Страница:
Сейчас она стоит носом к берегу, привязанная к дереву, чьи ветви нависают над ней. Весь день рядом с ней никого не было, и вряд ли кто-нибудь ее видел. Она на некотором удалении от русла, в тени нависающих кустов, и с реки ее не увидеть; а вдоль ручья нет ни дорог, ни троп. Да и причала здесь тоже нет. Очевидно, лодку поставили сюда временно.
Цель становится ясна только после захода солнца. Как только пурпурные сумерки сменяются ночной темнотой и дождь снова начинает стучать по уже промокшей листве, среди деревьев, густо растущих вдоль ручья, показываются три человека. Кажется, они не замечают дождя, хотя он струится потоками: потому что идут они из долины, со стороны дома Демпси, и направляются к лодке, где никакого убежища от дождя нет. Но если возможность промокнуть их не беспокоит, то что-то все-таки тревожит: иначе зачем бы они шли так осторожно и говорили приглушенными голосами? Это особенно странно в месте, где их никто не может увидеть или услышать.
– Тело найдут через день-два. Возможно, завтра. Во всяком случае скоро. Многое зависит от состояния реки. Если наводнение будет продолжаться и вода останется мутной, может пройти несколько дней, прежде чем она прояснится. Но это уже неважно: путь вам расчищен, мсье Мердок.
– Но что вы советуете мне сделать, Pere? Я хотел бы получить ваш совет. Дайте мне точные указания обо всем.
– Прежде всего вы должны появиться на том берегу реки и принять активное участие в поисках. Если не появится такой близкий родственник, как вы, это покажется странным. Ведь мир не знает о маленькой ссоре, несколько затянувшейся, которая произошла между вами. А если и знает, то ваше отсутствие даст повод к еще большему скандалу. Злоба очень заразительна; она сама даст повод к догадкам и подозрениям. Это вполне естественно. Человек, двоюродная сестра которого загадочно исчезла, не интересуется, что с ней стало! И когда ее найдут утонувшей, не проявит сочувствия! Ma foi (Ей-Богу! Фр. – Прим. перев.) Да вас могут линчевать за это!
– Это верно, – соглашается Мердок, думая о том, каким уважением и популярностью пользовалась его кузина среди соседей.
– Вы советуете мне появиться в Ллангоррене?
– Обязательно. Появитесь там завтра же, не откладывая. Можете прийти к концу дня, сказав, что зловещее известие дошло до вас в Глингоге только сейчас. Ведь вы действтельно живете на отшибе. В Корте к вашему появлению будет много народу. Судя по тому, что я узнал от своих источников там, завтра будут продолжать усиленно искать. Искали бы и сегодня, если бы не эта старуха с ее романтическими фантазиями; последняя из них, как рассказала мне Кларисса, что мадмуазель убежала с гусаром! Но тут обнаружилось написанное им письмо, которое доказывает, что тайного побега не было – по крайней мере с ним. При таких обстоятельствах завтра, как только рассветет, начнутся усиленные поиски по всей округе; поднимется такой шум, что вы не можете не услышать, и все будут ожидать, что и вы подадите голос. Чтобы проделать это эффективно, вы должны появиться в Ллангоррене, и в нужное время.
– В ваших словах есть смысл. Вы настоящий Соломон, отец Роже. Я там буду, можете мне поверить. Вы еще что-нибудь придумали?
Иезуит некоторое время молчит, погрузившись в размышления. Эти двое ведут рискованную игру, и нужна предельная осторожность и самое тщательное обдумывание.
– Да, – наконец отвечает он. – Я придумал еще много другого; но все это зависит от обстоятельств, в которых будет достигнута ваша цель. А пока вы должны вести себя очень осторожно, мсье. Пройдет четыре дня, если не больше, прежде чем я вернусь. Тело мотут обнаружить даже завтра, если догадаются привлечь драги или другие приспособления для поиска. Но все же, я считаю, пройдет какое-то время, прежде чем убедятся, что она утонула. Ни в коем случае не высказывайте такое предположение. И если поиски будут вестись, постарайтесь незаметно уводить их в любом направлении, кроме верного. Чем дольше будут искать, тем лучше для наших целей. Понимаете?
– Да.
– Когда со временем найдут, вы сумеете продемонстрировать свое горе; и, если будет возможность, намекайте на Le Capitaine Ryekroft. Он сегодня утром уехал из гостиницы, никто не знает, куда и почему, уехал в спешке, и это, конечно, вызовет подозрения. Возможно, его будут искать и арестуют за убийство мисс Винн! Странная последовательность событий, не правда ли?
– Действительно.
– Кажется, сама Судьба участвует в нашем заговоре. И если мы потерпим неудачу, то только по собственной вине. Это напоминает мне, что мы не должны терять времени. Один час такой темноты стоит века – или в данных обстоятельствах десяти тысяч фунтов годового дохода. Vite-vite! (Быстрей, фр. – Прим. перев.).
И он стремительно идет вперед, плотнее запахнувшись в плащ, чтобы уберечься от дождя, который теперь потоками струится меж деревьев.
Мердок следует за ним; и эти двое, задержавшись из-за столь серьезного разговора, быстро идут вслед третьему, ушедшему вперед. Но не догоняют его, пока он не добирается до лодки и не опускает в нее свою ношу, такую тяжелую, что он пошатывается и спотыкается в неровных местах. Это какой-то большой сверток продолговатой неправильной формы и такого размера, что когда его укладывают в лодку, он занимает большую ее часть.
Видя, что все это проделал Коракл Дик, можно подумать, что он собирается доставить результат своего браконьерства какому-нибудь любителю дичи или лосося. Но слова, которые произносит священник, сразу отвергают такую возможность; произнесены они вопросительным тоном:
– Ну, mon bracconier, вы доставили мой багаж?
– Он в лодке, отец Роже.
– Все готово к отплытию?
– Как только ваше преподобие войдет в лодку.
– Хорошо! А теперь, мсье, – добавляет он, поворачиваясь к Мердоку и опять говоря полушепотом, – если вы свою роль сыграете хорошо, вернувшись, я застану вас на пути к тому, чтобы стать владельцем Ллангоррена. До того времени прощайте!
С этими словами он ступает в лодку и садится на корме.
Лодка, которую отталкивают мускулистые руки, задевает за ветви, и ее быстро подхватывает течение реки.
Льюин Мердок остается на берегу ручья; он может идти, куда хочет.
Скоро он идет, но не к опустевшему дому браконьера и не к себе домой; он направляется в «Уэльскую арфу», чтобы послушать дневные сплетни и узнать поразительную новость, если она успела достичь переправы Рага.
Глава тридцать седьмая
Глава тридцать восьмая
Глава тридцать девятая
Цель становится ясна только после захода солнца. Как только пурпурные сумерки сменяются ночной темнотой и дождь снова начинает стучать по уже промокшей листве, среди деревьев, густо растущих вдоль ручья, показываются три человека. Кажется, они не замечают дождя, хотя он струится потоками: потому что идут они из долины, со стороны дома Демпси, и направляются к лодке, где никакого убежища от дождя нет. Но если возможность промокнуть их не беспокоит, то что-то все-таки тревожит: иначе зачем бы они шли так осторожно и говорили приглушенными голосами? Это особенно странно в месте, где их никто не может увидеть или услышать.
– Тело найдут через день-два. Возможно, завтра. Во всяком случае скоро. Многое зависит от состояния реки. Если наводнение будет продолжаться и вода останется мутной, может пройти несколько дней, прежде чем она прояснится. Но это уже неважно: путь вам расчищен, мсье Мердок.
– Но что вы советуете мне сделать, Pere? Я хотел бы получить ваш совет. Дайте мне точные указания обо всем.
– Прежде всего вы должны появиться на том берегу реки и принять активное участие в поисках. Если не появится такой близкий родственник, как вы, это покажется странным. Ведь мир не знает о маленькой ссоре, несколько затянувшейся, которая произошла между вами. А если и знает, то ваше отсутствие даст повод к еще большему скандалу. Злоба очень заразительна; она сама даст повод к догадкам и подозрениям. Это вполне естественно. Человек, двоюродная сестра которого загадочно исчезла, не интересуется, что с ней стало! И когда ее найдут утонувшей, не проявит сочувствия! Ma foi (Ей-Богу! Фр. – Прим. перев.) Да вас могут линчевать за это!
– Это верно, – соглашается Мердок, думая о том, каким уважением и популярностью пользовалась его кузина среди соседей.
– Вы советуете мне появиться в Ллангоррене?
– Обязательно. Появитесь там завтра же, не откладывая. Можете прийти к концу дня, сказав, что зловещее известие дошло до вас в Глингоге только сейчас. Ведь вы действтельно живете на отшибе. В Корте к вашему появлению будет много народу. Судя по тому, что я узнал от своих источников там, завтра будут продолжать усиленно искать. Искали бы и сегодня, если бы не эта старуха с ее романтическими фантазиями; последняя из них, как рассказала мне Кларисса, что мадмуазель убежала с гусаром! Но тут обнаружилось написанное им письмо, которое доказывает, что тайного побега не было – по крайней мере с ним. При таких обстоятельствах завтра, как только рассветет, начнутся усиленные поиски по всей округе; поднимется такой шум, что вы не можете не услышать, и все будут ожидать, что и вы подадите голос. Чтобы проделать это эффективно, вы должны появиться в Ллангоррене, и в нужное время.
– В ваших словах есть смысл. Вы настоящий Соломон, отец Роже. Я там буду, можете мне поверить. Вы еще что-нибудь придумали?
Иезуит некоторое время молчит, погрузившись в размышления. Эти двое ведут рискованную игру, и нужна предельная осторожность и самое тщательное обдумывание.
– Да, – наконец отвечает он. – Я придумал еще много другого; но все это зависит от обстоятельств, в которых будет достигнута ваша цель. А пока вы должны вести себя очень осторожно, мсье. Пройдет четыре дня, если не больше, прежде чем я вернусь. Тело мотут обнаружить даже завтра, если догадаются привлечь драги или другие приспособления для поиска. Но все же, я считаю, пройдет какое-то время, прежде чем убедятся, что она утонула. Ни в коем случае не высказывайте такое предположение. И если поиски будут вестись, постарайтесь незаметно уводить их в любом направлении, кроме верного. Чем дольше будут искать, тем лучше для наших целей. Понимаете?
– Да.
– Когда со временем найдут, вы сумеете продемонстрировать свое горе; и, если будет возможность, намекайте на Le Capitaine Ryekroft. Он сегодня утром уехал из гостиницы, никто не знает, куда и почему, уехал в спешке, и это, конечно, вызовет подозрения. Возможно, его будут искать и арестуют за убийство мисс Винн! Странная последовательность событий, не правда ли?
– Действительно.
– Кажется, сама Судьба участвует в нашем заговоре. И если мы потерпим неудачу, то только по собственной вине. Это напоминает мне, что мы не должны терять времени. Один час такой темноты стоит века – или в данных обстоятельствах десяти тысяч фунтов годового дохода. Vite-vite! (Быстрей, фр. – Прим. перев.).
И он стремительно идет вперед, плотнее запахнувшись в плащ, чтобы уберечься от дождя, который теперь потоками струится меж деревьев.
Мердок следует за ним; и эти двое, задержавшись из-за столь серьезного разговора, быстро идут вслед третьему, ушедшему вперед. Но не догоняют его, пока он не добирается до лодки и не опускает в нее свою ношу, такую тяжелую, что он пошатывается и спотыкается в неровных местах. Это какой-то большой сверток продолговатой неправильной формы и такого размера, что когда его укладывают в лодку, он занимает большую ее часть.
Видя, что все это проделал Коракл Дик, можно подумать, что он собирается доставить результат своего браконьерства какому-нибудь любителю дичи или лосося. Но слова, которые произносит священник, сразу отвергают такую возможность; произнесены они вопросительным тоном:
– Ну, mon bracconier, вы доставили мой багаж?
– Он в лодке, отец Роже.
– Все готово к отплытию?
– Как только ваше преподобие войдет в лодку.
– Хорошо! А теперь, мсье, – добавляет он, поворачиваясь к Мердоку и опять говоря полушепотом, – если вы свою роль сыграете хорошо, вернувшись, я застану вас на пути к тому, чтобы стать владельцем Ллангоррена. До того времени прощайте!
С этими словами он ступает в лодку и садится на корме.
Лодка, которую отталкивают мускулистые руки, задевает за ветви, и ее быстро подхватывает течение реки.
Льюин Мердок остается на берегу ручья; он может идти, куда хочет.
Скоро он идет, но не к опустевшему дому браконьера и не к себе домой; он направляется в «Уэльскую арфу», чтобы послушать дневные сплетни и узнать поразительную новость, если она успела достичь переправы Рага.
Глава тридцать седьмая
Встревоженная жена
В доме Глингог миссис Мердок одна, вернее, с двумя служанками. Но те на кухне, а бывшая кокотка бродит по дому, иногда открывая дверь и всматриваясь в ночь, темную и бурную; это та самая ночь, в которую происходит загадочная погрузка отца Роже. Произошло это всего час назад.
Но для миссис Мердок это не загадка: она знает, куда направляется священник и с каким делом. Следовательно, не его она ждет; ждет она мужа с сообщением, что ее соотечественник благополучно отбыл. И так тревожно ждет она новостей, что спустя какое-то время остается на пороге, несмотря на холодную ночь и привлекательно сверкающий огонь в гостиной. В столовой тоже горит огонь, и накрыт роскошный стол, приготовлен ужин из множества блюд: холодная ветчина и язык, дичь и рыба; заманчиво поблескивают графины с различными винами.
Откуда это изобилие в доме, где недавно царила такая бедность?
Поскольку Глингог навещает только отец Роже, некому задавать этот вопрос. А он, будучи здесь, не стал бы его задавать: он лучше кого бы то ни было знает ответ. Должен знать. Яства на столе Льюина Мердока и оживление, заметное на лице миссис Мердок, – все это происходит из одного источника. Этот источник – сам священник. Как ростовщик дает в долг под шестьдесят центов за фунт в расчете на наследство после смерти владельца, так этот поток изобилия проник в древний дом Глингог, доставленный туда Грегори Роже; а сам священник черпает его из источника, предназначенного для таких случаев и кажущегося неисчерпаемым, – из сокровищ Ватикана.
Это всего лишь тонкий ручеек серебра, но, если все пройдет хорошо, он превратится в поток золота, могучий и желтый, как сам Уай. И река имеет прямое отношение к возникновению этого потока.
Неудивительно, что на лице Оливии Рено, которое так долго оставалось мрачным, теперь оживление. Солнце процветания снова обещает осветить тропу ее жизни. Великолепие, веселье, volupte (Наслаждение, фр. – Прим. перев.) – все это снова будет ей принадлежать, и больше, чем когда бы то ни было!
Она стоит на пороге Глингога, смотрит на реку, на Ллангоррен – в темноте ей видно, что в Корте освещены только одно-два окна, да и те тускло,– и вспоминает, как они сверкали накануне; лампы на газонах напоминали созвездия. А как они будут сверкать, и очень скоро, когда она станет душой и хозяйкой поместья.
Но проходит время, муж не возвращается, и на лицо женщины падает тень. Нетерпение сменяется тревожным беспокойством. По-прежнему стоя на пороге, она прислушивается к шагам; она часто слышала их, неуверенные, спотыкающиеся, и тогда это ее нисколько не беспокоило. Но не сегодня. Она боится увидеть мужа пьяным. Хотя не с обычной женской заботливостью, но по другим причинам. Эти причины становятся ясными из ее монолога:
– Грегори должен был давно уплыть, по крайней мере два часа назад. Он сказал, что они выступят, как только стемнеет. Получаса достаточно моему мужу, чтобы вернуться с лугов. Если он сначала отправился на переправу и пьет в «Арфе»! Cette auberge maudit! (Эта проклятая гостиница, фр. – Прим. перев.). Он там может сказать или сделать все, что угодно! Слова даже хуже дел. Слово в пьяном виде, намек на то, что случилось, – и все погибнет, мы все окажемся в опасности! И в какой опасности – l’prise de corps, mon Dieu! (Из-за тела, боже мой, фр. – Прим. перев.).
Щеки ее бледнеют, словно при появлении призрака.
– Он не может быть таким глупым – безумным! Трезвый, он держит себя в руках, он сдержан, как большинство его соотечественников. Но коньяк? Вот! Шаги! Надеюсь,это он.
Она по-прежнему слушает, не трогаясь с места. Шаги тяжелые, время от времени следует удар о камень. Если бы ее муж был французом, все было бы по-другому. Но Льюис Мердок, подобно всем английским сельским джентльменам, предпочитает прочную обувь, и шаги, несомненно, принадлежат ему. Но звучат они не так,как всегда: сегодня они твердые и правильные; он не пьян.
– Значит, он все-таки не такой уж дурак!
Это рассуждение сопровождается вопросом вслух:
– C’est vous, mon mari? (Это вы, мой супруг, Фр. – Прим. перев.).
– Конечно. Кто еще может быть? Вы ведь не ожидаете сегодня нашего обычного посетителя сятого отца? Теперь он несколько дней не появится.
– Значит, он уплыл?
– Два часа назад. Сейчас он уже в милях отсюда, если только они с Кораклом не перевернулись и не вывалились из лодки. Вполне возможно, река такая бурная.
Женщина по-прежнему неудовлетворена, однако не из-за тревоги о судьбе лодки. Она думает о том, что могло произойти в «Уэльской арфе»: долгий промежуток после отъезда священника ее муж мог провести только там. Однако, видя его состояние, она тревожится меньше; такое необычное для него состояние после «auberge maudite».
– Вы говорите, что они два часа как уплыли?
– Примерно; как только темнота обеспечила безопасность. Их никто не должен был увидеть.
– Так и вышло?
– О, да.
– Le bagage bien arrange? (Груз в порядке? Фр. – Прим. перев.)
– Parfaitement (В полном порядке, фр. – Прим. перев.); или, говоря по-английски, в полном порядке. Если предпочитаете другую форму – все в ажуре.
Она удовлетворена его веселостью, весьма необычной для Льюина Мердока. Наряду с его трезвым состоянием, это дает ей уверенность, что все прошло гладко и так и будет до конца. Действительно, уже несколько дней Мердок словно переродился: он ведет себя, как человек, занятый серьезным делом, подвиг, который необходимо совершить, переговоры, которые должны быть завершены, – и он полон решимости завершить все это.
Теперь, уже не тревожась о том, что он мог сболтнуть в «Уэльской арфе», но желая узнать, что он там услышал, она продолжает расспрашивать:
– А где были все это время, мсье?
– Часть времени на переправе; остальное бродил по тропам. В «Арфу» я пошел, чтобы услышать разговоры.
– И что вы услышали?
– Ничего для нас интересного. Как вы знаете, переправа Рага в тупике, и новости из Ллангоррена еще не достигли ее. Говорили о происшествии в Аберганне, которое по-прежнему вызывает толки. Другое происшествие пока остается неизвестным – по причинам, которые сообщила отцу Роже ваша соотечественница Кларисса, с которой он повидался сегодня в середине дня.
– Значит, поисков еще не было?
– Поиски были, но ничего не нашли и постарались не поднимать шум, по причинам, о которых я упоминал.
– А какие это причины? Вы мне не говорили.
– О! Разные. Некоторые смехотворны. Каприз этой донкихотствующей старой леди, которая так долго правила Ллангорреном.
– А! Мадам Линтон. Как она это восприняла?
– Расскажу вам после, сначала я должен поесть и выпить. Вы забываете, Олимпия, где я провел весь день, – под крышей браконьера, который в последнее время был слишком занят для охоты. Правда, я заглянул после этого в гостиницу, но вы должны отдать дань моей воздержанности. Не наградите ли меня за нее?
– Entrez! (Входите, фр. – Прим. перев.) – восклицает она, ведя его в столовую, потому что до сих пор они разговаривали на крыльце. – Voila! (Вот, фр. – Прим. перев.)
Он благодарен, хотя и не удивлен. Ему не нужно спрашивать, откуда это все. Он знает, что это жертвоприношение восходящему солнцу. Но знает также, что за эту жертву ему придется платить – одну треть всего дохода от Ллангоррена.
– Ну, ma cherie, – говорит он, вспоминая об этом, – нам дорого придется заплатить за все это. Но, вероятно, тут ничего не поделаешь.
– Конечно, – отвечает она, демонстрируя такое же полное понимание обстоятельств. – Мы заключили контракт и должны его выполнить. Если мы его нарушим, речь будет идти уже не о собственности, а о жизни. Ни ваша, ни моя жизнь не будут в безопасности даже на час. Ах, мсье! Вы не представляете себе, как властью обладают эти les Jesuites, какие у них острые когти и как далеко они их могут протянуть!
– Будь они прокляты! – восклицает он, гневно падая на стул за столом.
Ест он прожорливо и пьет, как рыба. Его дневная работа завершена, и он может себе это позволить.
И пока они ужинают, он сообщает подробности всего, что делал и слышал; и среди них повод, по которому мисс Линтон воздерживалась от поисков.
– Старая дура! – говорит он, заключая свой рассказ. – Она действительно поверила, что моя кузина убежала с этим гусарским капитаном. Может, верит до сих пор! Ха-ха-ха! Ей придется думать по-другому, когда она увидит тело, которое вытащат из воды. Это решит все дело!
Олимпия Рено ложится спать, но долго не может уснуть. Ею владеют приятные мысли: очень скоро она будет спать не в жалкой постели в Глингоге, а в роскошной кровати в Ллангоррен Корте.
Но для миссис Мердок это не загадка: она знает, куда направляется священник и с каким делом. Следовательно, не его она ждет; ждет она мужа с сообщением, что ее соотечественник благополучно отбыл. И так тревожно ждет она новостей, что спустя какое-то время остается на пороге, несмотря на холодную ночь и привлекательно сверкающий огонь в гостиной. В столовой тоже горит огонь, и накрыт роскошный стол, приготовлен ужин из множества блюд: холодная ветчина и язык, дичь и рыба; заманчиво поблескивают графины с различными винами.
Откуда это изобилие в доме, где недавно царила такая бедность?
Поскольку Глингог навещает только отец Роже, некому задавать этот вопрос. А он, будучи здесь, не стал бы его задавать: он лучше кого бы то ни было знает ответ. Должен знать. Яства на столе Льюина Мердока и оживление, заметное на лице миссис Мердок, – все это происходит из одного источника. Этот источник – сам священник. Как ростовщик дает в долг под шестьдесят центов за фунт в расчете на наследство после смерти владельца, так этот поток изобилия проник в древний дом Глингог, доставленный туда Грегори Роже; а сам священник черпает его из источника, предназначенного для таких случаев и кажущегося неисчерпаемым, – из сокровищ Ватикана.
Это всего лишь тонкий ручеек серебра, но, если все пройдет хорошо, он превратится в поток золота, могучий и желтый, как сам Уай. И река имеет прямое отношение к возникновению этого потока.
Неудивительно, что на лице Оливии Рено, которое так долго оставалось мрачным, теперь оживление. Солнце процветания снова обещает осветить тропу ее жизни. Великолепие, веселье, volupte (Наслаждение, фр. – Прим. перев.) – все это снова будет ей принадлежать, и больше, чем когда бы то ни было!
Она стоит на пороге Глингога, смотрит на реку, на Ллангоррен – в темноте ей видно, что в Корте освещены только одно-два окна, да и те тускло,– и вспоминает, как они сверкали накануне; лампы на газонах напоминали созвездия. А как они будут сверкать, и очень скоро, когда она станет душой и хозяйкой поместья.
Но проходит время, муж не возвращается, и на лицо женщины падает тень. Нетерпение сменяется тревожным беспокойством. По-прежнему стоя на пороге, она прислушивается к шагам; она часто слышала их, неуверенные, спотыкающиеся, и тогда это ее нисколько не беспокоило. Но не сегодня. Она боится увидеть мужа пьяным. Хотя не с обычной женской заботливостью, но по другим причинам. Эти причины становятся ясными из ее монолога:
– Грегори должен был давно уплыть, по крайней мере два часа назад. Он сказал, что они выступят, как только стемнеет. Получаса достаточно моему мужу, чтобы вернуться с лугов. Если он сначала отправился на переправу и пьет в «Арфе»! Cette auberge maudit! (Эта проклятая гостиница, фр. – Прим. перев.). Он там может сказать или сделать все, что угодно! Слова даже хуже дел. Слово в пьяном виде, намек на то, что случилось, – и все погибнет, мы все окажемся в опасности! И в какой опасности – l’prise de corps, mon Dieu! (Из-за тела, боже мой, фр. – Прим. перев.).
Щеки ее бледнеют, словно при появлении призрака.
– Он не может быть таким глупым – безумным! Трезвый, он держит себя в руках, он сдержан, как большинство его соотечественников. Но коньяк? Вот! Шаги! Надеюсь,это он.
Она по-прежнему слушает, не трогаясь с места. Шаги тяжелые, время от времени следует удар о камень. Если бы ее муж был французом, все было бы по-другому. Но Льюис Мердок, подобно всем английским сельским джентльменам, предпочитает прочную обувь, и шаги, несомненно, принадлежат ему. Но звучат они не так,как всегда: сегодня они твердые и правильные; он не пьян.
– Значит, он все-таки не такой уж дурак!
Это рассуждение сопровождается вопросом вслух:
– C’est vous, mon mari? (Это вы, мой супруг, Фр. – Прим. перев.).
– Конечно. Кто еще может быть? Вы ведь не ожидаете сегодня нашего обычного посетителя сятого отца? Теперь он несколько дней не появится.
– Значит, он уплыл?
– Два часа назад. Сейчас он уже в милях отсюда, если только они с Кораклом не перевернулись и не вывалились из лодки. Вполне возможно, река такая бурная.
Женщина по-прежнему неудовлетворена, однако не из-за тревоги о судьбе лодки. Она думает о том, что могло произойти в «Уэльской арфе»: долгий промежуток после отъезда священника ее муж мог провести только там. Однако, видя его состояние, она тревожится меньше; такое необычное для него состояние после «auberge maudite».
– Вы говорите, что они два часа как уплыли?
– Примерно; как только темнота обеспечила безопасность. Их никто не должен был увидеть.
– Так и вышло?
– О, да.
– Le bagage bien arrange? (Груз в порядке? Фр. – Прим. перев.)
– Parfaitement (В полном порядке, фр. – Прим. перев.); или, говоря по-английски, в полном порядке. Если предпочитаете другую форму – все в ажуре.
Она удовлетворена его веселостью, весьма необычной для Льюина Мердока. Наряду с его трезвым состоянием, это дает ей уверенность, что все прошло гладко и так и будет до конца. Действительно, уже несколько дней Мердок словно переродился: он ведет себя, как человек, занятый серьезным делом, подвиг, который необходимо совершить, переговоры, которые должны быть завершены, – и он полон решимости завершить все это.
Теперь, уже не тревожась о том, что он мог сболтнуть в «Уэльской арфе», но желая узнать, что он там услышал, она продолжает расспрашивать:
– А где были все это время, мсье?
– Часть времени на переправе; остальное бродил по тропам. В «Арфу» я пошел, чтобы услышать разговоры.
– И что вы услышали?
– Ничего для нас интересного. Как вы знаете, переправа Рага в тупике, и новости из Ллангоррена еще не достигли ее. Говорили о происшествии в Аберганне, которое по-прежнему вызывает толки. Другое происшествие пока остается неизвестным – по причинам, которые сообщила отцу Роже ваша соотечественница Кларисса, с которой он повидался сегодня в середине дня.
– Значит, поисков еще не было?
– Поиски были, но ничего не нашли и постарались не поднимать шум, по причинам, о которых я упоминал.
– А какие это причины? Вы мне не говорили.
– О! Разные. Некоторые смехотворны. Каприз этой донкихотствующей старой леди, которая так долго правила Ллангорреном.
– А! Мадам Линтон. Как она это восприняла?
– Расскажу вам после, сначала я должен поесть и выпить. Вы забываете, Олимпия, где я провел весь день, – под крышей браконьера, который в последнее время был слишком занят для охоты. Правда, я заглянул после этого в гостиницу, но вы должны отдать дань моей воздержанности. Не наградите ли меня за нее?
– Entrez! (Входите, фр. – Прим. перев.) – восклицает она, ведя его в столовую, потому что до сих пор они разговаривали на крыльце. – Voila! (Вот, фр. – Прим. перев.)
Он благодарен, хотя и не удивлен. Ему не нужно спрашивать, откуда это все. Он знает, что это жертвоприношение восходящему солнцу. Но знает также, что за эту жертву ему придется платить – одну треть всего дохода от Ллангоррена.
– Ну, ma cherie, – говорит он, вспоминая об этом, – нам дорого придется заплатить за все это. Но, вероятно, тут ничего не поделаешь.
– Конечно, – отвечает она, демонстрируя такое же полное понимание обстоятельств. – Мы заключили контракт и должны его выполнить. Если мы его нарушим, речь будет идти уже не о собственности, а о жизни. Ни ваша, ни моя жизнь не будут в безопасности даже на час. Ах, мсье! Вы не представляете себе, как властью обладают эти les Jesuites, какие у них острые когти и как далеко они их могут протянуть!
– Будь они прокляты! – восклицает он, гневно падая на стул за столом.
Ест он прожорливо и пьет, как рыба. Его дневная работа завершена, и он может себе это позволить.
И пока они ужинают, он сообщает подробности всего, что делал и слышал; и среди них повод, по которому мисс Линтон воздерживалась от поисков.
– Старая дура! – говорит он, заключая свой рассказ. – Она действительно поверила, что моя кузина убежала с этим гусарским капитаном. Может, верит до сих пор! Ха-ха-ха! Ей придется думать по-другому, когда она увидит тело, которое вытащат из воды. Это решит все дело!
Олимпия Рено ложится спать, но долго не может уснуть. Ею владеют приятные мысли: очень скоро она будет спать не в жалкой постели в Глингоге, а в роскошной кровати в Ллангоррен Корте.
Глава тридцать восьмая
Нетерпеливо ожидая почту
Никогда человек не ждал так нетерпеливо почту, как капитан Райкрофт утреннюю доставку в Лондон. Возможно, она принесет ему письмо, которое перевернет всю его жизнь, обеспечить его счастье или обречет на печаль. А если никакого письма не будет, это тоже сделает его несчастным.
Нет необходимости объяснять, что письмо с такими серьезными последствиями – ответ на его собственное, написанное в Херефордшире и отправленное из гостиницы на берегу Уая. С тех пор прошло двадцать четыре часа; и теперь, на следующее утро, он в Лэнгхеме, в Лондоне, где письмо, если оно написано, должно догнать его.
Он уже узнал расписание доставки почты, знает, когда ее привозят и распределяют по столице. Раньше всего она попадает в Лэнгхем, в котором имеется собственное почтовое и телеграфное отделение. Этот роскошный отель, несравнимый по предоставляемым удобствам, находится в прямой связи со всем миром.
С первым ударом часов, пробивших восемь, бывший гусарский офицер уже расхаживает по мозаичной плитке сравнительно небольшого помещения управляющего и ждет появления почтальона.
Кажется необъяснимой закономерностью – и очень раздражающей, – что человек, которого ждут с таким нетерпением, всегда запаздывает. Как будто наказывает слишком нетерпеливых. Даже почтальоны не всегда пунктуальны, как имеет возможность узнать Вивиан Райкрофт. Этот дружелюбный и быстрый индивид, в пальто из грубой шерсти, с красными нашивками, перелетающий от двери к двери, как муха, в это утро переступает порог Лэнгхема только в половине девятого. Стоит густой туман, и уличные флаги обвисли. Это послужило бы объяснением опоздания, если бы его спросили.
Опустив свою почтовую сумку и выбросив ее содержимое на крытую свинцом стойку у распределительного окна, он отправляется в дальнейший полет.
Не проявляя нетерпения, капитан Райкрофт смотрит, как раскладываются письма, самые разнообразные, со штемпелями множества городов и стран, с марками почти всех цивилизованных наций; одной этой доставки достаточно, чтобы разбежались глаза у рьяного коллекционера и в них загорелось страстное желание.
Почти не дав времени сортировщику разложить письма по ячейкам, Райкрофт подходит и спрашивает, нет ли ему письма, – одновременно называя свое имя.
– Ничего нет, – отвечает клерк, просмотрев письма на букву Р и обращаясь с ними, как с колодой карт.
– Вы уверены, сэр? Прошу прощения. Я должен через час уехать и, ожидая очень важного письма, могу ли попросить вас взглянуть снова?
Во всем мире не найдется персонала услужливей, чем в Лэнгхме. Это представители высшего типа отельной цивилизации. Вместо того, чтобы проявить раздражение, клерк соглашается и начинает снова просматривать письма на Р; закончив, он говорит:
– Нет, сэр; ничего на имя Райкрофт.
Носитель этого имени отворачивается с явным разочарованием. Отрицательный ответ означает, что письмо вообще не было написано, и это печалит и раздражает его. Все равно что повторный удар – вторая пощечина, чтобы еще сильнее унизить – после того как он простил первую. Больше он не будет унижаться – и никогда не простит. С таким решением он поднимается по большой парадной лестнице в свой номер, чтобы снова приготовиться к пути.
Пароход от Фолкстоуна на Булонь уходит с приливом. Заглянув в Брадшо (Известный справочник с расписанием всех видов транспорта Англии; выходил с 1839 по 1961 год; назван по фамилии первого издателя. – Прим. перев.), он узнает, что сегодня пароход отходит в четыре часа пополудни, а поезд с Чаринг-Кросс (Конечная железнодорожная станция в лондонском Уэст-Энде. – Прим. перев.)– в час дня. До этого еще несколько часов.
Чем их занять? Он не в настроении для развлечений. Ничто в Лондоле его сейчас не развлечет, ничто не даст минуты спокойствия.
Может, в Париже? Он попробует. Там мужчины забывают о своих горестях – женщины тоже; слишком часто оставляют они там свою невинность, честь и репутацию. В дни Наполена Малого это великое кладбище: принимает всех и делает такими же запятнанными, как сам императорский режим.
И он может поддаться этому влиянию, зловещему, как сам ад. В его нынешнем настроении это вполне возможно. И это будет не первая низверженная благородная душа, разбившаяся о рифы разочарования; любовь встретила непреодолимую преграду, с возлюбленной больше никогда не удастся поговорить, скорее всего, они больше никогда не встретятся.
Ожидая поезд на Фолкстоун, Райкрофт переживает мучительные воспоминания; в надежде спастись от них он уходит в бильярдную – в Лэнгхеме это весьма усовршенствованное заведение, с лучшими столами.
Он играет партию с маркером и проигрывает. Но не поэтому бросает кий и уходит. Если бы он выиграл у лучших игроков мира, результат был бы тот же самый.
Снова поднявшись в свой номер, он обращается к вечному другу никотину. Сигара в сопровождении стакана бренди способна успокоить его мятущийся дух; закурив сигару, он звонит и заказывает бренди. Ему приносят выпивку, он садится у окна, расстегивает пояс и смотрит на улицу – и то, что он видит, вызывает у него новый приступ боли; хотя двум другим то же самое приносит величайшее счастье Потому что напротив в «Олл Соулз» (Церковь всех душ в Лондоне. – Прим. перев.) происходит венчание; в этой церкви многие фешенебельные пары соединяют свои руки и судьбы на всю жизнь. Как раз в этот момент очередная пара вступает в церковь; быстро сменяют друг друга экипажи, кучеры с белыми розетками и увитыми лентами кнутами, слуги тоже разодеты – необыкновенно нарядное зрелище.
С улыбающимися лицами, словно светясь, брачная процессия исчезает в церкви, зрители выглядят радостными, словно лично заинтересованы в происходящем, но из окна напротив капитан Райкрофт наблюдает за всем этим с противположными чувствами. Он представляет себя во главе такой процессии, а потом понимает, что никогда этого не будет.
Вздох, который сменяет гневное восклицание; яростный звонок колокольчика, выдающий, насколько взволновало его это зрелище.
И когда заходит слуга, капитан восклицает:
– Вызовите мне кэб!
– Карету, сэр?
– Нет, небольшой экипаж. И как можно быстрее отнесите вниз багаж.
Все его вещи в саквояжах, он распаковал только несколько необходимых предметов; брошеная монета обеспечивает стремительный спуск вещей вниз.
Через двадцать секунд по свистку у входа в Лэнгхем оказывается экипаж, еще через двадцать багаж путника поднят на крышу, а более легкие предметы уложены внутрь. И вот, ускорив свой отъезд, капитан Райкрофт, который уже оплатил счет, садится в кэб и уезжает.
Но после оставления Лэнгхема эта быстрота кончается. Кэб ползет, как черепаха. К счастью, пассажир не торопится; напротив, он приедет слишком рано для фолкстоунского поезда. Он хотел только уйти подальше от этой церемонии, которая вызывает у него такие противоречивые чувства.
Закрытый в обитом плюшем экипаже, потрепанном и не очень чистом, он убивает время, глядя в окно на витрины магазинов. Для прогулок по Риджент-Стрит (Одна из главных торговых улиц Лондона. – Прим. перев.) час еще слишком ранний. Некоторое отвлечение, если не забаву, капитан находит, наблюдая за руками кучера: они движутся так, словно тот гребет веслами. Эти движения комично напоминают о Уае и о лодочнике Уингейте.
Пассажир опять вспоминает эту западную реку, но не со смехом, а с новым приступом боли. Кэб проезжает Лестер-Сквер (Площадь в Лондоне; когда-то на ней устраивались дуэли, потом был разбит сквер. На площади находится много театров. – Прим. перев.), легкие Лондона, давно больные, но сейчас выздоравливающие. Вся площадь уставлена щитами для рекламы, на щитах множество больших плакатов и рекламных объявлений. Несколько таких объявлений привлекают внимание капитана Райкрофта, но только одно вызывает описанную выше реакцию. Объявляется о большом концерте, который будет даваться в Сент-Джеймс Холле с благотворителными целями. Программа дает список исполнителей. Вначале большими буквами – кролева уэльских музыкальных фестивалей
ЭДИТ ВИНН!
Для пассажира кэба это имя связано с самыми мрачными воспоминаниями. Ему кажется, что его преследует сама Немезида (В греческой мифологии – богиня мести. – Прим. перев.)!
Он хватается за кожаный ремень, со стуком опускает окно и кричит кэбмену:
– Быстрей, или я опоздаю на поезд! Лишний шиллинг за скорость!
Руки кэбмена, которые до этого двигались неторопливо, теперь словно начинают ловить мух; и вот с помощью нескольких ударов хлыста Росинант со стуком минует узкую Хеминг-Роу, проезжает по Кинг-Уильям Стрит и через Странд подкатывает к железнодорожному вокзалу Чаринг-Кросс.
Нет необходимости объяснять, что письмо с такими серьезными последствиями – ответ на его собственное, написанное в Херефордшире и отправленное из гостиницы на берегу Уая. С тех пор прошло двадцать четыре часа; и теперь, на следующее утро, он в Лэнгхеме, в Лондоне, где письмо, если оно написано, должно догнать его.
Он уже узнал расписание доставки почты, знает, когда ее привозят и распределяют по столице. Раньше всего она попадает в Лэнгхем, в котором имеется собственное почтовое и телеграфное отделение. Этот роскошный отель, несравнимый по предоставляемым удобствам, находится в прямой связи со всем миром.
С первым ударом часов, пробивших восемь, бывший гусарский офицер уже расхаживает по мозаичной плитке сравнительно небольшого помещения управляющего и ждет появления почтальона.
Кажется необъяснимой закономерностью – и очень раздражающей, – что человек, которого ждут с таким нетерпением, всегда запаздывает. Как будто наказывает слишком нетерпеливых. Даже почтальоны не всегда пунктуальны, как имеет возможность узнать Вивиан Райкрофт. Этот дружелюбный и быстрый индивид, в пальто из грубой шерсти, с красными нашивками, перелетающий от двери к двери, как муха, в это утро переступает порог Лэнгхема только в половине девятого. Стоит густой туман, и уличные флаги обвисли. Это послужило бы объяснением опоздания, если бы его спросили.
Опустив свою почтовую сумку и выбросив ее содержимое на крытую свинцом стойку у распределительного окна, он отправляется в дальнейший полет.
Не проявляя нетерпения, капитан Райкрофт смотрит, как раскладываются письма, самые разнообразные, со штемпелями множества городов и стран, с марками почти всех цивилизованных наций; одной этой доставки достаточно, чтобы разбежались глаза у рьяного коллекционера и в них загорелось страстное желание.
Почти не дав времени сортировщику разложить письма по ячейкам, Райкрофт подходит и спрашивает, нет ли ему письма, – одновременно называя свое имя.
– Ничего нет, – отвечает клерк, просмотрев письма на букву Р и обращаясь с ними, как с колодой карт.
– Вы уверены, сэр? Прошу прощения. Я должен через час уехать и, ожидая очень важного письма, могу ли попросить вас взглянуть снова?
Во всем мире не найдется персонала услужливей, чем в Лэнгхме. Это представители высшего типа отельной цивилизации. Вместо того, чтобы проявить раздражение, клерк соглашается и начинает снова просматривать письма на Р; закончив, он говорит:
– Нет, сэр; ничего на имя Райкрофт.
Носитель этого имени отворачивается с явным разочарованием. Отрицательный ответ означает, что письмо вообще не было написано, и это печалит и раздражает его. Все равно что повторный удар – вторая пощечина, чтобы еще сильнее унизить – после того как он простил первую. Больше он не будет унижаться – и никогда не простит. С таким решением он поднимается по большой парадной лестнице в свой номер, чтобы снова приготовиться к пути.
Пароход от Фолкстоуна на Булонь уходит с приливом. Заглянув в Брадшо (Известный справочник с расписанием всех видов транспорта Англии; выходил с 1839 по 1961 год; назван по фамилии первого издателя. – Прим. перев.), он узнает, что сегодня пароход отходит в четыре часа пополудни, а поезд с Чаринг-Кросс (Конечная железнодорожная станция в лондонском Уэст-Энде. – Прим. перев.)– в час дня. До этого еще несколько часов.
Чем их занять? Он не в настроении для развлечений. Ничто в Лондоле его сейчас не развлечет, ничто не даст минуты спокойствия.
Может, в Париже? Он попробует. Там мужчины забывают о своих горестях – женщины тоже; слишком часто оставляют они там свою невинность, честь и репутацию. В дни Наполена Малого это великое кладбище: принимает всех и делает такими же запятнанными, как сам императорский режим.
И он может поддаться этому влиянию, зловещему, как сам ад. В его нынешнем настроении это вполне возможно. И это будет не первая низверженная благородная душа, разбившаяся о рифы разочарования; любовь встретила непреодолимую преграду, с возлюбленной больше никогда не удастся поговорить, скорее всего, они больше никогда не встретятся.
Ожидая поезд на Фолкстоун, Райкрофт переживает мучительные воспоминания; в надежде спастись от них он уходит в бильярдную – в Лэнгхеме это весьма усовршенствованное заведение, с лучшими столами.
Он играет партию с маркером и проигрывает. Но не поэтому бросает кий и уходит. Если бы он выиграл у лучших игроков мира, результат был бы тот же самый.
Снова поднявшись в свой номер, он обращается к вечному другу никотину. Сигара в сопровождении стакана бренди способна успокоить его мятущийся дух; закурив сигару, он звонит и заказывает бренди. Ему приносят выпивку, он садится у окна, расстегивает пояс и смотрит на улицу – и то, что он видит, вызывает у него новый приступ боли; хотя двум другим то же самое приносит величайшее счастье Потому что напротив в «Олл Соулз» (Церковь всех душ в Лондоне. – Прим. перев.) происходит венчание; в этой церкви многие фешенебельные пары соединяют свои руки и судьбы на всю жизнь. Как раз в этот момент очередная пара вступает в церковь; быстро сменяют друг друга экипажи, кучеры с белыми розетками и увитыми лентами кнутами, слуги тоже разодеты – необыкновенно нарядное зрелище.
С улыбающимися лицами, словно светясь, брачная процессия исчезает в церкви, зрители выглядят радостными, словно лично заинтересованы в происходящем, но из окна напротив капитан Райкрофт наблюдает за всем этим с противположными чувствами. Он представляет себя во главе такой процессии, а потом понимает, что никогда этого не будет.
Вздох, который сменяет гневное восклицание; яростный звонок колокольчика, выдающий, насколько взволновало его это зрелище.
И когда заходит слуга, капитан восклицает:
– Вызовите мне кэб!
– Карету, сэр?
– Нет, небольшой экипаж. И как можно быстрее отнесите вниз багаж.
Все его вещи в саквояжах, он распаковал только несколько необходимых предметов; брошеная монета обеспечивает стремительный спуск вещей вниз.
Через двадцать секунд по свистку у входа в Лэнгхем оказывается экипаж, еще через двадцать багаж путника поднят на крышу, а более легкие предметы уложены внутрь. И вот, ускорив свой отъезд, капитан Райкрофт, который уже оплатил счет, садится в кэб и уезжает.
Но после оставления Лэнгхема эта быстрота кончается. Кэб ползет, как черепаха. К счастью, пассажир не торопится; напротив, он приедет слишком рано для фолкстоунского поезда. Он хотел только уйти подальше от этой церемонии, которая вызывает у него такие противоречивые чувства.
Закрытый в обитом плюшем экипаже, потрепанном и не очень чистом, он убивает время, глядя в окно на витрины магазинов. Для прогулок по Риджент-Стрит (Одна из главных торговых улиц Лондона. – Прим. перев.) час еще слишком ранний. Некоторое отвлечение, если не забаву, капитан находит, наблюдая за руками кучера: они движутся так, словно тот гребет веслами. Эти движения комично напоминают о Уае и о лодочнике Уингейте.
Пассажир опять вспоминает эту западную реку, но не со смехом, а с новым приступом боли. Кэб проезжает Лестер-Сквер (Площадь в Лондоне; когда-то на ней устраивались дуэли, потом был разбит сквер. На площади находится много театров. – Прим. перев.), легкие Лондона, давно больные, но сейчас выздоравливающие. Вся площадь уставлена щитами для рекламы, на щитах множество больших плакатов и рекламных объявлений. Несколько таких объявлений привлекают внимание капитана Райкрофта, но только одно вызывает описанную выше реакцию. Объявляется о большом концерте, который будет даваться в Сент-Джеймс Холле с благотворителными целями. Программа дает список исполнителей. Вначале большими буквами – кролева уэльских музыкальных фестивалей
ЭДИТ ВИНН!
Для пассажира кэба это имя связано с самыми мрачными воспоминаниями. Ему кажется, что его преследует сама Немезида (В греческой мифологии – богиня мести. – Прим. перев.)!
Он хватается за кожаный ремень, со стуком опускает окно и кричит кэбмену:
– Быстрей, или я опоздаю на поезд! Лишний шиллинг за скорость!
Руки кэбмена, которые до этого двигались неторопливо, теперь словно начинают ловить мух; и вот с помощью нескольких ударов хлыста Росинант со стуком минует узкую Хеминг-Роу, проезжает по Кинг-Уильям Стрит и через Странд подкатывает к железнодорожному вокзалу Чаринг-Кросс.
Глава тридцать девятая
Прерванное путешествие
Капитан Райкрофт берет билет до Парижа, не думая прерывать путешествие, и в должное время оказывается в Булони. С радостью сходит он с отвратительного парохода, который немногим лучше парома, ходящего от Фолкстоуна до французского берега, и не тратит ни мгновения, спускаясь по не менее отвратительному веревочному трапу.
Ступив на французскую почву, которая представлена грубой булыжниковой мостовой, он вспоминает о паспорте и багаже. Паспорт должен быть снабжен визой, багаж проверен, чтобы потом уже не беспокоиться. Это не первое его посещение Франции, и он знаком в обычаями страны и работой ее таможни; поэтому капитан знает, что взятка sergent de ville (Полицейский. – Прим. перев.) или douanier (Таможенник. – Прим. перев.)устранит все препятствия в кратчайшее время – и чем она больше, тем быстрее. Нащупывая в кармане флорин или полкроны, он слышит знакомый голос и дружеское обращение:
– Капитан Райкрофт! – восклицает этот голос, богатый и раскатистый, с ирландским акцентом. – Это вы? Клянусь, так оно и есть!
– Майор Магон!
– Он самый, старина! Дайте мне вашу руку, как в ту ночь, когда вы вытащили меня из канавы в Дели – как раз вовремя чтобы спасти от штыков мятежников. Здорово было проделано, и в самый раз,верно? Но что привело вас в Булонь?
Ступив на французскую почву, которая представлена грубой булыжниковой мостовой, он вспоминает о паспорте и багаже. Паспорт должен быть снабжен визой, багаж проверен, чтобы потом уже не беспокоиться. Это не первое его посещение Франции, и он знаком в обычаями страны и работой ее таможни; поэтому капитан знает, что взятка sergent de ville (Полицейский. – Прим. перев.) или douanier (Таможенник. – Прим. перев.)устранит все препятствия в кратчайшее время – и чем она больше, тем быстрее. Нащупывая в кармане флорин или полкроны, он слышит знакомый голос и дружеское обращение:
– Капитан Райкрофт! – восклицает этот голос, богатый и раскатистый, с ирландским акцентом. – Это вы? Клянусь, так оно и есть!
– Майор Магон!
– Он самый, старина! Дайте мне вашу руку, как в ту ночь, когда вы вытащили меня из канавы в Дели – как раз вовремя чтобы спасти от штыков мятежников. Здорово было проделано, и в самый раз,верно? Но что привело вас в Булонь?