Страница:
Глубоко запустив пальцы в смоляные кудри и опустив плечи, Оувейн напрасно пытался освободиться от тяжелого изнеможения минувшего дня. Взглянув на очаг и убедившись, что дров запасено Дэвидом достаточно, он с трудом поднялся и медленно поплелся наверх в свою спальню, в которой, как он знал, ему все равно не найти покоя и облегчения.
Подойдя к дверям и обнаружив, что щеколда отодвинута, бородач нахмурился. В спальне почему-то тускло горела в дальнем углу тонкая дымная свеча, и Оувейн с теплой благодарностью подумал о младшем брате, так трогательно о нем позаботившемся. Он плотно закрыл дверь, задвинул засов и уже взялся за подол рубахи, намереваясь наконец скинуть промокшую от проливного дождя одежду, как, движимый каким-то необъяснимым беспокойством, оглянулся – и был поражен неожиданным и неприятным зрелищем: на его постели лежала Грания. – Что ты здесь делаешь?!
Вопрос прозвучал холодно и зло, однако Грания даже не переменила своей слишком вызывающей позы. Она была в расстегнутом платье, открывающем нестерпимый блеск нижней рубашки, оттененной к тому же расчесанными до глянцевитого сверкания угольными кудрями. Те же кудри обрамляли и ее лицо с застывшим на нем каким-то странным выражением. Весь этот день Грания не раз смотрела на свое отражение в тазу с неподвижной водой, прежде чем выбрала этот обволакивающий взгляд под чувственно полуприкрытыми ресницами.
Разумеется, Оувейн не мог противостоять этим чарам, но равно не мог он и позволить этой женщине растоптать и превратить в ничто его гордость и честь. Синие глаза напряженно сузились, и бородач лишь сурово поджал губы в ответ на столь недвусмысленное предложение. Конечно, эта женщина – самая прекрасная и соблазнительная на свете, но именно поэтому он ей и не сдастся никогда.
– Какое тебе дело? – Грания сладострастно и будто лениво тянула слова.
– Впрочем, это не имеет значения. – Оувейн равнодушно пожал плечами, всем видом давая понять, что ее появление в его спальне нисколько ему не интересно. – Может быть, твое появление здесь – настоящий подарок для меня, – и, смело подняв глаза к опасности, находящейся так близко, он начал объяснять Грании то, что должно было еще больше разделить их. – Мне, слава Богу, не придется ждать утра, чтобы рассказать тебе о моем последнем открытии. Теперь в руках у меня неопровержимые доказательства невиновности Райса в том, в чем ты его постоянно обвиняешь.
С этими словами Оувейн развернул сложенный пергамент и положил на столик, стоявший у кровати. Грания тем не менее даже не пошевелилась.
– Вот! – Сжав челюсти, бородач ткнул пальцем прямо в середину бумаги. – Я нашел Ивайса. Теперь он избавлен от тяжести нести этот груз и вину в одиночестве.
Грания неохотно приподнялась и поглядела на кремовую бумагу, ярко белеющую на темном дереве стола. Прочесть написанное она не могла, но сразу и безошибочно узнала знакомое послание.
– Как ты постоянно повторяла, ты ни за что не спутала бы бумагу, написанную моим отцом и вверенную им Ивайсу. – Оувейн посмотрел прямо на смешавшуюся Гранию. – Ты видела, как это происходило, это действие, но не была посвящена в то, что за этим стояло. А на самом деле мой отец и твой муж приказал Ивайсу отправить запечатанное послание не в Нормандию, а далеко в глухой лес и закопать так, чтобы никто никогда не нашел его. Ивайсу же за это была обещана возможность навестить семью матери, живущую на землях принца Каудра. Кроме того, отец приказал Ивайсу по возвращении говорить только о том, насколько твой брат поглощен своими развлечениями за морем и как равнодушен он ко всему тому, что творится в Уэльсе.
Бумага была, несомненно, подлинная, и Грания сразу поверила всему услышанному, но лицо Оувейна при этом было таким злым и негодующим, что бедная женщина скорее согласилась бы провести ночь в глухом лесу в компании опасных эльфов, которые, как говорят, могут похитить человеческую душу, – чем глядеть в глаза своему упрямому возлюбленному.
– Но ведь тот факт, что Ивайс так и не зарыл письмо, а оставил его у себя, дает мало оснований верить ему вообще, – сказала она. – Почему же ты так веришь тому, что он говорит сейчас? Что делает эту сказку более правдоподобной, чем его прежнее утверждение о пристрастии принца к своим норманнским друзьям и карьере? – Говоря это, Грания совершенно бездумно положила руку на локоть Оувейна. Гримаса отвращения немедленно исказила лицо его, и он резко сбросил смуглые пальцы – их хозяйка должна была знать, как непристойно врываться ночью в спальню к мужчине.
– Мы говорим с тобой о вещах слишком важных! О том, что перед твоими глазами лежит документ, который должен заставить тебя признать, что ты была к брату жестока и несправедлива, а ты… – Но Грания была близко, слишком близко, голос Оувейна дрожал. – Возьми же себя в руки! – Взгляд его упал на бесстыдно раскрытые кружева. – Я сейчас же, немедленно возвращаю тебя в дом Райса, под его покровительство! Дай Бог, он скоро найдет тебе подходящего мужа! – На двух последних словах зубы его скрипнули.
– Но я не подчиняюсь Райсу ни по какому закону! – надменно отрезала Грания и сделала еще шаг ближе к человеку, который столь самонадеянно подумал, что сможет оттолкнуть ее. – И не вернусь в его дом, тем более сегодня ночью, когда, вероятно, Линет одерживает в его спальне более блестящую победу, чем я в твоей.
Однако слова Оувейна о втором муже невольно насторожили Гранию, и она с отвращением представила себе хитрое и вкрадчивое лицо принца Каудра – каким отвратительно сладким станет оно, когда он потащит ее в супружескую постель. Линет весьма красочно передала подруге нелицеприятный разговор, состоявшийся у Райса с лживым Дайфисским принцем. Синие глаза бородача недоверчиво сощурились.
– Эта норманнская девчонка собралась соблазнить Райса? Этой ночью? Залезть к нему в постель, зная, чем он будет расплачиваться за это? Соблазнить подло, во сне?! – Оувейн горестно опустил голову, и слабые блики свечи блеснули на его черных волосах. – Но ведь мы оба знаем, что Райс никогда не поступится своим именем и положением и не возьмет в жены дочь злейшего врага. Тем более что это грозит ему потерей княжества, которого он добился с таким трудом. – Линии его лица стали еще более жесткими. – И ты, ты сама научила ее этому! – Это был уже не вопрос, а гневный презрительный упрек.
– Райс намеревается уготовить для Линет страшную, одинокую жизнь монахини в аббатстве Святой Анны! – с болью заступилась за девушку и за себя Грания. Она приблизилась к возлюбленному вплотную и снова положила руки ему на плечи. – Разве этим не искупит она одну-единственную ночь радости и любви? Она никогда не потребует от него такой жертвы, как брак, ведь это только я, распущенная назойливая баба, заставляю тебя думать о стигматах, которые принесет тебе женитьба на мачехе!
Взбешенный и доведенный до последней степени дикого желания, Оувейн тем не менее поспешил обратить тему о Райсе и Линет в совершенно другое русло.
– Я боюсь не столько за честь Райса, – вкрадчиво молвил он, – а скорее, за то, что девица эта не совсем то, чем кажется на самом деле. – Черные, как у брата, глаза Грании заполыхали золотыми искрами, но Оувейн властно поднял руку, не давая ей открыть рта:
– Ее таинственное появление в лесу, эта дикая сказочка о том, что она прискакала туда на каком-то дестриере – все это мало похоже на правду… Словом, я искренне подозреваю, что невинная коноплянка не кто иная, как шпионка, засланная к доверчивому Орлу.
– Фу! – Презрительный вздох Грании был явным свидетельством ее неверия в подобные бредни. – Никто не знает эту малышку – конечно, за исключением Райса! – лучше меня. Я готова поставить мою жизнь за то, что она всего лишь несчастная дочь гнусного норманнского графа – вот и все. – И, защитив от необоснованных нападок свою напарницу по любовным бедам, Грания снова возвратилась к тому предмету, что был для нее сейчас важнее всего. – Но, если даже Линет сейчас и не с братом, я все равно не вернусь туда, ибо Райс уже начал переговоры о моей свадьбе с Каудром.
Кулаки Оувейна непроизвольно сжались, и смуглое лицо стало смертельно бледным. Но ведь его упоминание о возможном муже имело целью, во-первых, лишь наказать своевольную женщину за то, что она собиралась ввести его в сладкий, но тяжелый грех, а во-вторых – показать свое полное безразличие к этому вопросу. На самом деле даже сама мысль о ее возможном замужестве заставляла его беситься и трепетать. И вот теперь эта новость об одиозном Дайфисском принце!
Черные глаза заволокло льдом.
– Я презираю этого человека и никогда не соглашусь на второй брак по расчету.
И несмотря на то, что Райс имел полное право выдавать сестру замуж по своему усмотрению, Оувейн почувствовал себя оскорбленным, что его лучший друг ни разу не поделился с ним планами относительно будущего Грании – по крайней мере, как с ее пасынком. И оскорбление это неожиданно придало ему мужества: не говоря ни слова, он схватил Гранию в охапку и, прежде чем она сумела понять, что происходит, вынес в коридор по ту сторону мгновенно захлопнувшейся двери.
Глава 14
Подойдя к дверям и обнаружив, что щеколда отодвинута, бородач нахмурился. В спальне почему-то тускло горела в дальнем углу тонкая дымная свеча, и Оувейн с теплой благодарностью подумал о младшем брате, так трогательно о нем позаботившемся. Он плотно закрыл дверь, задвинул засов и уже взялся за подол рубахи, намереваясь наконец скинуть промокшую от проливного дождя одежду, как, движимый каким-то необъяснимым беспокойством, оглянулся – и был поражен неожиданным и неприятным зрелищем: на его постели лежала Грания. – Что ты здесь делаешь?!
Вопрос прозвучал холодно и зло, однако Грания даже не переменила своей слишком вызывающей позы. Она была в расстегнутом платье, открывающем нестерпимый блеск нижней рубашки, оттененной к тому же расчесанными до глянцевитого сверкания угольными кудрями. Те же кудри обрамляли и ее лицо с застывшим на нем каким-то странным выражением. Весь этот день Грания не раз смотрела на свое отражение в тазу с неподвижной водой, прежде чем выбрала этот обволакивающий взгляд под чувственно полуприкрытыми ресницами.
Разумеется, Оувейн не мог противостоять этим чарам, но равно не мог он и позволить этой женщине растоптать и превратить в ничто его гордость и честь. Синие глаза напряженно сузились, и бородач лишь сурово поджал губы в ответ на столь недвусмысленное предложение. Конечно, эта женщина – самая прекрасная и соблазнительная на свете, но именно поэтому он ей и не сдастся никогда.
– Какое тебе дело? – Грания сладострастно и будто лениво тянула слова.
– Впрочем, это не имеет значения. – Оувейн равнодушно пожал плечами, всем видом давая понять, что ее появление в его спальне нисколько ему не интересно. – Может быть, твое появление здесь – настоящий подарок для меня, – и, смело подняв глаза к опасности, находящейся так близко, он начал объяснять Грании то, что должно было еще больше разделить их. – Мне, слава Богу, не придется ждать утра, чтобы рассказать тебе о моем последнем открытии. Теперь в руках у меня неопровержимые доказательства невиновности Райса в том, в чем ты его постоянно обвиняешь.
С этими словами Оувейн развернул сложенный пергамент и положил на столик, стоявший у кровати. Грания тем не менее даже не пошевелилась.
– Вот! – Сжав челюсти, бородач ткнул пальцем прямо в середину бумаги. – Я нашел Ивайса. Теперь он избавлен от тяжести нести этот груз и вину в одиночестве.
Грания неохотно приподнялась и поглядела на кремовую бумагу, ярко белеющую на темном дереве стола. Прочесть написанное она не могла, но сразу и безошибочно узнала знакомое послание.
– Как ты постоянно повторяла, ты ни за что не спутала бы бумагу, написанную моим отцом и вверенную им Ивайсу. – Оувейн посмотрел прямо на смешавшуюся Гранию. – Ты видела, как это происходило, это действие, но не была посвящена в то, что за этим стояло. А на самом деле мой отец и твой муж приказал Ивайсу отправить запечатанное послание не в Нормандию, а далеко в глухой лес и закопать так, чтобы никто никогда не нашел его. Ивайсу же за это была обещана возможность навестить семью матери, живущую на землях принца Каудра. Кроме того, отец приказал Ивайсу по возвращении говорить только о том, насколько твой брат поглощен своими развлечениями за морем и как равнодушен он ко всему тому, что творится в Уэльсе.
Бумага была, несомненно, подлинная, и Грания сразу поверила всему услышанному, но лицо Оувейна при этом было таким злым и негодующим, что бедная женщина скорее согласилась бы провести ночь в глухом лесу в компании опасных эльфов, которые, как говорят, могут похитить человеческую душу, – чем глядеть в глаза своему упрямому возлюбленному.
– Но ведь тот факт, что Ивайс так и не зарыл письмо, а оставил его у себя, дает мало оснований верить ему вообще, – сказала она. – Почему же ты так веришь тому, что он говорит сейчас? Что делает эту сказку более правдоподобной, чем его прежнее утверждение о пристрастии принца к своим норманнским друзьям и карьере? – Говоря это, Грания совершенно бездумно положила руку на локоть Оувейна. Гримаса отвращения немедленно исказила лицо его, и он резко сбросил смуглые пальцы – их хозяйка должна была знать, как непристойно врываться ночью в спальню к мужчине.
– Мы говорим с тобой о вещах слишком важных! О том, что перед твоими глазами лежит документ, который должен заставить тебя признать, что ты была к брату жестока и несправедлива, а ты… – Но Грания была близко, слишком близко, голос Оувейна дрожал. – Возьми же себя в руки! – Взгляд его упал на бесстыдно раскрытые кружева. – Я сейчас же, немедленно возвращаю тебя в дом Райса, под его покровительство! Дай Бог, он скоро найдет тебе подходящего мужа! – На двух последних словах зубы его скрипнули.
– Но я не подчиняюсь Райсу ни по какому закону! – надменно отрезала Грания и сделала еще шаг ближе к человеку, который столь самонадеянно подумал, что сможет оттолкнуть ее. – И не вернусь в его дом, тем более сегодня ночью, когда, вероятно, Линет одерживает в его спальне более блестящую победу, чем я в твоей.
Однако слова Оувейна о втором муже невольно насторожили Гранию, и она с отвращением представила себе хитрое и вкрадчивое лицо принца Каудра – каким отвратительно сладким станет оно, когда он потащит ее в супружескую постель. Линет весьма красочно передала подруге нелицеприятный разговор, состоявшийся у Райса с лживым Дайфисским принцем. Синие глаза бородача недоверчиво сощурились.
– Эта норманнская девчонка собралась соблазнить Райса? Этой ночью? Залезть к нему в постель, зная, чем он будет расплачиваться за это? Соблазнить подло, во сне?! – Оувейн горестно опустил голову, и слабые блики свечи блеснули на его черных волосах. – Но ведь мы оба знаем, что Райс никогда не поступится своим именем и положением и не возьмет в жены дочь злейшего врага. Тем более что это грозит ему потерей княжества, которого он добился с таким трудом. – Линии его лица стали еще более жесткими. – И ты, ты сама научила ее этому! – Это был уже не вопрос, а гневный презрительный упрек.
– Райс намеревается уготовить для Линет страшную, одинокую жизнь монахини в аббатстве Святой Анны! – с болью заступилась за девушку и за себя Грания. Она приблизилась к возлюбленному вплотную и снова положила руки ему на плечи. – Разве этим не искупит она одну-единственную ночь радости и любви? Она никогда не потребует от него такой жертвы, как брак, ведь это только я, распущенная назойливая баба, заставляю тебя думать о стигматах, которые принесет тебе женитьба на мачехе!
Взбешенный и доведенный до последней степени дикого желания, Оувейн тем не менее поспешил обратить тему о Райсе и Линет в совершенно другое русло.
– Я боюсь не столько за честь Райса, – вкрадчиво молвил он, – а скорее, за то, что девица эта не совсем то, чем кажется на самом деле. – Черные, как у брата, глаза Грании заполыхали золотыми искрами, но Оувейн властно поднял руку, не давая ей открыть рта:
– Ее таинственное появление в лесу, эта дикая сказочка о том, что она прискакала туда на каком-то дестриере – все это мало похоже на правду… Словом, я искренне подозреваю, что невинная коноплянка не кто иная, как шпионка, засланная к доверчивому Орлу.
– Фу! – Презрительный вздох Грании был явным свидетельством ее неверия в подобные бредни. – Никто не знает эту малышку – конечно, за исключением Райса! – лучше меня. Я готова поставить мою жизнь за то, что она всего лишь несчастная дочь гнусного норманнского графа – вот и все. – И, защитив от необоснованных нападок свою напарницу по любовным бедам, Грания снова возвратилась к тому предмету, что был для нее сейчас важнее всего. – Но, если даже Линет сейчас и не с братом, я все равно не вернусь туда, ибо Райс уже начал переговоры о моей свадьбе с Каудром.
Кулаки Оувейна непроизвольно сжались, и смуглое лицо стало смертельно бледным. Но ведь его упоминание о возможном муже имело целью, во-первых, лишь наказать своевольную женщину за то, что она собиралась ввести его в сладкий, но тяжелый грех, а во-вторых – показать свое полное безразличие к этому вопросу. На самом деле даже сама мысль о ее возможном замужестве заставляла его беситься и трепетать. И вот теперь эта новость об одиозном Дайфисском принце!
Черные глаза заволокло льдом.
– Я презираю этого человека и никогда не соглашусь на второй брак по расчету.
И несмотря на то, что Райс имел полное право выдавать сестру замуж по своему усмотрению, Оувейн почувствовал себя оскорбленным, что его лучший друг ни разу не поделился с ним планами относительно будущего Грании – по крайней мере, как с ее пасынком. И оскорбление это неожиданно придало ему мужества: не говоря ни слова, он схватил Гранию в охапку и, прежде чем она сумела понять, что происходит, вынес в коридор по ту сторону мгновенно захлопнувшейся двери.
Глава 14
Мрачно взирал хмурый граф Годфри со своего высокого кресла на компанию, собравшуюся в зале к первой утренней трапезе. За вчерашний день они обыскали все закоулки Рэдвеллских земель, прихватив и добрую порцию земель Уэльских, – Линет не было нигде. И все же граф продолжал упорно отрицать ядовитые слухи, уже достигшие его ушей, что любимая дочь предалась в руки злейшего врага.
Кто мог ожидать от тихой покорной коноплянки столь нечестивого поступка?! О разумеется, никто и никогда. И в разгоряченном мозгу графа этот поступок дочери начинал почему-то все больше связываться с провинностью проклятого Эдольфа. Ведь если бы этот негодяй как подобает соблюдал свои обязанности, Линет не была бы похищена, – а Годфри, наперекор всем фактам, верил только в такую версию исчезновения дочери и считал теперь стражника самым настоящим пособником подлого уэльсца.
Итак, решено: как только он освободится от тех обязанностей и дел, что занимают всегда почти все свободное время сиятельного лорда, он непременно спустится в донжон и как следует выпытает все, что только возможно, у низкого предателя. Пусть-ка молодец, во-первых, расскажет, почему он пошел на такое дело, а во-вторых, в деталях объяснит, где и зачем сейчас силой удерживают его дочь. Ну а если он откажется ответить на эти простые вопросы, то в башне найдется немало инструментов, начиная от кнута и заканчивая дыбой, чтобы добиться любого признания.
И все присутствующие невольно вздрогнули, увидев в глазах графа огонь гнева и ненависти, огонь такой силы, что смутился даже сидящий с ним рядом сын.
– Алан, – Марк осторожно склонился к уху брата, неловко замершего на высоком стуле подле отца, – а что ты скажешь, если сегодня мы все-таки отправимся на площадку для боевых упражнений, и пораньше, пока она еще не занята воспитанниками? Ты наконец-то покажешь мне свои новые приемы фехтования, ну те, о которых ты говорил мне по возвращении.
Такое приятное предложение Марка успокоило страх мальчика и осветило его лицо неподдельным восторгом.
– Я готов! – С непосредственностью подростка он тут же рывком отодвинул от себя тарелку и умоляюще взглянул на брата. – А можно пойти прямо сейчас?
Марк громко рассмеялся, и этот уверенный смех, гулко раздавшийся в тяжелом полумраке зала, приковал к себе любопытствующее внимание многих, кто недолюбливал этого сурово-красивого старшего графского сына.
– Ну, если наш господин позволит нам выйти до окончания трапезы… – Серебристые глаза бесстрашно сощурились в сторону отца.
Годфри виновато поморщился, ибо ощутил внутреннюю досаду на то, что смятение, вызванное пропажей дочери, не дало ему столь редко выпадающей ему возможности побыть сразу с обоими сыновьями. Но, увы, его призывали к себе обязанности, от которых ни один уважающий себя сеньор не откажется в угоду своим собственным желаниям, – обязанности разрешать споры вассалов и даже мелкие дрязги сервов. А при этих делах мальчикам было лучше и не присутствовать. Словом, Годфри нахмурился, но довольно добродушно ответил:
– Да-да, Марк, забери брата, и насладитесь оба прекрасным днем, который наступил несмотря на столь дурную ночь. – Он даже попытался доброй улыбкой поприветствовать обоих поднявшихся из-за стола молодых людей.
На мгновение Марк почувствовал сострадание к человеку, чье разрешение повлечет за собой такие неприятные и далеко идущие последствия, но тут же заглушил в себе это ненужное чувство и, положив руку на кудрявые каштановые волосы брата, повел его вон из зала. О, слишком долго выслушивал он материнские жалобы и упреки, слишком близко принял он к сердцу призывы и обещания дяди, и теперь у юноши не было другого выбора, кроме решительных действий.
Сидящий по левую руку от Годфри Озрик едва смог при виде уходящих графских сыновей сдержать радостную победную улыбку. Значит, Марк все-таки прочувствовал необходимость жестокого шага, и цель их обоих близка. А скоро – очень скоро, если все пойдет по задуманному плану, – свершится и последняя месть. Делая вид, что всего лишь катает из хлеба шарики, Озрик самодовольно потер руки; последний ход будет принадлежать только ему.
Триумф разливался по лицу сакса, но он вовремя сумел изобразить подобающую случаю печаль, когда несчастный граф закончил есть и резко поднялся. За ним немедленно встали и все, сидевшие ниже. Часть гарнизона снова отправилась на бесплодные – и, как все уже понимали, бесполезные – поиски, а другая занялась обыденными дневными делами.
Переполненный нетерпением поскорее начать и закончить свою почетную, но зачастую изнурительную обязанность председательствующего в суде сеньоров, Годфри приказал слугам поспешить с уборкой главного зала, и целая армия домашних работников тут же принялась беспорядочно перетаскивать столы, выставляя их ровной линией вдоль стен и складывая ненужные сейчас козлы в отдаленных темных углах.
В этой шумной суматохе Озрик благополучно выскользнул на лестницу, ведущую в подвал донжона, никем не замеченный. Быстро пройдя слабо освещенный каменный проход, сакс на секунду задержался на последней ступени, позволяя глазам привыкнуть к полумраку помещения, где едва горел, затухая, единственный смоляной факел.
Здесь до этого содержались воины, запятнавшие себя трусостью и отступлением в последней битве, и многие из них были столь сурово наказаны плетью, что уродливые шрамы, вероятно, должны были остаться навсегда на их лицах как позорное напоминание о том, что они предали своего господина. Правда, спустя несколько часов после расправы граф благоразумно вернул их обратно наверх и заставил исполнять свои обязанности, вполне справедливо видя в этом больше толку, чем от бесцельно проводящих время здоровых мужчин, гниющих в сыром подвале. Словом, сейчас в подвале донжона сидел взаперти лишь один несчастный Эдольф, от которого исходил отвратительный запах гнилой соломы, немытого тела и нечистот.
Озрика передернуло, но, не задумываясь, он шагнул почти вплотную к железной решетке.
– Я пришел с добром и принес тебе некий дар, – вкрадчиво начал сакс, но уже ни во что не верящий Эдольф резко отпрянул в самый дальний угол загаженной клетки.
– Как же, поверить тебе, так ты напакостишь еще хуже проклятого щенка!
– Дурень ты, дурень, ведь нет ничего глупее, чем отказываться от свободы, которую я тебе сейчас предлагаю! – И в руке у Озрика блеснул ключ, похищенный у графа, напившегося в прошлую ночь до положения риз.
Эдольф недоверчиво подошел поближе, но снова отступил назад.
– А тебе-то какой прок от этого "дара"?
– Вот олух так олух! – Улыбка Озрика сопровождалась на этот раз хриплым смешком. – Не хочешь, как хочешь. Ничего не стану для тебя делать, мне будет только спокойней.
Эти слова почему-то успокоили несчастного, и он подошел вплотную к решетке.
– В ту ночь, когда ты так глупо попался, исчезла и графская дочь. Отец, разумеется, подозревает этого Орла, кого же еще! Негодяй, вероятно, на этом не остановится и утащит также и твоего «приятеля», злого мальчишку. В конце концов все, конечно, образуется, принц будет наказан, дети возвращены, да только для начала граф все же найдет какого-нибудь козла отпущения, на котором и выместит весь свой гнев и отчаяние. А последнего-то я и не хочу.
– А козлом этим, значит, буду я? – Лицо Эдольфа дрогнуло.
Озрик довольно кивнул, и оранжевый свет факела зловеще заиграл на его проплешинах.
– Вот именно. Раньше или позже, граф все равно сорвет на тебе зло за все несчастья, пусть даже они никакого отношения к тебе и не имеют. Но я-то человек порядочный и пытался уже отговорить его от этой затеи – увы!.. – Озрик театрально раскинул руки, в которых заманчиво поблескивал металлический ключ. – Увы, и тогда я решил сам спасти тебя от позорной и страшной участи. – Голос сакса вновь стал тихим и вкрадчивым. – Так прими же мой дар, а вместе с ним и тайную переправу в Нортленд, где тебе будет обеспечено надежное убежище.
Никогда бы наученный жизнью Эдольф не поверил сладким речам и лживым обещаниям известного всему Рэдвеллу предателя, но соблазн вырваться на волю был столь велик, что отказаться от него казалось невозможно; а уж на свободе-то он сам сумеет позаботиться о себе. Узник решительно тряхнул нечесаной головой, и Озрик моментально отпер вонючую клетку. Дверь, скрипнув, широко растворилась, выпуская Эдольфа, который немедленно последовал за своим освободителем, грубым шепотом посвящающим его в подробности побега из столь негостеприимных стен замка Рэдвелл.
Встало солнце, и огромный нижний зал дома принца Уэльского наполнился яркими лучами солнца, бьющими сквозь раскрытые ставни. Однако победный свет весьма плохо гармонировал с хмурыми лицами двоих мужчин и мальчика-подростка.
– Я и сам толком не понимаю, что все это значит, да и уж так ли это важно, но Оувейн считает, что ты должен быть в курсе. – Серьезные глаза Дэвида упрямо посмотрели на утомленного Райса.
Вчера, вернувшись с прогулки по лесу, мальчик в подробностях описывал старшему брату все те странные встречи, свидетелем которых он был, а тот, не говоря больше ни слова, немедленно повел его к самому принцу, чтобы Дэвид рассказал Райсу эту таинственную историю от начала и до конца. Мальчик так и сделал, добросовестно постаравшись ответить на попутно возникающие вопросы.
– Ты поступил правильно, и я очень благодарен тебе за помощь. – Райс протянул смущенному мальчику широкую ладонь, и тот, сознавая, какая честь оказывается ему подобным жестом, с горделивой радостью поспешил подать свою.
Стоявший за спиной брата и не проронивший ни слова, Оувейн неожиданно откашлялся и тихо проговорил:
– Ну, тогда пошли-ка поскорей, мой мальчик. Дома дел видимо-невидимо.
Дэвид послушно поднялся и встал рядом с братом. Райс молча им улыбнулся и еще раз мысленно поблагодарил Бога за то, что у него есть такой друг, с которым можно обсуждать не только дела войны, но и темы, касающиеся любви, женщин, неудавшихся помолвок и поруганных невинностей. Обо всем этом они с Оувейном успели весьма горячо переговорить, когда ранним утром бородач нашел его на подозрительно спокойной границе и попросил приехать выслушать рассказ брата. И теперь принц понимал, что невообразимое количество домашних хлопот ничто по сравнению с одной-единственной и самой главной – найти Гранию. Выигравший бой, проигранный Райсом, Оувейн поднялся сегодня ни свет ни заря и с ужасом обнаружил, что его возлюбленная Грания исчезла. Не оказалось ее и в доме Райса, который все утро мучился вопросом, чем вызвано нежелание сестры вернуться туда: опасением, что ее действительно выдадут замуж за нелюбимого или же упорным неверием в его невиновность?
Линет весь этот разговор просидела у очага, протягивая к огню зябнущие тонкие пальцы и гадая, преуспела ли Грания в своем деле или нет. Однако по лицу молчаливого бородача ничего понять было невозможно. И девушке оставалось лишь предаться собственным сладким воспоминаниям о победе. Но все же таинственная история, поведанная Дэвидом, немного отвлекла ее, и с возрастающим любопытством Линет стала прислушиваться к беседе за столом. Возможная интрига меж Озриком и принцем Каудром поставила перед ней множество неразрешимых и тревожных вопросов, в результате чего она оказалась совсем неподготовленной к недвусмысленным намекам – а возможно, и обвинениям – в ее адрес со стороны Оувейна. В растерянности девушка обернулась к Райсу, ища у него защиты и объяснения столь явно выраженной неприязни бородача, но тот уже шел к дверям, чтобы проводить братьев.
– Пайвел! – Звучный голос пронесся над окрестностью, сзывая личную охрану во главе с восторженным юношей, и мощная фигура принца в ожидании замерла в дверном проеме.
Сегодня утром Линет проснулась в одинокой постели своей спальни и на мгновение затосковала о сильных горячих руках. Но это продолжалось действительно только мгновение, ибо живая память о минувшей ночи была выиграна, она осталась победительницей, но это счастливое чувство было жестоко обмануто, когда Линет, спустившись вниз, обнаружила, что Райса давно уже нет в доме. Увы, она лишь обманом получила то, чего он не хотел и не имел права ей дать. Сознание этого обмана вскоре подтвердилось и непроницаемым, как скала, холодным выражением лица принца, когда тот появился в сопровождении обоих братьев.
Разумеется, Линет с самого начала знала, что Райс никогда не простит ей этой украденной ночи, и теперь постаралась заслонить свое сердечко как можно прочнее и от боли неразделенной любви, и от гнева обманутого человека, которого она победила, застигнув врасплох, беззащитного и спящего, а то, что могло быть поставлено в заслугу доблестному воину, женщине всегда будет засчитано лишь как хитрая и непорядочная уловка. И теперь Райс имеет полное право обвинять ее именно в преследовании, то есть в том, что она упорней всего отрицала.
Открытие это было ужасно. Линет глухо застонала и заставила себя отойти в дальний угол комнаты, где лежали продукты для завтрака, который начали приготавливать, но бросили. Лучше заняться делом, и тогда, возможно, обиды и унижение отступят.
Подняв тяжелый кубок, чтобы поставить его на пустой еще стол, Линет заметила, что Райс вышел на улицу и разговаривает о чем-то вполголоса с Пайвелом, а молодой человек при этом поглядывает на нее с каким-то странным любопытством. Это заставило бедняжку Линет подумать об изменившемся отношении к ней еще и юного сподвижника принца, начавшего, вероятно, так же, как и Оувейн, подозревать ее в предательстве. Но неужели даже в его чистое сердце закралась мысль о том, что она вернулась в Кимерскую землю лишь для выполнения безумных целей своего отца?! Неужели в это поверил, наконец, и сам Райс, Райс, чью жизнь она так недавно спасла от кинжала отцовского наемника?! Но почему же тогда они разговаривают шепотом и Пайвел смотрит на нее так дико? Все утро Линет готовила себя к тому, чтобы отважно встретить реакцию принца на свою ночную вылазку, но все же оказалась не готовой к настолько открытой неприязни.
Наконец Райс и сам поглядел на нее, увидев в ответ лишь полные отчаянной боли глаза, в которых застыла безнадежность. Тогда он попытался ей улыбнуться, но улыбка получилась насмешливой и горькой и лишь усугубила ее тоску, а самого Райса полоснула по сердцу острым чувством вины. До сих пор не решался он заговорить с девушкой о событиях минувшей ночи, и вместо того чтобы стоять, молодецки упершись руками в бедра, он должен был броситься к ней и утешить.
– Сегодня утром я встретился со своими людьми, охраняющими восточную границу, и обнаружил, что твой отец оставил ее без боя. По крайней мере пока.
Она, как во сне, медленно пошла ему навстречу, но, мысленно проклиная себя за это, Райс немедленно восстановил меж ней и собой преграду, мгновенно потушившую затеплившуюся было надежду в потеплевших глазах.
– Эта неожиданная передышка дает мне шанс возместить причиненный урон, и потому я отправляюсь на границу немедленно. Вернусь же не раньше ночи. Впрочем, если Оувейну удастся выполнить свою задачу – а в этом я почти не сомневаюсь, – то скоро сюда прибудет Грания.
Что скрывалось за словами о задаче Оувейна и имели ли они отношение к ночным планам самой Грании, Линет так и не поняла, но укоризненный взгляд, сопровождавший их, еще больнее заставил ее устыдиться своей собственной ночной победы. Она кивнула, но Райс уже отвернулся и плотно закрыл за собой дверь, поглотившую и его высокую фигуру, и яркий солнечный свет.
Линет потерянно уселась неподалеку от очага. Молчаливое презрение принца повергло ее в смутное отчаяние, но под ним уже медленно и верно стало разрастаться пламя возмущения. Как смеет он презирать ее за то, к чему так явно стремился и сам?!
Вопрос этот был неожиданным, и мысленный ответ на него занял у девушки немало времени, а тихие слезы беззвучно и бесконечно капали на грубое платье и стиснутые пальцы. Час бежал за часом, но наконец Линет поднялась и увидела, что солнце давно уже в зените. Тогда она торопливо бросилась доставать из поставленных у стенки холщовых мешков заготовленную провизию. Нужна была еще и вода, обычно стоявшая снаружи у входной двери. Настроенная не терять больше ни мгновения на пустые эгоистичные размышления, Линет вышла на улицу и приветливо помахала рукой Пайвелу, по каким-то таинственным причинам снова обрабатывающему уже вспаханную землю неподалеку. Но воды в ведре тоже не оказалось, и девушка, почти обрадовавшись этому, обогнула дом и направилась к маленькому источнику, весело бьющему в тени невысоких зеленых деревьев. Линет наклонилась над родником, стараясь не замочить подол платья и не поскользнуться на влажной гальке. Медленно встав и едва удерживая равновесие под тяжестью наполненного ведра, она краем глаза заметила вдруг неподалеку какой-то странный холодный блеск и, подняв глаза, коротко вскрикнула – прямо к ней стремительно приближался какой-то человек, и в его поднятой и уже согнутой для удара руке сверкало широкое лезвие отточенного кинжала.
Кто мог ожидать от тихой покорной коноплянки столь нечестивого поступка?! О разумеется, никто и никогда. И в разгоряченном мозгу графа этот поступок дочери начинал почему-то все больше связываться с провинностью проклятого Эдольфа. Ведь если бы этот негодяй как подобает соблюдал свои обязанности, Линет не была бы похищена, – а Годфри, наперекор всем фактам, верил только в такую версию исчезновения дочери и считал теперь стражника самым настоящим пособником подлого уэльсца.
Итак, решено: как только он освободится от тех обязанностей и дел, что занимают всегда почти все свободное время сиятельного лорда, он непременно спустится в донжон и как следует выпытает все, что только возможно, у низкого предателя. Пусть-ка молодец, во-первых, расскажет, почему он пошел на такое дело, а во-вторых, в деталях объяснит, где и зачем сейчас силой удерживают его дочь. Ну а если он откажется ответить на эти простые вопросы, то в башне найдется немало инструментов, начиная от кнута и заканчивая дыбой, чтобы добиться любого признания.
И все присутствующие невольно вздрогнули, увидев в глазах графа огонь гнева и ненависти, огонь такой силы, что смутился даже сидящий с ним рядом сын.
– Алан, – Марк осторожно склонился к уху брата, неловко замершего на высоком стуле подле отца, – а что ты скажешь, если сегодня мы все-таки отправимся на площадку для боевых упражнений, и пораньше, пока она еще не занята воспитанниками? Ты наконец-то покажешь мне свои новые приемы фехтования, ну те, о которых ты говорил мне по возвращении.
Такое приятное предложение Марка успокоило страх мальчика и осветило его лицо неподдельным восторгом.
– Я готов! – С непосредственностью подростка он тут же рывком отодвинул от себя тарелку и умоляюще взглянул на брата. – А можно пойти прямо сейчас?
Марк громко рассмеялся, и этот уверенный смех, гулко раздавшийся в тяжелом полумраке зала, приковал к себе любопытствующее внимание многих, кто недолюбливал этого сурово-красивого старшего графского сына.
– Ну, если наш господин позволит нам выйти до окончания трапезы… – Серебристые глаза бесстрашно сощурились в сторону отца.
Годфри виновато поморщился, ибо ощутил внутреннюю досаду на то, что смятение, вызванное пропажей дочери, не дало ему столь редко выпадающей ему возможности побыть сразу с обоими сыновьями. Но, увы, его призывали к себе обязанности, от которых ни один уважающий себя сеньор не откажется в угоду своим собственным желаниям, – обязанности разрешать споры вассалов и даже мелкие дрязги сервов. А при этих делах мальчикам было лучше и не присутствовать. Словом, Годфри нахмурился, но довольно добродушно ответил:
– Да-да, Марк, забери брата, и насладитесь оба прекрасным днем, который наступил несмотря на столь дурную ночь. – Он даже попытался доброй улыбкой поприветствовать обоих поднявшихся из-за стола молодых людей.
На мгновение Марк почувствовал сострадание к человеку, чье разрешение повлечет за собой такие неприятные и далеко идущие последствия, но тут же заглушил в себе это ненужное чувство и, положив руку на кудрявые каштановые волосы брата, повел его вон из зала. О, слишком долго выслушивал он материнские жалобы и упреки, слишком близко принял он к сердцу призывы и обещания дяди, и теперь у юноши не было другого выбора, кроме решительных действий.
Сидящий по левую руку от Годфри Озрик едва смог при виде уходящих графских сыновей сдержать радостную победную улыбку. Значит, Марк все-таки прочувствовал необходимость жестокого шага, и цель их обоих близка. А скоро – очень скоро, если все пойдет по задуманному плану, – свершится и последняя месть. Делая вид, что всего лишь катает из хлеба шарики, Озрик самодовольно потер руки; последний ход будет принадлежать только ему.
Триумф разливался по лицу сакса, но он вовремя сумел изобразить подобающую случаю печаль, когда несчастный граф закончил есть и резко поднялся. За ним немедленно встали и все, сидевшие ниже. Часть гарнизона снова отправилась на бесплодные – и, как все уже понимали, бесполезные – поиски, а другая занялась обыденными дневными делами.
Переполненный нетерпением поскорее начать и закончить свою почетную, но зачастую изнурительную обязанность председательствующего в суде сеньоров, Годфри приказал слугам поспешить с уборкой главного зала, и целая армия домашних работников тут же принялась беспорядочно перетаскивать столы, выставляя их ровной линией вдоль стен и складывая ненужные сейчас козлы в отдаленных темных углах.
В этой шумной суматохе Озрик благополучно выскользнул на лестницу, ведущую в подвал донжона, никем не замеченный. Быстро пройдя слабо освещенный каменный проход, сакс на секунду задержался на последней ступени, позволяя глазам привыкнуть к полумраку помещения, где едва горел, затухая, единственный смоляной факел.
Здесь до этого содержались воины, запятнавшие себя трусостью и отступлением в последней битве, и многие из них были столь сурово наказаны плетью, что уродливые шрамы, вероятно, должны были остаться навсегда на их лицах как позорное напоминание о том, что они предали своего господина. Правда, спустя несколько часов после расправы граф благоразумно вернул их обратно наверх и заставил исполнять свои обязанности, вполне справедливо видя в этом больше толку, чем от бесцельно проводящих время здоровых мужчин, гниющих в сыром подвале. Словом, сейчас в подвале донжона сидел взаперти лишь один несчастный Эдольф, от которого исходил отвратительный запах гнилой соломы, немытого тела и нечистот.
Озрика передернуло, но, не задумываясь, он шагнул почти вплотную к железной решетке.
– Я пришел с добром и принес тебе некий дар, – вкрадчиво начал сакс, но уже ни во что не верящий Эдольф резко отпрянул в самый дальний угол загаженной клетки.
– Как же, поверить тебе, так ты напакостишь еще хуже проклятого щенка!
– Дурень ты, дурень, ведь нет ничего глупее, чем отказываться от свободы, которую я тебе сейчас предлагаю! – И в руке у Озрика блеснул ключ, похищенный у графа, напившегося в прошлую ночь до положения риз.
Эдольф недоверчиво подошел поближе, но снова отступил назад.
– А тебе-то какой прок от этого "дара"?
– Вот олух так олух! – Улыбка Озрика сопровождалась на этот раз хриплым смешком. – Не хочешь, как хочешь. Ничего не стану для тебя делать, мне будет только спокойней.
Эти слова почему-то успокоили несчастного, и он подошел вплотную к решетке.
– В ту ночь, когда ты так глупо попался, исчезла и графская дочь. Отец, разумеется, подозревает этого Орла, кого же еще! Негодяй, вероятно, на этом не остановится и утащит также и твоего «приятеля», злого мальчишку. В конце концов все, конечно, образуется, принц будет наказан, дети возвращены, да только для начала граф все же найдет какого-нибудь козла отпущения, на котором и выместит весь свой гнев и отчаяние. А последнего-то я и не хочу.
– А козлом этим, значит, буду я? – Лицо Эдольфа дрогнуло.
Озрик довольно кивнул, и оранжевый свет факела зловеще заиграл на его проплешинах.
– Вот именно. Раньше или позже, граф все равно сорвет на тебе зло за все несчастья, пусть даже они никакого отношения к тебе и не имеют. Но я-то человек порядочный и пытался уже отговорить его от этой затеи – увы!.. – Озрик театрально раскинул руки, в которых заманчиво поблескивал металлический ключ. – Увы, и тогда я решил сам спасти тебя от позорной и страшной участи. – Голос сакса вновь стал тихим и вкрадчивым. – Так прими же мой дар, а вместе с ним и тайную переправу в Нортленд, где тебе будет обеспечено надежное убежище.
Никогда бы наученный жизнью Эдольф не поверил сладким речам и лживым обещаниям известного всему Рэдвеллу предателя, но соблазн вырваться на волю был столь велик, что отказаться от него казалось невозможно; а уж на свободе-то он сам сумеет позаботиться о себе. Узник решительно тряхнул нечесаной головой, и Озрик моментально отпер вонючую клетку. Дверь, скрипнув, широко растворилась, выпуская Эдольфа, который немедленно последовал за своим освободителем, грубым шепотом посвящающим его в подробности побега из столь негостеприимных стен замка Рэдвелл.
Встало солнце, и огромный нижний зал дома принца Уэльского наполнился яркими лучами солнца, бьющими сквозь раскрытые ставни. Однако победный свет весьма плохо гармонировал с хмурыми лицами двоих мужчин и мальчика-подростка.
– Я и сам толком не понимаю, что все это значит, да и уж так ли это важно, но Оувейн считает, что ты должен быть в курсе. – Серьезные глаза Дэвида упрямо посмотрели на утомленного Райса.
Вчера, вернувшись с прогулки по лесу, мальчик в подробностях описывал старшему брату все те странные встречи, свидетелем которых он был, а тот, не говоря больше ни слова, немедленно повел его к самому принцу, чтобы Дэвид рассказал Райсу эту таинственную историю от начала и до конца. Мальчик так и сделал, добросовестно постаравшись ответить на попутно возникающие вопросы.
– Ты поступил правильно, и я очень благодарен тебе за помощь. – Райс протянул смущенному мальчику широкую ладонь, и тот, сознавая, какая честь оказывается ему подобным жестом, с горделивой радостью поспешил подать свою.
Стоявший за спиной брата и не проронивший ни слова, Оувейн неожиданно откашлялся и тихо проговорил:
– Ну, тогда пошли-ка поскорей, мой мальчик. Дома дел видимо-невидимо.
Дэвид послушно поднялся и встал рядом с братом. Райс молча им улыбнулся и еще раз мысленно поблагодарил Бога за то, что у него есть такой друг, с которым можно обсуждать не только дела войны, но и темы, касающиеся любви, женщин, неудавшихся помолвок и поруганных невинностей. Обо всем этом они с Оувейном успели весьма горячо переговорить, когда ранним утром бородач нашел его на подозрительно спокойной границе и попросил приехать выслушать рассказ брата. И теперь принц понимал, что невообразимое количество домашних хлопот ничто по сравнению с одной-единственной и самой главной – найти Гранию. Выигравший бой, проигранный Райсом, Оувейн поднялся сегодня ни свет ни заря и с ужасом обнаружил, что его возлюбленная Грания исчезла. Не оказалось ее и в доме Райса, который все утро мучился вопросом, чем вызвано нежелание сестры вернуться туда: опасением, что ее действительно выдадут замуж за нелюбимого или же упорным неверием в его невиновность?
Линет весь этот разговор просидела у очага, протягивая к огню зябнущие тонкие пальцы и гадая, преуспела ли Грания в своем деле или нет. Однако по лицу молчаливого бородача ничего понять было невозможно. И девушке оставалось лишь предаться собственным сладким воспоминаниям о победе. Но все же таинственная история, поведанная Дэвидом, немного отвлекла ее, и с возрастающим любопытством Линет стала прислушиваться к беседе за столом. Возможная интрига меж Озриком и принцем Каудром поставила перед ней множество неразрешимых и тревожных вопросов, в результате чего она оказалась совсем неподготовленной к недвусмысленным намекам – а возможно, и обвинениям – в ее адрес со стороны Оувейна. В растерянности девушка обернулась к Райсу, ища у него защиты и объяснения столь явно выраженной неприязни бородача, но тот уже шел к дверям, чтобы проводить братьев.
– Пайвел! – Звучный голос пронесся над окрестностью, сзывая личную охрану во главе с восторженным юношей, и мощная фигура принца в ожидании замерла в дверном проеме.
Сегодня утром Линет проснулась в одинокой постели своей спальни и на мгновение затосковала о сильных горячих руках. Но это продолжалось действительно только мгновение, ибо живая память о минувшей ночи была выиграна, она осталась победительницей, но это счастливое чувство было жестоко обмануто, когда Линет, спустившись вниз, обнаружила, что Райса давно уже нет в доме. Увы, она лишь обманом получила то, чего он не хотел и не имел права ей дать. Сознание этого обмана вскоре подтвердилось и непроницаемым, как скала, холодным выражением лица принца, когда тот появился в сопровождении обоих братьев.
Разумеется, Линет с самого начала знала, что Райс никогда не простит ей этой украденной ночи, и теперь постаралась заслонить свое сердечко как можно прочнее и от боли неразделенной любви, и от гнева обманутого человека, которого она победила, застигнув врасплох, беззащитного и спящего, а то, что могло быть поставлено в заслугу доблестному воину, женщине всегда будет засчитано лишь как хитрая и непорядочная уловка. И теперь Райс имеет полное право обвинять ее именно в преследовании, то есть в том, что она упорней всего отрицала.
Открытие это было ужасно. Линет глухо застонала и заставила себя отойти в дальний угол комнаты, где лежали продукты для завтрака, который начали приготавливать, но бросили. Лучше заняться делом, и тогда, возможно, обиды и унижение отступят.
Подняв тяжелый кубок, чтобы поставить его на пустой еще стол, Линет заметила, что Райс вышел на улицу и разговаривает о чем-то вполголоса с Пайвелом, а молодой человек при этом поглядывает на нее с каким-то странным любопытством. Это заставило бедняжку Линет подумать об изменившемся отношении к ней еще и юного сподвижника принца, начавшего, вероятно, так же, как и Оувейн, подозревать ее в предательстве. Но неужели даже в его чистое сердце закралась мысль о том, что она вернулась в Кимерскую землю лишь для выполнения безумных целей своего отца?! Неужели в это поверил, наконец, и сам Райс, Райс, чью жизнь она так недавно спасла от кинжала отцовского наемника?! Но почему же тогда они разговаривают шепотом и Пайвел смотрит на нее так дико? Все утро Линет готовила себя к тому, чтобы отважно встретить реакцию принца на свою ночную вылазку, но все же оказалась не готовой к настолько открытой неприязни.
Наконец Райс и сам поглядел на нее, увидев в ответ лишь полные отчаянной боли глаза, в которых застыла безнадежность. Тогда он попытался ей улыбнуться, но улыбка получилась насмешливой и горькой и лишь усугубила ее тоску, а самого Райса полоснула по сердцу острым чувством вины. До сих пор не решался он заговорить с девушкой о событиях минувшей ночи, и вместо того чтобы стоять, молодецки упершись руками в бедра, он должен был броситься к ней и утешить.
– Сегодня утром я встретился со своими людьми, охраняющими восточную границу, и обнаружил, что твой отец оставил ее без боя. По крайней мере пока.
Она, как во сне, медленно пошла ему навстречу, но, мысленно проклиная себя за это, Райс немедленно восстановил меж ней и собой преграду, мгновенно потушившую затеплившуюся было надежду в потеплевших глазах.
– Эта неожиданная передышка дает мне шанс возместить причиненный урон, и потому я отправляюсь на границу немедленно. Вернусь же не раньше ночи. Впрочем, если Оувейну удастся выполнить свою задачу – а в этом я почти не сомневаюсь, – то скоро сюда прибудет Грания.
Что скрывалось за словами о задаче Оувейна и имели ли они отношение к ночным планам самой Грании, Линет так и не поняла, но укоризненный взгляд, сопровождавший их, еще больнее заставил ее устыдиться своей собственной ночной победы. Она кивнула, но Райс уже отвернулся и плотно закрыл за собой дверь, поглотившую и его высокую фигуру, и яркий солнечный свет.
Линет потерянно уселась неподалеку от очага. Молчаливое презрение принца повергло ее в смутное отчаяние, но под ним уже медленно и верно стало разрастаться пламя возмущения. Как смеет он презирать ее за то, к чему так явно стремился и сам?!
Вопрос этот был неожиданным, и мысленный ответ на него занял у девушки немало времени, а тихие слезы беззвучно и бесконечно капали на грубое платье и стиснутые пальцы. Час бежал за часом, но наконец Линет поднялась и увидела, что солнце давно уже в зените. Тогда она торопливо бросилась доставать из поставленных у стенки холщовых мешков заготовленную провизию. Нужна была еще и вода, обычно стоявшая снаружи у входной двери. Настроенная не терять больше ни мгновения на пустые эгоистичные размышления, Линет вышла на улицу и приветливо помахала рукой Пайвелу, по каким-то таинственным причинам снова обрабатывающему уже вспаханную землю неподалеку. Но воды в ведре тоже не оказалось, и девушка, почти обрадовавшись этому, обогнула дом и направилась к маленькому источнику, весело бьющему в тени невысоких зеленых деревьев. Линет наклонилась над родником, стараясь не замочить подол платья и не поскользнуться на влажной гальке. Медленно встав и едва удерживая равновесие под тяжестью наполненного ведра, она краем глаза заметила вдруг неподалеку какой-то странный холодный блеск и, подняв глаза, коротко вскрикнула – прямо к ней стремительно приближался какой-то человек, и в его поднятой и уже согнутой для удара руке сверкало широкое лезвие отточенного кинжала.