Гришка напрягся. «Вот он, момент. Все! Или сейчас, или никогда!» Он уже было сделал движение к урне, под которой лежал пистолет, но тут снова послышался шум двигателя машины.
— Эге! — крикнула Вера Георгиевна. — Это, вроде бы, Эдик. Узнаю шепот его «Мерседеса». Ну, не ожидала от него такой прыти. Сейчас, подождите, господа, он к нам присоединится. Так, Савелий Авдеевич, солдатики свободны. А вы сюда, на минутку, на пару слов
Угодливо склоняясь, Явных засепетил вслед за хозяйкой.
Она вытащила из сумочки конверт и протянула его лейтенанту.
— За труды ваши праведные. И чтобы солдат как следует отблагодарили. Я проверю, — строго произнесла она.
— Все будет как надо, Вера Георгиевна, — угодливо улыбался Явных. — Вы что-то там говорили насчет капитана…
Верещагина с плохо скрываемым презрением поглядела на него.
— Капитан, капитан, улыбнитесь, — пропела она. — Я поговорю с Эдиком, а он уж разберется, кому звякнуть. Во всяком случае, я вам благодарна за хорошую работу. Действительно, чисто до умопомрачения…
«Только бы подольше говорили», — молил Гришка. — «Как повезло, сейчас они будут вдвоем. И сейчас я их обоих. Сначала её, потом его… Ну… Быстрее, Верещагин, помедленней, хозяйка…»
И вот на дорожке появился своей суетливой походкой мэр города в темно-синем костюме и бордовом галстуке. На тонких губах играла улыбочка.
— Альберт Анатольевич! — крикнул он на ходу. — Дорогой! Ты что, все растешь, что ли? А я вот расту вниз, у меня такое ощущение! Верочка, распорядись насчет шампанского, пусть подадут на розовой веранде, я хочу прямо сейчас выпить за встречу!
Режиссер Траян зашагал навстречу Верещагину.
— Эдуард Григорьевич, как я рад! — Траян даже попытался как-то пригнуться, чтобы уменьшиться в размерах. — Я так вам благодарен, так благодарен, если бы не вы…
— Ой, не надо, не надо, — скривился Верещагин. — Помогать искусству — это наша священная обязанность. И не благодарите меня, ради Бога. Приедем в Москву на премьеру, если пригласите…
— Скоро, уже скоро, наверное, в октябре… А что касается помощи, далеко не все помогают. — Траян сделал суровое лицо, но пригнулся совсем уже низко. Они с Верещагиным стали почти одного роста.
— А это кто у нас? — расплылся в широченной улыбке Верещагин, уставившись на точеные ножки Жанны. — А это не Жанночка ли, часом? Не наша ли это кинозвезда? Нет, это не она, это какая-то семнадцатилетняя фотомодель, так похожая на нашу Жанночку. Нет! — закрыл он лицо маленькой ладошкой. — Не могу глядеть, эта женщина ослепляет меня!
В глазах Веры Георгиевны появилось нечто лютое, но в сочетании с улыбкой на губах. Верещагин же, не взирая на реакцию супруги, подвалил к Жанне и поцеловал её в крашеные губы взасос. Даже Траян не мог скрыть своего изумления от наглости Верещагина.
— Ну ладно, ладно, дамский угодник, — дотронулась до его покатого плеча Вера Георгиевна. — Будет тебе. Ты нашей Жанночке весь антураж попортил…
— Все! — крикнул мэр, хлопая в ладошки. — Все за мной на розовую веранду, там нам подадут шампанское! Давайте, давайте!!!
… И тут произошло неожиданное. Неожиданное для всех, кроме, разумеется, Гришки. Он резко рванулся с места, подбежал к урне, ударил её ногой, быстрым движением вытащил из-под плитки ПМ и направил дуло в голову остолбеневшей Веры Георгиевны… Но… судьба хранила авантюристку. Оказавшаяся рядом кинозвезда Жанна Опрышко не растерялась и толкнула в локоть целившегося в мэршу солдата. И тут же пришел в себя лейтенант Явных и, выбросив вперед левую ногу, мощным ударом выбил пистолет из рук Гришки. Тот так и не успел нажать курок. Затем Явных кулаком сбил Гришку с ног на дорожку и начал пинать сапогами. А на помощь ему уже спешили охранники. Бледная и дрожащая Вера Георгиевна инстинктивно прижалась к хилому плечу мужа. Но это плечо тоже дрожало мелкой дрожью.
— Мудак, блядь…, — постоянно повторял Явных, пытаясь пробить сапогом голову Гришки, который вертелся, весь в крови на дорожке, стараясь спасти от мощных ударов свою голову. Дюжие охранники присоединились к Явных и сделали из Гришки нечто вроде футбольного мяча.
Жанна, Траян и чета Верещагиных молча взирали на это жуткое зрелище.
— Хватит, может быть, — шепнула Жанна. — Его надо увезти.
— Кто тебя послал? Кто заказчик? — басил самый дюжий охранник с безразмерной шеей и коротко стрижеными черными волосами. — Говори, паскудина! Говори, кто тебя подослал?
— Хватит, хватит, — наконец, обрел дар речи и Верещагин, делая шаг по направлению к бьющим. — А тебе, — он вдруг посуровел, глядя сквозь роговые очки в глаза охраннику, — надо быть рядом с тем, кого тебе поручено охранять… Если бы не эта женщина и бравый лейтенант, нет, уверен, уже старший лейтенант или даже капитан, Вера Георгиевна была бы уже… Верочка, — вдруг расстрогался он, чуть не прослезившись и приобнял свою дрожащую супругу. — Боже мой, как ужасна современная жизнь, нигде, просто нигде не возможно спастись от пуль киллеров, даже за этими двухметровыми стенами. Прекратите же вы, наконец! — закричал он на лейтенанта Явных и охранников, никак не могущих остановить свой верноподданнический пыл. — Проще простого бить лежачего, гораздо труднее обеспечить безопасность мэра города!
Но те настолько увлеклись избиением Гришки, который был уже не в силах защищаться, а только слегка дергался на дорожке и слабо взмахивал окровавленными руками, что даже не внимали приказам шефа.
Вера Георгиевна же не вмешивалась в процесс. Она сквозь золоченые очки молча взирала на происходящее. Ей вдруг вспомнились глаза этого солдата, когда он вчера на неё поглядел. «Почему он это сделал?» — подумала она. — «Простая ненависть бедного к богатым? Не думаю…» Почему-то вдруг вспомнились события пятилетней давности, когда она была похищена прямо от ворот дома, и из неё крутой и неотесанный крымский оперативник выбил признания обо всей операции по сокровищам Остермана и мэрстве Верещагина. Слава Богу, Эдик оказался настолько оперативен, что в ту же ночь бравого оперативника застрелили прямо у дверей его симферопольского домишки. Как же была фамилия того оперативника? Столько людей прошло перед ней за эти годы, что она начисто забыла фамилию того капитана, который встречал её и покойного Кирюшу Воропаева в Симферопольском аэропорту, а затем возил её на опознание трупа девушки. А, интересно, не сообщил ли он кому-нибудь о том, что узнал ее? Ведь он где-то пропадал, будучи в Москве и скрывшись от наблюдения. Она его узнала, когда он выкрал её из особняка, но он умудрился обмануть преследователей… Неужели он успел рассказать обо всем, что узнал? Да не может быть, ведь прошло уже более пяти лет, и больше ничего, никаких напоминаний о той истории…
Странная мысль пришла в голову Верещагиной, и она открыла было рот, чтобы задать один интересующий её вопрос избиваемому солдату, но тут откуда-то сзади послышался уверенный басок.
— Что тут происходит?
Все оглянулись и поразились, насколько незаметно подошли к ним сзади два человека. Один был монголоидной внешности, с желтым лицом, зверскими косыми глазками и обилием морщин. Одет он был в черную тройку. Рядом стоял светловолосый мужчина лет сорока пяти в голубом костюме и сером галстуке.
— Я спрашиваю, что тут происходит? — спросил желтолицый, уставившись на охранников.
Явных при этом, не обратив внимания на него и его вопрос внимания, так сильно наподдал ногой Гришке в солнечное сплетение, что тот перестал шевелиться.
— Да вы же убьете его! — вскрикнула Жанна Опрышко, делая шаг в сторону Явных.
Желтолицый сделал этот шаг быстрее и, схватив блюдолиза за рукав гимнастерки, резко отдернул его в сторону.
— Да ты кто такой? — нахмурился озверевший Явных и замахнулся было, но тут же получил удар в лицо такой чудовищной силы, что грохнулся на затылок, отлетев метра на два и тут же схватился за рот, так как желтолицый выбил ему своим чугунным кулаком передние зубы.
— Я советник губернатора области Иляс Джумаевич Джумабеков, — спокойно произнес он, тщательно вытирая руку носовым платком, а затем вытащил из кармана удостоверение. — И я хочу знать, что тут происходит?
— Что вы, что вы, Иляс, — подошел к нему Верещагин. — Не надо никаких удостоверений. Только что этот лейтенант спас Веру Георгиевну от выстрела этого безумца. Вот и увлекся немного, поймите… Это покушение, понимаете вы?
— Да, я это понимаю. Олег Александрович, — обратился Иляс к стоявшему сзади мужчине в голубом костюме. — Помогите юноше встать.
Жерех подошел к Гришке и стал поднимать его, что было очень непросто. На помощь ему поспешили два оторопевших охранника, в отличие от лейтенанта Явных хорошо знавшие советника губернатора Лузгина и не имеющие ни малейшего желания иметь с ним дело.
Гришка был избит настолько, что находился без сознания. Жерех и охранники потащили его к машине.
— Его надо в «Скорую», — пробасил Иляс.
— Его, прежде всего, надо в управление по борьбе с организованной преступностью, — процедила сквозь зубы Вера Георгиевна, с затаенной ненавистью глядя на Иляса.
— Сначала его надо привести в нормальное состояние, — спокойно возразил Иляс. — А то как же он будет давать показания? Олег Александрович, в нашу машину его, и в больницу. Как его фамилия, этого солдата? — спросил он Верещагина, даже не глядя на барахтающегося на земле лейтенанта Явных.
— А я и не знаю… Вот…, — покосился мэр на лейтенанта, выплевывающего с кровью выбитые кулаком советника зубы. — Этот… Он знает.
— Так как же его фамилия, Савелий Авдеевич? — наконец-то задала свой давно мучивший её вопрос Вера Георгиевна.
— Рядовой Клементьев, — прохрипел Явных, глядя куда-то в сторону.
Что-то лютое и одновременно радостное мелькнуло в звериных глазках Иляса, он молниеносно переглянулся с обернувшимся в этот момент Жерехом, а затем бросил ещё более молниеносный взгляд на Веру Георгиевну, которая, естественно, тут же вспомнила фамилию бравого симферопольского мента, вытрясшего из неё столь важные показания. Но взгляд Иляса она не успела поймать, так как в его планы это не входило.
— Пройдемте отсюда, — взял под руку Верещагина Иляс. — Мне не хочется беседовать в такой обстановке.
— Кстати, познакомьтесь, — улыбнулся Верещагин, желая произвести впечатление на дикого советника своими лестными знакомствами со столичной элитой. — Это кинорежиссер Альберт Анатольевич Траян, а это киноактриса Жанна Опрышко. Наши гости из Москвы…
Иляс мрачно поглядел на гостей.
— Здравствуйте, — пробасил он, не подавая руки режиссеру. — Очень приятно. Извините, не слышал про вас…
— Ну, Иляс Джумаевич человек далекий от киноискусства, — процедила Вера Георгиевна. — Он практик, незаменимый практик…
— Я не так уж далек от киноискусства, как вам это кажется, Вера Георгиевна, — возразил Иляс. — Я слышал, например, про Феллини и Антониони, про Тарантино и Спилберга. И смотрел их фильмы, что ещё важнее. А мой любимый актер Чарльз Бронсон. А вот про Траяна и Жанну Опрышко, простите, действительно, не слышал. Впрочем, все это суета сует. Вы скажите лучше, Эдуард Григорьевич, как вы полагаете, чем вызван этот безумный шаг несчастного солдата?
— Но я не знаю, Иляс, честное слово, не знаю. Все произошло так неожиданно… — Они шли по дорожке и Верещагин рассказывал Илясу предысторию появления на их территории солдат из близлежащей части.
— Зато я, кажется, знаю, — вдруг заявил Иляс. — И должен поделиться своей догадкой с вашими гостями и вообще всеми присутствующими. Эй! — крикнул он охранникам, втаскивающим Гришку в илясовский джип. — Идите сюда! И ты, Олег Александрович тоже. На пару минут!
Он попросил всех встать в небольшой кружок, а, когда получилось некое странное сообщество, он заявил:
— Я полагаю, господа, что этот солдат безумец, что он, глядя на всю эту роскошь, на столь высоких, хорошо одетых гостей, просто проявил некий революционный пыл и совершил акт идиотизма и невыдержанности. Разумеется, если бы его акт имел успех, разговор был бы иным. Но… — Он поднял вверх свое крепкий указательный палец, которым мог запросто лишить человека жизни, — к счастью, его акт не удался! И я прошу вас всех об этом инциденте забыть, понимаете? Как будто его и не было! Эй, солдаты! — крикнул он толпившимся сзади одуревшим от увиденного и обрадованных унижением поганого Явных солдатам. — А ну, марш сюда! Ваш товарищ совершил необдуманный поступок, но вы-то не хотите, чтобы его судили, отправили в дисбат, приговорили к длительному сроку заключения, не так ли?
— Конечно нет! — забасили солдаты.
— Так вот, этому не бывать. Потому что ничего не было. Н и ч е г о. А если кто-нибудь про это забудет, то я напомню. Напомню, что н и ч е г о не было. Вообще ничего!
На топтавшегося сзади всех Явных Иляс вообще не обращал ни малейшего внимания. Верещагин покосился на него.
— А лейтенант ввязался в драку и получил травму, — подсказал Иляс. — Бывает у настоящих мужчин. Вообще, лейтенант, ты, я вижу, мужик крутой, и место тебе не здесь. Я похлопочу, чтобы тебя с повышением в звании перевели на другое место службы. Оно будет лестно для тебя! Ты далеко пойдешь! — С этими словам он снова повернулся к гостям.
— Итак, договорились? — улыбнулся он своими желтыми зубами.
— Но, позвольте, — попыталась возразить Вера Георгиевна. — Он ведь хотел убить меня…
— Ну и что с того? Меня, например, десятки раз пытались убить, и что, я должен из-за этого усеять нашу необъятную родину горами трупов? Меня убивали с детства, когда я был несчастным бездомным сиротой, потом детдомовцем, и некому было за меня заступиться. Так я вовсе не рассчитывался со своими обидчиками, некогда, понимаете? Дела надо делать, а не заниматься кровной местью. Кровная месть — это дикое дело, и не вам, высококультурной женщине, водящей знакомство с цветом общества, — он покосился на седую голову примолкнувшего Траяна, — сводить счеты с зачуханным полубезумным солдатом. Так что, вопрос решен, — подвел итог он. — А вообще-то, я приехал сюда для того, чтобы побеседовать с вами, Эдуард Григорьевич. Пусть гости отдыхают, а я на несколько минут похищу вас. Вы не расстраивайтесь, Вера Георгиевна, — успокоил Верещагину Иляс. — То, что вы узнаете от своего мужа в ближайшее время, будет для вас куда серьезнее, чем этот дурацкий инцидент с солдатиком, уверяю вас…
Верещагина побледнела и закусила губу. Она начинала понимать причину визита этого негодяя, которого ненавидела с первой секунды, когда он вместе с Лузгиным появился в их доме. От него за версту веяло уголовщиной. На вопрос, заданный мужу, что это за человек, он лишь шепнул: «Опасен. Очень опасен. Помнишь, Верочка, был такой фильм „Вооружен и очень опасен“. Так вот, тот опасен не был, а этот есть…» И лукаво улыбнулся. Потом крепко взял её за локоть и пролепетал, словно проворковал: «Если бы не такие, как он, наше правое дело просто бы провалилось в тартарары… И мы с тобой не настолько глупы и самонадеянны, чтобы это забывать.» Отпустил руку и запел, маршируя по огромнейшей, шикарно обставленной зале: «Не забывается, не забывается, не забывается такое никогда!!!» После чего он дико расхохотался и убежал плавать в бассейне, куда ему подали его любимое пиво «Амстел».
Вера Георгиевна задумалась. «Он прав, как всегда, за все надо платить. И принимать у себя этих братков, коль скоро именно они помогли Эдику стать мэром города и одним из крупнейших акционеров нефтеперерабатывающего комбината».
Она стоически терпела в своем шикарном особняке и присутствие нелепого неотесанного губернатора Лузгина и его крутых сподвижников.
А теперь? Что он имел в виду? Неужели все идет к концу? Не может быть!
Пока она, оторопевшая от того, что произошло, пыталась взять себя в руки и снова возобновить светскую беседу со столичными знаменитостями, Иляс отвел Верещагина в сторону и без предисловий произнес, глядя ему в глаза сквозь его роговые очки:
— Слушай, Эдуард Григорьевич. Слушай меня очень внимательно. Ты должен немедленно снять свою кандидатуру на выборах мэра города. Понял меня?
Верещагин оторопел. Он раскрыл рот и не знал, как ему реагировать на это. Говорить такие вещи за месяц до выборов, когда всем было известно, что согласно рейтингу за него должны проголосовать не менее шестидесяти процентов жителей города.
— Почему? — задал глупый вопрос Верещагин, выдержав полуминутное молчание.
— На тебя есть компромат. Серьезный. И твоя главная задача это сохранить за собой комбинат, не отдать его в лапы нашему злейшему врагу Белогорцеву, который начинает набирать вес. Он копает под тебя, а, значит, и под губернатора. У него есть неопровержимые доказательства того, что комбинат был приватизирован с грубейшими нарушениями закона, а я имею сведения, что он собирается представить эти доказательства в Генеральную прокуратуру.
— Да пусть попробует, докажет, — надул щеки Верещагин. — Кишка у него тонка.
— Не так уж тонка, как тебе кажется. Я тебе пока ещё не говорю всего, но раз ты такой тупой и самонадеянный, то объясню ещё кое-что. Мало того, что у Белогорцева сейчас очень серьезные покровители в Москве и в частности, в Генеральной прокуратуре, мало того, что против тебя может быть возбуждено уголовное дело по статьям 159-й за мошенничество в особо крупных размерах и 285-й за злоупотребление служебными полномочиями, ещё есть интересные данные о твоем моральном облике. Например, кассета, записанная в одном из притонов твоего любимого Амстердама. Ну? — сверлил его раскосыми глазками Иляс. — Помнишь славное путешествие с вице-премьерами и губернаторами? Крутая у вас была компашка… Я вот эту кассету видел, и размер твоего полового органа знаю точно. Если пошлешь за презервативами, я сбегаю по дружбе и куплю тебе самый маленький размер, какой только есть в ларьке. — Покрасневший как рак, Верещагин хотел было оборвать наглеца, но наткнулся на жестокий лютый взгляд. И вспомнил свои веселые похождения в шикарном отеле Амстердама. Какие с ним были тогда люди! И их всех снимали на видеокамеру! Боже мой! Что они там творили, вспомнить страшно…
— Откуда у тебя, Эдик, шрам на правой ягодице? — спокойным тоном спросил Иляс. — Поделись по дружбе…
— Эт-т-то с детства, напоролся на корягу в речке…, — теперь уже бледный как смерть, пробормотал Верещагин.
— Аккуратней надо, — посоветовал Иляс. — Тем более, если в будущем собираешься стать государственным деятелем. Впрочем, в те безмятежные годы ты ещё хотел стать пожарным, так что за это тебя осуждать грешно. Но уж если имеешь такой знак, так не показывай кому не лень свою кругленькую жопу. Понял? — опять налился кровью он. — Жопу свою не показывай людям!!! Ты не один работаешь, даже не так — работают за тебя другие, а ты плаваешь как говно на поверхности, устроил тут себе бомонд с саунами, бассейнами и шампанским в розовой гостиной. И в третий раз хочешь стать мэром после всего этого! Все! Мне некогда! Меня ждет губернатор! Он тебя вызовет, когда будет нужно. А станешь возникать, цена твоей поганой жизни копейка! Все!
Он повернулся, кивнул топтавшимся в сторонке гостям и пошел к выходу.
— Где моя машина? — крикнул он. — Ах, да, — вспомнил он про солдата Клементьева. — Эй, ты! — сказал он шоферу Верещагина. — Отвези меня к губернатору!
Почти бежавший вслед за ним Верещагин дал знак шоферу, чтобы он делал, как приказано.
Перед тем, как усесться в шестисотый «Мерседес» Верещагина, Иляс заметил около ворот лейтенанта Явных. Подошел к нему и положил свою жесткую руку ему на плечо.
— Я навещу солдатика в госпитале, — пообещал он. — И очень попрошу его, чтобы он тебя не трогал после выписки. И знаешь, почему?
Явных стоял, дрожа, открыв рот, не в состоянии произнести ни слова.
— Потому что он сделает это из рук вон плохо. Он салажонок, вот в чем дело. Ничего пока не умеет. А вот я, например, этим указательным пальцем могу пробить тебе твою пустую голову. Мой палец войдет тебе в мозг или то, что у тебя там вместо мозга. — Для пущей убедительности он показал палец и поднес его почти к самому лбу Явных, однако, не дотрагиваясь до этого крохотного лобика. — Это очень неприятная процедура… Ничего не было, лейтенант, — вдруг улыбнулся он. — Правда?
— П-п-правда…, — заикаясь, пролепетал Явных.
— Ты молодец, понимаешь все с полуслова. Нет, определенно надо похлопотать за тебя, ты заслужил лучшей участи, мы вызовем к себе начальника округа Орлова и поговорим о тебе. Ты будешь незаменим в борьбе с боевиками, в рукопашной схватке тебе равных мало…
С этими словами он плюхнулся на заднее сидение белого «Мерседеса» и рявкнул водителю:
— К губернатору!!!
В это самое время Вера Георгиевна подошла сзади к мужу, положила ему руку на плечо и тихо спросила:
— Что происходит, Эдик? Зачем он приезжал?
Помолчав немного, Верещагин произнес:
— Что происходит, Верочка? — Поглядел на неё сквозь роговые очки и ответил: — Это все… Это конец…
4.
— Эге! — крикнула Вера Георгиевна. — Это, вроде бы, Эдик. Узнаю шепот его «Мерседеса». Ну, не ожидала от него такой прыти. Сейчас, подождите, господа, он к нам присоединится. Так, Савелий Авдеевич, солдатики свободны. А вы сюда, на минутку, на пару слов
Угодливо склоняясь, Явных засепетил вслед за хозяйкой.
Она вытащила из сумочки конверт и протянула его лейтенанту.
— За труды ваши праведные. И чтобы солдат как следует отблагодарили. Я проверю, — строго произнесла она.
— Все будет как надо, Вера Георгиевна, — угодливо улыбался Явных. — Вы что-то там говорили насчет капитана…
Верещагина с плохо скрываемым презрением поглядела на него.
— Капитан, капитан, улыбнитесь, — пропела она. — Я поговорю с Эдиком, а он уж разберется, кому звякнуть. Во всяком случае, я вам благодарна за хорошую работу. Действительно, чисто до умопомрачения…
«Только бы подольше говорили», — молил Гришка. — «Как повезло, сейчас они будут вдвоем. И сейчас я их обоих. Сначала её, потом его… Ну… Быстрее, Верещагин, помедленней, хозяйка…»
И вот на дорожке появился своей суетливой походкой мэр города в темно-синем костюме и бордовом галстуке. На тонких губах играла улыбочка.
— Альберт Анатольевич! — крикнул он на ходу. — Дорогой! Ты что, все растешь, что ли? А я вот расту вниз, у меня такое ощущение! Верочка, распорядись насчет шампанского, пусть подадут на розовой веранде, я хочу прямо сейчас выпить за встречу!
Режиссер Траян зашагал навстречу Верещагину.
— Эдуард Григорьевич, как я рад! — Траян даже попытался как-то пригнуться, чтобы уменьшиться в размерах. — Я так вам благодарен, так благодарен, если бы не вы…
— Ой, не надо, не надо, — скривился Верещагин. — Помогать искусству — это наша священная обязанность. И не благодарите меня, ради Бога. Приедем в Москву на премьеру, если пригласите…
— Скоро, уже скоро, наверное, в октябре… А что касается помощи, далеко не все помогают. — Траян сделал суровое лицо, но пригнулся совсем уже низко. Они с Верещагиным стали почти одного роста.
— А это кто у нас? — расплылся в широченной улыбке Верещагин, уставившись на точеные ножки Жанны. — А это не Жанночка ли, часом? Не наша ли это кинозвезда? Нет, это не она, это какая-то семнадцатилетняя фотомодель, так похожая на нашу Жанночку. Нет! — закрыл он лицо маленькой ладошкой. — Не могу глядеть, эта женщина ослепляет меня!
В глазах Веры Георгиевны появилось нечто лютое, но в сочетании с улыбкой на губах. Верещагин же, не взирая на реакцию супруги, подвалил к Жанне и поцеловал её в крашеные губы взасос. Даже Траян не мог скрыть своего изумления от наглости Верещагина.
— Ну ладно, ладно, дамский угодник, — дотронулась до его покатого плеча Вера Георгиевна. — Будет тебе. Ты нашей Жанночке весь антураж попортил…
— Все! — крикнул мэр, хлопая в ладошки. — Все за мной на розовую веранду, там нам подадут шампанское! Давайте, давайте!!!
… И тут произошло неожиданное. Неожиданное для всех, кроме, разумеется, Гришки. Он резко рванулся с места, подбежал к урне, ударил её ногой, быстрым движением вытащил из-под плитки ПМ и направил дуло в голову остолбеневшей Веры Георгиевны… Но… судьба хранила авантюристку. Оказавшаяся рядом кинозвезда Жанна Опрышко не растерялась и толкнула в локоть целившегося в мэршу солдата. И тут же пришел в себя лейтенант Явных и, выбросив вперед левую ногу, мощным ударом выбил пистолет из рук Гришки. Тот так и не успел нажать курок. Затем Явных кулаком сбил Гришку с ног на дорожку и начал пинать сапогами. А на помощь ему уже спешили охранники. Бледная и дрожащая Вера Георгиевна инстинктивно прижалась к хилому плечу мужа. Но это плечо тоже дрожало мелкой дрожью.
— Мудак, блядь…, — постоянно повторял Явных, пытаясь пробить сапогом голову Гришки, который вертелся, весь в крови на дорожке, стараясь спасти от мощных ударов свою голову. Дюжие охранники присоединились к Явных и сделали из Гришки нечто вроде футбольного мяча.
Жанна, Траян и чета Верещагиных молча взирали на это жуткое зрелище.
— Хватит, может быть, — шепнула Жанна. — Его надо увезти.
— Кто тебя послал? Кто заказчик? — басил самый дюжий охранник с безразмерной шеей и коротко стрижеными черными волосами. — Говори, паскудина! Говори, кто тебя подослал?
— Хватит, хватит, — наконец, обрел дар речи и Верещагин, делая шаг по направлению к бьющим. — А тебе, — он вдруг посуровел, глядя сквозь роговые очки в глаза охраннику, — надо быть рядом с тем, кого тебе поручено охранять… Если бы не эта женщина и бравый лейтенант, нет, уверен, уже старший лейтенант или даже капитан, Вера Георгиевна была бы уже… Верочка, — вдруг расстрогался он, чуть не прослезившись и приобнял свою дрожащую супругу. — Боже мой, как ужасна современная жизнь, нигде, просто нигде не возможно спастись от пуль киллеров, даже за этими двухметровыми стенами. Прекратите же вы, наконец! — закричал он на лейтенанта Явных и охранников, никак не могущих остановить свой верноподданнический пыл. — Проще простого бить лежачего, гораздо труднее обеспечить безопасность мэра города!
Но те настолько увлеклись избиением Гришки, который был уже не в силах защищаться, а только слегка дергался на дорожке и слабо взмахивал окровавленными руками, что даже не внимали приказам шефа.
Вера Георгиевна же не вмешивалась в процесс. Она сквозь золоченые очки молча взирала на происходящее. Ей вдруг вспомнились глаза этого солдата, когда он вчера на неё поглядел. «Почему он это сделал?» — подумала она. — «Простая ненависть бедного к богатым? Не думаю…» Почему-то вдруг вспомнились события пятилетней давности, когда она была похищена прямо от ворот дома, и из неё крутой и неотесанный крымский оперативник выбил признания обо всей операции по сокровищам Остермана и мэрстве Верещагина. Слава Богу, Эдик оказался настолько оперативен, что в ту же ночь бравого оперативника застрелили прямо у дверей его симферопольского домишки. Как же была фамилия того оперативника? Столько людей прошло перед ней за эти годы, что она начисто забыла фамилию того капитана, который встречал её и покойного Кирюшу Воропаева в Симферопольском аэропорту, а затем возил её на опознание трупа девушки. А, интересно, не сообщил ли он кому-нибудь о том, что узнал ее? Ведь он где-то пропадал, будучи в Москве и скрывшись от наблюдения. Она его узнала, когда он выкрал её из особняка, но он умудрился обмануть преследователей… Неужели он успел рассказать обо всем, что узнал? Да не может быть, ведь прошло уже более пяти лет, и больше ничего, никаких напоминаний о той истории…
Странная мысль пришла в голову Верещагиной, и она открыла было рот, чтобы задать один интересующий её вопрос избиваемому солдату, но тут откуда-то сзади послышался уверенный басок.
— Что тут происходит?
Все оглянулись и поразились, насколько незаметно подошли к ним сзади два человека. Один был монголоидной внешности, с желтым лицом, зверскими косыми глазками и обилием морщин. Одет он был в черную тройку. Рядом стоял светловолосый мужчина лет сорока пяти в голубом костюме и сером галстуке.
— Я спрашиваю, что тут происходит? — спросил желтолицый, уставившись на охранников.
Явных при этом, не обратив внимания на него и его вопрос внимания, так сильно наподдал ногой Гришке в солнечное сплетение, что тот перестал шевелиться.
— Да вы же убьете его! — вскрикнула Жанна Опрышко, делая шаг в сторону Явных.
Желтолицый сделал этот шаг быстрее и, схватив блюдолиза за рукав гимнастерки, резко отдернул его в сторону.
— Да ты кто такой? — нахмурился озверевший Явных и замахнулся было, но тут же получил удар в лицо такой чудовищной силы, что грохнулся на затылок, отлетев метра на два и тут же схватился за рот, так как желтолицый выбил ему своим чугунным кулаком передние зубы.
— Я советник губернатора области Иляс Джумаевич Джумабеков, — спокойно произнес он, тщательно вытирая руку носовым платком, а затем вытащил из кармана удостоверение. — И я хочу знать, что тут происходит?
— Что вы, что вы, Иляс, — подошел к нему Верещагин. — Не надо никаких удостоверений. Только что этот лейтенант спас Веру Георгиевну от выстрела этого безумца. Вот и увлекся немного, поймите… Это покушение, понимаете вы?
— Да, я это понимаю. Олег Александрович, — обратился Иляс к стоявшему сзади мужчине в голубом костюме. — Помогите юноше встать.
Жерех подошел к Гришке и стал поднимать его, что было очень непросто. На помощь ему поспешили два оторопевших охранника, в отличие от лейтенанта Явных хорошо знавшие советника губернатора Лузгина и не имеющие ни малейшего желания иметь с ним дело.
Гришка был избит настолько, что находился без сознания. Жерех и охранники потащили его к машине.
— Его надо в «Скорую», — пробасил Иляс.
— Его, прежде всего, надо в управление по борьбе с организованной преступностью, — процедила сквозь зубы Вера Георгиевна, с затаенной ненавистью глядя на Иляса.
— Сначала его надо привести в нормальное состояние, — спокойно возразил Иляс. — А то как же он будет давать показания? Олег Александрович, в нашу машину его, и в больницу. Как его фамилия, этого солдата? — спросил он Верещагина, даже не глядя на барахтающегося на земле лейтенанта Явных.
— А я и не знаю… Вот…, — покосился мэр на лейтенанта, выплевывающего с кровью выбитые кулаком советника зубы. — Этот… Он знает.
— Так как же его фамилия, Савелий Авдеевич? — наконец-то задала свой давно мучивший её вопрос Вера Георгиевна.
— Рядовой Клементьев, — прохрипел Явных, глядя куда-то в сторону.
Что-то лютое и одновременно радостное мелькнуло в звериных глазках Иляса, он молниеносно переглянулся с обернувшимся в этот момент Жерехом, а затем бросил ещё более молниеносный взгляд на Веру Георгиевну, которая, естественно, тут же вспомнила фамилию бравого симферопольского мента, вытрясшего из неё столь важные показания. Но взгляд Иляса она не успела поймать, так как в его планы это не входило.
— Пройдемте отсюда, — взял под руку Верещагина Иляс. — Мне не хочется беседовать в такой обстановке.
— Кстати, познакомьтесь, — улыбнулся Верещагин, желая произвести впечатление на дикого советника своими лестными знакомствами со столичной элитой. — Это кинорежиссер Альберт Анатольевич Траян, а это киноактриса Жанна Опрышко. Наши гости из Москвы…
Иляс мрачно поглядел на гостей.
— Здравствуйте, — пробасил он, не подавая руки режиссеру. — Очень приятно. Извините, не слышал про вас…
— Ну, Иляс Джумаевич человек далекий от киноискусства, — процедила Вера Георгиевна. — Он практик, незаменимый практик…
— Я не так уж далек от киноискусства, как вам это кажется, Вера Георгиевна, — возразил Иляс. — Я слышал, например, про Феллини и Антониони, про Тарантино и Спилберга. И смотрел их фильмы, что ещё важнее. А мой любимый актер Чарльз Бронсон. А вот про Траяна и Жанну Опрышко, простите, действительно, не слышал. Впрочем, все это суета сует. Вы скажите лучше, Эдуард Григорьевич, как вы полагаете, чем вызван этот безумный шаг несчастного солдата?
— Но я не знаю, Иляс, честное слово, не знаю. Все произошло так неожиданно… — Они шли по дорожке и Верещагин рассказывал Илясу предысторию появления на их территории солдат из близлежащей части.
— Зато я, кажется, знаю, — вдруг заявил Иляс. — И должен поделиться своей догадкой с вашими гостями и вообще всеми присутствующими. Эй! — крикнул он охранникам, втаскивающим Гришку в илясовский джип. — Идите сюда! И ты, Олег Александрович тоже. На пару минут!
Он попросил всех встать в небольшой кружок, а, когда получилось некое странное сообщество, он заявил:
— Я полагаю, господа, что этот солдат безумец, что он, глядя на всю эту роскошь, на столь высоких, хорошо одетых гостей, просто проявил некий революционный пыл и совершил акт идиотизма и невыдержанности. Разумеется, если бы его акт имел успех, разговор был бы иным. Но… — Он поднял вверх свое крепкий указательный палец, которым мог запросто лишить человека жизни, — к счастью, его акт не удался! И я прошу вас всех об этом инциденте забыть, понимаете? Как будто его и не было! Эй, солдаты! — крикнул он толпившимся сзади одуревшим от увиденного и обрадованных унижением поганого Явных солдатам. — А ну, марш сюда! Ваш товарищ совершил необдуманный поступок, но вы-то не хотите, чтобы его судили, отправили в дисбат, приговорили к длительному сроку заключения, не так ли?
— Конечно нет! — забасили солдаты.
— Так вот, этому не бывать. Потому что ничего не было. Н и ч е г о. А если кто-нибудь про это забудет, то я напомню. Напомню, что н и ч е г о не было. Вообще ничего!
На топтавшегося сзади всех Явных Иляс вообще не обращал ни малейшего внимания. Верещагин покосился на него.
— А лейтенант ввязался в драку и получил травму, — подсказал Иляс. — Бывает у настоящих мужчин. Вообще, лейтенант, ты, я вижу, мужик крутой, и место тебе не здесь. Я похлопочу, чтобы тебя с повышением в звании перевели на другое место службы. Оно будет лестно для тебя! Ты далеко пойдешь! — С этими словам он снова повернулся к гостям.
— Итак, договорились? — улыбнулся он своими желтыми зубами.
— Но, позвольте, — попыталась возразить Вера Георгиевна. — Он ведь хотел убить меня…
— Ну и что с того? Меня, например, десятки раз пытались убить, и что, я должен из-за этого усеять нашу необъятную родину горами трупов? Меня убивали с детства, когда я был несчастным бездомным сиротой, потом детдомовцем, и некому было за меня заступиться. Так я вовсе не рассчитывался со своими обидчиками, некогда, понимаете? Дела надо делать, а не заниматься кровной местью. Кровная месть — это дикое дело, и не вам, высококультурной женщине, водящей знакомство с цветом общества, — он покосился на седую голову примолкнувшего Траяна, — сводить счеты с зачуханным полубезумным солдатом. Так что, вопрос решен, — подвел итог он. — А вообще-то, я приехал сюда для того, чтобы побеседовать с вами, Эдуард Григорьевич. Пусть гости отдыхают, а я на несколько минут похищу вас. Вы не расстраивайтесь, Вера Георгиевна, — успокоил Верещагину Иляс. — То, что вы узнаете от своего мужа в ближайшее время, будет для вас куда серьезнее, чем этот дурацкий инцидент с солдатиком, уверяю вас…
Верещагина побледнела и закусила губу. Она начинала понимать причину визита этого негодяя, которого ненавидела с первой секунды, когда он вместе с Лузгиным появился в их доме. От него за версту веяло уголовщиной. На вопрос, заданный мужу, что это за человек, он лишь шепнул: «Опасен. Очень опасен. Помнишь, Верочка, был такой фильм „Вооружен и очень опасен“. Так вот, тот опасен не был, а этот есть…» И лукаво улыбнулся. Потом крепко взял её за локоть и пролепетал, словно проворковал: «Если бы не такие, как он, наше правое дело просто бы провалилось в тартарары… И мы с тобой не настолько глупы и самонадеянны, чтобы это забывать.» Отпустил руку и запел, маршируя по огромнейшей, шикарно обставленной зале: «Не забывается, не забывается, не забывается такое никогда!!!» После чего он дико расхохотался и убежал плавать в бассейне, куда ему подали его любимое пиво «Амстел».
Вера Георгиевна задумалась. «Он прав, как всегда, за все надо платить. И принимать у себя этих братков, коль скоро именно они помогли Эдику стать мэром города и одним из крупнейших акционеров нефтеперерабатывающего комбината».
Она стоически терпела в своем шикарном особняке и присутствие нелепого неотесанного губернатора Лузгина и его крутых сподвижников.
А теперь? Что он имел в виду? Неужели все идет к концу? Не может быть!
Пока она, оторопевшая от того, что произошло, пыталась взять себя в руки и снова возобновить светскую беседу со столичными знаменитостями, Иляс отвел Верещагина в сторону и без предисловий произнес, глядя ему в глаза сквозь его роговые очки:
— Слушай, Эдуард Григорьевич. Слушай меня очень внимательно. Ты должен немедленно снять свою кандидатуру на выборах мэра города. Понял меня?
Верещагин оторопел. Он раскрыл рот и не знал, как ему реагировать на это. Говорить такие вещи за месяц до выборов, когда всем было известно, что согласно рейтингу за него должны проголосовать не менее шестидесяти процентов жителей города.
— Почему? — задал глупый вопрос Верещагин, выдержав полуминутное молчание.
— На тебя есть компромат. Серьезный. И твоя главная задача это сохранить за собой комбинат, не отдать его в лапы нашему злейшему врагу Белогорцеву, который начинает набирать вес. Он копает под тебя, а, значит, и под губернатора. У него есть неопровержимые доказательства того, что комбинат был приватизирован с грубейшими нарушениями закона, а я имею сведения, что он собирается представить эти доказательства в Генеральную прокуратуру.
— Да пусть попробует, докажет, — надул щеки Верещагин. — Кишка у него тонка.
— Не так уж тонка, как тебе кажется. Я тебе пока ещё не говорю всего, но раз ты такой тупой и самонадеянный, то объясню ещё кое-что. Мало того, что у Белогорцева сейчас очень серьезные покровители в Москве и в частности, в Генеральной прокуратуре, мало того, что против тебя может быть возбуждено уголовное дело по статьям 159-й за мошенничество в особо крупных размерах и 285-й за злоупотребление служебными полномочиями, ещё есть интересные данные о твоем моральном облике. Например, кассета, записанная в одном из притонов твоего любимого Амстердама. Ну? — сверлил его раскосыми глазками Иляс. — Помнишь славное путешествие с вице-премьерами и губернаторами? Крутая у вас была компашка… Я вот эту кассету видел, и размер твоего полового органа знаю точно. Если пошлешь за презервативами, я сбегаю по дружбе и куплю тебе самый маленький размер, какой только есть в ларьке. — Покрасневший как рак, Верещагин хотел было оборвать наглеца, но наткнулся на жестокий лютый взгляд. И вспомнил свои веселые похождения в шикарном отеле Амстердама. Какие с ним были тогда люди! И их всех снимали на видеокамеру! Боже мой! Что они там творили, вспомнить страшно…
— Откуда у тебя, Эдик, шрам на правой ягодице? — спокойным тоном спросил Иляс. — Поделись по дружбе…
— Эт-т-то с детства, напоролся на корягу в речке…, — теперь уже бледный как смерть, пробормотал Верещагин.
— Аккуратней надо, — посоветовал Иляс. — Тем более, если в будущем собираешься стать государственным деятелем. Впрочем, в те безмятежные годы ты ещё хотел стать пожарным, так что за это тебя осуждать грешно. Но уж если имеешь такой знак, так не показывай кому не лень свою кругленькую жопу. Понял? — опять налился кровью он. — Жопу свою не показывай людям!!! Ты не один работаешь, даже не так — работают за тебя другие, а ты плаваешь как говно на поверхности, устроил тут себе бомонд с саунами, бассейнами и шампанским в розовой гостиной. И в третий раз хочешь стать мэром после всего этого! Все! Мне некогда! Меня ждет губернатор! Он тебя вызовет, когда будет нужно. А станешь возникать, цена твоей поганой жизни копейка! Все!
Он повернулся, кивнул топтавшимся в сторонке гостям и пошел к выходу.
— Где моя машина? — крикнул он. — Ах, да, — вспомнил он про солдата Клементьева. — Эй, ты! — сказал он шоферу Верещагина. — Отвези меня к губернатору!
Почти бежавший вслед за ним Верещагин дал знак шоферу, чтобы он делал, как приказано.
Перед тем, как усесться в шестисотый «Мерседес» Верещагина, Иляс заметил около ворот лейтенанта Явных. Подошел к нему и положил свою жесткую руку ему на плечо.
— Я навещу солдатика в госпитале, — пообещал он. — И очень попрошу его, чтобы он тебя не трогал после выписки. И знаешь, почему?
Явных стоял, дрожа, открыв рот, не в состоянии произнести ни слова.
— Потому что он сделает это из рук вон плохо. Он салажонок, вот в чем дело. Ничего пока не умеет. А вот я, например, этим указательным пальцем могу пробить тебе твою пустую голову. Мой палец войдет тебе в мозг или то, что у тебя там вместо мозга. — Для пущей убедительности он показал палец и поднес его почти к самому лбу Явных, однако, не дотрагиваясь до этого крохотного лобика. — Это очень неприятная процедура… Ничего не было, лейтенант, — вдруг улыбнулся он. — Правда?
— П-п-правда…, — заикаясь, пролепетал Явных.
— Ты молодец, понимаешь все с полуслова. Нет, определенно надо похлопотать за тебя, ты заслужил лучшей участи, мы вызовем к себе начальника округа Орлова и поговорим о тебе. Ты будешь незаменим в борьбе с боевиками, в рукопашной схватке тебе равных мало…
С этими словами он плюхнулся на заднее сидение белого «Мерседеса» и рявкнул водителю:
— К губернатору!!!
В это самое время Вера Георгиевна подошла сзади к мужу, положила ему руку на плечо и тихо спросила:
— Что происходит, Эдик? Зачем он приезжал?
Помолчав немного, Верещагин произнес:
— Что происходит, Верочка? — Поглядел на неё сквозь роговые очки и ответил: — Это все… Это конец…
4.
К обшарпанному облупленному двухэтажному зданию ядовито-желтого цвета на узенькой улочке подъехал шикарный джип «Крайслер». Приоткрылась задняя дверь, из неё вылез двухметровый телохранитель и выпустил из машины облаченного в ослепительно белый костюм-тройку Иляса Джумаевича Джумабекова, советника губернатора области. В то же время, открыв правую переднюю дверцу, из джипа вышел одетый в тройку цвета воронова крыла Олег Александрович Муромцев. Ни говоря ни слова, мрачные как туча, в сопровождении охранника они прошествовали к облупленному зданию. Иляс, нахмурив жиденькие брови, взглянул на вывеску на фасаде здания: «Областная организация КПРФ». Таким же взором окинул вывеску и Жерех, а охранник вообще не повернул головы.
— Вы к кому? — спросил сторож на вахте.
— К Рахимбаеву, — не глядя на него ответил Иляс. — Я советник губернатора области. Вот мое удостоверение. — Сунул в нос сторожу коленкоровую корочку, не открывая её и прошествовал дальше.
В приемной у Рахимбаева толпились какие-то убогие старушки, жаловавшиеся на горькое житье-бытье крутогрудому, белому, как лунь, ветерану с полным иконостасом орденов и медалей на черном, обильно украшенном перхотью, пиджаке. Не взирая на них, троица шагала к двери, на которой красовалась надпись: «Секретарь областной организации КПРФ тов. Рахимбаев Ю. А.»
Двухметровый телохранитель схватился ручищей за дверную ручку и распахнул обитую дешевым дерматином дверь.
— Вы куда? — вскочила было с места сорокалетняя секретарша, пытаясь помешать им войти к секретарю.
— К секретарю обкома, по срочному делу! — рявкнул Жерех. — От губернатора Лузгина!
Этих слов было достаточно, чтобы секретарша ретировалась и снова уселась за мосдревовский стол со стеклом на нем. С противоположной стены на неё с лукавым прищуром глядел самый человечный человек. Троица же была уже в кабинете.
Из-за огромного письменного стола приподнялся статный черноволосый мужчина лет пятидесяти пяти. На мясистом носу были каплевидные очки в скромной оправе. Напротив него сидела крохотная старушонка, похожая на Стасову или Землячку в сталинском костюме, украшенном орденом Ленина. Со стены на это взирал уже довольно строгий Ильич, взирал величественно и гордо.
— Слушаю вас, — насторожился Рахимбаев.
— Ассалом алейкум, Юнус-аке, — произнес Иляс и начал было говорить на каком-то непонятном остальным языке. Впрочем, самому Рахимбаеву этот язык, видимо, тоже был незнаком, так как он с тупым выражением лица глядел на оживленно болтающего Иляса.
— Эх, Юнус Абибуллаевич, — покачал головой Иляс. — Оторвались вы от родных корней, родного языка не понимаете. Я же по-татарски говорю. Вы ведь татарин? — нагло спросил он секретаря обкома.
— Я интернационалист, — насупился Рахимбаев, взглянув на вождя мирового пролетариата, словно ища у него поддержки в своем интернационализме. — А в чем, собственно говоря, дело? Вы кто такие, почему без очереди? У меня сидит женщина, ветеран партии, кавалер ордена Ленина, а вы врываетесь, понимаете ли…
Иляс пробормотал про себя какое-то слово на непонятном никому языке, но судя по реакции Рахимбаева, это слово он прекрасно понял, потому что его передернуло, и он гневно поглядел на непрошеного визитера.
— Вижу, Юнус Абибуллаевич, что вы кое-что из родного языка все же понимаете, — улыбнулся Иляс. — Извините меня, я грубый человек, у меня была суровая жизненная школа. И, может быть, я бы стал активным членом вашей партии, таким, как, например, был товарищ Сталин. Юность Сталина во многом напоминает мне мою юность, например, ограбления инкассаторов в пользу родной партии и её кассы. Но… не судьба, иные нынче времена. Я советник губернатора Семена Петровича Лузгина. Моя фамилия Джумабеков. Вот мое удостоверение. Я по очень важному делу. К о н — ф и д е н ц и а л ь н о м у, Юнус Абибуллаевич!
— Ну хорошо, — сменил гнев на милость Рахимбаев. Он встал, по сыновнему приобнял крохотную старушку и помог ей встать. Старушке было, видимо, не менее ста лет, странно было, что она вообще ещё жива. — Ольга Феоктистовна, ваш вопрос мы практически решили. Быть в нашем краю дому ветеранов партии! Я вам это обещаю, Ольга Феоктистовна, и именно вы, член партии с двадцать второго года, будете открывать это учреждение. А пока идите, вас отвезут домой. — Он нажал кнопку звонка. — Товарищ Агеев, отвезите Ольгу Феоктистовну домой и проследите, чтобы у неё было все необходимое — продукты, бытовые мелочи. Мы должны ценить таких людей…
— Вы к кому? — спросил сторож на вахте.
— К Рахимбаеву, — не глядя на него ответил Иляс. — Я советник губернатора области. Вот мое удостоверение. — Сунул в нос сторожу коленкоровую корочку, не открывая её и прошествовал дальше.
В приемной у Рахимбаева толпились какие-то убогие старушки, жаловавшиеся на горькое житье-бытье крутогрудому, белому, как лунь, ветерану с полным иконостасом орденов и медалей на черном, обильно украшенном перхотью, пиджаке. Не взирая на них, троица шагала к двери, на которой красовалась надпись: «Секретарь областной организации КПРФ тов. Рахимбаев Ю. А.»
Двухметровый телохранитель схватился ручищей за дверную ручку и распахнул обитую дешевым дерматином дверь.
— Вы куда? — вскочила было с места сорокалетняя секретарша, пытаясь помешать им войти к секретарю.
— К секретарю обкома, по срочному делу! — рявкнул Жерех. — От губернатора Лузгина!
Этих слов было достаточно, чтобы секретарша ретировалась и снова уселась за мосдревовский стол со стеклом на нем. С противоположной стены на неё с лукавым прищуром глядел самый человечный человек. Троица же была уже в кабинете.
Из-за огромного письменного стола приподнялся статный черноволосый мужчина лет пятидесяти пяти. На мясистом носу были каплевидные очки в скромной оправе. Напротив него сидела крохотная старушонка, похожая на Стасову или Землячку в сталинском костюме, украшенном орденом Ленина. Со стены на это взирал уже довольно строгий Ильич, взирал величественно и гордо.
— Слушаю вас, — насторожился Рахимбаев.
— Ассалом алейкум, Юнус-аке, — произнес Иляс и начал было говорить на каком-то непонятном остальным языке. Впрочем, самому Рахимбаеву этот язык, видимо, тоже был незнаком, так как он с тупым выражением лица глядел на оживленно болтающего Иляса.
— Эх, Юнус Абибуллаевич, — покачал головой Иляс. — Оторвались вы от родных корней, родного языка не понимаете. Я же по-татарски говорю. Вы ведь татарин? — нагло спросил он секретаря обкома.
— Я интернационалист, — насупился Рахимбаев, взглянув на вождя мирового пролетариата, словно ища у него поддержки в своем интернационализме. — А в чем, собственно говоря, дело? Вы кто такие, почему без очереди? У меня сидит женщина, ветеран партии, кавалер ордена Ленина, а вы врываетесь, понимаете ли…
Иляс пробормотал про себя какое-то слово на непонятном никому языке, но судя по реакции Рахимбаева, это слово он прекрасно понял, потому что его передернуло, и он гневно поглядел на непрошеного визитера.
— Вижу, Юнус Абибуллаевич, что вы кое-что из родного языка все же понимаете, — улыбнулся Иляс. — Извините меня, я грубый человек, у меня была суровая жизненная школа. И, может быть, я бы стал активным членом вашей партии, таким, как, например, был товарищ Сталин. Юность Сталина во многом напоминает мне мою юность, например, ограбления инкассаторов в пользу родной партии и её кассы. Но… не судьба, иные нынче времена. Я советник губернатора Семена Петровича Лузгина. Моя фамилия Джумабеков. Вот мое удостоверение. Я по очень важному делу. К о н — ф и д е н ц и а л ь н о м у, Юнус Абибуллаевич!
— Ну хорошо, — сменил гнев на милость Рахимбаев. Он встал, по сыновнему приобнял крохотную старушку и помог ей встать. Старушке было, видимо, не менее ста лет, странно было, что она вообще ещё жива. — Ольга Феоктистовна, ваш вопрос мы практически решили. Быть в нашем краю дому ветеранов партии! Я вам это обещаю, Ольга Феоктистовна, и именно вы, член партии с двадцать второго года, будете открывать это учреждение. А пока идите, вас отвезут домой. — Он нажал кнопку звонка. — Товарищ Агеев, отвезите Ольгу Феоктистовну домой и проследите, чтобы у неё было все необходимое — продукты, бытовые мелочи. Мы должны ценить таких людей…