Я сидела на барной стойке в кухне Уолтера, с его телефоном возле уха, принимая со своего домашнего оставленные сообщения – между прочим, их оказалась ровным счетом дюжина. Два из них, правда, были по делу: одно от миссис Форини, консьержки, которая согласилась забирать для меня корреспонденцию и вообще поглядывать, не происходит ли чего подозрительного; второе от Дженнифер из «Хейстингс дейли репортер», насчет того, что мне компенсировали ущерб, вернув на счет уплаченную за объявление сумму. Это несколько примиряло с остальными десятью посланиями болванов, которым, как видно, было совсем уж нечем заняться.
«Приветик! Это… хи-хи, хи-хи, хи-хи-хи… это наверняка просто розыгрыш, но я все равно решила позвонить. Розыгрыш, ведь правда? Ну да, что же еще! Хи-хи, хи-хи-хи! Но все равно, вот она я, Александра. Если хочешь, позвони».
Я чуть было не обратилась к небесам насчет того, что готова поменять эту лавину идиотизма на непрерывную музыку в голове, но вовремя опомнилась. Недаром говорят: «Будьте осторожны с желаниями, они могут исполниться». Отшвырнув блокнот, в который предполагалось записывать потенциально любопытные номера, я хотела уже зашвырнуть куда подальше и телефон, но вспомнила, что он не мой, а Уолтера, и со вздохом вернулась к сообщениям.
«Алло, говорит Элизабет. Должна сказать, что я… мм… словом, я заинтригована вашим объявлением. Хотелось бы знать, что заставляет людей помещать подобное. Ведь это же магнит для дураков! Уверена, на вас уже вывалили тонну всякой бессмысленной всячины». Смех. «Вы, конечно, думаете, что я и сама дура, раз уж звоню. Вообще-то я психоаналитик, но одно другому не мешает». Вздох. «Мой монолог, по-моему, быстро катится к такой-то матери, но дело сделано, я на связи, так почему хотя бы не попробовать? Если вы решили, что со мной ничего не поймаешь, учтите, я не в обиде (ведь и правда, это нездорово – навязываться человеку совсем незнакомому). Но, так-растак, все-таки позвоните, если придет охота и если не собираетесь уговаривать меня что-то купить».
Я спрыгнула со стойки и полезла под стол, куда улетел отброшенный блокнот. Этот номер стоил того, чтобы его записать. Потом я прослушала сообщение еще раз, и еще, пытаясь разобраться, в самом ли деле оно такое, как мне показалось, то есть потенциально любопытное. Оно было таковым. Элизабет стоила звонка. Не только по той причине, что успела вставить в короткий монолог пару нехороших выражений, хотя и это уже заслуживало всяческих похвал. Просто роскошно, что она заподозрила во мне ловкого агента по продаже – ведь я и сама усмотрела бы в таком объявлении попытку ловли «на живца». Но главное, она была психоаналитиком, и хотя при обычных обстоятельствах я сторонюсь этой ненасытной братии, согласитесь, глупо отмахиваться от той же возможности, когда она даровая.
Не то чтобы я нуждалась в услугах психоаналитика. Разумеется, нет. Но у меня была уйма времени, которое требовалось чем-то заполнить.
Сказано – сделано: я набрала записанный номер. Трубку сняли после четырех долгих гудков.
– Алло, – сказал женский голос.
– Привет! Это Ванда, – бодро представилась я. – Мне нужна Элизабет. Надеюсь, она хотя бы где-то поблизости.
– Это она и есть.
«Это она и есть». Оригинальная манера изложения. Такая мобилизует. Я невольно расправила плечи.
– А я Ванда.
Наступила короткая пауза, в которой мне почудилось едва слышное «хм».
– Прошу прощения, но кто такая Ванда?
– Ванда из объявления в «Хейстингс дейли репортер». Вы как будто мне звонили… или я ошибаюсь?
Собственный жалобный, неуверенный тон заставил меня содрогнуться от стыда. Во что я превратилась! Я, у которой в школе было полным-полно подружек. Которая в колледже была на короткой ноге чуть ли не с каждым. Докатилась до того, что рада-радешенька пообщаться со священником или психоаналитиком!
– Ах та Ванда! – засмеялись в трубке, и мне стало немного легче. – Которая требует ответа.
– Она самая, – подтвердила я мрачно, потому что бодрость перед лицом такой нелепости была уж абсолютно ни к чему. – Вы правы, объявление было ужасной ошибкой.
– Вы не должны так думать, – сказала Элизабет (тон ее разительно изменился, превратившись из дружелюбного в приторно-сладкий, с заметной ноткой снисходительного сочувствия). – Если, помещая его, вы надеялись выразить свои скрытые устремления и, так сказать, свои глубочайшие чувства…
– Какие, к черту, устремления! – грубо перебила я, чтобы поскорее прервать затруднительный момент. – Это ошибка не в переносном, а в буквальном смысле. Газетчики сваляли дурака. Объявление было адресовано конкретной особе и… в общем, это все не важно!
– Ах так. – Послышался вздох откровенного облегчения. – Вот дерьмо-то! Ради Бога, извините, что начала перед вами вот так распинаться. Есть у меня такая дурная привычка.
– Какая именно?
– Заранее смотреть на людей сверху вниз. Терпеть себя за это не могу, но снова и снова так поступаю. Это, знаете ли, сильнее меня – просто вторая натура. Когда пациент делает паузу, это обычно означает, что моя очередь говорить и нужно быстренько прийти к блестящему заключению, но мои заключения все исходят из предпосылки, что людям надо поменьше ныть и побольше заниматься делом. Короче, я начинаю не говорить, а вещать, сыплю готовыми цитатами из учебника.
– Какой ужас! – искренне посочувствовала я. – По-моему, вам нужно в корне менять подход.
– Согласна на любой, который позволит быть дома ко времени возвращения детей из школы. Предлагайте – беру не глядя! А пациенты, я уверена, будут вам только благодарны. – Элизабет засмеялась. Это был открытый, искренний смех, который сразу пришелся мне по душе.
– Пожалуй, я вас разочарую. Не только не предложу ничего такого, что сэкономит время, а, наоборот, отниму его у вас. Хотелось бы кое-что обсудить.
– Понимаю. – Приторно-сладкий тон снова пришел на смену простому человеческому дружелюбию. – Какой разговор! Конечно, вы можете поделиться своими проблемами. В конце концов, инициатива исходила от меня.
– Знаете что? Я постараюсь не искажать истину, а вы постарайтесь не снисходить до моих проблем, а просто слушать. А потом честно скажете, что вы об этом думаете, а я в ответ выскажу свое мнение о вашем диагнозе. Если решите, что я спятила, так и говорите. Если я решу, что ваш подход – дерьмо, тоже не стану скрывать. Договорились?
– Слово «спятила» кажется мне чересчур… – начала Элизабет.
– Дерьмо! – отрезала я.
– Возможно, поэтому большинство пациентов подолгу у меня не задерживаются, – задумчиво заметила она.
– Возможно.
– Вот дерьмо-то! – Она снова засмеялась, и приторная сладость исчезла из ее голоса. – Так что у вас за проблемы?
– Это сложный вопрос. Куда сложнее, чем вам кажется. Я тут на днях смотрела телевизор и попала на репортаж о ловле крабов на Аляске.
– Это когда целая шхуна затонула вместе с рыбаками?
Послышался приглушенный стук ножа по разделочной доске. Отличная идея. Я открыла холодильник и устроила ревизию содержимого.
– Дело в том, что мой бывший муж в последнее время обретается на Аляске и как раз недавно остался без работы. На этом… мм… крабопромысле ведь все время требуются рабочие руки, верно? Пока смотрела, я все мечтала: хорошо бы он нанялся на ту шхуну незадолго до того, как она пошла ко дну.
Приглушенный стук прекратился. Я представила себе, как Элизабет шарахнулась от разделочной доски.
– Это плохо говорит обо мне, да? – прямо спросила я, вываливая на стол молодую морковь.
– Я ничего на это не скажу. – Стук возобновился.
– Почему?
– Потому что есть большая разница между тем, что я должна сказать, и тем, что на самом деле думаю.
– В самом деле большая?
– Огромная. Я должна бы сказать, что нет смысла четко делить что бы то ни было на хорошее и плохое. Затем спросить, какие ощущения у вас самой вызывают мечты о том, чтобы ваш бывший муж отправился ко дну.
– Роскошные, мать его так!
– Вот ведь дерьмо-то! – Очевидно, это было любимое присловье Элизабет, и на сей раз оно было круто замешано на укоризне пополам с одобрением. – Вы только посмотрите на меня. Столько денег выбросить на образование, а за что ни схватись, кроме как «вот дерьмо», и сказать-то нечего.
Ревизия в шкафчиках вознаградила меня деревянным вазоном, полным орехов. Я захватила полную горсть.
– А второй вариант?
– Что, простите?
– Пока я знаю только то, что вы должны были бы мне сказать, но понятия не имею о том, что вы на самом деле думаете. Что я – воплощение зла?
– Нет. Что за ерунда! – Я представила, как Элизабет отмахивается рукой с зажатым в ней ножом. – Я думаю, что человеку свойственно желать зла недругу или обидчику. Мы все этим занимаемся время от времени. Когда этим дело и ограничивается, все в порядке. К чему я веду? Если вы не устраивали бывшего мужа на шхуну, зная, что она вскоре пойдет ко дну, тут и говорить не о чем. Представили себе, насладились – и хватит, займитесь другим делом.
Ух ты! У меня даже нож из рук выпал.
– Вы в самом деле так думаете?
– В самом деле.
Мне пришло в голову, что я могу к ней привязаться, к этой Элизабет.
– Знаете, второй вариант нравится мне больше.
– Что, правда? – Она так удивилась, что снова перестала стучать ножом.
– Моральный удар под ложечку действует отрезвляюще. Спросите любого киношного психолога.
– Конечно, если он не мать-одиночка с висящим над ее головой судебным преследованием.
На заднем плане что-то весело прокричал детский голос. Элизабет невнятно ответила, послышалось смачное чмоканье. Не поставить ли точку на своих откровениях? Но черт возьми, когда еще выпадет шанс!
– А что вы скажете о несуществующей музыке?
– То есть?
Я подавила зарождающийся в груди тяжелый вздох. Элизабет не понравилось слово «спятила», но рано или поздно придется воспользоваться если не им самим, то более мягким синонимом.
– У меня в голове то и дело возникает обрывок мелодии. Днем это тоже бывает, а уж ночью, когда пытаюсь уснуть, без этого просто не обходится. Понятное дело, что, кроме меня, никто этой музыки не слышит. Ну что? Спятила я или как?
Молчание, буквально пропитанное коротеньким словом «да». Потом:
– Совсем не обязательно. Это может быть отзвуками работы вашего подсознания.
– Дерьмо, – сказала я устало.
– Нет, я серьезно.
– Я тоже. Это последствия черепно-мозговой травмы. По-моему, трудно не усмотреть связи. Или с точки зрения психоанализа это всего лишь совпадение?
– У кого-то совпадения случаются сплошь и рядом, кто-то вообще не знает, что это такое. Все зависит от того, насколько они часты в вашей жизни.
– Дерьмо!
– Нет, серьезно.
– Ну хорошо, допустим, это подсознание. Очевидно, все зависит от того, имеет ли подсознание дар речи. Получается, что мое имеет. Тогда какого же дьявола оно так долго держало язык за зубами? Почему мне пришлось разбить голову об пол, чтобы оно соизволило заговорить?
– Мне-то откуда знать? Это же ваше подсознание, не мое.
Я решила, что нет смысла дальше муссировать эту тему.
– А что вы там говорили насчет судебного преследования?
– Так его растак! – Элизабет понизила голос. – На сей раз все зависит от того, располагаете ли временем вы.
– Послушай, ты адвокат по каким делам?
Уолтер уже украсил вешалку своим элегантным плащом и как раз пытался ослабить узел галстука, когда я появилась из кухни в носках, оскальзываясь на хорошо натертом паркете, в самой бесформенной своей майке, о которую уже неоднократно успела вытереть руки.
– По гражданским, – рассеянно откликнулся он и вытянул шею в сторону кухни. – Это оттуда идет такая вонь?
– Оттуда, – признала я кротко. – Поэтому на ужин будет пицца из «заказов на дом».
– Что ты натворила?
– Ты забываешь, что я из категории жертв, а не злодеев. Жертва обстоятельств. А речь идет о моей подруге по имени Элизабет. А! Тебя интересует, что я натворила на кухне?
Уолтер отступил и принялся буравить меня взглядом.
– Сколько выпила?
– Ни глотка! – вознегодовала я. – Дело, знаешь ли, в благих намерениях. Просматривая кулинарные сайты, я нашла роскошный рецепт «Курица с луком-пореем, обжаренным до золотистого цвета». К сожалению, я не знала, что для таких блюд берется только белая часть этого самого лука-порея, поэтому изрезала все до самых кончиков листьев. Фу, ну и гадость! Но я уже все отчистила, включила вытяжку, так что скоро будет порядок и…
– Ванда! – Уолтер со смехом встряхнул меня за плечи. – Ты хоть дух переводи, когда отчитываешься.
– Уф-ф! Перевела. Я бы не взялась за этот треклятый рецепт, но, знаешь ли, торчать тут совсем одной, со всеми этими мыслями насчет Джорджа… надо же чем-то снимать нервное напряжение!
Брякнув это, я прикусила язык. Поздно – Уолтер был не из тех, кто пропускает что-то мимо ушей. С тем же успехом я могла прямо предложить хороший способ снятия нервного напряжения. Его руки отдернулись, я сделала шаг назад. Мы были ничуть не лучше угловатых подростков, что обмениваются первыми робкими прикосновениями в углу за школьной столовой. Как будто нас в любую минуту могли застукать и высмеять.
– Так что там случилось у твоей подруги?
– Она раздавила мопед бывшего мужа на его же машине. Понятное дело, не случайно. Негодяй еще и не такого заслуживал! Вообрази, они решили снова сойтись, дело вроде бы шло на лад – и вдруг она его застукала с одной потаскушкой из цветочного магазина! Короче, он подал в суд с требованием возместить ему стоимость мопеда и ущерб, нанесенный машине этим «актом вандализма». Я дала ей твой номер телефона. Не возражаешь?
– Ну что ты! Всегда пожалуйста.
Некоторое время прошло в неловком молчании (что, надо сказать, случалось довольно часто), потом Уолтер решил сменить тему.
– А насчет твоего бывшего новости есть?
– Нет. А отсутствие плохих новостей – уже хорошая новость.
– В полицию звонила?
Я подождала, пока Уолтер снимет пиджак, и аккуратно повесила его на спинку стула. Заметив, что он по-прежнему ждет ответа, виновато переступила с ноги на ногу.
– Уолтер, тебе не понять…
– Ты так думаешь? Тогда хотя бы попробуй объяснить.
– Вмешательство полиции не исправит ситуацию, а только ухудшит.
– Каким образом?
– Спроси у Молли.
Лицо Уолтера окаменело. Мучительное сожаление акулой вгрызлось в мои многострадальные внутренности, но я напомнила себе, что актер обязан уметь держать паузу, иначе грош ему цена.
Уолтер отвел взгляд и пробормотал извинение, но долго тешиться победой мне не пришлось: он вышел, больше не обращая на меня никакого внимания. Только когда хлопнула, закрываясь, дверь его комнаты, я сообразила, что стою затаив дыхание.
– Вот дьявольщина!
Бог знает почему, я повернулась к каминной полке – ко всем этим заботливо обрамленным фотографиям, среди которых не было ни единого фото жены Уолтера. Впервые мне пришло в голову, что в этих упорных попытках уберечь меня от опасности речь идет не только обо мне, а может даже, и вообще не обо мне. Что спасает он вовсе не меня, а нечто очень важное, что я невольно олицетворяю собой.
Вот тебе и раз.
Мне вообще не следовало тут находиться. Мне бы обналичить чек и смыться куда подальше – например, в Лас-Вегас. Или в любое другое место, где легко затеряться и где не нужно втягивать в свою личную драму посторонних. Где можно даже вообще забыть о личной драме. Вычеркнуть ее из своей жизни и заняться наконец чем-нибудь стоящим. Надо срочно собирать вещи.
Я повернулась… и наткнулась на Уолтера, стоявшего прямо у меня за спиной.
По уже сложившейся идиотской традиции мы долго стояли в молчании, желая и не решаясь высказать то, о чем думаем. Уолтер переоделся. Теперь на нем были новенькие джинсы и чистая, отглаженная майка с надписью «Гарвард, юридический факультет». Я так старательно изучала эту надпись, что она навечно отпечаталась в моей памяти.
– Ты полностью права, Ванда. Я могу лишь догадываться, через что ты сейчас проходишь.
Я не нашла в себе решимости отвести взгляд от «Гарварда», но краем глаза заметила, что Уолтер нервно взъерошил волосы.
– Я только не хочу, чтобы ты пострадала, понимаешь?
– Ты выпускник Гарварда?
– Что? – Уолтер взглянул на надпись, потом снова на меня, – … ну да.
В следующую секунду на меня навалилась очередная тупость мозга, вызвав отчаянную потребность бурно разрыдаться у него на груди, оросив слезами злосчастную надпись. Что мне до того, где он учился? Зачем знать, что он не сумел уберечь любимую жену? Я не желаю быть объектом жалости, предметом заботы, убогим подопечным, инородным телом в этом до блеска вылизанном доме! Ведь все равно, как бы я ни тужилась, как бы ни лезла вон из кожи, я даже близко не буду стоять рядом с его идеалом.
Зато в эту самую минуту я очень близко стояла к самому Уолтеру, неисправимая дурочка, способная потерять дар речи из-за надписи на майке.
Уолтер обнял меня и осторожно привлек к себе. От него исходил запах чистого мужского тела, который я не колеблясь назвала упоительным, с ноткой одеколона «Айриш спринг». Если я желала удариться в рыдания, это был самый подходящий момент. Я обхватила Уолтера за талию, спрятала лицо на его груди, набрала побольше воздуха… и решительно подавила слезы.
– Ты уж прости, – сказала я басом. – Когда дело доходит до того, чтобы принять чью-то помощь, в меня как бес вселяется, честное слово!
Он самую малость отстранился, заглядывая мне в лицо. Ладони лежали у меня на плечах, большие пальцы тихонько поглаживали мою шею. Сердце колотилось как безумное – я могла бы поклясться, что оно морзянкой выстукивает «Ну поцелуй же меня, ну поцелуй же меня!».
– Ванда…
Уолтер не просто назвал меня по имени, он хотел удостовериться, он спрашивал, можно ли продолжать. Он был рядом, хозяин воздушного замка, воплощение всех женских мечтаний. Готовенький – протяни руку и бери! Только и оставалось, что откинуть голову и подставить губы, чтобы мы наконец ухнули в бездну…
– Знаешь что? – Слова рванулись с языка так поспешно, что сцепились в невнятный ком. – Доставка будет здесь с минуты на минуту, пойду-ка я принесу кошелек! Сегодня ужин за мной, так что не вздумай спорить. Я сейчас!
Я вихрем пронеслась по коридору, прыжком заскочила в свою рекламную спальню и привалилась спиной к двери, до боли зажмурившись. Я отчаянно хватала ртом воздух, как выброшенная на берег рыба, а сердце неистовствовало в груди, впустую выстукивая «Поцелуй же меня, поцелуй!».
Только слышать его было уже некому.
Глава 6
«Приветик! Это… хи-хи, хи-хи, хи-хи-хи… это наверняка просто розыгрыш, но я все равно решила позвонить. Розыгрыш, ведь правда? Ну да, что же еще! Хи-хи, хи-хи-хи! Но все равно, вот она я, Александра. Если хочешь, позвони».
Я чуть было не обратилась к небесам насчет того, что готова поменять эту лавину идиотизма на непрерывную музыку в голове, но вовремя опомнилась. Недаром говорят: «Будьте осторожны с желаниями, они могут исполниться». Отшвырнув блокнот, в который предполагалось записывать потенциально любопытные номера, я хотела уже зашвырнуть куда подальше и телефон, но вспомнила, что он не мой, а Уолтера, и со вздохом вернулась к сообщениям.
«Алло, говорит Элизабет. Должна сказать, что я… мм… словом, я заинтригована вашим объявлением. Хотелось бы знать, что заставляет людей помещать подобное. Ведь это же магнит для дураков! Уверена, на вас уже вывалили тонну всякой бессмысленной всячины». Смех. «Вы, конечно, думаете, что я и сама дура, раз уж звоню. Вообще-то я психоаналитик, но одно другому не мешает». Вздох. «Мой монолог, по-моему, быстро катится к такой-то матери, но дело сделано, я на связи, так почему хотя бы не попробовать? Если вы решили, что со мной ничего не поймаешь, учтите, я не в обиде (ведь и правда, это нездорово – навязываться человеку совсем незнакомому). Но, так-растак, все-таки позвоните, если придет охота и если не собираетесь уговаривать меня что-то купить».
Я спрыгнула со стойки и полезла под стол, куда улетел отброшенный блокнот. Этот номер стоил того, чтобы его записать. Потом я прослушала сообщение еще раз, и еще, пытаясь разобраться, в самом ли деле оно такое, как мне показалось, то есть потенциально любопытное. Оно было таковым. Элизабет стоила звонка. Не только по той причине, что успела вставить в короткий монолог пару нехороших выражений, хотя и это уже заслуживало всяческих похвал. Просто роскошно, что она заподозрила во мне ловкого агента по продаже – ведь я и сама усмотрела бы в таком объявлении попытку ловли «на живца». Но главное, она была психоаналитиком, и хотя при обычных обстоятельствах я сторонюсь этой ненасытной братии, согласитесь, глупо отмахиваться от той же возможности, когда она даровая.
Не то чтобы я нуждалась в услугах психоаналитика. Разумеется, нет. Но у меня была уйма времени, которое требовалось чем-то заполнить.
Сказано – сделано: я набрала записанный номер. Трубку сняли после четырех долгих гудков.
– Алло, – сказал женский голос.
– Привет! Это Ванда, – бодро представилась я. – Мне нужна Элизабет. Надеюсь, она хотя бы где-то поблизости.
– Это она и есть.
«Это она и есть». Оригинальная манера изложения. Такая мобилизует. Я невольно расправила плечи.
– А я Ванда.
Наступила короткая пауза, в которой мне почудилось едва слышное «хм».
– Прошу прощения, но кто такая Ванда?
– Ванда из объявления в «Хейстингс дейли репортер». Вы как будто мне звонили… или я ошибаюсь?
Собственный жалобный, неуверенный тон заставил меня содрогнуться от стыда. Во что я превратилась! Я, у которой в школе было полным-полно подружек. Которая в колледже была на короткой ноге чуть ли не с каждым. Докатилась до того, что рада-радешенька пообщаться со священником или психоаналитиком!
– Ах та Ванда! – засмеялись в трубке, и мне стало немного легче. – Которая требует ответа.
– Она самая, – подтвердила я мрачно, потому что бодрость перед лицом такой нелепости была уж абсолютно ни к чему. – Вы правы, объявление было ужасной ошибкой.
– Вы не должны так думать, – сказала Элизабет (тон ее разительно изменился, превратившись из дружелюбного в приторно-сладкий, с заметной ноткой снисходительного сочувствия). – Если, помещая его, вы надеялись выразить свои скрытые устремления и, так сказать, свои глубочайшие чувства…
– Какие, к черту, устремления! – грубо перебила я, чтобы поскорее прервать затруднительный момент. – Это ошибка не в переносном, а в буквальном смысле. Газетчики сваляли дурака. Объявление было адресовано конкретной особе и… в общем, это все не важно!
– Ах так. – Послышался вздох откровенного облегчения. – Вот дерьмо-то! Ради Бога, извините, что начала перед вами вот так распинаться. Есть у меня такая дурная привычка.
– Какая именно?
– Заранее смотреть на людей сверху вниз. Терпеть себя за это не могу, но снова и снова так поступаю. Это, знаете ли, сильнее меня – просто вторая натура. Когда пациент делает паузу, это обычно означает, что моя очередь говорить и нужно быстренько прийти к блестящему заключению, но мои заключения все исходят из предпосылки, что людям надо поменьше ныть и побольше заниматься делом. Короче, я начинаю не говорить, а вещать, сыплю готовыми цитатами из учебника.
– Какой ужас! – искренне посочувствовала я. – По-моему, вам нужно в корне менять подход.
– Согласна на любой, который позволит быть дома ко времени возвращения детей из школы. Предлагайте – беру не глядя! А пациенты, я уверена, будут вам только благодарны. – Элизабет засмеялась. Это был открытый, искренний смех, который сразу пришелся мне по душе.
– Пожалуй, я вас разочарую. Не только не предложу ничего такого, что сэкономит время, а, наоборот, отниму его у вас. Хотелось бы кое-что обсудить.
– Понимаю. – Приторно-сладкий тон снова пришел на смену простому человеческому дружелюбию. – Какой разговор! Конечно, вы можете поделиться своими проблемами. В конце концов, инициатива исходила от меня.
– Знаете что? Я постараюсь не искажать истину, а вы постарайтесь не снисходить до моих проблем, а просто слушать. А потом честно скажете, что вы об этом думаете, а я в ответ выскажу свое мнение о вашем диагнозе. Если решите, что я спятила, так и говорите. Если я решу, что ваш подход – дерьмо, тоже не стану скрывать. Договорились?
– Слово «спятила» кажется мне чересчур… – начала Элизабет.
– Дерьмо! – отрезала я.
– Возможно, поэтому большинство пациентов подолгу у меня не задерживаются, – задумчиво заметила она.
– Возможно.
– Вот дерьмо-то! – Она снова засмеялась, и приторная сладость исчезла из ее голоса. – Так что у вас за проблемы?
– Это сложный вопрос. Куда сложнее, чем вам кажется. Я тут на днях смотрела телевизор и попала на репортаж о ловле крабов на Аляске.
– Это когда целая шхуна затонула вместе с рыбаками?
Послышался приглушенный стук ножа по разделочной доске. Отличная идея. Я открыла холодильник и устроила ревизию содержимого.
– Дело в том, что мой бывший муж в последнее время обретается на Аляске и как раз недавно остался без работы. На этом… мм… крабопромысле ведь все время требуются рабочие руки, верно? Пока смотрела, я все мечтала: хорошо бы он нанялся на ту шхуну незадолго до того, как она пошла ко дну.
Приглушенный стук прекратился. Я представила себе, как Элизабет шарахнулась от разделочной доски.
– Это плохо говорит обо мне, да? – прямо спросила я, вываливая на стол молодую морковь.
– Я ничего на это не скажу. – Стук возобновился.
– Почему?
– Потому что есть большая разница между тем, что я должна сказать, и тем, что на самом деле думаю.
– В самом деле большая?
– Огромная. Я должна бы сказать, что нет смысла четко делить что бы то ни было на хорошее и плохое. Затем спросить, какие ощущения у вас самой вызывают мечты о том, чтобы ваш бывший муж отправился ко дну.
– Роскошные, мать его так!
– Вот ведь дерьмо-то! – Очевидно, это было любимое присловье Элизабет, и на сей раз оно было круто замешано на укоризне пополам с одобрением. – Вы только посмотрите на меня. Столько денег выбросить на образование, а за что ни схватись, кроме как «вот дерьмо», и сказать-то нечего.
Ревизия в шкафчиках вознаградила меня деревянным вазоном, полным орехов. Я захватила полную горсть.
– А второй вариант?
– Что, простите?
– Пока я знаю только то, что вы должны были бы мне сказать, но понятия не имею о том, что вы на самом деле думаете. Что я – воплощение зла?
– Нет. Что за ерунда! – Я представила, как Элизабет отмахивается рукой с зажатым в ней ножом. – Я думаю, что человеку свойственно желать зла недругу или обидчику. Мы все этим занимаемся время от времени. Когда этим дело и ограничивается, все в порядке. К чему я веду? Если вы не устраивали бывшего мужа на шхуну, зная, что она вскоре пойдет ко дну, тут и говорить не о чем. Представили себе, насладились – и хватит, займитесь другим делом.
Ух ты! У меня даже нож из рук выпал.
– Вы в самом деле так думаете?
– В самом деле.
Мне пришло в голову, что я могу к ней привязаться, к этой Элизабет.
– Знаете, второй вариант нравится мне больше.
– Что, правда? – Она так удивилась, что снова перестала стучать ножом.
– Моральный удар под ложечку действует отрезвляюще. Спросите любого киношного психолога.
– Конечно, если он не мать-одиночка с висящим над ее головой судебным преследованием.
На заднем плане что-то весело прокричал детский голос. Элизабет невнятно ответила, послышалось смачное чмоканье. Не поставить ли точку на своих откровениях? Но черт возьми, когда еще выпадет шанс!
– А что вы скажете о несуществующей музыке?
– То есть?
Я подавила зарождающийся в груди тяжелый вздох. Элизабет не понравилось слово «спятила», но рано или поздно придется воспользоваться если не им самим, то более мягким синонимом.
– У меня в голове то и дело возникает обрывок мелодии. Днем это тоже бывает, а уж ночью, когда пытаюсь уснуть, без этого просто не обходится. Понятное дело, что, кроме меня, никто этой музыки не слышит. Ну что? Спятила я или как?
Молчание, буквально пропитанное коротеньким словом «да». Потом:
– Совсем не обязательно. Это может быть отзвуками работы вашего подсознания.
– Дерьмо, – сказала я устало.
– Нет, я серьезно.
– Я тоже. Это последствия черепно-мозговой травмы. По-моему, трудно не усмотреть связи. Или с точки зрения психоанализа это всего лишь совпадение?
– У кого-то совпадения случаются сплошь и рядом, кто-то вообще не знает, что это такое. Все зависит от того, насколько они часты в вашей жизни.
– Дерьмо!
– Нет, серьезно.
– Ну хорошо, допустим, это подсознание. Очевидно, все зависит от того, имеет ли подсознание дар речи. Получается, что мое имеет. Тогда какого же дьявола оно так долго держало язык за зубами? Почему мне пришлось разбить голову об пол, чтобы оно соизволило заговорить?
– Мне-то откуда знать? Это же ваше подсознание, не мое.
Я решила, что нет смысла дальше муссировать эту тему.
– А что вы там говорили насчет судебного преследования?
– Так его растак! – Элизабет понизила голос. – На сей раз все зависит от того, располагаете ли временем вы.
– Послушай, ты адвокат по каким делам?
Уолтер уже украсил вешалку своим элегантным плащом и как раз пытался ослабить узел галстука, когда я появилась из кухни в носках, оскальзываясь на хорошо натертом паркете, в самой бесформенной своей майке, о которую уже неоднократно успела вытереть руки.
– По гражданским, – рассеянно откликнулся он и вытянул шею в сторону кухни. – Это оттуда идет такая вонь?
– Оттуда, – признала я кротко. – Поэтому на ужин будет пицца из «заказов на дом».
– Что ты натворила?
– Ты забываешь, что я из категории жертв, а не злодеев. Жертва обстоятельств. А речь идет о моей подруге по имени Элизабет. А! Тебя интересует, что я натворила на кухне?
Уолтер отступил и принялся буравить меня взглядом.
– Сколько выпила?
– Ни глотка! – вознегодовала я. – Дело, знаешь ли, в благих намерениях. Просматривая кулинарные сайты, я нашла роскошный рецепт «Курица с луком-пореем, обжаренным до золотистого цвета». К сожалению, я не знала, что для таких блюд берется только белая часть этого самого лука-порея, поэтому изрезала все до самых кончиков листьев. Фу, ну и гадость! Но я уже все отчистила, включила вытяжку, так что скоро будет порядок и…
– Ванда! – Уолтер со смехом встряхнул меня за плечи. – Ты хоть дух переводи, когда отчитываешься.
– Уф-ф! Перевела. Я бы не взялась за этот треклятый рецепт, но, знаешь ли, торчать тут совсем одной, со всеми этими мыслями насчет Джорджа… надо же чем-то снимать нервное напряжение!
Брякнув это, я прикусила язык. Поздно – Уолтер был не из тех, кто пропускает что-то мимо ушей. С тем же успехом я могла прямо предложить хороший способ снятия нервного напряжения. Его руки отдернулись, я сделала шаг назад. Мы были ничуть не лучше угловатых подростков, что обмениваются первыми робкими прикосновениями в углу за школьной столовой. Как будто нас в любую минуту могли застукать и высмеять.
– Так что там случилось у твоей подруги?
– Она раздавила мопед бывшего мужа на его же машине. Понятное дело, не случайно. Негодяй еще и не такого заслуживал! Вообрази, они решили снова сойтись, дело вроде бы шло на лад – и вдруг она его застукала с одной потаскушкой из цветочного магазина! Короче, он подал в суд с требованием возместить ему стоимость мопеда и ущерб, нанесенный машине этим «актом вандализма». Я дала ей твой номер телефона. Не возражаешь?
– Ну что ты! Всегда пожалуйста.
Некоторое время прошло в неловком молчании (что, надо сказать, случалось довольно часто), потом Уолтер решил сменить тему.
– А насчет твоего бывшего новости есть?
– Нет. А отсутствие плохих новостей – уже хорошая новость.
– В полицию звонила?
Я подождала, пока Уолтер снимет пиджак, и аккуратно повесила его на спинку стула. Заметив, что он по-прежнему ждет ответа, виновато переступила с ноги на ногу.
– Уолтер, тебе не понять…
– Ты так думаешь? Тогда хотя бы попробуй объяснить.
– Вмешательство полиции не исправит ситуацию, а только ухудшит.
– Каким образом?
– Спроси у Молли.
Лицо Уолтера окаменело. Мучительное сожаление акулой вгрызлось в мои многострадальные внутренности, но я напомнила себе, что актер обязан уметь держать паузу, иначе грош ему цена.
Уолтер отвел взгляд и пробормотал извинение, но долго тешиться победой мне не пришлось: он вышел, больше не обращая на меня никакого внимания. Только когда хлопнула, закрываясь, дверь его комнаты, я сообразила, что стою затаив дыхание.
– Вот дьявольщина!
Бог знает почему, я повернулась к каминной полке – ко всем этим заботливо обрамленным фотографиям, среди которых не было ни единого фото жены Уолтера. Впервые мне пришло в голову, что в этих упорных попытках уберечь меня от опасности речь идет не только обо мне, а может даже, и вообще не обо мне. Что спасает он вовсе не меня, а нечто очень важное, что я невольно олицетворяю собой.
Вот тебе и раз.
Мне вообще не следовало тут находиться. Мне бы обналичить чек и смыться куда подальше – например, в Лас-Вегас. Или в любое другое место, где легко затеряться и где не нужно втягивать в свою личную драму посторонних. Где можно даже вообще забыть о личной драме. Вычеркнуть ее из своей жизни и заняться наконец чем-нибудь стоящим. Надо срочно собирать вещи.
Я повернулась… и наткнулась на Уолтера, стоявшего прямо у меня за спиной.
По уже сложившейся идиотской традиции мы долго стояли в молчании, желая и не решаясь высказать то, о чем думаем. Уолтер переоделся. Теперь на нем были новенькие джинсы и чистая, отглаженная майка с надписью «Гарвард, юридический факультет». Я так старательно изучала эту надпись, что она навечно отпечаталась в моей памяти.
– Ты полностью права, Ванда. Я могу лишь догадываться, через что ты сейчас проходишь.
Я не нашла в себе решимости отвести взгляд от «Гарварда», но краем глаза заметила, что Уолтер нервно взъерошил волосы.
– Я только не хочу, чтобы ты пострадала, понимаешь?
– Ты выпускник Гарварда?
– Что? – Уолтер взглянул на надпись, потом снова на меня, – … ну да.
В следующую секунду на меня навалилась очередная тупость мозга, вызвав отчаянную потребность бурно разрыдаться у него на груди, оросив слезами злосчастную надпись. Что мне до того, где он учился? Зачем знать, что он не сумел уберечь любимую жену? Я не желаю быть объектом жалости, предметом заботы, убогим подопечным, инородным телом в этом до блеска вылизанном доме! Ведь все равно, как бы я ни тужилась, как бы ни лезла вон из кожи, я даже близко не буду стоять рядом с его идеалом.
Зато в эту самую минуту я очень близко стояла к самому Уолтеру, неисправимая дурочка, способная потерять дар речи из-за надписи на майке.
Уолтер обнял меня и осторожно привлек к себе. От него исходил запах чистого мужского тела, который я не колеблясь назвала упоительным, с ноткой одеколона «Айриш спринг». Если я желала удариться в рыдания, это был самый подходящий момент. Я обхватила Уолтера за талию, спрятала лицо на его груди, набрала побольше воздуха… и решительно подавила слезы.
– Ты уж прости, – сказала я басом. – Когда дело доходит до того, чтобы принять чью-то помощь, в меня как бес вселяется, честное слово!
Он самую малость отстранился, заглядывая мне в лицо. Ладони лежали у меня на плечах, большие пальцы тихонько поглаживали мою шею. Сердце колотилось как безумное – я могла бы поклясться, что оно морзянкой выстукивает «Ну поцелуй же меня, ну поцелуй же меня!».
– Ванда…
Уолтер не просто назвал меня по имени, он хотел удостовериться, он спрашивал, можно ли продолжать. Он был рядом, хозяин воздушного замка, воплощение всех женских мечтаний. Готовенький – протяни руку и бери! Только и оставалось, что откинуть голову и подставить губы, чтобы мы наконец ухнули в бездну…
– Знаешь что? – Слова рванулись с языка так поспешно, что сцепились в невнятный ком. – Доставка будет здесь с минуты на минуту, пойду-ка я принесу кошелек! Сегодня ужин за мной, так что не вздумай спорить. Я сейчас!
Я вихрем пронеслась по коридору, прыжком заскочила в свою рекламную спальню и привалилась спиной к двери, до боли зажмурившись. Я отчаянно хватала ртом воздух, как выброшенная на берег рыба, а сердце неистовствовало в груди, впустую выстукивая «Поцелуй же меня, поцелуй!».
Только слышать его было уже некому.
Глава 6
– «Доставка будет здесь с минуты на минуту»? – в изумлении переспросила Элизабет. – Дело шло к поцелую, а ты брякнула про доставку?!
– Знаю, знаю! Я распоследняя дура. – Уронив голову на руки, я только чудом не сшибла с тарелки свой гамбургер. – Даже хуже. Моей фотографией можно иллюстрировать в энциклопедии раздел «Врожденный кретинизм».
– Короче, ты позорно сбежала. А что было потом?
– Мы поужинали и легли в постель. – У Элизабет округлились глаза, и я поспешила плеснуть ледяной воды на ее пылкое воображение. – Каждый в свою!
– Понятно. – С минуту она смотрела на меня сочувствен но. – А знаешь, он готов взяться за мое дело.
– Правда?
Сердце сильно кольнула ревность. Самое смешное, что я сама же порекомендовала Уолтера Бриггса новой подруге. Судьба любит пошутить, это знает каждый. Элизабет оказалась натуральной блондинкой с фигурой манекенщицы, и к тому же красавицей. Чтобы не возненавидеть ее с первого взгляда, потребовалось все мое самообладание.
– Значит, ты его видела?
– Да, сегодня утром. – Элизабет опустила взгляд на свой салат. – Потрясающий мужик.
– От тебя помощи как от козла молока! – простонала я.
– Мы не на сеансе психоанализа, – хмыкнула она. – Знаешь, по-моему, очки здорово придают ему сексуальности.
– Хватит уже! Он не звезда стрип-шоу, а приличный человек, адвокат, который пытается облегчить нелегкую женскую долю.
– уж, конечно! – засмеялась она, – нарочно упомянула твое имя, чтобы посмотреть, что будет. У него на лице все было написано… между прочим, как и на твоем. Вы оба на волосок от грандиозного трахиль-вахиля, и тебе самое время подготовиться, если не хочешь увидеть двухнедельную поросль на своих задранных к потолку ногах.
Я не могла не отдать дань восхищения ее манере изъясняться.
– Значит, грандиозный трахиль-вахиль? Чушь!
– Попытки откреститься от реальности еще никого не довели до добра, – заметила Элизабет, подцепляя на вилку помидорчик размером с вишню.
– Ты что, питаешься одними салатами? – съехидничала я. – Мимо тебя уже взгляд промахивается.
– Между прочим, издеваться над чрезмерной худобой так же недостойно, как и над излишней полнотой. – Отпив глоток минералки, она изящным жестом отставила стакан. – И не меняй тему. В данный момент мы обсуждаем твою развалившуюся жизнь, а не мою.
– Для психоаналитика ты чересчур непримиримо настроена. Если будешь продолжать в том же духе, пациенты затаскают по судам.
– А ты из кожи вон лезешь, чтобы меня отвлечь. Ничего не выйдет – я калач тертый. Разговор шел о тебе и об Уолтере Бриггсе, и тема еще не исчерпана. Ну-ка, говори, как на духу: что плохого в том, что ты на него запала? Тем более что и он запал на тебя, это же совершенно очевидно.
– Во-первых, ничего очевидного. Во-вторых, он выпускник Гарварда. В-третьих, по профессии он адвокат. В-четвертых, складывает полотенца втрое.
– Втрое?! Шутишь?
– Ну вот, теперь тебе ясно, – вздохнула я. – У нас с Уолтером нет ничего общего. Он как… как выдержанное вино из французских подвалов, а я – как бормотуха из бумажного пакета.
Элизабет молчала. Это заставило меня поднять опущенную на руки голову.
– Что скажешь?
– Бормотуха из бумажного пакета? Думаю, это самый выпуклый и самый неуместный образ, какой только может прийти в голову. А я уж, поверь, наслушалась.
– При чем тут образ? – вскричала я, размахивая салфеткой и разбрасывая во все стороны жареную картошку. – Я имею в виду…
– Ты имеешь в виду, что недостаточно хороша для него. Что ты его не заслуживаешь. – Элизабет села очень прямо и скрестила руки на груди. – Вот уж не ожидала от тебя такого высокомерия.
– Высокомерия? Это ты называешь высокомерием?! – Я так обалдела, что перестала разводить кавардак. – Да мать твою!..
Она предостерегающе подняла палец. Я прикусила язык.
– Ты едва знаешь Уолтера Бриггса, но уже считаешь себя вправе судить, чего он заслуживает, а чего нет, и что для него хорошо, а что плохо. Кто дал тебе такое право? Если он хочет быть с тобой и ты хочешь того же, но не позволяешь этому случиться из-за какой-то идиотской «бормотухи», то лучше вали из его дома куда подальше, избавь хорошего человека от неприятности по-настоящему влюбиться в круглую дуру. У меня над гаражом есть пристройка, можешь перебраться хоть туда. – Она умолкла и, видя, что я только ошарашено хлопаю глазами, усмехнулась: – Знаешь, а ведь я только что получила большое удовольствие. Надо бы проводить с пациентами именно такого рода терапию. Сегодня и начну. А тебе спасибо за благотворное влияние.
– Нет, это тебе большое спасибо! – едко ответила я.
– Да хватит дуться, ей-богу. А благодарить будешь потом, после всего. Вообще возьми себе за правило вот что: или решай свои проблемы, или катись куда подальше, пока все кругом от тебя с ума не посходили.
Элизабет с чувством исполненного долга утолила жажду, а я в это время тупо разглядывала вялый листик салата, торчащий между слоями гамбургера.
– Ну и как это сделать?
– Что?
– Ты что, не прислушиваешься к белиберде, которую несешь? Как решать эту проблему?
– Для начала забудь о бормотухе из бумажного пакета. Это чушь, каких свет не видел. – Элизабет сгребла с моей тарелки то, что еще оставалось от жареной картошки, и начала жевать. – Пожалуй, ты права насчет сплошных салатов. В следующий раз закажу гамбургер.
Порог своего временного жилища я переступила в состоянии жутчайшего эмоционального похмелья, со стопкой бумаги для заметок, из тех, что можно клеить на стены и холодильники, – Элизабет снабдила меня ею, оторвав половину от своей собственной. Идея была такова: я должна в простой, доступной форме записывать на листок каждую мало-мальски стоящую цель, которой я хотела достигнуть, клеить на видное место, а по мере достижения снимать, создавая в себе подсознательное чувство, что жизнь налаживается и сама я на правильном пути. Если верить Элизабет, только эта нехитрая метода и позволила ей довольствоваться мопедом, иначе она переехала бы своего блудливого бывшего муженька пополам.
– Может, на первый взгляд так и не кажется, но действует это безотказно, так что непременно попробуй, – уговаривала она меня на прощанье.
Дома я улеглась на кровать и лежала, механически теребя стопку бумаги и не имея ни малейшего представления, что писать на этих желтых квадратиках. Есть у меня какие-то цели? Наверняка есть. Ну-ка, попробуем выразить их в «простой, доступной форме».
«Хочу стать добрее и сердечнее»? «Хочу найти подходящую именно мне и к тому же денежную работу»?
«Хочу заполучить Уолтера Бриггса»? «Хочу как можно скорее, направляясь по делам, обнаружить на обочине труп Джорджа»? Допустим, так, но каким образом мне в этом помогут наклейки с надписями? Я ни словом не обмолвилась Элизабет о том, что думаю насчет ее методы (в конце концов, Элизабет была для меня первой возможной реальной подругой за очень долгое время), но в моих глазах это был глупейший из путей к достижению цели. Если бы проблемы можно было решать, записав их на бумажку, мир был бы совсем иным.
– Знаю, знаю! Я распоследняя дура. – Уронив голову на руки, я только чудом не сшибла с тарелки свой гамбургер. – Даже хуже. Моей фотографией можно иллюстрировать в энциклопедии раздел «Врожденный кретинизм».
– Короче, ты позорно сбежала. А что было потом?
– Мы поужинали и легли в постель. – У Элизабет округлились глаза, и я поспешила плеснуть ледяной воды на ее пылкое воображение. – Каждый в свою!
– Понятно. – С минуту она смотрела на меня сочувствен но. – А знаешь, он готов взяться за мое дело.
– Правда?
Сердце сильно кольнула ревность. Самое смешное, что я сама же порекомендовала Уолтера Бриггса новой подруге. Судьба любит пошутить, это знает каждый. Элизабет оказалась натуральной блондинкой с фигурой манекенщицы, и к тому же красавицей. Чтобы не возненавидеть ее с первого взгляда, потребовалось все мое самообладание.
– Значит, ты его видела?
– Да, сегодня утром. – Элизабет опустила взгляд на свой салат. – Потрясающий мужик.
– От тебя помощи как от козла молока! – простонала я.
– Мы не на сеансе психоанализа, – хмыкнула она. – Знаешь, по-моему, очки здорово придают ему сексуальности.
– Хватит уже! Он не звезда стрип-шоу, а приличный человек, адвокат, который пытается облегчить нелегкую женскую долю.
– уж, конечно! – засмеялась она, – нарочно упомянула твое имя, чтобы посмотреть, что будет. У него на лице все было написано… между прочим, как и на твоем. Вы оба на волосок от грандиозного трахиль-вахиля, и тебе самое время подготовиться, если не хочешь увидеть двухнедельную поросль на своих задранных к потолку ногах.
Я не могла не отдать дань восхищения ее манере изъясняться.
– Значит, грандиозный трахиль-вахиль? Чушь!
– Попытки откреститься от реальности еще никого не довели до добра, – заметила Элизабет, подцепляя на вилку помидорчик размером с вишню.
– Ты что, питаешься одними салатами? – съехидничала я. – Мимо тебя уже взгляд промахивается.
– Между прочим, издеваться над чрезмерной худобой так же недостойно, как и над излишней полнотой. – Отпив глоток минералки, она изящным жестом отставила стакан. – И не меняй тему. В данный момент мы обсуждаем твою развалившуюся жизнь, а не мою.
– Для психоаналитика ты чересчур непримиримо настроена. Если будешь продолжать в том же духе, пациенты затаскают по судам.
– А ты из кожи вон лезешь, чтобы меня отвлечь. Ничего не выйдет – я калач тертый. Разговор шел о тебе и об Уолтере Бриггсе, и тема еще не исчерпана. Ну-ка, говори, как на духу: что плохого в том, что ты на него запала? Тем более что и он запал на тебя, это же совершенно очевидно.
– Во-первых, ничего очевидного. Во-вторых, он выпускник Гарварда. В-третьих, по профессии он адвокат. В-четвертых, складывает полотенца втрое.
– Втрое?! Шутишь?
– Ну вот, теперь тебе ясно, – вздохнула я. – У нас с Уолтером нет ничего общего. Он как… как выдержанное вино из французских подвалов, а я – как бормотуха из бумажного пакета.
Элизабет молчала. Это заставило меня поднять опущенную на руки голову.
– Что скажешь?
– Бормотуха из бумажного пакета? Думаю, это самый выпуклый и самый неуместный образ, какой только может прийти в голову. А я уж, поверь, наслушалась.
– При чем тут образ? – вскричала я, размахивая салфеткой и разбрасывая во все стороны жареную картошку. – Я имею в виду…
– Ты имеешь в виду, что недостаточно хороша для него. Что ты его не заслуживаешь. – Элизабет села очень прямо и скрестила руки на груди. – Вот уж не ожидала от тебя такого высокомерия.
– Высокомерия? Это ты называешь высокомерием?! – Я так обалдела, что перестала разводить кавардак. – Да мать твою!..
Она предостерегающе подняла палец. Я прикусила язык.
– Ты едва знаешь Уолтера Бриггса, но уже считаешь себя вправе судить, чего он заслуживает, а чего нет, и что для него хорошо, а что плохо. Кто дал тебе такое право? Если он хочет быть с тобой и ты хочешь того же, но не позволяешь этому случиться из-за какой-то идиотской «бормотухи», то лучше вали из его дома куда подальше, избавь хорошего человека от неприятности по-настоящему влюбиться в круглую дуру. У меня над гаражом есть пристройка, можешь перебраться хоть туда. – Она умолкла и, видя, что я только ошарашено хлопаю глазами, усмехнулась: – Знаешь, а ведь я только что получила большое удовольствие. Надо бы проводить с пациентами именно такого рода терапию. Сегодня и начну. А тебе спасибо за благотворное влияние.
– Нет, это тебе большое спасибо! – едко ответила я.
– Да хватит дуться, ей-богу. А благодарить будешь потом, после всего. Вообще возьми себе за правило вот что: или решай свои проблемы, или катись куда подальше, пока все кругом от тебя с ума не посходили.
Элизабет с чувством исполненного долга утолила жажду, а я в это время тупо разглядывала вялый листик салата, торчащий между слоями гамбургера.
– Ну и как это сделать?
– Что?
– Ты что, не прислушиваешься к белиберде, которую несешь? Как решать эту проблему?
– Для начала забудь о бормотухе из бумажного пакета. Это чушь, каких свет не видел. – Элизабет сгребла с моей тарелки то, что еще оставалось от жареной картошки, и начала жевать. – Пожалуй, ты права насчет сплошных салатов. В следующий раз закажу гамбургер.
Порог своего временного жилища я переступила в состоянии жутчайшего эмоционального похмелья, со стопкой бумаги для заметок, из тех, что можно клеить на стены и холодильники, – Элизабет снабдила меня ею, оторвав половину от своей собственной. Идея была такова: я должна в простой, доступной форме записывать на листок каждую мало-мальски стоящую цель, которой я хотела достигнуть, клеить на видное место, а по мере достижения снимать, создавая в себе подсознательное чувство, что жизнь налаживается и сама я на правильном пути. Если верить Элизабет, только эта нехитрая метода и позволила ей довольствоваться мопедом, иначе она переехала бы своего блудливого бывшего муженька пополам.
– Может, на первый взгляд так и не кажется, но действует это безотказно, так что непременно попробуй, – уговаривала она меня на прощанье.
Дома я улеглась на кровать и лежала, механически теребя стопку бумаги и не имея ни малейшего представления, что писать на этих желтых квадратиках. Есть у меня какие-то цели? Наверняка есть. Ну-ка, попробуем выразить их в «простой, доступной форме».
«Хочу стать добрее и сердечнее»? «Хочу найти подходящую именно мне и к тому же денежную работу»?
«Хочу заполучить Уолтера Бриггса»? «Хочу как можно скорее, направляясь по делам, обнаружить на обочине труп Джорджа»? Допустим, так, но каким образом мне в этом помогут наклейки с надписями? Я ни словом не обмолвилась Элизабет о том, что думаю насчет ее методы (в конце концов, Элизабет была для меня первой возможной реальной подругой за очень долгое время), но в моих глазах это был глупейший из путей к достижению цели. Если бы проблемы можно было решать, записав их на бумажку, мир был бы совсем иным.