Эрни остановился на дорожке, ведущей к дому Клер, и стал смотреть, как она работает в мастерской. Сегодня было жарко, и рыжая надела шорты и огромную футболку, которая то и дело соскальзывала у нее с одного плеча.
Что, если подойти сзади и сдернуть с нее эту хламиду? Прямо здесь, прямо сейчас – среди белого дня. Она обернется, увидит его, и зрачки расширятся от страха. Он завалит ее… Куда только тут можно завалить? Ну, куда-нибудь… Она станет отбиваться… А потом… Потом…
Скверно, конечно, что около рыжей все время крутится шериф Рафферти…
Эрни решил пока оставить свои думы и направился к мастерской.
Поглощенная работой, Клер не замечала присутствия своей будущей модели до тех пор, пока Баттс не подошел к ней почти вплотную. Только после этого она наконец увидела, что не одна, и улыбнулась.
– Привет!
Клер выпрямилась, и ее маленькая грудь натянула трикотаж футболки. Эрни представил себе, как сжимает ее, и руки у него стали влажными.
– Ты говорила, что я могу как-нибудь зайти после школы.
– Да, говорила, – она улыбнулась еще шире. – Я рада, что ты решил мне помочь. – В уме Клер уже переключалась с того плана, который наметила себе сегодня, на другой. – Слушай, у меня теперь есть удобные стулья. На кухне. Я их купила вместе с диваном, который ты тащил в дом, помнишь? Можешь принести один сюда? И захвати пепси, если хочешь.
– Ладно.
Когда Эрни вернулся в мастерскую, она уже расчистила место для новой работы.
– Ставь сюда и садись. – Клер слегка приглушила музыку, которая действительно была очень громкой. – Ты, может быть, захочешь время от времени передохнуть. Не стесняйся, говори мне сразу, когда устанешь. Поставь локоть на стол и сожми кулак, пожалуйста. Я собираюсь сделать несколько эскизов. – Она улыбнулась. – Ну, как дела в школе?
– Нормально.
– Занятия ведь скоро заканчиваются?
– Да.
«Немногословный мальчик…»
Она набрасывала эскиз в альбоме и думала, как бы сделать так, чтобы Эрни стал чувствовать себя более непринужденно.
– Ты увлекаешься каким-нибудь видом спорта?
– Нет.
– А девушка у тебя есть?
– Нет.
Взгляд Эрни скользнул вверх по ее ногам, но Клер этого не заметила.
– Вот как… Ну, еще успеешь. А чем занимаются твои родители?
Он по привычке скривился.
– Заправляют пиццерией.
– Ты не шутишь? – она даже перестала рисовать. – Я уже пробовала здешнюю пиццу. Потрясающе! Должна тебе сказать, что мне труднее всего было представить свою жизнь здесь без нью-йоркской пиццы, но оказалась, что тут она не хуже, чем в настоящей итальянской пиццерии.
Он пожал плечами, удивленный этой похвалой, столь искренней и дружелюбной.
– Да разве это так важно?
– Еще бы! Тебе легко говорить, когда ты можешь есть ее, когда хочешь и сколько хочешь! Разожми кулак и вытяни пальцы. – Она почему-то нахмурилась и стала снова рисовать. – А где вы жили раньше, до того, как переехали в Эммитсборо?
– В Нью-Джерси.
– Да? А почему решили уехать оттуда?
Взгляд парня стал жестким.
– Не знаю. Меня спросить забыли.
Клер сочувственно улыбнулась.
– Здесь не так уж плохо.
– Здесь нет никакой жизни. Люди сидят и смотрят, как растет трава. Ненавижу.
«Он сказал три предложения сразу. Должно быть, разволновался».
– Да… Сложно поверить, что когда-нибудь наступит время, и нам на самом деле понравится смотреть на то, как растет трава.
– Да тебе-то что? – буркнул Эрни. – Ты в любой момент можешь вернуться в Нью-Йорк.
– Это правда. А для себя ты уже все решил. Лос-Анджелес, да?
– Да. Здесь мне чертовски надоело, – он не отрывал глаз от ног молодой женщины – смотрел туда, где шорты высоко открывали бедра. – Ты там была?
– Да, пару раз. По правде говоря, это не мой город. Мне там было некомфортно. Сожми кулак еще раз. – Она перевернула страницу в альбоме и покачала головой: – Знаешь, мне кажется, твою руку надо нарисовать вместе с плечом… Как ствол дерева с корнями. Ты не мог бы снять футболку? Сегодня ведь не холодно.
Внутри у Эрни все затрепетало. Глаза его блеснули, как у кота, который сейчас схватит воробья. Конечно, он снимет футболку.
Она его хочет. Это ясно.
Клер видела перед собой хорошо сложенного юношу, который, безусловно, станет красивым мужчиной. Но уж очень он сердит на весь белый свет…
– Сделай вот так! – она отложила карандаш в сторону. – Я знаю, что это неудобно, и долго так держать тебя не буду.
С этими словами Клер взяла его руку пониже локтя, подняла и согнула. Затем она положила свои пальцы на пальцы Эрни и сжала их в кулак.
– Держи под этим углом… Хорошо… Теперь слегка напряги. Потрясающе! Ты отличная модель! А это у тебя что? Талисман? – она показала глазами на его медальон – серебряный, геометрической формы.
«Похоже на пентаграмму», – подумала Клер и перевела взгляд на лицо парня.
– Что-то вроде этого, – он прикрыл медальон свободной рукой.
Клер испугалась, что смутила его, снова взяла альбом и стала рисовать. Она работала час, делая перерывы, чтобы Эрни мог отдохнуть. Раз или два Клер ловила на себе его изучающий взгляд, какой-то очень взрослый, но оставила это без внимания. Надо полагать, он слегка увлекся ею, что было, с одной стороны, странно, а с другой – польстило ее самолюбию.
– Отлично, Эрни! Правда. Я хочу начать работать с глиной, как только у тебя найдется еще пара свободных часов.
– О’кей.
– Я помню, что обещала оплатить твое время. Сейчас принесу деньги.
Клер вышла из мастерской. Оставшись один, он стал рассматривать, чем она тут занимается. Заметил скульптуру в углу, нагнулся, чтобы рассмотреть получше, и тут же резко разогнулся. Это была та самая фигура получеловека-полузверя из металла, которую Клер навеяли ее кошмары. И снова пальцы Эрни прикрыли перевернутую пентаграмму.
«Это знак», – подумал он, и у парня перехватило дыхание. Эрни протянул руку и благоговейно коснулся скульптуры. Его пальцы при этом слегка дрожали. Эта женщина дает ему знак. Ритуалы, которые он исполнил, и жертвы, которые принес, приняты благосклонно. Князь тьмы благословляет его. Теперь нужно дождаться последнего знака, когда ему укажут время и место, и взять ту, что ему предназначена.
– Что ты об этом думаешь?
Клер вернулась и теперь стояла за его спиной. Прежде чем повернуться к ней, Эрни натянул футболку. Она смотрела, как он только что, на свою работу. Баттс жадно вдохнул легкий запах пота, который исходил от молодой женщины.
– В этом есть что-то такое… Не знаю, как сказать… Наверное, мощь…
Она удивилась, услышав такой отзыв от семнадцатилетнего юноши, и посмотрела на него очень внимательно.
– Как ты смог это понять, Эрни?
– Не знаю. А почему ты сделала такую фигуру?
– Тоже не знаю… Просто так получилось.
– Хорошо получилось.
– Да, кажется, так, – Клер вытащила из кармана несколько купюр и протянула Эрни. – Я тебе очень благодарна за то, что ты нашел время, чтобы мне позировать.
– Мне это понравилось. И ты мне нравишься.
– Вот как? Ну что же, ты мне тоже нравишься. – В это время в доме послышался звонок, и Клер поспешила попрощаться: – У меня звонит телефон. Еще раз спасибо, Эрни. До скорого!
– До скорого, – он вытер влажные ладони о джинсы. – Мы увидимся очень скоро.
Клер взяла телефонную трубку и одновременно открыла холодильник.
– Алло.
Она доставала сосиски, горчицу, маринованные огурцы и пепси и слушала чье-то прерывистое дыхание. Клер растерялась всего на одну минуту, а потом усмехнулась и начала дышать в ответ, два раза воскликнув: «Да!» и «О, да!». Все это не помешало ей поставить сосиски в микроволновую печь, включить таймер и открыть бутылку пепси.
– Ради всего святого, не останавливайся! – воскликнула она, пытаясь не рассмеяться.
– Конечно, дорогая, – в трубке наконец послышался мужской голос. – Тебе ведь понравилось?
– Чудесно. Невероятно. Превосходно. – Клер сделала большой глоток пепси. – Ты просто великолепен, Жан-Поль. – Она достала сосиски, положила на тарелку и стала мазать горчицей. – Но если Анжи когда-нибудь узнает…
– Уже все знаю, – услышала Клер голос подруги, и обе рассмеялись. – У меня в руках вторая трубка.
Молодая женщина положила рядом с сосисками пару огурчиков, украсила все это укропом и полюбовалась на свой обед.
– Ну вот, теперь у нас нет от тебя секретов. И что ты на это скажешь?
– Да что тут можно сказать? – делано удивилась Анжи. – Классика жанра: муж, жена и подруга жены… А вообще-то мы хотели узнать, как ты там.
– Я там хорошо, – Клер взяла первую сосиску и вонзила в нее зубы. – Правда, хорошо, – теперь она говорила с набитым ртом. – Знаешь, у меня появилась новая модель. Я только что закончила несколько рисунков. У мальчика отличные руки.
– У мальчика? Отличные руки?
Клер рассмешила интонация подруги, и она чуть не подавилась.
– Да нет же! Это вовсе те то, о чем ты подумала, дурочка. Это правда мальчик. Лет шестнадцати или семнадцати… А еще я сделала несколько набросков со своей школьной подруги, она сейчас официантка. У Элис очень выверенные и экономные движения. Такие выразительные руки… Но, честно говоря, на уме у меня совсем другая пара рук. – Она вспомнила о Кэме и улыбнулась. – Я буду их лепить. Может быть, и лицо тоже. А может быть, и все тело…
– Похоже, ты действительно очень занята, ma chérie[18].
– Так и есть. Анжи, тебе должно это понравиться: я работаю каждый день. По-настоящему работаю, – пояснила Клер и принялась за вторую сосиску. – Одну вещь уже закончила.
– И?.. – осторожно спросила Анжи.
– Ничего говорить не буду. Сами все увидите.
Жан-Поль слушал этот диалог, зажав трубку между ухом и плечом, и решил сказать свое слово:
– Как жизнь в захолустьи?
– В захолустье, – поправила его Клер. – Захолустье, оно и есть захолустье, и это отлично. Почему бы вам не приехать сюда и не посмотреть самим?
– Как насчет этого предложения, Анжи? – теперь Жан-Поль обратился к жене. – Хочешь провести несколько деньков в деревне? Мы сможем заниматься любовью на сене. Втроем.
– Почему не вчетвером? Впрочем, я подумаю.
– Для того чтобы говорить друг с другом, вам не нужно держать в руках по телефонной трубке, – Клер рассмеялась. – Нет, действительно, приезжайте. Правда, сена здесь нет.
– Je suis desolé[19], – удрученно сказал Жан-Поль. – Что скажешь, дорогая?
– Да что она скажет? – первой ответила Клер. – Вы обретете здесь покой и умиротворение. – Она вспомнила разговор с Эрни и усмехнулась: – Мы все вместе сможем сидеть на веранде, пить пиво и смотреть, как растет трава.
– Звучит возбуждающе, – усмехнулась в ответ Анжи.
– Мы постараемся выкроить несколько дней и приехать. – Жан-Поль, судя по всему, решился: – Я хочу побывать в захолусть-и.
– Отлично! – Клер подняла стакан и чокнулась с призрачным собеседником. – Вам понравится. Правда. Это классическое американское захолусть-е. В Эммитсборо никогда ничего не случается.
Тучи совсем скрыли луну. Звезд тоже не было видно. Мелкий дождь размывал грязь на земле в круге. В яме сегодня не было огня – только холодный пепел. Свечи заменили фонари.
Погода не благоприятствовала, но решение принято, и ждать они не собирались. Сегодня на поляне было только пять человек в черных плащах. Старая гвардия. Самые лучшие. Эту встречу и ритуал, который должен был последовать, избранные держали в тайне от всех.
– Боже, какая же мерзкая ночь! – сказал подошедший к ним Бифф Стоуки, прикрывая огромной ладонью сигарету от дождя.
Он был членом этого братства уже двадцать лет и полагал, что сие дает ему определенные права.
Сегодня не было ни пения, ни звуков колокола, ни женщин – жриц продажной любви или тех, кому суждено было стать жертвой. Вместо живого алтаря этой ночью на поляне была пустая доска, и, судя по всему, собрались они здесь не для оргии. Все служители сатаны выглядели настороженными и на замечание Билла никто не ответил.
– В чем же дело? – удивился он. – Где все остальные? Что вообще происходит?
– Сейчас все узнаешь.
Верховный жрец вышел на середину круга. Глаза из прорезей маски глядели так мрачно, что его сподвижники содрогнулись. Он поднял ладонь и сказал:
– Мы были первыми. Нас немного. В наших руках сила. Наш господин даровал нам великое счастье: право привести к нему других, показать им его славу.
Он стоял, как статуя – жуткий прообраз скульптуры Клер Кимболл. Спина прямая, голова откинута назад, рука поднята вверх. Взгляд под маской горел осознанием власти, которую он имеет надо всеми – даже над своими братьями.
Они пришли по первому его слову. Так же они будут действовать.
– Князь тьмы недоволен. Один из его детей, один из его избранников предал нашего господина. Закон наш попран, и мы должны восстановить его силу. Предателя ждет смерть.
Когда верховный жрец опустил руки, один из стоявших поодаль достал из-под черного плаща бейсбольную биту. Бифф Стоуки открыл в удивлении рот, но тут бита обрушилась на его затылок.
Когда Бифф пришел в себя, он понял, что раздет и привязан к доске, символизировавшей алтарь. Его тело оказалось мокрым от дождя, и Стоуки почувствовал холод. Но это было ничто по сравнению с леденящим страхом, сковавшим его сердце.
Они стояли рядом с ним – один у ног, другой в изголовье и по брату с каждой стороны, а верховный жрец чуть в стороне. Пять человек, которых он знал всю свою жизнь. Их глаза были чужими. Стоуки уже знал – это глаза его смерти.
В яме разожгли огонь, но сырые дрова пока не разгорелись.
– Нет! – Бифф извивался, напрягая все мускулы, и корчился на гладко оструганной доске. – Нет, господи! Помилуй меня, Иисусе! – Стоуки в ужасе взывал к тому, чье имя осквернял двадцать лет. – Вы не можете это сделать, братья! Не можете! Я ведь давал клятву вместе с вами!
– Ты ее нарушил, – верховный жрец подошел ближе. – Ты попрал наш закон и перестал быть одним из нас.
– Нет! Я никогда не нарушал закон! – Бифф дернулся особенно сильно, и в его запястья впились веревки.
– Мы не показываем свои клыки в гневе тем, кто не должен их видеть. Это закон.
– Это закон, – хором подхватили остальные.
– Я был пьян! – уже рыдал Бифф, поворачиваясь то к одному, то к другому. Там, под капюшонами, были скрыты лица тех, кого он хорошо знал. Глаза Стоуки пытались поймать хоть чей-нибудь взгляд. – Черт возьми! Я был пьян!
– Ты попрал закон, – повторил верховный жрец. По его голосу обреченный понял, что пощады не будет. – Мы поняли, что ты не можешь его хранить. Ты оказался слабым, а слабых наказывают сильные.
Заглушая рыдания и проклятья Биффа, человек в маске козла начал то, что у них считалось молитвой:
– О, господин темного пламени, дай нам силу.
– Силу для твоей славы, – подхватили четверо остальных.
– О, властелин столетий, дай нам мощь.
– Мощь твоего закона.
– In nomine Dei nostri Santanas Luciferi excelsi[20]!
– Аве, сатана.
Верховному жрецу подали серебряную чашу, и он поднял ее над головой.
– Это вино печали. Я пью его в память о нашем потерянном брате.
Он припал к чаше и пил долго. Потом верховный жрец воззвал к своей пастве:
– Вы видели, что я пил, но напиться не смог. Жажда осталась со мной. Жажда крови. Ибо мы судили его и приняли решение. Прощения нет.
– Будьте вы прокляты! – страшно закричал Бифф, но ответом ему было только эхо. – Будьте вы прокляты! Боже, не допусти этого!
– Твоя судьба решена. Смирись. В сердце владыки ада нет жалости. Его именем я приказываю темным силам даровать мне их страшную мощь. Всеми богами преисподней я заклинаю: «Да произойдет то, чего я желаю».
И все остальные подхватили:
– Услышь имена.
– Абаддон!
– Фенриц, сын Локи!
– Хаборим!
– Мы твои дети.
Бифф Стоуки в ужасе стонал, проклинал их всех, умолял, угрожал. Сердце обреченного готово было разорваться, но жрец продолжал:
– Мы приняли решение. Оно суть мщение. Да свершится адская справедливость. Я призываю господина тьмы поразить мрачным восторгом нашего оступившегося брата. Он предал, и пусть его предсмертные крики послужат предупреждением тем, кто посмеет нарушить закон. – Верховный жрец сделал паузу и улыбнулся под маской Мендеса. – Начинайте.
Теперь бита была в руках у каждого. Нанесший удар первым раздробил Биффу коленную чашечку, и еще один страшный вопль прорезал ночь. Дальше удары посыпались один за другим.
Человек в маске козла опять стоял чуть поодаль, воздев руки к небу, и наблюдал за происходящим. Он уже дважды обрекал на смерть членов братства, и оба раза его решение было выполнено быстро и безжалостно.
Верховный жрец наслаждался этим зрелищем. Он в упоении смотрел, как его паства переступает черту, которая отделяет человека, созданного по образу и подобию Творца, от того, кто стал плотью сатаны.
Крики Биффа были душераздирающими. Да, пусть их души разорвутся, а душа предателя, того, кто посмел поставить под удар их братство, сама замолчит под ударами.
Смерть его должна была стать мучительной. С каждым тошнотворным хрустом костей верховный жрец чувствовал, как его собственные кости становятся крепче. Это было ни с чем не сравнимое ощущение.
Смерть Стоуки послужит предупреждением другим, покажет, как страшна ярость. Его ярость. Здесь правит бал сатана, а он дирижирует оркестром, играющим на этом балу. И сейчас он возьмет в руки дирижерскую палочку.
Когда крики стали затихать, верховный жрец взял биту и подошел к Биффу. Он увидел, что за пеленой страшной боли в глазах Стоуки все еще был страх. Даже лучше, чем страх. В них оставалась надежда.
– Пожалуйста… Прошу тебя, – прохрипел Бифф. Он был весь в крови и попытался поднять руку, но пальцы оказались переломаны, и ни одного движения Стоуки сделать не удалось. – Пожалуйста, не убивайте меня…
Верховный жрец смотрел на того, которого столько лет называл братом. Агония подходила к концу, но Бифф должен был еще раз услышать то, что много раз говорил сам:
– Он судья. Он господин. Все, что мы делаем, мы делаем во имя его.
Бесстрастный взгляд из-под маски скользнул по лицу Биффа. Стоуки доживал последние мгновения, и на пороге смерти услышал:
– Сейчас ты умрешь, но и дальше будешь обречен на муки, вечные муки, вечную пытку. Ты недостоин того, чтобы спуститься в преисподнюю. Твоя душа останется в пустоте.
Сознание Биффа уплывало и возвращалось, уплывало и возвращалось. Он уже не мог даже хрипеть. Стоуки понимал, что переступает порог смерти, и в его цепенеющем мозгу молитвы смешивались с заклинаниями, обращение к Христу – с просьбами о прощении к Люциферу.
Он вздохнул, и в перебитой грудной клетке что-то в последний раз хрустнуло.
– Уви-дим-ся в а-ду, – удалось ему прохрипеть.
– И не надейся. Мы больше нигде не увидимся.
Огонь между тем подбирался к измученной плоти Биффа, а его кровь стекала на землю и смешивалась с грязью.
8
Что, если подойти сзади и сдернуть с нее эту хламиду? Прямо здесь, прямо сейчас – среди белого дня. Она обернется, увидит его, и зрачки расширятся от страха. Он завалит ее… Куда только тут можно завалить? Ну, куда-нибудь… Она станет отбиваться… А потом… Потом…
Скверно, конечно, что около рыжей все время крутится шериф Рафферти…
Эрни решил пока оставить свои думы и направился к мастерской.
Поглощенная работой, Клер не замечала присутствия своей будущей модели до тех пор, пока Баттс не подошел к ней почти вплотную. Только после этого она наконец увидела, что не одна, и улыбнулась.
– Привет!
Клер выпрямилась, и ее маленькая грудь натянула трикотаж футболки. Эрни представил себе, как сжимает ее, и руки у него стали влажными.
– Ты говорила, что я могу как-нибудь зайти после школы.
– Да, говорила, – она улыбнулась еще шире. – Я рада, что ты решил мне помочь. – В уме Клер уже переключалась с того плана, который наметила себе сегодня, на другой. – Слушай, у меня теперь есть удобные стулья. На кухне. Я их купила вместе с диваном, который ты тащил в дом, помнишь? Можешь принести один сюда? И захвати пепси, если хочешь.
– Ладно.
Когда Эрни вернулся в мастерскую, она уже расчистила место для новой работы.
– Ставь сюда и садись. – Клер слегка приглушила музыку, которая действительно была очень громкой. – Ты, может быть, захочешь время от времени передохнуть. Не стесняйся, говори мне сразу, когда устанешь. Поставь локоть на стол и сожми кулак, пожалуйста. Я собираюсь сделать несколько эскизов. – Она улыбнулась. – Ну, как дела в школе?
– Нормально.
– Занятия ведь скоро заканчиваются?
– Да.
«Немногословный мальчик…»
Она набрасывала эскиз в альбоме и думала, как бы сделать так, чтобы Эрни стал чувствовать себя более непринужденно.
– Ты увлекаешься каким-нибудь видом спорта?
– Нет.
– А девушка у тебя есть?
– Нет.
Взгляд Эрни скользнул вверх по ее ногам, но Клер этого не заметила.
– Вот как… Ну, еще успеешь. А чем занимаются твои родители?
Он по привычке скривился.
– Заправляют пиццерией.
– Ты не шутишь? – она даже перестала рисовать. – Я уже пробовала здешнюю пиццу. Потрясающе! Должна тебе сказать, что мне труднее всего было представить свою жизнь здесь без нью-йоркской пиццы, но оказалась, что тут она не хуже, чем в настоящей итальянской пиццерии.
Он пожал плечами, удивленный этой похвалой, столь искренней и дружелюбной.
– Да разве это так важно?
– Еще бы! Тебе легко говорить, когда ты можешь есть ее, когда хочешь и сколько хочешь! Разожми кулак и вытяни пальцы. – Она почему-то нахмурилась и стала снова рисовать. – А где вы жили раньше, до того, как переехали в Эммитсборо?
– В Нью-Джерси.
– Да? А почему решили уехать оттуда?
Взгляд парня стал жестким.
– Не знаю. Меня спросить забыли.
Клер сочувственно улыбнулась.
– Здесь не так уж плохо.
– Здесь нет никакой жизни. Люди сидят и смотрят, как растет трава. Ненавижу.
«Он сказал три предложения сразу. Должно быть, разволновался».
– Да… Сложно поверить, что когда-нибудь наступит время, и нам на самом деле понравится смотреть на то, как растет трава.
– Да тебе-то что? – буркнул Эрни. – Ты в любой момент можешь вернуться в Нью-Йорк.
– Это правда. А для себя ты уже все решил. Лос-Анджелес, да?
– Да. Здесь мне чертовски надоело, – он не отрывал глаз от ног молодой женщины – смотрел туда, где шорты высоко открывали бедра. – Ты там была?
– Да, пару раз. По правде говоря, это не мой город. Мне там было некомфортно. Сожми кулак еще раз. – Она перевернула страницу в альбоме и покачала головой: – Знаешь, мне кажется, твою руку надо нарисовать вместе с плечом… Как ствол дерева с корнями. Ты не мог бы снять футболку? Сегодня ведь не холодно.
Внутри у Эрни все затрепетало. Глаза его блеснули, как у кота, который сейчас схватит воробья. Конечно, он снимет футболку.
Она его хочет. Это ясно.
Клер видела перед собой хорошо сложенного юношу, который, безусловно, станет красивым мужчиной. Но уж очень он сердит на весь белый свет…
– Сделай вот так! – она отложила карандаш в сторону. – Я знаю, что это неудобно, и долго так держать тебя не буду.
С этими словами Клер взяла его руку пониже локтя, подняла и согнула. Затем она положила свои пальцы на пальцы Эрни и сжала их в кулак.
– Держи под этим углом… Хорошо… Теперь слегка напряги. Потрясающе! Ты отличная модель! А это у тебя что? Талисман? – она показала глазами на его медальон – серебряный, геометрической формы.
«Похоже на пентаграмму», – подумала Клер и перевела взгляд на лицо парня.
– Что-то вроде этого, – он прикрыл медальон свободной рукой.
Клер испугалась, что смутила его, снова взяла альбом и стала рисовать. Она работала час, делая перерывы, чтобы Эрни мог отдохнуть. Раз или два Клер ловила на себе его изучающий взгляд, какой-то очень взрослый, но оставила это без внимания. Надо полагать, он слегка увлекся ею, что было, с одной стороны, странно, а с другой – польстило ее самолюбию.
– Отлично, Эрни! Правда. Я хочу начать работать с глиной, как только у тебя найдется еще пара свободных часов.
– О’кей.
– Я помню, что обещала оплатить твое время. Сейчас принесу деньги.
Клер вышла из мастерской. Оставшись один, он стал рассматривать, чем она тут занимается. Заметил скульптуру в углу, нагнулся, чтобы рассмотреть получше, и тут же резко разогнулся. Это была та самая фигура получеловека-полузверя из металла, которую Клер навеяли ее кошмары. И снова пальцы Эрни прикрыли перевернутую пентаграмму.
«Это знак», – подумал он, и у парня перехватило дыхание. Эрни протянул руку и благоговейно коснулся скульптуры. Его пальцы при этом слегка дрожали. Эта женщина дает ему знак. Ритуалы, которые он исполнил, и жертвы, которые принес, приняты благосклонно. Князь тьмы благословляет его. Теперь нужно дождаться последнего знака, когда ему укажут время и место, и взять ту, что ему предназначена.
– Что ты об этом думаешь?
Клер вернулась и теперь стояла за его спиной. Прежде чем повернуться к ней, Эрни натянул футболку. Она смотрела, как он только что, на свою работу. Баттс жадно вдохнул легкий запах пота, который исходил от молодой женщины.
– В этом есть что-то такое… Не знаю, как сказать… Наверное, мощь…
Она удивилась, услышав такой отзыв от семнадцатилетнего юноши, и посмотрела на него очень внимательно.
– Как ты смог это понять, Эрни?
– Не знаю. А почему ты сделала такую фигуру?
– Тоже не знаю… Просто так получилось.
– Хорошо получилось.
– Да, кажется, так, – Клер вытащила из кармана несколько купюр и протянула Эрни. – Я тебе очень благодарна за то, что ты нашел время, чтобы мне позировать.
– Мне это понравилось. И ты мне нравишься.
– Вот как? Ну что же, ты мне тоже нравишься. – В это время в доме послышался звонок, и Клер поспешила попрощаться: – У меня звонит телефон. Еще раз спасибо, Эрни. До скорого!
– До скорого, – он вытер влажные ладони о джинсы. – Мы увидимся очень скоро.
Клер взяла телефонную трубку и одновременно открыла холодильник.
– Алло.
Она доставала сосиски, горчицу, маринованные огурцы и пепси и слушала чье-то прерывистое дыхание. Клер растерялась всего на одну минуту, а потом усмехнулась и начала дышать в ответ, два раза воскликнув: «Да!» и «О, да!». Все это не помешало ей поставить сосиски в микроволновую печь, включить таймер и открыть бутылку пепси.
– Ради всего святого, не останавливайся! – воскликнула она, пытаясь не рассмеяться.
– Конечно, дорогая, – в трубке наконец послышался мужской голос. – Тебе ведь понравилось?
– Чудесно. Невероятно. Превосходно. – Клер сделала большой глоток пепси. – Ты просто великолепен, Жан-Поль. – Она достала сосиски, положила на тарелку и стала мазать горчицей. – Но если Анжи когда-нибудь узнает…
– Уже все знаю, – услышала Клер голос подруги, и обе рассмеялись. – У меня в руках вторая трубка.
Молодая женщина положила рядом с сосисками пару огурчиков, украсила все это укропом и полюбовалась на свой обед.
– Ну вот, теперь у нас нет от тебя секретов. И что ты на это скажешь?
– Да что тут можно сказать? – делано удивилась Анжи. – Классика жанра: муж, жена и подруга жены… А вообще-то мы хотели узнать, как ты там.
– Я там хорошо, – Клер взяла первую сосиску и вонзила в нее зубы. – Правда, хорошо, – теперь она говорила с набитым ртом. – Знаешь, у меня появилась новая модель. Я только что закончила несколько рисунков. У мальчика отличные руки.
– У мальчика? Отличные руки?
Клер рассмешила интонация подруги, и она чуть не подавилась.
– Да нет же! Это вовсе те то, о чем ты подумала, дурочка. Это правда мальчик. Лет шестнадцати или семнадцати… А еще я сделала несколько набросков со своей школьной подруги, она сейчас официантка. У Элис очень выверенные и экономные движения. Такие выразительные руки… Но, честно говоря, на уме у меня совсем другая пара рук. – Она вспомнила о Кэме и улыбнулась. – Я буду их лепить. Может быть, и лицо тоже. А может быть, и все тело…
– Похоже, ты действительно очень занята, ma chérie[18].
– Так и есть. Анжи, тебе должно это понравиться: я работаю каждый день. По-настоящему работаю, – пояснила Клер и принялась за вторую сосиску. – Одну вещь уже закончила.
– И?.. – осторожно спросила Анжи.
– Ничего говорить не буду. Сами все увидите.
Жан-Поль слушал этот диалог, зажав трубку между ухом и плечом, и решил сказать свое слово:
– Как жизнь в захолустьи?
– В захолустье, – поправила его Клер. – Захолустье, оно и есть захолустье, и это отлично. Почему бы вам не приехать сюда и не посмотреть самим?
– Как насчет этого предложения, Анжи? – теперь Жан-Поль обратился к жене. – Хочешь провести несколько деньков в деревне? Мы сможем заниматься любовью на сене. Втроем.
– Почему не вчетвером? Впрочем, я подумаю.
– Для того чтобы говорить друг с другом, вам не нужно держать в руках по телефонной трубке, – Клер рассмеялась. – Нет, действительно, приезжайте. Правда, сена здесь нет.
– Je suis desolé[19], – удрученно сказал Жан-Поль. – Что скажешь, дорогая?
– Да что она скажет? – первой ответила Клер. – Вы обретете здесь покой и умиротворение. – Она вспомнила разговор с Эрни и усмехнулась: – Мы все вместе сможем сидеть на веранде, пить пиво и смотреть, как растет трава.
– Звучит возбуждающе, – усмехнулась в ответ Анжи.
– Мы постараемся выкроить несколько дней и приехать. – Жан-Поль, судя по всему, решился: – Я хочу побывать в захолусть-и.
– Отлично! – Клер подняла стакан и чокнулась с призрачным собеседником. – Вам понравится. Правда. Это классическое американское захолусть-е. В Эммитсборо никогда ничего не случается.
Тучи совсем скрыли луну. Звезд тоже не было видно. Мелкий дождь размывал грязь на земле в круге. В яме сегодня не было огня – только холодный пепел. Свечи заменили фонари.
Погода не благоприятствовала, но решение принято, и ждать они не собирались. Сегодня на поляне было только пять человек в черных плащах. Старая гвардия. Самые лучшие. Эту встречу и ритуал, который должен был последовать, избранные держали в тайне от всех.
– Боже, какая же мерзкая ночь! – сказал подошедший к ним Бифф Стоуки, прикрывая огромной ладонью сигарету от дождя.
Он был членом этого братства уже двадцать лет и полагал, что сие дает ему определенные права.
Сегодня не было ни пения, ни звуков колокола, ни женщин – жриц продажной любви или тех, кому суждено было стать жертвой. Вместо живого алтаря этой ночью на поляне была пустая доска, и, судя по всему, собрались они здесь не для оргии. Все служители сатаны выглядели настороженными и на замечание Билла никто не ответил.
– В чем же дело? – удивился он. – Где все остальные? Что вообще происходит?
– Сейчас все узнаешь.
Верховный жрец вышел на середину круга. Глаза из прорезей маски глядели так мрачно, что его сподвижники содрогнулись. Он поднял ладонь и сказал:
– Мы были первыми. Нас немного. В наших руках сила. Наш господин даровал нам великое счастье: право привести к нему других, показать им его славу.
Он стоял, как статуя – жуткий прообраз скульптуры Клер Кимболл. Спина прямая, голова откинута назад, рука поднята вверх. Взгляд под маской горел осознанием власти, которую он имеет надо всеми – даже над своими братьями.
Они пришли по первому его слову. Так же они будут действовать.
– Князь тьмы недоволен. Один из его детей, один из его избранников предал нашего господина. Закон наш попран, и мы должны восстановить его силу. Предателя ждет смерть.
Когда верховный жрец опустил руки, один из стоявших поодаль достал из-под черного плаща бейсбольную биту. Бифф Стоуки открыл в удивлении рот, но тут бита обрушилась на его затылок.
Когда Бифф пришел в себя, он понял, что раздет и привязан к доске, символизировавшей алтарь. Его тело оказалось мокрым от дождя, и Стоуки почувствовал холод. Но это было ничто по сравнению с леденящим страхом, сковавшим его сердце.
Они стояли рядом с ним – один у ног, другой в изголовье и по брату с каждой стороны, а верховный жрец чуть в стороне. Пять человек, которых он знал всю свою жизнь. Их глаза были чужими. Стоуки уже знал – это глаза его смерти.
В яме разожгли огонь, но сырые дрова пока не разгорелись.
– Нет! – Бифф извивался, напрягая все мускулы, и корчился на гладко оструганной доске. – Нет, господи! Помилуй меня, Иисусе! – Стоуки в ужасе взывал к тому, чье имя осквернял двадцать лет. – Вы не можете это сделать, братья! Не можете! Я ведь давал клятву вместе с вами!
– Ты ее нарушил, – верховный жрец подошел ближе. – Ты попрал наш закон и перестал быть одним из нас.
– Нет! Я никогда не нарушал закон! – Бифф дернулся особенно сильно, и в его запястья впились веревки.
– Мы не показываем свои клыки в гневе тем, кто не должен их видеть. Это закон.
– Это закон, – хором подхватили остальные.
– Я был пьян! – уже рыдал Бифф, поворачиваясь то к одному, то к другому. Там, под капюшонами, были скрыты лица тех, кого он хорошо знал. Глаза Стоуки пытались поймать хоть чей-нибудь взгляд. – Черт возьми! Я был пьян!
– Ты попрал закон, – повторил верховный жрец. По его голосу обреченный понял, что пощады не будет. – Мы поняли, что ты не можешь его хранить. Ты оказался слабым, а слабых наказывают сильные.
Заглушая рыдания и проклятья Биффа, человек в маске козла начал то, что у них считалось молитвой:
– О, господин темного пламени, дай нам силу.
– Силу для твоей славы, – подхватили четверо остальных.
– О, властелин столетий, дай нам мощь.
– Мощь твоего закона.
– In nomine Dei nostri Santanas Luciferi excelsi[20]!
– Аве, сатана.
Верховному жрецу подали серебряную чашу, и он поднял ее над головой.
– Это вино печали. Я пью его в память о нашем потерянном брате.
Он припал к чаше и пил долго. Потом верховный жрец воззвал к своей пастве:
– Вы видели, что я пил, но напиться не смог. Жажда осталась со мной. Жажда крови. Ибо мы судили его и приняли решение. Прощения нет.
– Будьте вы прокляты! – страшно закричал Бифф, но ответом ему было только эхо. – Будьте вы прокляты! Боже, не допусти этого!
– Твоя судьба решена. Смирись. В сердце владыки ада нет жалости. Его именем я приказываю темным силам даровать мне их страшную мощь. Всеми богами преисподней я заклинаю: «Да произойдет то, чего я желаю».
И все остальные подхватили:
– Услышь имена.
– Абаддон!
– Фенриц, сын Локи!
– Хаборим!
– Мы твои дети.
Бифф Стоуки в ужасе стонал, проклинал их всех, умолял, угрожал. Сердце обреченного готово было разорваться, но жрец продолжал:
– Мы приняли решение. Оно суть мщение. Да свершится адская справедливость. Я призываю господина тьмы поразить мрачным восторгом нашего оступившегося брата. Он предал, и пусть его предсмертные крики послужат предупреждением тем, кто посмеет нарушить закон. – Верховный жрец сделал паузу и улыбнулся под маской Мендеса. – Начинайте.
Теперь бита была в руках у каждого. Нанесший удар первым раздробил Биффу коленную чашечку, и еще один страшный вопль прорезал ночь. Дальше удары посыпались один за другим.
Человек в маске козла опять стоял чуть поодаль, воздев руки к небу, и наблюдал за происходящим. Он уже дважды обрекал на смерть членов братства, и оба раза его решение было выполнено быстро и безжалостно.
Верховный жрец наслаждался этим зрелищем. Он в упоении смотрел, как его паства переступает черту, которая отделяет человека, созданного по образу и подобию Творца, от того, кто стал плотью сатаны.
Крики Биффа были душераздирающими. Да, пусть их души разорвутся, а душа предателя, того, кто посмел поставить под удар их братство, сама замолчит под ударами.
Смерть его должна была стать мучительной. С каждым тошнотворным хрустом костей верховный жрец чувствовал, как его собственные кости становятся крепче. Это было ни с чем не сравнимое ощущение.
Смерть Стоуки послужит предупреждением другим, покажет, как страшна ярость. Его ярость. Здесь правит бал сатана, а он дирижирует оркестром, играющим на этом балу. И сейчас он возьмет в руки дирижерскую палочку.
Когда крики стали затихать, верховный жрец взял биту и подошел к Биффу. Он увидел, что за пеленой страшной боли в глазах Стоуки все еще был страх. Даже лучше, чем страх. В них оставалась надежда.
– Пожалуйста… Прошу тебя, – прохрипел Бифф. Он был весь в крови и попытался поднять руку, но пальцы оказались переломаны, и ни одного движения Стоуки сделать не удалось. – Пожалуйста, не убивайте меня…
Верховный жрец смотрел на того, которого столько лет называл братом. Агония подходила к концу, но Бифф должен был еще раз услышать то, что много раз говорил сам:
– Он судья. Он господин. Все, что мы делаем, мы делаем во имя его.
Бесстрастный взгляд из-под маски скользнул по лицу Биффа. Стоуки доживал последние мгновения, и на пороге смерти услышал:
– Сейчас ты умрешь, но и дальше будешь обречен на муки, вечные муки, вечную пытку. Ты недостоин того, чтобы спуститься в преисподнюю. Твоя душа останется в пустоте.
Сознание Биффа уплывало и возвращалось, уплывало и возвращалось. Он уже не мог даже хрипеть. Стоуки понимал, что переступает порог смерти, и в его цепенеющем мозгу молитвы смешивались с заклинаниями, обращение к Христу – с просьбами о прощении к Люциферу.
Он вздохнул, и в перебитой грудной клетке что-то в последний раз хрустнуло.
– Уви-дим-ся в а-ду, – удалось ему прохрипеть.
– И не надейся. Мы больше нигде не увидимся.
Огонь между тем подбирался к измученной плоти Биффа, а его кровь стекала на землю и смешивалась с грязью.
8
Кэм стоял у ограды на краю поля Мэттью Доппера.
Сам Доппер, сидевший в кабине трактора, решил наконец выключить мотор. Сейчас вся техника у него на ферме была отлично отлажена благодаря старшему сыну, который предпочитал работать с механизмами, а не гнуться на пашне. Доппер-старший не мог похвастаться такими талантами, о чем напоминала его левая рука. На двух пальцах не хватало первых фаланг – они достались комбайну. Эта старая травма никак не отражалось на его сельскохозяйственных занятиях, как и на игре в боулинг по средам, но стала причиной того, что Мэттью на всю жизнь затаил отвращение к механике.
Его клетчатая рубашка уже насквозь пропиталась потом, хотя до полудня было еще далеко. Доппер умел работать.
Он родился на ферме и стал ее хозяином, когда отец переселился в лучший из миров. Его брат Дон еще до этого события не вышел из того самого леса, что назван именем их семьи, и Мэтт унаследовал все. Он жил здесь, работал здесь и собирался умереть здесь. А до этого он не потерпит ничьих нравоучений. И уж точно не будет слушать Кэмерона Рафферти, решившего объяснять ему, как нужно себя вести и что делать.
– Мэтт, это третья жалоба за месяц.
Доппер сплюнул:
– Приперлись тут вшивые равнинники, понаставили свои домишки на земле Хобейкера, а теперь пытаются спихнуть меня. С места не двинусь. Эта земля моя.
Кэм пнул ограду, потом поставил ногу на ее нижнюю перекладину и взмолился, чтобы Всевышний послал ему терпения.
– Никто ниоткуда не пытается тебя спихнуть, Мэтт. Просто не выпускай собак за ограду или посади на цепь.
– Собаки на ферме сто лет, – Доппер снова сплюнул, выражая так свое презрение и к вшивым равнинникам, и к тому, кто явился от их имени. – Они никогда не сидели и не будут сидеть на цепи.
– Все меняется.
Рафферти поглядел за поле, за которым виднелись маленькие коробочки-домики. Когда-то здесь были только поля, луга и лес. Если прийти в чащу на рассвете или на закате, там можно было увидеть пасущихся оленей. А теперь люди запускают спутники в космос, и, чтобы посмотреть на оленей, нужно идти не в лес – ехать в большой город, в зоопарк.
«Неужели этому старому дураку не ясно, что я ему симпатизирую?» – думал Кэм.
Впрочем, симпатии побоку. Мэтт делает свою работу, а ему надо делать свою.
– Твои собаки не сидят только на ферме, Мэтт. Вот в чем проблема.
Доппер ухмыльнулся:
– Да, они всегда любили наложить кучу на земле Хобейкера.
Кэм не смог с собой совладать и улыбнулся в ответ. Ну кто же в Эммитсборо не знает, что три поколения Допперов и Хобейкеров вели междоусобную войну!
Сам Доппер, сидевший в кабине трактора, решил наконец выключить мотор. Сейчас вся техника у него на ферме была отлично отлажена благодаря старшему сыну, который предпочитал работать с механизмами, а не гнуться на пашне. Доппер-старший не мог похвастаться такими талантами, о чем напоминала его левая рука. На двух пальцах не хватало первых фаланг – они достались комбайну. Эта старая травма никак не отражалось на его сельскохозяйственных занятиях, как и на игре в боулинг по средам, но стала причиной того, что Мэттью на всю жизнь затаил отвращение к механике.
Его клетчатая рубашка уже насквозь пропиталась потом, хотя до полудня было еще далеко. Доппер умел работать.
Он родился на ферме и стал ее хозяином, когда отец переселился в лучший из миров. Его брат Дон еще до этого события не вышел из того самого леса, что назван именем их семьи, и Мэтт унаследовал все. Он жил здесь, работал здесь и собирался умереть здесь. А до этого он не потерпит ничьих нравоучений. И уж точно не будет слушать Кэмерона Рафферти, решившего объяснять ему, как нужно себя вести и что делать.
– Мэтт, это третья жалоба за месяц.
Доппер сплюнул:
– Приперлись тут вшивые равнинники, понаставили свои домишки на земле Хобейкера, а теперь пытаются спихнуть меня. С места не двинусь. Эта земля моя.
Кэм пнул ограду, потом поставил ногу на ее нижнюю перекладину и взмолился, чтобы Всевышний послал ему терпения.
– Никто ниоткуда не пытается тебя спихнуть, Мэтт. Просто не выпускай собак за ограду или посади на цепь.
– Собаки на ферме сто лет, – Доппер снова сплюнул, выражая так свое презрение и к вшивым равнинникам, и к тому, кто явился от их имени. – Они никогда не сидели и не будут сидеть на цепи.
– Все меняется.
Рафферти поглядел за поле, за которым виднелись маленькие коробочки-домики. Когда-то здесь были только поля, луга и лес. Если прийти в чащу на рассвете или на закате, там можно было увидеть пасущихся оленей. А теперь люди запускают спутники в космос, и, чтобы посмотреть на оленей, нужно идти не в лес – ехать в большой город, в зоопарк.
«Неужели этому старому дураку не ясно, что я ему симпатизирую?» – думал Кэм.
Впрочем, симпатии побоку. Мэтт делает свою работу, а ему надо делать свою.
– Твои собаки не сидят только на ферме, Мэтт. Вот в чем проблема.
Доппер ухмыльнулся:
– Да, они всегда любили наложить кучу на земле Хобейкера.
Кэм не смог с собой совладать и улыбнулся в ответ. Ну кто же в Эммитсборо не знает, что три поколения Допперов и Хобейкеров вели междоусобную войну!
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента