— Без предисловий, господа, — сказал Исаак Борисович. — У меня высокое давление, и я не люблю всяких стрессов. Мне идет семьдесят шестой год. Я знаю, за чем вы пришли. Наш маленький прекрасный город полнится слухами быстро. Ужасно…У-жас-но… Их убили в ту же ночь. Но я их не убивал. Этот несчастный молодой человек принес мне на днях старинный перстень с большим бриллиантом. Тут ходит слушок, что я имею деньги для покупки таких вещей. А я не могу купить себе элементарных лекарств. У меня букет болезней — я это ходячая медицинская энциклопедия. Стенокардия, бронхит, колит, геморрой, тромбофлебит — он принялся зажимать пальцы на руках. — А мое пенсии хватает лишь на корвалол и геморроидальные свечи. А этот бриллиантик с ходу бы потянул на несколько штук зелененьких бумажек, которые все так любят. А, вообще-то, он стоит гораздо дороже, колечко-то века эдак восемнадцатого. Его, наверное, носила какая-нибудь княгиня… Молодой человек принес мне это кольцо сюда, домой и попросил оценить его. Я так примерно в общих чертах оценил, но сказал, что я никак не в состоянии сделать такую, с позволения сказать, покупку. А потом он мне сделал странное предложение. Заявил, что он продаст мне его значительно дешевле, ну прямо ощутимо значительно дешевле. И предложил приехать в ресторан «Ялта». А у меня есть связи. Я подзаработать решил. Я бы продал его одному, как это говорится, крутому… Он купил бы, мои рекомендации для него гарантии. Я иногда подрабатываю консультациями по камням. Платят только гроши, они такие скряги, эти новые русские, новые украинцы. Но… перепадает. А тут… все накопления хотел отдать за этот камешек. Конечно, я подозревал, что колечко краденое, но… деньги нужны, врать не буду, у меня жена не вылезает из больницы, она почти недвижима, господа… Так вот, я явился в ресторан, а он заявил мне, что продавать не будет, что он нашел другого, более выгодного покупателя. Вот и все. Что с ним и с его дамой сделал этот покупатель, вы и сами прекрасно знаете. Жадность, как говорится, фраера сгубила, экскюзе муа за мой цинизм.
— Спасибо вам, Исаак Борисович. Но, вообще-то, надо в вашем возрасте быть поосторожнее, — посоветовал Николаев.
— Вы будьте осторожны в своем возрасте! — вдруг взорвался Исаак Борисович. — А мне бояться нечего! Я немецкую оккупацию пережил и жив остался! А потом ещё надул медицинскую комиссию и повоевал-таки годик, получил, так сказать, скромную моральную компенсацию за убитых в Житомире родителей, братика и сестричку. Я в Вене войну кончил, под вальсы, так сказать, Штрауса. А государство мне за это дало пенсию, вот такую…, — Он сложил пальцами кукиш и показал гостям. — И никто не станет сажать старого еврея за скупку краденого, дороже обойдется! Вы ещё имеете мне что-нибудь сказать?
Николаев и Клементьев больше не имели ничего сказать и откланялись под гневные взгляды Исаака Борисовича.
Далее события развивались довольно стремительно. В милицию позвонил неизвестный и сообщил, что знает место, где жили Лена и Полещук. Из милиции позвонили в машину Клементьеву.
— Никитский ботанический сад, — сказал Клементьев. — Они там снимали дом.
… Одинокий домик недалеко от берега моря. Вокруг на большом расстоянии никаких строений. Искать в кромешной тьме оказалось довольно трудно, они плутали на машине ещё с полчаса, пока, наконец, не поняли, о каком доме говорил неизвестный. Свет в доме не горел, и издалека его просто не было видно. Со всех сторон росли деревья, так что летом этот домик было бы вообще невозможно найти.
Дверь была заперта. Пришлось взламывать. Зажгли свет — две маленькие комнаты, разбросанные мужские и женские вещи, запах хороших духов, туалетные принадлежности… В холодильнике изрядный запас продуктов — мясо, овощи, фрукты, сыр, ветчина, бутылка вина, несколько бутылок пива…
— Да, вот тут они и жили, — печально заметил Клементьев. — Надо производить тщательный осмотр помещения.
На их счастье помещение оказалось не очень большим. Оттого и осмотр не затянулся на всю ночь. В платяном шкафу за нижним бельем Клементьев нашел сумочку. В ней лежали два загранпаспорта на имена Ивановой Ирины Юрьевны и Харченко Андрея Григорьевича с фотографиями Лены и Полещука.
— Так, что тут еще? — бубнил Клементьев, роясь своими мощными руками в сумочке. — Ого, Павел Николаевич, тут письмо какое-то… На-ка, держи…
Николаев взял письмо, написанное женским почерком.
«Здравствуй, Кирилл! Я решила написать тебе, потому что меня ужасно мучает совесть. В последние дни я просто места себе не нахожу. Я поступила подло по отношению к тебе и твоим родителям. Я не хочу валить все на Андрея, я сама виновата во всем происшедшем. Теперь я нахожусь здесь, у меня ценности, принадлежащие вашей семье, но они не приносят мне никакой радости, я не могу на них смотреть. На чужом несчастье счастья не построишь. Я не знаю, для чего я все это пишу, мне просто очень плохо. Я так страдаю без Вики, моя дочка снится мне каждую ночь, и я просыпаюсь в ужасе от того, что она осталась во сне, и её нет со мной. Я думала, что с Андреем я сумею забыть про все, уверенная, что моя дочь, которая стала и твоей дочерью, будет сыта, одета, обута, образована и т. д. Но теперь здесь, в оторванности от близких, я поняла, что все это не так. Я не могу жить без неё и не знаю, как буду жить дальше. Я даже стала подумывать, не вернуться ли мне домой. Я знаю — меня будут судить и посадят в тюрьму, но у меня будут хоть какие-то надежды на свидание с Викой. Я всю жизнь любила Андрея, да, я не любила тебя, но этой любви для счастья оказалось недостаточно. Я не знаю, зачем я все это пишу и отправлю ли это письмо, наверняка, нет, просто побоюсь, но пишу, потому что должна все высказать хоть листу бумаги. Прости меня, если можешь, поверь мне, я очень несчастна…» Все. На этом письмо прерывается, — закончил чтение Николаев.
— Эвона как, — задумчиво произнес Клементьев. — Отправила бы, была бы жива… А, может быть…, — недоговорил фразу он, снова глядя каким-то странным взглядом в сторону.
— А кто же это все-таки позвонил в милицию? — сузив глаза, задал риторический вопрос Николаев. — Именно сейчас, зная, что они погибли. Раньше-то почему не сообщали?
— Ты хочешь сказать, что кому-то выгодно, чтобы мы прочитали это именно сейчас?
— Конечно. И странно ещё то, что Полещук с Леной пошли в такое людное место, как ресторан в гостинице «Ялта», чтобы отметить её день рождения, как будто нельзя было отметить это событие, например, здесь, в этом уединенном месте, на берегу моря. Больше того, там зарисовался столь известный в городе человек, как этот Исаак Борисович. То есть, кому-то захотелось, чтобы видели, как Полещук встречается с человеком, скупающим старинные ювелирные изделия. Ведь наверняка Полещук не собирался продавать кольцо старику за гроши, не такой это был человек.
— Мог бы и продать, — не согласился Клементьев. — Когда деньги нужны позарез, и пара тысяч долларов — большие деньги.
— Позарез? У Полещука должно было быть около ста тысяч долларов. На кой черт ему продавать кольцо по дешевке, да вдобавок светиться в городе с этим кольцом? Почему вообще они не умчались за кордон с этими паспортами? Паспорта, похоже, совершенно подлинные.
— И ещё вот, что, Павел Николаевич. Свои-то паспорта не зря при них валялись…
— То есть, все подстроено? И мы должны были увидеть убитых Воропаеву и Полещука? Но ведь их опознали…
… И снова Клементьев отвел глаза при этих словах Николаева. Какая-то мысль не давала ему покоя, но он не решался высказать её вслух.
… Выяснили, что домик принадлежит некой Ворониной, бывшей сотруднице Никитского Ботанического сада. Сейчас она проживает в Симферополе, а домик использует летом в качестве дачи. Но в нем можно жить и зимой — отопление, вода, газ… Покойный муж Ворониной занимал высокий пост в горисполкоме.
…Решили немедленно ехать в Симферополь к Ворониной. Николаев позвонил в гостиницу Гусеву и просил не спускать глаз с номера Кирилла.
— Все меньше и меньше нравится мне этот господин в кашемировом пальто, — сказал Николаев Клементьеву. И тут же в машину перезвонил Гусев и сообщил, что Кирилла в номере нет.
… А в Симферополе его подозрения приобрели куда более весомый и грозный характер. Воронина сообщила, что домик этот для молодоженов Иры Ивановой и Андрюши Харченко снял не кто иной, как Кирилл Воропаев.
— Откуда вы знаете Воропаева? — спросил Клементьев.
— Он биолог, а я работала в Никитском Ботаническом саду. Он приезжал к нам студентом на практику, мы познакомились, он жил у меня дома, а потом ещё несколько раз приезжал с друзьями. Ему очень нравился мой домик. Он все шутил, говорил — домик прямо для шпионов, стоит отдельно, никого вокруг, годами можно прятаться, никто не отыщет. Даже света в окнах с дороги не видно, а уж летом, когда растительность, он просто растворяется в ней, как будто его и нет. Но многие деревья вечнозеленые, так что и зимой его почти не видно… Вот… А потом моего покойного мужа оперировал Кирюшин папа, и благодаря ему он прожил лет на пять больше. Мой муж работал в горисполкоме…
— Я знаю, — с какой-то злобой и досадой произнес Клементьев.
Николаев позвонил Гусеву и приказал немедленно отыскать и задержать Кирилла. Воронину попросили завтра приехать в Никитский Ботанический сад. А сами снова поехали в Ялту.
— Какого рожна он все это затеял? — произнес Клементьев, крутя баранку «Волги». — Чего молчишь, Павел Николаевич? Поделись соображениями, не дай заснуть за рулем.
— Не заснешь, — пообещал Николаев.
4.
— Спасибо вам, Исаак Борисович. Но, вообще-то, надо в вашем возрасте быть поосторожнее, — посоветовал Николаев.
— Вы будьте осторожны в своем возрасте! — вдруг взорвался Исаак Борисович. — А мне бояться нечего! Я немецкую оккупацию пережил и жив остался! А потом ещё надул медицинскую комиссию и повоевал-таки годик, получил, так сказать, скромную моральную компенсацию за убитых в Житомире родителей, братика и сестричку. Я в Вене войну кончил, под вальсы, так сказать, Штрауса. А государство мне за это дало пенсию, вот такую…, — Он сложил пальцами кукиш и показал гостям. — И никто не станет сажать старого еврея за скупку краденого, дороже обойдется! Вы ещё имеете мне что-нибудь сказать?
Николаев и Клементьев больше не имели ничего сказать и откланялись под гневные взгляды Исаака Борисовича.
Далее события развивались довольно стремительно. В милицию позвонил неизвестный и сообщил, что знает место, где жили Лена и Полещук. Из милиции позвонили в машину Клементьеву.
— Никитский ботанический сад, — сказал Клементьев. — Они там снимали дом.
… Одинокий домик недалеко от берега моря. Вокруг на большом расстоянии никаких строений. Искать в кромешной тьме оказалось довольно трудно, они плутали на машине ещё с полчаса, пока, наконец, не поняли, о каком доме говорил неизвестный. Свет в доме не горел, и издалека его просто не было видно. Со всех сторон росли деревья, так что летом этот домик было бы вообще невозможно найти.
Дверь была заперта. Пришлось взламывать. Зажгли свет — две маленькие комнаты, разбросанные мужские и женские вещи, запах хороших духов, туалетные принадлежности… В холодильнике изрядный запас продуктов — мясо, овощи, фрукты, сыр, ветчина, бутылка вина, несколько бутылок пива…
— Да, вот тут они и жили, — печально заметил Клементьев. — Надо производить тщательный осмотр помещения.
На их счастье помещение оказалось не очень большим. Оттого и осмотр не затянулся на всю ночь. В платяном шкафу за нижним бельем Клементьев нашел сумочку. В ней лежали два загранпаспорта на имена Ивановой Ирины Юрьевны и Харченко Андрея Григорьевича с фотографиями Лены и Полещука.
— Так, что тут еще? — бубнил Клементьев, роясь своими мощными руками в сумочке. — Ого, Павел Николаевич, тут письмо какое-то… На-ка, держи…
Николаев взял письмо, написанное женским почерком.
«Здравствуй, Кирилл! Я решила написать тебе, потому что меня ужасно мучает совесть. В последние дни я просто места себе не нахожу. Я поступила подло по отношению к тебе и твоим родителям. Я не хочу валить все на Андрея, я сама виновата во всем происшедшем. Теперь я нахожусь здесь, у меня ценности, принадлежащие вашей семье, но они не приносят мне никакой радости, я не могу на них смотреть. На чужом несчастье счастья не построишь. Я не знаю, для чего я все это пишу, мне просто очень плохо. Я так страдаю без Вики, моя дочка снится мне каждую ночь, и я просыпаюсь в ужасе от того, что она осталась во сне, и её нет со мной. Я думала, что с Андреем я сумею забыть про все, уверенная, что моя дочь, которая стала и твоей дочерью, будет сыта, одета, обута, образована и т. д. Но теперь здесь, в оторванности от близких, я поняла, что все это не так. Я не могу жить без неё и не знаю, как буду жить дальше. Я даже стала подумывать, не вернуться ли мне домой. Я знаю — меня будут судить и посадят в тюрьму, но у меня будут хоть какие-то надежды на свидание с Викой. Я всю жизнь любила Андрея, да, я не любила тебя, но этой любви для счастья оказалось недостаточно. Я не знаю, зачем я все это пишу и отправлю ли это письмо, наверняка, нет, просто побоюсь, но пишу, потому что должна все высказать хоть листу бумаги. Прости меня, если можешь, поверь мне, я очень несчастна…» Все. На этом письмо прерывается, — закончил чтение Николаев.
— Эвона как, — задумчиво произнес Клементьев. — Отправила бы, была бы жива… А, может быть…, — недоговорил фразу он, снова глядя каким-то странным взглядом в сторону.
— А кто же это все-таки позвонил в милицию? — сузив глаза, задал риторический вопрос Николаев. — Именно сейчас, зная, что они погибли. Раньше-то почему не сообщали?
— Ты хочешь сказать, что кому-то выгодно, чтобы мы прочитали это именно сейчас?
— Конечно. И странно ещё то, что Полещук с Леной пошли в такое людное место, как ресторан в гостинице «Ялта», чтобы отметить её день рождения, как будто нельзя было отметить это событие, например, здесь, в этом уединенном месте, на берегу моря. Больше того, там зарисовался столь известный в городе человек, как этот Исаак Борисович. То есть, кому-то захотелось, чтобы видели, как Полещук встречается с человеком, скупающим старинные ювелирные изделия. Ведь наверняка Полещук не собирался продавать кольцо старику за гроши, не такой это был человек.
— Мог бы и продать, — не согласился Клементьев. — Когда деньги нужны позарез, и пара тысяч долларов — большие деньги.
— Позарез? У Полещука должно было быть около ста тысяч долларов. На кой черт ему продавать кольцо по дешевке, да вдобавок светиться в городе с этим кольцом? Почему вообще они не умчались за кордон с этими паспортами? Паспорта, похоже, совершенно подлинные.
— И ещё вот, что, Павел Николаевич. Свои-то паспорта не зря при них валялись…
— То есть, все подстроено? И мы должны были увидеть убитых Воропаеву и Полещука? Но ведь их опознали…
… И снова Клементьев отвел глаза при этих словах Николаева. Какая-то мысль не давала ему покоя, но он не решался высказать её вслух.
… Выяснили, что домик принадлежит некой Ворониной, бывшей сотруднице Никитского Ботанического сада. Сейчас она проживает в Симферополе, а домик использует летом в качестве дачи. Но в нем можно жить и зимой — отопление, вода, газ… Покойный муж Ворониной занимал высокий пост в горисполкоме.
…Решили немедленно ехать в Симферополь к Ворониной. Николаев позвонил в гостиницу Гусеву и просил не спускать глаз с номера Кирилла.
— Все меньше и меньше нравится мне этот господин в кашемировом пальто, — сказал Николаев Клементьеву. И тут же в машину перезвонил Гусев и сообщил, что Кирилла в номере нет.
… А в Симферополе его подозрения приобрели куда более весомый и грозный характер. Воронина сообщила, что домик этот для молодоженов Иры Ивановой и Андрюши Харченко снял не кто иной, как Кирилл Воропаев.
— Откуда вы знаете Воропаева? — спросил Клементьев.
— Он биолог, а я работала в Никитском Ботаническом саду. Он приезжал к нам студентом на практику, мы познакомились, он жил у меня дома, а потом ещё несколько раз приезжал с друзьями. Ему очень нравился мой домик. Он все шутил, говорил — домик прямо для шпионов, стоит отдельно, никого вокруг, годами можно прятаться, никто не отыщет. Даже света в окнах с дороги не видно, а уж летом, когда растительность, он просто растворяется в ней, как будто его и нет. Но многие деревья вечнозеленые, так что и зимой его почти не видно… Вот… А потом моего покойного мужа оперировал Кирюшин папа, и благодаря ему он прожил лет на пять больше. Мой муж работал в горисполкоме…
— Я знаю, — с какой-то злобой и досадой произнес Клементьев.
Николаев позвонил Гусеву и приказал немедленно отыскать и задержать Кирилла. Воронину попросили завтра приехать в Никитский Ботанический сад. А сами снова поехали в Ялту.
— Какого рожна он все это затеял? — произнес Клементьев, крутя баранку «Волги». — Чего молчишь, Павел Николаевич? Поделись соображениями, не дай заснуть за рулем.
— Не заснешь, — пообещал Николаев.
4.
— Вот так, Григорий, мы провели с твоим отцом ту ночь, — закурил очередную сигарету Николаев. — У него были одни соображения по этому поводу, у меня другие… А многое нам неизвестно и до сих пор…
… Разумеется, сидя в «Волге», изнемогая от усталости и желания спать, они не могли знать, что в это же самое время по дороге, ведущей из Массандры в Ялту уверенной поступью шагал человек. На губах его играла злая улыбочка. Человек этот был вполне доволен собой, доволен своими действиями, он был уверен в будущем. А будущее это должно было быть счастливым, богатым, полным интересными впечатлениями… И, самое главное, что это счастливое будущее дадут ему не какие-то дешевые махинации, а его собственные, нажитые его знаменитыми предками, деньги…
Как были глупы те, кто полагали, что могут перехитрить его… Наивные, нелепые люди… Жалкие провинциалы…
Их больше нет… Нет на земле Андрея Полещука… Нет на земле дурака Максимова с его подручными… Нет на земле тех, кто слишком много знал — Мызина и Юркова… Он сам, собственноручно, надев парик и приклеив черную бороду, нанес им смертельные удары топором, зарисовавшись в таком виде перед соседом Мызина и кассиршей на железнодорожной станции Лосиноостровская… Нет на земле Елены Воропаевой… А теперь больше нет и Кирилла Воропаева… Есть Владимиров Олег Иванович, на чей счет в один из швейцарских банков переведена такая сумма, на которую и он, и его потомки будут припеваючи жить столько, сколько будут существовать вообще…
Мужчина вспомнил глупые лица следователя Николаева и оперативников Гусева и Клементьева и фыркнул от распиравшего его смеха. «Вот идиоты-то…», — думал он и трясся от смеха. Потом ему вдруг припомнилась какая-то пошлая частушка, и от этого ему стало ещё смешнее…
Завтра вечером он будет уже в Швейцарии. Его будет ждать шикарный гостиничный номер. А потом он пойдет в банк, в свой банк и снимет со счета столько денег, сколько ему будет нужно. И тогда все — весь мир перед ним, все неограниченные возможности этого огромного прекрасного мира… Только сутки и пара тысяч километров отделяют его от него…
Он шел по дороге, курил и вспоминал подробности этой истории.
Как он обвел вокруг пальца Николаева с появлением Полещука в Москве… Как он сумел все, что делал этот дурак, обернуть против него… А Полещук словно бы подыгрывал ему, летел, словно бабочка, на огонь…
Куда полез, быдло деревенское? Против кого попер, придурок усатый? Против интеллекта не попрешь… Да и Господь Бог помогает хорошим людям… Если бы он тогда не подслушал разговор Лены с Полещуком, что было бы…
От этой ужасной мысли он невольно поежился, и улыбка мигом сошла с его пухлых губ… Да, тогда все ценности остались бы в руках этих развратных аферистов… Они бы просто исчезли вместе с ценностями, и все… А теперь они исчезли иначе…
Никто не смог помешать ему в его планах. А помощники нашлись сразу… Выгода, огромная выгода… Как жаль, однако, что надо делиться… Как жаль, что ему достанется не все….
… Так, в этом месте надо сворачивать с дороги… Где фонарик? Вот он… И маленький «Вальтер» надо снять с предохранителя, не помешает…
… Он свернул с дороги и пошел по тропке по направлению к морю. Прошел метров триста. Вдали увидел «Жигули» темного цвета и направился к машине.
— Вовремя вы, — из машины вышел человек и протянул ему руку.
— На такие встречи не опаздывают. Давайте, что принесли.
Ему подали портфель. Он открыл его и стал изучать его содержимое. Его собеседник светил ему фонарем.
— Так, парик, усы, борода… Загранпаспорт… Деньги… Я буду пересчитывать, придется подождать…
— Неужели, Кирилл Владиславович, вы полагаете, что вас тут кто-то собирается обманывать? Вам уже доказали, что вы имеете дело с серьезными людьми…
— Ничего, ничего, деньги счет любят. И не Кирилл я, а Олег Владимирович. Вы что, паспорт не изучали? — презрительно фыркнул Кирилл. — Кирилла больше нет. От там, — он указал на чернеющее справа море. — На дне морском…
— Вообще-то, у нас мало времени. Садитесь в машину и поехали в аэропорт.
— Я, пожалуй, воспользуюсь другим транспортом, — возразил Кирилл. — Так будет надежнее. Все в порядке, вы можете уезжать. Но учтите, если какой-то обман, кому-то не поздоровится. Я имею в виду счет в банке.
— Да вы же проверяли! — возмущался собеседник. — Экий вы недоверчивый…
— Тысячу раз надо проверять, — возразил Кирилл. — Сами знаете, о каких суммах идет речь.
— И все же, — настаивал собеседник, — вам лучше будет сесть в мою машину. Мы так договаривались с…
— Нет. А, вот, кстати, и мой транспорт! — улыбнулся Кирилл, услышав шум двигателя. К ним подъехал светлый «Жигуленок». Из него вышел невысокий плюгавого вида мужчина.
— Здравствуйте, Кирилл Владиславович, — приветствовал он его.
— Здравствуйте, Палый. Пора ехать.
— Пора, пора. Дело только за одним…
— Это за чем еще? — сделал шаг назад Кирилл. Отчего-то ему не понравилось выражение лица Палого. Не понравилось и то, что Палый метнул быстрый взгляд на его собеседника. И понял, что эти люди знакомы. А вот этого никак не должно было быть. Это очень неприятно и опасно.
Кирилл сунул руку в карман, где лежал «Вальтер» и резким движением выхватил его.
— Берегись! — крикнул Палый, не ожидая от Кирилла такой прыти. Но Кирилл выстрелил первым, и ночной собеседник упал, пораженный выстрелом в плечо. И только тут Палый успел отпрыгнуть, вытащить ПМ с глушителем и выстрелить Кириллу в сердце.
— Какой борзый, — прошептал Палый. — Вот тебе и маменькин сыночек…
— Ты зачем мне подмигнул, придурок? — стонал раненый. — Предупреждали же, хитрый он жутко, каждый взгляд сечет. И он понял, что мы с тобой знакомы…
— Ладно, надо ехать, его выстрел могли слышать… Где шкатулка?
— Вот она…
— Клади вот здесь, рядом с ним. Машину вести сможешь?
— Перевяжи чем-нибудь…
Палый перевязал раненого, вытащил из кармана Кирилла пачку долларов, поднял с земли маленький «Вальтер» и сунул к себе в карман. А свой ПМ вложил в руку Кирилла. Сели по машинам и поехали.
Темный «Жигуленок» явно отставал от машины Палого. «Плохо ему», — подумал Палый. — «Но совершенно необходимо отогнать тачку на почтительное расстояние…»
Темный «Жигуленок» стал сигналить фарами. Палый остановил машину. Тот тоже.
— Что, плохо, братан? — беспокоился Палый.
— Плохо! Очень плохо! Мы же портфель на месте оставили. С его паспортом и камуфляжем…
— Твою мать… Но возвращаться нельзя. Никак нельзя. Да и ты, братан, мне что-то не нравишься, видать, он тебя здорово зацепил… Не сможешь ты вести машину, грабанешься в пропасть. Садись ко мне.
Раненый сел в машину Палого, и они поехали.
Ему становилось все хуже и хуже, он стонал и что-то бормотал.
— Шугнись, братан, — пытался правой рукой растормошить его Палый. — Потерпи малость… Впрочем, — прошептал он. — Как знаешь…
Палый повернул направо и поехал по узенькой дороге по направлению к морю.
— Братан, братан! — услышал раненый голос Палого.
— А? Что? Где мы? — встрепенулся он, и понял, что лежит на земле.
— В раю, — гадко усмехнулся Палый. — Ты ведь в будущей жизни на рай рассчитывал, когда девушке глаз выбивал и лицо её в кусок мяса превращал, не так ли?
— Ты что гонишь, сволочь? — перепугался раненый. — Обалдел, что ли?
— Нет, братан, я в форме, — возразил Палый, вытаскивая из кармана «Вальтер» Кирилла.
— Мстить собираешься? Она что, твоя знакомая? Но я же не сам, я по приказу… Как и ты…
— Именно, как и я… По приказу, по заданию. Какая месть, дураха? О чем ты говоришь? Ты что, полагал, тебя в живых оставят после такого? Меня-то на что держат, за что деньги платят? Именно за таких, как ты… Кому ты нужен, ухлопал людей, теперь твоя очередь…
— А завтра твоя, — прошипел раненый, сжимая кулаки.
— А завтра моя, — спокойно согласился Палый. — Но завтра… А сегодня умри ты… А завтра будет видно… Прости, братан… А честно скажи, когда над ребятами издевался, кайф, небось, получал, я-то хоть пушкой орудую, а ты клешнями своими… Получал, получал, знаю… А я теперь получаю, на тебя, дурака лупоглазого, глядя… Как звать-то тебя? Хоть знать, кого ухлопал…
— Иваном звать, — обреченно проговорил раненый. — Могу адрес дать моей матери. Сообщишь при случае, что, погиб, мол… Чтобы не ждала…
— Не надо, — покачал головой Палый. — Вот этого не надо, на жалость меня не бери… Не гневи Бога… О матери вспомнил, которая тебя, паскуду, на свет произвела… А Иван-то ты только по имени, а так ты не Иван вовсе, ты просто Ванек из деревни Огонек… Подохни, братан, как собака…
Палый выстрелил Ивану в голову, потом оттащил его тело к обрыву и столкнул в море. Туда же швырнул и кирилловский «Вальтер».
«Иван, говорит…», — проворчал Палый. — «Тоже мне, Иван нашелся… Да, а вот за портфельчик мне арбуза вставят, это точно… И какой же хитрожопый оказался этот Кирюша… Странно еще, что он меня раньше не раскусил, не понял, на кого я работаю. Повезло, однако…»
Палый подышал немного морским воздухом, а потом сел за руль и отправился в Симферополь. Там его ждали…
В районе Алушты осовевший от бессонной ночи Палый едва не столкнулся с мчавшейся навстречу белой «Волгой». Только в последнюю минуту он успел увести машину вправо, а потом резко повернул влево, чтобы не угодить в кювет.
— Слава Богу…, — облегченно вздохнул Палый. — Теперь-то обидно было бы…
… — Слава Богу… — облегченно вздохнул Клементьев. — Теперь-то обидно было бы, когда мы такое узнали…
— Да, на ваших горных дорожках надо держать ухо востро, — сказал Николаев, сразу очнувшись от полудремы. — А то никто не узнает, где могилка моя…
— Ну, допустим, где могилки наши, знать будут, а вот то, что никто не узнает о том, что ты мне рассказываешь, это никуда не годится. Так что я отвечаю за твою драгоценную жизнь перед народом. Дай сигарету, — попросил он, притормаживая у обочины. — Покурю. Что-то я прибалдел от бессонной ночи, от этого дурака-чайника, прикимарившего за рулем, а особенно от твоего чудесного рассказа про сокровища. Как будто детективный роман читаешь…
Николаев протянул ему пачку «Кэмела», где сиротливо ютилась последняя сигарета.
— Ой, ой, ой, — покачал головой Клементьев. — Последнюю даже менты не берут.
— Бери, бери, хоть ты и мент. Тебе машину вести, а я уже накурился до чертиков.
— Когда последняя, особенный кайф, — смачно затянулся сигаретным дымом Клементьев. — Продолжай, Павел Николаевич.
— Ну что, обнаружили они, значит, тайник Остермана. Настоящий тайник, не тот, который для отвода глаз… Он ли, жена ли, вместе ли… Но тут непонятно каким образом в дело вмешался Полещук. Скорее всего, Лена ему рассказала. И он стал шантажировать Кирилла…
— А Кирилл для виду согласился, но делиться своими фамильными драгоценностями с каким-то Полещуком, тем паче — любовником своей жены, у которой от него дочь, не собирался. И решил убить двух зайцев — получить все деньги и жестоко отомстить тем, кто глумился над ним… Давай дальше…
— Значит, Полещук недооценил Кирилла и переоценил Лену, с которой Кирилл, безусловно, был в сговоре. Они вдвоем обвели Полещука вокруг пальца. Полещук договорился с Максимовым, чтобы он организовал это псевдопохищение. Но взрыв машины организовал уже Кирилл. Наверняка, он сообщил вдове академика из соседнего подъезда номер и марку машины, на которой увезли Лену и Вику и подговорил её позвонить в милицию. Дом для содержания похищенных он взял напрокат у Юркова, а для охраны Лены и Вики пригласил Мызина. Именно Мызин и умудрился прикрепить к днищу машины взрывное устройство. Кстати, он служил в десантных войсках, я проверял. Затем договорился с Ворониной насчет домика. А Полещук считал, что и первый домик, и второй нашла Лена. Он был глуп и самоуверен, считал себя суперменом. И Воронина эта недоговаривает. Кирилл, разумеется, её строго предупредил, чтобы она про него Андрюше ни гу-гу, чтобы он был уверен, что это Лена или как её, Ира её знакомая. Андрюша был безумно доволен унижением чистенького маменькиного сынка и даже закрыл глаза на взрыв машины, к которому не имел никакого отношения. А Кирилл роль убитого горем мужа сыграл прекрасно…
Тем временем Клементьев докурил свою сигарету и они снова продолжили путь в Ялту.
— Он сам стал подводить мать к тому, чтобы она нашла опустошенный архив Остермана, чтобы история приобрела огласку, чтобы все считали виновными Лену и Полещука. Но тут мать неожиданно догадалась об участии в деле Мызина. И Кирилл немедленно либо сам либо с чьей-то помощью убирает и Мызина, и Юркова. И тут в дело вмешивается случай. В Москве неизвестно зачем появляется Полещук. Его видит приятель Кирилла. Это просто подарок судьбы — Кирилл пользуется этим и сообщает о его появлении нам. Хотя… я склоняюсь к более сложному варианту. Кириллу ни в коем случае не могло быть выгодно, чтобы мы взяли Полещука. Он придумал его появление в Москве, подговорив своего приятеля, может быть, подкупив его, чтобы он солгал, что видел Полещука в центре Москвы. Все это делалось для того, чтобы свалить на него два убийства. Недаром какой-то чернобородый рисовался и на Лосинке и в Медведково, словно бы специально, чтобы его запомнили. Но Полещук на самом деле появляется в Москве. И совсем не в таком виде, как его описывал этот Федя. И именно из-за этого необычного стечения обстоятельств я тогда и поверил Кириллу. Но Полещуку удалось скрыться и уехать в Ялту.
Говоря о Кирилле и Полещуке, мы забыли про Лену — одно из главных действующих лиц этой истории, про то, что она с самого начала была в сговоре с Кириллом. Что уж там сыграло роль, мы знать не можем, но, скорее всего, жадность к деньгам победила её любовь к Андрею. А именно то, что она была в эпицентре событий, между двух огней, и является стержнем всей этой трагедии. Иначе она бы с любым из них вытащила ценности, и они жили бы припеваючи. А тут… оба были в курсе, и никто не хотел уступать ни одной доли… Жадность проклятая…
Итак, в Ялте она сделала все возможное, чтобы Андрея в последнее время видели в общественных местах, воспользовавшись его характером, желанием порисоваться, покутить. Она потребовала, чтобы он повел её на день рождения в ресторан. Да, она рисковала, но, кто не рискует, тот не пьет шампанское. Именно она уговорила Полещука пойти к Исааку Борисовичу. Но уже перед самой встречей в ресторане сказала Полещуку, чтобы он ни в коем случае кольцо не продавал. Их видели вместе, Исаак Борисович в городе фигура известная. После этого вечера Полещука должны были убить. И все свелось бы к тому, что он ограбил Воропаевых и был убит при попытке продать драгоценности. А Лена с Кириллом скрылись бы с огромной суммой денег. А еще, того глядишь, и вернулись бы домой победителями мерзкого авантюриста. Но… исполнитель убийства сделал по-своему. Убив Полещука, он убил и Лену. И сделал все, чтобы нашли трупы, с настоящими паспортами, которые он им подбросил после убийства.
— Кирилл? — спросил Клементьев.
— Разумеется…
— Ну, Павел Николаевич, ты настоящий Шерлок Холмс. Эдакую грязь разгреб своим тонким умом…
— Ты погоди, — рассмеялся Николаев. — Оно, может быть, и не совсем так все… Могут быть нюансы…
— Могут, — загадочно хмыкнул Клементьев.
И тут же в машине зазвонил телефон. На проводе был Константин Гусев.
— Я из номера Кирилла. Тут записка, тебе адресована…
— Читай…
— «Уважаемый Павел Николаевич! Всю эту историю затеял я. Наш любовный треугольник привел к чудовищным результатам. Драгоценности давно уже были в надежном месте, и все это подстроено мной — и побег Лены с Полещуком, и взрыв машины, я своей рукой убил несчастных Мызина и Юркова. Я хотел отомстить Полещуку, но потом решил отомстить и ей, этой паскудной сучке, для которой нет ничего святого, кроме денег. Она умудрилась предать и меня, и Андрея, этого дурошлепа, до последней минуты своей нелепой жизни не понявшего, что его подставили, как последнего дурака… Я все продумал тщательно, кроме одного — я не смогу выдержать того зрелища, которое увидел сегодня в морге. Это оказалось выше моих сил. Я не скажу, кто именно осуществил эти два убийства, да это и не важно. И никто никогда этого не узнает, потому что я решил покончить с собой. А эти окаянные драгоценности, из-за которых пролито столько крови, будут лежать на дне Черного моря, там им самое место. Рукописи же и картины я спрятал в таком надежном месте, что их никто не найдет, и они будут лежать там до лучших времен, когда люди сумеют их оценить по-настоящему. Будь проклята эта жизнь, которая всколыхнула на поверхность самые гнусные человеческие качества — жадность, подлость, предательство. Я ухожу из жизни, а дело на этом можно считать законченным, так как больше нет никого — ни людей, участвовавших в нем, ни драгоценностей, из-за которых все это произошло. С уважением Кирилл Воропаев.» Вот такое письмо, Павел, нашел я на тумбочке около кровати в его номере… Еще есть письмо родителям и Вике. Там примерно то же самое… Кирилла ищут, но пока ничего…
… Разумеется, сидя в «Волге», изнемогая от усталости и желания спать, они не могли знать, что в это же самое время по дороге, ведущей из Массандры в Ялту уверенной поступью шагал человек. На губах его играла злая улыбочка. Человек этот был вполне доволен собой, доволен своими действиями, он был уверен в будущем. А будущее это должно было быть счастливым, богатым, полным интересными впечатлениями… И, самое главное, что это счастливое будущее дадут ему не какие-то дешевые махинации, а его собственные, нажитые его знаменитыми предками, деньги…
Как были глупы те, кто полагали, что могут перехитрить его… Наивные, нелепые люди… Жалкие провинциалы…
Их больше нет… Нет на земле Андрея Полещука… Нет на земле дурака Максимова с его подручными… Нет на земле тех, кто слишком много знал — Мызина и Юркова… Он сам, собственноручно, надев парик и приклеив черную бороду, нанес им смертельные удары топором, зарисовавшись в таком виде перед соседом Мызина и кассиршей на железнодорожной станции Лосиноостровская… Нет на земле Елены Воропаевой… А теперь больше нет и Кирилла Воропаева… Есть Владимиров Олег Иванович, на чей счет в один из швейцарских банков переведена такая сумма, на которую и он, и его потомки будут припеваючи жить столько, сколько будут существовать вообще…
Мужчина вспомнил глупые лица следователя Николаева и оперативников Гусева и Клементьева и фыркнул от распиравшего его смеха. «Вот идиоты-то…», — думал он и трясся от смеха. Потом ему вдруг припомнилась какая-то пошлая частушка, и от этого ему стало ещё смешнее…
Завтра вечером он будет уже в Швейцарии. Его будет ждать шикарный гостиничный номер. А потом он пойдет в банк, в свой банк и снимет со счета столько денег, сколько ему будет нужно. И тогда все — весь мир перед ним, все неограниченные возможности этого огромного прекрасного мира… Только сутки и пара тысяч километров отделяют его от него…
Он шел по дороге, курил и вспоминал подробности этой истории.
Как он обвел вокруг пальца Николаева с появлением Полещука в Москве… Как он сумел все, что делал этот дурак, обернуть против него… А Полещук словно бы подыгрывал ему, летел, словно бабочка, на огонь…
Куда полез, быдло деревенское? Против кого попер, придурок усатый? Против интеллекта не попрешь… Да и Господь Бог помогает хорошим людям… Если бы он тогда не подслушал разговор Лены с Полещуком, что было бы…
От этой ужасной мысли он невольно поежился, и улыбка мигом сошла с его пухлых губ… Да, тогда все ценности остались бы в руках этих развратных аферистов… Они бы просто исчезли вместе с ценностями, и все… А теперь они исчезли иначе…
Никто не смог помешать ему в его планах. А помощники нашлись сразу… Выгода, огромная выгода… Как жаль, однако, что надо делиться… Как жаль, что ему достанется не все….
… Так, в этом месте надо сворачивать с дороги… Где фонарик? Вот он… И маленький «Вальтер» надо снять с предохранителя, не помешает…
… Он свернул с дороги и пошел по тропке по направлению к морю. Прошел метров триста. Вдали увидел «Жигули» темного цвета и направился к машине.
— Вовремя вы, — из машины вышел человек и протянул ему руку.
— На такие встречи не опаздывают. Давайте, что принесли.
Ему подали портфель. Он открыл его и стал изучать его содержимое. Его собеседник светил ему фонарем.
— Так, парик, усы, борода… Загранпаспорт… Деньги… Я буду пересчитывать, придется подождать…
— Неужели, Кирилл Владиславович, вы полагаете, что вас тут кто-то собирается обманывать? Вам уже доказали, что вы имеете дело с серьезными людьми…
— Ничего, ничего, деньги счет любят. И не Кирилл я, а Олег Владимирович. Вы что, паспорт не изучали? — презрительно фыркнул Кирилл. — Кирилла больше нет. От там, — он указал на чернеющее справа море. — На дне морском…
— Вообще-то, у нас мало времени. Садитесь в машину и поехали в аэропорт.
— Я, пожалуй, воспользуюсь другим транспортом, — возразил Кирилл. — Так будет надежнее. Все в порядке, вы можете уезжать. Но учтите, если какой-то обман, кому-то не поздоровится. Я имею в виду счет в банке.
— Да вы же проверяли! — возмущался собеседник. — Экий вы недоверчивый…
— Тысячу раз надо проверять, — возразил Кирилл. — Сами знаете, о каких суммах идет речь.
— И все же, — настаивал собеседник, — вам лучше будет сесть в мою машину. Мы так договаривались с…
— Нет. А, вот, кстати, и мой транспорт! — улыбнулся Кирилл, услышав шум двигателя. К ним подъехал светлый «Жигуленок». Из него вышел невысокий плюгавого вида мужчина.
— Здравствуйте, Кирилл Владиславович, — приветствовал он его.
— Здравствуйте, Палый. Пора ехать.
— Пора, пора. Дело только за одним…
— Это за чем еще? — сделал шаг назад Кирилл. Отчего-то ему не понравилось выражение лица Палого. Не понравилось и то, что Палый метнул быстрый взгляд на его собеседника. И понял, что эти люди знакомы. А вот этого никак не должно было быть. Это очень неприятно и опасно.
Кирилл сунул руку в карман, где лежал «Вальтер» и резким движением выхватил его.
— Берегись! — крикнул Палый, не ожидая от Кирилла такой прыти. Но Кирилл выстрелил первым, и ночной собеседник упал, пораженный выстрелом в плечо. И только тут Палый успел отпрыгнуть, вытащить ПМ с глушителем и выстрелить Кириллу в сердце.
— Какой борзый, — прошептал Палый. — Вот тебе и маменькин сыночек…
— Ты зачем мне подмигнул, придурок? — стонал раненый. — Предупреждали же, хитрый он жутко, каждый взгляд сечет. И он понял, что мы с тобой знакомы…
— Ладно, надо ехать, его выстрел могли слышать… Где шкатулка?
— Вот она…
— Клади вот здесь, рядом с ним. Машину вести сможешь?
— Перевяжи чем-нибудь…
Палый перевязал раненого, вытащил из кармана Кирилла пачку долларов, поднял с земли маленький «Вальтер» и сунул к себе в карман. А свой ПМ вложил в руку Кирилла. Сели по машинам и поехали.
Темный «Жигуленок» явно отставал от машины Палого. «Плохо ему», — подумал Палый. — «Но совершенно необходимо отогнать тачку на почтительное расстояние…»
Темный «Жигуленок» стал сигналить фарами. Палый остановил машину. Тот тоже.
— Что, плохо, братан? — беспокоился Палый.
— Плохо! Очень плохо! Мы же портфель на месте оставили. С его паспортом и камуфляжем…
— Твою мать… Но возвращаться нельзя. Никак нельзя. Да и ты, братан, мне что-то не нравишься, видать, он тебя здорово зацепил… Не сможешь ты вести машину, грабанешься в пропасть. Садись ко мне.
Раненый сел в машину Палого, и они поехали.
Ему становилось все хуже и хуже, он стонал и что-то бормотал.
— Шугнись, братан, — пытался правой рукой растормошить его Палый. — Потерпи малость… Впрочем, — прошептал он. — Как знаешь…
Палый повернул направо и поехал по узенькой дороге по направлению к морю.
— Братан, братан! — услышал раненый голос Палого.
— А? Что? Где мы? — встрепенулся он, и понял, что лежит на земле.
— В раю, — гадко усмехнулся Палый. — Ты ведь в будущей жизни на рай рассчитывал, когда девушке глаз выбивал и лицо её в кусок мяса превращал, не так ли?
— Ты что гонишь, сволочь? — перепугался раненый. — Обалдел, что ли?
— Нет, братан, я в форме, — возразил Палый, вытаскивая из кармана «Вальтер» Кирилла.
— Мстить собираешься? Она что, твоя знакомая? Но я же не сам, я по приказу… Как и ты…
— Именно, как и я… По приказу, по заданию. Какая месть, дураха? О чем ты говоришь? Ты что, полагал, тебя в живых оставят после такого? Меня-то на что держат, за что деньги платят? Именно за таких, как ты… Кому ты нужен, ухлопал людей, теперь твоя очередь…
— А завтра твоя, — прошипел раненый, сжимая кулаки.
— А завтра моя, — спокойно согласился Палый. — Но завтра… А сегодня умри ты… А завтра будет видно… Прости, братан… А честно скажи, когда над ребятами издевался, кайф, небось, получал, я-то хоть пушкой орудую, а ты клешнями своими… Получал, получал, знаю… А я теперь получаю, на тебя, дурака лупоглазого, глядя… Как звать-то тебя? Хоть знать, кого ухлопал…
— Иваном звать, — обреченно проговорил раненый. — Могу адрес дать моей матери. Сообщишь при случае, что, погиб, мол… Чтобы не ждала…
— Не надо, — покачал головой Палый. — Вот этого не надо, на жалость меня не бери… Не гневи Бога… О матери вспомнил, которая тебя, паскуду, на свет произвела… А Иван-то ты только по имени, а так ты не Иван вовсе, ты просто Ванек из деревни Огонек… Подохни, братан, как собака…
Палый выстрелил Ивану в голову, потом оттащил его тело к обрыву и столкнул в море. Туда же швырнул и кирилловский «Вальтер».
«Иван, говорит…», — проворчал Палый. — «Тоже мне, Иван нашелся… Да, а вот за портфельчик мне арбуза вставят, это точно… И какой же хитрожопый оказался этот Кирюша… Странно еще, что он меня раньше не раскусил, не понял, на кого я работаю. Повезло, однако…»
Палый подышал немного морским воздухом, а потом сел за руль и отправился в Симферополь. Там его ждали…
В районе Алушты осовевший от бессонной ночи Палый едва не столкнулся с мчавшейся навстречу белой «Волгой». Только в последнюю минуту он успел увести машину вправо, а потом резко повернул влево, чтобы не угодить в кювет.
— Слава Богу…, — облегченно вздохнул Палый. — Теперь-то обидно было бы…
… — Слава Богу… — облегченно вздохнул Клементьев. — Теперь-то обидно было бы, когда мы такое узнали…
— Да, на ваших горных дорожках надо держать ухо востро, — сказал Николаев, сразу очнувшись от полудремы. — А то никто не узнает, где могилка моя…
— Ну, допустим, где могилки наши, знать будут, а вот то, что никто не узнает о том, что ты мне рассказываешь, это никуда не годится. Так что я отвечаю за твою драгоценную жизнь перед народом. Дай сигарету, — попросил он, притормаживая у обочины. — Покурю. Что-то я прибалдел от бессонной ночи, от этого дурака-чайника, прикимарившего за рулем, а особенно от твоего чудесного рассказа про сокровища. Как будто детективный роман читаешь…
Николаев протянул ему пачку «Кэмела», где сиротливо ютилась последняя сигарета.
— Ой, ой, ой, — покачал головой Клементьев. — Последнюю даже менты не берут.
— Бери, бери, хоть ты и мент. Тебе машину вести, а я уже накурился до чертиков.
— Когда последняя, особенный кайф, — смачно затянулся сигаретным дымом Клементьев. — Продолжай, Павел Николаевич.
— Ну что, обнаружили они, значит, тайник Остермана. Настоящий тайник, не тот, который для отвода глаз… Он ли, жена ли, вместе ли… Но тут непонятно каким образом в дело вмешался Полещук. Скорее всего, Лена ему рассказала. И он стал шантажировать Кирилла…
— А Кирилл для виду согласился, но делиться своими фамильными драгоценностями с каким-то Полещуком, тем паче — любовником своей жены, у которой от него дочь, не собирался. И решил убить двух зайцев — получить все деньги и жестоко отомстить тем, кто глумился над ним… Давай дальше…
— Значит, Полещук недооценил Кирилла и переоценил Лену, с которой Кирилл, безусловно, был в сговоре. Они вдвоем обвели Полещука вокруг пальца. Полещук договорился с Максимовым, чтобы он организовал это псевдопохищение. Но взрыв машины организовал уже Кирилл. Наверняка, он сообщил вдове академика из соседнего подъезда номер и марку машины, на которой увезли Лену и Вику и подговорил её позвонить в милицию. Дом для содержания похищенных он взял напрокат у Юркова, а для охраны Лены и Вики пригласил Мызина. Именно Мызин и умудрился прикрепить к днищу машины взрывное устройство. Кстати, он служил в десантных войсках, я проверял. Затем договорился с Ворониной насчет домика. А Полещук считал, что и первый домик, и второй нашла Лена. Он был глуп и самоуверен, считал себя суперменом. И Воронина эта недоговаривает. Кирилл, разумеется, её строго предупредил, чтобы она про него Андрюше ни гу-гу, чтобы он был уверен, что это Лена или как её, Ира её знакомая. Андрюша был безумно доволен унижением чистенького маменькиного сынка и даже закрыл глаза на взрыв машины, к которому не имел никакого отношения. А Кирилл роль убитого горем мужа сыграл прекрасно…
Тем временем Клементьев докурил свою сигарету и они снова продолжили путь в Ялту.
— Он сам стал подводить мать к тому, чтобы она нашла опустошенный архив Остермана, чтобы история приобрела огласку, чтобы все считали виновными Лену и Полещука. Но тут мать неожиданно догадалась об участии в деле Мызина. И Кирилл немедленно либо сам либо с чьей-то помощью убирает и Мызина, и Юркова. И тут в дело вмешивается случай. В Москве неизвестно зачем появляется Полещук. Его видит приятель Кирилла. Это просто подарок судьбы — Кирилл пользуется этим и сообщает о его появлении нам. Хотя… я склоняюсь к более сложному варианту. Кириллу ни в коем случае не могло быть выгодно, чтобы мы взяли Полещука. Он придумал его появление в Москве, подговорив своего приятеля, может быть, подкупив его, чтобы он солгал, что видел Полещука в центре Москвы. Все это делалось для того, чтобы свалить на него два убийства. Недаром какой-то чернобородый рисовался и на Лосинке и в Медведково, словно бы специально, чтобы его запомнили. Но Полещук на самом деле появляется в Москве. И совсем не в таком виде, как его описывал этот Федя. И именно из-за этого необычного стечения обстоятельств я тогда и поверил Кириллу. Но Полещуку удалось скрыться и уехать в Ялту.
Говоря о Кирилле и Полещуке, мы забыли про Лену — одно из главных действующих лиц этой истории, про то, что она с самого начала была в сговоре с Кириллом. Что уж там сыграло роль, мы знать не можем, но, скорее всего, жадность к деньгам победила её любовь к Андрею. А именно то, что она была в эпицентре событий, между двух огней, и является стержнем всей этой трагедии. Иначе она бы с любым из них вытащила ценности, и они жили бы припеваючи. А тут… оба были в курсе, и никто не хотел уступать ни одной доли… Жадность проклятая…
Итак, в Ялте она сделала все возможное, чтобы Андрея в последнее время видели в общественных местах, воспользовавшись его характером, желанием порисоваться, покутить. Она потребовала, чтобы он повел её на день рождения в ресторан. Да, она рисковала, но, кто не рискует, тот не пьет шампанское. Именно она уговорила Полещука пойти к Исааку Борисовичу. Но уже перед самой встречей в ресторане сказала Полещуку, чтобы он ни в коем случае кольцо не продавал. Их видели вместе, Исаак Борисович в городе фигура известная. После этого вечера Полещука должны были убить. И все свелось бы к тому, что он ограбил Воропаевых и был убит при попытке продать драгоценности. А Лена с Кириллом скрылись бы с огромной суммой денег. А еще, того глядишь, и вернулись бы домой победителями мерзкого авантюриста. Но… исполнитель убийства сделал по-своему. Убив Полещука, он убил и Лену. И сделал все, чтобы нашли трупы, с настоящими паспортами, которые он им подбросил после убийства.
— Кирилл? — спросил Клементьев.
— Разумеется…
— Ну, Павел Николаевич, ты настоящий Шерлок Холмс. Эдакую грязь разгреб своим тонким умом…
— Ты погоди, — рассмеялся Николаев. — Оно, может быть, и не совсем так все… Могут быть нюансы…
— Могут, — загадочно хмыкнул Клементьев.
И тут же в машине зазвонил телефон. На проводе был Константин Гусев.
— Я из номера Кирилла. Тут записка, тебе адресована…
— Читай…
— «Уважаемый Павел Николаевич! Всю эту историю затеял я. Наш любовный треугольник привел к чудовищным результатам. Драгоценности давно уже были в надежном месте, и все это подстроено мной — и побег Лены с Полещуком, и взрыв машины, я своей рукой убил несчастных Мызина и Юркова. Я хотел отомстить Полещуку, но потом решил отомстить и ей, этой паскудной сучке, для которой нет ничего святого, кроме денег. Она умудрилась предать и меня, и Андрея, этого дурошлепа, до последней минуты своей нелепой жизни не понявшего, что его подставили, как последнего дурака… Я все продумал тщательно, кроме одного — я не смогу выдержать того зрелища, которое увидел сегодня в морге. Это оказалось выше моих сил. Я не скажу, кто именно осуществил эти два убийства, да это и не важно. И никто никогда этого не узнает, потому что я решил покончить с собой. А эти окаянные драгоценности, из-за которых пролито столько крови, будут лежать на дне Черного моря, там им самое место. Рукописи же и картины я спрятал в таком надежном месте, что их никто не найдет, и они будут лежать там до лучших времен, когда люди сумеют их оценить по-настоящему. Будь проклята эта жизнь, которая всколыхнула на поверхность самые гнусные человеческие качества — жадность, подлость, предательство. Я ухожу из жизни, а дело на этом можно считать законченным, так как больше нет никого — ни людей, участвовавших в нем, ни драгоценностей, из-за которых все это произошло. С уважением Кирилл Воропаев.» Вот такое письмо, Павел, нашел я на тумбочке около кровати в его номере… Еще есть письмо родителям и Вике. Там примерно то же самое… Кирилла ищут, но пока ничего…