И попутно плачет.
– Что?! С чего вдруг? Что-то случилось? – Я отставила стакан, все больше паникуя. – Где Алекс?!
– Ничего не случилось, и с Алексом все в полном порядке. Он сегодня у папы.
Кейси окинула меня оценивающим взглядом, очевидно, решая, достойна ли я посвящения в их страшные семейные тайны. Я представила, как в голове у нее крутятся пресловутые шарики и ролики. Наконец решение было принято в мою пользу, и девочка придвинулась ближе.
– Это уже традиция, – зашептала она. – Когда папа приходит забирать к себе того, чья очередь, мама запирается в ванной и плачет. Она думает, что мы об этом не знаем.
Дети радостно приветствовали меня. В ответ я пробурчала что-то невразумительное – утро никогда не было моим любимым временем суток.
Элизабет водрузила на стол миску блинчиков, и дети набросились на них так, словно не ели целую неделю. Детей было двое. Старший, Алекс, угловатый подросток лет пятнадцати, судя по надписям на кроссовках, майке, куртке и даже рюкзачке, явно предпочитал всему остальному «Найк». Он больше помалкивал, погруженный в какие-то свои мысли. Кейси, эдакая Дюймовочка лет двенадцати, с копной темных волос и поразительно яркими голубыми глазами, наоборот, тараторила не переставая.
– Мне очень нравится Джастин Тимберлейк! А тебе, Ванда?
Элизабет, благослови ее Господь, наконец налила мне крепкого кофе.
– Оставь Ванду в покое, Кейси, мы же с тобой договаривались. Она не привыкла так рано вставать.
– К тому же с моей стороны было бы бестактным признаваться в любви к Джастину Тимберлейку, – заметила я, когда кофеин несколько разогнал туман в моей голове.
– Почему это? – удивилась Кейси.
Я оттянула свою футболку, на которой Джордж Майкл сиял поблекшей, местами потрескавшейся от стирок и утюга улыбкой.
– Видишь? Так что пусть он остается в блаженном неведении.
– Он тоже ничего, – снисходительно признала девочка. – По крайней мере внешне.
– Хватит болтать, Кейси! – прикрикнула Элизабет. – Ешьте быстрее, а то опоздаете на автобус. У меня нет времени развозить вас по школам.
Проглотив завтрак, дети по очереди чмокнули мать и наперегонки понеслись к выходу. С невольной улыбкой проводив их взглядом, я повернулась к Элизабет, которой наконец удалось сесть.
– Из рюкзачка Кейси в самом деле торчал паяльник, или мне померещилось?
– Это ее внеклассный проект. Между прочим, сама выбирала. Скоро будет сдавать. Она же у меня вундеркинд с техническим складом ума. Уже починила наш музыкальный центр и мою электрическую зубную щетку, наладила часовой механизм в кофеварке. Боюсь, не пошла бы в автомеханики.
Я понимающе кивнула, припомнив страхи своей мамы. Наверняка ей казалось, что все надежды на мое будущее с ревом и воем уносятся вдаль на мотоцикле Джорджа. Между прочим, так оно и вышло.
– У тебя сегодня напряженный день? – спросила я, чтобы перевести мысли Элизабет в безопасное русло.
– Пожалуй, что так. Наведаюсь на радиостудию.
– Зачем? – удивилась я.
– А вот зачем. – Она склонилась ко мне и понизила голос, как если бы делилась секретом. – Я не хотела говорить об этом заранее… ну, ты понимаешь, чтобы не сглазить, но, похоже, мне светит постоянное время! Передача типа «Радиодоктор: вопросы и ответы».
Элизабет рассмеялась, и в ее смехе не было и тени иронии, зато хватало радости и гордости. Я вдруг сообразила, что за все утро она ни разу не вставила в разговор грубое словцо. Занятая собой, я не заметила в ней столь разительной перемены.
– Да ну? – сказала я, чтобы что-то сказать, и снова ощутила укол ревности, на этот раз к успеху.
Удача явно поворачивалась к Элизабет лицом, в то время как мне светила лишь целая стена желтых квадратиков – море задач, которые еще предстояло выполнить. «Это нечестно! Нечестно!» Обиженный ребенок в моей душе залился горькими слезами.
– Все началось неделю назад, когда я наконец перестала кормить пациентов цитатами и начала высказывать собственное мнение. Ты не представляешь, какое это облегчение!
Ну правильно, буквально все у нее идет на лад.
– И что, они это терпят? Не разбежались?
– Кто как. От двоих я сама не чаяла избавиться, так что все к лучшему. Зато одна пациентка расхвалила меня своей подруге, которая, между прочим, как раз и работает на радиостудии, в программе «Обо всем понемногу». Сегодня у нас с ней встреча, насчет времени в эфире и прочего.
– Обалдеть! – прокомментировала я, терзая свои блинчики и мысленно умоляя обиженного ребенка повзрослеть хотя бы до старшей детсадовской группы. – Страшно рада за тебя.
Хотелось верить, что это прозвучало не слишком фальшиво, потому что в глубине души (где-то очень глубоко) я в самом деле желала Элизабет успеха в делах. К сожалению, подавляющую часть моего «я» составляли обиженный ребенок и никудышный друг.
– Между прочим, это твоя заслуга, – вдруг сказала она.
– Что за глупости!
– Нет, в самом деле. Не то чтобы ты меня чему-то научила, но столкнула с места, на котором я слишком долго топталась. За что тебе большое спасибо.
Мы улыбнулись друг другу. В целом это был приятный момент, однако было в нем и нечто настораживающее. Наша дружба была дружбой двух неудачниц, она проклюнулась и выросла на благодатной почве сходства наших судеб и с обеих сторон питалась злобой и ожесточением. Перемены в Элизабет вполне могли эту дружбу подкосить.
– Всегда пожалуйста, – сказала я небрежно. – Может, взамен немного психоанализа? К примеру, почему у меня в голове играет музыка?
Элизабет долго молчала, прежде чем ответить.
– Обещай мне кое-что, Ванда. – Избегая моего взгляда, она начала убирать со стола. – Если я все же получу эфирное время в программе «Обо всем понемногу», обещай, что ты не будешь звонить с этой лабудой, ладно?
Она вдруг повернулась от раковины и расхохоталась. Я тоже. Возможно, нашей дружбе все-таки суждено было устоять.
Поскольку работа уже была мне обещана, оставалось только сесть в машину и отправиться по знакомому адресу. Для начала предстояло своего рода дежурное удовольствие: бесплатный «мокко гранде» и беседа с Джо Бонсом. Единственная тонкость заключалась в том, чтобы принять сделанное из милости предложение, не поступившись собственным достоинством. Мне предстояло убедить нанимателя, что больше он заинтересован во мне, чем я в нем.
К счастью, проблема решилась сама собой.
Стоило мне выйти из кофейни, как раздался радостный возглас: «Ванда!» – и из-за прилавка неуклюже выбралась Шелли, уже изрядно округлившаяся, окутанная аурой предвкушения материнства.
Есть женщины, которые обожают быть беременными, и Шелли одна из них. У меня, к примеру, при одном взгляде на эти раздавшиеся тела начинаются боли в пояснице. Если бы можно было покупать детей готовыми, я была бы в очереди первой.
– Боне сказал, что ты заходила. Я так жалела, что нам не удалось поболтать!
Шелли стиснула меня в объятиях, и хотя обычно я всеми силами избегаю столь тесного контакта, пришлось подчиниться – бесполезно качать права, когда имеешь дело с представителями семейства Бонсов. Оставалось только спасать свой «мокко гранде».
– Я тоже жалела, – сказала я не кривя душой. – Признавайся, давно тебя обрюхатили?
– Просто ужас, чего ты набралась от деда! – засмеялась Шелли.
– Кстати, где этот старый брюзга? У меня к нему дельце.
– У своего терапевта, испытывает новый бедренный протез.
– Протез? – испугалась я.
– Да все в порядке с ним, не волнуйся. Протез в наше время – дело житейское. Я, правда, немного беспокоюсь за доктора.
– Да уж, Боне может вывести из себя и святого. Можно, я тут поболтаюсь, пока он не вернется?
– Болтайся сколько хочешь, но при условии, что сделаешь хоть самую завалящую покупку.
Мы разошлись: Шелли вернулась за прилавок, а я направилась к стенду с литературой типа «Помоги себе сам». Просмотрела, не обнаружила ничего на предмет наклеек с надписями и стала просто слоняться по магазину, вытаскивая книжку то тут, то там, а больше просто разглядывая названия. Центральный застекленный стенд содержал старинные и особо ценные издания. Наткнувшись взглядом на «Анну Каренину» из первого выпуска на английском, я задержалась и стояла, глядя на книгу, пока в воспоминания не вторглась музыка – рождественская и вполне реальная. Она напомнила мне о музыкальном уголке «Одобрено лично Санта-Клаусом», заставив улыбнуться.
Уголок я открыла для себя в прошлом году, вот так же блуждая по магазину. Заправлял там некто по имени Чарли Дент, ни много ни мало фронтовой друг Бонса. Даже я, с теперешним недомерком вместо сердца, вынуждена была признать, какой он грандиозный организатор. На Рождество это бывал целый сказочный мир со своим театром марионеток и миниатюрным поездом для детишек, а обслуживала все это молодежь в костюмах эльфов и фей – студенты, которым не удалось подыскать на рождественские каникулы более денежную работу.
Сам Чарли, конечно же, представлял Санта-Клауса и делал это на совесть. Он был просто создан для этой роли: со своими собственными, а не накладными белоснежными усами и бородой и воистину безграничным терпением. Да что там говорить, даже когда я уселась ему на колени и пожелала на Рождество свеженький труп бывшего мужа в подарочной упаковке, он не протестовал, просто со смехом пообещал, что приложит все усилия. Понятно, что Чарли мне понравился, и теперь я предвкушала, как снова что-нибудь отмочу.
Однако, повернув за угол, я буквально приросла к месту: ни театра, ни поезда. Из обслуги только одна девчонка, сомнительная фея в зеленой тунике размера на три больше, чем нужно. Она снимала «Полароидом» единственных посетителей обедневшего Рождественского уголка, девочку с мамой. На законном месте Чарли торчал некондиционный Санта – заметно моложе, но и заметно толще, чем Чарли, с похожей на поднос лысиной, выставленной напоказ, так как шапку он комкал в руках, пытаясь в чем-то убедить девочку.
Я подошла ближе.
– Иди ко мне, моя милая, – услышала я улещивания Санты.
Девочка в ответ испуганно жалась к матери. Ее трудно было винить: даже на приличном расстоянии от Сайты разило дешевой выпивкой. Я сразу окрестила его Санта-Пьянусом.
– Ну же, деточка! – Он вдруг рассердился и топнул ногой. – Долго прикажешь с тобой валандаться? Иди сюда, скажи Санте свое желание и можешь мотать к своей мамочке.
Ну и ну! Я невольно подобралась для атаки, хотя происходящее не касалось меня лично. Мать девочки, конечно же, и без меня выдаст ему по первое число. В самом деле, женщина вспыхнула от возмущения. Однако до разноса дело не дошло – девочка высвободила руку, собираясь направиться к Санта-Пьянусу. Заплатив сомнительной фее за снимки, наверняка оставлявшие желать много лучшего, женщина поспешила увести дочь. Только тут заметив меня, Санта-Пьянус расплылся в щербатой улыбке:
– Хочешь посидеть у меня на коленях, деточка?
– Перебьешься, урод! – рявкнула я, резко повернулась и зашагала к прилавку Шелли. – В чем дело? – без предисловий спросила я, поманив ее за пределы слышимости покупателей. – Куда подевался ваш фирменный Санта и все остальное? И что за обалдуй занимает его место?
– Вот именно что обалдуй, – согласилась Шелли со вздохом. – Мне не хочется с ним связываться – сама понимаешь, положение обязывает, – она провела ладонью по холму живота, – но как только вернется Боне, этот тип вылетит с треском.
– Да, но где же все-таки Чарли?
– Чарли Дентумер, Ванда. В июне. – Безмятежное лицо Шелли омрачилось. – Разве Боне тебе не говорил?
Я расстроилась, но не слишком удивилась. Санта-Клаус умер. Это хорошо укладывалось в общую картину беспросветного года.
– А обалдуя зовут Лайл, Чарли приходился ему дядей. Как единственный родственник покойного, Лайл унаследовал все его имущество.
– Его надо гнать в три шеи! – в сердцах высказалась я. – Никакого толку, только детей пугает.
– Знаю, знаю, – согласно кивнула Шелли. – Уголок открылся только сегодня, и сама видишь, в каком виде. Я, знаешь ли, купилась на музыку и не зашла сразу проверить, когда же зашла и увидела, Бонса уже не было. А с таким животом меня и калачом не заманишь к этому уроду!
– Послушай, а почему он вообще там торчит? Ведь уголок открывался только после Дня благодарения.
– Лайл вызвался начать раньше, и мне это показалось хорошей идеей, но теперь-то я вижу, что ему просто не хватает на выпивку!
Шелли выкрикнула это в полный голос, глядя на угол, из-за которого слышалась музыка. Никакой реакции не последовало.
– Значит, теперь все это принадлежит ему?
– Площадь он не арендует, так что мы не обязаны держать его здесь. Или выкупим реквизит, или вытолкаем Лайла в три шеи с ним вместе.
Хм… В голове у меня с натугой завертелись какие-то порядком заржавевшие колесики.
– А сколько может стоить реквизит?
– Точно не скажу, – задумчиво ответила Шелли, – но где-то в районе семи штук.
– Семи штук? – повторила я в изумлении. – Да ты что!
– Ну конечно! Костюмы, поезд, солидное фотографическое оборудование, и не забывай про театр марионеток.
– А где все это сейчас?
– В подвале, потому что Лайл не хочет шевелить своей ленивой задницей! – Это опять было выкрикнуто с расчетом на уши Лайла, но ответа снова не последовало. Шелли со вздохом понизила голос: – К тому же следует учесть возможную прибыль, а она в урожайный год довольно высока.
– Правда? Я думала, там ничего не наскребешь.
– Отчего же, очень даже. А почему тебя это так занимает?
– Скажи, ты бы очень удивилась, если бы узнала, что у меня в банке на черный день отложено несколько тысяч долларов?
– Дорогая Ванда, меня давно уже не удивляет ничего из того, что связано с тобой, – засмеялась Шелли.
– Раз так, иду на дело.
– Если потребуется подкрепление, зови.
Я оказалась на месте действия как раз в тот момент, когда очередной малыш испуганно пятился от Санта-Пьянуса. За ним спешила возмущенная мать. Больше никого в обозримом пространстве не наблюдалось. Подойдя к трону Чарли, на котором теперь восседал этот никчемный тип, я оперлась о подлокотники, заключив его в клетку из своих рук. Это вызвало у Лайла приступ пьяного веселья.
– Я знал, деточка, что ты не устоишь перед старым Сантой.
От него разило, оказывается, не только выпивкой, но и всем фаст-фудом, проглоченным за последние дни. Очевидно, чистить зубы было у него не в обычае. Пришлось сделать над собой усилие, чтобы не отшатнуться.
– Слушай, ты, жалкая ничтожная куча коровьего дерьма, я пришла не рассусоливать, а по делу. Если сейчас же, на этом самом месте, ты передашь мне все права на Рождественский уголок Чарли Дента и уберешься с глаз долой, получишь шесть штук.
– Шесть, ха! – У этого болвана хватило наглости упрямо выпятить подбородок под накладной бородой. – Этот хлам стоит все семь.
– Семь тебе никто не даст, понял? Или шесть, или оставайся при своих. Черт возьми, это же сумасшедшая сумма! Только представь, из скольких баров тебя вышибут, пока ты все потратишь.
Мутноватые глаза Санта-Пьянуса забегали по сторонам. Не то он хотел убедиться, что рядом нет посторонних ушей, не то высматривал путь к спасению – не важно, спасение ему не светило до тех пор, пока я не получу свое. В конце концов он смачно рыгнул мне в лицо, так что с трудом удалось удержать рвотный спазм.
– А когда я получу эти шесть штук? Надо бы поскорее.
– Будет тебе поскорее. Как только у меня в руках окажется подписанный договор, деньги будут твои. Решай!
Не прошло и двадцати минут, как Лайл выскочил из магазина с чеком на мои честно заработанные шесть тысяч долларов, а я украсила себя всеми атрибутами Санта-Клауса, начиная от окладистой бороды и усов и кончая одеждой, которая была мне явно не по размеру. Что ж, по крайней мере теперь мы составляли гармоничную пару с феей по имени Мэри Энн.
– Ты целый день изображала Санта-Клауса? – полюбопытствовала Кейси.
Я вернулась домой где-то около половины десятого, буквально падая с ног. Безразличная к окружающему, спешно открыла купленную по дороге бутылку вина и даже не замечала Кейси, пока та не заговорила.
– По мере сил, – хмыкнула я. – А ты откуда знаешь?
– Мама сказала, когда я спросила, почему ты не выходишь к обеду. – Некоторое время она строчила что-то карандашом в блокноте, потом с недовольной гримаской стерла все ластиком. – Ну и как? Тебе понравилось бытьСантой?
– Да в общем, ничего себе занятие, только в одиночку я не управляюсь. Похоже, придется нанять еще троих… да, а еще побольше эльфов и фей. И надо срочно что-то делать со снимками.
– А что с ними не так?
– Да все! Стареньким полудохлым «Полароидом» много не наснимаешь. Все время застревает, хоть убейся. Может, ты его подвинтишь?
– Могу, конечно, но какой в этом прок? – произнесла Кейси с видом умудренного опытом профессионала. – Советую купить цифровую камеру со встроенным компом. Вот тогда будут снимки так снимки. Эти штуки такое могут!..
– Например? – против воли заинтересовалась я.
– Ну, например… – Она призадумалась. – Например, любой фриз по краю, размытый фон, ну и прочее. Знаешь, как это круто!
– Ах фриз. – Я кивнула с умным видом, хотя понятия не имела, о чем речь. – Раз ты так хорошо разбираешься, посоветуй что-нибудь.
– Само собой. Самая крутая штука на сегодня – пауэрбук, из них и выбирай, лучше всего красный. А что, у тебя правда в голове музыка?
– Это тебе тоже мама сказала?
– Нет, Алекс. Он случайно слышал ваш разговор.
– Да, у меня в голове музыка, – признала я со вздохом.
– Какая?
– Да я и сама точно не знаю. У тебя когда-нибудь кончаются вопросы?
– Напой ее мне!
– Тебе-то зачем?
– Может, я ее узнаю.
– Вряд ли. Это же не из репертуара Джастина Тимберлейка.
Я потрепала Кейси по руке, она ответила тем же, отлично спародировав мою снисходительную «взрослую» манеру. Эта девочка все больше мне нравилась.
– Алекс что-то говорил о том, что это классическая музыка… в смысле, что тебе так кажется. В классике я тоже разбираюсь.
– Да? – Я наградила ее насмешливым взглядом. – Тогда назови двух композиторов. Бетховен, Бах и Моцарт не в счет.
– Рахманинов, Берлиоз, Гендель, Чайковский. Хватит или еще?
С минуту я в изумлении таращила глаза, потом решила, что терять мне, в сущности, нечего, зато есть шанс сократить число наклеек на стене, и напела Кейси проклятый отрывок (разумеется, в меру своих способностей – не скажу, что мне на ухо медведь наступил, однако караоке я все же стараюсь избегать).
– Мне это ничего не говорит, – честно призналась девочка.
– Да я не очень-то и надеялась. Ну что, конец допросу?
– Нет еще. Можно мне записаться феей?
– К сожалению, нет. Вроде бы есть закон, который запрещает оплачиваемую деятельность до определенного возраста.
– А можно мне вина?
– Нет, и тут уж никаких сожалений! Закон на этот счет существует точно. Кстати, а где твоя мама?
– Отмокает в ванне. – Девочка вернулась к своему блокноту и рассеянно добавила: – И попутно плачет.
– Что?! С чего вдруг? Что-то случилось? – Я отставила стакан, все больше паникуя. – Где Алекс?!
– Ничего не случилось, и с Алексом все в полном порядке. Он сегодня у папы.
Кейси окинула меня оценивающим взглядом, очевидно, решая, достойна ли я посвящения в их страшные семейные тайны. Я представила, как в голове у нее крутятся пресловутые шарики и ролики. Наконец решение было принято в мою пользу, и девочка придвинулась ближе.
– Это уже традиция, – зашептала она. – Когда папа приходит забирать к себе того, чья очередь, мама запирается в ванной и плачет. Она думает, что мы об этом не знаем.