Роджерс Мэрилайл. Песня орла

   Оувейн прикусил язык.
   – Я просил лишь одной клятвы, ты же взамен требуешь целых три.
   – Глупости, все три говорят совершенно об одном и том же! – Грания смело смотрела ему в лицо в то время, пока он пытался понять смысл этой загадочной фразы.
   – Я не могу этого сделать.
   – В таком случае мне остается провести оставшуюся жизнь в лесу, подобно дикому зверю.
   Бородач покачал своей лохматой огромной головой.
   – Ты и так зверь, и абсолютно дикий.
   – Да, мы оба с тобой свободные дикие животные, и наше счастье – жить вместе, но эту возможность отнял у нас один подлый и жадный человечишко…
   – Мой отец… – Глаза Оувейна потемнели при упоминании об отце, который, хотя и был его сеньором и хозяином, все же действительно сломал своему сыну всю жизнь.
   – Мой муж. – Постыдная горечь сквозила в словах Грании.
   Бородач привлек возлюбленную к себе и опустил подбородок на ее гладкие тяжелые волосы.
   – Но мы не можем быть вместе. Никогда.
   На этот раз Грания позволила ему повторять эту фразу, в которую он искренне верил, сколько угодно, а сама стала жадно ласкать под плащом его спину, пробираясь все дальше, под колет и под тонкую тунику. Она нежила задубевшую кожу, распаляя его страсть до тех пор, пока он не в силах стал с ней бороться.
   Но едва только Оувейн понял это, он зарычал безнадежно и страшно, пытаясь оторвать пальцы Грании, ласкающие его выпуклую грудь. Не добившись успеха, бородач дернулся и, вновь ударившись о проклятый корень, уже окончательно потерял равновесие и упал. К счастью, он рухнул на кипу прошлогодней листвы в зарослях папоротника и на короткое мгновение почувствовал себя оглушенным, замерев в самой неподходящей позиции, которой, конечно же, сразу воспользовалась столь желавшая его женщина. Упав на него сверху черной птицей и рывком задрав его тунику до самых плеч, она стала покрывать дерзкими влажными поцелуями его оголившуюся плоть.
   Мужа Грания не любила и в его постели получала мало радости, но, благодаря этому браку, сейчас она была не застенчивой девицей, а властной чувственной женщиной, прекрасно знавшей, чего хочет. Оувейн был жертвой в ее умелых руках, пленником ее жадных губ и вожделеющего тела, которые за считанные секунды превратили все его решительные намерения в прах и пепел, а сдержанность – в чудовищную страсть, требующую полного обладания.
   Так, на брошенном смятом плаще посреди весенней ночи, напоенной ароматом диких цветов, Грания наконец одержала победу и вволю насладилась горячим счастьем соединения.

Глава 16

   Сидя на монотонно цокающем ослике, Линет не сводила глаз с высокой фигуры, держащей поводья и взмахами черного плаща рассекавшей окружающий их слоистый утренний туман. Предрассветный туман окутывал эту двигавшуюся ни быстро ни медленно пару волшебным светом, переходящим от синевы ночи к блеску утра. Низкие ветви касались их голов, а ноздри с жадностью вдыхали аромат невинных весенних цветов, распускавшихся по обеим сторонам дороги. Сумрачный свет притушил все краски, и даже золотые кудри шагавшего впереди Райса немного потускнели, словно устали за минувшую бессонную ночь.
   Принц постоянно чувствовал сзади этот напряженный внимательный взгляд и старался почаще оборачиваться, чтобы улыбнуться девушке самой нежной, самой ободряющей улыбкой. Тогда она замирала от счастья, а он снова опускал глаза долу и принимался насвистывать старую любовную песню, которую ни разу не вспоминал с самого момента отъезда из Нормандии.
   – Что это за мотив? – Линет привыкла к громким и хвалебным свадебным песням, а вовсе не к такой нежной и задушевной мелодии. Да и на празднике Гвина Наддского песни пелись другие. – А слова есть?
   Райс, пораженный, остановился. Он никак не мог предположить, что расслабился до такой степени. Да и какую же песню он насвистывал? Ах да…
   – Это песенка странствующего менестреля, которую частенько напевали при дворе моего воспитателя. – Накрутив поводья на руку потуже, Райс пошел рядом с девушкой, которая теперь являлась хозяйкой его души и сердца. – Один человек сочинил ее по следам своей собственной истории.
   И Райс негромко запел печальную песню-сказку о любви, которой грозило множество опасностей. Его низкий голос красиво подчеркивал обертоны и придавал грустной песенке какую-то неземную страстность. Линет глядела на него во все глаза.
   Но неожиданно, наперекор заунывной мелодии, Райс весело тряхнул кудрями и закончил песню словами совершенно неуместными, но счастливыми и победными.
   – Замечательная песня, – прошептала Линет, благодаря его больше глазами, чем словами, и робко коснулась кончиком пальца смуглой щеки. – Научишь меня?
   Челюсти Райса сжались, и глаза потухли, но он уверенно кивнул. Теперь любое ее желание закон для него, и он будет выполнять их столь же страстно, как услаждал ее тело минувшей ночью. Строчка за строчкой учил он ее словам и напеву, и вскоре уже ее звонкий чистый голосок зазвенел в унисон с его басом, а сердце Райса почему-то сжало тоской и страхом.
   Впрочем, бояться ему, конечно, было нечего; отныне все было в его руках, и будущее Линет зависело от того, сумеет ли он выиграть те битвы, что предстоят ему в самом ближайшем будущем. Райс уверял девушку, что в аббатстве она будет в полной безопасности, но ведь по норманнским законам отец, несогласный с вступлением дочери в монастырь, имеет полное право забрать ее оттуда, тем более, если посулит церкви немалые деньги. Мысль эта пришла в голову Райсу, увы, только сейчас, и он стиснул зубы, представив Линет обрученной с отвратительным Озриком – или еще с кем-нибудь. Выход был один – им нужно немедленно обвенчаться и тем самым воздвигнуть несокрушимую защиту для маленькой коноплянки.
   Райс погрузился в тяжелые раздумья, и Линет тоже умолкла. С тоской смотрела она на мрачную красоту своего возлюбленного, который уже так скоро навеки станет для нее недосягаемым, ибо клятвы своей она не нарушит никогда. Она посвятит себя монашеской жизни и тем самым по своей воле отплатит ему за тот дар, который у него похитила.
   Утро разгоралось все ярче, и вскоре в его свете перед ними открылись в расползающемся тумане толстые деревянные ворота аббатства Святой Анны.
   – Ну наконец-то! – Казалось это был не голос, а рычание.
   Удивленная, Линет осмотрелась и обнаружила неподалеку Оувейна, медленно выплывающего из лесного тумана.
   – Как видишь. – Глаза Райса сузились, и он незаметно смахнул с плеч друга несколько прилипших сухих листьев. – А ты, значит, так сюда торопился, что спал прямо в лесу?
   Лицо Оувейна вспыхнуло таким багровым румянцем, что его не скрыла даже густая черная борода, росшая от самых глаз.
   – Вижу-вижу, – усмехнулся принц. – Грания найдена.
   Бородач пробормотал в ответ что-то невнятное и заторопился обратно в лес.
   – Я подожду тебя там, пока ты закончишь все дела, – быстро добавил он и, не дожидаясь возможного гнева друга за запретную связь с его сестрой, скрылся из глаз.
   Аббатство располагалось посреди широкой поляны, со всех сторон окруженной вековыми деревьями. Солнце ласково освещало его мирную прелесть, и, несколько успокоившись, Райс, подойдя к воротам, снял Линет с ослика и осторожно поставил на землю. При этом девушка крепко обхватила его за плечи, вновь переживая острое наслаждение от соприкосновения с железными мускулами, которыми она так упивалась в часы любовной игры. Познав счастье близости, Линет жаждала его еще сильнее и требовательней. Дыхание ее прервалось.
   Обо всем догадавшийся, Райс улыбнулся и, глядя в ее побелевшее лицо, постарался прижать девушку к себе как можно крепче. Впрочем, время было отнюдь не подходящее для интимных ласк. Линет нехотя открыла глаза и тут же увидела монашку, выбежавшую на властный стук Райса по дубовым воротам.
   – Приветствуем тебя, о принц Райс, в нашей скромной обители. – Говорившая была женщиной полной, с тихой улыбкой и вкрадчивым голосом. – Мать-аббатисса ждет тебя в общей приемной. Я провожу туда и тебя, и твою спутницу.
   Монахиня говорила на уэльском, и Линет не поняла ни слова, но выразительный жест женщины, махнувшей в глубину монастыря, объяснил ей все и без слов.
   Дубовые ворота захлопнулись, и Линет волей-неволей обратила свой взор на длинное строение за небольшим садиком, где свежая зелень уже покрывала жирную ухоженную землю.
   Райс предложил девушке руку, на которую она оперлась лишь самыми кончиками пальцев, и в молчании последовали они за монахиней к двери, как по волшебству распахнувшейся при их приближении.
   На высоком помосте в конце длинной пустой комнаты восседала крошечная женщина, и массивная спинка стула, видневшаяся за ней, казалось, еще больше уменьшает ее сухую фигурку. Подойдя поближе, Линет обнаружила, что все лицо аббатиссы покрыто густой сетью мельчайших морщин и напоминает туго отжатую ткань. Сравнение было нелепым, но оно кое-как помогло девушке справиться с подступающими к горлу судорожными рыданиями при мысли о том, что в этом глухом уединении останется она теперь навеки.
   – Ах, это ты, Орел! Подойди же поближе, мой мальчик, ведь я не видела тебя с тех пор, как ты вернулся из Нормандии. – Голос аббатиссы был хрупок так же, как и ее тело, и говорила она по-английски, вероятно предупрежденная о происхождении своей гостьи. – А глаза мои, кажется, старее меня самой. – Она улыбнулась, отчего морщинок на ее лице еще прибавилось. – Должно быть, потому, что слишком много повидали на этом веку.
   Райс отпустил руку Линет и, подойдя к настоятельнице, опустился на одно колено, почтительно целуя ее сухую ручку.
   – А ты похож на мать, царствие ей небесное! Несомненно, несомненно, сложение и фигуру ты унаследовал сакские, мой мальчик. – Голова аббатиссы откинулась на высокую спину, но Райс, продолжавший стоять на одном колене, все равно возвышался над ней, как могучая скала. – Впрочем, и отцовского тоже много… Глаза сразу выдают в тебе сына моего несчастного брата.
   Линет с удивлением и любопытством слушала эти признания и даже подошла поближе, чтобы обнаружить упоминаемое сходство. Но не успела она сделать и нескольких шагов, как мать-настоятельница сама обратила на нее внимание.
   – А!.. – Золотые искорки удивления в еще очень живых черных глазах действительно были очень знакомыми. – Та пташечка, которую ты так просил пригреть… Что ж, подведи ее поближе.
   Райс грациозно поднялся и обернулся к Линет, протягивая ей руку, в которую та тут же вложила свои холодные пальчики.
   – Линет, поприветствуй же мою матушку Тэйлед, настоятельницу обители Святой Анны. – И принц поведал тетке те причины, которые побудили его искать защиты для Линет в монастыре. Девушка же в это время покорно и молча стояла пред аббатиссой на коленях.
   – Но на самом деле я Райсу не совсем тетка, – улыбаясь, обратилась Тэйлед непосредственно к Линет. – Правдивость – мое ремесло, и потому вынуждена в этом признаться: я тетка его отца, сестра деда, и, таким образом, принц приходится мне внучатым племянником.
   Не зная, что ответить на такое признание, девушка лишь растерянно кивнула.
   Неожиданно из крошечного тела вырвался пронзительный, совсем девичий смешок.
   – А живу я на свете уже больше восьми десятков лет, почти не могу ходить, да и двигаться-то почти неспособна, не говоря уже о зрении! – Старушка весело тряхнула головой. – А потому никому не посоветую жить так долго! Впрочем, я посвятила себя Богу и вручила ему свою душу – так что уповаю лишь на то, что вскоре он прекратит мою затянувшуюся земную жизнь, посланную, видно, за все мои мирские грехи, и я отправлюсь прямиком на небо. Словом, Райс, ступай с Богом! – Тэйлед слабо махнула высохшей ручкой. – Я позабочусь о твоей пташке.
   Райс, однако, не двигался с места.
   – Простите меня, тетушка, но у меня есть к вам еще одна просьба.
   Глазки настоятельницы хитро прищурились и сверкнули любопытством.
   Принц гордо поднял точеный подбородок.
   – Когда я вернусь – а вернусь я скоро, – прошу вас, вызовите священника, чтобы скрепить наш союз с леди Линет из замка Рэдвелл… вне зависимости, какие последствия может принести этот брак мне и всем остальным.
   Глаза аббатиссы при этих словах закрылись совершенно, и какое-то время прошло в молчании.
   Линет стояла ни жива ни мертва, понимая, что восстать против этого предложения Райса надо сейчас, иначе будет поздно, но слова не шли из горла, сдавленного отчаянием и слезами радости. Но что скажет сама настоятельница?
   Наконец сомкнутые веки поднялись, и в глазах старой женщины засияло чистое золото. Линет испуганно перевела взор на Райса, на его окаменевшее лицо и бездонные провалы очей.
   – Ты – сын своего отца. Бунтовщик и мятежник, попирающий традиции веков! – Но за этими гневными словами сквозила какая-то удивительная гордость и удовлетворенность, почему-то сразу успокоившие молодую пару. – Я подожду твоего возвращения, Райс, а там… Там я сделаю все, чтобы выполнить твою просьбу. – Лицо настоятельницы озарила светлая улыбка молодости. – Но поторопись, ибо, по всей вероятности, Господь не отпустит мне и нескольких недель жизни.
   Принц, увлекая за собой Линет, рухнул перед теткой на колени и с жаром стал целовать ее сморщенные руки.
   – Клянусь, тетушка, я вернусь скоро, очень скоро!
   Через несколько минут, взволнованный и сияющий, Райс покинул тихую обитель, а Линет еще долго смотрела на захлопнувшуюся за ним дверь. Неожиданно тихое прикосновение вывело девушку из задумчивости.
   – Послушай же меня, милая девочка. Я хочу дать тебе свои наставления прямо сейчас, ибо Бог может призвать меня к себе в любую минуту. На самом деле я действительно рада, что Райс предпочел вызвать священника, в отличие от того дурака, который возомнил себя настоящим принцем.
   Глаза Линет широко распахнулись, и старушка поспешила продолжить.
   – Как монахиня я обязана прощать людям их грехи, оставляя их на суд Божий, но то, к чему принудил этот дурак мою племянницу, сестру Райса, снова, как и несколько лет назад, всколыхнуло во мне весь тот гнев, с которым я не устаю бороться все последние шестьдесят лет.
   Девушка продолжала оставаться в недоумении. О чем говорит аббатисса? Дает ли это какую-нибудь надежду Грании и Оувейну? Линет глубоко вздохнула и постаралась облечь свои вопросы в разумные выражения.
   – Ты говоришь о покойном муже Грании – Ллойде? Неужели их брак не был освящен церковью?
   Тэйлед прикусила сухие пергаментные губы.
   – Ллойд был настоящим дураком, возомнившим, что сможет управлять страной кимеров и схватившим за шиворот первого попавшегося незнакомца, чтобы тот совершил обряд венчания его с Гранией. – Затем последовал подробный рассказ о происшедшем, закончившийся коротким, но веским словом "грех".
   – Нет, не грех, не грех, а… – Линет взволнованно схватила тонкую ручку, – … настоящее чудо! Чудо, которое затмит все грехи и освободит несчастную Гранию!
   Увидя в глазах старушки любопытство, Линет подробно поведала ей о тех мучениях, что выпали на долю Грании из-за ее фальшивого брака. На этот раз аббатисса сама взяла ее за руку.
   – Да, это чудо, настоящее чудо, и да будет благословен Господь, который позволил мне дожить до его свершения! Теперь я понимаю, для чего он оставил меня на этой земле, и я с радостью выполню его волю! – И настоятельница, до сей поры прямо сидевшая на стуле, вдруг покачнулась и безвольно откинулась назад. Встревоженная, Линет поспешила нагнуться над ней.
   – Я немного устала, – прошептала едва слышно Тэйлед. – Пойду отдохну немного. Вызови, пожалуйста, сестру Марту – не сомневаюсь, она стоит под самой дверью.
   Линет выполнила эту просьбу, действительно обнаружив приведшую их сюда женщину, как только открыла дверь, и вскоре аббатисса была благополучно перенесена в постель, где и забылась спокойной старческой дремой. Гостью же проводили в трапезную и предложили отведать постной, но вполне сытной пищи, а затем, терзаемая страхом за Райса и неизвестностью относительно дел Грании, Линет с радостью пошла за бесплотно-улыбающимися монахинями в часовню, где предалась тихим, но жарким молитвам.
 
   С почти нескрываемой радостью смотрел на следующее утро Озрик туда, где вместо трех человек одиноко восседал лишь один, да и то сменивший гнев на скорбь и гнетущий страх. Все трое детей графа Годфри пропали… исчезли бесследно… сгинули Бог знает где.
   Одно только обстоятельство мешало Озрику в полную силу насладиться отчаянием Годфри, но обстоятельство это было весьма серьезным: Марк до сих пор еще не показывался в доме Морвены, несмотря на то что и она, и дядька убедительно просили его вернуться туда немедленно для серьезного разговора. Впрочем, мальчишка прав: пусть лучше пройдет побольше времени и страсти поулягутся.
   А затем будет нанесен новый удар, и при мысли о нем широкая улыбка расползлась по лицу мстительного сакса, уже почти переставшего скрывать свою радость.
   Еще вчера, препроводив Эдольфа в Нортленд, Озрик тем не менее тут же поспешил обратно в Рэдвелл, боясь упустить хотя бы мгновение в созерцании страданий графа, тем более что получал неизъяснимое удовольствие в том, чтобы постоянно выражать Годфри свое сочувствие и предлагать помощь в поисках детей, равно как и в наказании похитителей, когда те, без сомнения, найдутся. Наряду же с этим, сакс продолжал и дальше натягивать свой арбалет мщения.
   – Вчера, после того как ты отошел ко сну, милорд, я отправил одно послание.
   Годфри равнодушно покосился на него воспаленным глазом.
   – Послание было отправлено далеко в уэльские чащи, но, однако, ответ пришел уже сегодня утром.
   Известие об ответе все же привлекло внимание графа, хотя он и не пошевельнулся, словно опасался спугнуть слабый луч надежды. Силы его были на исходе: сначала долгие и безуспешные поиски Линет, похищенной этим проклятым уэльским вилланом, а теперь вот оба сына… Поначалу, узнав об их исчезновении, граф бушевал, как жестокая зимняя гроза, и, конечно, первым делом спустился в подвал донжона, намереваясь сорвать всю ярость на Эдольфе, – но тут-то его поджидал и третий ужасный удар. Надежда хотя бы как-то приблизиться к тайне исчезновения дочери угасла окончательно. Чертов Орел оказался настоящим фокусником, ибо ничем иным невозможно было объяснить побег узника через толстые каменные стены и запертые решетки.
   Увидев в глазах графа новую волну гнева, Озрик быстро потушил улыбку и весьма смиренно продолжил:
   – Я надеюсь, что полученный ответ положит конец всем несчастьям, столь неожиданно обрушившимся на Рэдвелл.
   Годфри из последних сил надменно выпрямился.
   Слова сакса были чистой правдой, но, увы, имели совсем иной смысл, чем предполагал Годфри, и, пока надежда графа снова увидеть своих детей живыми и невредимыми медленно уходила с его лица, Озрик позволил себе еще раз ухмыльнуться.
   – Мое неотложное послание направил я принцу Каудру Дайфисскому, чье Уэльское княжество лежит к востоку от Кимера.
   Годфри кивнул, начиная понимать, к чему клонит хитрый сакс.
   – Каудр согласен помочь нам, – продолжал Озрик, – но за плату. Без платы ничего не делается… Словом, если ты согласен принять его помощь в наших делах, то раздели с ним земли Райса. А уж Каудр для достижения нами победы приложит все свое умение и талант. Зная твою безумную любовь к детям, я рискнул без твоего ведома пообещать Каудру требуемую награду…
   – Я согласен! Пусть забирает эти проклятые спорные земли хоть целиком!
   При этом ответе Озрик позволил своей улыбке просиять в полную меру.
   – Я был уверен, что ты обрадуешься возможности не только вернуть детей, но и наказать этого зарвавшегося виллана, прибрав к рукам и все его княжество. У Каудра уже готова для него отличная ловушка, которая захлопнется не позднее чем сегодня.
   – Сегодня? – Удивленный, граф тяжко положил свою ладонь на стол, расплескав красное вино из своего доверху наполненного кубка и осыпав на пол хлебные крошки. – А ну-ка, быстро, – наклонился он к Озрику, и в глазах его снова засверкал решительный огонь, – говори мне, что надо сделать, если я хочу успеть собрать моих воинов и встретить врага во всеоружии?
   – В таком случае надо действовать незамедлительно, ибо не позже чем в полдень мы должны перейти границу Кимера со стороны земель, что получила в приданое Морвена. Там наши люди рассредоточатся под прикрытием леса и…
   – Дальше, дальше! – Возбужденный, Годфри не хотел давать Озрику ни секунды на обдумывание своих речей.
   – Дальше? Дальше появится наш приятель Райс Кимерский, которого Каудр вызвал на свидание именно в этом месте, появится, конечно, не один, а с Оувейном, своим самым приближенным клевретом, и, думаю, с отрядом. И, пока трое уэльсцев будут разговаривать, совершенно не подозревая о нашем присутствии, мы выскочим из засады и накроем Райса с Оувейном, оставив их войско без командира.
   – Ты намерен оставить его отряд на свободе? – скептически протянул Годфри, недовольный таким планом действий.
   – Но если мы потащим их с собой, то лишь прибавим себе голодных ртов, да и разговаривать о возвращении детей будет не с кем.
   Годфри почувствовал, что в этом есть некий резон, хотя, на его взгляд, было бы достаточно отпустить домой одного, много, двух-трех уэльсцев, но, радуясь близкой победе и почти ощущая у себя под руками горло ненавистного Орла, он решил не менять продуманный план, тем более что он уже начал исполняться.
   – Имея в заложниках Орла и его товарища, – напомнил Озрик, стараясь полностью рассеять сомнения Годфри, – мы вполне сможем торговаться с кем угодно.
   – Но они потребуют возвращения их принца в обмен на моих детей! – Теперь, когда граф несколько успокоился, ум его заработал с прежней остротой, предвидя все возможные препятствия и способы их преодоления.
   – Без сомнения. – Озрик, уверенный, что уже ничто не сможет поколебать его планов, говорил спокойно и веско.
   Граф кивнул с готовностью, но глаза его неожиданно сузились, когда он добавил свое условие к так хорошо продуманному плану бывшего шурина:
   – За возвращение детей мы выдадим им только Оувейна, этого клеврета: а затем вы с Каудром поделите себе на здоровье Кимерские земли, а мне отдадите Орла, его жизнь и его черную душу.
   – С удовольствием обещаю тебе это, – мягко, но хладнокровно заявил Озрик, – но при условии, что и ты сам сделаешь первый шаг в исполнении давно обещанного.
   Годфри в недоумении откинулся на спинку высокого кресла.
   – И что же я обещал тебе?
   – Отдать Линет мне в жены. – Бесцветные серые глаза твердо смотрели в светло-карие.
   Граф, которому так дерзко напомнили об обещании, запрятанном в самый дальний угол его памяти, вспыхнул.
   – Но ее пока еще нет здесь.
   – Пока. – Жидкие волосы Озрика, отброшенные резким движением, упали на крутые плечи. – Но если ты хочешь, чтоб я и впрямь помогал тебе, то посылай за священником не мешкая. Пусть он ждет в замке и готовит все необходимое для церемонии, ибо она должна свершиться немедленно, не через неделю, не через день, а сейчас же по нашем возвращении.
   Ловушка захлопнулась так же крепко, как она должна была сегодня захлопнуться и для Райса; Годфри оставалось лишь выдвинуть свое последнее жестокое условие.
   – Что ж, за твое обещание отдать Орла в полное мое распоряжение я согласен на твое предложение и вызову священника в Рэдвелл немедленно, но… Я не увижу тебя женатым до тех пор, пока проклятый уэльсец будет жив.

Глава 17

   Линет в полусне откинула со лба спутанную прядь волос. Вчера она сама не помнила, как заснула на узком жестком ложе в маленькой низкой келейке, отведенной ей матерью-настоятельницей, и теперь с удивлением смотрела на молчаливую монашку, которая довольно бесцеремонно растолкала ее и повела по длинным монастырским коридорам. Должно быть, была еще ночь или, по крайней мере, раннее утро, поскольку круглая полная луна, чуть заметно покачиваясь, стояла низко над горизонтом у самых верхушек лесных елей.
   Едва закончив застегивать платье, Линет оказалась введенной в аскетически обставленную комнату, тускло озаренную одной вонючей свечой. В полумраке девушка увидела аббатиссу, сидящую в своей постели и опирающуюся спиной на белую оштукатуренную стену.
   – Пришли дурные вести, моя девочка. – Голос старухи был тих и почти спокоен, но для Линет он прозвучал тревожным набатом, и она с трудом успела задушить отчаянный крик, представив себе, что Райс ранен… убит.
   – Только скажите мне, что он жив! Жив! – Линет рухнула на колени подле кровати, сжимая в пальцах свешивающиеся простыни. Надежда стремительно оставляла ее. – Скажите, что жив… – Слова мольбы прерывались подступающими к горлу рыданиями. Весь предыдущий день она молила Всевышнего спасти и сохранить ее возлюбленного и с верой в его могущество заснула – так неужели за то время, что она спала тяжелым беспробудным сном, Господь отвернулся от Райса?!
   – Насколько мне известно, – ласково заговорила Тэйлед, видя близкую истерику девушки, – Райс жив и невредим.
   Линет всхлипнула, и пальцы ее разжались.
   – Тогда какие же новости?
   – Райс невредим, – повторила настоятельница, – но он в плену, так же как и его друг Оувейн.
   Линет поднесла сомкнутые ладони к груди, снова прося у Бога защиты и сил.