Но в те дни я мало что знал о профессии своего кузена. Правда, мать иногда испуганно оглядывалась по сторонам и просила Тома не говорить так много, чтобы – упаси Господь! – не услышали дети, а наш гость послушно кивал и тихонько попивал свой джин.
– Ну, а теперь пойдем посмотрим, как там Уинни, – предложил мне Том сразу после ужина. – Обычно я кормлю ее до того, как сажусь за стол сам, но сегодня ты ее так умотал, что ей надо было немного остыть. Впрочем, я никогда не оставляю ее подолгу одну. Бедняжка, наверное, успела без меня соскучиться.
Я обрадовался возможности еще раз побыть рядом с лошадью, и Энни тихонечно пошла вслед за нами. Кобыла уныло шагала по земляному полу конюшни из угла в угол (Том запретил стелить солому, объяснив это тем, что для своей лошади привык все делать сам). Уинни ходила без привязи («Моя кобыла не собака!» – рассердился Том, когда Джон Фрэй предложил привязать ее). Увидев хозяина, лошадь сразу же подбежала к Тому, и глаза ее радостно заблестели.
– Ударь меня, Джек, и увидишь, что она сделает. Не бойся, ничего страшного не произойдет. – Говоря так, он нежно гладил ее по ушам, а Уинни прижималась к нему шеей. Я сделал вид, что хочу стукнуть Тома, и Уинни в ту же секунду схватила меня зубами за пояс, приподняла так, что я думал, она швырнет меня оземь и растопчет, как Том тут же остановил ее.
– Ну как, парень, понравилось? А у тебя есть лошадь или собака, способная за тебя заступиться? Но она умеет не только это. Если я свистну по-особому, словом, подам сигнал тревоги, Уинни расшибет дверь конюшни и прискачет ко мне на помощь прямо в дом. И неважно, будет это церковь или каменный замок. Ах, Уинни, ведьма моя маленькая, мы и умрем с тобой вместе!
Потом Том начал кормить ее прямо из рук. Уинни не притронулась к овсу, который был заготовлен для других лошадей, хотя была изрядно голодна. Фаггус достал из своего мешочка какой-то порошок и смешал его с овсом. Когда я спросил, что он делает, Том только рассмеялся и объяснил, что добавляет лошади в корм «звездную пыль». Он внимательно наблюдал за Уинни, а когда она поела и напилась холодной воды, сам смастерил ей удивительной формы лежанку из соломы и перед уходом не забыл пожелать спокойной ночи.
Потом мы сидели у огня в большой комнате, и Том веселил нас, показывая самые разные игры. Все это время он курил, но совсем необычным способом. У него не было трубки. Он делал из бумаги маленькие трубочки примерно с палец длиной, острые с одной стороны, и острым концом клал в рот, а через широкий конец выпускал кольца сероватого дыма. Мы с Энни с удивлением смотрели на него. Я тоже захотел попробовать, но Том рассмеялся и сказал: «Тебе нельзя. Это не для мальчиков». Тогда Энни положила ему руки на колени и наивно спросила: «Значит, для девочек, да, кузен Том?» Лучше бы она не спрашивала. Том протянул ей острый кончик, она закрыла глаза и вдохнула. Одного вдоха было достаточно. Она закашлялась, да так сильно, что нам с Лиззи пришлось усердно колотить ее по спине, пока она не успокоилась.
Чтобы как-то загладить свою вину, Том принялся рассказывать нам интересные истории, но не про себя, а про других людей. Как ни странно, но нам казалось, что все, про кого он говорил, давным-давно нам знакомы, что его герои – это наши добрые друзья. Он ни разу не повторился, и как только один рассказ заканчивался, он тут же переходил к следующему. Он говорил, подражая голосам разных людей, при этом меняя лица, да так забавно, что я, Энни и Лиззи смеялись до слез, а у мамы даже лопнул новый поясок за десять пенсов. Из угла, где старушка Бетти Максуорти мыла посуду, то и дело раздавался оглушительный хохот.
Глава 12
Глава 13
– Ну, а теперь пойдем посмотрим, как там Уинни, – предложил мне Том сразу после ужина. – Обычно я кормлю ее до того, как сажусь за стол сам, но сегодня ты ее так умотал, что ей надо было немного остыть. Впрочем, я никогда не оставляю ее подолгу одну. Бедняжка, наверное, успела без меня соскучиться.
Я обрадовался возможности еще раз побыть рядом с лошадью, и Энни тихонечно пошла вслед за нами. Кобыла уныло шагала по земляному полу конюшни из угла в угол (Том запретил стелить солому, объяснив это тем, что для своей лошади привык все делать сам). Уинни ходила без привязи («Моя кобыла не собака!» – рассердился Том, когда Джон Фрэй предложил привязать ее). Увидев хозяина, лошадь сразу же подбежала к Тому, и глаза ее радостно заблестели.
– Ударь меня, Джек, и увидишь, что она сделает. Не бойся, ничего страшного не произойдет. – Говоря так, он нежно гладил ее по ушам, а Уинни прижималась к нему шеей. Я сделал вид, что хочу стукнуть Тома, и Уинни в ту же секунду схватила меня зубами за пояс, приподняла так, что я думал, она швырнет меня оземь и растопчет, как Том тут же остановил ее.
– Ну как, парень, понравилось? А у тебя есть лошадь или собака, способная за тебя заступиться? Но она умеет не только это. Если я свистну по-особому, словом, подам сигнал тревоги, Уинни расшибет дверь конюшни и прискачет ко мне на помощь прямо в дом. И неважно, будет это церковь или каменный замок. Ах, Уинни, ведьма моя маленькая, мы и умрем с тобой вместе!
Потом Том начал кормить ее прямо из рук. Уинни не притронулась к овсу, который был заготовлен для других лошадей, хотя была изрядно голодна. Фаггус достал из своего мешочка какой-то порошок и смешал его с овсом. Когда я спросил, что он делает, Том только рассмеялся и объяснил, что добавляет лошади в корм «звездную пыль». Он внимательно наблюдал за Уинни, а когда она поела и напилась холодной воды, сам смастерил ей удивительной формы лежанку из соломы и перед уходом не забыл пожелать спокойной ночи.
Потом мы сидели у огня в большой комнате, и Том веселил нас, показывая самые разные игры. Все это время он курил, но совсем необычным способом. У него не было трубки. Он делал из бумаги маленькие трубочки примерно с палец длиной, острые с одной стороны, и острым концом клал в рот, а через широкий конец выпускал кольца сероватого дыма. Мы с Энни с удивлением смотрели на него. Я тоже захотел попробовать, но Том рассмеялся и сказал: «Тебе нельзя. Это не для мальчиков». Тогда Энни положила ему руки на колени и наивно спросила: «Значит, для девочек, да, кузен Том?» Лучше бы она не спрашивала. Том протянул ей острый кончик, она закрыла глаза и вдохнула. Одного вдоха было достаточно. Она закашлялась, да так сильно, что нам с Лиззи пришлось усердно колотить ее по спине, пока она не успокоилась.
Чтобы как-то загладить свою вину, Том принялся рассказывать нам интересные истории, но не про себя, а про других людей. Как ни странно, но нам казалось, что все, про кого он говорил, давным-давно нам знакомы, что его герои – это наши добрые друзья. Он ни разу не повторился, и как только один рассказ заканчивался, он тут же переходил к следующему. Он говорил, подражая голосам разных людей, при этом меняя лица, да так забавно, что я, Энни и Лиззи смеялись до слез, а у мамы даже лопнул новый поясок за десять пенсов. Из угла, где старушка Бетти Максуорти мыла посуду, то и дело раздавался оглушительный хохот.
Глава 12
Известный по заслугам
Хотя Том Фаггус был умным, благородным и знаменитым, я до конца так и не смог понять, должны ли мы относиться к нему с уважением или, наоборот, нашей семье следовало бы стыдиться такого родственника. Видимо, все зависело от того, в каком обществе мы находились. Например, перед мальчишками из Брендона я мог запросто хвастаться своим кузеном. Но вот в беседе с пасторами, судьями, которые иногда навещали наши места, или с торговцами из Порлока, короче, со всеми, кто имел какую-то власть и силу, мы старались не упоминать имени нашего кузена-разбойника.
Нашей задачей было не осуждать его, а приютить и успокоить, поскольку я считаю, что судить человека – во власти Божьей, а жалеть человека должен другой человек. Конечно, я не оправдываю его за его способы добывания денег, тем более, что это не делает чести и его родным. Но, тем не менее, следует учитывать, что сам он был беззлобным и только жизнь его складывалась таким образом, что дурные поступки уступили место хорошим. И дабы вам понять Фаггуса, я хочу изложить его нелегкую судьбу, причем буду говорить о нем, не как о своем родственнике, а просто как о человеке без прикрас и лишних выдумок.
У Тома было много причин ожесточиться на этот мир, и все-таки даже те, у кого он отбирал деньги, соглашались, что это был милейший человек. Он часто сам расплачивался за наемные экипажи, если успел ограбить тех, кто в них сидел, чтобы не создавать людям еще одно неудобство. Том был кузнецом в городе Нортмолтон в графстве Девоншир. Это дикое место на самой окраине Экзмура. Многие удивлялись, как такой благородный человек мог вырасти среди тупиц и невежд Нортмолтона. Он не только умел читать и писать, но и владел участком земли стоимостью в сто фунтов, имел отару в двести овец и тридцать коров. Оставшись сиротой почти во младенчестве, он рано начал работать, и вскоре так ловко научился подковывать лошадей, что кузнецы из Барума побаивались потерять своих клиентов. И действительно, Том даже получил первый приз за свое мастерство на севере Девоншира, за что многие так никогда и не смогли его простить.
Этого я тогда понять не мог, а объяснялось все просто – человеческой завистью. Так или иначе, но буквально через месяц после этой победы у Тома начались серьезные неприятности, как раз в то время, когда его дело набирало силу и он собирался жениться. Его невеста была из Саутмолтона (по-моему, дочь конюха, а звали ее Бетси Парамор), отец ее уже дал согласие на брак. Том хотел выглядеть на свадьбе как можно представительнее и поэтому выписал лучшего портного из Экзетера, которого и поселил у себя в доме на втором этаже. Свадебное платье для Бетси было уже готово (за которое его тоже потом ругали, как будто это Том во всем виноват) – вдруг неожиданно против него были собраны документы и переданы в суд.
Это было длинное и нудное дело с сэром Робертом Бэмпфилдом, который вознамерился лишить Тома земли и скота. В результате Том остался ни с чем, поскольку сэр Роберт обладал большой суммой денег для подкупа свидетелей, и Тому пришлось продать не только ферму и имущество, но даже и свою кузницу. Фаггус успел оседлать коня, прежде чем его арестовали, и ускакал прочь из города. Те, кто видел его в пути, говорили, что он больше походил на безумца, нежели на уважаемого всеми кузнеца. Прибыв в Саутмолтон, Том сразу же направился к невесте, надеясь в ее доме найти приют и убежище, но там ему сразу указали на дверь. Весть о его банкротстве успела распространиться, а господин Парамор был человеком рассудительным и к тому же членом городского совета. Ходили слухи, что Тому даже предъявили чек для оплаты за пошив свадебного платья Бетси, поскольку из-за бедности жениться на ней ему не разрешили. Но это могли быть и пустые сплетни, потому что платье у невесты напрасно не пропало, и она через месяц счастливо вышла замуж за Дика Велакотта из Мокхэма.
Все это сильно подействовало на Тома, и, потеряв имущество, невесту и надежду на будущее, он решил так: «Мир поживился мною, как волк овцой. Господи, дай мне сил стать хищником против всего мира».
И Провидение встало на его сторону. Он с успехом грабил на дорогах богатые экипажи. Вскоре слава о нем разнеслась далеко за пределы Бристоу. Он занимался своим промыслом и днем и ночью, имея в «шайке» только трех лошадей. Дела шли хорошо, и вскоре Том решил, что пора и отдохнуть. Он скопил немало денег, оставил себе некоторую сумму, а остальное отдал на благотворительность. Надо сказать, что Том любил высшее общество, и ни один из дворян не пренебрегал его приглашениями. Отзывались о нем прекрасно, и Том принимал у себя эсквайров и даже членов выездного суда присяжных, когда те останавливались в гостинице, в которой жил сам Фаггус. Гости с удовольствием пили за его здравие, женщины бросали в его сторону страстные взгляды, а дети устраивали засаду на перекрестках, чтобы предупредить о приближении судебных исполнителей, если таковые вдруг объявятся.
Однажды, в самом начале своей карьеры, Фаггус повстречался на дороге с самим сэром Робертом Бэмпфилдом, при котором находился один-единственный слуга. Том Фаггус приставил пистолет к виску сэра Роберта, решив расквитаться с ним раз и навсегда. Слуга, увидев это, решил не торопить коня, а сделал вид, что отстал и никак не может нагнать своего хозяина, якобы заблудившись. Баронет дрожащими руками вынул кошелек, справедливо считая, что теперь уж живым ему не уйти. Том забрал кошелек и перстень, а потом поклонился, вернул вещи назад и объяснил, что не в его привычках грабить грабителя. Потом он выволок незадачливого слугу из леса, надавал ему тумаков за недостойное поведение и обобрал до нитки.
Фаггус оставил себе только одну лошадь – свою любимицу кобылу Уинни. Как она досталась ему, Том никогда не рассказывал, но мне кажется, что это был подарок одного полковника, большого любителя азартных игр и лошадей, которого Том спас от разъяренных кредиторов. Если добавить, что на счету Фаггуса нет ни капли пролитой крови (потому что его взгляда, щелчка пистолета и репутации было вполне достаточно для того, чтобы все его желания выполнялись мгновенно), он ни разу не ограбил бедняка, не оскорбил женщину, был патриотом своей родины, человеком верующим, с мягким нравом и веселым характером, то нетрудно будет понять, отчего он пользовался всеобщей любовью и заслуженной славой.
Все проклинали Дунов, занимавшихся грабежом, но все обожали Фаггуса (кроме тех, наверное, кого он обчистил). Многие старики и нищие благодарили его за деньги, отнятые у богачей, а трактирщики и конюхи – те просто-таки обожали его.
Я так долго рассказываю о Томе только затем, чтобы вы правильно поняли его, поскольку он – мой любимый кузен и, кроме того, возлюбленный моей… Но хватит об этом. Вы сами все узнаете, когда придет время.
Он вернулся через три месяца в самом начале весны и привез мне новый карабин, зная о моем увлечении оружием. Мать сначала протестовала, но Том смог убедить ее, что приобрел ружье на честно заработанные средства. Возможно, это и так, поскольку Том все-таки старался, чтобы безобидным путем добыть деньги. Так или иначе, я был неслыханно рад и выбрал себе цель подальше в полях, чтобы научиться стрелять из нового ружья. Фаггус научил меня кататься на Уинни – с тех пор она подросла и стала еще красивее, но все равно помнила и любила своего незадачливого наездника. Энни была без ума от Тома, и тот даже заявил, что он – ее крестный отец. Правда, я не понимаю, откуда он это взял. А когда Фаггус уезжал, бока Уинни сверкали в пламени свечей, и нам казалось, что они отливали вишневым цветом.
Больше, пожалуй, никаких ярких впечатлений от отрочества у меня и не осталось. Жизнь шла спокойно и размеренно. Я усердно трудился на ферме, стараясь во всем помогать матери, а когда вспоминал Лорну Дун, мне начинало казаться, что все это – только прекрасный сон.
Но никому не будет интересно знать, сколько бушелей пшеницы мы снимали с акра, как доились коровы или как проходила жатва. Скажу только, что самым крупным, не считая скота, на нашей ферме был я. Не страдая отсутствием аппетита, я очень быстро набирал рост и вес, увеличиваясь каждый год в высоту на десять сантиметров и на пять в ширину. Очень скоро я стал самым здоровым во всем Экзмуре. Но и это не имело большого значения, потому что у нас не было мерки вроде Дуновой двери, а если бы и была, я бы в нее просто не пролез. Я стал мишенью для всяческого рода шуток и насмешек. В конце концов, я начал стесняться своих размеров и боялся подходить к зеркалу. Правда, моя мать, наоборот, гордилась мною и говорила, что для нее я навсегда останусь малышом.
Я всегда держался прямо, гордо подняв подбородок, и от этого казался еще выше. А нашей бедой в семье оставалась крошка Элиза. Хотя ей привозили самое лучшее вино на пасху, она не росла, оставаясь маленькой, костлявой и угловатой. Но дело не только в этом. Ее язычок тоже оставлял желать лучшего. Лиззи была ядовитой и колкой, она могла ехидничать и жалить когда угодно, а это мне очень не нравится в женщинах. Да простит меня Бог, что я так говорю о дочери собственного отца, тем более, что он ни в чем не виноват. Во время беременности моя мать поскользнулась на льду и сильно ушиблась около сарая. Негодяй Фрэй поленился сколоть лед и прикрыл его соломой. Конечно, он получил взбучку от отца, но матери от этого легче не стало. Элиза родилась на следующий же день с хилым телом и острым умом – хуже не придумать.
Зато Энни уже превратилась в прекрасную блондинку, и я мог часами наблюдать за ней, если только не засыпал у огня, думая о нашем дорогом отце. Она забирала волосы в пучок, но иногда непослушные золотистые пряди спадали ей на плечи, а я смотрел на них через полуприкрытые веки и мечтал. Если долго любоваться Энни, то можно понять: только это лицо расскажет вам, как могут быть красивы тень или свет. И если я вдруг о ком-то плохо говорил или или просто думал, стоило мне взглянуть в прекрасные глаза Энни, и я сразу понимал, что был неправ.
Что касается Дунов, то они продолжали процветать, и никто против них не восставал, разве что, распуская сплетни, но на это они как раз меньше всего обращали внимания. Иногда на них жаловались и доходили до высоких инстанций, но тщетно. Один раз жалоба дошла даже до короля. Но Его Величество лишь отшутился и был так собою доволен, что о жалобе предпочли забыть. Кроме того, никто из высокопоставленных лиц в Экзмуре хозяйства не имел, поэтому Дуны разбойничали по-прежнему и местные жители старались обходить их земли стороной. Единственным человеком, кто бы мог с ними справиться, был Том Фаггус, но он и сам считался вне закона. К тому же Том переселился в Уонтадж в графстве Беркс. По его мнению, климат там был посуше, дороги получше и народ побогаче.
Кое-кто из наших соседей считал, что при моей физической мощи и умении стрелять я бы мог давно разобраться с Дунами и показать им, чего я стою. Но в то время я был еще слишком скромным, вздрагивал, когда меня окликали и краснел, как девушка. Я не был еще достаточно силен для своего роста. И, хотя я по-прежнему горячо любил покойного отца, мне оставалось непонятным, как бы я смог ему помочь, нанося увечья другим. Есть такие люди, которые веками культивируют кровную месть, и ради видимости удовлетворения готовы убивать и разрушать чужие судьбы. Я сомневаюсь, что истинный англичанин способен на такое. Правда, это не касается женщин, потому что если у женщины жизнь не сложилась, она, по-моему, готова мстить всем.
Но не будем об этом. Я не люблю рассуждать о вещах, в которых плохо разбираюсь. Тем не менее, если бы я встретил именно того из Дунов, который убил моего отца, я, несомненно, избил бы его до полусмерти (если бы у меня хватило сил), но стрелять бы стал только в случае, если бы он начал игру с оружием первым, если бы он обидел кого-то из моей семьи или просто оскорбил женщину. Энни и мать придерживались того же мнения, зато Элиза иногда ругала нас за нерешительность и, фыркая, вообще отказывалась разговаривать.
Зимой, когда мне исполнился двадцать один год, в наших местах случилось нечто непонятное, что напугало всю округу, и даже я чувствовал себя довольно неуютно. Ничего дурного, разумеется, ни с кем не произошло, но явление было настолько таинственным и непонятным, что никаким логическим объяснениям не поддавалось, а приписывалось исключительно нечистой силе. Зима выдалась на редкость теплой, снег так и не выпал, а если изредка и выпадал, то лежал на земле не более часа, а потом все равно таял, даже на самых высоких вершинах Экзмура. Такого мне не приходилось наблюдать за всю жизнь. По ночам было темно, как будто звезды исчезли с неба, зато днем долины наполнял такой густой туман, словно вся наша местность превратилась в прачечную, полную пара и пены. На болотах было полно бекасов и чирков, они летали, свистели и громко хлопали крыльями, вороны кружились над павшими овцами, однако кулики и ржанки куда-то исчезли, и когда по ночам раздавался одинокий крик коростеля, тем не менее никто его при этом не видел.
Выходить на охоту становилось и неприятно, и небезопасно (а я как раз полюбил стрелять дичь именно зимой) из-за густого тумана, отчего даже выстрелы стали звучать по-другому. Из-за плохой видимости можно было запросто сбиться с пути и забрести в непролазные топи или упасть в ущелье.
Тем не менее я выходил из дому, поскольку, во-первых, был еще юным и неопытным, а, во-вторых, я стыдился собственного страха. К тому же, кроме победы над этой слабостью, меня манил туман и еще кое-что, а именно – тайна и неизвестность, перед которой склоняют головы даже сильные и мудрые.
Моя мать, думавшая обо мне куда чаще, чем о себе самой, очень волновалась за меня. Правда, я мог учуять запах ужина за целую милю и никогда бы не заплутал в родных местах даже в таком тумане, тем не менее мать приказала повесить большой колокол перед сараем и велела бить в него каждые десять минут. Это немного омрачило мои прогулки, потому что звук колокола напоминал мне занятия в Блюнделе, и каждый раз, слыша ненавистный звон, я с ужасом вспоминал школу.
Самое печальное занятие во время сильного тумана (а он не спадал в течение двух месяцев) – это стоять возле моря и наблюдать за волнами. Слишком тяжело сознавать, какие они огромные и могучие, а видеть только часть их, слышать мощный гул валов и не иметь возможности созерцать всю картину бескрайних просторов.
В Линмауте жил один старик, объездивший полсвета, но вернувшийся сюда, чтобы быть похороненным на родине. Он выстроил себе домик около моря и рассказывал много интересного. Так вот, этот старик Уилл Уотком говорил, что такая необычная зима произошла из-за некоего Гольфстрима, который неожиданно повернул к нам. Он утверждал, что есть такое теплое течение, причем вода там настолько горячая, что ее можно использовать для бритья. Эта вода вытесняет нашу холодную воду, отчего страдает в первую очередь рыба во время нереста, и после этого надо ожидать холодную весну.
Я любил навещать Линмаут по воскресеньям и слушать рассказы старика, и, хотя он большей частью был молчалив, но почему-то ко мне проникся доверием и поведал много занимательного. Он говорил, что это могучее течение заглядывает в наши края не так уж и часто, один раз в десять лет, а бывает, что и раз в полвека, и только Господь Бог знает, зачем это нужно. Но вместе с течением приходит тепло, облака, туман и сырость и, соответственно, богатый урожай, особенно орехов. Говоря об орехах, старик весело подмигивал, но тогда я его не понял, а позже выяснил, что вместе с течением к нашим берегам заносило какие-то заморские орехи с винными ядрами. Никогда еще столько иностранного спиртного не причаливало к нашим берегам.
Люди поговаривали, что Уотком прекрасно знал места, куда прибивает этот «товар». Но наш мировой судья де Уичехальз уверял, что никакой контрабанды здесь нет. Некоторые работники даже рыли специальные ямы для хранения таких «орехов». Правда, доказательств этого тоже нет, поэтому я не буду слишком строг и не стану судить тех, кто, возможно, увлекался спиртным и после прихода в наши места теплого течения сам становился «тепленьким».
Но не огромное количество запасов заморского спиртного испугало и удивило нас и даже не очертания парусника в тумане, появляющегося в утреннем тумане. Нас страшил непонятный таинственный звук, от которого мурашки ползли по коже, мы жались друг другу и закрывались одеялом с головой.
Как только на землю спускались сумерки и в небе не оставалось ни отблеска красного заката, долины прорезал долгий стон, сопровождаемый топотом человеческих ног. Неважно, где бы вы ни находились в это время – на болотах, в горах или в лесу – звук словно шел из сердца земли. А потом этот топот прерывался еще более странным звуком, напоминающим скорее всего истошный хохот, от чего сердце уходило в пятки и человек тихо сходил с ума.
Но даже я, тупой и невежественный, не мог поверить в то, что наш Создатель позволил бы злу вырваться наружу и овладеть нами, хотя, после того как я сам все это слышал три вечера подряд, я предпочитал сидеть дома и не доходить даже до конюшни, и пламя маленькой свечи мне было куда приятнее костра даже в хорошей компании.
Разные истории рассказывали по этому поводу. В основном сходились на том, что это стонет призрак какой-то женщины, а за ней гонятся бесы. Правда, я не очень-то верил в подобные байки, но на всякий случай после заката всегда закрывал дверь на засов.
Нашей задачей было не осуждать его, а приютить и успокоить, поскольку я считаю, что судить человека – во власти Божьей, а жалеть человека должен другой человек. Конечно, я не оправдываю его за его способы добывания денег, тем более, что это не делает чести и его родным. Но, тем не менее, следует учитывать, что сам он был беззлобным и только жизнь его складывалась таким образом, что дурные поступки уступили место хорошим. И дабы вам понять Фаггуса, я хочу изложить его нелегкую судьбу, причем буду говорить о нем, не как о своем родственнике, а просто как о человеке без прикрас и лишних выдумок.
У Тома было много причин ожесточиться на этот мир, и все-таки даже те, у кого он отбирал деньги, соглашались, что это был милейший человек. Он часто сам расплачивался за наемные экипажи, если успел ограбить тех, кто в них сидел, чтобы не создавать людям еще одно неудобство. Том был кузнецом в городе Нортмолтон в графстве Девоншир. Это дикое место на самой окраине Экзмура. Многие удивлялись, как такой благородный человек мог вырасти среди тупиц и невежд Нортмолтона. Он не только умел читать и писать, но и владел участком земли стоимостью в сто фунтов, имел отару в двести овец и тридцать коров. Оставшись сиротой почти во младенчестве, он рано начал работать, и вскоре так ловко научился подковывать лошадей, что кузнецы из Барума побаивались потерять своих клиентов. И действительно, Том даже получил первый приз за свое мастерство на севере Девоншира, за что многие так никогда и не смогли его простить.
Этого я тогда понять не мог, а объяснялось все просто – человеческой завистью. Так или иначе, но буквально через месяц после этой победы у Тома начались серьезные неприятности, как раз в то время, когда его дело набирало силу и он собирался жениться. Его невеста была из Саутмолтона (по-моему, дочь конюха, а звали ее Бетси Парамор), отец ее уже дал согласие на брак. Том хотел выглядеть на свадьбе как можно представительнее и поэтому выписал лучшего портного из Экзетера, которого и поселил у себя в доме на втором этаже. Свадебное платье для Бетси было уже готово (за которое его тоже потом ругали, как будто это Том во всем виноват) – вдруг неожиданно против него были собраны документы и переданы в суд.
Это было длинное и нудное дело с сэром Робертом Бэмпфилдом, который вознамерился лишить Тома земли и скота. В результате Том остался ни с чем, поскольку сэр Роберт обладал большой суммой денег для подкупа свидетелей, и Тому пришлось продать не только ферму и имущество, но даже и свою кузницу. Фаггус успел оседлать коня, прежде чем его арестовали, и ускакал прочь из города. Те, кто видел его в пути, говорили, что он больше походил на безумца, нежели на уважаемого всеми кузнеца. Прибыв в Саутмолтон, Том сразу же направился к невесте, надеясь в ее доме найти приют и убежище, но там ему сразу указали на дверь. Весть о его банкротстве успела распространиться, а господин Парамор был человеком рассудительным и к тому же членом городского совета. Ходили слухи, что Тому даже предъявили чек для оплаты за пошив свадебного платья Бетси, поскольку из-за бедности жениться на ней ему не разрешили. Но это могли быть и пустые сплетни, потому что платье у невесты напрасно не пропало, и она через месяц счастливо вышла замуж за Дика Велакотта из Мокхэма.
Все это сильно подействовало на Тома, и, потеряв имущество, невесту и надежду на будущее, он решил так: «Мир поживился мною, как волк овцой. Господи, дай мне сил стать хищником против всего мира».
И Провидение встало на его сторону. Он с успехом грабил на дорогах богатые экипажи. Вскоре слава о нем разнеслась далеко за пределы Бристоу. Он занимался своим промыслом и днем и ночью, имея в «шайке» только трех лошадей. Дела шли хорошо, и вскоре Том решил, что пора и отдохнуть. Он скопил немало денег, оставил себе некоторую сумму, а остальное отдал на благотворительность. Надо сказать, что Том любил высшее общество, и ни один из дворян не пренебрегал его приглашениями. Отзывались о нем прекрасно, и Том принимал у себя эсквайров и даже членов выездного суда присяжных, когда те останавливались в гостинице, в которой жил сам Фаггус. Гости с удовольствием пили за его здравие, женщины бросали в его сторону страстные взгляды, а дети устраивали засаду на перекрестках, чтобы предупредить о приближении судебных исполнителей, если таковые вдруг объявятся.
Однажды, в самом начале своей карьеры, Фаггус повстречался на дороге с самим сэром Робертом Бэмпфилдом, при котором находился один-единственный слуга. Том Фаггус приставил пистолет к виску сэра Роберта, решив расквитаться с ним раз и навсегда. Слуга, увидев это, решил не торопить коня, а сделал вид, что отстал и никак не может нагнать своего хозяина, якобы заблудившись. Баронет дрожащими руками вынул кошелек, справедливо считая, что теперь уж живым ему не уйти. Том забрал кошелек и перстень, а потом поклонился, вернул вещи назад и объяснил, что не в его привычках грабить грабителя. Потом он выволок незадачливого слугу из леса, надавал ему тумаков за недостойное поведение и обобрал до нитки.
Фаггус оставил себе только одну лошадь – свою любимицу кобылу Уинни. Как она досталась ему, Том никогда не рассказывал, но мне кажется, что это был подарок одного полковника, большого любителя азартных игр и лошадей, которого Том спас от разъяренных кредиторов. Если добавить, что на счету Фаггуса нет ни капли пролитой крови (потому что его взгляда, щелчка пистолета и репутации было вполне достаточно для того, чтобы все его желания выполнялись мгновенно), он ни разу не ограбил бедняка, не оскорбил женщину, был патриотом своей родины, человеком верующим, с мягким нравом и веселым характером, то нетрудно будет понять, отчего он пользовался всеобщей любовью и заслуженной славой.
Все проклинали Дунов, занимавшихся грабежом, но все обожали Фаггуса (кроме тех, наверное, кого он обчистил). Многие старики и нищие благодарили его за деньги, отнятые у богачей, а трактирщики и конюхи – те просто-таки обожали его.
Я так долго рассказываю о Томе только затем, чтобы вы правильно поняли его, поскольку он – мой любимый кузен и, кроме того, возлюбленный моей… Но хватит об этом. Вы сами все узнаете, когда придет время.
Он вернулся через три месяца в самом начале весны и привез мне новый карабин, зная о моем увлечении оружием. Мать сначала протестовала, но Том смог убедить ее, что приобрел ружье на честно заработанные средства. Возможно, это и так, поскольку Том все-таки старался, чтобы безобидным путем добыть деньги. Так или иначе, я был неслыханно рад и выбрал себе цель подальше в полях, чтобы научиться стрелять из нового ружья. Фаггус научил меня кататься на Уинни – с тех пор она подросла и стала еще красивее, но все равно помнила и любила своего незадачливого наездника. Энни была без ума от Тома, и тот даже заявил, что он – ее крестный отец. Правда, я не понимаю, откуда он это взял. А когда Фаггус уезжал, бока Уинни сверкали в пламени свечей, и нам казалось, что они отливали вишневым цветом.
Больше, пожалуй, никаких ярких впечатлений от отрочества у меня и не осталось. Жизнь шла спокойно и размеренно. Я усердно трудился на ферме, стараясь во всем помогать матери, а когда вспоминал Лорну Дун, мне начинало казаться, что все это – только прекрасный сон.
Но никому не будет интересно знать, сколько бушелей пшеницы мы снимали с акра, как доились коровы или как проходила жатва. Скажу только, что самым крупным, не считая скота, на нашей ферме был я. Не страдая отсутствием аппетита, я очень быстро набирал рост и вес, увеличиваясь каждый год в высоту на десять сантиметров и на пять в ширину. Очень скоро я стал самым здоровым во всем Экзмуре. Но и это не имело большого значения, потому что у нас не было мерки вроде Дуновой двери, а если бы и была, я бы в нее просто не пролез. Я стал мишенью для всяческого рода шуток и насмешек. В конце концов, я начал стесняться своих размеров и боялся подходить к зеркалу. Правда, моя мать, наоборот, гордилась мною и говорила, что для нее я навсегда останусь малышом.
Я всегда держался прямо, гордо подняв подбородок, и от этого казался еще выше. А нашей бедой в семье оставалась крошка Элиза. Хотя ей привозили самое лучшее вино на пасху, она не росла, оставаясь маленькой, костлявой и угловатой. Но дело не только в этом. Ее язычок тоже оставлял желать лучшего. Лиззи была ядовитой и колкой, она могла ехидничать и жалить когда угодно, а это мне очень не нравится в женщинах. Да простит меня Бог, что я так говорю о дочери собственного отца, тем более, что он ни в чем не виноват. Во время беременности моя мать поскользнулась на льду и сильно ушиблась около сарая. Негодяй Фрэй поленился сколоть лед и прикрыл его соломой. Конечно, он получил взбучку от отца, но матери от этого легче не стало. Элиза родилась на следующий же день с хилым телом и острым умом – хуже не придумать.
Зато Энни уже превратилась в прекрасную блондинку, и я мог часами наблюдать за ней, если только не засыпал у огня, думая о нашем дорогом отце. Она забирала волосы в пучок, но иногда непослушные золотистые пряди спадали ей на плечи, а я смотрел на них через полуприкрытые веки и мечтал. Если долго любоваться Энни, то можно понять: только это лицо расскажет вам, как могут быть красивы тень или свет. И если я вдруг о ком-то плохо говорил или или просто думал, стоило мне взглянуть в прекрасные глаза Энни, и я сразу понимал, что был неправ.
Что касается Дунов, то они продолжали процветать, и никто против них не восставал, разве что, распуская сплетни, но на это они как раз меньше всего обращали внимания. Иногда на них жаловались и доходили до высоких инстанций, но тщетно. Один раз жалоба дошла даже до короля. Но Его Величество лишь отшутился и был так собою доволен, что о жалобе предпочли забыть. Кроме того, никто из высокопоставленных лиц в Экзмуре хозяйства не имел, поэтому Дуны разбойничали по-прежнему и местные жители старались обходить их земли стороной. Единственным человеком, кто бы мог с ними справиться, был Том Фаггус, но он и сам считался вне закона. К тому же Том переселился в Уонтадж в графстве Беркс. По его мнению, климат там был посуше, дороги получше и народ побогаче.
Кое-кто из наших соседей считал, что при моей физической мощи и умении стрелять я бы мог давно разобраться с Дунами и показать им, чего я стою. Но в то время я был еще слишком скромным, вздрагивал, когда меня окликали и краснел, как девушка. Я не был еще достаточно силен для своего роста. И, хотя я по-прежнему горячо любил покойного отца, мне оставалось непонятным, как бы я смог ему помочь, нанося увечья другим. Есть такие люди, которые веками культивируют кровную месть, и ради видимости удовлетворения готовы убивать и разрушать чужие судьбы. Я сомневаюсь, что истинный англичанин способен на такое. Правда, это не касается женщин, потому что если у женщины жизнь не сложилась, она, по-моему, готова мстить всем.
Но не будем об этом. Я не люблю рассуждать о вещах, в которых плохо разбираюсь. Тем не менее, если бы я встретил именно того из Дунов, который убил моего отца, я, несомненно, избил бы его до полусмерти (если бы у меня хватило сил), но стрелять бы стал только в случае, если бы он начал игру с оружием первым, если бы он обидел кого-то из моей семьи или просто оскорбил женщину. Энни и мать придерживались того же мнения, зато Элиза иногда ругала нас за нерешительность и, фыркая, вообще отказывалась разговаривать.
Зимой, когда мне исполнился двадцать один год, в наших местах случилось нечто непонятное, что напугало всю округу, и даже я чувствовал себя довольно неуютно. Ничего дурного, разумеется, ни с кем не произошло, но явление было настолько таинственным и непонятным, что никаким логическим объяснениям не поддавалось, а приписывалось исключительно нечистой силе. Зима выдалась на редкость теплой, снег так и не выпал, а если изредка и выпадал, то лежал на земле не более часа, а потом все равно таял, даже на самых высоких вершинах Экзмура. Такого мне не приходилось наблюдать за всю жизнь. По ночам было темно, как будто звезды исчезли с неба, зато днем долины наполнял такой густой туман, словно вся наша местность превратилась в прачечную, полную пара и пены. На болотах было полно бекасов и чирков, они летали, свистели и громко хлопали крыльями, вороны кружились над павшими овцами, однако кулики и ржанки куда-то исчезли, и когда по ночам раздавался одинокий крик коростеля, тем не менее никто его при этом не видел.
Выходить на охоту становилось и неприятно, и небезопасно (а я как раз полюбил стрелять дичь именно зимой) из-за густого тумана, отчего даже выстрелы стали звучать по-другому. Из-за плохой видимости можно было запросто сбиться с пути и забрести в непролазные топи или упасть в ущелье.
Тем не менее я выходил из дому, поскольку, во-первых, был еще юным и неопытным, а, во-вторых, я стыдился собственного страха. К тому же, кроме победы над этой слабостью, меня манил туман и еще кое-что, а именно – тайна и неизвестность, перед которой склоняют головы даже сильные и мудрые.
Моя мать, думавшая обо мне куда чаще, чем о себе самой, очень волновалась за меня. Правда, я мог учуять запах ужина за целую милю и никогда бы не заплутал в родных местах даже в таком тумане, тем не менее мать приказала повесить большой колокол перед сараем и велела бить в него каждые десять минут. Это немного омрачило мои прогулки, потому что звук колокола напоминал мне занятия в Блюнделе, и каждый раз, слыша ненавистный звон, я с ужасом вспоминал школу.
Самое печальное занятие во время сильного тумана (а он не спадал в течение двух месяцев) – это стоять возле моря и наблюдать за волнами. Слишком тяжело сознавать, какие они огромные и могучие, а видеть только часть их, слышать мощный гул валов и не иметь возможности созерцать всю картину бескрайних просторов.
В Линмауте жил один старик, объездивший полсвета, но вернувшийся сюда, чтобы быть похороненным на родине. Он выстроил себе домик около моря и рассказывал много интересного. Так вот, этот старик Уилл Уотком говорил, что такая необычная зима произошла из-за некоего Гольфстрима, который неожиданно повернул к нам. Он утверждал, что есть такое теплое течение, причем вода там настолько горячая, что ее можно использовать для бритья. Эта вода вытесняет нашу холодную воду, отчего страдает в первую очередь рыба во время нереста, и после этого надо ожидать холодную весну.
Я любил навещать Линмаут по воскресеньям и слушать рассказы старика, и, хотя он большей частью был молчалив, но почему-то ко мне проникся доверием и поведал много занимательного. Он говорил, что это могучее течение заглядывает в наши края не так уж и часто, один раз в десять лет, а бывает, что и раз в полвека, и только Господь Бог знает, зачем это нужно. Но вместе с течением приходит тепло, облака, туман и сырость и, соответственно, богатый урожай, особенно орехов. Говоря об орехах, старик весело подмигивал, но тогда я его не понял, а позже выяснил, что вместе с течением к нашим берегам заносило какие-то заморские орехи с винными ядрами. Никогда еще столько иностранного спиртного не причаливало к нашим берегам.
Люди поговаривали, что Уотком прекрасно знал места, куда прибивает этот «товар». Но наш мировой судья де Уичехальз уверял, что никакой контрабанды здесь нет. Некоторые работники даже рыли специальные ямы для хранения таких «орехов». Правда, доказательств этого тоже нет, поэтому я не буду слишком строг и не стану судить тех, кто, возможно, увлекался спиртным и после прихода в наши места теплого течения сам становился «тепленьким».
Но не огромное количество запасов заморского спиртного испугало и удивило нас и даже не очертания парусника в тумане, появляющегося в утреннем тумане. Нас страшил непонятный таинственный звук, от которого мурашки ползли по коже, мы жались друг другу и закрывались одеялом с головой.
Как только на землю спускались сумерки и в небе не оставалось ни отблеска красного заката, долины прорезал долгий стон, сопровождаемый топотом человеческих ног. Неважно, где бы вы ни находились в это время – на болотах, в горах или в лесу – звук словно шел из сердца земли. А потом этот топот прерывался еще более странным звуком, напоминающим скорее всего истошный хохот, от чего сердце уходило в пятки и человек тихо сходил с ума.
Но даже я, тупой и невежественный, не мог поверить в то, что наш Создатель позволил бы злу вырваться наружу и овладеть нами, хотя, после того как я сам все это слышал три вечера подряд, я предпочитал сидеть дома и не доходить даже до конюшни, и пламя маленькой свечи мне было куда приятнее костра даже в хорошей компании.
Разные истории рассказывали по этому поводу. В основном сходились на том, что это стонет призрак какой-то женщины, а за ней гонятся бесы. Правда, я не очень-то верил в подобные байки, но на всякий случай после заката всегда закрывал дверь на засов.
Глава 13
Приезд господина Гекабека
Господин Рубен Гекабек был дядюшкой моей матери и весьма уважаемым человеком в Дулвертоне. Он владел самым большим магазином тканей в городе. Особенно хорошо дела шли у него перед Рождеством, когда ему удавалось продать огромные партии товара к празднику. Мы были его единственными родственниками (если не считать его собственной внучки Руфи, о которой, кроме него, никто не заботился), и поэтому мать нежно и по-христиански любила дядюшку. Люди в Дулвертоне все как один утверждали, что господин Гекабек по праву считается самым богатым человеком в городе, он мог бы скупить половину всех земель в округе, если, конечно, захотел бы.
Итак, этот уважаемый джентльмен (ибо именно так к нему обращались горожане за его толстый кошелек – а я видел и негодяев, которых называли «уважаемый») должен был навестить нас в канун Нового года. Не потому, что ему очень хотелось (он терпеть не мог деревенской жизни), но мать уговорила его приехать в гости и даже заставила дать честное слово, что он приедет. Наш дядюшка славился тем, что всегда сдерживал обещания, во всяком случае, с тех пор как открыл собственное дело.
Богу было угодно, чтобы в этом году (несмотря на густой туман) дядюшке удалось доставить в Дулвертон в целости и сохранности несколько вьючных лошадей, груженых тюками с ценными тканями. Итак, подведя итоги года и разослав исковые жалобы на банкротов, как и полагается истинному христианину перед Рождеством, он оседлал коня и, надев лучшую шубу, отправился в Оар, оставив помощнику немного еды, массу поручений и свою внучку для присмотра.
Мы договорились, что он приедет в последний день декабря около полудня, надеясь, что Дуны, как и все нечестные люди, любят поваляться в постели подольше, и поэтому для дядюшки будет безопаснее приехать к нам по возможности раньше. Правда, тут мы немного просчитались, поскольку эти разбойники, как оказалось, веселились всю ночь накануне и решили вовсе не ложиться спать, а прямо с утра уже разъезжали по округе, но, возможно, не с целью грабежа, а просто в поисках приключений.
Мы отложили обед до часу дня (что меня, разумеется, не слишком обрадовало) и наметили праздничный предновогодний ужин на шесть вечера. Певцы с фонарями должны были появиться под окнами примерно в это же время. Мы обязаны были их напоить допьяна и хорошенько угостить. И хотя в нашей семье уже не было церковного старосты, по обычаю считалось, что это право тем не менее принадлежит только нам. Пока что на эту должность по рекомендации матери избрали Николаса Сноу, но он плохо справлялся со своими обязанностями, и все в приходе ждали, когда подрастет еще один Рид, то есть, я. Тем не менее, Николас был приглашен к нам со своими тремя симпатичными дочерьми, работавшими на маслобойне. Глупец Фрэй зачем-то разнес по всему приходу сплетню о том, что я тайно влюблен во всех троих, хотя, честно говоря, меня не привлекала ни одна из девушек. Сноу должны были прийти к нам по двум причинам. Во-первых, дядюшка обожал общество юных девиц, а, во-вторых, только Николас во всей округе умел курить трубку.
Дядюшка Бен обожал трубку. Он мог подолгу сидеть у огня и курить, ничего при этом не говоря, но ему хотелось, чтобы рядом находился по крайней мере еще один курильщик.
Все утро я провозился со скотом – день выдался на редкость мрачным – и мне надо было загнать всю скотину в хлев, чтобы она не разбрелась и не потерялась в тумане. Когда около часу дня я пришел домой, то был уверен, что дядюшка Бен уже рассматривает на кухне наш бекон, поворачивая то один окорок, то другой. Дядюшка обожал этим заниматься, потому что во всем Дулвертоне ничего подобного он достать не мог, и к тому же он ценил любые продукты домашнего изготовления. Но вместо этого на кухне оказалась только лишь ворчливая Бетти Максуорти, которая при виде молодого хозяина не преминула схватить крышку от сковороды и ткнуть меня ею в бок.
Итак, этот уважаемый джентльмен (ибо именно так к нему обращались горожане за его толстый кошелек – а я видел и негодяев, которых называли «уважаемый») должен был навестить нас в канун Нового года. Не потому, что ему очень хотелось (он терпеть не мог деревенской жизни), но мать уговорила его приехать в гости и даже заставила дать честное слово, что он приедет. Наш дядюшка славился тем, что всегда сдерживал обещания, во всяком случае, с тех пор как открыл собственное дело.
Богу было угодно, чтобы в этом году (несмотря на густой туман) дядюшке удалось доставить в Дулвертон в целости и сохранности несколько вьючных лошадей, груженых тюками с ценными тканями. Итак, подведя итоги года и разослав исковые жалобы на банкротов, как и полагается истинному христианину перед Рождеством, он оседлал коня и, надев лучшую шубу, отправился в Оар, оставив помощнику немного еды, массу поручений и свою внучку для присмотра.
Мы договорились, что он приедет в последний день декабря около полудня, надеясь, что Дуны, как и все нечестные люди, любят поваляться в постели подольше, и поэтому для дядюшки будет безопаснее приехать к нам по возможности раньше. Правда, тут мы немного просчитались, поскольку эти разбойники, как оказалось, веселились всю ночь накануне и решили вовсе не ложиться спать, а прямо с утра уже разъезжали по округе, но, возможно, не с целью грабежа, а просто в поисках приключений.
Мы отложили обед до часу дня (что меня, разумеется, не слишком обрадовало) и наметили праздничный предновогодний ужин на шесть вечера. Певцы с фонарями должны были появиться под окнами примерно в это же время. Мы обязаны были их напоить допьяна и хорошенько угостить. И хотя в нашей семье уже не было церковного старосты, по обычаю считалось, что это право тем не менее принадлежит только нам. Пока что на эту должность по рекомендации матери избрали Николаса Сноу, но он плохо справлялся со своими обязанностями, и все в приходе ждали, когда подрастет еще один Рид, то есть, я. Тем не менее, Николас был приглашен к нам со своими тремя симпатичными дочерьми, работавшими на маслобойне. Глупец Фрэй зачем-то разнес по всему приходу сплетню о том, что я тайно влюблен во всех троих, хотя, честно говоря, меня не привлекала ни одна из девушек. Сноу должны были прийти к нам по двум причинам. Во-первых, дядюшка обожал общество юных девиц, а, во-вторых, только Николас во всей округе умел курить трубку.
Дядюшка Бен обожал трубку. Он мог подолгу сидеть у огня и курить, ничего при этом не говоря, но ему хотелось, чтобы рядом находился по крайней мере еще один курильщик.
Все утро я провозился со скотом – день выдался на редкость мрачным – и мне надо было загнать всю скотину в хлев, чтобы она не разбрелась и не потерялась в тумане. Когда около часу дня я пришел домой, то был уверен, что дядюшка Бен уже рассматривает на кухне наш бекон, поворачивая то один окорок, то другой. Дядюшка обожал этим заниматься, потому что во всем Дулвертоне ничего подобного он достать не мог, и к тому же он ценил любые продукты домашнего изготовления. Но вместо этого на кухне оказалась только лишь ворчливая Бетти Максуорти, которая при виде молодого хозяина не преминула схватить крышку от сковороды и ткнуть меня ею в бок.