Страница:
Каждый думал о том, какой эффект вызовет книга.
Была уже середина дня; дипломат-баронет работал в библиотеке, готовя ответ на послание из Форейн Оффис, когда ему помешали. Пришел племянник.
Уверенный, что когда-нибудь он станет зятем сэра Джорджа, молодой Скадамор не стал извиняться за свое вторжение.
– В чем дело, Фрэнк? – спросил дипломат, откладывая послание.
– Дело в Бланш, – прямо ответил племянник.
– В Бланш? А что с нею?
– Не могу сказать, что это мое дело, дядя; но оно касается нашей семьи. Она ваша дочь, но она и моя кузина.
Сэр Джордж выпустил документ, упавший на стол; поправил очки на носу; и вопросительно посмотрел на племянника.
– О чем ты говоришь, мой мальчик? – спросил он, после того как некоторое время разглядывал лицо молодого Скадамора.
– Мне стыдно говорить вам об этом, дядя. Но вы могли это заметить так же легко, как и я.
– Но я ничего не заметил. В чем дело?
– Ну, вы пригласили в свой дом человека, который ведет себя не как джентльмен.
– Какого человека?
– Этого капитана Мейнарда, как вы называете его.
– Капитан Мейнард не джентльмен? На каком основании ты это говоришь? Осторожней, племянник. Это серьезное обвинение гостя в моем доме – тем более незнакомца. У меня есть все основания считать его джентльменом.
– Дорогой дядя, мне было бы очень жаль считать не так, как вы, но у меня есть причины думать, что он не джентльмен.
– Рассказывай!
– Ну, прежде всего я позавчера был с Бланш в зарослях. Это когда все пошли стрелять фазанов. Мы разошлись: она пошла домой, а я продолжал охотиться. Этот Мейнард посчитал, что меня уже нет, выскочил из-за падуба и подошел к Бланш. Я уверен, что он там специально ждал такой возможности. Он отказался от охоты и проводил ее домой; и всю дорогу говорил с ней с такой фамильярностью, словно он ее брат.
– У него есть на это право, Фрэнк Скадамор. Он спас ее жизнь.
– Но это не дает ему права говорить то, что он говорил.
Сэр Джордж вздрогнул.
– Что он говорил?
– О, многое. Я имею в виду не в зарослях. То, о чем они тогда говорили, я, конечно, не слышал. Был слишком далеко. Я слышал, как они говорили вчера вечером во время танцев.
– И что ты слышал?
– Они говорили об этой новой книге, которую написал Мейнард. Моя кузина сказала, что ей так хочется прочесть книгу, что она не сможет уснуть ночью. В ответ он сказал, что надеется: после чтения она тоже не сможет уснуть. Дядя, разве чужой человек имеет право так разговаривать с Бланш, а она – его слушать?
Вопрос был излишним; Скадамор понял это, заметив, как изменилось поведение сэра Джорджа, как он сдернул очки с носа.
– Ты все это слышал? – спросил он почти машинально.
– Каждое слово.
– Между моей дочерью и капитаном Мейнардом?
– Я уже сказал это, дядя.
– Тогда никому больше не говори. Держи при себе, Фрэнк, пока мы не поговорим снова. А теперь уходи! У меня правительственное дело, оно требует времени. Иди!
Племянник, так властно выпровоженный, вышел из библиотеки.
Как только он вышел, баронет вскочил со стула; возбужденно расхаживая по комнате, он воскликнул:
– Вот что значить проявить доброту к республиканцу, изменнику своей королевы!
Глава LI
Глава LII
Глава LIII
Была уже середина дня; дипломат-баронет работал в библиотеке, готовя ответ на послание из Форейн Оффис, когда ему помешали. Пришел племянник.
Уверенный, что когда-нибудь он станет зятем сэра Джорджа, молодой Скадамор не стал извиняться за свое вторжение.
– В чем дело, Фрэнк? – спросил дипломат, откладывая послание.
– Дело в Бланш, – прямо ответил племянник.
– В Бланш? А что с нею?
– Не могу сказать, что это мое дело, дядя; но оно касается нашей семьи. Она ваша дочь, но она и моя кузина.
Сэр Джордж выпустил документ, упавший на стол; поправил очки на носу; и вопросительно посмотрел на племянника.
– О чем ты говоришь, мой мальчик? – спросил он, после того как некоторое время разглядывал лицо молодого Скадамора.
– Мне стыдно говорить вам об этом, дядя. Но вы могли это заметить так же легко, как и я.
– Но я ничего не заметил. В чем дело?
– Ну, вы пригласили в свой дом человека, который ведет себя не как джентльмен.
– Какого человека?
– Этого капитана Мейнарда, как вы называете его.
– Капитан Мейнард не джентльмен? На каком основании ты это говоришь? Осторожней, племянник. Это серьезное обвинение гостя в моем доме – тем более незнакомца. У меня есть все основания считать его джентльменом.
– Дорогой дядя, мне было бы очень жаль считать не так, как вы, но у меня есть причины думать, что он не джентльмен.
– Рассказывай!
– Ну, прежде всего я позавчера был с Бланш в зарослях. Это когда все пошли стрелять фазанов. Мы разошлись: она пошла домой, а я продолжал охотиться. Этот Мейнард посчитал, что меня уже нет, выскочил из-за падуба и подошел к Бланш. Я уверен, что он там специально ждал такой возможности. Он отказался от охоты и проводил ее домой; и всю дорогу говорил с ней с такой фамильярностью, словно он ее брат.
– У него есть на это право, Фрэнк Скадамор. Он спас ее жизнь.
– Но это не дает ему права говорить то, что он говорил.
Сэр Джордж вздрогнул.
– Что он говорил?
– О, многое. Я имею в виду не в зарослях. То, о чем они тогда говорили, я, конечно, не слышал. Был слишком далеко. Я слышал, как они говорили вчера вечером во время танцев.
– И что ты слышал?
– Они говорили об этой новой книге, которую написал Мейнард. Моя кузина сказала, что ей так хочется прочесть книгу, что она не сможет уснуть ночью. В ответ он сказал, что надеется: после чтения она тоже не сможет уснуть. Дядя, разве чужой человек имеет право так разговаривать с Бланш, а она – его слушать?
Вопрос был излишним; Скадамор понял это, заметив, как изменилось поведение сэра Джорджа, как он сдернул очки с носа.
– Ты все это слышал? – спросил он почти машинально.
– Каждое слово.
– Между моей дочерью и капитаном Мейнардом?
– Я уже сказал это, дядя.
– Тогда никому больше не говори. Держи при себе, Фрэнк, пока мы не поговорим снова. А теперь уходи! У меня правительственное дело, оно требует времени. Иди!
Племянник, так властно выпровоженный, вышел из библиотеки.
Как только он вышел, баронет вскочил со стула; возбужденно расхаживая по комнате, он воскликнул:
– Вот что значить проявить доброту к республиканцу, изменнику своей королевы!
Глава LI
Под гималайским кедром
После дня рождения Бланш Вернон развлечения в доме ее отца не прекратились.
На второй день после дня рождения снова был великолепный званый обед, а после него танцы.
Это сезон сельских развлечений в Англии, когда поля убраны и рента выплачена; когда фермер отдыхает от работы, а сквайр забавляется охотой.
Снова в Вернон Холле собрались знатные гости; снова слышались звуки арф и скрипок и шарканье ног танцующих.
И снова Мейнард танцевал с дочерью баронета.
Она была слишком молода, чтобы принимать участие в таких развлечениях. Но это был дом ее отца, а она его единственная дочь – поэтому ей поневоле пришлось очень рано играть роль хозяйки поместья.
Верная своему обещанию, она прочла роман и высказывала свое мнение волнующемуся автору.
Роман ей понравился, хотя и не чрезмерно. Но этого она не сказала. Только по тону ее слов Мейнард смог об этом догадаться. Что-то в книге, по-видимому, не удовлетворило ее. Он не мог понять, что именно. И был слишком разочарован, чтобы настаивать на объяснении.
Снова они танцевали друг с другом – на этот раз вальс. Хотя девушка выросла в деревне, танцевала она великолепно. Живя по ту сторону Атлантики, она брала уроки у учителей креолов.
Мейнард тоже был хорошим танцором, а она именно такая партнерша, чтобы с ней было радостно танцевать.
Ни о чем не думая, в своей девичьей невинности, она положила голову ему на плечо и продолжала кружиться – и с каждым поворотом сердце его все больше испытывало ее очарование. Девушка и не думала, что за нею наблюдают.
Но за ними – и за нею и за ним – наблюдали; на них смотрели отовсюду и замечали каждое движение. Старые девы, сидя на стульях у стен, разглядывали из через лорнеты, трясли своими фальшивыми локонами и обменивались замечаниями. Молодые леди, выезжающие всего второй сезон, смотрели с завистью; леди Мэри смотрела презрительно, она едва не хмурилась.
«Золотой молодежи» это не нравилось; и меньше всего Скадамору, который мрачно бродил по комнате или стоял, глядя на юбки кузины, как будто готов был разорвать на ней платье!
Он не испытал облегчения, когда вальс кончился.
Напротив, пытка его усилилась: пара, за которой он ревниво наблюдал, вышла рука об руку через оранжерею в парк.
Ничего необычного в этом не было. Вечер теплый, и двери гостиной и оранжерии распахнули настежь. Они лишь последовали обычаю. То же самое сделали еще несколько пар.
Что бы ни говорили об английской аристократии, она еще не достигла такого пункта разложения, чтобы строить безосновательные подозрения. Аристократы все еще придерживаются одного из самых благородных своих национальных высказываний: «Honi soit qui mal y pense (Высказывание, приписываемое английскому королю 14 века Эдуарду Третьему и произнесенное на старофранцузском, означает: «Пусть настигнет зло того, кто думает зло». – Прим. перев.)».
Конечно, англичанам грозит опасность забыть о нем – под зловещим французским влиянием, которое испытывается и по эту сторону пролива, а теперь протянулось до самых краев земли – перешло даже через Атлантику.
Но оно еще не забыто; и гость, допущенный в дом английского джентльмена, пусть даже незнакомый остальным, не считается заранее авантюристом. То, что гость вышел из дома с молодой леди, даже в беззвездную ночь, еще не считается неприличным – тем более не способным вызвать скандал.
Пробираясь в густых зарослях, окружающих особняк, гость сэра Джорджа Вернона об руку с его дочерью не думал о скандале. Не думал и тогда, когда они остановились под гигантским гималайским кедром, чьи вечнозеленые листья простираются над тщательно подстриженным газоном.
На небе не было ни луны, ни звезд; никакого освещения, кроме того, что тускло пробивалось в окна оранжереи.
Они одни – так им кажется, – их не могут увидеть и услышать, словно они в сердце первобытного леса или в центре необитаемой пустыни.
Может быть, это ощущение безопасности определило тон их разговора. Он велся с ранее неслыханной между ними свободой.
– Вы много путешествовали? – спросила девушка, когда они остановились под кедром.
– Не больше вас, мисс Вернон. Если не ошибаюсь, вы сами много времени провели в путешествиях.
– Я? О, нет! Я была только на островах Вест-Индии, где папа был губернатором. Потом побывала в Нью-Йорке на пути домой. С тех пор ездила по столицам Европы. Вот и все.
– Очень солидный маршрут для человека вашего возраста.
– Но вы бывали во многих чужих странах и видели много необычного – бывали в опасностях, как мне рассказывали.
– Кто рассказывал?
– Я об этом читала. Я не так мала, чтобы мне не разрешали читать газеты. Там писали о вас и ваших делах. Даже если бы мы никогда не встретились, я бы знала ваше имя.
И если бы они не встретились, Мейнард не испытал бы такого счастья, как в тот момент. Такова была его мысль.
– Мои дела, как вы их называете, мисс Вернон, были обычными происшествиями; они всегда случаются с теми, кто бывает в странах, которые еще находятся в естественном состоянии и где человеческие страсти не знают ограничений цивилизованной жизни. Такова страна, которая расположена в центре Американского континента. Ее называют прерии.
– О! Прерии! Огромные зеленые луга и поля цветов! Как я хотела бы побывать там!
– Для вас это было бы не вполне безопасно.
– Я знаю: вы ведь там встретились с такими опасностями. Как хорошо вы их описали в своей книге! Эта часть мне особенно понравилась. Читать очень интересно.
– Но не всю книгу?
– Она вся интересная. Но отдельные части…
– Вам не понравились, – сказал автор, приходя на помощь нерешительному критику. – Могу ли я спросить, какие именно части вызвали ваше неудовольствие?
Девушка замолчала, как будто вопрос ее смутил.
– Ну, что ж, – сказала она наконец, найдя тему, о которой могла говорить. – Мне не понравилось, как белые воюют с бедными индейцами, чтобы снять с них скальпы и получить за них деньги. Мне это кажется такой жестокостью. Может, не все такие рассказы правда? Могу я на это надеяться?
Необычный вопрос, задаваемый автору, и Мейнард так и подумал. Он отметил также, что и тон девушки тоже странный.
– Не думаю, – был его ответ. – Конечно, книга написана как роман, хотя некоторые описанные в ней сцены – подлинные происшествия. С сожалением должен сказать, что это именно те сцены, которые вас огорчили. Многое можно сказать в оправдание предводителя кровавой экспедиции, описанной в книге. Он сам жестоко пострадал от рук дикарей. Им двигало не стремление к наживе и даже не месть. Вернув себе дочь, он прекратил воевать с индейцами, а ведь они так долго держали ее в плену.
– А эта его вторая дочь – Зоя? Та самая, что влюбилась. Она такая молодая. Гораздо моложе меня. Скажите, сэр, это тоже правда?
Почему задан этот вопрос? И откуда дрожь в голосе, свидетельствующая не просто о любопытстве?
Мейнард, в свою очередь, смутился и не знал, что сказать в ответ. Думая о смысле ее вопроса, он испытывал радость.
Он подумал о признании и исповеди.
Но настало ли для этого время?
«Нет», – решил он, продолжая скрывать свои чувства.
– Авторам романов, – наконец ответил он, – дано право создавать воображаемые характеры. Иначе они не были бы авторами романов. Хотя эти характеры часто имеют реальные прототипы– не обязательно те, кто фигурирует в описанных сценах, но кто в свое время произвел впечатление на автора.
– И Зоя – один из таких характеров?
Печальная нотка в ее голосе. Как сладко она звучит в ушах того, кого спрашивают.
– Была и есть.
– Она жива?
– Да!
– Конечно. Как я могла подумать иначе? И она должна быть молодой?
– Ей пятнадцать лет – почти точно до одного дня.
– Правда? Какое странное совпадение! Вы ведь знаете, сколько мне лет?
– Мисс Вернон, в книге много совпадений – гораздо более странных.
– Правда! Я сама об этом думала. Разве могла я не думать?
– Конечно, нет, – особенно после такого счастливого дня рождения.
– Да, он был счастливый. Но потом я не была так счастлива.
– Надеюсь, не чтение моей книги вас опечалило? Если так, я сожалею, что написал ее.
– Спасибо! – ответила девушка. – Вы очень добры, говоря так.
После этих слов она стала молчаливой и задумчивой.
– Но вы говорите, что не все там правда? – продолжала она после паузы. – А какая часть? Вы сказали, что Зоя существует в действительности?
– Так и есть. Может, она единственная в книге соответствует реальности. Я отвечаю за верность ее портрета. Она всегда была в моей душе, когда я ее описывал.
– О! – воскликнула его спутница, подавив вздох. – Так и должно быть. Я уверена в этом! Иначе как вы могли бы так верно описать ее чувства? Я была в ее возрасте и знаю это!
Мейнард слушал с радостью. Никогда в ушах автора не звучала музыка слаще.
Дочь баронета как будто спохватилась. Подействовала либо гордость своим положением, либо сильный инстинкт любви, которая не теряет надежду.
– Зоя, – сказала она. – Красивое имя – и очень необычное! Не имею права вас спрашивать, но не могу сдержать любопытство. Это ее подлинное имя?
– Нет. И только вы во всем мире имеете право знать, каково оно.
– Я? Почему?
– Потому что это вы! – ответил он, не в силах больше скрывать правду. – Вы! Да, Зоя из моего романа – портрет прекрасной девочки, которую я встретил на пароходе линии «кунард». С тех пор она подросла и стала еще привлекательней. И тот, кто ее увидел, постоянно думал о ней; им овладела страсть, которая искала возможности быть выраженной в словах. Искала и нашла. В результате возникла Зоя – портрет Бланш Вернон, написанная тем, кто любит ее и готов отдать за нее жизнь!
Услышав эту страстную речь, дочь баронета задрожала. Но не от страха. Напротив, в сердце ее вспыхнула радость.
Сердце это было слишком молодо и невинно, чтобы стыдиться своих чувств. В последовавших быстрых вопросах не было и попытки что-то скрыть.
– Капитан Мейнард, это правда? Или вы так говорите, чтобы польстить мне?
– Правда! – ответил он тем же страстным тоном. – Это правда! С того часа, как я впервые вас увидел, вы всегда были в моих мыслях. Возможно, это глупость – безумие, но я не могу перестать думать о вас.
– А я о вас!
– О, небо? Неужели это правда? Неужели осуществится мое предчувствие? Бланш Вернон, любите ли вы меня?
– Странный вопрос,чтобы задавать ребенку!
Слова были произнесены человеком, который до тех пор не участвовал в разговоре. У Мейнарда похолодела кровь: он узнал в тени кедра высокую фигуру сэра Джорджа Вернона!
На второй день после дня рождения снова был великолепный званый обед, а после него танцы.
Это сезон сельских развлечений в Англии, когда поля убраны и рента выплачена; когда фермер отдыхает от работы, а сквайр забавляется охотой.
Снова в Вернон Холле собрались знатные гости; снова слышались звуки арф и скрипок и шарканье ног танцующих.
И снова Мейнард танцевал с дочерью баронета.
Она была слишком молода, чтобы принимать участие в таких развлечениях. Но это был дом ее отца, а она его единственная дочь – поэтому ей поневоле пришлось очень рано играть роль хозяйки поместья.
Верная своему обещанию, она прочла роман и высказывала свое мнение волнующемуся автору.
Роман ей понравился, хотя и не чрезмерно. Но этого она не сказала. Только по тону ее слов Мейнард смог об этом догадаться. Что-то в книге, по-видимому, не удовлетворило ее. Он не мог понять, что именно. И был слишком разочарован, чтобы настаивать на объяснении.
Снова они танцевали друг с другом – на этот раз вальс. Хотя девушка выросла в деревне, танцевала она великолепно. Живя по ту сторону Атлантики, она брала уроки у учителей креолов.
Мейнард тоже был хорошим танцором, а она именно такая партнерша, чтобы с ней было радостно танцевать.
Ни о чем не думая, в своей девичьей невинности, она положила голову ему на плечо и продолжала кружиться – и с каждым поворотом сердце его все больше испытывало ее очарование. Девушка и не думала, что за нею наблюдают.
Но за ними – и за нею и за ним – наблюдали; на них смотрели отовсюду и замечали каждое движение. Старые девы, сидя на стульях у стен, разглядывали из через лорнеты, трясли своими фальшивыми локонами и обменивались замечаниями. Молодые леди, выезжающие всего второй сезон, смотрели с завистью; леди Мэри смотрела презрительно, она едва не хмурилась.
«Золотой молодежи» это не нравилось; и меньше всего Скадамору, который мрачно бродил по комнате или стоял, глядя на юбки кузины, как будто готов был разорвать на ней платье!
Он не испытал облегчения, когда вальс кончился.
Напротив, пытка его усилилась: пара, за которой он ревниво наблюдал, вышла рука об руку через оранжерею в парк.
Ничего необычного в этом не было. Вечер теплый, и двери гостиной и оранжерии распахнули настежь. Они лишь последовали обычаю. То же самое сделали еще несколько пар.
Что бы ни говорили об английской аристократии, она еще не достигла такого пункта разложения, чтобы строить безосновательные подозрения. Аристократы все еще придерживаются одного из самых благородных своих национальных высказываний: «Honi soit qui mal y pense (Высказывание, приписываемое английскому королю 14 века Эдуарду Третьему и произнесенное на старофранцузском, означает: «Пусть настигнет зло того, кто думает зло». – Прим. перев.)».
Конечно, англичанам грозит опасность забыть о нем – под зловещим французским влиянием, которое испытывается и по эту сторону пролива, а теперь протянулось до самых краев земли – перешло даже через Атлантику.
Но оно еще не забыто; и гость, допущенный в дом английского джентльмена, пусть даже незнакомый остальным, не считается заранее авантюристом. То, что гость вышел из дома с молодой леди, даже в беззвездную ночь, еще не считается неприличным – тем более не способным вызвать скандал.
Пробираясь в густых зарослях, окружающих особняк, гость сэра Джорджа Вернона об руку с его дочерью не думал о скандале. Не думал и тогда, когда они остановились под гигантским гималайским кедром, чьи вечнозеленые листья простираются над тщательно подстриженным газоном.
На небе не было ни луны, ни звезд; никакого освещения, кроме того, что тускло пробивалось в окна оранжереи.
Они одни – так им кажется, – их не могут увидеть и услышать, словно они в сердце первобытного леса или в центре необитаемой пустыни.
Может быть, это ощущение безопасности определило тон их разговора. Он велся с ранее неслыханной между ними свободой.
– Вы много путешествовали? – спросила девушка, когда они остановились под кедром.
– Не больше вас, мисс Вернон. Если не ошибаюсь, вы сами много времени провели в путешествиях.
– Я? О, нет! Я была только на островах Вест-Индии, где папа был губернатором. Потом побывала в Нью-Йорке на пути домой. С тех пор ездила по столицам Европы. Вот и все.
– Очень солидный маршрут для человека вашего возраста.
– Но вы бывали во многих чужих странах и видели много необычного – бывали в опасностях, как мне рассказывали.
– Кто рассказывал?
– Я об этом читала. Я не так мала, чтобы мне не разрешали читать газеты. Там писали о вас и ваших делах. Даже если бы мы никогда не встретились, я бы знала ваше имя.
И если бы они не встретились, Мейнард не испытал бы такого счастья, как в тот момент. Такова была его мысль.
– Мои дела, как вы их называете, мисс Вернон, были обычными происшествиями; они всегда случаются с теми, кто бывает в странах, которые еще находятся в естественном состоянии и где человеческие страсти не знают ограничений цивилизованной жизни. Такова страна, которая расположена в центре Американского континента. Ее называют прерии.
– О! Прерии! Огромные зеленые луга и поля цветов! Как я хотела бы побывать там!
– Для вас это было бы не вполне безопасно.
– Я знаю: вы ведь там встретились с такими опасностями. Как хорошо вы их описали в своей книге! Эта часть мне особенно понравилась. Читать очень интересно.
– Но не всю книгу?
– Она вся интересная. Но отдельные части…
– Вам не понравились, – сказал автор, приходя на помощь нерешительному критику. – Могу ли я спросить, какие именно части вызвали ваше неудовольствие?
Девушка замолчала, как будто вопрос ее смутил.
– Ну, что ж, – сказала она наконец, найдя тему, о которой могла говорить. – Мне не понравилось, как белые воюют с бедными индейцами, чтобы снять с них скальпы и получить за них деньги. Мне это кажется такой жестокостью. Может, не все такие рассказы правда? Могу я на это надеяться?
Необычный вопрос, задаваемый автору, и Мейнард так и подумал. Он отметил также, что и тон девушки тоже странный.
– Не думаю, – был его ответ. – Конечно, книга написана как роман, хотя некоторые описанные в ней сцены – подлинные происшествия. С сожалением должен сказать, что это именно те сцены, которые вас огорчили. Многое можно сказать в оправдание предводителя кровавой экспедиции, описанной в книге. Он сам жестоко пострадал от рук дикарей. Им двигало не стремление к наживе и даже не месть. Вернув себе дочь, он прекратил воевать с индейцами, а ведь они так долго держали ее в плену.
– А эта его вторая дочь – Зоя? Та самая, что влюбилась. Она такая молодая. Гораздо моложе меня. Скажите, сэр, это тоже правда?
Почему задан этот вопрос? И откуда дрожь в голосе, свидетельствующая не просто о любопытстве?
Мейнард, в свою очередь, смутился и не знал, что сказать в ответ. Думая о смысле ее вопроса, он испытывал радость.
Он подумал о признании и исповеди.
Но настало ли для этого время?
«Нет», – решил он, продолжая скрывать свои чувства.
– Авторам романов, – наконец ответил он, – дано право создавать воображаемые характеры. Иначе они не были бы авторами романов. Хотя эти характеры часто имеют реальные прототипы– не обязательно те, кто фигурирует в описанных сценах, но кто в свое время произвел впечатление на автора.
– И Зоя – один из таких характеров?
Печальная нотка в ее голосе. Как сладко она звучит в ушах того, кого спрашивают.
– Была и есть.
– Она жива?
– Да!
– Конечно. Как я могла подумать иначе? И она должна быть молодой?
– Ей пятнадцать лет – почти точно до одного дня.
– Правда? Какое странное совпадение! Вы ведь знаете, сколько мне лет?
– Мисс Вернон, в книге много совпадений – гораздо более странных.
– Правда! Я сама об этом думала. Разве могла я не думать?
– Конечно, нет, – особенно после такого счастливого дня рождения.
– Да, он был счастливый. Но потом я не была так счастлива.
– Надеюсь, не чтение моей книги вас опечалило? Если так, я сожалею, что написал ее.
– Спасибо! – ответила девушка. – Вы очень добры, говоря так.
После этих слов она стала молчаливой и задумчивой.
– Но вы говорите, что не все там правда? – продолжала она после паузы. – А какая часть? Вы сказали, что Зоя существует в действительности?
– Так и есть. Может, она единственная в книге соответствует реальности. Я отвечаю за верность ее портрета. Она всегда была в моей душе, когда я ее описывал.
– О! – воскликнула его спутница, подавив вздох. – Так и должно быть. Я уверена в этом! Иначе как вы могли бы так верно описать ее чувства? Я была в ее возрасте и знаю это!
Мейнард слушал с радостью. Никогда в ушах автора не звучала музыка слаще.
Дочь баронета как будто спохватилась. Подействовала либо гордость своим положением, либо сильный инстинкт любви, которая не теряет надежду.
– Зоя, – сказала она. – Красивое имя – и очень необычное! Не имею права вас спрашивать, но не могу сдержать любопытство. Это ее подлинное имя?
– Нет. И только вы во всем мире имеете право знать, каково оно.
– Я? Почему?
– Потому что это вы! – ответил он, не в силах больше скрывать правду. – Вы! Да, Зоя из моего романа – портрет прекрасной девочки, которую я встретил на пароходе линии «кунард». С тех пор она подросла и стала еще привлекательней. И тот, кто ее увидел, постоянно думал о ней; им овладела страсть, которая искала возможности быть выраженной в словах. Искала и нашла. В результате возникла Зоя – портрет Бланш Вернон, написанная тем, кто любит ее и готов отдать за нее жизнь!
Услышав эту страстную речь, дочь баронета задрожала. Но не от страха. Напротив, в сердце ее вспыхнула радость.
Сердце это было слишком молодо и невинно, чтобы стыдиться своих чувств. В последовавших быстрых вопросах не было и попытки что-то скрыть.
– Капитан Мейнард, это правда? Или вы так говорите, чтобы польстить мне?
– Правда! – ответил он тем же страстным тоном. – Это правда! С того часа, как я впервые вас увидел, вы всегда были в моих мыслях. Возможно, это глупость – безумие, но я не могу перестать думать о вас.
– А я о вас!
– О, небо? Неужели это правда? Неужели осуществится мое предчувствие? Бланш Вернон, любите ли вы меня?
– Странный вопрос,чтобы задавать ребенку!
Слова были произнесены человеком, который до тех пор не участвовал в разговоре. У Мейнарда похолодела кровь: он узнал в тени кедра высокую фигуру сэра Джорджа Вернона!
***
Еще не было двенадцати ночи. Капитан Мейнард успел сесть в ночной поезд и на нем вернулся в Лондон.
Глава LII
Знаменитый изгнанник
Время революции кончилось; восстановилось спокойствие; и в Европу вернулся мир.
Но это был мир, обеспеченный цепями и поддерживаемый штыками.
Манин был мертв, Хекер за Атлантикой, Блюм убит, как и еще два десятка известных предводителей революции.
Но остались в живых двое, чьи имена вызывали тревогу у деспотов от Балтийского до Срезиземного моря, от Черного моря до Атлантического океана.
Это были Кошут и Мадзини.
Несмотря на все влияние, которое использовалось, чтобы очернить их, несмотря на все усилия подкупленной прессы, эти имена сохраняли магическую власть: они оставались символами того, что народы еще могут подняться в борьбе за свободу. Особенно справедливо это относительно Кошута. Некоторая безрассудность, проявленная Мадзини, вера в то, что его доктрины слишком красные, привела к тому, что либералы в нем усомнились.
Иными были взгляды Кошута. Они соответствовали консервативным традициям и нацеливались только на достижение национальной независимости на республиканской основе. На красную демократическую республику, о которой говорили во Франции, он не соглашался: на красную совсем, на демократическую – частично.
Если историки будущего найдут недостатки в характере Кошута, то это будет излишний консерватизм. Кошут был скорее националистом и не уделял достаточного внимания универсальной пропаганде.
Как и большинство людей, он слишком верил в невмешательство, в ту международную терпимость, которая позволяет королю Дагомеи массами убивать своих подданных, а королю Вити-Вау – поедать их, чтобы удовлетворить потребности своего желудка.
Эта ограниченность принципов была единственной чертой характера венгра, известной автору, которая может исключить его из числа подлинно великих людей.
Возможно, это лишь кажущаяся ограниченность – автор на это надеется – и не мешает вкладу Кошута в достижение его благородных целей.
Она явно принесла помощь, привлекая к Кошуту более умеренных последователей революционного дела.
Но было и другое обстоятельство в его пользу и против торжествующих деспотов. Все знали, что поражение венгерской революции было связано с обстоятельствами, над которыми Кошут был не властен, – короче, подлейшему предательству. Что он всей силой своего ума и всей энергией протестовал против курса, который привел к поражению; что до последней минуты противостоял словам дрогнувших и предавших. И не по доброй воле, а силой заставили его уступить.
Именно знание этого придавало такую волшебную власть его имени, и эта власть с каждым днем становилась все сильней, так как все известней и понятней становилось предательство Гергея.
Изгнанный из своей страны, Кошут искал убежища в Англии.
Пережив шум национальной встречи в форме дешевых приемов и чудовищных встреч, выдержав все это испытание, не поддавшись лести, не дав врагам ни единой возможности выставить себя в нелепом свете, этот удивительный человек поселился в скромном доме в западной части Лондона.
Здесь, в лоне своей семьи: жены, дочери и двух молодых сыновей, которые добавляли блеск его имени, он, казалось, хочет только избежать шумного гостеприимства, пустоту которого он к этому времени уже понял.
Несколько публичных обедов, приготовленных такими плохими поварами, какие бывают только в лондонской «Таверне вольных масонов», – вот и все, что испробовал Кошут от национальной известности, и больше ему ничего не хотелось. В этом доме ему не только позволили покупать все, что позволяет его тощий кошелек, – его обманывал почти каждый торговец, с которым он имел дело; помимо обычного вымогательства, его обирали под предлогом, что он иностранец.
Такое гостеприимство оказала Англия знаменитому изгнаннику – гостеприимство, которым так хвастает пресса тори! Но пресса не рассказала нам, как его осаждают английские шпионы – и французские тоже, на плате у Англии, как они следят за всеми его выходами и приходами, преследуют его во время ежедневных прогулок, и не только его самого, но и его друзей, надеясь найти что-нибудь предосудительное, что позволило бы положить конец его карьере!
Внешний мир поверил в это: в то, что дух великого революционера сломлен, а влияние его кончилось.
Но деспоты знали, что это не так. Они знали, что пока Кошут жив, ни один король в Европе не может спокойно сидеть на троне. Даже образцовая английская королева, вернее, немецкий принц, решавший судьбу английского народа (Речь идет об английской королеве Виктории и ее муже, немецком принце. – Прим. перев.), понимали, каким влиянием обладает имя Кошута; поэтому тайные агенты изо всех сил старались уничтожить его репутацию.
Враждебность королевского семейства Англии к экс-диктатору Венгрии легко понять. Она происходила из двух источников: из страха перед республиканской формой правления и из стремления поддержать родственников. Королевские династии Австрии и Англии имеют тесные кровные родственные связи. Успех Кошута был бы гибелен для немецких кузенов английской королевы.
Отсюда заинтересованность коронованных особ в уничтожении Кошута – если не физически, то его репутации. Его слава вместе с незапятнанным характером избавляли его от обычных опасностей, какие ожидают изгнанника. Мировое общественное мнение мешало отнять у него жизнь или даже просто заключить в тюрьму.
Но оставалась возможность обезвредить его – подорвать его репутацию и тем самым лишить симпатии тех, кто до сих пор его поддерживал.
Для этой цели была подкуплена пресса – прежде всего печально известный ведущий журнал. За хорошую цену этот журнал всегда готов превратиться инструмент угнетения.
Журнал нападал открыто и тайно, делал лживые утверждения и грязные намеки.
Но ему нанес поражение молодой писатель, который недавно появился в лондонском литературном кругу и стал известен блягодаря своему литературному триумфу; и так успешна была его защита, что клевета на Кошута, подобно проклятию, обратилась против тех, кто ее издавал.
За всю свою долгую карьеру ренегатства никогда это известное издание не попадало в такое позорное положение. Целый день над ним подшучивали на фондовой бирже и смеялись в лондонских клубах.
Журнал не забыл о своем унижении и часто напоминал о себе противнику. Он использовал всю свою огромную власть, чтобы уничтожить литературную карьеру писателя.
Писатель думал об этом, когда создавал свои письма в защиту свободы и справедливости. Но ему была безразлична его собственная судьба, если можно было достичь цель.
И она была достигнута. Великий венгр вышел из этой истории безупречным и торжествующим – к досаде подкупленных писак и деспотов, которые их подкупили.
Очищенный в глазах народов, Кошут оставался опасным для коронованных властителей Европы – опасней, чем всегда.
Пресса не сумела очернить его. Следовало привлечь другие способы его уничтожения.
И эти способы были применены. Был составлен заговор, чтобы избавиться от него – уничтожить не только его репутацию, но и жизнь. Подлость такая ужасная, что, описывая ее, я не надеюсь, что мне поверят.
Тем не менее это правда.
Но это был мир, обеспеченный цепями и поддерживаемый штыками.
Манин был мертв, Хекер за Атлантикой, Блюм убит, как и еще два десятка известных предводителей революции.
Но остались в живых двое, чьи имена вызывали тревогу у деспотов от Балтийского до Срезиземного моря, от Черного моря до Атлантического океана.
Это были Кошут и Мадзини.
Несмотря на все влияние, которое использовалось, чтобы очернить их, несмотря на все усилия подкупленной прессы, эти имена сохраняли магическую власть: они оставались символами того, что народы еще могут подняться в борьбе за свободу. Особенно справедливо это относительно Кошута. Некоторая безрассудность, проявленная Мадзини, вера в то, что его доктрины слишком красные, привела к тому, что либералы в нем усомнились.
Иными были взгляды Кошута. Они соответствовали консервативным традициям и нацеливались только на достижение национальной независимости на республиканской основе. На красную демократическую республику, о которой говорили во Франции, он не соглашался: на красную совсем, на демократическую – частично.
Если историки будущего найдут недостатки в характере Кошута, то это будет излишний консерватизм. Кошут был скорее националистом и не уделял достаточного внимания универсальной пропаганде.
Как и большинство людей, он слишком верил в невмешательство, в ту международную терпимость, которая позволяет королю Дагомеи массами убивать своих подданных, а королю Вити-Вау – поедать их, чтобы удовлетворить потребности своего желудка.
Эта ограниченность принципов была единственной чертой характера венгра, известной автору, которая может исключить его из числа подлинно великих людей.
Возможно, это лишь кажущаяся ограниченность – автор на это надеется – и не мешает вкладу Кошута в достижение его благородных целей.
Она явно принесла помощь, привлекая к Кошуту более умеренных последователей революционного дела.
Но было и другое обстоятельство в его пользу и против торжествующих деспотов. Все знали, что поражение венгерской революции было связано с обстоятельствами, над которыми Кошут был не властен, – короче, подлейшему предательству. Что он всей силой своего ума и всей энергией протестовал против курса, который привел к поражению; что до последней минуты противостоял словам дрогнувших и предавших. И не по доброй воле, а силой заставили его уступить.
Именно знание этого придавало такую волшебную власть его имени, и эта власть с каждым днем становилась все сильней, так как все известней и понятней становилось предательство Гергея.
Изгнанный из своей страны, Кошут искал убежища в Англии.
Пережив шум национальной встречи в форме дешевых приемов и чудовищных встреч, выдержав все это испытание, не поддавшись лести, не дав врагам ни единой возможности выставить себя в нелепом свете, этот удивительный человек поселился в скромном доме в западной части Лондона.
Здесь, в лоне своей семьи: жены, дочери и двух молодых сыновей, которые добавляли блеск его имени, он, казалось, хочет только избежать шумного гостеприимства, пустоту которого он к этому времени уже понял.
Несколько публичных обедов, приготовленных такими плохими поварами, какие бывают только в лондонской «Таверне вольных масонов», – вот и все, что испробовал Кошут от национальной известности, и больше ему ничего не хотелось. В этом доме ему не только позволили покупать все, что позволяет его тощий кошелек, – его обманывал почти каждый торговец, с которым он имел дело; помимо обычного вымогательства, его обирали под предлогом, что он иностранец.
Такое гостеприимство оказала Англия знаменитому изгнаннику – гостеприимство, которым так хвастает пресса тори! Но пресса не рассказала нам, как его осаждают английские шпионы – и французские тоже, на плате у Англии, как они следят за всеми его выходами и приходами, преследуют его во время ежедневных прогулок, и не только его самого, но и его друзей, надеясь найти что-нибудь предосудительное, что позволило бы положить конец его карьере!
Внешний мир поверил в это: в то, что дух великого революционера сломлен, а влияние его кончилось.
Но деспоты знали, что это не так. Они знали, что пока Кошут жив, ни один король в Европе не может спокойно сидеть на троне. Даже образцовая английская королева, вернее, немецкий принц, решавший судьбу английского народа (Речь идет об английской королеве Виктории и ее муже, немецком принце. – Прим. перев.), понимали, каким влиянием обладает имя Кошута; поэтому тайные агенты изо всех сил старались уничтожить его репутацию.
Враждебность королевского семейства Англии к экс-диктатору Венгрии легко понять. Она происходила из двух источников: из страха перед республиканской формой правления и из стремления поддержать родственников. Королевские династии Австрии и Англии имеют тесные кровные родственные связи. Успех Кошута был бы гибелен для немецких кузенов английской королевы.
Отсюда заинтересованность коронованных особ в уничтожении Кошута – если не физически, то его репутации. Его слава вместе с незапятнанным характером избавляли его от обычных опасностей, какие ожидают изгнанника. Мировое общественное мнение мешало отнять у него жизнь или даже просто заключить в тюрьму.
Но оставалась возможность обезвредить его – подорвать его репутацию и тем самым лишить симпатии тех, кто до сих пор его поддерживал.
Для этой цели была подкуплена пресса – прежде всего печально известный ведущий журнал. За хорошую цену этот журнал всегда готов превратиться инструмент угнетения.
Журнал нападал открыто и тайно, делал лживые утверждения и грязные намеки.
Но ему нанес поражение молодой писатель, который недавно появился в лондонском литературном кругу и стал известен блягодаря своему литературному триумфу; и так успешна была его защита, что клевета на Кошута, подобно проклятию, обратилась против тех, кто ее издавал.
За всю свою долгую карьеру ренегатства никогда это известное издание не попадало в такое позорное положение. Целый день над ним подшучивали на фондовой бирже и смеялись в лондонских клубах.
Журнал не забыл о своем унижении и часто напоминал о себе противнику. Он использовал всю свою огромную власть, чтобы уничтожить литературную карьеру писателя.
Писатель думал об этом, когда создавал свои письма в защиту свободы и справедливости. Но ему была безразлична его собственная судьба, если можно было достичь цель.
И она была достигнута. Великий венгр вышел из этой истории безупречным и торжествующим – к досаде подкупленных писак и деспотов, которые их подкупили.
Очищенный в глазах народов, Кошут оставался опасным для коронованных властителей Европы – опасней, чем всегда.
Пресса не сумела очернить его. Следовало привлечь другие способы его уничтожения.
И эти способы были применены. Был составлен заговор, чтобы избавиться от него – уничтожить не только его репутацию, но и жизнь. Подлость такая ужасная, что, описывая ее, я не надеюсь, что мне поверят.
Тем не менее это правда.
Глава LIII
Королевский план революции
Снова встретились представители коронованных властителей – но не во дворце Тюильри, а в поместье английского вельможи.
На этот раз предметом их озабоченности стал экс-диктатор Венгрии.
– Пока он жив, – говорил полномочный представитель наиболее заинтересованной империи, – существует и опасность для нашей империи. Неделя, день, час могут стать свидетелями ее распада; вы знаете, джентльмены, что последует за этим.
Эти слова произнес австрийский маршал.
– Последует император без короны, а может, и без головы!
Ответ дал остроумный джентльмен, хозяин поместья, в которой собрались заговорщики.
– Но неужели это так серьезно? – спросил русский великий князь. – Разве вам не удалось преодолеть влияние этого человека?
– Вовсе нет, ваша светлость. Мы постарались это проверить. Наши люди со всей Венгрии доносят, что нет ни одного дома, где бы за него втайне не молились. В колыбели ребенка учат произносит имя Кошута раньше, чем имя господа нашего Христа; приучают смотреть на него как на будущего спасителя. Что может произойти из этого, кроме нового восстания – революции, которая сметет все королевства Европы?
– Вы включаете и империи? – спросил остроумный англичанин, значительно взглянув на великого князя.
– Да. А также острова, – ответил австрийский маршал.
Русский улыбнулся. Прусский дипломат выглядел недоверчивым. Но совсем другое дело представитель Франции. В короткой речи он признал существование опасности. Для его хозяина, как и для него самого новая революция в Европе смертельна.
И именно тот, чьей стране меньше всего грозила опасность, предложил подлый план для предотвращения новой революции. План предложил представитель Англии.
– Вы считает Кошута своей главной опасностью? – спросил он, обращаясь к австрийцу.
– Мы знаем это. Мадзини с его дикими планами в Италии нам не страшен. Его уже начинают считать безумным. Наша опасность в районе Дуная.
– Вашу безопасность можно обеспечить только южнее Альп.
– Как? Каким образом? Какими действиями? – одновременно спросили несколько заговорщиков.
– Объяснитесь, милорд, – умоляюще попросил австриец.
– Ба! Да это самое простое дело на свете! Вы хотите, чтобы венгр оказался в вашей власти. Итальянец, говорите вы, вас не пугает. Но вы можете схватить обоих и вдобавок еще два десятка рыб поменьше – всех, кого заманите в свою сеть.
– Но они все здесь! Вы намерены выдать их?
– Ха-ха-ха! – рассмеялся легкомысленный лорд. – Вы забываете, что мы в свободной Англии! Поступить так было бы действительно опасно. Нет, нет. Мы, островитяне, очень благоразумны. Есть другие способы избавиться от этих докучливых чужестранцев – без того, чтобы открыто выдавать их.
– Другие способы? Назовите их! Назовите хоть один!
Заговорщики говорили одновременно.
– Ну, один способ кажется очевидным и легким. Говорят, в Милане начались неприятности. Ваши белые мундиры не очень популярны в итальянской столице, маршал! Так мне сообщают наши источники.
– И что с того, милорд? У нас в Милане сильный гарнизон. Много богемцев, есть даже верные тирольцы. Правда, есть и несколько венгерских частей.
– Вот именно. В них предводители революции видят свой шанс. Ваш шанс, если им искусно воспользоваться.
– Что значит искусно?
– Мадзини действует среди них. Так мне стало известно. Мадзини – безумец. Позвольте ему играть свою игру. Подбодрите его. Пусть вовлечет в свои планы Кошута. Венгр обязательно клюнет на приманку, если вы все проделаете правильно. Пошлите смутьянов в эти венгерские части. Вселите в них надежду на новую революцию – если к ним присоединятся итальянцы. Эта приманка завлечет не только Мадзини и Кошута, но и все международное революционное братство. А когда они окажутся в вашей сети, вы знаете, что с ними сделать. Тут моя подсказка не нужна. Здесь они слишком сильны для наших сетей. Джентльмены, я надеюсь, вы меня поняли?
– Абсрлютно! – ответили ему.
На этот раз предметом их озабоченности стал экс-диктатор Венгрии.
– Пока он жив, – говорил полномочный представитель наиболее заинтересованной империи, – существует и опасность для нашей империи. Неделя, день, час могут стать свидетелями ее распада; вы знаете, джентльмены, что последует за этим.
Эти слова произнес австрийский маршал.
– Последует император без короны, а может, и без головы!
Ответ дал остроумный джентльмен, хозяин поместья, в которой собрались заговорщики.
– Но неужели это так серьезно? – спросил русский великий князь. – Разве вам не удалось преодолеть влияние этого человека?
– Вовсе нет, ваша светлость. Мы постарались это проверить. Наши люди со всей Венгрии доносят, что нет ни одного дома, где бы за него втайне не молились. В колыбели ребенка учат произносит имя Кошута раньше, чем имя господа нашего Христа; приучают смотреть на него как на будущего спасителя. Что может произойти из этого, кроме нового восстания – революции, которая сметет все королевства Европы?
– Вы включаете и империи? – спросил остроумный англичанин, значительно взглянув на великого князя.
– Да. А также острова, – ответил австрийский маршал.
Русский улыбнулся. Прусский дипломат выглядел недоверчивым. Но совсем другое дело представитель Франции. В короткой речи он признал существование опасности. Для его хозяина, как и для него самого новая революция в Европе смертельна.
И именно тот, чьей стране меньше всего грозила опасность, предложил подлый план для предотвращения новой революции. План предложил представитель Англии.
– Вы считает Кошута своей главной опасностью? – спросил он, обращаясь к австрийцу.
– Мы знаем это. Мадзини с его дикими планами в Италии нам не страшен. Его уже начинают считать безумным. Наша опасность в районе Дуная.
– Вашу безопасность можно обеспечить только южнее Альп.
– Как? Каким образом? Какими действиями? – одновременно спросили несколько заговорщиков.
– Объяснитесь, милорд, – умоляюще попросил австриец.
– Ба! Да это самое простое дело на свете! Вы хотите, чтобы венгр оказался в вашей власти. Итальянец, говорите вы, вас не пугает. Но вы можете схватить обоих и вдобавок еще два десятка рыб поменьше – всех, кого заманите в свою сеть.
– Но они все здесь! Вы намерены выдать их?
– Ха-ха-ха! – рассмеялся легкомысленный лорд. – Вы забываете, что мы в свободной Англии! Поступить так было бы действительно опасно. Нет, нет. Мы, островитяне, очень благоразумны. Есть другие способы избавиться от этих докучливых чужестранцев – без того, чтобы открыто выдавать их.
– Другие способы? Назовите их! Назовите хоть один!
Заговорщики говорили одновременно.
– Ну, один способ кажется очевидным и легким. Говорят, в Милане начались неприятности. Ваши белые мундиры не очень популярны в итальянской столице, маршал! Так мне сообщают наши источники.
– И что с того, милорд? У нас в Милане сильный гарнизон. Много богемцев, есть даже верные тирольцы. Правда, есть и несколько венгерских частей.
– Вот именно. В них предводители революции видят свой шанс. Ваш шанс, если им искусно воспользоваться.
– Что значит искусно?
– Мадзини действует среди них. Так мне стало известно. Мадзини – безумец. Позвольте ему играть свою игру. Подбодрите его. Пусть вовлечет в свои планы Кошута. Венгр обязательно клюнет на приманку, если вы все проделаете правильно. Пошлите смутьянов в эти венгерские части. Вселите в них надежду на новую революцию – если к ним присоединятся итальянцы. Эта приманка завлечет не только Мадзини и Кошута, но и все международное революционное братство. А когда они окажутся в вашей сети, вы знаете, что с ними сделать. Тут моя подсказка не нужна. Здесь они слишком сильны для наших сетей. Джентльмены, я надеюсь, вы меня поняли?
– Абсрлютно! – ответили ему.