Роджерс Мэрилайл. Песня орла

   – Райс! – взвизгнула Линет. – Берегись, Райс!
   Черный плащ взметнулся подобно орлиным крыльям, когда принц невольно рванулся на крик и ушел от смертельного удара. А лезвие, разорвав одежду, лишь слегка задело плоть; мгновенно развернувшись, Райс, несмотря на задетое бедро, атаковал нападавшего. Норманн тут же уткнулся лицом в грязную землю, захлебываясь собственной кровью.
   Девушка, забыв обо всем, ринулась к раненому, но, не заметив прикрытую травой одну из многочисленных мышиных нор, споткнулась, упала, и земля полетела у нее из-под ног. Охнув, она заскользила прямо к подножью холма, в разорванном платье, обнажившем бедра, и с комьями грязи, прилипшими к платью и к растрепанным косам, и – уже в который раз! – почувствовала на себе полуудивленный, полунасмешливый взгляд человека, к ногам которого она так упорно стремилась упасть.
   – А как же клятва оставаться там, где я тебе велел? – Как человек, привыкший к битвам и крови, Райс не обращал на свою легкую рану ни малейшего внимания.
   – Я не клялась! – С гневом и болью за все, только что пережитое, выкрикнула Линет прямо в лицо спасенному ей человеку. – Ты требовал ее, но я не клялась!
   – И тем не менее ты должна была оставаться там. – Неожиданный гнев девушки удивил Райса, но удивление это тут же сменилось вновь поднявшимся в нем желанием, еще более жгучим, чем прежде, тем более что сейчас оно не сдерживалось никакими его обязательствами.
   – Да неужели?! – Тон Линет стал таким же едким и насмешливым, как и у него. – Но ведь если бы я тебя послушалась, ты лежал бы сейчас мертвым!
   Принц, как всегда, цинично хмыкнул, но все же в глубине его глаз затеплилась благодарность, когда он нагнулся, помогая Линет подняться, морщась при этом от причиняемой раной боли.
   Сгорая со стыда от собственного хвастовства, девушка, понизив голос, пробормотала что-то вроде:
   "Помогающие коноплянки полезнее павлинов", и поднялась, опираясь на протянутую руку. Взгляд ее тут же упал на глубокую рану, зияющую в разрезе его холщовых штанов, распоротых кинжалом.
   – Что? – Райс прекрасно расслышал слова Линет, но все же решил добиться более подробного объяснения, однако Линет, почувствовав под ногами землю, лишь тряхнула головой, как бы говоря, что все это ерунда по сравнению с его раной.
   – У тебя опасная рана. Еще немного, и может начаться жар, который, разойдясь по всему телу, в конце концов погубит тебя, – убежденно сказала она, и твердость ее голоса на какое-то мгновение прервала стоны других раненых, лежащих неподалеку.
   Но Райс, стремясь упрочить шаткий барьер, еще кое-как стоявший меж ними и падающий на глазах от каждого слова девушки, сказал в ответ нарочито грубо и жестко:
   – Мне? Что-то угрожает? Неужели ты думаешь, что разбираешься в ранах лучше меня?
   Линет тяжело вздохнула и, краснея до корней волос, приподняла белое платье, оголив тем самым ногу, и своим маленьким дамским кинжалом отрезала подол рубашки. В руках у нее оказалась длинная полоса зеленого шелка.
   – Да. Сейчас думаю. – И с этими словами, высоко держа в руке зеленую ткань, развевающуюся в ее руках, как воинский вымпел, она подошла к принцу, глядевшему на эти приготовления недоверчиво прищуренными глазами, но все же покорно усевшемуся на ближайший поваленный ствол.
   – Ладно, сдаюсь, – согласился он, понимая, что Линет от своего не отступится, а умчавшиеся в погоню воины скоро уже вернутся и начнут собирать раненых, дабы отвезти их к многоопытной врачевательнице Юнид. Словом, чтобы не утруждать пустяковой раной добрую женщину, которой и без него предстояло тяжелая и долгая работа, принц решился отдать себя в руки Линет, удивляясь тем не менее, как это она собралась врачевать воина в полном вооружении.
   Но Линет об этом не думала. Первым делом она спустилась к ручью и намочила небольшую часть шелка. Набросив сухую часть полосы себе на шею, она вернулась к Райсу, встала перед ним на колени и низко нагнулась, чтобы как следует осмотреть рану, ибо, подобно всем леди, живущим в замках, она была достаточно сведуща в лечении боевых ран и сразу оценила справедливость замечания Райса о незначительности раны. Однако сама она тоже не ошибалась: открытая поверхность раны немедленно требовала повязки.
   Нежно отогнув края разорванных штанов, девушка приложила влажную ткань прямо к ране, а затем туго забинтовала ее.
   Райс тяжелым взглядом рассматривал склоненную над его бедром густую массу каштановых волос и тонкие пальцы, ловко и бережно бинтующие раненую плоть. Пальцы эти были легки и прохладны, но жгли его жарким огнем желания, и Райс невольно выпрямился, стараясь скрыть слишком живую реакцию своего тела.
   Линет, стоявшая между его колен, вздрогнула от этого движения и подняла взор к золотым искрам, сыпавшимся из черных бездонных глаз. Лицо Райса застыло, и лишь бьющийся на горле пульс выдавал смятение и призыв. Ресницы Линет упали на бледные щеки, чтобы Райс не прочел в них ответную нежную страсть.
   Тогда принц решительно отвел ее руки и заставил девушку встать, поднимаясь и сам.
   – Битва выиграна, и пришло время уходить.
   "Уходить… – насмешливо подумал он. – Уходить от развалин Абергеля и бежать от невинности, бороться с которой больше невозможно".
   К вечеру небо снова затянулось тучами, и в главном зале Рэдвеллского замка собралось невиданное доселе количество народа, начиная от простых мальчишек и заканчивая благородными воинами с сакским лордом во главе. Всех их привело сюда любопытство – какую кару придумал хозяин для провинившегося часового. Высокородные стояли посередине, оттесняя сервов к холодным каменным стенам и образуя в центре зала небольшой круг. Развязка приближалась.
   – Ну! – громко и глухо провозгласил Годфри, заставляя всех умолкнуть. – Извиняйся же, если осмелишься! – И, наблюдая за несчастным, граф неожиданно с гордостью подумал о дочери, у которой хватило чести и такта не присутствовать при подобном зрелище.
   Эдольф со связанными за спиной руками стоял на коленях перед высоко восседавшим графом и бормотал в ответ что-то невразумительное.
   – Если бы Мэг не заманила меня в ту каморку на крепостной стене, то я бы и стоял себе спокойно.
   – Так вот каково твое извинение за нарушение присяги? Ты извиняешь себя призывом какой-то грязной шлюхи? – Лицо графа исказила гримаса отвращения, повторившаяся и на лицах стражников, но уже по другой причине – их оскорбило то, что этот солдат был так близок к исполнению всеобщего заветного желания.
   – Приведите Мэг. – Годфри был намерен раскрыть гнусность Эдольфа до конца и перед всеми. Предатели, бросившие его сегодня, уже заточены в подвалах донжона и завтра сполна прочувствуют его гнев. Сейчас же время рассчитаться с этим ублюдком. Годфри нахмурился, ибо с наказанием простых воинов в нем поднялось желание расправиться и с Озриком, слишком хорошо, впрочем, защищенным от подобных посягательств возможностью объявить его, Годфри, публично клятвопреступником и неизбежной поддержкой принца Уэльского…
   Испытывая чувство неловкости, сэр Байзел все же послал кого-то из своих подручных выполнять приказ графа, и весь замок пришел в движение. Алан, сгорающий со стыда, все это время стоял, затесавшись в последние ряды собравшейся толпы и не обращая внимания ни на раздававшийся кругом шепот, ни на стоявших у него по бокам Марка и Озрика.
   – Если оправдание Эдольфа искренне, – продолжал тем временем граф, ожидая, пока его воля будет исполнена, – то Мэг, отвлекавшая часового от его обязанностей, виновата не меньше, чем он. Порочная девка увела его с поста, тем самым оставив Рэдвелл незащищенным на всю ночь, – и это простить невозможно.
   Потрясенная такой жестокостью, Мэг без слов рухнула рядом с коленопреклоненным Эдольфом и приготовилась к самому худшему.
   Тот посмотрел на нее с ненавистью.
   – Это все ты, ты, блядь! Зато теперь и попляшешь за свои делишки!
   Услышав столь дикое обвинение, Мэг неожиданно рванулась прямо к графу и взглянула ему в лицо с такой ненавистью, какая дается только невиновным:
   – Я ни в чем не виновата!
   – Но наш друг… – слова Годфри источали злобу и яд, – клянется, что ты прошлой ночью заманила его на свидание в каморку для хранения оружия, а затем, по его же словам, замкнула там на засов.
   – На свидание? Его?! – Мэг, содрогнувшись от отвращения, быстро отодвинулась от обвиняемого. – Да я скорее соглашусь вытерпеть все наказания, чем улечься с ним в постель! Нет, господин, в таком я и подавно не виновата! Прошлой ночью у меня были игры позабавней. – Глаза Мэг сладко прищурились, и она с ног до головы окинула взглядом боязливо ежащегося сэра Байзела. – С дружком, что не теряет ни времени, ни сил на то, чтобы накачаться элем, а тратит их на кое-что послаще.
   Алан стоял ни жив ни мертв, полыхая пламенем стыда за свою неумную шутку, и наконец не выдержал. Растолкав взрослых, он порывисто бросился к отцу.
   – Сэр, заклинаю тебя честью, которая, как ты учил, для дворянина дороже всего, позволить мне признаться, что повинен во вчерашнем происшествии я!
   Упоминание о чести в устах маленького сына несколько смутило графа, и злоба на его лице сменилась удивлением.
   – Но каким же образом, мой мальчик? – Серые глаза блеснули глубоко спрятанной нежностью, перемешанной со страхом, и внимательно наблюдавший за графом Озрик с радостью понял, что Годфри безумно боится разоблачения утренних событий своим же собственным сыном – с одной стороны, и, с другой, – что пришло время посвятить и мальчишку в давно лелеемые им с Марком планы мести. Губы сакса скривились в холодной усмешке, и он весь превратился в слух.
   – Это я заманил Эдольфа в каморку. – И в подтверждение сказанного Алан повторил все вчерашнее представление.
   По зале прокатился ропот облегчения, а изображаемая так ловко девица и вовсе зашлась в грубом гоготе. Молчали лишь сам Эдольф, в глазах которого запылала черная ненависть, и граф Годфри. За веселым спектаклем, разыгрываемым сыном, он почувствовал нечто опасное и жуткое.
   – Мэг твоим признанием, Алан, от наказания освобождается. Но только она. Ибо вне зависимости, была ли это твоя шутка или ее распущенность, результат тот же: Эдольф покинул вверенный ему пост. – Взгляд графа скользнул по склоненной голове виновного. – Тебя, сын, и так перенесшего тяготы заложничества, я от наказания избавляю, но Эдольфу за такой проступок прощения нет.
   Толпа замерла в ожидании приговора жертве, у которой от страха ходили ходуном руки и ноги.
   – Ценой его станет для начала двухнедельное заточение в донжоне на хлебе и воде, а затем над твоей головой будет сломан меч, и ты навеки покинешь стены Рэдвелла.
   По толпе пролетел вздох, подобный тому легкому ветерку, что мчится по морю в предвестии бури, ибо, несмотря на то, что граф сохранил Эдольфу жизнь, он выбрал наказание куда более страшное. Человек, обесчещенный и высланный из замка своего лорда, никогда не найдет уже приюта ни у кого – как в своей земле, так и на чужбине; таким образом, отныне у Эдольфа уже не будет возможности зарабатывать себе на жизнь честным трудом, и, оставаясь формально свободным, он станет беспомощней и ничтожней любого серва, который, по крайней мере, имеет место жительства и пользуется покровительством своего лорда. В самом лучшем случае он сможет добраться до какого-нибудь большого города, где затеряется в толпе оборванцев и пополнит собой славную армию нищих.
   – Так это твоих рук дело, ты, грязный подонок! – В последний раз собрав силы, Эдольф полоснул Алана взглядом, ранившим сильнее любого кинжала. – Так, клянусь телом Христовым, я еще увижу, как ты расплатишься за это, и ценой подороже моей! – И, несмотря на связанные руки и ноги, закаменевшие от многочасового стояния на коленях, бывший стражник рванулся к мальчику.
   Это движение вывело из шока охранявших несчастного тюремщиков, и, бросившись на него, они повалили Эдольфа на каменный пол.
   Задыхаясь под тяжестью четырех мужчин и от запаха гниющего тростника, который не меняли со времени похищения Линет, Эдольф все продолжал изрыгать проклятия, льющиеся зловонным потоком, как гной из воспалившейся раны.

Глава 10

   Линет угрюмо сидела на трехногой табуретке, придвинутой к огню, который Райс развел сразу же по возвращении домой. Человек, в чьем пристанище она снова оказалась непрошеной гостьей, молча шагал от закрытых ставнями окон до пылающего очага и обратно, а она лишь смотрела на него широко раскрытыми янтарными глазами. Спокойствие Райса и его вежливость убили в ней последние страхи, касающиеся того, как примет он ее возвращение в Кимер. Было ясно одно – его поведение будет совсем иным, чем грезилось ей в невинных и сумасбродных девичьих мечтах.
   Скрыв все свои чувства под каменной маской, девушка тихо и покорно опустила глаза на грязное белое платье, покрывавшее колени и прячущее сцепленные дрожащие пальцы. Воспоминания нескольких минувших дней, в которые она прожила и прочувствовала больше, чем за всю жизнь, заставили девушку едва ли не заплакать горькими унизительными слезами, и, чтобы удержаться, она уставилась на чистые части платья, спасенные от грязи меховым плащом, мирно висевшим теперь на крюке у входа.
   Битва, начавшаяся на рассвете, закончилась часом позже полудня, и потому войско смогло вернуться в Кимер лишь к вечеру. Дом за несколько дней отсутствия выстыл, и с того самого момента, как дверь за Линет и Райсом закрылась, последний упорно занимался лишь поддержанием огня или мрачным вышагиванием по холодному залу. Надо было говорить, но у принца не поворачивался язык, чтобы сказать девушке положенные сейчас слова. Наконец, отбросив все бесплодные размышления, он решился, но, вместо того чтобы заключить Линет в объятия, как ему хотелось, и таким образом без слов выразить ей свою благодарность за спасение, Райс произнес расчетливо и холодно слова, убивающие всякую надежду как у нее, так и у него самого: – Это невозможно.
   "Началось", – подумала Линет, предчувствовавшая такой разговор еще тогда, когда Райс весьма скупо поблагодарил ее за спасение и настойчиво убеждал немедленно вернуться в Рэдвелл. Но разве о ней он заботился? Нет, в нем говорила лишь честная душа. Линет не могла не признаться себе в этом – не любовь к невзрачной коноплянке, которая никогда не может стать парой могучему золотому Орлу.
   – Твое предупреждение об опасности, когда я так глупо раскис, что даже забыл о врагах, подарило мне самое ценное – жизнь. Это дар, за который я вечно буду тебе обязан… но большее… между нами – невозможно. – Райс готов был вырвать язык, чтобы не говорить таких жестоких слов этой солнечной птичке, заворожившей его душу и тело, маленькой девочке, которой, несмотря на его обширный опыт, единственной удалось разбудить в нем желание узнавать ее больше и больше – и не только физически. Ее чувства, ее мысли, ее сердце – все стало для него интересным и важным.
   Лицо принца сделалось неподвижным и непроницаемым. Что его собственные желания, когда он ответствен за судьбу всех кимеров! Лишь благополучие и процветание его народа есть первая цель царствующего принца, и цепи эти нерушимы. Он сам боролся за них, он жертвовал людскими жизнями за свое право властвовать – и теперь никакое личное счастье не уведет его с этого пути.
   Жестокие слова звучали в ушах Линет как похоронный звон по всем ее смутным, тревожным, но радостным мечтам и надеждам. Плечи ее поникли, и тело, казалось, потеряло всякий вес. Итак, значит, несмотря на недавние пылкие объятия, возлюбленный к ней равнодушен и грезы о разделенном чувстве не больше чем дым или осенняя паутинка?! Пересиливая боль, Линет подняла глаза на спокойное лицо человека, возвышавшегося над ней, беспомощной, брошенной и жалкой, подобно каменной и ко всему равнодушной башне.
   Боль в глазах девушки сделала их почти такими же черными, как у принца, и заставила его против воли добавить к своему признанию еще несколько бесполезных слов:
   – Увы, даже наше происхождение разделяет нас непримиримо: ведь и саксы и уэльсцы всегда были и будут врагами норманнской крови.
   Линет слушала в молчании, которое острее криков и слез вонзалось в сердце Райса, но гордость и природная откровенность не позволяли ему остановиться.
   – Хуже того – вечная вражда лежит меж мной и твоим отцом так же, как меж нашими народами. Еще хуже – я навеки связан обязательствами перед своей страной, я должен принести ей мир и процветание. – Словно защищаясь, Райс поднял к небу ладони. – Ты сама видишь, как много преград лежит между нами.
   – Значит, ты отдаешь предательницу-дочь на расправу ее отцу? – Доводы Райса были неоспоримы, и потому слова Линет звучали не как вопрос, а, скорее, были простой констатацией факта. Взгляд ее бездумно обратился на очаг, который, казалось, был так же не в силах растопить холод выстывшей залы, как и она – изменить решение принца. Почувствовав, что игра проиграна, Линет решила не унижать себя бесполезными мольбами.
   – Нет. – В хриплом голосе Райса прозвучала тщательно скрываемая боль. – Никогда я не заставлю тебя делать то, чего ты не хочешь. – Принц знал, что отдать свою солнечную девочку в когти сакского дядюшки его не заставит никакая на свете сила. Ведь есть и Божий суд… – Аббатство Святой Анны совсем неподалеку отсюда, и оно защитит тебя от любых посягательств.
   Тонкие пальцы с такой силой впились в белое платье, что, казалось, материя сейчас порвется, а Линет с расширившимися от ужаса глазами смотрела на своего героя. Аббатство?! Неужели он позволит ей провести всю, еще так толком и не начавшуюся жизнь в молитвах и унылом труде? Впрочем, разве многим будет отличаться такая жизнь от жизни в отцовском замке? Разве и так не работала она на отца, начиная и заканчивая день молитвой в домашней церкви?
   Единственное, чем спасалась она от тягот однообразной домашней работы, были безудержные прекрасные грезы, за которые, вероятно, и расплачивается она сейчас так жестоко. Что же, уход к Богу станет искуплением всех ее греховных мечтаний и действий, тем более теперь, когда Райс навеки недосягаем для нее, и уединенная монастырская жизнь гораздо лучше, чем замужество с нелюбимым.
   – Я уйду. – В тихих словах прозвучала решимость отчаяния.
   Глядя на склоненную голову Линет, которую обвивали две густые медовые косы, Райс неожиданно почувствовал, что девушка сейчас так далека от него, словно уже перешла черту, отделяющую монастырскую жизнь от мирской, – и то, чего он недавно так горячо добивался, вдруг взбесило его. Райс заговорил громко и без всякой логики, стараясь достичь только одного – чтобы эта женщина вновь вернулась к нему с живой душой, которая была ему так нужна.
   – Поскольку ты появилась здесь неожиданно, то никто не подумал о том, что тебе нужна будет женщина, которая бы помогла бы скоротать тебе эти ночные часы.
   Линет подняла глаза, и мука, застывшая в них, ударила Райса в самое сердце. Что он делает с этой маленькой мужественной девочкой?!
   – Юнид занята врачеванием раненых… – Райс упрямо не отводил глаз от наглухо закрытых деревянных ставен, через которые не пробивался ни малейший лучик. День умер, и, опасаясь снова посмотреть на Линет, являвшуюся живым укором ему, Райс решил говорить не оборачиваясь.
   – Тем не менее сразу же по возвращении я послал за сестрой.
   Линет вспомнила, что действительно сразу после их прибытия Райс говорил о чем-то с одним из воинов, но, поскольку говорили они по-уэльски, понять она ничего не смогла.
   – И если ты помнишь, сколько времени требуется на дорогу туда и обратно до Ньювид-Фарм, то поймешь, когда только сможет она приехать.
   – До Ньювид-Фарм? – Линет посмотрела на отвернувшегося Райса, удивляясь его тоске и одновременно радуясь преступному счастью Грании и Оувейна. – Это там, куда ты брал меня повидаться с Аланом? Дом Дэвида и его брата? – Своими вопросами Линет все еще пыталась если не растопить сердце Райса, то, по крайней мере, заставить его разговаривать с ней.
   – Да. Это домашняя резиденция ее покойного мужа, – угрюмо ответил он, прекрасно понимая, куда клонит девушка. Впрочем, тайна этих двоих была известна им обоим, причем именно благодаря Линет, и принц посчитал даже за благо возможность поговорить о других людях. – Грания отправилась в Ньювид, используя свое право делить хлеб и кров с пасынками. – При этих словах он быстро взглянул на девушку. – Да, это ее неотъемлемое право, хотя… хотя мы с Оувейном считаем такой шаг опасным и неразумным. Мы пытались ее отговорить, но, ты сама знаешь, воля у нее железная.
   Линет жалко улыбнулась, услышав в низком бархатном голосе раздражение.
   – Но ведь это у вас семейное. – И эта простая фраза внезапно прорвала плотину затянувшегося мучительного молчания. Райс рассмеялся, в глубине души радуясь тому, что жестокий удар судьбы не лишил его девочку ни острого ума, ни чувства юмора.
   – Это правда, но то, что хорошо в мужчине, вряд ли приятно в женщине.
   – Почему? – Линет наклонила голову набок и затаилась, пытаясь унять очередной приступ упрямства и противоречия, в последние дни посещавший ее чаще, чем за все предыдущие восемнадцать лет. – Неужели нам, бедным женщинам, отказано даже в самоутверждении? – Ее мелодичный голос зазвенел сарказмом и вновь напомнил Райсу о недавнем спасении. – Да ты должен молить Бога за то, что я самостоятельна, что смею иметь свое собственное суждение, что в силах противоречить воле отца, – а не то быть бы мне уже обрученной с постылым, а тебе – лежать бездыханным на вспаханном поле!
   Перечисление ею своих заслуг вызвало у Райса новую волну смеха, громовые раскаты которого причудливым эхом наполняли пустую залу. Успокоившись, он поглядел на девушку с ласковым удивлением.
   – Ну лежать-то я уж вряд ли бы остался, – отпарировал он, радуясь появившемуся у него с самого начала и оказавшемуся правдой ощущению, что беседы с девушкой всегда будут доставлять ему невыразимое удовольствие. – А если серьезно, то я могу еще тысячу раз повторить свою благодарность за чудесное спасение. Больше того, я действительно счастлив, что, кроме острого ума, ты обладаешь еще и мужеством, чтобы воплощать в жизнь его решения.
   Застенчивая счастливая улыбка омыла лицо Линет, а в глазах Райса, смотрящих неотрывно на припухший розовый рот, вновь зажглись золотые искры. Он всеми силами заставлял себя не вспоминать сейчас вкус этих полудетских губ, нежных, как поцелованные солнцем лепестки розы, и пьянящих, как медовое вино. Забыть! Забыть, пока снова эти воспоминания не толкнули его на опасную дорогу желаний! И принц до боли стиснул смуглые кулаки. Казалось, воздух в зале стал темен и душен, и Райс рывком бросился к окну, распахнул ставни и замер, вдыхая прохладный свежий воздух весенней ночи. Где-то далеко на западе собирались черные тучи, предвещая наутро грозу.
   Линет продолжала сидеть неподвижно, смущенная дикой гримасой Райса, исказившей его лицо после таких добрых и ласковых слов, обещавших лишь радость долгого разговора. Может быть, это боль от раны? О Господи, столько часов думала она лишь о своих бедах, совершенно забыв, что рана принца, при всей своей незначительности, весьма болезненна и требует лечения гораздо более серьезного, чем простая повязка.
   – Где у вас хранятся лечебные травы? – Но ответом ей была лишь чуть дрогнувшая широкая спина, а затем бешеный безумный взгляд.
   – Ведь, разумеется, – Линет торопилась загладить свою постыдную невнимательность, – у тебя есть какие-то запасы? – Райс молчал и все так же завороженно смотрел на нее. Тогда девушка решила изменить тактику. – Я понимаю, что ты, конечно, предпочел бы помощь Юнид, но ведь она сейчас занята, а рана требует немедленного вмешательства.
   Не говоря ни слова, Райс указал ей куда-то в темноту под лестницей. Отправившись туда, Линет немедленно обнаружила там какой-то ящик и, опустившись на колени, принялась изучать его содержимое. В ящике оказался хороший запас холста для перевязок и горшочек целебной мази, который сразу можно было узнать по острому специфическому запаху. Мазь эта останавливала нагноение и уменьшала боль. Этого для лечения было достаточно, но, раскладывая необходимые для перевязки предметы, Линет с каким-то ужасом ощущала на себе тяжелый упорный взгляд черных глаз, который заставлял дрожать ее руки и мутил рассудок.
   – Я так понимаю, что ты решила перевязать мне ногу, но что прикажешь делать мне? Раздеваться перед тобой догола? – Вопрос, несмотря на привычную полуулыбку, был полон неприкрытого цинизма. – Но ведь это смутит тебя – не меня.
   Райс говорил почти правду: что стоило ему обнажить перед девицей свое великолепное тело! Единственное, чего он не хотел, – так это смущать маленькую птичку зрелищем своей буйно восставшей плоти, мучившей его уже только при одном воспоминании о нежных и быстрых касаниях тонких пальцев. Кроме того, он боялся, что по этой реакции Линет поймет всю ложь его предыдущих слов о невозможности между ними более близкого общения.
   Руки девушки безвольно опустились, и она чуть не выронила драгоценную мазь. Действительно, как она раньше об этом не подумала! Ведь, если Райс и вправду разденется в ее присутствии, она просто потеряет сознание! И тут Линет с благодарностью вспомнила, как из всех занятий, полагающихся леди замка, отец строго-настрого запрещал ей заниматься одним – купанием всех новоприбывших гостей, как женщин, так и мужчин. Словом, до своих восемнадцати лет Линет так и не видела ни одного раздетого мужчины.