Страница:
– Здесь нельзя парковаться.
Из машины на них смотрел здоровяк с неестественно бронзовым загаром и лысой башкой. Он молча улыбался.
– Район оцеплен, здесь нельзя находиться.
Он по-прежнему улыбался и молчал.
Полицейскому, стоявшему ближе, надоело разговаривать, он обернулся к своему напарнику, чтобы убедиться, что тот готов перейти к делу, и произнес:
– Ваши права.
Детина на пассажирском кресле даже не пошевелился, как будто и не слышал или еще не решил, как себя вести.
– Ваши права. Быстро.
Он тяжело вздохнул.
– Конечно.
Достал бумажник из заднего кармана и протянул полицейскому права. Тот, облокотившись на дверь машины, заговорил по рации:
– Ханс Йохум Ланг. 570725-0350. За ним что-нибудь есть?
Прошло несколько минут.
И тут все услышали:
– Ханс Йохум Ланг. 570725-0350. В розыске с полудня.
Он рассмеялся, когда они вытащили его из машины, все спрашивал, где нашли свидетеля, потом его положили на мокрый асфальт, обыскали и надели наручники, а он смеялся все громче, и этот смех не умолк, пока его не усадили в полицейский автомобиль и не увезли прочь.
Бенгт Нордвалль смотрел, как Гренс мотает головой и отчетливо произносит: «Нет!»
Его отпустило, словно к нему вернулись силы.
Это Эверт решил. Это Эверт отказал.
Он снова взял трубку:
– Я сожалею, но это невозможно.
– Невозможно?
– Я не могу спуститься к вам в морг. Это противоречит этике ведения переговоров.
– Убивать людей – вот что противоречит этике. Однако я это сделала. И убью еще одного, если ты не явишься сюда.
– Возможно, мы договоримся иначе…
– Вы получите всех оставшихся заложников живыми, если ты придешь сюда. Троих меняю на одного.
– Нет. Очень жаль.
– Мне нужен ты, потому что ты говоришь по-русски. У вас тридцать минут. После этого я убью следующего.
Снова накатила удушающая тоска. Ему было так страшно!
– Лидия, я…
– Двадцать девять минут пятьдесят секунд.
Эверт Гренс сорвал с себя наушники, подошел к выключателю и вырубил свет.
Часы на стене показывали одиннадцать минут четвертого.
Стоя в дверях кухни для медперсонала, он, повернувшись к медсестре, сказал:
– Будет лучше, если вы уйдете.
Медсестра встала, взглянула на Лису Орстрём, та кивнула, медсестра кивнула в ответ и, опустив глаза, скрылась за дверью.
Слободан проводил ее взглядом, повернулся к Лисе Орстрём и улыбнулся. Она было даже улыбнулась в ответ, но осеклась, увидев, как стремительно он зашел в кухню и остановился буквально в метре от стола, за которым она сидела.
– Тут такое дело, – начал он. – Короче, ничего ты не видела, ни с кем не встречалась и знать не знаешь, кто там к Ольдеусу приходил, ясно?
Она закрыла глаза.
Нет. Только не сейчас.
Живот свело, и ее вырвало прямо на колени и на стол. Чертов Хильдинг. Лиса не открывала глаз, чтобы не видеть, по крайней мере не сейчас, не теперь… Чертов Хильдинг!
– Эй ты!
Она все еще сидела с закрытыми глазами, прислушиваясь к спазмам в желудке, пытаясь сдержать рвоту.
– Кому говорю! А ну, посмотри на меня!
Она медленно открыла глаза.
– Вот и все, что ты должна сделать. Держать рот на замке. Просто, правда? Заговоришь – сдохнешь.
Когда Эверту Гренсу сообщили, что Йохум Ланг арестован, ему следовало бы обрадоваться: он так долго ждал этой минуты, и теперь у него есть свидетель, чьи показания будут стоить мерзавцу пожизненного заключения.
Но он ничего не чувствовал.
Он был как оглушенный: там, в морге, Лидия Граяускас играла человеческими жизнями, и он не мог думать ни о чем другом. Позже. Он порадуется позже. Когда все это кончится.
Впрочем, он выкроил минутку, чтобы выйти из прозекторской и позвонить прокурору Огестаму. Ему надо было объяснить, что у него есть свидетель, врач, которая видела, как Йохум Ланг забил Хильдинга Ольдеуса насмерть, что у того был мотив: из рапорта, с которым Гренс ознакомился в полиции лена, следовало, что Ланг действовал по заданию его прежнего босса, югослава по происхождению. Тот подозревал, что Ольдеус разбавлял их товар стиральным порошком. Выложив все это, он без всяких реверансов прервал разговор, прежде чем до Огестама дошло, что обвинение в убийстве на основании показаний свидетеля – дело сомнительное, так что нужно еще изучить Ланга под микроскопом и обязательно проверить, нет ли на нем крови убитого, чтобы сделать анализ ДНК.
Лиса Орстрём не могла больше сдерживаться, живот разрывался от боли, она наклонила голову к столу, и ее снова вырвало туда же, что и в прошлый раз. Она почувствовала, что незнакомец подошел еще ближе:
– Нехорошо, Лиса. Выглядишь ты хреново. Но я тут все-таки еще подзадержусь. Вот чего… Тут кругом легавые. И внизу, и здесь. Так что я сделаю пару звонков. Дошло? Пара звонков нужным людям – и все в ажуре!
Он склонился над ней.
– Молчишь? Ну тогда хоть послушай. Тебя зовут Лиса Орстрём. Тридцать пять лет. Врач. Работаешь семь лет. Последние два – здесь, в Южной больнице, в отделении терапии.
Лиса Орстрём сидела, боясь пошевелиться: «Только бы не дернуться, только бы ничего не сказать!»
– Не замужем, детей нет. Однако у тебя на посту я нашел вот это.
Он держал в руках две фотографии. На одной было лето. Шестилетний мальчик лежал рядом с сестренкой на мостках. Светило солнце, ребятишки уже порозовели от загара.
На другой они же стояли перед рождественской елкой в ворохе лент и подарочной бумаги. На по-зимнему бледных мордашках – ожидание чуда.
Она закрыла глаза.
И увидела Сану и Йонатана. Единственное, что у нее было. Она гордилась ими. Больше, чем родная мать. Иногда они жили у нее дольше, чем у Ульвы. Скоро они вырастут. В этом адском мире. Нет, их никогда не постигнет несчастье. Ничто и никогда не причинит им зла. Никогда они не испытают сводящий с ума страх, который она чувствовала сейчас, в эту самую минуту.
Она закрыла глаза и решила не открывать их, пока все не кончится.
Чего не видишь – того нет.
– Эй!
– Да?
– Как ты?
– Не знаю.
Эверт Гренс по-прежнему ничего не чувствовал. И ничего не понимал. Она дала им тридцать минут. Почему не двадцать? Или десять? Или вообще одну минуту? Какая к черту разница, когда все равно нет выбора?
– Эверт!
– Да.
Бенгт Нордвалль вцепился в борт носилок, ему тяжело было говорить и даже просто держаться на ногах. «Почему я спрашиваю? – лихорадочно размышлял он. – Зачем настаиваю? Я говорю то, чего не хочу говорить, и должен поэтому делать то, чего не хочу делать. Не хочу всего этого дерьма. Ни проломленной двери, ни следов кнута на ее спине. И только не «Стена Балтика».
– Я знаю, что должен, Эверт. У нас нет выбора.
Эверт Гренс знал, что это правда.
Он знал, что это неправда.
Минуты шли. Всегда есть выход. Из любого положения. Но не из этого. Иногда просто нечем крыть.
Гренсу захотелось уйти. Но все, что он мог, – это стоять там и пытаться что-нибудь придумать.
Он успел еще раз созвониться с Огестамом насчет Ланга и теперь озирался по сторонам. Он искал Йона Эдвардсона, но тот в соседней комнате докладывал обстановку своему начальству. Гренс искал также Свена Сундквиста, но он все еще сидел в коридоре цокольного этажа в ожидании, не распахнется ли снова дверь морга.
Они были так нужны ему сейчас. Хендерссон – умная баба, но он не знал ее так, как их. А Бенгт… О нем как раз и шла речь. И именно поэтому с ним Гренс обсуждать этого не мог.
– Она хочет, чтоб ты пошел туда. Она меняет всех оставшихся на тебя одного.
Эверт стоял перед своим другом и напарником:
– Ты слышишь? Ты что-нибудь понимаешь? Потому что я сам не понимаю ни хрена!
Бенгт Нордвалль так и стоял с наушниками на шее. Разговор с ней давно закончился, но про себя он снова и снова повторял свои и ее реплики.
Он-то понимал. Но он ни за что не должен этого показывать.
– Я тоже не понимаю. Но если ты так хочешь, я пойду.
Эверт повернулся к телефону, который был единственной нитью, связывающей их с моргом. Подошел к нему, снял трубку и прислушался к монотонным гудкам. И вдруг закричал: о теле, которое лежало на полу, о людях со связанными руками, о часах, которые висели на стене и предательски тикали. Времени на размышления оставалось все меньше и меньше.
Краска с его лица не сошла и тогда, когда он положил трубку и сделал несколько кругов по комнате.
– Служебная ошибка. Если я отпущу тебя туда. Ты же знаешь.
– Знаю.
– И?
Бенгт Нордвалль медлил. «Я не могу, – думал он, – не могу, не могу, не могу».
– Тебе решать, Эверт.
Гренс продолжал вышагивать по комнате.
– Херманссон!
Он взглянул на нее.
– Что вы думаете?
Она посмотрела на часы. Оставалось три минуты.
– Идти на штурм нельзя, мы и так зачистили полбольницы, потому что знали, что у нее взрывчатка. Один раз она уже ее использовала и грозится использовать снова. Уговорить ее невозможно – Бенгт попытался, но напрасно. Видимо, она все давно решила. И времени придумать что-то другое у нас нет.
Снова взглянула на часы и продолжала:
– Она выбрала закрытое помещение, отлично подходящее для ее плана. Пока дверь закрыта, а пистолет направлен на заложников, войти мы не можем. Служебная ошибка? Да, послать туда Нордвалля будет грубой служебной ошибкой. Но у нас нет выбора. Мы по крайней мере меняем полицейского на заложников. Три человека уцелеют.
Видя, что осталось всего три минуты, Эверт Гренс в последний раз обошел комнату. Он слышал, что сказала Херманссон, и пожалел, что не задал ей этот вопрос раньше. Надо будет с ней потом поговорить. Он коротко взглянул на Бенгта, который все еще не снял наушники. В саду возле аккуратного домика его ждут двое детишек и красивая женщина…
Ожила рация.
Голос Свена Сундквиста:
– Она только что снова выстрелила. Никаких сомнений. Это выстрел. Стреляли в морге.
Бенгт Нордвалль слушал, но на большее у него сейчас не было сил. Он снял с себя наушники. То, от чего разрывалось его сердце, не прошло, а только усилилось. Эверт сделал шаг вперед, сорвал с себя наушники и закричал в них:
– Черт возьми! У нас оставалось еще две минуты!
В рации затрещало – видимо, Сундквист пошевелился.
– Эверт!
– Прием.
– Дверь морга открылась. Один из заложников в коридоре, тащит за руку человека. Мы потеряли еще одного, Эверт. Отсюда плохо видно, но тот, что на полу… мертв.
Бенгт Нордвалль стоял посреди одного из темных коридоров цокольного этажа, того самого, что был дальше всего от лифтов и заканчивался у двери в морг. Ему было зябко: хоть сейчас середина лета, пол холоднющий, и стоять на нем босыми ногами неприятно. Кондиционеры старались вовсю, обдували кожу. Он был совершенно раздет, в одних трусах. У рта – микрофончик, в ухе – наушник.
Он понимал, что ждет его в морге. Он знал, почему он тут оказался, и отдавал себе отчет, что там, внутри, речь пойдет о жизни и смерти. О его жизни и смерти. О жизни и смерти других. Но мишенью был он сам. И он же нес ответственность за тех, кто сейчас находился в смертельной опасности.
Бенгт Нордвалль обернулся, чтобы убедиться, что трое вооруженных спецназовцев стоят у него за спиной.
– Эверт, прием.
Он говорил приглушенным голосом, страстно желая, чтобы связь со штабом длилась как можно дольше.
– Слышу тебя. Прием.
Зацепиться было не за что.
Он не знал, сколько ему придется так стоять.
Он думал о Лене. О том, как она сидит где-нибудь в самом уютном уголке их дома, поджав под себя ноги, с книжкой в руке. Ему ее не хватало. Так хотелось сейчас оказаться рядом с ней.
– Еще одно, Эверт.
– Да?
– Лена. Я хочу, чтобы ты ей сообщил. Если что-то случится.
Он подождал. Ему никто не ответил. Он откашлялся:
– Теперь я готов.
– Хорошо.
– Эверт, я захожу, когда ты скажешь.
– Сейчас!
– Сейчас. Я правильно понял?
– Да. Ты подходишь к двери и останавливаешься. Руки за голову.
– Иду.
– Бенгт!
– Да?
– Удачи.
Неслышным шагом он двинулся по бетонному полу, который обжигал холодом кожу на ногах. Как холодно. Было так холодно. Он совершенно закоченел, уже когда стоял у двери морга. Спецназовцы находились в десяти-пятнадцати метрах позади него. В этот раз он стоял недолго. Он считал секунды, и когда дошел до тринадцатой, дверь открылась, из нее вышел пожилой человек с седыми волосами. Он прошел мимо, не глядя на Бенгта. Нордвалль успел разглядеть и его имя на нагрудном кармане – старший врач Эйдер, – и пластит, налепленный на плечи, и натянутый провод у затылка. В руках у него было зеркало, и он держал его так, что человек, которого Нордвалль не видел, но чье дыхание чувствовал совсем рядом, мог, не выходя из морга, увидеть, что пришедший один и без одежды.
– Эйдер? – прошептал Бенгт Нордвалль, но врач по-прежнему смотрел мимо него. Он опустил зеркало и взмахнул им. Надо было заходить.
Он постоял на месте пару секунд.
Глаза закрыты.
Вдох через нос – выдох через рот.
Он отключил страх. С этого момента его обязанностью было наблюдать. Он отвечал за их жизни.
Эйдер нетерпеливо снова показал, что пора заходить внутрь. Они оба переступили через человека, лежавшего на полу, и вошли в морг. Бенгт Нордвалль осторожно поднес трясущуюся руку к наушнику и слегка нажал, чтобы убедиться, что он сидит нормально.
Он замерз и вспотел одновременно.
– Эверт.
– Прием.
– Заложник в коридоре мертв. Крови я не видел. Не понял, застрелили его или нет. Но запах, Эверт, запах сильный. Едкий такой.
Он увидел ее сразу же, как только вошел. Это была она. Он ее узнал. «Стена Балтика». Тогда ему не удалось взглянуть на ее лицо. В тот день. Следы кнута на спине. Тело на носилках, накрытое простыней. Но теперь он был уверен.
Он попытался улыбнуться ей, но не смог. Рот свело судорогой.
Она стояла посреди комнаты, держа пистолет у виска паренька в белом халате.
Маленькая, избитое лицо опухло, одна рука в гипсе. Одну ногу она держала почти на весу – видно, у нее болело колено или бедро. Ей больно. Очень больно.
Она показала на него пальцем и заговорила:
– Бенгт Нордвалль.
Голос такой же собранный, как и раньше.
– А ну повернись-ка, Бенгт Нордвалль. И руки за голову.
Он сделал, как она сказала. Медленно повернулся вокруг своей оси, одновременно заметив пластит, налепленный по периметру двери.
Сделав круг, он остановился. Она кивнула:
– Можешь сказать им, чтобы выходили по одному.
Эверт Гренс сидел на полу временного штаба и слушал голоса говоривших в морге. Йон Эдвардсон вернулся и сейчас сидел рядом, переводил с русского. У Херманссон тоже были наушники. Она сидела на своем месте и пыталась застенографировать этот абсурдный диалог, чтобы таким образом унять тревогу, хотя бы куда-то деть руки.
Бенгт вошел в морг. По распоряжению Граяускас он выпустил заложников. Теперь он остался там один.
Внезапно он заговорил по-шведски, его голос был неестественно спокоен, и Эверт, прекрасно его знавший, понял, что он в любую минуту может сорваться.
– Эверт, нас всех надули. Она не стреляла. Все заложники целы, все четыре – живы и здоровы. Они уже ушли отсюда. Она прилепила грамм триста семтекса к дверям, это правда, но она его не подсоединила!
Ее голос. Она резко прервала Бенгта:
– По-русски говори!
Эверт Гренс услышал, что она сказала. Он услышал, но не понял. Он посмотрел на остальных и увидел отражение собственного изумления на их лицах. Может, там их было больше? С самого начала? Не пять, а больше? Одному она прострелила колени, другого заминировала и отправила к праотцам. И тем не менее осталось четверо живых, которые только что вышли оттуда.
Снова голос Бенгта Нордвалля. Он опять говорил по-шведски, хотя наверняка стоял повернувшись к ней лицом:
– У нее есть только пистолет Макарова – русское офицерское оружие. Взрывчатку она без генератора или батареи не подключит. Батарея тут есть, но кабелей я не вижу.
– Говори по-русски! Или сдохнешь!
Эверт Гренс по-прежнему сидел внизу, слушая перевод Эдвардсона.
Она приказала Бенгту молча стоять перед ней.
Она плюнула на пол и велела ему снять трусы.
Когда он замялся, она прицелилась ему прямо в голову и держала пистолет, пока трусы не упали на пол рядом с ним.
Гренс резко вскочил. Значит, она нас надула? А Бенгт стоит там совсем голый… Он посмотрел на Эдвардсона, тот согласно кивнул.
Гренс схватил рацию и отдал приказ спецназовцам готовиться к немедленному штурму, а снайперам занять места.
– Ты голый.
– Ты сама хотела.
– Как себя ощущаешь? Каково это – стоять голым в морге перед женщиной, которая угрожает тебе оружием?
– Я сделал то, что ты сказала.
– Чувствуешь себя униженным?
– Да.
– Одиноким?
– Да.
– Ты боишься?
– Да.
– На колени.
– Зачем?
– На колени и руки за голову.
– Может, хватит?
– На колени.
– Так?
– Как можешь.
– И что дальше?
– Ты знаешь, кто я?
– Нет.
– Не помнишь меня?
– Что ты имеешь в виду?
– Я имею в виду то, что сказала. Ты помнишь меня, Бенгт Нордвалль?
– Нет.
– Нет?
– Нет.
– Клайпеда, Литва. Двадцать пятое июня восемьдесят второго.
– Я не знаю, о чем ты говоришь.
– «Стена Балтика». Двадцать шестое июня восемьдесят второго.
Эверт Гренс видел Лидию Граяускас только раз. Всего сутки назад. Она лежала без сознания перед выломанной дверью в ту квартиру. Он налетел тогда на человека, которого звали Дима Шмаровоз, и быстро прошел в холл к обнаженному телу девушки. У нее была сломана рука, распухшее лицо залито кровью, в крови была и спина, над которой потрудился кнут, – удары он так и не решился сосчитать. Он нередко встречал таких и раньше: разные имена, но история всегда одна и та же – молодые женщины, которые раздвигали ноги и получали побои. Которых потом подлечивали, чтобы они могли снова раздвигать ноги и получать новые побои. Часто они вдруг исчезали: меняли квартиру и клиентов. Обычно они делали несколько таких кругов, прежде чем бесследно исчезнуть. И всегда им на замену были готовы новые, которых легко купить у торговцев живым товаром. По три тысячи евро за девочку. Три тысячи евро платили за тех, кто помоложе и может, стало быть, выдержать больше побоев.
Он видел, как ее погрузили в «скорую».
Он мог понять, откуда в ней столько ненависти, это не так уж сложно себе представить: тот, кого бесконечно унижают, рано или поздно захочет вернуть этот должок.
Но одного он не мог взять в толк: откуда у нее столько сил, чтобы стоять, покалеченной, посреди морга и своим слабым голосом запугать людей до смерти? И почему она выбрала для своей мести врачей в белых халатах и полицейского? Чего она на самом деле добивалась? Ничего этого он так и не успел понять в тот момент, когда вскочил и, не слушая больше Эдвардсона, заорал:
– «Стена Балтика»?! Это же чертов паром! Это что-то личное! Бенгт, прием. Бенгт, сворачивай, мы готовы к штурму. Сворачивай немедленно! Спецназовцы пошли на штурм!
Их рапорты различались немногим. В основном тем, что касалось времени. Именно время сложнее всего заметить, когда кто-то умирает. Но их наблюдения о развитии событий, о том, что за чем шло, были практически идентичными. Все, кто был во временном штабе, размещенном в прозекторской неотложки, стояли бок о бок и слышали, как в рации раздались два выстрела подряд, затем еще один, а после – сильный взрыв, как раз в тот момент, когда спецназовцы выломали дверь и ворвались в морг.
Наши дни
Из машины на них смотрел здоровяк с неестественно бронзовым загаром и лысой башкой. Он молча улыбался.
– Район оцеплен, здесь нельзя находиться.
Он по-прежнему улыбался и молчал.
Полицейскому, стоявшему ближе, надоело разговаривать, он обернулся к своему напарнику, чтобы убедиться, что тот готов перейти к делу, и произнес:
– Ваши права.
Детина на пассажирском кресле даже не пошевелился, как будто и не слышал или еще не решил, как себя вести.
– Ваши права. Быстро.
Он тяжело вздохнул.
– Конечно.
Достал бумажник из заднего кармана и протянул полицейскому права. Тот, облокотившись на дверь машины, заговорил по рации:
– Ханс Йохум Ланг. 570725-0350. За ним что-нибудь есть?
Прошло несколько минут.
И тут все услышали:
– Ханс Йохум Ланг. 570725-0350. В розыске с полудня.
Он рассмеялся, когда они вытащили его из машины, все спрашивал, где нашли свидетеля, потом его положили на мокрый асфальт, обыскали и надели наручники, а он смеялся все громче, и этот смех не умолк, пока его не усадили в полицейский автомобиль и не увезли прочь.
Бенгт Нордвалль смотрел, как Гренс мотает головой и отчетливо произносит: «Нет!»
Его отпустило, словно к нему вернулись силы.
Это Эверт решил. Это Эверт отказал.
Он снова взял трубку:
– Я сожалею, но это невозможно.
– Невозможно?
– Я не могу спуститься к вам в морг. Это противоречит этике ведения переговоров.
– Убивать людей – вот что противоречит этике. Однако я это сделала. И убью еще одного, если ты не явишься сюда.
– Возможно, мы договоримся иначе…
– Вы получите всех оставшихся заложников живыми, если ты придешь сюда. Троих меняю на одного.
– Нет. Очень жаль.
– Мне нужен ты, потому что ты говоришь по-русски. У вас тридцать минут. После этого я убью следующего.
Снова накатила удушающая тоска. Ему было так страшно!
– Лидия, я…
– Двадцать девять минут пятьдесят секунд.
Эверт Гренс сорвал с себя наушники, подошел к выключателю и вырубил свет.
Часы на стене показывали одиннадцать минут четвертого.
Стоя в дверях кухни для медперсонала, он, повернувшись к медсестре, сказал:
– Будет лучше, если вы уйдете.
Медсестра встала, взглянула на Лису Орстрём, та кивнула, медсестра кивнула в ответ и, опустив глаза, скрылась за дверью.
Слободан проводил ее взглядом, повернулся к Лисе Орстрём и улыбнулся. Она было даже улыбнулась в ответ, но осеклась, увидев, как стремительно он зашел в кухню и остановился буквально в метре от стола, за которым она сидела.
– Тут такое дело, – начал он. – Короче, ничего ты не видела, ни с кем не встречалась и знать не знаешь, кто там к Ольдеусу приходил, ясно?
Она закрыла глаза.
Нет. Только не сейчас.
Живот свело, и ее вырвало прямо на колени и на стол. Чертов Хильдинг. Лиса не открывала глаз, чтобы не видеть, по крайней мере не сейчас, не теперь… Чертов Хильдинг!
– Эй ты!
Она все еще сидела с закрытыми глазами, прислушиваясь к спазмам в желудке, пытаясь сдержать рвоту.
– Кому говорю! А ну, посмотри на меня!
Она медленно открыла глаза.
– Вот и все, что ты должна сделать. Держать рот на замке. Просто, правда? Заговоришь – сдохнешь.
Когда Эверту Гренсу сообщили, что Йохум Ланг арестован, ему следовало бы обрадоваться: он так долго ждал этой минуты, и теперь у него есть свидетель, чьи показания будут стоить мерзавцу пожизненного заключения.
Но он ничего не чувствовал.
Он был как оглушенный: там, в морге, Лидия Граяускас играла человеческими жизнями, и он не мог думать ни о чем другом. Позже. Он порадуется позже. Когда все это кончится.
Впрочем, он выкроил минутку, чтобы выйти из прозекторской и позвонить прокурору Огестаму. Ему надо было объяснить, что у него есть свидетель, врач, которая видела, как Йохум Ланг забил Хильдинга Ольдеуса насмерть, что у того был мотив: из рапорта, с которым Гренс ознакомился в полиции лена, следовало, что Ланг действовал по заданию его прежнего босса, югослава по происхождению. Тот подозревал, что Ольдеус разбавлял их товар стиральным порошком. Выложив все это, он без всяких реверансов прервал разговор, прежде чем до Огестама дошло, что обвинение в убийстве на основании показаний свидетеля – дело сомнительное, так что нужно еще изучить Ланга под микроскопом и обязательно проверить, нет ли на нем крови убитого, чтобы сделать анализ ДНК.
Лиса Орстрём не могла больше сдерживаться, живот разрывался от боли, она наклонила голову к столу, и ее снова вырвало туда же, что и в прошлый раз. Она почувствовала, что незнакомец подошел еще ближе:
– Нехорошо, Лиса. Выглядишь ты хреново. Но я тут все-таки еще подзадержусь. Вот чего… Тут кругом легавые. И внизу, и здесь. Так что я сделаю пару звонков. Дошло? Пара звонков нужным людям – и все в ажуре!
Он склонился над ней.
– Молчишь? Ну тогда хоть послушай. Тебя зовут Лиса Орстрём. Тридцать пять лет. Врач. Работаешь семь лет. Последние два – здесь, в Южной больнице, в отделении терапии.
Лиса Орстрём сидела, боясь пошевелиться: «Только бы не дернуться, только бы ничего не сказать!»
– Не замужем, детей нет. Однако у тебя на посту я нашел вот это.
Он держал в руках две фотографии. На одной было лето. Шестилетний мальчик лежал рядом с сестренкой на мостках. Светило солнце, ребятишки уже порозовели от загара.
На другой они же стояли перед рождественской елкой в ворохе лент и подарочной бумаги. На по-зимнему бледных мордашках – ожидание чуда.
Она закрыла глаза.
И увидела Сану и Йонатана. Единственное, что у нее было. Она гордилась ими. Больше, чем родная мать. Иногда они жили у нее дольше, чем у Ульвы. Скоро они вырастут. В этом адском мире. Нет, их никогда не постигнет несчастье. Ничто и никогда не причинит им зла. Никогда они не испытают сводящий с ума страх, который она чувствовала сейчас, в эту самую минуту.
Она закрыла глаза и решила не открывать их, пока все не кончится.
Чего не видишь – того нет.
– Эй!
– Да?
– Как ты?
– Не знаю.
Эверт Гренс по-прежнему ничего не чувствовал. И ничего не понимал. Она дала им тридцать минут. Почему не двадцать? Или десять? Или вообще одну минуту? Какая к черту разница, когда все равно нет выбора?
– Эверт!
– Да.
Бенгт Нордвалль вцепился в борт носилок, ему тяжело было говорить и даже просто держаться на ногах. «Почему я спрашиваю? – лихорадочно размышлял он. – Зачем настаиваю? Я говорю то, чего не хочу говорить, и должен поэтому делать то, чего не хочу делать. Не хочу всего этого дерьма. Ни проломленной двери, ни следов кнута на ее спине. И только не «Стена Балтика».
– Я знаю, что должен, Эверт. У нас нет выбора.
Эверт Гренс знал, что это правда.
Он знал, что это неправда.
Минуты шли. Всегда есть выход. Из любого положения. Но не из этого. Иногда просто нечем крыть.
Гренсу захотелось уйти. Но все, что он мог, – это стоять там и пытаться что-нибудь придумать.
Он успел еще раз созвониться с Огестамом насчет Ланга и теперь озирался по сторонам. Он искал Йона Эдвардсона, но тот в соседней комнате докладывал обстановку своему начальству. Гренс искал также Свена Сундквиста, но он все еще сидел в коридоре цокольного этажа в ожидании, не распахнется ли снова дверь морга.
Они были так нужны ему сейчас. Хендерссон – умная баба, но он не знал ее так, как их. А Бенгт… О нем как раз и шла речь. И именно поэтому с ним Гренс обсуждать этого не мог.
– Она хочет, чтоб ты пошел туда. Она меняет всех оставшихся на тебя одного.
Эверт стоял перед своим другом и напарником:
– Ты слышишь? Ты что-нибудь понимаешь? Потому что я сам не понимаю ни хрена!
Бенгт Нордвалль так и стоял с наушниками на шее. Разговор с ней давно закончился, но про себя он снова и снова повторял свои и ее реплики.
Он-то понимал. Но он ни за что не должен этого показывать.
– Я тоже не понимаю. Но если ты так хочешь, я пойду.
Эверт повернулся к телефону, который был единственной нитью, связывающей их с моргом. Подошел к нему, снял трубку и прислушался к монотонным гудкам. И вдруг закричал: о теле, которое лежало на полу, о людях со связанными руками, о часах, которые висели на стене и предательски тикали. Времени на размышления оставалось все меньше и меньше.
Краска с его лица не сошла и тогда, когда он положил трубку и сделал несколько кругов по комнате.
– Служебная ошибка. Если я отпущу тебя туда. Ты же знаешь.
– Знаю.
– И?
Бенгт Нордвалль медлил. «Я не могу, – думал он, – не могу, не могу, не могу».
– Тебе решать, Эверт.
Гренс продолжал вышагивать по комнате.
– Херманссон!
Он взглянул на нее.
– Что вы думаете?
Она посмотрела на часы. Оставалось три минуты.
– Идти на штурм нельзя, мы и так зачистили полбольницы, потому что знали, что у нее взрывчатка. Один раз она уже ее использовала и грозится использовать снова. Уговорить ее невозможно – Бенгт попытался, но напрасно. Видимо, она все давно решила. И времени придумать что-то другое у нас нет.
Снова взглянула на часы и продолжала:
– Она выбрала закрытое помещение, отлично подходящее для ее плана. Пока дверь закрыта, а пистолет направлен на заложников, войти мы не можем. Служебная ошибка? Да, послать туда Нордвалля будет грубой служебной ошибкой. Но у нас нет выбора. Мы по крайней мере меняем полицейского на заложников. Три человека уцелеют.
Видя, что осталось всего три минуты, Эверт Гренс в последний раз обошел комнату. Он слышал, что сказала Херманссон, и пожалел, что не задал ей этот вопрос раньше. Надо будет с ней потом поговорить. Он коротко взглянул на Бенгта, который все еще не снял наушники. В саду возле аккуратного домика его ждут двое детишек и красивая женщина…
Ожила рация.
Голос Свена Сундквиста:
– Она только что снова выстрелила. Никаких сомнений. Это выстрел. Стреляли в морге.
Бенгт Нордвалль слушал, но на большее у него сейчас не было сил. Он снял с себя наушники. То, от чего разрывалось его сердце, не прошло, а только усилилось. Эверт сделал шаг вперед, сорвал с себя наушники и закричал в них:
– Черт возьми! У нас оставалось еще две минуты!
В рации затрещало – видимо, Сундквист пошевелился.
– Эверт!
– Прием.
– Дверь морга открылась. Один из заложников в коридоре, тащит за руку человека. Мы потеряли еще одного, Эверт. Отсюда плохо видно, но тот, что на полу… мертв.
Бенгт Нордвалль стоял посреди одного из темных коридоров цокольного этажа, того самого, что был дальше всего от лифтов и заканчивался у двери в морг. Ему было зябко: хоть сейчас середина лета, пол холоднющий, и стоять на нем босыми ногами неприятно. Кондиционеры старались вовсю, обдували кожу. Он был совершенно раздет, в одних трусах. У рта – микрофончик, в ухе – наушник.
Он понимал, что ждет его в морге. Он знал, почему он тут оказался, и отдавал себе отчет, что там, внутри, речь пойдет о жизни и смерти. О его жизни и смерти. О жизни и смерти других. Но мишенью был он сам. И он же нес ответственность за тех, кто сейчас находился в смертельной опасности.
Бенгт Нордвалль обернулся, чтобы убедиться, что трое вооруженных спецназовцев стоят у него за спиной.
– Эверт, прием.
Он говорил приглушенным голосом, страстно желая, чтобы связь со штабом длилась как можно дольше.
– Слышу тебя. Прием.
Зацепиться было не за что.
Он не знал, сколько ему придется так стоять.
Он думал о Лене. О том, как она сидит где-нибудь в самом уютном уголке их дома, поджав под себя ноги, с книжкой в руке. Ему ее не хватало. Так хотелось сейчас оказаться рядом с ней.
– Еще одно, Эверт.
– Да?
– Лена. Я хочу, чтобы ты ей сообщил. Если что-то случится.
Он подождал. Ему никто не ответил. Он откашлялся:
– Теперь я готов.
– Хорошо.
– Эверт, я захожу, когда ты скажешь.
– Сейчас!
– Сейчас. Я правильно понял?
– Да. Ты подходишь к двери и останавливаешься. Руки за голову.
– Иду.
– Бенгт!
– Да?
– Удачи.
Неслышным шагом он двинулся по бетонному полу, который обжигал холодом кожу на ногах. Как холодно. Было так холодно. Он совершенно закоченел, уже когда стоял у двери морга. Спецназовцы находились в десяти-пятнадцати метрах позади него. В этот раз он стоял недолго. Он считал секунды, и когда дошел до тринадцатой, дверь открылась, из нее вышел пожилой человек с седыми волосами. Он прошел мимо, не глядя на Бенгта. Нордвалль успел разглядеть и его имя на нагрудном кармане – старший врач Эйдер, – и пластит, налепленный на плечи, и натянутый провод у затылка. В руках у него было зеркало, и он держал его так, что человек, которого Нордвалль не видел, но чье дыхание чувствовал совсем рядом, мог, не выходя из морга, увидеть, что пришедший один и без одежды.
– Эйдер? – прошептал Бенгт Нордвалль, но врач по-прежнему смотрел мимо него. Он опустил зеркало и взмахнул им. Надо было заходить.
Он постоял на месте пару секунд.
Глаза закрыты.
Вдох через нос – выдох через рот.
Он отключил страх. С этого момента его обязанностью было наблюдать. Он отвечал за их жизни.
Эйдер нетерпеливо снова показал, что пора заходить внутрь. Они оба переступили через человека, лежавшего на полу, и вошли в морг. Бенгт Нордвалль осторожно поднес трясущуюся руку к наушнику и слегка нажал, чтобы убедиться, что он сидит нормально.
Он замерз и вспотел одновременно.
– Эверт.
– Прием.
– Заложник в коридоре мертв. Крови я не видел. Не понял, застрелили его или нет. Но запах, Эверт, запах сильный. Едкий такой.
Он увидел ее сразу же, как только вошел. Это была она. Он ее узнал. «Стена Балтика». Тогда ему не удалось взглянуть на ее лицо. В тот день. Следы кнута на спине. Тело на носилках, накрытое простыней. Но теперь он был уверен.
Он попытался улыбнуться ей, но не смог. Рот свело судорогой.
Она стояла посреди комнаты, держа пистолет у виска паренька в белом халате.
Маленькая, избитое лицо опухло, одна рука в гипсе. Одну ногу она держала почти на весу – видно, у нее болело колено или бедро. Ей больно. Очень больно.
Она показала на него пальцем и заговорила:
– Бенгт Нордвалль.
Голос такой же собранный, как и раньше.
– А ну повернись-ка, Бенгт Нордвалль. И руки за голову.
Он сделал, как она сказала. Медленно повернулся вокруг своей оси, одновременно заметив пластит, налепленный по периметру двери.
Сделав круг, он остановился. Она кивнула:
– Можешь сказать им, чтобы выходили по одному.
Эверт Гренс сидел на полу временного штаба и слушал голоса говоривших в морге. Йон Эдвардсон вернулся и сейчас сидел рядом, переводил с русского. У Херманссон тоже были наушники. Она сидела на своем месте и пыталась застенографировать этот абсурдный диалог, чтобы таким образом унять тревогу, хотя бы куда-то деть руки.
Бенгт вошел в морг. По распоряжению Граяускас он выпустил заложников. Теперь он остался там один.
Внезапно он заговорил по-шведски, его голос был неестественно спокоен, и Эверт, прекрасно его знавший, понял, что он в любую минуту может сорваться.
– Эверт, нас всех надули. Она не стреляла. Все заложники целы, все четыре – живы и здоровы. Они уже ушли отсюда. Она прилепила грамм триста семтекса к дверям, это правда, но она его не подсоединила!
Ее голос. Она резко прервала Бенгта:
– По-русски говори!
Эверт Гренс услышал, что она сказала. Он услышал, но не понял. Он посмотрел на остальных и увидел отражение собственного изумления на их лицах. Может, там их было больше? С самого начала? Не пять, а больше? Одному она прострелила колени, другого заминировала и отправила к праотцам. И тем не менее осталось четверо живых, которые только что вышли оттуда.
Снова голос Бенгта Нордвалля. Он опять говорил по-шведски, хотя наверняка стоял повернувшись к ней лицом:
– У нее есть только пистолет Макарова – русское офицерское оружие. Взрывчатку она без генератора или батареи не подключит. Батарея тут есть, но кабелей я не вижу.
– Говори по-русски! Или сдохнешь!
Эверт Гренс по-прежнему сидел внизу, слушая перевод Эдвардсона.
Она приказала Бенгту молча стоять перед ней.
Она плюнула на пол и велела ему снять трусы.
Когда он замялся, она прицелилась ему прямо в голову и держала пистолет, пока трусы не упали на пол рядом с ним.
Гренс резко вскочил. Значит, она нас надула? А Бенгт стоит там совсем голый… Он посмотрел на Эдвардсона, тот согласно кивнул.
Гренс схватил рацию и отдал приказ спецназовцам готовиться к немедленному штурму, а снайперам занять места.
– Ты голый.
– Ты сама хотела.
– Как себя ощущаешь? Каково это – стоять голым в морге перед женщиной, которая угрожает тебе оружием?
– Я сделал то, что ты сказала.
– Чувствуешь себя униженным?
– Да.
– Одиноким?
– Да.
– Ты боишься?
– Да.
– На колени.
– Зачем?
– На колени и руки за голову.
– Может, хватит?
– На колени.
– Так?
– Как можешь.
– И что дальше?
– Ты знаешь, кто я?
– Нет.
– Не помнишь меня?
– Что ты имеешь в виду?
– Я имею в виду то, что сказала. Ты помнишь меня, Бенгт Нордвалль?
– Нет.
– Нет?
– Нет.
– Клайпеда, Литва. Двадцать пятое июня восемьдесят второго.
– Я не знаю, о чем ты говоришь.
– «Стена Балтика». Двадцать шестое июня восемьдесят второго.
Эверт Гренс видел Лидию Граяускас только раз. Всего сутки назад. Она лежала без сознания перед выломанной дверью в ту квартиру. Он налетел тогда на человека, которого звали Дима Шмаровоз, и быстро прошел в холл к обнаженному телу девушки. У нее была сломана рука, распухшее лицо залито кровью, в крови была и спина, над которой потрудился кнут, – удары он так и не решился сосчитать. Он нередко встречал таких и раньше: разные имена, но история всегда одна и та же – молодые женщины, которые раздвигали ноги и получали побои. Которых потом подлечивали, чтобы они могли снова раздвигать ноги и получать новые побои. Часто они вдруг исчезали: меняли квартиру и клиентов. Обычно они делали несколько таких кругов, прежде чем бесследно исчезнуть. И всегда им на замену были готовы новые, которых легко купить у торговцев живым товаром. По три тысячи евро за девочку. Три тысячи евро платили за тех, кто помоложе и может, стало быть, выдержать больше побоев.
Он видел, как ее погрузили в «скорую».
Он мог понять, откуда в ней столько ненависти, это не так уж сложно себе представить: тот, кого бесконечно унижают, рано или поздно захочет вернуть этот должок.
Но одного он не мог взять в толк: откуда у нее столько сил, чтобы стоять, покалеченной, посреди морга и своим слабым голосом запугать людей до смерти? И почему она выбрала для своей мести врачей в белых халатах и полицейского? Чего она на самом деле добивалась? Ничего этого он так и не успел понять в тот момент, когда вскочил и, не слушая больше Эдвардсона, заорал:
– «Стена Балтика»?! Это же чертов паром! Это что-то личное! Бенгт, прием. Бенгт, сворачивай, мы готовы к штурму. Сворачивай немедленно! Спецназовцы пошли на штурм!
Их рапорты различались немногим. В основном тем, что касалось времени. Именно время сложнее всего заметить, когда кто-то умирает. Но их наблюдения о развитии событий, о том, что за чем шло, были практически идентичными. Все, кто был во временном штабе, размещенном в прозекторской неотложки, стояли бок о бок и слышали, как в рации раздались два выстрела подряд, затем еще один, а после – сильный взрыв, как раз в тот момент, когда спецназовцы выломали дверь и ворвались в морг.
Наши дни
Вторая часть
У каждой смерти есть продолжение.
Эверт Гренс это знал. Он служил в полиции больше тридцати лет, большую часть – в убойном отделе, так что его работа часто и начиналась с самой смерти. Выходит, то, чем он, собственно, занимается, – это и есть то самое продолжение.
И продолжения бывали ох какие разные.
Одна исчезла тихо, будто ее вовсе и не существовало на свете: никто ее не искал, никто не тосковал по ней.
У другого – такое впечатление – настоящая жизнь только после смерти и началась: почет и уважение, все эти славословия из уст знакомых и незнакомых, все эти речи, которых раньше и слыхом не слыхивали, а теперь они возводились в ранг прописных истин.
Ты дышишь, а потом мгновение – и ты мертв.
Но твое продолжение, твоя жизнь после смерти целиком и полностью зависят от того, как ты умер.
Когда звук третьего выстрела ударил Гренсу в наушники, он тогда точно понял, что все пропало. Этот звук ворвался в его жизнь.
Ему, верно, следовало понять, что за горе он запрещает себе испытывать, хотя оно будет терзать его до конца дней. Следовало бы понять, что одиночество окажется еще больше, гораздо больше, чем он боялся.
И никак иначе.
Эверт Гренс и предположить не мог, несмотря на ошеломляющую и жестокую смерть, эхо которой он услышал в наушниках, что последующие дни, это самое продолжение смерти, станут для него самым тяжелым, самым адским временем за всю его жизнь.
Он не плакал. Трудно сказать почему, он и сам бы не смог объяснить это более-менее внятно, только он не мог плакать. Ни теперь, ни тогда, когда ворвался в морг через высаженную спецназовцами дверь и увидел на полу двоих с дырками в голове. Кровь даже еще вытечь не успела.
Бенгт лежал на спине с двумя огнестрельными ранениями.
Одно в правый глаз. Одно в пах. Руки все в крови: видимо, сначала она выстрелила ему в мошонку, и он инстинктивно прижал к ране руки, чтобы защититься.
Он был обнажен, светлая кожа выделялась на фоне серых плиток пола. Лидия Граяускас лежала рядом с ним, рука в гипсе спрятана под животом. Она выстрелила себе в висок и одновременно согнулась, так что упала ничком.
Эверт Гренс осторожно двинулся вдоль свежей меловой черты, которой уже успели обвести трупы. Сейчас. Ему нужна буквально секунда, чтобы справиться с собой и вернуться к работе. Он всегда мог собраться почти мгновенно, не зря же он столько потрудился, чтобы научиться справляться с чувствами. Научиться их отключать. Для этого ему не нужны были лекарства: он просто наклонил голову и уставился в пол, пока не пришел в себя окончательно.
Он осторожно коснулся носком ботинка белого бедра.
Чертов идиот!
Что ты тут разлегся и не смотришь даже!
Свен Сундквист, стоявший в нескольких шагах от него, увидел, как Эверт протянул ногу к бедру Бенгта Нордвалля, как стоял, наклонившись над ним, ничего не говоря. Просто молча стоял над мертвым телом, обведенным белой чертой. Свен вышел вперед и встал рядом:
– Эверт.
– Да?
– Я могу всем тут заняться.
– Работой здесь руковожу я.
– Я знаю. Но я могу заняться всем тут, внизу. Тебе не обязательно здесь находиться. Хотя бы пока я не закончу осмотр места.
– Свен, я работаю.
– Я понимаю, это не может…
– Слушай, Свен, как эта шлюха смогла нас так уделать, а?
– Эверт, уходи.
– Ты что, не понимаешь? Если нет, вали к себе, думаю, тебе есть чем заняться.
Чертов, чертов идиот.
Скажи что-нибудь.
Молчишь.
Лежишь тут голый, прикрыл хлебало…
А ну вставай!
Гренс узнал четырех криминалистов, которые ползали на коленях по всему моргу и искали, что они там обычно ищут. Двое из них – его ровесники, при таких обстоятельствах они и встречались уже много лет подряд: сначала на месте преступления (чаще всего убийства), потом пересекались, пока шло расследование, после – ничего. А через пару месяцев, когда опять кого-нибудь замочат, все по новой. Он снова слегка пошевелил бедро Бенгта. Один из криминалистов чуть в стороне изучал целлофановый пакет с надписью ICA на предмет отпечатков пальцев.
– Нильс!
– Эверт, мне очень жаль. Я имею в виду Бенгта…
– Не теперь. Я работаю. Отпечатки ее?
– Похоже на то. Тут еще боеприпасы остались. Немного пластиковой взрывчатки и несколько запалов. Пара страниц, вырванных из блокнота. И видеокассета.
– Много народу «пальчики» оставило?
– Двое. Руки маленькие. Две правые, две левые. Почти уверен, что все женские.
– Две женщины?
– Очевидно, одна пара ее, – криминалист, которого, кстати, звали Нильс Крантц, кивнул в сторону недвижного тела Лидии Граяускас. Эверт посмотрел на нее, потом на Крантца и на то, что тот держал в руках.
– После отдашь мне? – Эверт показал на видеокассету. – Когда закончишь, конечно.
– Да. Мне еще надо пару минут.
Боеприпасы. Пластит. Видеокассета. Эверт Гренс разглядывал ее истерзанную спину.
– Чего же ты хотела на самом деле?
Внезапно кто-то его окликнул. Мужской голос раздался из коридора, где-то неподалеку от развороченной двери:
– Эверт!
– Слушаю.
– Пойди-ка сюда.
Гренс узнал голос и обрадовался: Людвиг Эрфорс не успевал к ним, но все-таки заглянул. Он стоял рядом с тем, что прежде было человеком: то самое тело, которое она приказала вытащить в коридор, а затем взорвала, чтобы все поняли, насколько серьезны ее намерения. Эрфорс указал на оторванную руку, наклонился и поднял ее:
– Посмотри-ка сюда, Эверт. Это мертвец.
– Слушай, у меня нет времени на эти игры.
– Да ты посмотри.
Эверт Гренс это знал. Он служил в полиции больше тридцати лет, большую часть – в убойном отделе, так что его работа часто и начиналась с самой смерти. Выходит, то, чем он, собственно, занимается, – это и есть то самое продолжение.
И продолжения бывали ох какие разные.
Одна исчезла тихо, будто ее вовсе и не существовало на свете: никто ее не искал, никто не тосковал по ней.
У другого – такое впечатление – настоящая жизнь только после смерти и началась: почет и уважение, все эти славословия из уст знакомых и незнакомых, все эти речи, которых раньше и слыхом не слыхивали, а теперь они возводились в ранг прописных истин.
Ты дышишь, а потом мгновение – и ты мертв.
Но твое продолжение, твоя жизнь после смерти целиком и полностью зависят от того, как ты умер.
Когда звук третьего выстрела ударил Гренсу в наушники, он тогда точно понял, что все пропало. Этот звук ворвался в его жизнь.
Ему, верно, следовало понять, что за горе он запрещает себе испытывать, хотя оно будет терзать его до конца дней. Следовало бы понять, что одиночество окажется еще больше, гораздо больше, чем он боялся.
И никак иначе.
Эверт Гренс и предположить не мог, несмотря на ошеломляющую и жестокую смерть, эхо которой он услышал в наушниках, что последующие дни, это самое продолжение смерти, станут для него самым тяжелым, самым адским временем за всю его жизнь.
Он не плакал. Трудно сказать почему, он и сам бы не смог объяснить это более-менее внятно, только он не мог плакать. Ни теперь, ни тогда, когда ворвался в морг через высаженную спецназовцами дверь и увидел на полу двоих с дырками в голове. Кровь даже еще вытечь не успела.
Бенгт лежал на спине с двумя огнестрельными ранениями.
Одно в правый глаз. Одно в пах. Руки все в крови: видимо, сначала она выстрелила ему в мошонку, и он инстинктивно прижал к ране руки, чтобы защититься.
Он был обнажен, светлая кожа выделялась на фоне серых плиток пола. Лидия Граяускас лежала рядом с ним, рука в гипсе спрятана под животом. Она выстрелила себе в висок и одновременно согнулась, так что упала ничком.
Эверт Гренс осторожно двинулся вдоль свежей меловой черты, которой уже успели обвести трупы. Сейчас. Ему нужна буквально секунда, чтобы справиться с собой и вернуться к работе. Он всегда мог собраться почти мгновенно, не зря же он столько потрудился, чтобы научиться справляться с чувствами. Научиться их отключать. Для этого ему не нужны были лекарства: он просто наклонил голову и уставился в пол, пока не пришел в себя окончательно.
Он осторожно коснулся носком ботинка белого бедра.
Чертов идиот!
Что ты тут разлегся и не смотришь даже!
Свен Сундквист, стоявший в нескольких шагах от него, увидел, как Эверт протянул ногу к бедру Бенгта Нордвалля, как стоял, наклонившись над ним, ничего не говоря. Просто молча стоял над мертвым телом, обведенным белой чертой. Свен вышел вперед и встал рядом:
– Эверт.
– Да?
– Я могу всем тут заняться.
– Работой здесь руковожу я.
– Я знаю. Но я могу заняться всем тут, внизу. Тебе не обязательно здесь находиться. Хотя бы пока я не закончу осмотр места.
– Свен, я работаю.
– Я понимаю, это не может…
– Слушай, Свен, как эта шлюха смогла нас так уделать, а?
– Эверт, уходи.
– Ты что, не понимаешь? Если нет, вали к себе, думаю, тебе есть чем заняться.
Чертов, чертов идиот.
Скажи что-нибудь.
Молчишь.
Лежишь тут голый, прикрыл хлебало…
А ну вставай!
Гренс узнал четырех криминалистов, которые ползали на коленях по всему моргу и искали, что они там обычно ищут. Двое из них – его ровесники, при таких обстоятельствах они и встречались уже много лет подряд: сначала на месте преступления (чаще всего убийства), потом пересекались, пока шло расследование, после – ничего. А через пару месяцев, когда опять кого-нибудь замочат, все по новой. Он снова слегка пошевелил бедро Бенгта. Один из криминалистов чуть в стороне изучал целлофановый пакет с надписью ICA на предмет отпечатков пальцев.
– Нильс!
– Эверт, мне очень жаль. Я имею в виду Бенгта…
– Не теперь. Я работаю. Отпечатки ее?
– Похоже на то. Тут еще боеприпасы остались. Немного пластиковой взрывчатки и несколько запалов. Пара страниц, вырванных из блокнота. И видеокассета.
– Много народу «пальчики» оставило?
– Двое. Руки маленькие. Две правые, две левые. Почти уверен, что все женские.
– Две женщины?
– Очевидно, одна пара ее, – криминалист, которого, кстати, звали Нильс Крантц, кивнул в сторону недвижного тела Лидии Граяускас. Эверт посмотрел на нее, потом на Крантца и на то, что тот держал в руках.
– После отдашь мне? – Эверт показал на видеокассету. – Когда закончишь, конечно.
– Да. Мне еще надо пару минут.
Боеприпасы. Пластит. Видеокассета. Эверт Гренс разглядывал ее истерзанную спину.
– Чего же ты хотела на самом деле?
Внезапно кто-то его окликнул. Мужской голос раздался из коридора, где-то неподалеку от развороченной двери:
– Эверт!
– Слушаю.
– Пойди-ка сюда.
Гренс узнал голос и обрадовался: Людвиг Эрфорс не успевал к ним, но все-таки заглянул. Он стоял рядом с тем, что прежде было человеком: то самое тело, которое она приказала вытащить в коридор, а затем взорвала, чтобы все поняли, насколько серьезны ее намерения. Эрфорс указал на оторванную руку, наклонился и поднял ее:
– Посмотри-ка сюда, Эверт. Это мертвец.
– Слушай, у меня нет времени на эти игры.
– Да ты посмотри.