Страница:
Клер нахмурилась и отложила пирог.
– Может быть, я слишком резко изменила свою жизнь. Я много думала в последнее время об Эммитсборо. О самом городе, о людях, которые здесь живут. И о нашем доме… Вот и вернулась, – Клер вдруг улыбнулась и посмотрела ему прямо в глаза. – А знаешь, в четырнадцать лет я была в тебя безумно влюблена.
– Знаю, – Кэм расплылся в ответной улыбке.
– Это Блэйр тебе рассказал? Вот мерзавец!
– Нет, брат тебя не выдал, – он подошел к Клер вплотную и положил руки около ее бедер. – Ты все время смотрела на меня исподтишка и тратила много сил, пытаясь сделать вид, будто не смотришь. Когда я заговаривал с тобой, ты краснела. Мне это нравилось. А как ты глядела на мой мотоцикл!
Клер сделала несколько глотков. Нужно как-то закончить этот разговор, который она так опрометчиво сама завела! Ей уже не четырнадцать лет!
– У меня все еще есть мотоцикл.
Теперь натянутой была ее улыбка.
– В этом я ни минуты не сомневалась.
– Почему бы нам не покататься в воскресенье?
– Действительно. Почему бы нет?
Она допила пепси и сделала легкое движение, дав Рафферти понять, что хочет встать.
5
– Может быть, я слишком резко изменила свою жизнь. Я много думала в последнее время об Эммитсборо. О самом городе, о людях, которые здесь живут. И о нашем доме… Вот и вернулась, – Клер вдруг улыбнулась и посмотрела ему прямо в глаза. – А знаешь, в четырнадцать лет я была в тебя безумно влюблена.
– Знаю, – Кэм расплылся в ответной улыбке.
– Это Блэйр тебе рассказал? Вот мерзавец!
– Нет, брат тебя не выдал, – он подошел к Клер вплотную и положил руки около ее бедер. – Ты все время смотрела на меня исподтишка и тратила много сил, пытаясь сделать вид, будто не смотришь. Когда я заговаривал с тобой, ты краснела. Мне это нравилось. А как ты глядела на мой мотоцикл!
Клер сделала несколько глотков. Нужно как-то закончить этот разговор, который она так опрометчиво сама завела! Ей уже не четырнадцать лет!
– У меня все еще есть мотоцикл.
Теперь натянутой была ее улыбка.
– В этом я ни минуты не сомневалась.
– Почему бы нам не покататься в воскресенье?
– Действительно. Почему бы нет?
Она допила пепси и сделала легкое движение, дав Рафферти понять, что хочет встать.
5
Вдалеке гремел гром. Снова светила луна, и тринадцать опять собрались на поляне. Пока они стояли по двое и по трое, разговаривая вполголоса, кто-то даже курил, но ритуальные свечи уже были зажжены. Воск начинал таять и стекать черными каплями. В яме разгорался огонь. Вот он начал подниматься языками вверх.
Люди были без масок, но лица скрывали капюшоны.
Прозвонил колокол. Голоса немедленно смолкли, сигареты погасли. Тринадцать встали в круг.
В центр вышел верховный жрец, облаченный в такой же плащ, как все остальные, но в маске козла. Все они знали этого человека, но во время шабаша и оргии он никогда не открывал лицо. Так было всегда, и так будет всегда.
Сегодня человеческой жертвы нет, а для того, чтобы его паства смогла удовлетворить свою похоть, верховный жрец привел двух проституток. Они уже участвовали в подобной «игре» и согласны были молчать дальше. За хорошие деньги можно было и между собой ничего не обсуждать, тем более что причуд у их клиентов хватало и при свете дня.
Но оргия подождет.
Для обращенных пробил час показать свою веру. Сегодня ночью двое участников шабаша, доказавшие, что они достойны, получат метку князя тьмы – сатаны. Она откроет им новый путь и свяжет навеки с другими членами братства узами, которые ничто не в силах разорвать. Даже смерть.
Верховный жрец высоко поднял руки, и послышались слова обращения. Ветер понес его призыв в глубь леса. Снова послышались звуки колокола и пение. И снова языки пламени устремились ввысь. И снова обнаженная женщина легла на доску – алтарь их божества.
– Наш повелитель, наш единственный учитель! Он есть все для каждого из нас! Мы приводим к нему своих братьев! Мы вобрали в себя его имя и обретаем одну плоть. Смотрите, боги земные! А мы взываем к своим богам!
– Абаддон[9]!
– Фенриц, сын Локи[10]!
– Хаборим[11]!
Пламя в яме поднималось все выше. Глаза верховного жреца под маской, казалось, тоже горели огнем.
– Я глашатай закона! Выступите вперед те, кто будет учить закон.
Двое вышли в центр круга, и тут же небо прорезала молния.
– Мы не показываем свои клыки днем. Это закон.
Собравшиеся повторили сказанное, и прозвучал колокол.
– Мы не рушим то, что наше. Это закон.
И опять те же самые слова, уже нараспев. И опять удар колокола. Теперь голоса слышались с разных сторон:
– Мы убиваем, когда нужно убить, но не в гневе. Это закон.
– Мы поклоняемся ему!
– Имя ему сатана!
– Он бездна ада!
– Аве, сатана!
– Что его, то наше!
– Хвала ему!
– Он то, что мы есть!
– Аве, сатана!
– Мы познае́м, и то, что позна́ем, – наше. Назад пути нет, даже в смерти.
– Здравствуйте, боги!
– Абаддон!
– Фенриц, сын Локи!
– Хаборим!
Они взывали к своим богам. И зажгли свечи. И ударили в колокол. И тут стал еще сильнее разгораться огонь.
Их голоса слились в единую песнь, и тела жаждали стать единым целым.
Человек в маске снова воздел руки.
– Сбросьте плащи и опуститесь передо мной на колени! Я ваш верховный жрец, и через меня вы прикоснетесь к нашему божеству.
Посвящаемые отбросили плащи и преклонили колени, горя желанием. Этой ночи они ждали год, чтобы получить право стать посвященными и подойти к алтарю.
Женщина, лежащая на доске, ласкала свою грудь и облизывала губы. Верховный жрец, взяв свечу, стоявшую между ее ног, обошел вокруг двух посвящаемых, а потом встал перед ними, освещая их мужское начало. Оба фаллоса были эрегированы.
– Ваши жезлы готовы. Вы можете вступить на дорогу, ведущую к князю тьмы. Для вас широко распахнулись ворота в его дом. Пламя этого огня и пламя внутри вас едины. Мы бьем в колокол во имя этого.
И вновь прозвенел колокол.
– Вы выбрали дорогу и обязаны следовать по ней. Свернуть с этого пути нельзя. Вот земля, которая приведет вас вниз – в преисподнюю, к нашему господину.
Человек в маске козла взял серебряную чашу, в которой была «священная» земля, взятая из могилы, где столетие покоился младенец. Он зачерпнул ее ладонью, прижал к подошвам ног посвящаемых, которые теперь лежали ничком, и посыпал их головы.
– Вас ждет наслаждение. Не райское – адское, и оно стократ сильнее. Этой ночью вы вступили в союз со всеми, кто до этого вошел в воинство нашего божества. Помните закон!
Он подал посвящаемым флягу святой воды, в которую тоже была брошена щепоть земли с кладбища.
– Утолите жажду! Пейте жизнь большими глотками, так, чтобы свет нашего князя засиял внутри вас.
Мужчины по очереди выпили из фляги.
– А теперь, братья, встаньте. Сейчас вы получите метку Люцифера.
Посвящаемые встали. Остальные подошли ближе, чтобы помочь их держать. В свете полной луны блеснул ритуальный нож.
– Во имя Люцифера я мечу тебя.
Мужчина вскрикнул, когда нож слегка коснулся его гениталий. Показалась кровь, и он застонал.
Собравшиеся вознесли хвалу своему князю.
– Аве, сатана!
Через минуту был помечен и второй брат. Потом обоим дали выпить вина.
По ножу стекала кровь обоих, и верховный жрец высоко поднял лезвие, раскачиваясь и посылая благодарность князю тьмы. Послышался раскат грома, и его голос стал вторить голосу природы. Он смотрел на посвящаемых и взывал к ним:
– Поднимите правую руку! Покажите на знак! Примите клятву.
Экстазу сейчас не помешала бы никакая боль, но человек в маске козла напомнил о ней:
– Вы принимаете радости и боль Люцифера. Его метка сулит вам настоящую жизнь. Вы назвали себя слугами князя тьмы. Вы сделали это добровольно – по своему желанию и выбору.
– Мы сделали это по своему желанию и выбору, – повторили оба. – Сие была наша воля.
Верховный жрец обозначил в воздухе над сердцами новых братьев перевернутую пентаграмму[12].
– Да здравствует сатана.
В круг привели жертву. На этот раз ею был черный козленок.
Жрец взглянул на ту, что символизировала алтарь. Ноги женщины были широко раздвинуты, в руках, раскинутых в стороны, горело по черной свече, и еще одна – самая большая – была снова зажжена между ее бедер. Перерезая козленку горло, он мыслями был уже там, где мерцала эта свеча.
Жертвенную кровь смешали с вином и выпили.
Верховный жрец сбросил плащ, и на его груди блеснул серебряный медальон – все та же пентаграмма.
Он взял свечу, стоявшую у женщины между ног, и передал ее одному из новообращенных – он будет следующим. Этой свече есть замена. Служитель сатаны, уже изнемогая от вожделения, схватил проститутку за грудь, и со всех сторон услышал стоны своей паствы. Им придется подождать, но насытятся все. Другая женщина уже легла на землю, и к ней устремились несколько человек. Оргия началась.
Клер проснулась в холодном поту, тяжело дыша, вся в слезах. Она потянулась, чтобы включить лампу, но рука не могла найти кнопку. На мгновение ею овладел панический ужас, но тут молодая женщина вспомнила, где находится. Она в Эммитсборо, а лампа осталась в Нью-Йорке. Немного успокоившись, она встала, на ощупь дошла до стены и включила верхний свет.
Кошмарный сон вернулся. Странно это или нет? Так или иначе, первый раз она увидела его именно в этой комнате, но сегодня все было хуже. Намного хуже, потому что теперь, даже проснувшись, она видела перед глазами не только призраки той ночи, но и мертвого отца, лежащего во внутреннем дворике.
Клер надавила на глаза и прислонилась к стене. Так она стояла до тех пор, пока не исчезли оба видения. Где-то послышался крик петуха, возвещавшего о наступлении нового дня. Ну что же! С появлением солнечного света страхи исчезают, подобно снам. Молодая женщина сняла старую футболку, в которой спала, отбросила ее в сторону и пошла в душ.
Через полчаса она уже была в мастерской. Желание начать новую работу перешло в страсть. Она творила и освобождалась от бремени ночного кошмара.
Клер быстро плавила металл, и он на глазах приобретал нужные ей очертания. Она сразу почувствовала эмоциональный заряд этой скульптуры.
За темными стеклами защитных очков глаза молодой женщины светились так, будто ацетиленовая горелка была подведена не к металлу, а к ним.
Клер проработала шесть часов, ни на что не отвлекаясь, и только тогда почувствовала, как измучилась – и физически, и эмоционально. Закрыв баллон, она отложила горелку в сторону. По спине тек пот, но она не обращала на это внимания. Клер сняла перчатки, очки и шапочку и стала рассматривать то, что сделала.
Она оглядела новую работу со всех сторон, и под одним углом, и под вторым, и под третьим. Это был странный образ – порождение ее глубочайшего, самого сокровенного кошмара. У скульптуры было тело человека, а вот голова принадлежала какому-то другому существу. И голова эта откинулась назад в победном движении.
Клер овладело странное чувство. Глядя на свою скульптуру, она ощутила холодок страха, даже содрогнулась, и одновременно испытала гордость.
«Хорошо получилось, – подумала она, потерев ладонью лоб. – Очень хорошо». И вдруг, сама не зная почему, расплакалась.
Элис Крэмптон прожила в Эммитсборо всю жизнь. Она уезжала из города дважды: один раз на уик-энд в Вирджиния-Бич к Маршаллу Уикерсу, вскоре после того, как он пошел служить на флот, и еще раз в Нью-Джерси – тогда Элис неделю гостила у двоюродной сестры Шилы, которая вышла замуж. В целом это вышло девять дней. Все остальное время она провела в родном городе.
Иногда это казалось ей немного странным, но, как правило, Элис о таких вещах не думала. Всему свое время. У нее была мечта накопить достаточно денег, чтобы уехать в какой-нибудь большой город. Там она тоже будет работать в кафе, но его посетителями станут не завсегдатаи забегаловки «У Марты», а прекрасные незнакомцы, оставляющие баснословные чаевые. А пока она разносила кофе и сэндвичи с ветчиной людям, знакомым ей всю жизнь, вообще редко дающим на чай.
Элис была видной девушкой с широкими бедрами и грудью, которой многие могли позавидовать. Свою форму официантки она перешила так, чтобы это нравилось посетителям-мужчинам, – юбка чуть покороче, блузка чуть потеснее. Некоторые на нее действительно облизывались и даже пускали слюни, например Лэс Глэдхилл, но ущипнуть никто не пробовал: репутация у Элис была безупречная. Это мог подтвердить и Маршалл Уикерс. Она каждое воскресенье ходила в церковь и могла смотреть на Деву Марию, не отводя взгляд.
Элис нетрудно было лишний раз протереть стойку или посмеяться шутке посетителей. Она была хорошая официантка, быстрая и к тому же обладавшая отличной памятью. Стоило гостю один раз заказать бифштекс с кровью, и в свой следующий визит в кафе «У Марты» он мог не напоминать мисс Крэмптон о собственных гастрономических пристрастиях.
Элис не воспринимала работу официантки как ступеньку на пути к иной, более престижной. Ей нравилось то, что она делала, вот только лучше было бы заниматься этим где-нибудь в мегаполисе, где жизнь кипит, а не тихо булькает, как у них в Эммитсборо.
Она посмотрелась в большой мельхиоровый поднос, на котором подавала кофе, поправила заколотые в узел светлые волосы и задумалась, сможет ли на следующей неделе позволить себе сходить в салон красоты Бетти. Думы прервал заказ с четвертого столика. Элис протерла свое импровизированное зеркало и под звуки музыкального аппарата, который «У Марты» гремел с утра до вечера, пошла на кухню.
Когда Клер зашла в кафе, народу там было немало. Это в полной мере соответствовало ее воспоминаниям о сотнях проведенных здесь субботних дней. Молодая женщина почувствовала запах жареного лука и мяса, хорошего кофе и диссонансом – чьих-то крепких духов.
Музыкальный автомат был тот же самый, что и десять лет назад. Услышав призывы Тэмми Уинетт[13] к женщинам сохранять верность своим избранникам, Клер поняла, что и песни здесь слушают все те же. Со всех сторон раздавался звон тарелок и гул голосов, так как никто не утруждал себя тем, чтобы говорить потише. Клер улыбнулась, прошла к стойке, села и раскрыла меню в пластиковой обложке.
– Слушаю вас, мэм! Аперитив?
Клер хотела положить меню на стойку, но выронила его – это с ней случалось через раз.
– Так официально? Элис, это ведь я, Клер Кимболл.
Дежурная улыбка официантки сменилась другой, в которой было неподдельное удивление.
– Клер Кимболл! Я слышала, что ты вернулась! Отлично выглядишь. Действительно, просто отлично.
– Я очень рада тебя видеть, Элис, – Клер слегка коснулась ее руки. – Нам надо поговорить, правда? Расскажи мне, как ты. Все-все расскажи.
– Да я в порядке. Вот, собственно, и все, – Элис рассмеялась и пожала Клер руку. – Что тебе подать? Аперитив или кофе? Но предупреждаю сразу, у нас здесь нет такого эспрессо, какой, наверное, пьют в Нью-Йорке.
– Я сяду за столик, а ты принеси самый большой бифштекс и самую лучшую жареную картошку. И еще шоколадный коктейль.
– Привычки у тебя все те же. Пойду передам твой заказ на кухню и сразу вернусь. Пока Фрэнк им займется, я, может быть, смогу улучить минутку и подойти к тебе, – с этими словами Элис отошла.
Минутку она улучила не сразу – Клер видела, как официантка без остановки принимает заказы, наливает кофе, разносит еду и подписывает счета. Через четверть часа Клер получила картошку с мясом и очередную порцию комплиментов. Элис расположилась на соседнем стуле.
– Как ловко у тебя все это получается!
– Да, я стараюсь делать свою работу хорошо, – Элис улыбнулась, мимоходом пожалев о том, что не подкрасила губы. – А знаешь, я видела тебя по телевизору. В программе «Отдых сегодня вечером». Там показывали твою выставку в Нью-Йорке и говорили, что это был блестящий успех.
Клер хмыкнула и отправила в рот изрядный кусок мяса.
– Да, выставка оказалась удачной.
– Они сказали, что ты лучший молодой скульптор Америки. Что у тебя смелые работы и еще, как это?.. Новаторские.
– Когда критики не понимают, что видят перед собой, они называют работу новаторской, – Клер проглотила мясо и закатила глаза под лоб. – О, да! О, да! Вот это подлинное новаторство! Бог мой, я ем бифштекст в кафе «У Марты». – Она отправила в рот еще один сочный кусок. – Я мечтала об этом бифштексе. Он все такой же вкусный.
– Здесь вообще ничего не меняется.
– Я вышла из дома, чтобы просто осмотреться, – Клер откинула назад волосы и улыбнулась. – Звучит, наверное, глупо, но я даже не представляла, как соскучилась, пока снова не увидела все своими глазами. Я видела грузовик мистера Бруди напротив бара Клайда и азалии перед библиотекой. Но, Боже мой, Элис, у вас теперь есть видеомагазин и пиццерия. А Бад Хьюитт, – она расхохоталась, – я клянусь, что видела, как Бад Хьюитт проезжал в полицейской машине, причем сидел за рулем.
Элис тоже рассмеялась:
– Ну, может быть, что-то и изменилось. Бад действительно служит в полиции. Он помощник шерифа. А видеомагазин… Ты помнишь Митци Хайнз? Она училась в нашей школе на класс старше? Митци вышла замуж за одного из сыновей Хобейкера, и они открыли этот магазинчик. Кстати, дела у них идут очень неплохо. Они купили кирпичный домик на аллее Сайдерс и новую машину. А еще у них двое ребятишек.
– Ну а ты как? Как твоя семья?
– Да все так же. По-прежнему сводят меня с ума разговорами, что я не захотела учиться дальше. Линетт вышла замуж и переехала в Уильямспор. Папа постоянно говорит о пенсии, но с работы не уходит.
– Как он может уйти? Эммитсборо без доктора Крэмптона не проживет.
– Мама каждую зиму уговаривает его переехать на юг. Но он, конечно, не поддается.
Элис машинально взяла ломтик картошки с тарелки Клер и окунула его в кетчуп. Так они сидели в детстве – это вспомнили обе – сто раз, если не тысячу. Делились секретами, переживаниями и радостями. И конечно, делали то, без чего не живут девочки. Обсуждали мальчиков. Сейчас Элис хитро улыбнулась.
– Думаю, ты уже знаешь, что Кэм Рафферти стал шерифом.
Клер кивнула:
– Не могу понять, как это у него получилось.
– Моя мама тоже очень удивилась, как и многие другие, для кого он был сущим кошмаром на двух колесах. Но у Кэма оказались отличные рекомендации, а у нас пустовало место шерифа после того, как мистер Паркер так неожиданно уехал. И ты знаешь, Рафферти отлично справляется! – она отвела глаза в сторону. – А выглядит он теперь даже еще лучше, чем раньше.
– Я в этом уже убедилась, – Клер отодвинула в сторону пустую тарелку. – А как его отчим?
– Все так же поедает меня глазами, – Элис передернулась. – Он часто приезжает в город, но с ним никто особенно не общается. Ходят слухи, что он пропивает весь доход от фермы… А еще говорят, что Бифф Стоуки ездит к девкам во Фредерик.
– И как же мать Кэма на все это реагирует?
– То ли она его так сильно любит, то ли ей это уже безразлично, – девушка пожала плечами. – Кэм об этом ни с кем не разговаривает и редко бывает на ферме. Он теперь живет около леса, купил дом. Я слышала, что у него там стеклянные потолки и огромная ванна.
– Ну и ну! Где же он взял на все это деньги? Банк ограбил?
Элис округлила глаза:
– Ну что за глупости ты говоришь! Кэм получил наследство. Бабка, мать отца, оставила ему кое-что наличными и ренту. Его отчим, узнав об этом, здорово разозлился.
– Еще бы ему не разозлиться! – Клер рада была узнать столько новостей сразу, но все-таки предпочитала бы поговорить в более непринужденной обстановке – Элис уже сидела как на иголках. – Слушай, ты когда заканчиваешь?
– В половине пятого и буду свободна до восьми.
– А потом? Пойдешь на свидание?
– Я не хожу на свидания уже пять лет. Просто дела.
Клер достала из кармана несколько купюр и положила на столик. Элис улыбнулась, увидев, что подруга оставила ей очень щедрые чаевые.
– Приходи ко мне обедать, если хочешь. Будет пицца и еще что-нибудь…
– А такого хорошего предложения мне не делали уже полгода.
За столиком в углу сидели двое, пили кофе, курили и глядели по сторонам. Один из них посмотрел в упор на Клер и кивнул на нее второму:
– В городе стали много говорить о Джеке Кимболле, после того, как вернулась его дочь.
– Людям о чем-то нужно разговаривать, – мужчина тоже взглянул на Клер. – Не думаю, чтобы у нас были причины для волнений. Она тогда была совсем ребенком. Наверняка ничего не помнит.
– Тогда зачем она вернулась? – Он прикурил, глубоко затянулся сигаретой и придвинулся к собеседнику ближе, а потом совсем понизил голос: – Зачем богатой модной художнице возвращаться в такое место, как наш Эммитсборо? Она уже разговаривала с Рафферти. Дважды, как я слышал.
Его собеседнику не хотелось думать о том, что действительно могут быть проблемы. Не хотелось верить, что для этого есть основания, но, возможно, некоторые участники их братства на самом деле забыли об осторожности, стали чересчур беззаботными и при этом не в меру, как бы это сказать, кровожадными. Но скоро все изменится. Их новый верховный жрец быстро исправит ситуацию. Он хоть и не такой смельчак, как его предшественник, но твердости, а главное, ума ему не занимать. А вот волна разговоров из-за того, что в город вернулась дочь Джека Кимболла, как раз никому не нужна.
– Она не может рассказать о том, чего не знает, – сказал тот, кто не курил.
Он уже сто раз проклял все на свете из-за того, что неосторожно обмолвился, как Джек перебрал лишнего и проболтался ему, что его дочка Клер малышкой случайно видела их ритуал. В глубине души он отдавал себе отчет в том, что причиной смерти Джека, скорее всего, стало и это, а не только сомнительные дела, касающиеся продажи земли под торговый центр.
– Нам просто нужно выяснить, что ей известно, – раздавив в пепельнице окурок, его собеседник внимательно посмотрел на Клер.
«Недурно выглядит, – решил он. – Даже несмотря на то, что задницы у нее совсем нет».
– Мы присмотрим за этой художницей, – сказал этот человек, теперь вполголоса, и улыбнулся. – Мы за ней присмотрим.
Эрни Баттс много думал о смерти. Он читал о ней и представлял ее в своем воображении. Эрни пришел к выводу, что, когда жизнь человека заканчивается, это бесповоротно. В его понимании не существовало ни рая, ни ада. Следовательно, жизнь после смерти – это сплошное надувательство, а жизнь до нее, все, что отмерено человеку, – отличное развлечение.
Он не верил в правила, обязательные для всех, и в хорошие дела. Он сделал своими кумирами таких людей, как Чарлз Мэнсон и Давид Берковиц. Эти парни брали то, что им нужно, жили так, как им нравилось, и показывали обществу комбинацию из трех пальцев, а то и просто один – средний. Само собой разумеется, это самое общество посадило их за решетку, но перед тем как клетка закрылась, они успели попробовать все и получить власть. Эрни Баттс верил, что эту власть они имели и там, где сейчас находились.
Так же, как смерть, власть владела его воображением.
Он прочел Ла Вея, Лавкрафта и Кроули[14], добавил к этому что-то из древних верований, средневековой черной магии и учений Церкви, но брал только то, что понимал и с чем соглашался. Эрни сварил из всего этого собственное снадобье для души.
Это казалось ему разумнее, чем всю жизнь по воскресеньям ходить к мессе и слушать проповеди о готовности к самопожертвованию или, как его родители, работать по двенадцать часов в день, чтобы выплатить кредит – сначала за дом, потом за машину, затем еще за что-то.
Если в конце концов над вами будет всего лишь могильный холм, нужно наслаждаться жизнью на всю катушку, пока еще ходишь по земле.
Эрни слушал тяжелый рок и искал в словах песен подтверждение собственным мыслям. Стены его просторной мансарды были увешаны постерами идолов кино или музыки, усмехающихся над этим благопристойным миром.
Он знал, что родители все это терпят с трудом, но кто в семнадцать лет считается с мнением родителей? Эрни испытывал по отношению к мужчине и женщине, владельцам гордости Эммитсборо – пиццерии, которые на всю жизнь пропахли чесноком и потом, нечто большее, чем просто презрение. То, что он не желал работать вместе с ними, еще совсем недавно было причиной постоянных скандалов в семье. Чтобы иметь карманные деньги, Эрни пошел работать на бензоколонку. Его мать увидела в этом стремление к независимости и, как могла, успокаивала недовольного и разочарованного отца. Так что сейчас они оставили его в покое.
Иногда Эрни воображал, как убивает их, видит их кровь на своих руках, чувствует, как жизненные силы покидают отца и мать и в момент смерти переходят к нему. Когда он мечтал об этом, его переполняли страх и восторг.
А еще Эрни, худощавый парень с темными волосами и надменным лицом, вызывавшим интерес у некоторых учениц старших классов, любил секс на заднем сиденье отцовской «тойоты», но находил почти всех, кто разделял с ним это удовольствие, слишком глупыми, чересчур застенчивыми или невообразимо скучными.
За пять лет, что они жили в Эммитсборо, Баттс не нашел близких друзей ни среди парней, ни среди девушек. Ему не с кем было обсудить «Некрономикон»[15] и символику древних священнодействий.
Эрни считал себя одиноким странником, что, с его точки зрения, было совсем неплохо. В школе он получал хорошие отметки, потому что это было просто, и втайне очень этим гордился. Но занятия спортом или танцы он отрицал, и сие, безусловно, не способствовало тому, чтобы между ним и другими ребятами установились дружеские отношения.
Он развлекался, создавая собственные ритуалы с черными свечами, пентаграммами и прочей атрибутикой сатанизма. Все это было заперто у него в письменном столе. Когда его родители валились с ног от усталости в постель, их сын молился непонятным для большинства окружающих, если не сказать для всех, божествам.
Люди были без масок, но лица скрывали капюшоны.
Прозвонил колокол. Голоса немедленно смолкли, сигареты погасли. Тринадцать встали в круг.
В центр вышел верховный жрец, облаченный в такой же плащ, как все остальные, но в маске козла. Все они знали этого человека, но во время шабаша и оргии он никогда не открывал лицо. Так было всегда, и так будет всегда.
Сегодня человеческой жертвы нет, а для того, чтобы его паства смогла удовлетворить свою похоть, верховный жрец привел двух проституток. Они уже участвовали в подобной «игре» и согласны были молчать дальше. За хорошие деньги можно было и между собой ничего не обсуждать, тем более что причуд у их клиентов хватало и при свете дня.
Но оргия подождет.
Для обращенных пробил час показать свою веру. Сегодня ночью двое участников шабаша, доказавшие, что они достойны, получат метку князя тьмы – сатаны. Она откроет им новый путь и свяжет навеки с другими членами братства узами, которые ничто не в силах разорвать. Даже смерть.
Верховный жрец высоко поднял руки, и послышались слова обращения. Ветер понес его призыв в глубь леса. Снова послышались звуки колокола и пение. И снова языки пламени устремились ввысь. И снова обнаженная женщина легла на доску – алтарь их божества.
– Наш повелитель, наш единственный учитель! Он есть все для каждого из нас! Мы приводим к нему своих братьев! Мы вобрали в себя его имя и обретаем одну плоть. Смотрите, боги земные! А мы взываем к своим богам!
– Абаддон[9]!
– Фенриц, сын Локи[10]!
– Хаборим[11]!
Пламя в яме поднималось все выше. Глаза верховного жреца под маской, казалось, тоже горели огнем.
– Я глашатай закона! Выступите вперед те, кто будет учить закон.
Двое вышли в центр круга, и тут же небо прорезала молния.
– Мы не показываем свои клыки днем. Это закон.
Собравшиеся повторили сказанное, и прозвучал колокол.
– Мы не рушим то, что наше. Это закон.
И опять те же самые слова, уже нараспев. И опять удар колокола. Теперь голоса слышались с разных сторон:
– Мы убиваем, когда нужно убить, но не в гневе. Это закон.
– Мы поклоняемся ему!
– Имя ему сатана!
– Он бездна ада!
– Аве, сатана!
– Что его, то наше!
– Хвала ему!
– Он то, что мы есть!
– Аве, сатана!
– Мы познае́м, и то, что позна́ем, – наше. Назад пути нет, даже в смерти.
– Здравствуйте, боги!
– Абаддон!
– Фенриц, сын Локи!
– Хаборим!
Они взывали к своим богам. И зажгли свечи. И ударили в колокол. И тут стал еще сильнее разгораться огонь.
Их голоса слились в единую песнь, и тела жаждали стать единым целым.
Человек в маске снова воздел руки.
– Сбросьте плащи и опуститесь передо мной на колени! Я ваш верховный жрец, и через меня вы прикоснетесь к нашему божеству.
Посвящаемые отбросили плащи и преклонили колени, горя желанием. Этой ночи они ждали год, чтобы получить право стать посвященными и подойти к алтарю.
Женщина, лежащая на доске, ласкала свою грудь и облизывала губы. Верховный жрец, взяв свечу, стоявшую между ее ног, обошел вокруг двух посвящаемых, а потом встал перед ними, освещая их мужское начало. Оба фаллоса были эрегированы.
– Ваши жезлы готовы. Вы можете вступить на дорогу, ведущую к князю тьмы. Для вас широко распахнулись ворота в его дом. Пламя этого огня и пламя внутри вас едины. Мы бьем в колокол во имя этого.
И вновь прозвенел колокол.
– Вы выбрали дорогу и обязаны следовать по ней. Свернуть с этого пути нельзя. Вот земля, которая приведет вас вниз – в преисподнюю, к нашему господину.
Человек в маске козла взял серебряную чашу, в которой была «священная» земля, взятая из могилы, где столетие покоился младенец. Он зачерпнул ее ладонью, прижал к подошвам ног посвящаемых, которые теперь лежали ничком, и посыпал их головы.
– Вас ждет наслаждение. Не райское – адское, и оно стократ сильнее. Этой ночью вы вступили в союз со всеми, кто до этого вошел в воинство нашего божества. Помните закон!
Он подал посвящаемым флягу святой воды, в которую тоже была брошена щепоть земли с кладбища.
– Утолите жажду! Пейте жизнь большими глотками, так, чтобы свет нашего князя засиял внутри вас.
Мужчины по очереди выпили из фляги.
– А теперь, братья, встаньте. Сейчас вы получите метку Люцифера.
Посвящаемые встали. Остальные подошли ближе, чтобы помочь их держать. В свете полной луны блеснул ритуальный нож.
– Во имя Люцифера я мечу тебя.
Мужчина вскрикнул, когда нож слегка коснулся его гениталий. Показалась кровь, и он застонал.
Собравшиеся вознесли хвалу своему князю.
– Аве, сатана!
Через минуту был помечен и второй брат. Потом обоим дали выпить вина.
По ножу стекала кровь обоих, и верховный жрец высоко поднял лезвие, раскачиваясь и посылая благодарность князю тьмы. Послышался раскат грома, и его голос стал вторить голосу природы. Он смотрел на посвящаемых и взывал к ним:
– Поднимите правую руку! Покажите на знак! Примите клятву.
Экстазу сейчас не помешала бы никакая боль, но человек в маске козла напомнил о ней:
– Вы принимаете радости и боль Люцифера. Его метка сулит вам настоящую жизнь. Вы назвали себя слугами князя тьмы. Вы сделали это добровольно – по своему желанию и выбору.
– Мы сделали это по своему желанию и выбору, – повторили оба. – Сие была наша воля.
Верховный жрец обозначил в воздухе над сердцами новых братьев перевернутую пентаграмму[12].
– Да здравствует сатана.
В круг привели жертву. На этот раз ею был черный козленок.
Жрец взглянул на ту, что символизировала алтарь. Ноги женщины были широко раздвинуты, в руках, раскинутых в стороны, горело по черной свече, и еще одна – самая большая – была снова зажжена между ее бедер. Перерезая козленку горло, он мыслями был уже там, где мерцала эта свеча.
Жертвенную кровь смешали с вином и выпили.
Верховный жрец сбросил плащ, и на его груди блеснул серебряный медальон – все та же пентаграмма.
Он взял свечу, стоявшую у женщины между ног, и передал ее одному из новообращенных – он будет следующим. Этой свече есть замена. Служитель сатаны, уже изнемогая от вожделения, схватил проститутку за грудь, и со всех сторон услышал стоны своей паствы. Им придется подождать, но насытятся все. Другая женщина уже легла на землю, и к ней устремились несколько человек. Оргия началась.
Клер проснулась в холодном поту, тяжело дыша, вся в слезах. Она потянулась, чтобы включить лампу, но рука не могла найти кнопку. На мгновение ею овладел панический ужас, но тут молодая женщина вспомнила, где находится. Она в Эммитсборо, а лампа осталась в Нью-Йорке. Немного успокоившись, она встала, на ощупь дошла до стены и включила верхний свет.
Кошмарный сон вернулся. Странно это или нет? Так или иначе, первый раз она увидела его именно в этой комнате, но сегодня все было хуже. Намного хуже, потому что теперь, даже проснувшись, она видела перед глазами не только призраки той ночи, но и мертвого отца, лежащего во внутреннем дворике.
Клер надавила на глаза и прислонилась к стене. Так она стояла до тех пор, пока не исчезли оба видения. Где-то послышался крик петуха, возвещавшего о наступлении нового дня. Ну что же! С появлением солнечного света страхи исчезают, подобно снам. Молодая женщина сняла старую футболку, в которой спала, отбросила ее в сторону и пошла в душ.
Через полчаса она уже была в мастерской. Желание начать новую работу перешло в страсть. Она творила и освобождалась от бремени ночного кошмара.
Клер быстро плавила металл, и он на глазах приобретал нужные ей очертания. Она сразу почувствовала эмоциональный заряд этой скульптуры.
За темными стеклами защитных очков глаза молодой женщины светились так, будто ацетиленовая горелка была подведена не к металлу, а к ним.
Клер проработала шесть часов, ни на что не отвлекаясь, и только тогда почувствовала, как измучилась – и физически, и эмоционально. Закрыв баллон, она отложила горелку в сторону. По спине тек пот, но она не обращала на это внимания. Клер сняла перчатки, очки и шапочку и стала рассматривать то, что сделала.
Она оглядела новую работу со всех сторон, и под одним углом, и под вторым, и под третьим. Это был странный образ – порождение ее глубочайшего, самого сокровенного кошмара. У скульптуры было тело человека, а вот голова принадлежала какому-то другому существу. И голова эта откинулась назад в победном движении.
Клер овладело странное чувство. Глядя на свою скульптуру, она ощутила холодок страха, даже содрогнулась, и одновременно испытала гордость.
«Хорошо получилось, – подумала она, потерев ладонью лоб. – Очень хорошо». И вдруг, сама не зная почему, расплакалась.
Элис Крэмптон прожила в Эммитсборо всю жизнь. Она уезжала из города дважды: один раз на уик-энд в Вирджиния-Бич к Маршаллу Уикерсу, вскоре после того, как он пошел служить на флот, и еще раз в Нью-Джерси – тогда Элис неделю гостила у двоюродной сестры Шилы, которая вышла замуж. В целом это вышло девять дней. Все остальное время она провела в родном городе.
Иногда это казалось ей немного странным, но, как правило, Элис о таких вещах не думала. Всему свое время. У нее была мечта накопить достаточно денег, чтобы уехать в какой-нибудь большой город. Там она тоже будет работать в кафе, но его посетителями станут не завсегдатаи забегаловки «У Марты», а прекрасные незнакомцы, оставляющие баснословные чаевые. А пока она разносила кофе и сэндвичи с ветчиной людям, знакомым ей всю жизнь, вообще редко дающим на чай.
Элис была видной девушкой с широкими бедрами и грудью, которой многие могли позавидовать. Свою форму официантки она перешила так, чтобы это нравилось посетителям-мужчинам, – юбка чуть покороче, блузка чуть потеснее. Некоторые на нее действительно облизывались и даже пускали слюни, например Лэс Глэдхилл, но ущипнуть никто не пробовал: репутация у Элис была безупречная. Это мог подтвердить и Маршалл Уикерс. Она каждое воскресенье ходила в церковь и могла смотреть на Деву Марию, не отводя взгляд.
Элис нетрудно было лишний раз протереть стойку или посмеяться шутке посетителей. Она была хорошая официантка, быстрая и к тому же обладавшая отличной памятью. Стоило гостю один раз заказать бифштекс с кровью, и в свой следующий визит в кафе «У Марты» он мог не напоминать мисс Крэмптон о собственных гастрономических пристрастиях.
Элис не воспринимала работу официантки как ступеньку на пути к иной, более престижной. Ей нравилось то, что она делала, вот только лучше было бы заниматься этим где-нибудь в мегаполисе, где жизнь кипит, а не тихо булькает, как у них в Эммитсборо.
Она посмотрелась в большой мельхиоровый поднос, на котором подавала кофе, поправила заколотые в узел светлые волосы и задумалась, сможет ли на следующей неделе позволить себе сходить в салон красоты Бетти. Думы прервал заказ с четвертого столика. Элис протерла свое импровизированное зеркало и под звуки музыкального аппарата, который «У Марты» гремел с утра до вечера, пошла на кухню.
Когда Клер зашла в кафе, народу там было немало. Это в полной мере соответствовало ее воспоминаниям о сотнях проведенных здесь субботних дней. Молодая женщина почувствовала запах жареного лука и мяса, хорошего кофе и диссонансом – чьих-то крепких духов.
Музыкальный автомат был тот же самый, что и десять лет назад. Услышав призывы Тэмми Уинетт[13] к женщинам сохранять верность своим избранникам, Клер поняла, что и песни здесь слушают все те же. Со всех сторон раздавался звон тарелок и гул голосов, так как никто не утруждал себя тем, чтобы говорить потише. Клер улыбнулась, прошла к стойке, села и раскрыла меню в пластиковой обложке.
– Слушаю вас, мэм! Аперитив?
Клер хотела положить меню на стойку, но выронила его – это с ней случалось через раз.
– Так официально? Элис, это ведь я, Клер Кимболл.
Дежурная улыбка официантки сменилась другой, в которой было неподдельное удивление.
– Клер Кимболл! Я слышала, что ты вернулась! Отлично выглядишь. Действительно, просто отлично.
– Я очень рада тебя видеть, Элис, – Клер слегка коснулась ее руки. – Нам надо поговорить, правда? Расскажи мне, как ты. Все-все расскажи.
– Да я в порядке. Вот, собственно, и все, – Элис рассмеялась и пожала Клер руку. – Что тебе подать? Аперитив или кофе? Но предупреждаю сразу, у нас здесь нет такого эспрессо, какой, наверное, пьют в Нью-Йорке.
– Я сяду за столик, а ты принеси самый большой бифштекс и самую лучшую жареную картошку. И еще шоколадный коктейль.
– Привычки у тебя все те же. Пойду передам твой заказ на кухню и сразу вернусь. Пока Фрэнк им займется, я, может быть, смогу улучить минутку и подойти к тебе, – с этими словами Элис отошла.
Минутку она улучила не сразу – Клер видела, как официантка без остановки принимает заказы, наливает кофе, разносит еду и подписывает счета. Через четверть часа Клер получила картошку с мясом и очередную порцию комплиментов. Элис расположилась на соседнем стуле.
– Как ловко у тебя все это получается!
– Да, я стараюсь делать свою работу хорошо, – Элис улыбнулась, мимоходом пожалев о том, что не подкрасила губы. – А знаешь, я видела тебя по телевизору. В программе «Отдых сегодня вечером». Там показывали твою выставку в Нью-Йорке и говорили, что это был блестящий успех.
Клер хмыкнула и отправила в рот изрядный кусок мяса.
– Да, выставка оказалась удачной.
– Они сказали, что ты лучший молодой скульптор Америки. Что у тебя смелые работы и еще, как это?.. Новаторские.
– Когда критики не понимают, что видят перед собой, они называют работу новаторской, – Клер проглотила мясо и закатила глаза под лоб. – О, да! О, да! Вот это подлинное новаторство! Бог мой, я ем бифштекст в кафе «У Марты». – Она отправила в рот еще один сочный кусок. – Я мечтала об этом бифштексе. Он все такой же вкусный.
– Здесь вообще ничего не меняется.
– Я вышла из дома, чтобы просто осмотреться, – Клер откинула назад волосы и улыбнулась. – Звучит, наверное, глупо, но я даже не представляла, как соскучилась, пока снова не увидела все своими глазами. Я видела грузовик мистера Бруди напротив бара Клайда и азалии перед библиотекой. Но, Боже мой, Элис, у вас теперь есть видеомагазин и пиццерия. А Бад Хьюитт, – она расхохоталась, – я клянусь, что видела, как Бад Хьюитт проезжал в полицейской машине, причем сидел за рулем.
Элис тоже рассмеялась:
– Ну, может быть, что-то и изменилось. Бад действительно служит в полиции. Он помощник шерифа. А видеомагазин… Ты помнишь Митци Хайнз? Она училась в нашей школе на класс старше? Митци вышла замуж за одного из сыновей Хобейкера, и они открыли этот магазинчик. Кстати, дела у них идут очень неплохо. Они купили кирпичный домик на аллее Сайдерс и новую машину. А еще у них двое ребятишек.
– Ну а ты как? Как твоя семья?
– Да все так же. По-прежнему сводят меня с ума разговорами, что я не захотела учиться дальше. Линетт вышла замуж и переехала в Уильямспор. Папа постоянно говорит о пенсии, но с работы не уходит.
– Как он может уйти? Эммитсборо без доктора Крэмптона не проживет.
– Мама каждую зиму уговаривает его переехать на юг. Но он, конечно, не поддается.
Элис машинально взяла ломтик картошки с тарелки Клер и окунула его в кетчуп. Так они сидели в детстве – это вспомнили обе – сто раз, если не тысячу. Делились секретами, переживаниями и радостями. И конечно, делали то, без чего не живут девочки. Обсуждали мальчиков. Сейчас Элис хитро улыбнулась.
– Думаю, ты уже знаешь, что Кэм Рафферти стал шерифом.
Клер кивнула:
– Не могу понять, как это у него получилось.
– Моя мама тоже очень удивилась, как и многие другие, для кого он был сущим кошмаром на двух колесах. Но у Кэма оказались отличные рекомендации, а у нас пустовало место шерифа после того, как мистер Паркер так неожиданно уехал. И ты знаешь, Рафферти отлично справляется! – она отвела глаза в сторону. – А выглядит он теперь даже еще лучше, чем раньше.
– Я в этом уже убедилась, – Клер отодвинула в сторону пустую тарелку. – А как его отчим?
– Все так же поедает меня глазами, – Элис передернулась. – Он часто приезжает в город, но с ним никто особенно не общается. Ходят слухи, что он пропивает весь доход от фермы… А еще говорят, что Бифф Стоуки ездит к девкам во Фредерик.
– И как же мать Кэма на все это реагирует?
– То ли она его так сильно любит, то ли ей это уже безразлично, – девушка пожала плечами. – Кэм об этом ни с кем не разговаривает и редко бывает на ферме. Он теперь живет около леса, купил дом. Я слышала, что у него там стеклянные потолки и огромная ванна.
– Ну и ну! Где же он взял на все это деньги? Банк ограбил?
Элис округлила глаза:
– Ну что за глупости ты говоришь! Кэм получил наследство. Бабка, мать отца, оставила ему кое-что наличными и ренту. Его отчим, узнав об этом, здорово разозлился.
– Еще бы ему не разозлиться! – Клер рада была узнать столько новостей сразу, но все-таки предпочитала бы поговорить в более непринужденной обстановке – Элис уже сидела как на иголках. – Слушай, ты когда заканчиваешь?
– В половине пятого и буду свободна до восьми.
– А потом? Пойдешь на свидание?
– Я не хожу на свидания уже пять лет. Просто дела.
Клер достала из кармана несколько купюр и положила на столик. Элис улыбнулась, увидев, что подруга оставила ей очень щедрые чаевые.
– Приходи ко мне обедать, если хочешь. Будет пицца и еще что-нибудь…
– А такого хорошего предложения мне не делали уже полгода.
За столиком в углу сидели двое, пили кофе, курили и глядели по сторонам. Один из них посмотрел в упор на Клер и кивнул на нее второму:
– В городе стали много говорить о Джеке Кимболле, после того, как вернулась его дочь.
– Людям о чем-то нужно разговаривать, – мужчина тоже взглянул на Клер. – Не думаю, чтобы у нас были причины для волнений. Она тогда была совсем ребенком. Наверняка ничего не помнит.
– Тогда зачем она вернулась? – Он прикурил, глубоко затянулся сигаретой и придвинулся к собеседнику ближе, а потом совсем понизил голос: – Зачем богатой модной художнице возвращаться в такое место, как наш Эммитсборо? Она уже разговаривала с Рафферти. Дважды, как я слышал.
Его собеседнику не хотелось думать о том, что действительно могут быть проблемы. Не хотелось верить, что для этого есть основания, но, возможно, некоторые участники их братства на самом деле забыли об осторожности, стали чересчур беззаботными и при этом не в меру, как бы это сказать, кровожадными. Но скоро все изменится. Их новый верховный жрец быстро исправит ситуацию. Он хоть и не такой смельчак, как его предшественник, но твердости, а главное, ума ему не занимать. А вот волна разговоров из-за того, что в город вернулась дочь Джека Кимболла, как раз никому не нужна.
– Она не может рассказать о том, чего не знает, – сказал тот, кто не курил.
Он уже сто раз проклял все на свете из-за того, что неосторожно обмолвился, как Джек перебрал лишнего и проболтался ему, что его дочка Клер малышкой случайно видела их ритуал. В глубине души он отдавал себе отчет в том, что причиной смерти Джека, скорее всего, стало и это, а не только сомнительные дела, касающиеся продажи земли под торговый центр.
– Нам просто нужно выяснить, что ей известно, – раздавив в пепельнице окурок, его собеседник внимательно посмотрел на Клер.
«Недурно выглядит, – решил он. – Даже несмотря на то, что задницы у нее совсем нет».
– Мы присмотрим за этой художницей, – сказал этот человек, теперь вполголоса, и улыбнулся. – Мы за ней присмотрим.
Эрни Баттс много думал о смерти. Он читал о ней и представлял ее в своем воображении. Эрни пришел к выводу, что, когда жизнь человека заканчивается, это бесповоротно. В его понимании не существовало ни рая, ни ада. Следовательно, жизнь после смерти – это сплошное надувательство, а жизнь до нее, все, что отмерено человеку, – отличное развлечение.
Он не верил в правила, обязательные для всех, и в хорошие дела. Он сделал своими кумирами таких людей, как Чарлз Мэнсон и Давид Берковиц. Эти парни брали то, что им нужно, жили так, как им нравилось, и показывали обществу комбинацию из трех пальцев, а то и просто один – средний. Само собой разумеется, это самое общество посадило их за решетку, но перед тем как клетка закрылась, они успели попробовать все и получить власть. Эрни Баттс верил, что эту власть они имели и там, где сейчас находились.
Так же, как смерть, власть владела его воображением.
Он прочел Ла Вея, Лавкрафта и Кроули[14], добавил к этому что-то из древних верований, средневековой черной магии и учений Церкви, но брал только то, что понимал и с чем соглашался. Эрни сварил из всего этого собственное снадобье для души.
Это казалось ему разумнее, чем всю жизнь по воскресеньям ходить к мессе и слушать проповеди о готовности к самопожертвованию или, как его родители, работать по двенадцать часов в день, чтобы выплатить кредит – сначала за дом, потом за машину, затем еще за что-то.
Если в конце концов над вами будет всего лишь могильный холм, нужно наслаждаться жизнью на всю катушку, пока еще ходишь по земле.
Эрни слушал тяжелый рок и искал в словах песен подтверждение собственным мыслям. Стены его просторной мансарды были увешаны постерами идолов кино или музыки, усмехающихся над этим благопристойным миром.
Он знал, что родители все это терпят с трудом, но кто в семнадцать лет считается с мнением родителей? Эрни испытывал по отношению к мужчине и женщине, владельцам гордости Эммитсборо – пиццерии, которые на всю жизнь пропахли чесноком и потом, нечто большее, чем просто презрение. То, что он не желал работать вместе с ними, еще совсем недавно было причиной постоянных скандалов в семье. Чтобы иметь карманные деньги, Эрни пошел работать на бензоколонку. Его мать увидела в этом стремление к независимости и, как могла, успокаивала недовольного и разочарованного отца. Так что сейчас они оставили его в покое.
Иногда Эрни воображал, как убивает их, видит их кровь на своих руках, чувствует, как жизненные силы покидают отца и мать и в момент смерти переходят к нему. Когда он мечтал об этом, его переполняли страх и восторг.
А еще Эрни, худощавый парень с темными волосами и надменным лицом, вызывавшим интерес у некоторых учениц старших классов, любил секс на заднем сиденье отцовской «тойоты», но находил почти всех, кто разделял с ним это удовольствие, слишком глупыми, чересчур застенчивыми или невообразимо скучными.
За пять лет, что они жили в Эммитсборо, Баттс не нашел близких друзей ни среди парней, ни среди девушек. Ему не с кем было обсудить «Некрономикон»[15] и символику древних священнодействий.
Эрни считал себя одиноким странником, что, с его точки зрения, было совсем неплохо. В школе он получал хорошие отметки, потому что это было просто, и втайне очень этим гордился. Но занятия спортом или танцы он отрицал, и сие, безусловно, не способствовало тому, чтобы между ним и другими ребятами установились дружеские отношения.
Он развлекался, создавая собственные ритуалы с черными свечами, пентаграммами и прочей атрибутикой сатанизма. Все это было заперто у него в письменном столе. Когда его родители валились с ног от усталости в постель, их сын молился непонятным для большинства окружающих, если не сказать для всех, божествам.