Страница:
— Да, садись, пожалуйста. Вот в это кресло. Выпьешь что-нибудь?
— Чайку с лимоном, пожалуйста. И давай своего Мойдодыра поскорее. А то меня Варенька ждет, она такая ревнивая, даже к Люське покойной ревнует, а уж к живым…, — расхохотался он. Живоглот почему-то вздрогнул и побледнел. Гнедой заметил это и усмехнулся уголком рта.
— Сначала чай или Мойдодыра? — уточнил Живоглот.
— Пожалуй, сначала я схожу пописаю, — решил Гнедой. — А чай и Мойдодыра давай одновременно. У тебя что, кипятка нет? Мог бы и заранее вскипятить, зная, что кореш приезжает. Эх, никакой галантности нет, уважения к старшим, — вздохнул он.
Гнедой сходил в туалет и вышел оттуда, застегивая ширинку на ходу. Заметил, что из одной комнаты высунулась стриженая голова.
— Эй, Мойдодыр! — крикнул Гнедой. — Чего хоронишься? Иди сюда.
Навстречу ему вышел кряжистый, по тюремному стриженый человек лет тридцати семи в жеваном свитерке и облезлых джинсах. От него ощутимо пахло чем-то скверным. Гнедой слегка поморщился. Действительно, Мойдодыр…
Телохранители курили на кухне, Живоглот заваривал чай, а Гнедой по-хозяйски пригласил Мойдодыра в гостиную.
— По какой чалился? — спросил он Мойдодыра без предисловий.
— Сто третья.
— Кого пришил?
— Фраера одного.
— Цель?
— Нажива, — усмехнулся Мойдодыр.
— Парень ты я вижу, веселый, — покачал головой Гнедой. — Это хорошо. И то, что любишь наживу, тоже хорошо. Но главное другое — скажи мне вот что, Мойдодыр. Ты меня знаешь?
— Нет.
— Ты меня когда-нибудь видел?
— Никогда.
— Хорошо. Вот это хорошо. Ты никогда меня не видел. Понятия не имеешь, кто я такой. Это как дважды два. А фраера одного срубить сумеешь с нескольких шагов из волыны?
— Без вопросов.
— Сделаешь, получишь хорошую работу. Заживешь, как белый человек. У тебя имущество есть? Накопления?
Мойдодыр покачал круглой остриженной головой.
— Будут. Хата будет, вот такая же, как у Николая Андреевича. Тачка будет, баксы будут… Все у тебя, Мойдодыр, будет. Только сделай все по уму. Парень ты башковитый, я это чувствую. Нравишься ты мне. А если мне чувак понравился с первого взгляда, я ошибаюсь редко. Был, правда, случай, — тяжело вздохнул он. — Так я же и расплачивался бессонной ночью. Сам посуди, разве заснешь, когда человека, которого считал братом, которому доверял, на моих же глазах сожгли заживо. Такая для меня это была травма, ты не представляешь. Я такой нервный… Но это все лирические отступления. А детали дела обговоришь с Николаем Андреевичем и ещё с одним чувачком. Он не из блатных, но умный шибко и зуб имеет на клиента. Работать будет и за интерес, и за личные, так сказать, приоритеты. Слушай обоих внимательно. Ну! — закричал он. — Где чай с лимоном?
— Лимонов, оказывается, нет дома, — суетился Живоглот. — Я уже послал в магазин. — Может быть, пока с вареньицем? Вишневое, мамаша готовила…
— А ну тебя с твоим чаем, дома попью, — притворно рассердился Гнедой. — У меня, например, и лимоны, и вареньице есть, и вишневое, и земляничное, и инжировое, и фейхуяки, с сахаром провернутые, короче, все сласти рода человеческого. Мамаши вот только нет, скопытилась лет несколько назад, царство ей небесное. Ты знаешь, Мойдодыр, моя матушка была наполовину француженка, наполовину турчанка. Ее звали Шахерезада, — изобразил он на холеном лице вселенскую грусть. — Фантастической красоты была женщина. В её лице было нечто неземное. Но я больше похож на отца Петра Адольфовича. Талантливейший был человек, полиглот, музыкант, душа общества, помню, он читал мне стихи Ницше на великолепном немецком языке. Ты не читал Ницше, а, Мойдодыр?
— А?! — гаркнул Мойдодыр, ничего не поняв из речи Гнедого.
— Х… на! — не моргнув глазом парировал Гнедой. Живоглот не удержался и начал бешено ржать. Слезы текли у него из глаз, он весь трясся и приседал на пол. Гнедой же даже не улыбнулся, ни один мускул не дрогнул на его лице, он продолжал строго смотреть на Мойдодыра.
— Ладно, с вами хорошо, но без вас куда лучше, — мрачно произнес он. — Пошли отсюда, хлопцы. Тут, я вижу, о литературе не поговоришь. Дома, правда, тоже особенно не поговоришь, Варенька читает только порнографические журналы, зато её можно хорошенько трахнуть, а это ничуть не хуже интеллектуальных бесед. Ты, Живоглот, кстати, доставь Мойдодыру какую-нибудь телочку, пусть разрядится. А вот квасить перед делом не следует. Все. Детали обсудите сами. Лычкина пригласи, пусть он его проконсультирует, — шепнул он на ухо Живоглоту. — И пусть замажется покруче, так, чтобы ему вовек не отмыться. Он организатор, Мойдодыр исполнитель. А нас с тобой нет. Пока, корифеи! Удачи вам! Эй, Мойдодыр, ты меня знаешь?! — крикнул он с порога.
— Никогда не видел.
— А его? — указал он на Живоглота.
— Чалились когда-то вместе. А после освобождения не видел.
— Молодец! Так держать! Доживешь до старости!
Выйдя на улицу, он глубоко вдохнул в себя морозный воздух, а потом смачно сплюнул. Сел в машину и скомандовал:
— Домой!
11.
12.
— Чайку с лимоном, пожалуйста. И давай своего Мойдодыра поскорее. А то меня Варенька ждет, она такая ревнивая, даже к Люське покойной ревнует, а уж к живым…, — расхохотался он. Живоглот почему-то вздрогнул и побледнел. Гнедой заметил это и усмехнулся уголком рта.
— Сначала чай или Мойдодыра? — уточнил Живоглот.
— Пожалуй, сначала я схожу пописаю, — решил Гнедой. — А чай и Мойдодыра давай одновременно. У тебя что, кипятка нет? Мог бы и заранее вскипятить, зная, что кореш приезжает. Эх, никакой галантности нет, уважения к старшим, — вздохнул он.
Гнедой сходил в туалет и вышел оттуда, застегивая ширинку на ходу. Заметил, что из одной комнаты высунулась стриженая голова.
— Эй, Мойдодыр! — крикнул Гнедой. — Чего хоронишься? Иди сюда.
Навстречу ему вышел кряжистый, по тюремному стриженый человек лет тридцати семи в жеваном свитерке и облезлых джинсах. От него ощутимо пахло чем-то скверным. Гнедой слегка поморщился. Действительно, Мойдодыр…
Телохранители курили на кухне, Живоглот заваривал чай, а Гнедой по-хозяйски пригласил Мойдодыра в гостиную.
— По какой чалился? — спросил он Мойдодыра без предисловий.
— Сто третья.
— Кого пришил?
— Фраера одного.
— Цель?
— Нажива, — усмехнулся Мойдодыр.
— Парень ты я вижу, веселый, — покачал головой Гнедой. — Это хорошо. И то, что любишь наживу, тоже хорошо. Но главное другое — скажи мне вот что, Мойдодыр. Ты меня знаешь?
— Нет.
— Ты меня когда-нибудь видел?
— Никогда.
— Хорошо. Вот это хорошо. Ты никогда меня не видел. Понятия не имеешь, кто я такой. Это как дважды два. А фраера одного срубить сумеешь с нескольких шагов из волыны?
— Без вопросов.
— Сделаешь, получишь хорошую работу. Заживешь, как белый человек. У тебя имущество есть? Накопления?
Мойдодыр покачал круглой остриженной головой.
— Будут. Хата будет, вот такая же, как у Николая Андреевича. Тачка будет, баксы будут… Все у тебя, Мойдодыр, будет. Только сделай все по уму. Парень ты башковитый, я это чувствую. Нравишься ты мне. А если мне чувак понравился с первого взгляда, я ошибаюсь редко. Был, правда, случай, — тяжело вздохнул он. — Так я же и расплачивался бессонной ночью. Сам посуди, разве заснешь, когда человека, которого считал братом, которому доверял, на моих же глазах сожгли заживо. Такая для меня это была травма, ты не представляешь. Я такой нервный… Но это все лирические отступления. А детали дела обговоришь с Николаем Андреевичем и ещё с одним чувачком. Он не из блатных, но умный шибко и зуб имеет на клиента. Работать будет и за интерес, и за личные, так сказать, приоритеты. Слушай обоих внимательно. Ну! — закричал он. — Где чай с лимоном?
— Лимонов, оказывается, нет дома, — суетился Живоглот. — Я уже послал в магазин. — Может быть, пока с вареньицем? Вишневое, мамаша готовила…
— А ну тебя с твоим чаем, дома попью, — притворно рассердился Гнедой. — У меня, например, и лимоны, и вареньице есть, и вишневое, и земляничное, и инжировое, и фейхуяки, с сахаром провернутые, короче, все сласти рода человеческого. Мамаши вот только нет, скопытилась лет несколько назад, царство ей небесное. Ты знаешь, Мойдодыр, моя матушка была наполовину француженка, наполовину турчанка. Ее звали Шахерезада, — изобразил он на холеном лице вселенскую грусть. — Фантастической красоты была женщина. В её лице было нечто неземное. Но я больше похож на отца Петра Адольфовича. Талантливейший был человек, полиглот, музыкант, душа общества, помню, он читал мне стихи Ницше на великолепном немецком языке. Ты не читал Ницше, а, Мойдодыр?
— А?! — гаркнул Мойдодыр, ничего не поняв из речи Гнедого.
— Х… на! — не моргнув глазом парировал Гнедой. Живоглот не удержался и начал бешено ржать. Слезы текли у него из глаз, он весь трясся и приседал на пол. Гнедой же даже не улыбнулся, ни один мускул не дрогнул на его лице, он продолжал строго смотреть на Мойдодыра.
— Ладно, с вами хорошо, но без вас куда лучше, — мрачно произнес он. — Пошли отсюда, хлопцы. Тут, я вижу, о литературе не поговоришь. Дома, правда, тоже особенно не поговоришь, Варенька читает только порнографические журналы, зато её можно хорошенько трахнуть, а это ничуть не хуже интеллектуальных бесед. Ты, Живоглот, кстати, доставь Мойдодыру какую-нибудь телочку, пусть разрядится. А вот квасить перед делом не следует. Все. Детали обсудите сами. Лычкина пригласи, пусть он его проконсультирует, — шепнул он на ухо Живоглоту. — И пусть замажется покруче, так, чтобы ему вовек не отмыться. Он организатор, Мойдодыр исполнитель. А нас с тобой нет. Пока, корифеи! Удачи вам! Эй, Мойдодыр, ты меня знаешь?! — крикнул он с порога.
— Никогда не видел.
— А его? — указал он на Живоглота.
— Чалились когда-то вместе. А после освобождения не видел.
— Молодец! Так держать! Доживешь до старости!
Выйдя на улицу, он глубоко вдохнул в себя морозный воздух, а потом смачно сплюнул. Сел в машину и скомандовал:
— Домой!
11.
— Вот его подъезд, вот его тачка, — указал Лычкин Мойдодыру на подъезд девятиэтажного панельного дома и бежевую «шестерку», припаркованную около него. Угнанная накануне зеленая «Нива», в которой они сидели, стояла задом к «шестерке» метрах в десяти. Это было очень удобное место для обзора, их же самих вполне могло быть не видно, если хорошенько пригнуться. — Так что, действуй. Удачи тебе!
Мойдодыр молча вылез из машины, поежился от утреннего холода. Шел шестой час утра, и было ещё совершенно темно.
Мойдодыр медленно подошел к «шестерке», вытащил из кармана куртки шило и проткнул переднее колесо. Так же медленно и спокойно вернулся обратно и сел в «Ниву». Сладко зевнул.
Сидели молча. Разговаривать друг с другом им было не о чем. Лычкин курил, чтобы в салоне машины не пахло ядреным запахом, источаемым Мойдодыром. Сколько не работал над ним Живоглот, но запах этот уничтожить было невозможно. Вообще, от Мойдодыра исходила какая-то неприятная аура, и Михаилу в его обществе было очень скверно. Он привык общаться с братками, и со многими нашел общий язык. Но этот же был какой-то молчаливый, зловещий, и что у него на уме, понять совершенно невозможно. Да и хрен с ним. Вообще-то дела шли как нельзя лучше.
Несколько часов назад склад фирмы «Гермес» был ограблен подчистую. Операция, тщательно подготовленная Михаилом прошла настолько удачно, что Живоглот не удержался и горячо поблагодарил его, что было ему совершенно не свойственно. За успешные операции по ограблению склада и убийству Кондратьева Михаилу было обещано место управляющего казино, в самом ближайшем будущем открывающегося в престижном месте. Раньше в этом помещении был спортивный магазин. Братва арендовала помещение, сделала там шикарный ремонт, и на днях должно было открыться казино. Михаил знал, какие деньги теперь потекут в его карман, и от этого осознания он мог не спать всю ночь. От предвкушения больших денег у него кружилась голова. А что теперь? Этот Мойдодыр профессионал, он ухлопает Кондратьева, и они уедут. И все… И он управляющий… Он и так не беден, на полученные деньги он может купить и неплохую иномарку, и небольшую, но приличную квартиру, но он пока этого не делает, зачем рисоваться? Разве он какой-нибудь фраер? Надо сделать капитал, раскрутиться, а потом уже пожить на всю катушку. Ему только двадцать три… Нет, даже покойный отец в такие годы не мог и мечтать о подобных деньгах… Вот что значит попасть в струю…
От этих мыслей на душе у Лычкина становилось весело, и он словно бы не замечал мерзкого присутствия в машине Мойдодыра.
Скоро он должен выйти. Лычкин знал, что рано утром прибывает клиент из Нижнего Новгорода, и Алексей поедет на встречу с ним. Вот-вот, с минуты на минуту… Ну… Где же он?
Михаил почувствовал, как яростно забилось его сердце. На какое-то мгновение ему стало страшно, но он представил себе лицо Кондратьева, и ненависть переборола страх. Больше всего он не любил, когда его недооценивали, когда держали за «шестерку». А Алексей, его друг Фролов и Олег Никифоров именно таковым его и считали — толковым, шустрым исполнителем, ни на что большее не способным. К Алексею же у него были особые претензии, но он стыдился признаться в них самому себе…
— Вот он, — шепнул Мойдодыру Михаил. — Пригнись быстро!
Да, это был он, Алексей Кондратьев. Твердой уверенной походкой он вышел из подъезда и направился к своей машине. Мойдодыр насторожился, но из машины вылезать пока не стал.
Все было ему на руку. И выпавший накануне снег, из-за которого невозможно было отъехать от подъезда. Сейчас он начнет чистить снег, потом заменит колесо… Есть варианты…
Так и произошло, Алексей вытащил лопату из багажника и слегка расчистил себе путь. Михаил наблюдал за ним, пригнувшись, глядя снизу в зеркало заднего вида. Так, заметил спущенное заднее колесо, выругался и принялся вытаскивать из багажника домкрат.
— Я пошел, — шепнул Мойдодыр и стал вылезать из машины. — Самый удобный момент — он меняет колесо.
— Стой! — схватил его за рукав Лычкин.
— Ах ты, мать твою, — выругался Мойдодыр. — Развели тут… Ни днем, ни ночью…
Из подъезда вышел какой-то кряжистый человек в ушанке и тулупе. На поводке он вел немецкую овчарку. Поздоровался с Алексеем, и тот, меняя колесо, стал оживленно ему что-то объяснять, видимо, о своем проколотом колесе.
— Да уебется он когда-нибудь? — не выдержал напряжения Лычкин. Неужели из-за какого то недоумка с собакой, которой надо справить нужду, может сорваться такое дело?!
Мойдодыр молчал. Сжимал в правой руке ПМ с глушителем.
Все… Мужик в тулупе прошествовал мимо машины и пошел гулять в лесок на противоположной стороне дороги. Мойдодыр бесшумно вылез из машины и медленно направился к Алексею. Но тот успел уже заменить колесо и уложить его в багажник. Полез за насосом, видимо, желая подкачать колесо. Мойдодыр уже находился метрах в пяти от него.
«Ну, давай, давай, стреляй», — шептал Михаил, весь сьежившись в комок. И от страха даже прикрыл глаза. И чуть было не проглядел самого интересного… Взял себя в руки и открыл глаза.
Алексей каким-то шестым чувством ощутил опасность, исходящую сзади и резко обернулся. Увидел дуло пистолета, направленное на него и сделал первое, что пришло в голову — швырнул ножной насос в лицо убийце. И швырнул удачно — Мойдодыр попытался увернуться, и насос попал ему в область виска. Он попятился, потерял равновесие и упал навзничь. Ударился затылком о заледенелую мостовую и потерял сознание. А Михаил чуть тоже не потерял от досады сознание… Сидел, пригнувшись, в машине, кусал пальцы и понятия не имел, что ему теперь надо делать. Перед глазами встало круглое лицо Живоглота… Что теперь будет? Что теперь будет?
А Алексей спокойно подошел к киллеру и пощупал у него пульс. «Живой, подлюка», — прошептал он. Стал обыскивать содержимое его карманов.
«Дырявин Александр Лукич, был осужден по статье сто третьей УК РСФСР. Освобожден ЗО января 1992 года.», — прочитал он справку об освобождении.
— Вот тебе и Дырявин, — прошептал он, кладя справку во внутренний карман пиджака. — Кто же это тебе меня заказал, а, Дырявин, — глядел он в безжизненное лицо киллера.
Поднял с земли пистолет и тоже положил к себе в карман куртки. Своего ТТ при нем не было, он держал его в сейфе на работе, хоть Сергей и советовал ему после того наезда носить оружие с собой. Насос положил в багажник, сел в машину, развернулся и рванул её с места. Проехал мимо зеленой «Нивы». Обратил внимание, что за рулем никого не было. На всякий случай запомнил номер машины. Возраст Инны, его собственный год рождения и буквы, символизирующие московский метрополитен. Так лучше запомнится…
В это же время ошалевший от страха Лычкин пригнулся так низко, что чуть не сломал себе шею. «Эх, Мойдодыр, Мойдодыр,» — шептал он, качая головой…
Алексей же остановился около телефона-автомата и набрал номер «Скорой».
— Алло, здравствуйте. Тут на улице Варги дом двадцать лежит мужчина лет сорока на вид. С ним что-то произошло, по-моему, ударился затылком об лед. Спасибо.
«Ничего», — подумал он. — «Заберут тебя, родненького, в больницу, а там мы тебя навестим и выведаем, кто это меня заказал, поглядим, кому я перешел дорогу…»
А Михаил сидел в угнанной «Ниве» и лихорадочно соображал, что ему в такой ситуации делать. Тащить Мойдодыра с места происшествия было совершенно нереально, кто-нибудь мог заметить. Да и нужно ли это было вообще? Оставлять же его на месте тоже было нельзя. Наверняка, Кондратьев успел куда-то позвонить, либо в милицию, либо в «Скорую»… Да, а если его заберут, потянется ниточка… Уж к нему то, во всяком случае… А если его начнут бить в ментовке, выдержит ли он, не выдаст ли Живоглота и братков? А потом? Страшно, жутко подумать, что его ждет потом… И это вместо казино, вместо крутых денег… Что же делать, что делать?
От внезапно пришедшей в голову мысли ему только сначала стало страшно. А потом он понял, что это единственный в данной ситуации выход. Единственный выход… Единственный. И как бы он не был страшен, по сравнению с другим вариантом это пустяки…
И все надо сделать быстро, очень быстро. И как хорошо, что ещё темно, ещё совсем темно… И очень рано…
Он вышел из машины и направился к киллеру. Увидел кровь на снегу и брезгливо поморщился. «А может быть, он уже того… сам…», — с надеждой подумал он, но тут же с досадой понял, что Мойдодыр дышит. Уже ни о чем не думая, совершенно машинально он присел рядом с ним, огляделся по сторонам. «Если кто пройдет, то я просто оказываю помощь потерявшему сознание человеку, просто увидел человека на земле и помогаю ему», — лихорадочно думал он. А правая рука тянулась к приоткрытому смрадному рту Мойдодыра. Затем он резким движением закрыл Мойдодыру рот, а пальцами левой руки зажал ему сопящие ноздри. Лежащий несколько раз дернулся, но Михаил давил все сильнее и сильнее. «Господи, пронеси, только бы никто не проходил мимо. Ну… ну, дай Бог, чтобы никого не было… Спите, спите мирным сном, дорогие мои москвичи, завтракайте, одевайтесь, трахайтесь, пейте кофе, какао, молоко, шампанское, только не проходите здесь… Он не должен жить, не должен…»
Мойдодыр тем временем стал дергаться все сильнее и сильнее. У него даже приоткрылись глаза, и Михаил прочитал в них удивление и немой укор. Ему стало страшно, и от этого страха он ещё крепче зажимал киллеру рот. Наконец, он дернулся в последний раз и обмяк… Михаил понял, что все кончено. Весь в холодном поту, он приподнялся и ещё раз поглядел на Мойдодыра. И зашагал к машине, ещё раз оглянувшись по сторонам. И с досадой увидел человека с овчаркой, приближающегося к подъезду. «Он видел, он все видел, проклятый мудак…», — вертелось у него в голове. Он не знал, что Павел Егорович, обладатель немецкой овчарки страдает не только сильной близорукостью, но и дальтонизмом, и как ему будут на руку его показания.
Тогда же делать было нечего, он, чертыхаясь, выжал сцепление и тронул машину с места. За поворотом чуть не сбил какого-то пьяного ханыгу. «И днем и ночью шляются, алкашня проклятая…», — прошипел он. — «Не дай Бог, этот ещё что-то заметил… Хотя, ладно, он-то пьяный…» Какие-то потусторонние силы подсказывали ему, что он должен делать дальше. Он проехал несколько кварталов, где оставил свою «девятку». Перед тем, как пересесть в нее, он зашел в телефон-автомат и набрал номер 02.
— Алло, милиция? Звонит прохожий. Я только что стал невольным свидетелем драки между двумя мужчинами около дома номер двадцать по улице Варги в Теплом Стане. Я слабый человек и побоялся вмешаться. Один из них ударил другого каким-то тяжелым предметом, тот упал навзничь, и первый начал его душить. А потом он сел на «шестерку» по-моему, бежевого цвета, хотя в темноте трудно разобрать цвет, и укатил. Но я запомнил номер машины… Вот он…
Произнеся номер машины Кондратьева, Михаил бросил трубку, не дожидаясь вопросов. Гордый собой и своей смекалкой, он сел в машину и ещё раз озираясь по сторонам окольными путями поехал к Живоглоту.
… — На кой хер ты сюда приперся, мудак? — ругался полусонный Живоглот. — Телка у меня, понимаешь? Говорил же, звонить надо. Что у вас там стряслось? Что-то не так? — побледнел он, вспомнив ласковые глаза Гнедого и его чернобурый полушубок.
— Я не мог звонить с улицы, мало ли что, — процедил Лычкин. — А кое-что непредвиденное действительно стряслось…
Он разговаривал с Живоглотом довольно уверенно, потому что знал, он в этой ситуации поступил единственно верным способом. А в том, что Кондратьев остался жив, виноват только Мойдодыр, не сумевший выбрать нужный момент для выстрела.
— Что случилось, Коленька? — послышался из спальни нежный женский голосок.
— Спи, спи, — проворчал Живоглот. — Товарищ из Мелитополя прилетел. Дело у него ко мне срочное, насчет бройлерного цеха. Я скоро приду.
Лычкин прошел на кухню, сел на табуретку и стал довольно подробно и спокойно рассказывать о произошедшем. Нервничал сам Живоглот, постоянно курил и пил холодную воду из банки. Порой перебивал рассказ Михаила площадной бранью.
— Эх, ночью так хорошо все прошло, и на тебе! Связался я на свою голову с этим Мойдодыром… Козел он, и все… Ну, дальше давай…
Когда Михаил поведал ему историю смерти Мойдодыра, Живоглот внимательно поглядел ему в глаза и уважительно покачал головой.
— Растешь на глазах, парень, — процедил он. — Быть тебе большим человеком, если не загнешься где-нибудь на нарах… Впрочем, сделал ты все путем… Он точно сдох? — уточнил он.
— Уверен, — гордо произнес Лычкин.
— Ладненько. Надо звонить шефу. Он ждет, велел, как только, так сразу… А ты иди туда, туда, в спальню. Там бикса корячится, Яна её зовут. Можешь её трахнуть, если у тебя стоит после таких дел. Руки только сполосни, — усмехнулся он.
Михаил и сам давно уже желал смыть с рук пот и кровь Мойдодыра. Он долго плескался в ванной, а потом разделся и зашел в спальню. Там на огромной кровати нежилась голая девица.
— Ты кто? — проворковала она. — А где Коленька? Коленьку хочу…
— Коля занят, он звонит в Мелитополь по вопросу о строительстве там бройлерного цеха. А меня он просил трахнуть тебя, чтобы мы оба не скучали…
— Это можно, — равнодушно зевнула девица. — На-ка, надень резинку.
Взяла с тумбочки презерватив и подала его Михаилу. Тот стал натягивать, удивляясь сам себе. Он был в полной силе, даже наоборот, ощущал в себе что-то новое, могучее. Его после этой бессонной ночи тянуло на подвиги. Любые… И бикса стонала от наслаждения…
… — Молчи! — крикнул в трубку Гнедой. — Скоренько ко мне. У нас телефоны могут прослушиваться, вернее, у меня, а не у тебя, — уточнил он. — А дела, видно, вы замесили крутые, господа хорошие… Поглядим, что изо всего этого получится…
… — Все, сворачивайте бодягу, господа! — открыл ногой дверь спальни Живоглот и увидел там яростные фрикции и услышал стоны наслаждения. — Кончай быстрее, одевайтесь и дуйте отсюда. Хочешь, вези её к себе. А я должен ехать по делу. Срочно вызвали в торговое представительство Украины в Москве. Даю пять минут для окончания и сборов. Все по-солдатски…
Через пятнадцать минут «девятка» Михаила увезла распаренную биксу Яну в Ясенево, а «БМВ» Живоглота понесся в сторону кольцевой дороги по Рублевскому шоссе.
… — Все те же лица, те же нравы, — проворчал невыспавшийся Гнедой, увидев на пороге своего особняка бледного взволнованного Живоглота. — Заходи, сейчас нам Варенька кофеечку сварит. Варенька! — елейным голоском проворковал он. — Свари нам с Николаем Николаевичем крепенького кофеечку.
… Они сели в огромной гостиной, и полуобнаженная Варенька внесла на подносе кофе и булочки. Когда она вышла толстые пальцы Живоглота потянулись к аппетитной булочке.
— Потом жрать будешь, — властным жестом остановил его Гнедой. — Излагай…
… — Так, — вздохнул он, когда Живоглот закончил. — Теперь можешь полакомиться булочкой, хавай, хавай, дружище… А я пока скажу тебе вот что. Ты просто драный козел, понял меня? — привстал он в места. — Ты шпана уличная, мелкий блатырь, шалашовка… Мойдодыр твой получил вполне достойный гонорар за свою оборотистость… А какого гонорара заслуживаешь ты, вот в чем вопрос, господин Николай Андреевич Глотов?
Живоглот успел отхватить огромный кусок булочки и так и застыл с набитым ртом, не в состоянии ни прожевать, ни проглотить. Гнедой вполне мог пристрелить его тут же, на месте…
— Такой спектакль сорвали, паскуды, — сокрушался Гнедой. — Ты жуй свою мягкую булочку, жуй… Не стану я тебя мочить, себе дороже, не боись, до суда доживешь… Не до Страшного, я имею в виду, а до российского… Ты где находишься?! — вдруг истошным голосом завопил он, вскакивая с места. Из дверей показались стриженые головы его головорезов, готовые к действию. Гнедой дал им едва заметный знак, что все в порядке.
Живоглот сделал отчаянное горловое движение и заглотнул огромный кусок булки. Подавился и яростно закашлялся. Гнедой с презрением смотрел на него, ожидая, когда эти пароксизмы закончатся.
— Все, Николай Андреевич? — вежливо осведомился он. — Подкрепились? Теперь разрешите продолжать? Ты где, падло, находишься, я тебя спрашиваю?
— У вас дома, — говорил весь красный Живоглот, переходя от страха на «вы».
— Ты находишься в открытом пространстве, — поправил его Гнедой. — Ты находишься в подвешенном состоянии между небом и землей. Ты находишься в постоянной борьбе всего сущего. И ещё ты находишься в обществе… Ты продукт общества и мельчайшая, вот такусенькая его частица. — Гнедой, презрительно сморщившись, показал пальцами, насколько мелка эта частица. — Ты некая молекула, Николай Андреевич. Но… от твоей ошибки могут пострадать другие частицы, другие молекулы. Ведь постоянно происходит борьба противоположностей. Впрочем, тебе ничего не понять, ты двоечник, Живоглот, явный двоечник и симулянт. А я учился в четырех институтах — на актерском факультете ГИТИСа, фрунзенском Инязе, филфаке Грозненского пединститута и где-то еще, не помню, где. Но ни одного из них не закончил, гнали отовсюду за свободомыслие. Впрочем, все это пустое…. Сделай глоток кофе и сделай одолжение — линяй отсюда побыстрее. А Лычкин будет управляющим казино. Он все сделал правильно. Если только, разумеется, это твое мойдодырище не оживет, — добавил он. — Ибо если оживет на радость легавым, тогда Лычкин не будет управляющим казино, а будет самым обычным и довольно омерзительным трупом. Держи меня в курсе событий. Слушай, — вдруг повеселел он. — А что получается? Получается, что наш закоренелый друг Кондратьев скоро станет зэком… Какая красота… Какой молодец этот твой Лычкин. Вот за него тебе спасибо, — похлопал он по плечу оторопевшего от этой перемены настроений у шефа Живоглота. — Кадры решают все. Кто сказал? — хитренько улыбнулся он.
— Ельцин? — попытался догадаться Живоглот.
— Какой Ельцин? — скривился Гнедой. — Какие у него могут быть кадры? Одно ворье…. Сталин сказал, великий вождь времен и народов. Деревня ты… Ступай. И выдай из общака Лычкину двадцать пять штук зеленых, пусть погуляет всласть, когда, разумеется, товар реализует. Заслужил парень, в папашу сообразительностью пошел…. Вот ворюга был, и в каких сложных условиях работал… Нам с тобой теперь значительно проще. А Кондратьева этого мы за решеткой замочим, там это лучше получится, красивее, эффектнее..
Живоглот вышел на морозный воздух, сел в «БМВ» и только там, гоня машину на бешеной скорости по Рублево-Успенскому шоссе, облегченно вздохнул.
— Пронесло, слава Богу, на этот раз — пробормотал он.
Мойдодыр молча вылез из машины, поежился от утреннего холода. Шел шестой час утра, и было ещё совершенно темно.
Мойдодыр медленно подошел к «шестерке», вытащил из кармана куртки шило и проткнул переднее колесо. Так же медленно и спокойно вернулся обратно и сел в «Ниву». Сладко зевнул.
Сидели молча. Разговаривать друг с другом им было не о чем. Лычкин курил, чтобы в салоне машины не пахло ядреным запахом, источаемым Мойдодыром. Сколько не работал над ним Живоглот, но запах этот уничтожить было невозможно. Вообще, от Мойдодыра исходила какая-то неприятная аура, и Михаилу в его обществе было очень скверно. Он привык общаться с братками, и со многими нашел общий язык. Но этот же был какой-то молчаливый, зловещий, и что у него на уме, понять совершенно невозможно. Да и хрен с ним. Вообще-то дела шли как нельзя лучше.
Несколько часов назад склад фирмы «Гермес» был ограблен подчистую. Операция, тщательно подготовленная Михаилом прошла настолько удачно, что Живоглот не удержался и горячо поблагодарил его, что было ему совершенно не свойственно. За успешные операции по ограблению склада и убийству Кондратьева Михаилу было обещано место управляющего казино, в самом ближайшем будущем открывающегося в престижном месте. Раньше в этом помещении был спортивный магазин. Братва арендовала помещение, сделала там шикарный ремонт, и на днях должно было открыться казино. Михаил знал, какие деньги теперь потекут в его карман, и от этого осознания он мог не спать всю ночь. От предвкушения больших денег у него кружилась голова. А что теперь? Этот Мойдодыр профессионал, он ухлопает Кондратьева, и они уедут. И все… И он управляющий… Он и так не беден, на полученные деньги он может купить и неплохую иномарку, и небольшую, но приличную квартиру, но он пока этого не делает, зачем рисоваться? Разве он какой-нибудь фраер? Надо сделать капитал, раскрутиться, а потом уже пожить на всю катушку. Ему только двадцать три… Нет, даже покойный отец в такие годы не мог и мечтать о подобных деньгах… Вот что значит попасть в струю…
От этих мыслей на душе у Лычкина становилось весело, и он словно бы не замечал мерзкого присутствия в машине Мойдодыра.
Скоро он должен выйти. Лычкин знал, что рано утром прибывает клиент из Нижнего Новгорода, и Алексей поедет на встречу с ним. Вот-вот, с минуты на минуту… Ну… Где же он?
Михаил почувствовал, как яростно забилось его сердце. На какое-то мгновение ему стало страшно, но он представил себе лицо Кондратьева, и ненависть переборола страх. Больше всего он не любил, когда его недооценивали, когда держали за «шестерку». А Алексей, его друг Фролов и Олег Никифоров именно таковым его и считали — толковым, шустрым исполнителем, ни на что большее не способным. К Алексею же у него были особые претензии, но он стыдился признаться в них самому себе…
— Вот он, — шепнул Мойдодыру Михаил. — Пригнись быстро!
Да, это был он, Алексей Кондратьев. Твердой уверенной походкой он вышел из подъезда и направился к своей машине. Мойдодыр насторожился, но из машины вылезать пока не стал.
Все было ему на руку. И выпавший накануне снег, из-за которого невозможно было отъехать от подъезда. Сейчас он начнет чистить снег, потом заменит колесо… Есть варианты…
Так и произошло, Алексей вытащил лопату из багажника и слегка расчистил себе путь. Михаил наблюдал за ним, пригнувшись, глядя снизу в зеркало заднего вида. Так, заметил спущенное заднее колесо, выругался и принялся вытаскивать из багажника домкрат.
— Я пошел, — шепнул Мойдодыр и стал вылезать из машины. — Самый удобный момент — он меняет колесо.
— Стой! — схватил его за рукав Лычкин.
— Ах ты, мать твою, — выругался Мойдодыр. — Развели тут… Ни днем, ни ночью…
Из подъезда вышел какой-то кряжистый человек в ушанке и тулупе. На поводке он вел немецкую овчарку. Поздоровался с Алексеем, и тот, меняя колесо, стал оживленно ему что-то объяснять, видимо, о своем проколотом колесе.
— Да уебется он когда-нибудь? — не выдержал напряжения Лычкин. Неужели из-за какого то недоумка с собакой, которой надо справить нужду, может сорваться такое дело?!
Мойдодыр молчал. Сжимал в правой руке ПМ с глушителем.
Все… Мужик в тулупе прошествовал мимо машины и пошел гулять в лесок на противоположной стороне дороги. Мойдодыр бесшумно вылез из машины и медленно направился к Алексею. Но тот успел уже заменить колесо и уложить его в багажник. Полез за насосом, видимо, желая подкачать колесо. Мойдодыр уже находился метрах в пяти от него.
«Ну, давай, давай, стреляй», — шептал Михаил, весь сьежившись в комок. И от страха даже прикрыл глаза. И чуть было не проглядел самого интересного… Взял себя в руки и открыл глаза.
Алексей каким-то шестым чувством ощутил опасность, исходящую сзади и резко обернулся. Увидел дуло пистолета, направленное на него и сделал первое, что пришло в голову — швырнул ножной насос в лицо убийце. И швырнул удачно — Мойдодыр попытался увернуться, и насос попал ему в область виска. Он попятился, потерял равновесие и упал навзничь. Ударился затылком о заледенелую мостовую и потерял сознание. А Михаил чуть тоже не потерял от досады сознание… Сидел, пригнувшись, в машине, кусал пальцы и понятия не имел, что ему теперь надо делать. Перед глазами встало круглое лицо Живоглота… Что теперь будет? Что теперь будет?
А Алексей спокойно подошел к киллеру и пощупал у него пульс. «Живой, подлюка», — прошептал он. Стал обыскивать содержимое его карманов.
«Дырявин Александр Лукич, был осужден по статье сто третьей УК РСФСР. Освобожден ЗО января 1992 года.», — прочитал он справку об освобождении.
— Вот тебе и Дырявин, — прошептал он, кладя справку во внутренний карман пиджака. — Кто же это тебе меня заказал, а, Дырявин, — глядел он в безжизненное лицо киллера.
Поднял с земли пистолет и тоже положил к себе в карман куртки. Своего ТТ при нем не было, он держал его в сейфе на работе, хоть Сергей и советовал ему после того наезда носить оружие с собой. Насос положил в багажник, сел в машину, развернулся и рванул её с места. Проехал мимо зеленой «Нивы». Обратил внимание, что за рулем никого не было. На всякий случай запомнил номер машины. Возраст Инны, его собственный год рождения и буквы, символизирующие московский метрополитен. Так лучше запомнится…
В это же время ошалевший от страха Лычкин пригнулся так низко, что чуть не сломал себе шею. «Эх, Мойдодыр, Мойдодыр,» — шептал он, качая головой…
Алексей же остановился около телефона-автомата и набрал номер «Скорой».
— Алло, здравствуйте. Тут на улице Варги дом двадцать лежит мужчина лет сорока на вид. С ним что-то произошло, по-моему, ударился затылком об лед. Спасибо.
«Ничего», — подумал он. — «Заберут тебя, родненького, в больницу, а там мы тебя навестим и выведаем, кто это меня заказал, поглядим, кому я перешел дорогу…»
А Михаил сидел в угнанной «Ниве» и лихорадочно соображал, что ему в такой ситуации делать. Тащить Мойдодыра с места происшествия было совершенно нереально, кто-нибудь мог заметить. Да и нужно ли это было вообще? Оставлять же его на месте тоже было нельзя. Наверняка, Кондратьев успел куда-то позвонить, либо в милицию, либо в «Скорую»… Да, а если его заберут, потянется ниточка… Уж к нему то, во всяком случае… А если его начнут бить в ментовке, выдержит ли он, не выдаст ли Живоглота и братков? А потом? Страшно, жутко подумать, что его ждет потом… И это вместо казино, вместо крутых денег… Что же делать, что делать?
От внезапно пришедшей в голову мысли ему только сначала стало страшно. А потом он понял, что это единственный в данной ситуации выход. Единственный выход… Единственный. И как бы он не был страшен, по сравнению с другим вариантом это пустяки…
И все надо сделать быстро, очень быстро. И как хорошо, что ещё темно, ещё совсем темно… И очень рано…
Он вышел из машины и направился к киллеру. Увидел кровь на снегу и брезгливо поморщился. «А может быть, он уже того… сам…», — с надеждой подумал он, но тут же с досадой понял, что Мойдодыр дышит. Уже ни о чем не думая, совершенно машинально он присел рядом с ним, огляделся по сторонам. «Если кто пройдет, то я просто оказываю помощь потерявшему сознание человеку, просто увидел человека на земле и помогаю ему», — лихорадочно думал он. А правая рука тянулась к приоткрытому смрадному рту Мойдодыра. Затем он резким движением закрыл Мойдодыру рот, а пальцами левой руки зажал ему сопящие ноздри. Лежащий несколько раз дернулся, но Михаил давил все сильнее и сильнее. «Господи, пронеси, только бы никто не проходил мимо. Ну… ну, дай Бог, чтобы никого не было… Спите, спите мирным сном, дорогие мои москвичи, завтракайте, одевайтесь, трахайтесь, пейте кофе, какао, молоко, шампанское, только не проходите здесь… Он не должен жить, не должен…»
Мойдодыр тем временем стал дергаться все сильнее и сильнее. У него даже приоткрылись глаза, и Михаил прочитал в них удивление и немой укор. Ему стало страшно, и от этого страха он ещё крепче зажимал киллеру рот. Наконец, он дернулся в последний раз и обмяк… Михаил понял, что все кончено. Весь в холодном поту, он приподнялся и ещё раз поглядел на Мойдодыра. И зашагал к машине, ещё раз оглянувшись по сторонам. И с досадой увидел человека с овчаркой, приближающегося к подъезду. «Он видел, он все видел, проклятый мудак…», — вертелось у него в голове. Он не знал, что Павел Егорович, обладатель немецкой овчарки страдает не только сильной близорукостью, но и дальтонизмом, и как ему будут на руку его показания.
Тогда же делать было нечего, он, чертыхаясь, выжал сцепление и тронул машину с места. За поворотом чуть не сбил какого-то пьяного ханыгу. «И днем и ночью шляются, алкашня проклятая…», — прошипел он. — «Не дай Бог, этот ещё что-то заметил… Хотя, ладно, он-то пьяный…» Какие-то потусторонние силы подсказывали ему, что он должен делать дальше. Он проехал несколько кварталов, где оставил свою «девятку». Перед тем, как пересесть в нее, он зашел в телефон-автомат и набрал номер 02.
— Алло, милиция? Звонит прохожий. Я только что стал невольным свидетелем драки между двумя мужчинами около дома номер двадцать по улице Варги в Теплом Стане. Я слабый человек и побоялся вмешаться. Один из них ударил другого каким-то тяжелым предметом, тот упал навзничь, и первый начал его душить. А потом он сел на «шестерку» по-моему, бежевого цвета, хотя в темноте трудно разобрать цвет, и укатил. Но я запомнил номер машины… Вот он…
Произнеся номер машины Кондратьева, Михаил бросил трубку, не дожидаясь вопросов. Гордый собой и своей смекалкой, он сел в машину и ещё раз озираясь по сторонам окольными путями поехал к Живоглоту.
… — На кой хер ты сюда приперся, мудак? — ругался полусонный Живоглот. — Телка у меня, понимаешь? Говорил же, звонить надо. Что у вас там стряслось? Что-то не так? — побледнел он, вспомнив ласковые глаза Гнедого и его чернобурый полушубок.
— Я не мог звонить с улицы, мало ли что, — процедил Лычкин. — А кое-что непредвиденное действительно стряслось…
Он разговаривал с Живоглотом довольно уверенно, потому что знал, он в этой ситуации поступил единственно верным способом. А в том, что Кондратьев остался жив, виноват только Мойдодыр, не сумевший выбрать нужный момент для выстрела.
— Что случилось, Коленька? — послышался из спальни нежный женский голосок.
— Спи, спи, — проворчал Живоглот. — Товарищ из Мелитополя прилетел. Дело у него ко мне срочное, насчет бройлерного цеха. Я скоро приду.
Лычкин прошел на кухню, сел на табуретку и стал довольно подробно и спокойно рассказывать о произошедшем. Нервничал сам Живоглот, постоянно курил и пил холодную воду из банки. Порой перебивал рассказ Михаила площадной бранью.
— Эх, ночью так хорошо все прошло, и на тебе! Связался я на свою голову с этим Мойдодыром… Козел он, и все… Ну, дальше давай…
Когда Михаил поведал ему историю смерти Мойдодыра, Живоглот внимательно поглядел ему в глаза и уважительно покачал головой.
— Растешь на глазах, парень, — процедил он. — Быть тебе большим человеком, если не загнешься где-нибудь на нарах… Впрочем, сделал ты все путем… Он точно сдох? — уточнил он.
— Уверен, — гордо произнес Лычкин.
— Ладненько. Надо звонить шефу. Он ждет, велел, как только, так сразу… А ты иди туда, туда, в спальню. Там бикса корячится, Яна её зовут. Можешь её трахнуть, если у тебя стоит после таких дел. Руки только сполосни, — усмехнулся он.
Михаил и сам давно уже желал смыть с рук пот и кровь Мойдодыра. Он долго плескался в ванной, а потом разделся и зашел в спальню. Там на огромной кровати нежилась голая девица.
— Ты кто? — проворковала она. — А где Коленька? Коленьку хочу…
— Коля занят, он звонит в Мелитополь по вопросу о строительстве там бройлерного цеха. А меня он просил трахнуть тебя, чтобы мы оба не скучали…
— Это можно, — равнодушно зевнула девица. — На-ка, надень резинку.
Взяла с тумбочки презерватив и подала его Михаилу. Тот стал натягивать, удивляясь сам себе. Он был в полной силе, даже наоборот, ощущал в себе что-то новое, могучее. Его после этой бессонной ночи тянуло на подвиги. Любые… И бикса стонала от наслаждения…
… — Молчи! — крикнул в трубку Гнедой. — Скоренько ко мне. У нас телефоны могут прослушиваться, вернее, у меня, а не у тебя, — уточнил он. — А дела, видно, вы замесили крутые, господа хорошие… Поглядим, что изо всего этого получится…
… — Все, сворачивайте бодягу, господа! — открыл ногой дверь спальни Живоглот и увидел там яростные фрикции и услышал стоны наслаждения. — Кончай быстрее, одевайтесь и дуйте отсюда. Хочешь, вези её к себе. А я должен ехать по делу. Срочно вызвали в торговое представительство Украины в Москве. Даю пять минут для окончания и сборов. Все по-солдатски…
Через пятнадцать минут «девятка» Михаила увезла распаренную биксу Яну в Ясенево, а «БМВ» Живоглота понесся в сторону кольцевой дороги по Рублевскому шоссе.
… — Все те же лица, те же нравы, — проворчал невыспавшийся Гнедой, увидев на пороге своего особняка бледного взволнованного Живоглота. — Заходи, сейчас нам Варенька кофеечку сварит. Варенька! — елейным голоском проворковал он. — Свари нам с Николаем Николаевичем крепенького кофеечку.
… Они сели в огромной гостиной, и полуобнаженная Варенька внесла на подносе кофе и булочки. Когда она вышла толстые пальцы Живоглота потянулись к аппетитной булочке.
— Потом жрать будешь, — властным жестом остановил его Гнедой. — Излагай…
… — Так, — вздохнул он, когда Живоглот закончил. — Теперь можешь полакомиться булочкой, хавай, хавай, дружище… А я пока скажу тебе вот что. Ты просто драный козел, понял меня? — привстал он в места. — Ты шпана уличная, мелкий блатырь, шалашовка… Мойдодыр твой получил вполне достойный гонорар за свою оборотистость… А какого гонорара заслуживаешь ты, вот в чем вопрос, господин Николай Андреевич Глотов?
Живоглот успел отхватить огромный кусок булочки и так и застыл с набитым ртом, не в состоянии ни прожевать, ни проглотить. Гнедой вполне мог пристрелить его тут же, на месте…
— Такой спектакль сорвали, паскуды, — сокрушался Гнедой. — Ты жуй свою мягкую булочку, жуй… Не стану я тебя мочить, себе дороже, не боись, до суда доживешь… Не до Страшного, я имею в виду, а до российского… Ты где находишься?! — вдруг истошным голосом завопил он, вскакивая с места. Из дверей показались стриженые головы его головорезов, готовые к действию. Гнедой дал им едва заметный знак, что все в порядке.
Живоглот сделал отчаянное горловое движение и заглотнул огромный кусок булки. Подавился и яростно закашлялся. Гнедой с презрением смотрел на него, ожидая, когда эти пароксизмы закончатся.
— Все, Николай Андреевич? — вежливо осведомился он. — Подкрепились? Теперь разрешите продолжать? Ты где, падло, находишься, я тебя спрашиваю?
— У вас дома, — говорил весь красный Живоглот, переходя от страха на «вы».
— Ты находишься в открытом пространстве, — поправил его Гнедой. — Ты находишься в подвешенном состоянии между небом и землей. Ты находишься в постоянной борьбе всего сущего. И ещё ты находишься в обществе… Ты продукт общества и мельчайшая, вот такусенькая его частица. — Гнедой, презрительно сморщившись, показал пальцами, насколько мелка эта частица. — Ты некая молекула, Николай Андреевич. Но… от твоей ошибки могут пострадать другие частицы, другие молекулы. Ведь постоянно происходит борьба противоположностей. Впрочем, тебе ничего не понять, ты двоечник, Живоглот, явный двоечник и симулянт. А я учился в четырех институтах — на актерском факультете ГИТИСа, фрунзенском Инязе, филфаке Грозненского пединститута и где-то еще, не помню, где. Но ни одного из них не закончил, гнали отовсюду за свободомыслие. Впрочем, все это пустое…. Сделай глоток кофе и сделай одолжение — линяй отсюда побыстрее. А Лычкин будет управляющим казино. Он все сделал правильно. Если только, разумеется, это твое мойдодырище не оживет, — добавил он. — Ибо если оживет на радость легавым, тогда Лычкин не будет управляющим казино, а будет самым обычным и довольно омерзительным трупом. Держи меня в курсе событий. Слушай, — вдруг повеселел он. — А что получается? Получается, что наш закоренелый друг Кондратьев скоро станет зэком… Какая красота… Какой молодец этот твой Лычкин. Вот за него тебе спасибо, — похлопал он по плечу оторопевшего от этой перемены настроений у шефа Живоглота. — Кадры решают все. Кто сказал? — хитренько улыбнулся он.
— Ельцин? — попытался догадаться Живоглот.
— Какой Ельцин? — скривился Гнедой. — Какие у него могут быть кадры? Одно ворье…. Сталин сказал, великий вождь времен и народов. Деревня ты… Ступай. И выдай из общака Лычкину двадцать пять штук зеленых, пусть погуляет всласть, когда, разумеется, товар реализует. Заслужил парень, в папашу сообразительностью пошел…. Вот ворюга был, и в каких сложных условиях работал… Нам с тобой теперь значительно проще. А Кондратьева этого мы за решеткой замочим, там это лучше получится, красивее, эффектнее..
Живоглот вышел на морозный воздух, сел в «БМВ» и только там, гоня машину на бешеной скорости по Рублево-Успенскому шоссе, облегченно вздохнул.
— Пронесло, слава Богу, на этот раз — пробормотал он.
12.
… А в это самое время Алексей Кондратьев подъезжал к складу. Около склада стояла прибывшая фура. Из неё выскочил насмерть перепуганный водитель.
— Алексей Николаевич, Алексей Николаевич, там… — лепетал он.
Алексей и сам увидел валявшихся на снегу двух сторожей. Лица их были в крови.
— Вот оно как, — прошептал он. — Вот оно как…
Он открыл своими ключами дверь склада и остолбенел. Склад был совершенно пустым. Ничего… Абсолютно ничего.
Тут подбежал представитель нижегородской фирмы. Он также остановился как вкопанный, глядя на страшную картину.
Алексей дрожащими пальцами набрал номер милиции. Сообщил, что ограблен склад, и двое сторожей убиты. Затем позвонил в Фонд и домой к Сергею.
— Да, основательно взялись за нас, — только и сумел сказать Сергей. Он был совершенно подавлен. О нападении на него Алексей даже не успел рассказать. Сергей сказал, что сейчас подъедет и положил трубку.
… Оперативная группа приехала быстро. Из машины вышел коренастый мужчина в дубленке и ондатровой шапке. Широкое лицо было румяным от мороза.
— Инспектор Уголовного розыска капитан Гусев, — представился он.
— Я директор фирмы «Гермес» Кондратьев, — отрекомендовался Алексей.
— Ну, рассказывайте по порядку, что тут у вас произошло.
Алексей начал рассказывать, говорил путано, постоянно сбиваясь от волнения. Тут к Гусеву подошел один из оперативников и начал что-то яростно шептать ему на ухо, указывая на стоящую рядом кондратьевскую машину. Гусев оглянулся на машину и подозрительно поглядел в глаза Кондратьеву.
— Это ваша машина? — спросил он.
— Моя, а что? Дайте, я вам дальше расскажу.
— Успеется, — процедил сквозь зубы Гусев. — С этим успеется… А пока вы позвольте осмотреть вашу машину. И багажничек откройте, пожалуйста…
— Алексей Николаевич, Алексей Николаевич, там… — лепетал он.
Алексей и сам увидел валявшихся на снегу двух сторожей. Лица их были в крови.
— Вот оно как, — прошептал он. — Вот оно как…
Он открыл своими ключами дверь склада и остолбенел. Склад был совершенно пустым. Ничего… Абсолютно ничего.
Тут подбежал представитель нижегородской фирмы. Он также остановился как вкопанный, глядя на страшную картину.
Алексей дрожащими пальцами набрал номер милиции. Сообщил, что ограблен склад, и двое сторожей убиты. Затем позвонил в Фонд и домой к Сергею.
— Да, основательно взялись за нас, — только и сумел сказать Сергей. Он был совершенно подавлен. О нападении на него Алексей даже не успел рассказать. Сергей сказал, что сейчас подъедет и положил трубку.
… Оперативная группа приехала быстро. Из машины вышел коренастый мужчина в дубленке и ондатровой шапке. Широкое лицо было румяным от мороза.
— Инспектор Уголовного розыска капитан Гусев, — представился он.
— Я директор фирмы «Гермес» Кондратьев, — отрекомендовался Алексей.
— Ну, рассказывайте по порядку, что тут у вас произошло.
Алексей начал рассказывать, говорил путано, постоянно сбиваясь от волнения. Тут к Гусеву подошел один из оперативников и начал что-то яростно шептать ему на ухо, указывая на стоящую рядом кондратьевскую машину. Гусев оглянулся на машину и подозрительно поглядел в глаза Кондратьеву.
— Это ваша машина? — спросил он.
— Моя, а что? Дайте, я вам дальше расскажу.
— Успеется, — процедил сквозь зубы Гусев. — С этим успеется… А пока вы позвольте осмотреть вашу машину. И багажничек откройте, пожалуйста…