Страница:
– Джек! – восклицает она, – Разве ты можешь идти от переправы?
Вопрос, вернее, его тон показывают Джеку, что его тайна раскрыта. Больше не нужно ничего придумывать. Понимая это, он со смехом говорит:
– Что ж, мама, по правде сказать, я совсем и не был на переправе. И должен попросить простить меня за небольшой обман – относительно «Мэри», которой нужен ремонт.
– Я подозревала это, мальчик; дело совсем в другой Мэри. Ей что-то от тебя нужно или тебе от нее. Ну, поскольку ты сознался и раскаиваешься, я не буду тебя ругать. Я рада, что лодка в порядке, и у меня есть для тебя новость.
– Какая? – спрашивает он, радуясь, что легко отделался.
– Ты правду говорил, что кому-нибудь могут понадобиться твои услуги. Такой уже есть.
– Кто? Капитан?
– Нет, не он. Приехал лакей в роскошной ливрее; слуга или кучер, я точно не знаю; он от сквайра Пауэлла, примерно с милю отсюда.
– О, я знаю сквайра Пауэлла, он живет в Нью Холле. Что сказал слуга?
– Если ты не занят, его молодой хозяин хочет, чтобы ты отвез его и еще нескольких друзей вниз по реке.
– А он не сказал, как далеко? Если они направляются в Чепстоу или даже в Трентон, не думаю, чтобы я повезу их. Только если они выступят в понедельник. Ты ведь знаешь, на четверг меня нанял капитан; и если отправляться в далекий пуить, можно не успеть вернуться вовремя.
– Понедельник! Да они хотят двинуться завтра.
– В воскресенье? Это еще более странно. Я слышал, что семья сквайра Пауэлла очень религиозна.
– В том-то и дело. Парень в ливрее сказал, что они отправляются в церковь; какое-то старинное место на изгибе реки, куда невозможно добраться в экипажах.
– Мне кажется, я его знаю и смогу доставить их туда. А что ты ответила этому человеку?
– Что ты готов их отвезти и отвезешь. Я знаю, что других заказов у тебя нет. И так как это церковь, пусть будет и воскресенье.
– Да зачем она мне? – спросил Джек, который не очень религиозен и не соблюдает воскресенья. – Где они хотят сесть в лодку? Или я должен ждать их здесь?
– Да; этот человек сказал, что они придут сюда, и очень рано. В шесть утра. Он сказал, что тамошний священник друг их семьи, и они позватракают с ним, прежде чем идти в церковь.
– Ну, хорошо! Я буду их ждать, пусть и очень рано.
– В таком случае, сын мой, тебе лучше пораньше лечь спать. У тебя был трудный день, и тебе нужно отдохнуть. Хочешь выпить что-нибудь перед сном?
– Ну, мама, только стаканчик твоего вина из самбука.
Она открывает шкаф, достает черную бутылку и наливает стакан темно-красного вина – домашнего, приготовленного ее руками.
Отпивая его, он замечает:
– Лучшего вина никогда не пробовал. Оно бодрит и веселит человека. Я сам слышал, как капитан сказал, что оно лучше испанского портвейна.
Хотя он немного и запутался в коммерческой географии, молодой лодочник, как и его хозяин, прав относительно качества вина: самбуковое вино, правильно приготовленное, превосходит вина, изготовленные в Опорто (Город в Португалии, родина портвейна, или португальского вина. – Прим. перев.). Мне кажется, мало кому известен научный факт, что почва, на которой растет самбук, лучше всего подходит и для виноградников.
Не углубляясь в философию предмета и даже не очень о нем думая, лодочник скоро допил свое вино, пожелал матери спокойной ночи и пошел в спальню.
Он немного полежал в постели, думая о Мэри Морган и о свидании под вязом; потом уснул, и ему снилась она.
Когда он просыпается, в окне начинает светлеть – достаточно, чтобы предупредить его, что пора вставать. Он немедленно встает и одевается, но не в обычный рабочий костюм, а в тот, который носит в воскресенье и в праздники.
Мать тоже уже встала, и, к тому времени как Джек готов, у нее на столе уже стоит завтрак. И как раз когда он кончает есть, за окном на дороге слышен скрип колес и голоса. Прибыли его наниматели.
Торопливо выйдя, он видит, как к воротам подъезжает роскошный экипаж, с двумя лошадьми, с кучером и лакеем наверху; а в карете молодой мастер Пауэлл, его хорошенькая сестра и еще двое – леди и джентльмен, тоже молодые.
Вскоре все уже сидят в лодке; кучеру приказано отвести карету домой и вернуться сюда в определенный час. Слуга отправляется с ними – «Мэри» рассчитана на шестерых.
Лодка плывет вниз по течению, молодые люди разговаривают, смеются и шутят, как будто это самый обычный день, а не воскресенье. Лодочник тоже весел: его веселят воспоминания о предыдущем вечере; и хотя его не приглашают участвовать в разговоре, ему нравится слушать. Ему очень нравится внешность мисс Пауэлл, красивой девушки; он видит, какое внимание ей уделяет сидящий напротив джентльмен. Джеку интересно наблюдать за всем этим; это напомианет ему его первые встречи с Мэри Морган.
Но когда лодка минует Аберганн, взгляд лодочника отрывается от молодых людей. Он видит, что из каминных труб фермы, которые видны над вершинами деревьев, поднимается дым. Еще нет семи, но Морганы встают рано, и сейчас миссис Морган и ее дочь должны уже быть на пути к заутрене, а может, и к исповеди в церкви на переправе Рага. Вспоминать об этой церкви не хочется; Джек с нетерпением ждет дня, когда его возлюбленная перестанет ходить туда и будет молиться в другом месте.
Продолжая грести, он перестает думать об этом и о Мэри; теперь все его внимание занимает управление лодкой. Сразу за Аберганном течение становится очень быстрым и капризным; но дальше оно снова делается спокойным, и река медленно течет вдоль лугов Ллангоррена.
Перед поворотом к тому месту, где лодку Гвен Винн и Элеанор Лиз захватило быстрым течением у устья ручейка, чьи воды теперь отогнаны назад разбухшей рукой, Джек видит нечто, заставляющее его вздрогнуть и задержать удар весел.
– В чем дело, Уингейт? – спрашивает молодой Пауэлл, заметив его странное поведение. – О! Находка – там плывет доска! Наверно, хотите ее подобрать? Но помните: сегодня воскресенье, и мы должны заниматься только самой необходимой работой и милосердием.
Все четверо улыбаются этому замечанию – пятеро, включая слугу, – но на шестого эта плывущая находка производит сильное и болезненное впечатление.
И это впечатление не оставляет его весь день; оно сохраняется с ним в церкви, куда он заходит; и в доме викария, где он принимает участие в развлечениях; и на обратном пути по реке. На сердце у него словно свинцовый груз!
На обратном пути он ищет взглядом доску, но не находит ее. Уже темно, потому что молодые люди задержались на обед в доме викария.
Возвращаясь поздней, чем рассчитывали, они ни минуты не задерживаются на причале; сразу садятся в экипаж, который уже давно их поджидает, и отправляются в Нью Холл.
Им не терпится попасть домой. Лодочнику тоже, хотя и по другой причине; но он остается, чтобы привязать лодку. Затем, оставив весла в уключинах, торопится домой. Он по-прежнему вспоминает эту доску, и у него тяжело на сердце.
И ему не становится легче, когда он видит свою мать, сидящую на пороге со склоненной головой.
Он не ждет, когда она заговорит, но сам возбужденно спрашивает:
– В чем дело, мама?
Вопрос задан машинально – он почти предчувствует ответ, его суть.
– О, мой сын, мой сын! Я тебе говорила . Это был кэнвилл корф!
Глава двадцать четвертая
Глава двадцать пятая
Глава двадцать шестая
Вопрос, вернее, его тон показывают Джеку, что его тайна раскрыта. Больше не нужно ничего придумывать. Понимая это, он со смехом говорит:
– Что ж, мама, по правде сказать, я совсем и не был на переправе. И должен попросить простить меня за небольшой обман – относительно «Мэри», которой нужен ремонт.
– Я подозревала это, мальчик; дело совсем в другой Мэри. Ей что-то от тебя нужно или тебе от нее. Ну, поскольку ты сознался и раскаиваешься, я не буду тебя ругать. Я рада, что лодка в порядке, и у меня есть для тебя новость.
– Какая? – спрашивает он, радуясь, что легко отделался.
– Ты правду говорил, что кому-нибудь могут понадобиться твои услуги. Такой уже есть.
– Кто? Капитан?
– Нет, не он. Приехал лакей в роскошной ливрее; слуга или кучер, я точно не знаю; он от сквайра Пауэлла, примерно с милю отсюда.
– О, я знаю сквайра Пауэлла, он живет в Нью Холле. Что сказал слуга?
– Если ты не занят, его молодой хозяин хочет, чтобы ты отвез его и еще нескольких друзей вниз по реке.
– А он не сказал, как далеко? Если они направляются в Чепстоу или даже в Трентон, не думаю, чтобы я повезу их. Только если они выступят в понедельник. Ты ведь знаешь, на четверг меня нанял капитан; и если отправляться в далекий пуить, можно не успеть вернуться вовремя.
– Понедельник! Да они хотят двинуться завтра.
– В воскресенье? Это еще более странно. Я слышал, что семья сквайра Пауэлла очень религиозна.
– В том-то и дело. Парень в ливрее сказал, что они отправляются в церковь; какое-то старинное место на изгибе реки, куда невозможно добраться в экипажах.
– Мне кажется, я его знаю и смогу доставить их туда. А что ты ответила этому человеку?
– Что ты готов их отвезти и отвезешь. Я знаю, что других заказов у тебя нет. И так как это церковь, пусть будет и воскресенье.
– Да зачем она мне? – спросил Джек, который не очень религиозен и не соблюдает воскресенья. – Где они хотят сесть в лодку? Или я должен ждать их здесь?
– Да; этот человек сказал, что они придут сюда, и очень рано. В шесть утра. Он сказал, что тамошний священник друг их семьи, и они позватракают с ним, прежде чем идти в церковь.
– Ну, хорошо! Я буду их ждать, пусть и очень рано.
– В таком случае, сын мой, тебе лучше пораньше лечь спать. У тебя был трудный день, и тебе нужно отдохнуть. Хочешь выпить что-нибудь перед сном?
– Ну, мама, только стаканчик твоего вина из самбука.
Она открывает шкаф, достает черную бутылку и наливает стакан темно-красного вина – домашнего, приготовленного ее руками.
Отпивая его, он замечает:
– Лучшего вина никогда не пробовал. Оно бодрит и веселит человека. Я сам слышал, как капитан сказал, что оно лучше испанского портвейна.
Хотя он немного и запутался в коммерческой географии, молодой лодочник, как и его хозяин, прав относительно качества вина: самбуковое вино, правильно приготовленное, превосходит вина, изготовленные в Опорто (Город в Португалии, родина портвейна, или португальского вина. – Прим. перев.). Мне кажется, мало кому известен научный факт, что почва, на которой растет самбук, лучше всего подходит и для виноградников.
Не углубляясь в философию предмета и даже не очень о нем думая, лодочник скоро допил свое вино, пожелал матери спокойной ночи и пошел в спальню.
Он немного полежал в постели, думая о Мэри Морган и о свидании под вязом; потом уснул, и ему снилась она.
Когда он просыпается, в окне начинает светлеть – достаточно, чтобы предупредить его, что пора вставать. Он немедленно встает и одевается, но не в обычный рабочий костюм, а в тот, который носит в воскресенье и в праздники.
Мать тоже уже встала, и, к тому времени как Джек готов, у нее на столе уже стоит завтрак. И как раз когда он кончает есть, за окном на дороге слышен скрип колес и голоса. Прибыли его наниматели.
Торопливо выйдя, он видит, как к воротам подъезжает роскошный экипаж, с двумя лошадьми, с кучером и лакеем наверху; а в карете молодой мастер Пауэлл, его хорошенькая сестра и еще двое – леди и джентльмен, тоже молодые.
Вскоре все уже сидят в лодке; кучеру приказано отвести карету домой и вернуться сюда в определенный час. Слуга отправляется с ними – «Мэри» рассчитана на шестерых.
Лодка плывет вниз по течению, молодые люди разговаривают, смеются и шутят, как будто это самый обычный день, а не воскресенье. Лодочник тоже весел: его веселят воспоминания о предыдущем вечере; и хотя его не приглашают участвовать в разговоре, ему нравится слушать. Ему очень нравится внешность мисс Пауэлл, красивой девушки; он видит, какое внимание ей уделяет сидящий напротив джентльмен. Джеку интересно наблюдать за всем этим; это напомианет ему его первые встречи с Мэри Морган.
Но когда лодка минует Аберганн, взгляд лодочника отрывается от молодых людей. Он видит, что из каминных труб фермы, которые видны над вершинами деревьев, поднимается дым. Еще нет семи, но Морганы встают рано, и сейчас миссис Морган и ее дочь должны уже быть на пути к заутрене, а может, и к исповеди в церкви на переправе Рага. Вспоминать об этой церкви не хочется; Джек с нетерпением ждет дня, когда его возлюбленная перестанет ходить туда и будет молиться в другом месте.
Продолжая грести, он перестает думать об этом и о Мэри; теперь все его внимание занимает управление лодкой. Сразу за Аберганном течение становится очень быстрым и капризным; но дальше оно снова делается спокойным, и река медленно течет вдоль лугов Ллангоррена.
Перед поворотом к тому месту, где лодку Гвен Винн и Элеанор Лиз захватило быстрым течением у устья ручейка, чьи воды теперь отогнаны назад разбухшей рукой, Джек видит нечто, заставляющее его вздрогнуть и задержать удар весел.
– В чем дело, Уингейт? – спрашивает молодой Пауэлл, заметив его странное поведение. – О! Находка – там плывет доска! Наверно, хотите ее подобрать? Но помните: сегодня воскресенье, и мы должны заниматься только самой необходимой работой и милосердием.
Все четверо улыбаются этому замечанию – пятеро, включая слугу, – но на шестого эта плывущая находка производит сильное и болезненное впечатление.
И это впечатление не оставляет его весь день; оно сохраняется с ним в церкви, куда он заходит; и в доме викария, где он принимает участие в развлечениях; и на обратном пути по реке. На сердце у него словно свинцовый груз!
На обратном пути он ищет взглядом доску, но не находит ее. Уже темно, потому что молодые люди задержались на обед в доме викария.
Возвращаясь поздней, чем рассчитывали, они ни минуты не задерживаются на причале; сразу садятся в экипаж, который уже давно их поджидает, и отправляются в Нью Холл.
Им не терпится попасть домой. Лодочнику тоже, хотя и по другой причине; но он остается, чтобы привязать лодку. Затем, оставив весла в уключинах, торопится домой. Он по-прежнему вспоминает эту доску, и у него тяжело на сердце.
И ему не становится легче, когда он видит свою мать, сидящую на пороге со склоненной головой.
Он не ждет, когда она заговорит, но сам возбужденно спрашивает:
– В чем дело, мама?
Вопрос задан машинально – он почти предчувствует ответ, его суть.
– О, мой сын, мой сын! Я тебе говорила . Это был кэнвилл корф!
Глава двадцать четвертая
Цветок «окровавленной любви»
На ферме Аберганн собралась большая толпа. Не шумная и возбужденная; напротив, все ведут себя сдержанно и торжественно, как подобает на похоронах.
Это и есть похороны, вернее, скоро будут. Потому что сегодня это дом смерти. Гроб, а в нем тело той, которая, останься в живых, стала бы женой Джека Уингейта.
Мэри Морган пала жертвой злобы чудовища. Упала в разбухший ручей, жестокий и безжалостный, как и тот, кто приговорил ее, и этот ручей унес ее в своем потоке; тело ее бросало из стороны в сторону; она то погружалась, то показывалась снова. Никто не спас ее: трусливый француз даже не сделал попытки; подбежав к краю пропасти, он остановился и только испуганно смотрел на ревущий внизу поток, покрытый пеной, слышал крики девушки, которые все удалялись и становились слабее, по мере того как ее уносило к ее судьбе.
Еще раз он услышал этот крик – последний крик, говорящий, что жизнь проигрывает смерти, что смерть побеждает. И все было кончено. Роже стоял в ужасе и изумлении, и в этот момент облако снова закрыло луну, как будто набросило на землю темный полог. Даже белая пена на воде стала невидимой. Священник больше ничего не видел и ничего не слышал, кроме хриплого резкого шума потока. И напрасно бросился он тогда к дому и поднял всех. Спасти Мэри Морган было уже невозможно. Только случайно тело ее, выброшенное на берег, нашли к утру.
Сегодня третий день после этого, и вот-вот должны состояться похороны. Хотя ферма уединенная и окружающая местность населена редко, собралось много народу. Отчасти из-за необычных обстоятельств гибели девушки, но главным образом из уважения к Ивену Моргану, которое испытывают к нему ближние и дальние соседи. Они сейчас здесь в своих лучших нарядах, мужчины и женщины, протестанты и католики. Хотят продемонстрировать сочувствие, которое многие искренне ощущают.
Среди присутствующих не высказываются никакие предположения насчет смерти девушки. Никто ничего не подозревает. Да и как можно подозревать? Совершенно очевидно, несчастный случай, как и провозглашает коронер на судейском жюри, состоявшемся в тот же день. Заседание было коротким и формальным.
Миссис Морган сама рассказала, как отправила дочь с поручением, из которого она не вернулась; священник, как свидетель, рассказал об обстоятельствах смерти. Всего этого оказалось достаточно; хотя подтверждение нашлось в отсутствующей доске, которую отыскали и принесли на следующий день. Даже если бы Уингейт греб назад при дневном свете, он ее бы не увидел. Фермерские работники и другие, кому случалось пользоваться мостиком, подтвердили, что доска была закреплена непрочно.
Одно свидетельство могло совершенно изменить характер рассказа. Его мог сделать отец Роже; но не сделал; у него были причины утаить правду. Теперь он обладает тайной, которая сделает Ричарда Демпси его пожизненным рабом, инструментом в его руках, добровольным или нет. И теперь контрабандист будет исполнять его приказания, какими бы беззаконными они ни были.
Похороны назначили на двенадцать. Сейчас одиннадцать с небольшим, и все уже собрались в доме. Мужчины стоят группами снаружи, некоторые в маленьком садике, другие забрели во двор, чтобы взглянуть на жиреющих свиней, или на пастбище – посмотреть на беломордых херефордов и рейландских овец, , разведением которых славится Ивен Морган.
В доме женщины – родственницы покойной, подруги и близкие знакомые. Всех допустили в комнату, где лежит покойница, чтобы они в последний раз на нее взглянули. Тело в гробу, но крышка еще не закрыта. Оно лежит в белом, еще не тронутое разложением, прекрасное, как живая невеста, хотя теперь ее алтарь – вечность.
Поток посетителей проходит внутрь и выходит; но помимо любопытствующих, которые заглядывают ненадолго, в комнате постоянно находится несколько человек. Сама миссис Морган сидит рядом с гробом, временами начиная плакать; ее утешают несколько женщин.
В углу молодой человек, который как будто не меньше матери нуждается в утешении. Время от времени грудь его вздымается в громком вздохе, как будто сердце в ней разрывается. Неудивительно: ибо это Джек Уингейт.
Впрочем, некоторые считают его присутствие здесь странным. Они не знают, какая удивительная перемена произошла в чувствах миссис Морган. Теперь, у смертного одра, все, кто был дорог ее дочери, стали дороги и ей. А она знает, что молодой лодочник был ей дорог; он сам рассказал ей об этом, рассказал со слезами и в таких словах, что в их правдивости невозможно усомниться.
А где же второй, предатель? Его здесь нет – и никто его не видел после трагедии. Его не было на следствии, он не пришел порасспрашивать или выразить сочувствие, и теперь он не принимает участие в погребальных обрядах.
Кое-кто замечает его отсутствие, хотя никто о нем не жалеет, даже сама миссис Морган. Горюющая мать думает, что он был бы ей плохим сыном. Но это только беглое воспоминание; душа ее поглощена горем по умершей дочери.
Пора закрывать гроб. Ждут только священника, который должен произнести несколько слов. Он еще не появился, хотя должен уже быть. Но у такого важного лица множество обязанностей, и его что-нибудь могло задержать.
Тем не менее он не подводит. Пока в комнате покойницы негромко рассуждают о причинах его отсутствия, снаружи раздается гул голосов, потом топот – это расступаются люди, давая ему дорогу.
И вот священник заходит кв комнату, приближается к гробу и останавливается. Все взгляды устремлены на него. А он смотрит на лицо покойницы – вначале с обычным серьезно-официальным видом и с выражением фальшивой скорби. Но вот лицо его изменяется. Он как будто увидел что-то необычное, поразившее его. Он даже вздрагивает, но так легко, что этого никто не замечает. Каковы бы ни были его эмоции, он их скрывает; спокойным голосом произносит молитву, со всеми необходимыми формальностями и жестами.
Крышку закрывают, навсегда пряча тело Мэри Морган, ее лицо. Набрасывают покров, и гроб выносят.
Нет ни катафалка, ни плюмажей, ни наемных плакальщиц. Подлинное горе занимает место этой бессердечной роскоши могилы. Гроб уносят на плечах мужчин, толпа расступается, пропуская процессию, и следует за ней.
Несут к церкви у переправы Рага, на недавно освященное кладбище. Гроб опускают в уже выкопанную могилу; и после обычной для католиков церемонии забрасывают землей.
Все расходятся по домам, поодиночке или группами, останки Мэри Морган покоятся в могиле, возле которой задерживаются только ближайшие родственники.
Есть и одно исключение: мужчина, который не является родственником Мэри, но стал бы им, если бы она была жива. Уингейт уходит с намерением вскоре вернуться. Церковное кладбище расположено на берегу реки, и когда спускается ночь, Джек приводит сюда свою лодку. Затем, привязав ее к берегу, он выходит и направляется к свежей могиле. Все это он делает осторожно, как будто опасается, что его увидят. Но темнота способствует ему, и никто его не видит.
Достигнув священного места, он склоняет колени и ножом, который достает из кармана, делает в недавно уложенном дерне небольшое углубление. И в него сажает растение, которое принес с собой, – самый обычный цветок, но символизирующий необычные чувства. Местные жители называют его «цветком окровавленной любви» (Amaranthus caudatis, амарант хвостатый. – Прим. автора).
Закопав корень растения и восстановив дерн, Джек наклоняется еще больше, прижимаясь губами к траве на могиле. Человек, оказавшийся поблизости, смог бы расслышать его рыдания и слова:
– Мэри, дорогая! Ты теперь с ангелами, и я знаю: ты простила мне, что я навлек на тебя эту ужасную смерть. О, дорогая, дорогая Мэри! Я был бы рад лежать с тобой в могиле. Бог мне свидетель!
Некоторое время он молчит, предаваясь горю – такому сильному, что оно кажется непереносимым. И вот, когда он сам считает его таким, взгляд его останавливается на открытом ноже, который он по-прежнему держит в руке. Удар этого блестящего лезвия в сердце, и все его несчастья исчезнут.
– Мама… моя бедная мама… нет!
Эта последняя мысль вместе с произнесенными словами спасает его от самоубийства. Произнеся их, он прячет нож, встает, возвращается к своей лодке и гребет домой; но на сердце у него тяжело.
Это и есть похороны, вернее, скоро будут. Потому что сегодня это дом смерти. Гроб, а в нем тело той, которая, останься в живых, стала бы женой Джека Уингейта.
Мэри Морган пала жертвой злобы чудовища. Упала в разбухший ручей, жестокий и безжалостный, как и тот, кто приговорил ее, и этот ручей унес ее в своем потоке; тело ее бросало из стороны в сторону; она то погружалась, то показывалась снова. Никто не спас ее: трусливый француз даже не сделал попытки; подбежав к краю пропасти, он остановился и только испуганно смотрел на ревущий внизу поток, покрытый пеной, слышал крики девушки, которые все удалялись и становились слабее, по мере того как ее уносило к ее судьбе.
Еще раз он услышал этот крик – последний крик, говорящий, что жизнь проигрывает смерти, что смерть побеждает. И все было кончено. Роже стоял в ужасе и изумлении, и в этот момент облако снова закрыло луну, как будто набросило на землю темный полог. Даже белая пена на воде стала невидимой. Священник больше ничего не видел и ничего не слышал, кроме хриплого резкого шума потока. И напрасно бросился он тогда к дому и поднял всех. Спасти Мэри Морган было уже невозможно. Только случайно тело ее, выброшенное на берег, нашли к утру.
Сегодня третий день после этого, и вот-вот должны состояться похороны. Хотя ферма уединенная и окружающая местность населена редко, собралось много народу. Отчасти из-за необычных обстоятельств гибели девушки, но главным образом из уважения к Ивену Моргану, которое испытывают к нему ближние и дальние соседи. Они сейчас здесь в своих лучших нарядах, мужчины и женщины, протестанты и католики. Хотят продемонстрировать сочувствие, которое многие искренне ощущают.
Среди присутствующих не высказываются никакие предположения насчет смерти девушки. Никто ничего не подозревает. Да и как можно подозревать? Совершенно очевидно, несчастный случай, как и провозглашает коронер на судейском жюри, состоявшемся в тот же день. Заседание было коротким и формальным.
Миссис Морган сама рассказала, как отправила дочь с поручением, из которого она не вернулась; священник, как свидетель, рассказал об обстоятельствах смерти. Всего этого оказалось достаточно; хотя подтверждение нашлось в отсутствующей доске, которую отыскали и принесли на следующий день. Даже если бы Уингейт греб назад при дневном свете, он ее бы не увидел. Фермерские работники и другие, кому случалось пользоваться мостиком, подтвердили, что доска была закреплена непрочно.
Одно свидетельство могло совершенно изменить характер рассказа. Его мог сделать отец Роже; но не сделал; у него были причины утаить правду. Теперь он обладает тайной, которая сделает Ричарда Демпси его пожизненным рабом, инструментом в его руках, добровольным или нет. И теперь контрабандист будет исполнять его приказания, какими бы беззаконными они ни были.
Похороны назначили на двенадцать. Сейчас одиннадцать с небольшим, и все уже собрались в доме. Мужчины стоят группами снаружи, некоторые в маленьком садике, другие забрели во двор, чтобы взглянуть на жиреющих свиней, или на пастбище – посмотреть на беломордых херефордов и рейландских овец, , разведением которых славится Ивен Морган.
В доме женщины – родственницы покойной, подруги и близкие знакомые. Всех допустили в комнату, где лежит покойница, чтобы они в последний раз на нее взглянули. Тело в гробу, но крышка еще не закрыта. Оно лежит в белом, еще не тронутое разложением, прекрасное, как живая невеста, хотя теперь ее алтарь – вечность.
Поток посетителей проходит внутрь и выходит; но помимо любопытствующих, которые заглядывают ненадолго, в комнате постоянно находится несколько человек. Сама миссис Морган сидит рядом с гробом, временами начиная плакать; ее утешают несколько женщин.
В углу молодой человек, который как будто не меньше матери нуждается в утешении. Время от времени грудь его вздымается в громком вздохе, как будто сердце в ней разрывается. Неудивительно: ибо это Джек Уингейт.
Впрочем, некоторые считают его присутствие здесь странным. Они не знают, какая удивительная перемена произошла в чувствах миссис Морган. Теперь, у смертного одра, все, кто был дорог ее дочери, стали дороги и ей. А она знает, что молодой лодочник был ей дорог; он сам рассказал ей об этом, рассказал со слезами и в таких словах, что в их правдивости невозможно усомниться.
А где же второй, предатель? Его здесь нет – и никто его не видел после трагедии. Его не было на следствии, он не пришел порасспрашивать или выразить сочувствие, и теперь он не принимает участие в погребальных обрядах.
Кое-кто замечает его отсутствие, хотя никто о нем не жалеет, даже сама миссис Морган. Горюющая мать думает, что он был бы ей плохим сыном. Но это только беглое воспоминание; душа ее поглощена горем по умершей дочери.
Пора закрывать гроб. Ждут только священника, который должен произнести несколько слов. Он еще не появился, хотя должен уже быть. Но у такого важного лица множество обязанностей, и его что-нибудь могло задержать.
Тем не менее он не подводит. Пока в комнате покойницы негромко рассуждают о причинах его отсутствия, снаружи раздается гул голосов, потом топот – это расступаются люди, давая ему дорогу.
И вот священник заходит кв комнату, приближается к гробу и останавливается. Все взгляды устремлены на него. А он смотрит на лицо покойницы – вначале с обычным серьезно-официальным видом и с выражением фальшивой скорби. Но вот лицо его изменяется. Он как будто увидел что-то необычное, поразившее его. Он даже вздрагивает, но так легко, что этого никто не замечает. Каковы бы ни были его эмоции, он их скрывает; спокойным голосом произносит молитву, со всеми необходимыми формальностями и жестами.
Крышку закрывают, навсегда пряча тело Мэри Морган, ее лицо. Набрасывают покров, и гроб выносят.
Нет ни катафалка, ни плюмажей, ни наемных плакальщиц. Подлинное горе занимает место этой бессердечной роскоши могилы. Гроб уносят на плечах мужчин, толпа расступается, пропуская процессию, и следует за ней.
Несут к церкви у переправы Рага, на недавно освященное кладбище. Гроб опускают в уже выкопанную могилу; и после обычной для католиков церемонии забрасывают землей.
Все расходятся по домам, поодиночке или группами, останки Мэри Морган покоятся в могиле, возле которой задерживаются только ближайшие родственники.
Есть и одно исключение: мужчина, который не является родственником Мэри, но стал бы им, если бы она была жива. Уингейт уходит с намерением вскоре вернуться. Церковное кладбище расположено на берегу реки, и когда спускается ночь, Джек приводит сюда свою лодку. Затем, привязав ее к берегу, он выходит и направляется к свежей могиле. Все это он делает осторожно, как будто опасается, что его увидят. Но темнота способствует ему, и никто его не видит.
Достигнув священного места, он склоняет колени и ножом, который достает из кармана, делает в недавно уложенном дерне небольшое углубление. И в него сажает растение, которое принес с собой, – самый обычный цветок, но символизирующий необычные чувства. Местные жители называют его «цветком окровавленной любви» (Amaranthus caudatis, амарант хвостатый. – Прим. автора).
Закопав корень растения и восстановив дерн, Джек наклоняется еще больше, прижимаясь губами к траве на могиле. Человек, оказавшийся поблизости, смог бы расслышать его рыдания и слова:
– Мэри, дорогая! Ты теперь с ангелами, и я знаю: ты простила мне, что я навлек на тебя эту ужасную смерть. О, дорогая, дорогая Мэри! Я был бы рад лежать с тобой в могиле. Бог мне свидетель!
Некоторое время он молчит, предаваясь горю – такому сильному, что оно кажется непереносимым. И вот, когда он сам считает его таким, взгляд его останавливается на открытом ноже, который он по-прежнему держит в руке. Удар этого блестящего лезвия в сердце, и все его несчастья исчезнут.
– Мама… моя бедная мама… нет!
Эта последняя мысль вместе с произнесенными словами спасает его от самоубийства. Произнеся их, он прячет нож, встает, возвращается к своей лодке и гребет домой; но на сердце у него тяжело.
Глава двадцать пятая
Французская камеристка
Из всех присутствовавших на похоронах Мэри Морган никто, казалось, так не ждет конца церемонии, как священник. В своем официальном положении он проделал все, чтобы ускорить похороны, и, как только они окончились, торопливо ушел от могилы, ушел с кладбища и исчез в своем расположенном поблизости доме.
Такая поспешность показалась бы странной, даже неприличной, но все посчитали, что его призывает куда-то другой священный долг; это предположение подкрепилось, когда спустя короткое время священник вышел из дома и направился в сторону лодочной переправы.
Здесь работающий на переправе Харон переправляет его через реку; оказавшись на противоположном берегу, священник идет вдоль реки вниз по течению по луговой тропе. Делает это он так быстро, как только могут его нести ноги. Достоинство священника мешает ему перейти на бег, хотя, судя по выражению лица, он готов и на это.
Тропа ведет к Ллангоррен Корту – в нескольких милях отсюда, – и именно туда он направляется; хотя целью его является не само поместье. Он туда не приходит, да это ничем бы и не помогло ему – и меньше всего со стороны Гвен Винн. Она вряд ли стала бы грубить, тем более поднимать свой хлыст, как собиралась однажды сделать на охоте; однако она явно удивится, увидев его в своем доме.
Но ему нужен один из жильцов ее дома, и он вполне уверен, что достигнет своей цели. Верная своим модным привычкам и потребностям, мисс Линтон держит французскую камеристку, и именно с этой женщиной хочет увидеться отец Роже. Он поддерживает тесную связь с femme de chambre (Камеристка, фр. – Прим. перев.) и с ее помощью, через ее исповедь, знает обо всем, что происходит в поместье, и может влиять на происходящее.
Уверенность, что он не зря проделает эту долгую прогулку, основывается на предварительной договоренности. У него установлена система сигналов, с помощью которых он договаривается со служанкой. И теперь он уверен, что встретится с нею – не в самом доме, а в месте, достаточно близком и удобном. В Херефордшире редко бывают парки, через которые не разрешалось бы проходить посторонним; такой доступный для всех парк есть и вблизи Ллангоррена, хотя и не совсем рядом с домом, как часто бывает, к досаде владельцев. Священник проходит по берегу реки, все время оставаясь за деревьями, чтобы его не увидели из дома. Однако в одном месте дорога подходит к самому краю зарослей, и здесь священника могли бы увидеть из верхних окон здания; но только на мгновение.
Дорога посещается не часто, но доступна любому, как и отцу Роже; и вот, торопливо идя по ней, он приходит на место, откуда сквозь разрыв в деревьях виден дом. В этом месте отец Роже останавливается, хотя продолжает держаться за деревьями; к ветви дерева, обращенной в сторону Ллангоррен Корта, он прикрепляет белый листок бумаги, который достает из кармана. Проделав это осторожно и тщательно, проверяя, не видел ли кто его за этим занятием, он отходит в глубину от тропы и садится на ступеньку, дожидаясь результата своей телеграммы.
Спешка его объясняется тем, что только в определенное время его сигнал могут увидеть и отреагировать на него. Лучше и надежнее всего это делать после полудня, сразу вслед за ланчем, когда челтхемкая красавица удаляется на свою привычную сиесту, прежде чем переодеться для прогулки или приема посетителей. И пока хозяйка спит, служанка свободна делать что угодно.
Отец Роже торопился именно для того, чтобы успеть к этому времени; и то, что ему это удалось, вскоре подтверждает фигура в развевающемся платье; в ней легко узнать femme de chambre. Она пробирается сквозь кусты, явно стремясь оставаться незамеченной, и видеть ее можно только изредка; по крайней мере священник теряет ее из виду, когда она углубляется в заросли. Но он знает, что скоро она снова покажется.
И действительно вскоре она появляется, идет по тропке к ступенькам, на которых он сидит.
– Ах, ma bonne (Моя милая, фр. – Прим. перев.)! – восклицает он, вскакивая и идя ей навстречу. – Вы очень проворны! Я не ожидал вас так скоро. Мадам Челтхем, наверно, уснула; у нее середина дневного сна.
– Да, Pere; она спала, когда я уходила. Но она мне дала указания относительно одежды. Собирается на прогулку раньше обычного. Поэтому мне немедленно нужно возвращаться.
– Я не задержу вас надолго. Я случайно проходил мимо и подумал, что смогу обменяться с вами несколькими словами – ведь сейчас время, когда вы должны быть свободны. Кстати, я слышал, у вас готовится большой прием – бал и все прочее.
– Qui, m’ssieu, qui (Да, мсье, да, фр. – Прим. перев.).
– Когда это будет?
– В четверг. Мадмуазель празднует son jour de naissance – свой день рождения. Ей исполняется двадцать один год, и она становится совершеннолетней. Всю неделю идет подготовка.
– Я полагаю, капитан Райкрофт есть среди приглашенных?
– О, да. Я видела, как мадам писала ему приглашение, я сама относила его в прихожую для почтальона.
– Капитан часто в последнее время приходит в Корт?
– Очень часто – раз в неделю, иногда и дважды.
– И приплывает по реке в лодке?
– В лодке. Да, приплывает и уплывает так же.
Ее сведения надежны, как не раз имел возможность убедиться отец Роже; у него есть подозрения, что служанка сама умильно поглядывает – не на капитана Райкрофта, а на молодого лодочника и поэтому так же заинтересована в перемещениях «Мэри», как и ее владелец или пассажир.
– Всегда приплывает по реке и уплывает так же, – повторяет священник, словно говоря сам с собой. – Вы в этом уверены, ma fille (Дочь моя, фр. – Прим. перев.)?
– О, вполне, Pere!
– Мадмуазель кажется очень неравнодушной к нему. Мне кажется, вы упоминали, что она часто провожает его вниз к причалу?
– Часто! Всегда.
– Всегда?
– Toujours! (Всегда, фр. – Прим. перев.) Я бы знала, если бы было не так. Они прощаются либо на причале, либо в павильоне.
– Ах! В летнем домике! Иногда у них там бывает тет-а-тет, верно?
– Да.
– Но не когда он уезжает поздно – как, например, когда обедает в Корте; я знаю, он это делал несколько раз.
– О, нет: даже тогда! Только на прошлой неделе он у нас обедал, и мадмуазель Гвин пошла с ним к лодке или в павильон, чтобы попрощаться. Для нее не имеет значения, что уже поздно. Ma foi! (Право, фр. – Прим. перев.) Готова поручиться, что она то же самое сделает после большого бала. И почему бы ей этого не делать, отец Роже? Разве это плохо?
Вопрос она задает, чтобы оправдать такое же собственное поведение, если Джек Уингейт его поощрит. Но нужно сказать, что он этого никогда не делает.
– О, нет, – отвечает священник с деланым равнодушием, – никакого вреда, и это не наше дело. Мадмуазель Винн – хозяйка собственных поступков и тем более после приближающегося дня рождения, номер vingt-un (Двадцать один, фр. – Прим. перев.). Но, – добавляет он, отказываясь от роли расспрашивающего, получив всю необходимую информацию, – но боюсь, я слишком долго вас задерживаю. Я уже сказал, что случайно проходил мимо и решил вам сообщить, что в следующее воскресенье у нас будет торжественная месса с пением; мы будем молиться за девушку, которая недавно утонула. Только что ее похоронили. Вероятно, вы об этом слышали?
– Нет, не слышала. А кто это, Pere?
Ее вопрос может покзаться странным: ведь переправа Рага близко от Ллангоррен Корта, а Аберганн еще ближе. Но по уже упомянутым причинам незнание француженки не только понятно, но и вполне естественно.
Не менее естественно, хотя и по-другому довольное выражение, которое появляется в ее взгляде, когда священник называет имя утонувшей девушки.
– Maie, la fille de fermier Morgan (Мари, дочь фермера Моргана, фр. – Прим. перев.).
Выражение, которое появляется на лице француженки, в данных обстоятельствах кажется отвратительным, – это почти радость! Ибо камеристка не только видела Мэри в церкви, но кое-что и слышала: ее имя соединяли с именем лодочника Уингейта.
И вот, воспользовавшись этим сильным грешным чувством, которое священник вполне понимает, он находит возможность уйти. Вернувшись к дереву, он снимает листок бумаги и прячет в карман. Затем пожимает француженке руку, говорит «Bon jour» и уходит.
Она не красавица, иначе он попрощался бы с ней по-другому.
Такая поспешность показалась бы странной, даже неприличной, но все посчитали, что его призывает куда-то другой священный долг; это предположение подкрепилось, когда спустя короткое время священник вышел из дома и направился в сторону лодочной переправы.
Здесь работающий на переправе Харон переправляет его через реку; оказавшись на противоположном берегу, священник идет вдоль реки вниз по течению по луговой тропе. Делает это он так быстро, как только могут его нести ноги. Достоинство священника мешает ему перейти на бег, хотя, судя по выражению лица, он готов и на это.
Тропа ведет к Ллангоррен Корту – в нескольких милях отсюда, – и именно туда он направляется; хотя целью его является не само поместье. Он туда не приходит, да это ничем бы и не помогло ему – и меньше всего со стороны Гвен Винн. Она вряд ли стала бы грубить, тем более поднимать свой хлыст, как собиралась однажды сделать на охоте; однако она явно удивится, увидев его в своем доме.
Но ему нужен один из жильцов ее дома, и он вполне уверен, что достигнет своей цели. Верная своим модным привычкам и потребностям, мисс Линтон держит французскую камеристку, и именно с этой женщиной хочет увидеться отец Роже. Он поддерживает тесную связь с femme de chambre (Камеристка, фр. – Прим. перев.) и с ее помощью, через ее исповедь, знает обо всем, что происходит в поместье, и может влиять на происходящее.
Уверенность, что он не зря проделает эту долгую прогулку, основывается на предварительной договоренности. У него установлена система сигналов, с помощью которых он договаривается со служанкой. И теперь он уверен, что встретится с нею – не в самом доме, а в месте, достаточно близком и удобном. В Херефордшире редко бывают парки, через которые не разрешалось бы проходить посторонним; такой доступный для всех парк есть и вблизи Ллангоррена, хотя и не совсем рядом с домом, как часто бывает, к досаде владельцев. Священник проходит по берегу реки, все время оставаясь за деревьями, чтобы его не увидели из дома. Однако в одном месте дорога подходит к самому краю зарослей, и здесь священника могли бы увидеть из верхних окон здания; но только на мгновение.
Дорога посещается не часто, но доступна любому, как и отцу Роже; и вот, торопливо идя по ней, он приходит на место, откуда сквозь разрыв в деревьях виден дом. В этом месте отец Роже останавливается, хотя продолжает держаться за деревьями; к ветви дерева, обращенной в сторону Ллангоррен Корта, он прикрепляет белый листок бумаги, который достает из кармана. Проделав это осторожно и тщательно, проверяя, не видел ли кто его за этим занятием, он отходит в глубину от тропы и садится на ступеньку, дожидаясь результата своей телеграммы.
Спешка его объясняется тем, что только в определенное время его сигнал могут увидеть и отреагировать на него. Лучше и надежнее всего это делать после полудня, сразу вслед за ланчем, когда челтхемкая красавица удаляется на свою привычную сиесту, прежде чем переодеться для прогулки или приема посетителей. И пока хозяйка спит, служанка свободна делать что угодно.
Отец Роже торопился именно для того, чтобы успеть к этому времени; и то, что ему это удалось, вскоре подтверждает фигура в развевающемся платье; в ней легко узнать femme de chambre. Она пробирается сквозь кусты, явно стремясь оставаться незамеченной, и видеть ее можно только изредка; по крайней мере священник теряет ее из виду, когда она углубляется в заросли. Но он знает, что скоро она снова покажется.
И действительно вскоре она появляется, идет по тропке к ступенькам, на которых он сидит.
– Ах, ma bonne (Моя милая, фр. – Прим. перев.)! – восклицает он, вскакивая и идя ей навстречу. – Вы очень проворны! Я не ожидал вас так скоро. Мадам Челтхем, наверно, уснула; у нее середина дневного сна.
– Да, Pere; она спала, когда я уходила. Но она мне дала указания относительно одежды. Собирается на прогулку раньше обычного. Поэтому мне немедленно нужно возвращаться.
– Я не задержу вас надолго. Я случайно проходил мимо и подумал, что смогу обменяться с вами несколькими словами – ведь сейчас время, когда вы должны быть свободны. Кстати, я слышал, у вас готовится большой прием – бал и все прочее.
– Qui, m’ssieu, qui (Да, мсье, да, фр. – Прим. перев.).
– Когда это будет?
– В четверг. Мадмуазель празднует son jour de naissance – свой день рождения. Ей исполняется двадцать один год, и она становится совершеннолетней. Всю неделю идет подготовка.
– Я полагаю, капитан Райкрофт есть среди приглашенных?
– О, да. Я видела, как мадам писала ему приглашение, я сама относила его в прихожую для почтальона.
– Капитан часто в последнее время приходит в Корт?
– Очень часто – раз в неделю, иногда и дважды.
– И приплывает по реке в лодке?
– В лодке. Да, приплывает и уплывает так же.
Ее сведения надежны, как не раз имел возможность убедиться отец Роже; у него есть подозрения, что служанка сама умильно поглядывает – не на капитана Райкрофта, а на молодого лодочника и поэтому так же заинтересована в перемещениях «Мэри», как и ее владелец или пассажир.
– Всегда приплывает по реке и уплывает так же, – повторяет священник, словно говоря сам с собой. – Вы в этом уверены, ma fille (Дочь моя, фр. – Прим. перев.)?
– О, вполне, Pere!
– Мадмуазель кажется очень неравнодушной к нему. Мне кажется, вы упоминали, что она часто провожает его вниз к причалу?
– Часто! Всегда.
– Всегда?
– Toujours! (Всегда, фр. – Прим. перев.) Я бы знала, если бы было не так. Они прощаются либо на причале, либо в павильоне.
– Ах! В летнем домике! Иногда у них там бывает тет-а-тет, верно?
– Да.
– Но не когда он уезжает поздно – как, например, когда обедает в Корте; я знаю, он это делал несколько раз.
– О, нет: даже тогда! Только на прошлой неделе он у нас обедал, и мадмуазель Гвин пошла с ним к лодке или в павильон, чтобы попрощаться. Для нее не имеет значения, что уже поздно. Ma foi! (Право, фр. – Прим. перев.) Готова поручиться, что она то же самое сделает после большого бала. И почему бы ей этого не делать, отец Роже? Разве это плохо?
Вопрос она задает, чтобы оправдать такое же собственное поведение, если Джек Уингейт его поощрит. Но нужно сказать, что он этого никогда не делает.
– О, нет, – отвечает священник с деланым равнодушием, – никакого вреда, и это не наше дело. Мадмуазель Винн – хозяйка собственных поступков и тем более после приближающегося дня рождения, номер vingt-un (Двадцать один, фр. – Прим. перев.). Но, – добавляет он, отказываясь от роли расспрашивающего, получив всю необходимую информацию, – но боюсь, я слишком долго вас задерживаю. Я уже сказал, что случайно проходил мимо и решил вам сообщить, что в следующее воскресенье у нас будет торжественная месса с пением; мы будем молиться за девушку, которая недавно утонула. Только что ее похоронили. Вероятно, вы об этом слышали?
– Нет, не слышала. А кто это, Pere?
Ее вопрос может покзаться странным: ведь переправа Рага близко от Ллангоррен Корта, а Аберганн еще ближе. Но по уже упомянутым причинам незнание француженки не только понятно, но и вполне естественно.
Не менее естественно, хотя и по-другому довольное выражение, которое появляется в ее взгляде, когда священник называет имя утонувшей девушки.
– Maie, la fille de fermier Morgan (Мари, дочь фермера Моргана, фр. – Прим. перев.).
Выражение, которое появляется на лице француженки, в данных обстоятельствах кажется отвратительным, – это почти радость! Ибо камеристка не только видела Мэри в церкви, но кое-что и слышала: ее имя соединяли с именем лодочника Уингейта.
И вот, воспользовавшись этим сильным грешным чувством, которое священник вполне понимает, он находит возможность уйти. Вернувшись к дереву, он снимает листок бумаги и прячет в карман. Затем пожимает француженке руку, говорит «Bon jour» и уходит.
Она не красавица, иначе он попрощался бы с ней по-другому.
Глава двадцать шестая
Браконьер у себя дома
Коракл Дик живет один. Если у него и есть родственники, они далеко, и никто из соседей о них не знает. Ходят только слухи о том, что отец у него где-то в колонии, куда отправился вопреки своей воле, а мать его считают мертвой.
Дом Коракла стоит одиноко. Он расположен в долине с густо заросшими склонами и не виден снаружи. Поблизости нет никакой дороги; подойти к нему можно только по тропе, которая здесь заканчивается, – долина представляет собой тупик. Открытым концом она обращена к реке, но берег здесь крутой, и подойти с этой стороны можно только тогда, когда вода стоит низко.
Дом Коракла – хижина, не лучше лачуги лесного скваттера. Он бревенчатый, но покрыт поверх дерева штукатуркой. Небольшой отвоеванный у леса участок, на котором когда-то был сад, теперь снова зарос и одичал; много лет его не касалась лопата. У нынешнего обитателя дома нет никакой склонности ни к садоводству, ни к огородничеству; он браконьер, чистокровный, насколько известно. И похоже, это занятие выгодней выращивания капусты: фазаны стоят девять шиллингов пара, а лосось – по три шиллинга за фунт. К услугам браконьера река – для рыбы, и суша – для дичи; и то и другое совершенно бесплатно, как для Алана из долины (Герой баллад о Робин Гуде. – Прим. перев.).
Но какова бы ни была цена на рыбу и дичь, как бы она ни падала, у Коракла всегда хватает наличных, чтобы истратить их в «Уэльской арфе» или в другом месте; иногда он тратит деньги так свободно, что подозрительные люди начинают думать: столько ночной охотой и рыбной ловлей не добудешь. Говорят, деньги приходят из других источников, гораздо менее респектабельных, чем простое браконьерство. Но, как уже говорилось, это только слухи, и распространяют их немногие. Вообще мало кто близко знаком с этим человеком. Он всегда молчалив и мрачен, держится особняком; даже выпив, не становится разговорчив. И хотя в «Уэльской арфе» может угостить выпивкой, к себе никогда никого не приглашает; лишь очень редко знакомые одного с ним типа бывают у него в гостях. Тогда одинокая тишина дома нарушается голосами мужчин, и если бы эту речь услышали за переделами дома, гостям Коракла не поздоровилось бы.
Дом Коракла стоит одиноко. Он расположен в долине с густо заросшими склонами и не виден снаружи. Поблизости нет никакой дороги; подойти к нему можно только по тропе, которая здесь заканчивается, – долина представляет собой тупик. Открытым концом она обращена к реке, но берег здесь крутой, и подойти с этой стороны можно только тогда, когда вода стоит низко.
Дом Коракла – хижина, не лучше лачуги лесного скваттера. Он бревенчатый, но покрыт поверх дерева штукатуркой. Небольшой отвоеванный у леса участок, на котором когда-то был сад, теперь снова зарос и одичал; много лет его не касалась лопата. У нынешнего обитателя дома нет никакой склонности ни к садоводству, ни к огородничеству; он браконьер, чистокровный, насколько известно. И похоже, это занятие выгодней выращивания капусты: фазаны стоят девять шиллингов пара, а лосось – по три шиллинга за фунт. К услугам браконьера река – для рыбы, и суша – для дичи; и то и другое совершенно бесплатно, как для Алана из долины (Герой баллад о Робин Гуде. – Прим. перев.).
Но какова бы ни была цена на рыбу и дичь, как бы она ни падала, у Коракла всегда хватает наличных, чтобы истратить их в «Уэльской арфе» или в другом месте; иногда он тратит деньги так свободно, что подозрительные люди начинают думать: столько ночной охотой и рыбной ловлей не добудешь. Говорят, деньги приходят из других источников, гораздо менее респектабельных, чем простое браконьерство. Но, как уже говорилось, это только слухи, и распространяют их немногие. Вообще мало кто близко знаком с этим человеком. Он всегда молчалив и мрачен, держится особняком; даже выпив, не становится разговорчив. И хотя в «Уэльской арфе» может угостить выпивкой, к себе никогда никого не приглашает; лишь очень редко знакомые одного с ним типа бывают у него в гостях. Тогда одинокая тишина дома нарушается голосами мужчин, и если бы эту речь услышали за переделами дома, гостям Коракла не поздоровилось бы.