Страница:
Абби смотрела в потолок широко открытыми, невидящими глазами. Лицо ее изуродовали синяки. Из уголка рта стекала струйка крови.
Жозефина Мане склонилась над истерзанной женщиной, пощупала пульс на горле.
– Мертва.
Она подошла к соседней двери, ведущей в комнату няни, заглянула туда. Комната была пуста. Жозефина заперла дверь.
Несколько секунд она стояла, прислонившись к двери, взявшись рукой за грудь и пытаясь решить, как действовать дальше. Что будет с ее сыном, что их теперь ждет. Суд, скандал, честь и доброе имя семьи опозорено навсегда…
– Я не хотел… – У Жюльена дрожали руки, его мутило. Выпитое виски снова ударило ему в голову, он чувствовал, что почти теряет сознание.
Абигайль смотрела на него широко распахнутыми глазами. Синяки на лице и на шее – несомненное доказательство его вины.
– Она меня соблазняла, набросилась на меня как кошка…
Жозефина пересекла комнату, каблучки ее домашних туфель процокали по деревянному полу. Приблизившись к сыну, она отвесила ему звонкую пощечину.
– Молчи! Я не отдам этой твари и второго своего сына. Отнеси ее вниз, к ней в спальню. Пройди через галерею и там подожди меня.
– Она сама виновата…
– Хватит скулить! Она сама виновата, и за это наказана. Ты слышишь меня, Жюльен? Отнеси ее вниз и поторапливайся!
– Но я… – Голос его дрожал, он был близок к истерике. – Меня же повесят! Мне надо бежать!
– Возьми себя в руки! – Жозефина прижала голову сына к груди, погладила по волосам, успокаивая убийцу над трупом его жертвы. – Тебя не повесят, сынок. А теперь делай, как я сказала, отнеси ее в спальню и жди меня. Все будет хорошо.
– Я не хочу ее трогать…
– Жюльен! – Теперь ее голос звучал непреклонно. – Делай, как я говорю! Быстро!
Жозефина отвернулась от сына и направилась к колыбели, где заходилась в плаче малышка. Отчаянный плач ребенка стих, сменившись обессиленным хныканьем. На миг… Жозефина уже занесла руку, чтобы накрыть ладонью нос и рот девчонки. Одно движение руки и… Это так же просто, как утопить котенка.
И все же… Жозефина помедлила. В этом ребенке – кровь ее сына, а значит, и ее. Да, эта девчонка ей ненавистна – и все же пусть живет.
– Спи, – приказала она. – Завтра решим, что с тобой делать.
Жюльен ушел, унеся с собой изнасилованную и убитую им женщину, а Жозефина принялась наводить порядок в детской. Поставила на стол свечу. Соскребла с пола следы воска, вернула на место кочергу, изорванным пеньюаром Абигайль стерла с нее и с пола следы крови. Все это она проделала быстро, запретив себе думать о том, что произошло в этой комнате всего несколько минут назад. Сейчас она думала лишь о том, как спасти сына.
Удостоверившись, что ничто в комнате не напоминает о случившемся, она вышла, оставив свою затихшую внучку в колыбели.
Наутро она уволит няньку, покинувшую свой пост. Подруга Абигайль уйдет из этого дома прежде, чем вернется Люсьен и обнаружит, что его жена исчезла.
Девка сама во всем виновата, думала Жозефина. Не зря говорится: всяк сверчок знай свой шесток. Существует же определенный порядок: одним положено властвовать, другим служить, так устроен мир. Когда человек из низов общества пытается пролезть наверх, добра не жди. Не приворожила бы она Люсьена (а какая-то ворожба тут замешана, это уж точно!) – осталась бы жива.
Каким скандалом обернулась эта история для семьи Мане! Что за пересуды начались среди соседей, когда старший сын и наследник сбежал из дома и обвенчался тайком с какой-то босоногой нищенкой, выросшей в лачуге на Болоте!
А потом молодые вернулись домой – и стало еще хуже. Пришлось притворяться, что мать смирилась с выбором сына. А как иначе? Что бы ни случилось, главное – держать лицо.
И разве не сделала она все для того, чтобы эта девчонка выглядела, как подобает члену семейства Мане? Изящные сумочки из Парижа, серьги… А что толку? Стоило ей открыть рот – и все понимали, кто она такая и откуда родом. Горничная… Боже правый!
Жозефина вошла в спальню и закрыла дверь. На кровати, на голубом покрывале лежала убитая жена Люсьена.
Что ж, сказала себе Жозефина. Что случилось, то случилось. Теперь Абигайль Роуз – помеха, от которой нужно поскорее избавиться.
В кресле, закрыв лицо руками, скорчился Жюльен.
– Кричит… – бормотал он. – Я слышу, как она кричит…
Решительным шагом Жозефина подошла к нему и, взяв за плечи, крепко встряхнула.
– Хочешь, чтобы за тобой пришли? – резко спросила она. – Чтобы тебя повесили, как насильника и убийцу? Хочешь навлечь позор на всю семью?
– Я не виноват! Она сама меня завлекала! А потом набросилась на меня! Смотри, смотри! – Он повернул голову. – Видишь, как она мне в лицо вцепилась?
– Вижу.
На миг – всего на миг – Жозефина дрогнула. Она была женщиной, в груди ее билось живое сердце, и сейчас оно содрогнулось при мысли о преступлении, которого страшатся все женщины.
Как бы там ни было, эта девушка любила Люсьена. И ее изнасиловали и убили у самой колыбели ее дочери.
Это Жюльен, ее другой сын, напал на нее, избил, осквернил ее тело. И задушил.
Пьяный, обезумевший от злобы – убил жену родного брата. Боже правый!
Но тут же она решительно отбросила эти мысли.
Девчонка мертва, ей уже не поможешь, а сын – жив.
– Ты сегодня был у проститутки… И нечего нос воротить! – прикрикнула она. – Я хорошо знаю, что делают мужчины в городе по ночам. Ты был со шлюхой?
– Да, – выдавил наконец Жюльен.
Она кивнула.
– Значит, если кто-нибудь тебя спросит, откуда у тебя царапины на лице, – отвечай, шлюха расцарапала. А в детскую ты сегодня не заходил. – Жозефина присела перед сыном, сжала его лицо в ладонях, чтобы он не мог отвести глаз, и проговорила медленно и властно: – Ты там вообще не был. Что тебе там делать? Поехал в город, чтобы выпить и развлечься, выпил, сходил к проститутке, вернулся домой и лег спать. Понятно?
– Но как мы объясним…
– Ничего объяснять не придется. Повтори, что ты делал сегодня вечером?
– П-поехал в город. – Жюльен облизнул губы. – Напился, отправился в бордель, вернулся домой и лег спать.
– Так. – Она потрепала сына по исцарапанной щеке. – Теперь соберем ее вещи: что-нибудь из одежды, из украшений. Не все. Так, чтобы было понятно, что собиралась она второпях. Уложила вещички и сбежала с тайным любовником. Быть может, с настоящим отцом ребенка, что сейчас спит наверху.
– С каким любовником?
Жозефина испустила тяжелый вздох. Жюльен был ее любимчиком, но насчет его сообразительности она не питала иллюзий.
– Неважно, Жюльен. Ты об этом ничего не знаешь. Так… – Она подошла к гардеробу, достала длинную черную бархатную накидку. – Заверни ее вот в это. Быстро! – приказала она таким голосом, что Жюльен мгновенно вскочил на ноги.
Дрожащими руками, еле сдерживая тошноту, он завернул труп в черную ткань. Мать его тем временем упаковывала вещи Абигайль в чемодан и в шляпную коробку.
В спешке она, не заметив, выронила брошь-часы, покрытую эмалью и увенчанную крохотными золотыми крыльями, – и задела ее ногой. Украшение откатилось в дальний угол.
– Бросим тело в болото. Идти придется быстро. В сарае в саду есть старые кирпичи – они понадобятся, чтобы она не всплыла.
«А рыбы и аллигаторы довершат дело», – мысленно закончила Жозефина.
– Даже если ее найдут – найдут далеко от нашего дома. Ее убил человек, с которым она сбежала. Вот и все. – Она достала из кармана батистовый носовой платок, отерла лицо, пригладила растрепавшиеся волосы. – Именно так и подумают, когда ее найдут. Нам нужно унести ее прочь от нашего дома. Скорее!
При всем своем самообладании сейчас Жозефина чувствовала, что у нее самой мутится ум. Все чувства ее обострились. Луна светила прямо в глаза. Как нагло пялится в окно луна – подглядывает она, что ли? За спиной шумно дышал Жюльен, впереди – непроглядная ночь с ее звуками и таинственными шорохами. Лягушки, насекомые, ночные птицы – все выводили свою нескончаемую мелодию.
Конец столетия, начало нового века. Что ж, эта постыдная страница жизни ее семьи останется в прошлом, и она войдет в новую эпоху как должно, гордой и сильной.
В воздухе висела промозглая сырость. Но, сгибаясь под тяжестью чемодана и мешка с кирпичами, Жозефина не ощущала холода. Тело ее горело, как в огне, мышцы рук и ног ныли от непривычной тяжести. Но она упорно продвигалась вперед, как солдат в строю.
Лишь один раз ощутила она легкое, почти невесомое прикосновение ветерка на своем лице. Как вздох призрака. Дух убитой юной женщины витал над нею, неся с собой вечный укор, вечное проклятие.
Но страх сделал Жозефину еще более решительной.
– Сюда. – Она остановилась, вглядываясь в черную гладь воды. – Положи ее.
Жюльен опустил свою ношу на траву и отвернулся, закрыв лицо руками.
– Я не могу! Не могу! Меня тошнит!
Рухнув на колени, он с рыданиями изверг из себя съеденное и выпитое за день.
«Что за никчемное существо, – с привычным раздражением подумала Жозефина. – Все мужчины таковы: чуть что – теряют голову. Чтобы справиться с бедой, нужен женский ум и женское хладнокровие».
Жозефина развернула накидку, обложила тело кирпичами. Пот лил по ее лицу, но она выполняла эту чудовищную работу хладнокровно и методично – как любую другую. Достала из шляпной коробки веревку и в несколько оборотов обвязала ею завернутое тело. Второй веревкой привязала к трупу коробку и чемодан.
Подняв глаза, увидела Жюльена: сын смотрел на нее, и лицо его было белым как мел.
– Тебе придется мне помочь. Она слишком тяжелая. Одна я ее в воду не сброшу.
– Я был пьян…
– Знаю, ты был пьян. Но сейчас ты уже протрезвел и можешь исправить что натворил. Помоги мне сбросить ее в воду.
На подгибающихся, словно у тряпичной куклы, ногах Жюльен приблизился к матери. Тело ушло в воду почти бесшумно. Легкий всплеск, затем странный звук вроде урчания – болото поглощало свою добычу, – и все стихло. Лишь круги расходились по воде, блестя в призрачном лунном свете.
– Вот она и ушла из нашей жизни, – проговорила Жозефина. – Исчезла, как эти круги на воде, словно и не было. Не забудь хорошенько вычистить сапоги, Жюльен. Чисти сам, не обращайся к слугам.
Она взяла сына под руку и улыбнулась спокойной, словно безумной, улыбкой.
– А теперь идем домой, надо отдохнуть. Завтра у нас будет беспокойный день.
Глава 2
Жозефина Мане склонилась над истерзанной женщиной, пощупала пульс на горле.
– Мертва.
Она подошла к соседней двери, ведущей в комнату няни, заглянула туда. Комната была пуста. Жозефина заперла дверь.
Несколько секунд она стояла, прислонившись к двери, взявшись рукой за грудь и пытаясь решить, как действовать дальше. Что будет с ее сыном, что их теперь ждет. Суд, скандал, честь и доброе имя семьи опозорено навсегда…
– Я не хотел… – У Жюльена дрожали руки, его мутило. Выпитое виски снова ударило ему в голову, он чувствовал, что почти теряет сознание.
Абигайль смотрела на него широко распахнутыми глазами. Синяки на лице и на шее – несомненное доказательство его вины.
– Она меня соблазняла, набросилась на меня как кошка…
Жозефина пересекла комнату, каблучки ее домашних туфель процокали по деревянному полу. Приблизившись к сыну, она отвесила ему звонкую пощечину.
– Молчи! Я не отдам этой твари и второго своего сына. Отнеси ее вниз, к ней в спальню. Пройди через галерею и там подожди меня.
– Она сама виновата…
– Хватит скулить! Она сама виновата, и за это наказана. Ты слышишь меня, Жюльен? Отнеси ее вниз и поторапливайся!
– Но я… – Голос его дрожал, он был близок к истерике. – Меня же повесят! Мне надо бежать!
– Возьми себя в руки! – Жозефина прижала голову сына к груди, погладила по волосам, успокаивая убийцу над трупом его жертвы. – Тебя не повесят, сынок. А теперь делай, как я сказала, отнеси ее в спальню и жди меня. Все будет хорошо.
– Я не хочу ее трогать…
– Жюльен! – Теперь ее голос звучал непреклонно. – Делай, как я говорю! Быстро!
Жозефина отвернулась от сына и направилась к колыбели, где заходилась в плаче малышка. Отчаянный плач ребенка стих, сменившись обессиленным хныканьем. На миг… Жозефина уже занесла руку, чтобы накрыть ладонью нос и рот девчонки. Одно движение руки и… Это так же просто, как утопить котенка.
И все же… Жозефина помедлила. В этом ребенке – кровь ее сына, а значит, и ее. Да, эта девчонка ей ненавистна – и все же пусть живет.
– Спи, – приказала она. – Завтра решим, что с тобой делать.
Жюльен ушел, унеся с собой изнасилованную и убитую им женщину, а Жозефина принялась наводить порядок в детской. Поставила на стол свечу. Соскребла с пола следы воска, вернула на место кочергу, изорванным пеньюаром Абигайль стерла с нее и с пола следы крови. Все это она проделала быстро, запретив себе думать о том, что произошло в этой комнате всего несколько минут назад. Сейчас она думала лишь о том, как спасти сына.
Удостоверившись, что ничто в комнате не напоминает о случившемся, она вышла, оставив свою затихшую внучку в колыбели.
Наутро она уволит няньку, покинувшую свой пост. Подруга Абигайль уйдет из этого дома прежде, чем вернется Люсьен и обнаружит, что его жена исчезла.
Девка сама во всем виновата, думала Жозефина. Не зря говорится: всяк сверчок знай свой шесток. Существует же определенный порядок: одним положено властвовать, другим служить, так устроен мир. Когда человек из низов общества пытается пролезть наверх, добра не жди. Не приворожила бы она Люсьена (а какая-то ворожба тут замешана, это уж точно!) – осталась бы жива.
Каким скандалом обернулась эта история для семьи Мане! Что за пересуды начались среди соседей, когда старший сын и наследник сбежал из дома и обвенчался тайком с какой-то босоногой нищенкой, выросшей в лачуге на Болоте!
А потом молодые вернулись домой – и стало еще хуже. Пришлось притворяться, что мать смирилась с выбором сына. А как иначе? Что бы ни случилось, главное – держать лицо.
И разве не сделала она все для того, чтобы эта девчонка выглядела, как подобает члену семейства Мане? Изящные сумочки из Парижа, серьги… А что толку? Стоило ей открыть рот – и все понимали, кто она такая и откуда родом. Горничная… Боже правый!
Жозефина вошла в спальню и закрыла дверь. На кровати, на голубом покрывале лежала убитая жена Люсьена.
Что ж, сказала себе Жозефина. Что случилось, то случилось. Теперь Абигайль Роуз – помеха, от которой нужно поскорее избавиться.
В кресле, закрыв лицо руками, скорчился Жюльен.
– Кричит… – бормотал он. – Я слышу, как она кричит…
Решительным шагом Жозефина подошла к нему и, взяв за плечи, крепко встряхнула.
– Хочешь, чтобы за тобой пришли? – резко спросила она. – Чтобы тебя повесили, как насильника и убийцу? Хочешь навлечь позор на всю семью?
– Я не виноват! Она сама меня завлекала! А потом набросилась на меня! Смотри, смотри! – Он повернул голову. – Видишь, как она мне в лицо вцепилась?
– Вижу.
На миг – всего на миг – Жозефина дрогнула. Она была женщиной, в груди ее билось живое сердце, и сейчас оно содрогнулось при мысли о преступлении, которого страшатся все женщины.
Как бы там ни было, эта девушка любила Люсьена. И ее изнасиловали и убили у самой колыбели ее дочери.
Это Жюльен, ее другой сын, напал на нее, избил, осквернил ее тело. И задушил.
Пьяный, обезумевший от злобы – убил жену родного брата. Боже правый!
Но тут же она решительно отбросила эти мысли.
Девчонка мертва, ей уже не поможешь, а сын – жив.
– Ты сегодня был у проститутки… И нечего нос воротить! – прикрикнула она. – Я хорошо знаю, что делают мужчины в городе по ночам. Ты был со шлюхой?
– Да, – выдавил наконец Жюльен.
Она кивнула.
– Значит, если кто-нибудь тебя спросит, откуда у тебя царапины на лице, – отвечай, шлюха расцарапала. А в детскую ты сегодня не заходил. – Жозефина присела перед сыном, сжала его лицо в ладонях, чтобы он не мог отвести глаз, и проговорила медленно и властно: – Ты там вообще не был. Что тебе там делать? Поехал в город, чтобы выпить и развлечься, выпил, сходил к проститутке, вернулся домой и лег спать. Понятно?
– Но как мы объясним…
– Ничего объяснять не придется. Повтори, что ты делал сегодня вечером?
– П-поехал в город. – Жюльен облизнул губы. – Напился, отправился в бордель, вернулся домой и лег спать.
– Так. – Она потрепала сына по исцарапанной щеке. – Теперь соберем ее вещи: что-нибудь из одежды, из украшений. Не все. Так, чтобы было понятно, что собиралась она второпях. Уложила вещички и сбежала с тайным любовником. Быть может, с настоящим отцом ребенка, что сейчас спит наверху.
– С каким любовником?
Жозефина испустила тяжелый вздох. Жюльен был ее любимчиком, но насчет его сообразительности она не питала иллюзий.
– Неважно, Жюльен. Ты об этом ничего не знаешь. Так… – Она подошла к гардеробу, достала длинную черную бархатную накидку. – Заверни ее вот в это. Быстро! – приказала она таким голосом, что Жюльен мгновенно вскочил на ноги.
Дрожащими руками, еле сдерживая тошноту, он завернул труп в черную ткань. Мать его тем временем упаковывала вещи Абигайль в чемодан и в шляпную коробку.
В спешке она, не заметив, выронила брошь-часы, покрытую эмалью и увенчанную крохотными золотыми крыльями, – и задела ее ногой. Украшение откатилось в дальний угол.
– Бросим тело в болото. Идти придется быстро. В сарае в саду есть старые кирпичи – они понадобятся, чтобы она не всплыла.
«А рыбы и аллигаторы довершат дело», – мысленно закончила Жозефина.
– Даже если ее найдут – найдут далеко от нашего дома. Ее убил человек, с которым она сбежала. Вот и все. – Она достала из кармана батистовый носовой платок, отерла лицо, пригладила растрепавшиеся волосы. – Именно так и подумают, когда ее найдут. Нам нужно унести ее прочь от нашего дома. Скорее!
При всем своем самообладании сейчас Жозефина чувствовала, что у нее самой мутится ум. Все чувства ее обострились. Луна светила прямо в глаза. Как нагло пялится в окно луна – подглядывает она, что ли? За спиной шумно дышал Жюльен, впереди – непроглядная ночь с ее звуками и таинственными шорохами. Лягушки, насекомые, ночные птицы – все выводили свою нескончаемую мелодию.
Конец столетия, начало нового века. Что ж, эта постыдная страница жизни ее семьи останется в прошлом, и она войдет в новую эпоху как должно, гордой и сильной.
В воздухе висела промозглая сырость. Но, сгибаясь под тяжестью чемодана и мешка с кирпичами, Жозефина не ощущала холода. Тело ее горело, как в огне, мышцы рук и ног ныли от непривычной тяжести. Но она упорно продвигалась вперед, как солдат в строю.
Лишь один раз ощутила она легкое, почти невесомое прикосновение ветерка на своем лице. Как вздох призрака. Дух убитой юной женщины витал над нею, неся с собой вечный укор, вечное проклятие.
Но страх сделал Жозефину еще более решительной.
– Сюда. – Она остановилась, вглядываясь в черную гладь воды. – Положи ее.
Жюльен опустил свою ношу на траву и отвернулся, закрыв лицо руками.
– Я не могу! Не могу! Меня тошнит!
Рухнув на колени, он с рыданиями изверг из себя съеденное и выпитое за день.
«Что за никчемное существо, – с привычным раздражением подумала Жозефина. – Все мужчины таковы: чуть что – теряют голову. Чтобы справиться с бедой, нужен женский ум и женское хладнокровие».
Жозефина развернула накидку, обложила тело кирпичами. Пот лил по ее лицу, но она выполняла эту чудовищную работу хладнокровно и методично – как любую другую. Достала из шляпной коробки веревку и в несколько оборотов обвязала ею завернутое тело. Второй веревкой привязала к трупу коробку и чемодан.
Подняв глаза, увидела Жюльена: сын смотрел на нее, и лицо его было белым как мел.
– Тебе придется мне помочь. Она слишком тяжелая. Одна я ее в воду не сброшу.
– Я был пьян…
– Знаю, ты был пьян. Но сейчас ты уже протрезвел и можешь исправить что натворил. Помоги мне сбросить ее в воду.
На подгибающихся, словно у тряпичной куклы, ногах Жюльен приблизился к матери. Тело ушло в воду почти бесшумно. Легкий всплеск, затем странный звук вроде урчания – болото поглощало свою добычу, – и все стихло. Лишь круги расходились по воде, блестя в призрачном лунном свете.
– Вот она и ушла из нашей жизни, – проговорила Жозефина. – Исчезла, как эти круги на воде, словно и не было. Не забудь хорошенько вычистить сапоги, Жюльен. Чисти сам, не обращайся к слугам.
Она взяла сына под руку и улыбнулась спокойной, словно безумной, улыбкой.
– А теперь идем домой, надо отдохнуть. Завтра у нас будет беспокойный день.
Глава 2
Дом Мане, Луизиана
Январь 2002 года
М-да, мать, как всегда, оказалась права!
Сквозь забрызганное грязью ветровое стекло, сквозь потоки проливного ледяного дождя Деклан Фицджеральд угрюмо смотрел на дом, где ему отныне предстояло жить.
Хорошо, что матери нет рядом и никто не сможет ему сказать: «Я же тебе говорила!»
Впрочем, до таких слов Колин Салливан Фицджеральд не опускалась. Лишь приподнимала бровь – и все становилось ясно без слов.
Хотя в последнюю их встречу, когда Деклан заехал к ней по дороге из Бостона, мать ясно дала понять: по ее мнению, у сына не все в порядке с головой. «Ты еще будешь оплакивать этот день», – изрекла она. Да, буквально так и сказала.
Оплакивать Деклан пока что ничего не собирался, однако, глядя на дебри буйно разросшихся кустов, на покосившиеся галереи, облупившуюся краску, сломанные водосточные желоба старого особняка, всерьез усомнился в собственном здравомыслии.
С чего он взял, что сможет вернуть этим старым развалинам их былое величие? Если уж на то пошло – как такое вообще пришло ему в голову? Он же не строитель. Он адвокат – и не простой адвокат, а Фицджеральд, из тех самых бостонских Фицджеральдов. С клюшкой для гольфа ему обращаться куда привычнее, чем с молотком.
Одно дело – в свободное от работы время перестроить по собственному вкусу свой городской дом, и совсем другое – переселиться в Новый Орлеан и начать здесь новую жизнь в роли строительного подрядчика!
В прошлый раз, когда Деклан увидел этот дом впервые, он, кажется, выглядел получше. Когда же это было? Пять, шесть лет назад? Деклан запустил пальцы в густые русые волосы, вспоминая. Да нет, какое там пять-шесть – одиннадцать лет уже прошло! Ему было двадцать, он приехал в Новый Орлеан в гости к однокурснику, чтобы увидеть знаменитый карнавал Марди-Гра.
Выходит, уже одиннадцать лет Дом Мане занозой сидит у него в мозгу. Говорят, к местам иной раз привязываешься сильнее, чем к людям. Это уж точно: отношения с этим домом для Деклана оказались прочнее всех его любимых романов.
А теперь – к добру или к худу (что-то подсказывает ему, что к худу!) – этот дом принадлежит ему.
Глаза Деклана, серые, как дождь за окном, а сейчас и такие же мрачные, не отрывались от старого особняка. Две изящные арки, за ними – лестницы, ведущие на галерею второго этажа… Да, они-то и очаровали его в тот далекий февраль. Лестницы, галерея – и еще высокие стрельчатые окна, и причудливый балкончик на крыше, и изящные белые колонны, и причудливый орнамент балюстрады. Казалось, дух итальянского Возрождения витал над этим домом – таким роскошным, таким буржуазным… таким южным.
В нем словно воплотилось все, чего так не хватало Деклану в Новой Англии.
Дом Мане позвал его, и что-то в глубинах его души откликнулось на зов. Теперь Деклан понимал, что никогда – все эти одиннадцать лет – не забывал о нем. И в ту первую встречу, еще до того, как они с Реми забрались внутрь, он точно знал, что увидит в холле!
Или, быть может, то была иллюзия, порожденная неумеренной выпивкой?
Можно ли доверять ощущениям пьяного юнца? Не больше и не меньше, признал Деклан, чем душевным порывам зрелого и совершенно трезвого мужчины.
Едва Реми упомянул о том, что Дом Мане снова выставлен на продажу, Деклан уже звонил риелтору. Такие скоропалительные решения для него дело неслыханное, по крайней мере за последние лет пять. Он просто знал: этот дом должен принадлежать ему, как будто всю жизнь Деклан ждал возможности назвать его своим.
Цена оказалась вполне приемлемой, если не думать о том, сколько денег придется вложить в эту развалюху, чтобы в ней можно было жить. Впрочем, об этом Деклан и не думал. По крайней мере до сегодняшнего вечера.
Что ж, быть может, он свихнулся, но, так или иначе, теперь этот дом – его собственность. И вместо портфеля на сиденье рядом с ним лежит ящик с самыми необходимыми инструментами. Хоть это радует.
Деклан достал сотовый телефон и, не сводя глаз с дома, набрал рабочий номер Реми Пейна.
Ему ответила секретарша. Деклан представил себе, как Реми сидит за столом, заваленным папками и бумагами, и улыбнулся быстрой озорной улыбкой, смягчившей и преобразившей его суровое лицо с высокими скулами и сжатыми губами.
«Могло быть гораздо хуже, – сказал он себе. – За таким столом мог бы сидеть я».
– Привет-привет, Дек! – Неторопливый южный говорок Реми вплыл в салон «Мерседеса», словно туман над медленной рекой. – Ну, где ты, дружище?
– Сижу в машине и любуюсь на это чудище, которое имел глупость купить. Какого черта ты меня не отговорил или не вызвал санитаров?
– Ты уже здесь? Вот сукин сын! Я-то тебя ждал только завтра!
– А я решил не задерживаться. – Деклан почесал свежую щетину на подбородке. – Ехал большую часть прошлой ночи и сегодня двинулся в путь с самого утра. Скажи, Реми, о чем я только думал?
– А черт тебя знает! Вот что я скажу: дай мне пару часов, чтобы управиться с делами, и я к тебе приеду. Привезу чего-нибудь горячительного, и мы с тобой обмоем покупку.
– Отлично! Хорошая мысль.
– Ты уже вошел в дом?
– Нет. Смотрю снаружи, думаю, стоит ли вообще входить.
– Господи, Дек, заходи внутрь – ты же насквозь промокнешь!
– Ладно. Увидимся через пару часов.
– Я и закуску привезу. Ради бога, не пытайся сам что-нибудь приготовить. Не хватало еще сжечь дом, не успев в нем и ночи переночевать!
– Пошел ты!
В трубке раздался довольный басовитый хохот. Деклан выключил телефон.
Снова заведя мотор, он подъехал к дому, остановил машину у одной из лестниц, ведущих на галерею, точнее, у того, что от нее осталось. Достал из отделения для перчаток полученные по почте ключи.
Деклан вышел из машины – и с небес на него обрушился холодный душ. Пожалуй, вещи можно будет перенести и попозже. С этой мыслью он бегом бросился на крыльцо, несколько гнилых ступенек угрожающе прогнулись под его весом, и, оказавшись под крышей, отряхнулся, как мокрый пес.
С разных сторон от крыльца все еще росли незабудки. Эти колонны по углам крыльца когда-то оплетал вьюнок. Или не вьюнок… какое-то вьющееся растение, с такими красивыми синими цветами-чашечками, с листьями сердечком. Казалось, стоит ему сосредоточиться – и он увидит эти цветы…
Должно быть, он видел их где-то в другом месте и запомнил, решил Деклан и повернулся к дверям. Двойные двери с резьбой, застекленными проемами и полукруглым окошком наверху смотрелись величественно, даже угрожающе. Деклан провел пальцами по резному дереву и почувствовал, как по спине пробежал холодок.
– Добро пожаловать домой, Дек! – проговорил он вслух и отпер дверь.
Холл остался именно таким, как ему и запомнилось. Сосновый пол, потемневший от времени потолок. Над головой – гипсовый медальон: двойной венок каких-то фантастических цветов. Должно быть, в былые дни в нем помещалась хрустальная люстра, а сейчас сиротливо свешивалась одинокая электрическая лампочка на длинном проводе. Впрочем, когда Деклан нащупал на стене выключатель, лампочка зажглась. Уже неплохо.
Главной в холле была широкая лестница. Она вела на второй этаж, где на площадке расходилась по сторонам – в правое и левое крыло дома.
На кой черт холостяку, не имеющему желания в ближайшее время обзаводиться семьей, покупать дом с двумя крыльями, Деклан объяснить не мог. Да и не хотел сейчас об этом думать.
Перила были покрыты слоем серой пыли; однако, смахнув пыль рукой, он обнаружил под ней гладкое дерево. Сколько рук касалось этих перил? Сколько ладоней отполировало их? Такие вопросы всегда завораживали Деклана.
Размышляя об этом, он двинулся вверх по лестнице – словно во сне, забыв и о вещах, оставшихся в машине, и о том, что сквозь распахнутую дверь в дом хлещет дождь.
Скорее всего, когда-то лестница была покрыта ковром, ковры, вероятно, украшали и холл. Деклан не сомневался, что были они винно-красными, с причудливым восточным узором. Полы, столешницы, перила – все дерево в холле было тогда отполировано до блеска и, словно драгоценный хрусталь, сияло в свете сотен свечей.
По этой лестнице поднимались и спускались изящные, уверенные в себе дамы в бальных платьях. А мужчины, должно быть, спешили в бильярдную – не столько сыграть партию, сколько невозбранно подымить сигарами и с умным видом потолковать о политике и финансах.
А между ними сновали слуги – вышколенные, молчаливые, незаметные. Разжигали камины, разносили бокалы, выполняли поручения.
Поднявшись на площадку, Деклан отодвинул в сторону стенную панель. За ней, в стене с выцветшими обоями и потускневшей обшивкой пряталась едва заметная дверца. Как Деклан узнал, что она здесь? Гм, он и сам не мог ответить на этот вопрос. Должно быть, услышал от кого-нибудь.
Он заглянул в темный сырой коридор. Похож на кроличью нору из «Алисы в Стране чудес». Вероятно, здесь находятся служебные и хозяйственные помещения дома, скрытые от глаз хозяев и гостей. Хозяевам незачем знать, как живут и работают слуги. Хороший слуга выполняет свои обязанности так, что его не видно и не слышно.
Стоп, а это откуда? Деклан нахмурился. Где он слышал эти слова? От матери? Вряд ли, хоть Колин Фицджеральд порой и проявляла снобизм, высокомерие было ей несвойственно.
Пожав плечами, Деклан прикрыл дверь. Эту часть дома он исследует позже, вооружившись фонариком и, пожалуй, запасом хлебных крошек.
Он двинулся дальше по коридору, заглядывая в дверные проемы. Пустые комнаты, пропахшие сыростью и пылью. За окнами – шум дождя. На некоторых стенах – выцветшие обои, другие ободраны и зияют облупившейся штукатуркой.
Гостиная, кабинет, ванная, а вот и бильярдная – он угадал верно. Даже бильярдный стол красного дерева сохранился.
Деклан обошел его кругом, погладил дерево. Наклонился, чтобы получше разглядеть работу.
Роман с деревом начался у него еще в школе и продолжался дольше, чем любой другой его роман. Тем летом, несмотря на неодобрение родителей, он стал работать в строительной компании. Мать считала, что физический труд не для потомка Фицджеральдов, а Деклан сказал, что скорее умрет, чем проторчит все лето клерком в душной адвокатской конторе. Он хотел работать на свежем воздухе, хотел своими руками создавать нечто реальное.
Это был один из тех редких случаев, когда отец в конце концов встал на его сторону, и они вдвоем переубедили мать.
Деклан уходил на работу на рассвете и возвращался на закате. Кожу его сожгло солнце, руки покрылись царапинами и мозолями. К вечеру он едва волочил ноги, с трудом разгибал спину и при этом был совершенно счастлив.
Тогда-то он и полюбил строительство. Точнее, не столько строительство нового, сколько восстановление старого. Мысль о воскрешении умершего дома, о придании ему прежнего величия и красоты наполняла его радостным волнением, которого не давало ничто на свете.
«Да у тебя, парень, дар божий к этому делу! – говорил ему подрядчик, крепкий упрямый ирландец. – Зоркие глаза, уверенные руки и мозги в придачу!»
То лето Деклан запомнил на всю жизнь, никогда еще он не был так счастлив.
Но, может быть, это счастье ему суждено узнать снова здесь, в Доме Мане. Может быть, он годится на что-то большее, чем изо дня в день делать то, чего от него ждут?
И он продолжал исследовать дом в каком-то радостном предвкушении чуда.
У дверей в бальную залу остановился, расплывшись в широкой улыбке:
– Ух ты! Вот это да!
Голос его, отразившись от стен, разорвал застоялую тишину дома. Деклан шагнул в залу. Пол здесь был неровен, исцарапан, покрыт пятнами. В некоторых местах на нем остались прямоугольные следы, как будто залу разгораживали на несколько комнат, а потом сломали перегородки. Но все это он исправит. Какой-то идиот закрасил лепнину на стенах щедрым слоем краски. И это мы тоже исправим…
Слава богу, потолок не трогали: чудные лепные вазы с цветами и фруктами остались в неприкосновенности. Конечно, им потребуется реставрация. Для этого нужен хороший мастер. Ничего, мастера он найдет.
Деклан распахнул двери, ведущие на галерею, и в залу ворвалось холодное дыхание дождя. Внизу раскинулся заброшенный сад: буйные заросли сорняков, жалкие остатки выложенных камнями дорожек. А когда-то, должно быть, сад был прекрасен. Надо будет нанять ландшафтного дизайнера. Впрочем, Деклан надеялся, что кое-что сможет сделать и сам.
Хозяйственные постройки практически лежали в руинах. Обломок трубы, оплетенная плющом стена сарая, щербатые кирпичи и черепичная крыша старой голубятни – в прежние времена креольские плантаторы разводили голубей.
Вместе с домом Деклан приобрел лишь три акра земли, так что вполне возможно, те строения, которые когда-то принадлежали хозяевам этого дома, сейчас вот так же разрушаются уже в чужих владениях.
А вот эти деревья принадлежат ему. И какие деревья! Аллея старых, поросших мхом виргинских дубов, сикаморы, ветви которых, мощные и длинные, были похожи на шеи бронтозавров.
Какое-то яркое пятно привлекло его внимание: Деклан вышел на галерею, под дождь. Так и есть – цветы! Ярко-алые цветы на ветвях какого-то куста. Что за чертовщина – какому безумному растению вздумалось цвести в январе? Надо будет спросить Реми, сказал он себе.
Прикрыв глаза, Деклан прислушался. Но в доме и вокруг него царила тишина, нарушаемая лишь шумом дождя. Дождь стучал по крыше, шелестел в листьях и траве.
«Нет, все-таки я не свихнулся, – подумал Деклан, – я все сделал правильно. Это мой дом, я это чувствую. А если вдруг окажется, что я ошибся и дом мне не по душе – что ж, найду что-нибудь другое. Главное, теперь я знаю, к чему приложить свои силы».
Он вернулся в дом и, напевая себе под нос, прошел через бальную залу в коридор, чтобы осмотреть все пять спален.
Только войдя в первую спальню, он понял, что напевает:
Он тряхнул головой.
– Это, наверное, из-за бальной залы, – пробормотал он. – Оказался в ней, подумал про бал, вот и вспомнилась песенка про бал. Все нормально. – И, подумав, добавил: – Кстати, разговаривать с самим собой тоже совершенно нормальное, распространенное явление.
Дверь второй спальни, в отличие от первой, была закрыта. Не было ничего удивительного в том, что старые половицы в коридоре заскрипели под его ногами, но, когда раздался скрип, по спине у Деклана пробежал неприятный холодок.
Вслед за этим ощущением пришла растерянность. Деклан мог поклясться – он чувствовал нежный аромат цветов. Это был запах лилий, украшения свадеб и непременного атрибута похорон. Он словно видел их: в высокой хрустальной вазе, чистые, белоснежные, как наряд невесты, однако было в них что-то смутно зловещее…
Но тут же растерянность сменилась раздражением. Прежде чем переезжать в Новый Орлеан, Деклан отправил в свой новый дом кое-какую мебель, в том числе кровать. Четко объяснил, куда ее поставить: в хозяйскую спальню – ту, что с видом на сад, дубовую аллею и пруд вдалеке.
Январь 2002 года
М-да, мать, как всегда, оказалась права!
Сквозь забрызганное грязью ветровое стекло, сквозь потоки проливного ледяного дождя Деклан Фицджеральд угрюмо смотрел на дом, где ему отныне предстояло жить.
Хорошо, что матери нет рядом и никто не сможет ему сказать: «Я же тебе говорила!»
Впрочем, до таких слов Колин Салливан Фицджеральд не опускалась. Лишь приподнимала бровь – и все становилось ясно без слов.
Хотя в последнюю их встречу, когда Деклан заехал к ней по дороге из Бостона, мать ясно дала понять: по ее мнению, у сына не все в порядке с головой. «Ты еще будешь оплакивать этот день», – изрекла она. Да, буквально так и сказала.
Оплакивать Деклан пока что ничего не собирался, однако, глядя на дебри буйно разросшихся кустов, на покосившиеся галереи, облупившуюся краску, сломанные водосточные желоба старого особняка, всерьез усомнился в собственном здравомыслии.
С чего он взял, что сможет вернуть этим старым развалинам их былое величие? Если уж на то пошло – как такое вообще пришло ему в голову? Он же не строитель. Он адвокат – и не простой адвокат, а Фицджеральд, из тех самых бостонских Фицджеральдов. С клюшкой для гольфа ему обращаться куда привычнее, чем с молотком.
Одно дело – в свободное от работы время перестроить по собственному вкусу свой городской дом, и совсем другое – переселиться в Новый Орлеан и начать здесь новую жизнь в роли строительного подрядчика!
В прошлый раз, когда Деклан увидел этот дом впервые, он, кажется, выглядел получше. Когда же это было? Пять, шесть лет назад? Деклан запустил пальцы в густые русые волосы, вспоминая. Да нет, какое там пять-шесть – одиннадцать лет уже прошло! Ему было двадцать, он приехал в Новый Орлеан в гости к однокурснику, чтобы увидеть знаменитый карнавал Марди-Гра.
Выходит, уже одиннадцать лет Дом Мане занозой сидит у него в мозгу. Говорят, к местам иной раз привязываешься сильнее, чем к людям. Это уж точно: отношения с этим домом для Деклана оказались прочнее всех его любимых романов.
А теперь – к добру или к худу (что-то подсказывает ему, что к худу!) – этот дом принадлежит ему.
Глаза Деклана, серые, как дождь за окном, а сейчас и такие же мрачные, не отрывались от старого особняка. Две изящные арки, за ними – лестницы, ведущие на галерею второго этажа… Да, они-то и очаровали его в тот далекий февраль. Лестницы, галерея – и еще высокие стрельчатые окна, и причудливый балкончик на крыше, и изящные белые колонны, и причудливый орнамент балюстрады. Казалось, дух итальянского Возрождения витал над этим домом – таким роскошным, таким буржуазным… таким южным.
В нем словно воплотилось все, чего так не хватало Деклану в Новой Англии.
Дом Мане позвал его, и что-то в глубинах его души откликнулось на зов. Теперь Деклан понимал, что никогда – все эти одиннадцать лет – не забывал о нем. И в ту первую встречу, еще до того, как они с Реми забрались внутрь, он точно знал, что увидит в холле!
Или, быть может, то была иллюзия, порожденная неумеренной выпивкой?
Можно ли доверять ощущениям пьяного юнца? Не больше и не меньше, признал Деклан, чем душевным порывам зрелого и совершенно трезвого мужчины.
Едва Реми упомянул о том, что Дом Мане снова выставлен на продажу, Деклан уже звонил риелтору. Такие скоропалительные решения для него дело неслыханное, по крайней мере за последние лет пять. Он просто знал: этот дом должен принадлежать ему, как будто всю жизнь Деклан ждал возможности назвать его своим.
Цена оказалась вполне приемлемой, если не думать о том, сколько денег придется вложить в эту развалюху, чтобы в ней можно было жить. Впрочем, об этом Деклан и не думал. По крайней мере до сегодняшнего вечера.
Что ж, быть может, он свихнулся, но, так или иначе, теперь этот дом – его собственность. И вместо портфеля на сиденье рядом с ним лежит ящик с самыми необходимыми инструментами. Хоть это радует.
Деклан достал сотовый телефон и, не сводя глаз с дома, набрал рабочий номер Реми Пейна.
Ему ответила секретарша. Деклан представил себе, как Реми сидит за столом, заваленным папками и бумагами, и улыбнулся быстрой озорной улыбкой, смягчившей и преобразившей его суровое лицо с высокими скулами и сжатыми губами.
«Могло быть гораздо хуже, – сказал он себе. – За таким столом мог бы сидеть я».
– Привет-привет, Дек! – Неторопливый южный говорок Реми вплыл в салон «Мерседеса», словно туман над медленной рекой. – Ну, где ты, дружище?
– Сижу в машине и любуюсь на это чудище, которое имел глупость купить. Какого черта ты меня не отговорил или не вызвал санитаров?
– Ты уже здесь? Вот сукин сын! Я-то тебя ждал только завтра!
– А я решил не задерживаться. – Деклан почесал свежую щетину на подбородке. – Ехал большую часть прошлой ночи и сегодня двинулся в путь с самого утра. Скажи, Реми, о чем я только думал?
– А черт тебя знает! Вот что я скажу: дай мне пару часов, чтобы управиться с делами, и я к тебе приеду. Привезу чего-нибудь горячительного, и мы с тобой обмоем покупку.
– Отлично! Хорошая мысль.
– Ты уже вошел в дом?
– Нет. Смотрю снаружи, думаю, стоит ли вообще входить.
– Господи, Дек, заходи внутрь – ты же насквозь промокнешь!
– Ладно. Увидимся через пару часов.
– Я и закуску привезу. Ради бога, не пытайся сам что-нибудь приготовить. Не хватало еще сжечь дом, не успев в нем и ночи переночевать!
– Пошел ты!
В трубке раздался довольный басовитый хохот. Деклан выключил телефон.
Снова заведя мотор, он подъехал к дому, остановил машину у одной из лестниц, ведущих на галерею, точнее, у того, что от нее осталось. Достал из отделения для перчаток полученные по почте ключи.
Деклан вышел из машины – и с небес на него обрушился холодный душ. Пожалуй, вещи можно будет перенести и попозже. С этой мыслью он бегом бросился на крыльцо, несколько гнилых ступенек угрожающе прогнулись под его весом, и, оказавшись под крышей, отряхнулся, как мокрый пес.
С разных сторон от крыльца все еще росли незабудки. Эти колонны по углам крыльца когда-то оплетал вьюнок. Или не вьюнок… какое-то вьющееся растение, с такими красивыми синими цветами-чашечками, с листьями сердечком. Казалось, стоит ему сосредоточиться – и он увидит эти цветы…
Должно быть, он видел их где-то в другом месте и запомнил, решил Деклан и повернулся к дверям. Двойные двери с резьбой, застекленными проемами и полукруглым окошком наверху смотрелись величественно, даже угрожающе. Деклан провел пальцами по резному дереву и почувствовал, как по спине пробежал холодок.
– Добро пожаловать домой, Дек! – проговорил он вслух и отпер дверь.
Холл остался именно таким, как ему и запомнилось. Сосновый пол, потемневший от времени потолок. Над головой – гипсовый медальон: двойной венок каких-то фантастических цветов. Должно быть, в былые дни в нем помещалась хрустальная люстра, а сейчас сиротливо свешивалась одинокая электрическая лампочка на длинном проводе. Впрочем, когда Деклан нащупал на стене выключатель, лампочка зажглась. Уже неплохо.
Главной в холле была широкая лестница. Она вела на второй этаж, где на площадке расходилась по сторонам – в правое и левое крыло дома.
На кой черт холостяку, не имеющему желания в ближайшее время обзаводиться семьей, покупать дом с двумя крыльями, Деклан объяснить не мог. Да и не хотел сейчас об этом думать.
Перила были покрыты слоем серой пыли; однако, смахнув пыль рукой, он обнаружил под ней гладкое дерево. Сколько рук касалось этих перил? Сколько ладоней отполировало их? Такие вопросы всегда завораживали Деклана.
Размышляя об этом, он двинулся вверх по лестнице – словно во сне, забыв и о вещах, оставшихся в машине, и о том, что сквозь распахнутую дверь в дом хлещет дождь.
Скорее всего, когда-то лестница была покрыта ковром, ковры, вероятно, украшали и холл. Деклан не сомневался, что были они винно-красными, с причудливым восточным узором. Полы, столешницы, перила – все дерево в холле было тогда отполировано до блеска и, словно драгоценный хрусталь, сияло в свете сотен свечей.
По этой лестнице поднимались и спускались изящные, уверенные в себе дамы в бальных платьях. А мужчины, должно быть, спешили в бильярдную – не столько сыграть партию, сколько невозбранно подымить сигарами и с умным видом потолковать о политике и финансах.
А между ними сновали слуги – вышколенные, молчаливые, незаметные. Разжигали камины, разносили бокалы, выполняли поручения.
Поднявшись на площадку, Деклан отодвинул в сторону стенную панель. За ней, в стене с выцветшими обоями и потускневшей обшивкой пряталась едва заметная дверца. Как Деклан узнал, что она здесь? Гм, он и сам не мог ответить на этот вопрос. Должно быть, услышал от кого-нибудь.
Он заглянул в темный сырой коридор. Похож на кроличью нору из «Алисы в Стране чудес». Вероятно, здесь находятся служебные и хозяйственные помещения дома, скрытые от глаз хозяев и гостей. Хозяевам незачем знать, как живут и работают слуги. Хороший слуга выполняет свои обязанности так, что его не видно и не слышно.
Стоп, а это откуда? Деклан нахмурился. Где он слышал эти слова? От матери? Вряд ли, хоть Колин Фицджеральд порой и проявляла снобизм, высокомерие было ей несвойственно.
Пожав плечами, Деклан прикрыл дверь. Эту часть дома он исследует позже, вооружившись фонариком и, пожалуй, запасом хлебных крошек.
Он двинулся дальше по коридору, заглядывая в дверные проемы. Пустые комнаты, пропахшие сыростью и пылью. За окнами – шум дождя. На некоторых стенах – выцветшие обои, другие ободраны и зияют облупившейся штукатуркой.
Гостиная, кабинет, ванная, а вот и бильярдная – он угадал верно. Даже бильярдный стол красного дерева сохранился.
Деклан обошел его кругом, погладил дерево. Наклонился, чтобы получше разглядеть работу.
Роман с деревом начался у него еще в школе и продолжался дольше, чем любой другой его роман. Тем летом, несмотря на неодобрение родителей, он стал работать в строительной компании. Мать считала, что физический труд не для потомка Фицджеральдов, а Деклан сказал, что скорее умрет, чем проторчит все лето клерком в душной адвокатской конторе. Он хотел работать на свежем воздухе, хотел своими руками создавать нечто реальное.
Это был один из тех редких случаев, когда отец в конце концов встал на его сторону, и они вдвоем переубедили мать.
Деклан уходил на работу на рассвете и возвращался на закате. Кожу его сожгло солнце, руки покрылись царапинами и мозолями. К вечеру он едва волочил ноги, с трудом разгибал спину и при этом был совершенно счастлив.
Тогда-то он и полюбил строительство. Точнее, не столько строительство нового, сколько восстановление старого. Мысль о воскрешении умершего дома, о придании ему прежнего величия и красоты наполняла его радостным волнением, которого не давало ничто на свете.
«Да у тебя, парень, дар божий к этому делу! – говорил ему подрядчик, крепкий упрямый ирландец. – Зоркие глаза, уверенные руки и мозги в придачу!»
То лето Деклан запомнил на всю жизнь, никогда еще он не был так счастлив.
Но, может быть, это счастье ему суждено узнать снова здесь, в Доме Мане. Может быть, он годится на что-то большее, чем изо дня в день делать то, чего от него ждут?
И он продолжал исследовать дом в каком-то радостном предвкушении чуда.
У дверей в бальную залу остановился, расплывшись в широкой улыбке:
– Ух ты! Вот это да!
Голос его, отразившись от стен, разорвал застоялую тишину дома. Деклан шагнул в залу. Пол здесь был неровен, исцарапан, покрыт пятнами. В некоторых местах на нем остались прямоугольные следы, как будто залу разгораживали на несколько комнат, а потом сломали перегородки. Но все это он исправит. Какой-то идиот закрасил лепнину на стенах щедрым слоем краски. И это мы тоже исправим…
Слава богу, потолок не трогали: чудные лепные вазы с цветами и фруктами остались в неприкосновенности. Конечно, им потребуется реставрация. Для этого нужен хороший мастер. Ничего, мастера он найдет.
Деклан распахнул двери, ведущие на галерею, и в залу ворвалось холодное дыхание дождя. Внизу раскинулся заброшенный сад: буйные заросли сорняков, жалкие остатки выложенных камнями дорожек. А когда-то, должно быть, сад был прекрасен. Надо будет нанять ландшафтного дизайнера. Впрочем, Деклан надеялся, что кое-что сможет сделать и сам.
Хозяйственные постройки практически лежали в руинах. Обломок трубы, оплетенная плющом стена сарая, щербатые кирпичи и черепичная крыша старой голубятни – в прежние времена креольские плантаторы разводили голубей.
Вместе с домом Деклан приобрел лишь три акра земли, так что вполне возможно, те строения, которые когда-то принадлежали хозяевам этого дома, сейчас вот так же разрушаются уже в чужих владениях.
А вот эти деревья принадлежат ему. И какие деревья! Аллея старых, поросших мхом виргинских дубов, сикаморы, ветви которых, мощные и длинные, были похожи на шеи бронтозавров.
Какое-то яркое пятно привлекло его внимание: Деклан вышел на галерею, под дождь. Так и есть – цветы! Ярко-алые цветы на ветвях какого-то куста. Что за чертовщина – какому безумному растению вздумалось цвести в январе? Надо будет спросить Реми, сказал он себе.
Прикрыв глаза, Деклан прислушался. Но в доме и вокруг него царила тишина, нарушаемая лишь шумом дождя. Дождь стучал по крыше, шелестел в листьях и траве.
«Нет, все-таки я не свихнулся, – подумал Деклан, – я все сделал правильно. Это мой дом, я это чувствую. А если вдруг окажется, что я ошибся и дом мне не по душе – что ж, найду что-нибудь другое. Главное, теперь я знаю, к чему приложить свои силы».
Он вернулся в дом и, напевая себе под нос, прошел через бальную залу в коридор, чтобы осмотреть все пять спален.
Только войдя в первую спальню, он понял, что напевает:
Деклан замер. Оглянулся через плечо, словно ощутив на себе чей-то взгляд. «Откуда эта мелодия, что за слова? Я не мог знать ее раньше…»
Бал окончен, гаснет день,
Тихо свечи догорают,
Музыка уж не играет,
Дом в покое затихает…
Он тряхнул головой.
– Это, наверное, из-за бальной залы, – пробормотал он. – Оказался в ней, подумал про бал, вот и вспомнилась песенка про бал. Все нормально. – И, подумав, добавил: – Кстати, разговаривать с самим собой тоже совершенно нормальное, распространенное явление.
Дверь второй спальни, в отличие от первой, была закрыта. Не было ничего удивительного в том, что старые половицы в коридоре заскрипели под его ногами, но, когда раздался скрип, по спине у Деклана пробежал неприятный холодок.
Вслед за этим ощущением пришла растерянность. Деклан мог поклясться – он чувствовал нежный аромат цветов. Это был запах лилий, украшения свадеб и непременного атрибута похорон. Он словно видел их: в высокой хрустальной вазе, чистые, белоснежные, как наряд невесты, однако было в них что-то смутно зловещее…
Но тут же растерянность сменилась раздражением. Прежде чем переезжать в Новый Орлеан, Деклан отправил в свой новый дом кое-какую мебель, в том числе кровать. Четко объяснил, куда ее поставить: в хозяйскую спальню – ту, что с видом на сад, дубовую аллею и пруд вдалеке.