Росс Джулия. Ночь греха

   – Но может быть, некоторые грехи более тяжкие, чем другие.
   Беря в руки новую бумагу, обреченную на сожжение, Джек бросил взгляд на Энн, а потом произнес фразу на языке, которого она не знала. Матрос с косицей вышел вперед и ответил. Державший ее в плену вмешался, и все трое торопливо заговорили.
   – Что вы им говорите? – спросил Торнтон. – Вы не подкупите этих двоих!
   Джек взглянул на него и рассмеялся – рассмеялся!
   – Нет, – сказал он. – Но я могу попытаться. Торнтон вскочил на ноги.
   – Я велю вас задушить!
   Что-то ее щекочет. Энн скосила глаза вниз. Топорща усы, Гораций выглядывал из кармана. Проволока вокруг ее шеи теперь была довольно свободной, холодила кожу, потому что ее страж сосредоточился на Джеке.
   – Ладно, – сказал Джек, – обещаю вести себя хорошо. Почему вы им не объяснили? Этих матросов беспокоит окаменелость, но они не понимают вашего поведения. Они хотят вернуться домой.
   Котенок спрыгнул на пол. Джек мгновенно отвел глаза. Никто больше этого, кажется, не заметил.
   Снова заговорил один из матросов. На этот раз Торнтон ответил. Матрос вопросительно посмотрел на Джека.
   Гораций промчался по комнате и взлетел по занавеске на книжный шкаф. Не обращая внимания на сильно бьющееся сердце, Энн пыталась понять, что привлекло внимание котенка. С полки свисал край чего-то вроде маленького шелкового свитка с кисточкой.
   – Вы дали им обещания, которые не сможете выполнить, – сказал Торнтон, поворачиваясь к Джеку. – Вы пообещали им…
   Гораций подкрался к кисточке, а потом прыгнул. Острые коготки ухватились за ее конец. Под тяжестью котенка шелковый свиток развернулся до полу. Корчась, как дервиш, дракон свисал с полки. Вышитая красным, зеленым и золотым, тварь усмехалась, выпустив когти, на небесно-голубом фоне. Ткань шевелилась, как живая, изрыгающие дым челюсти издавали беззвучный смех, а невидимый котенок сражался с кисточкой.
   Джек повернулся и закричал. Страж Энн упал на колени рядом с другим матросом, лбы прижались к полу. Урия Торнтон вскочил и тут же медленно осел на место. Дверь распахнулась.
   Стоя в дверях, лорд Райдерборн держал в руках пистолет, нацеленный прямо в лоб Торнтону.
   Энн сорвала с шеи обвисшую проволоку и забилась в угол, дрожа как одержимая. Но Джек по-прежнему стоял у камина, прижав обе руки за спиной к штукатурке.
   – Спасибо, Райдер, – сказал он. – Я не мог позвать тебя раньше. Пожалуйста, проводи этих бродяг из Уилдсхея и проследи, чтобы брат Грейема вернулся невредимым.
   – Мисс Марш? – спросил Райдер, взглянув на нее.
   – Со мной все в порядке. – Энн спрятала проволоку за юбками. – Благодарю вас, лорд Райдерборн.
   – Осторожно, – добавил Джек, сосредоточив взгляд на ней. – Чтобы никто в замке не встревожился.
   – Особенно матушка?
   Все еще не двигаясь, Джек заговорил с матросами на их родном языке. Человек в тюрбане поднял голову. Джек что-то добавил. Косясь на шелкового дракона, матрос встал на ноги и протянул руку к окаменелости. Райдер шагнул вперед.
   – Нет, – сказал Джек. – Пусть берет. Я обещал ему небесную кару, если он не сделает то, о чем я просил. – Он вытянул руку по направлению к свитку. – И всю силу дракона для удачи, если сделает. Он размелет зуб и уничтожит его, но я дал ему слово – слово английского джентльмена, как ты понимаешь.
   Матрос спрятал зуб в одежду. Райдер стоял в нерешительности.
   – Прошу тебя, Райдер. – Джек почти умолял его. – Иди! Грейем поможет тебе.
   Холодок коснулся сердца Энн. Ноздри у Джека трепетали, как у бегущего коня. Под сильным загаром его кожа казалась мертвенной. Он дрожал мелкой дрожью, словно его била лихорадка.
   – Хорошо, – спокойно проговорил Райдер. – Теперь я обо всем позабочусь. Мисс Марш, вы уверены, что хотите остаться здесь?
   – Да, – кивнула Энн. – Совершенно уверена. Матросы торопливо вышли. Райдер вывел из комнаты Торнтона и лакея.
   – Еще одно, последнее. – Торнтон уже в дверях обернулся к Джеку, его собачьи глаза блестели торжеством. – Вы думаете, что он мертв. Это не так. Но он в аду, где ему и место.
   Дверь с шумом закрылась.
   Энн осталась одна с Джеком.
 
   Ему казалось, что он упадет. Бледная мисс Энн Марш – леди, с которой он обвенчается утром, – смотрела на него серьезными голубыми глазами. Румянец медленно возвращался на ее лицо. Нужно подойти к ней. Нужно успокоить ее, объяснить. Но он был парализован.
   – Они ушли, – сказала она.
   – Да. – Только это он и смог проговорить.
   – Вам нехорошо? Джек покачал головой.
   Котенок бросил шелковый свиток с вышитым драконом и побежал по комнате. Несколько свитков Тоби все еще лежали на ковре. Гораций накинулся на них, разбросал, а потом вскочил на стул и принялся вылизывать лапку.
   Энн прикусила губу. Слезы блестели в глазах. Она опустила голову, как котенок, пряча лицо.
   – Из-за меня вы утратили записные книжки, – сказала она.
   – Нет. – Джек с трудом оторвал пальцы от стены, один за другим. Исключительно силой воли сохраняя самообладание, в глубине он все еще дрожал. – Из-за вас я удержался от убийства!
   – Но если бы меня здесь не было, вам не пришлось бы их сжигать, да? От этого вам так нехорошо?
   Джек запустил обе руки в волосы.
   – Да. У меня случился небольшой приступ, но причина его в другом.
   – Приступ?
   – По милости моих наименее благородных чувств меня пригвоздило к стене. Сожалею о том, что на миг утратил хорошие манеры.
   Она села, лицо опустошено.
   – Из-за того, что вы сожгли все те бумаги и все же отдали окаменелость? Я не понимаю, как могли вы это сделать. Я не понимаю, почему вы не предвидели того, что случилось, почему не попытались предотвратить это.
   – Я никак не предполагал, что они доберутся до вас. Я ожидал более прямого нападения, направленного только на меня.
   – Значит, вы ошиблись. И теперь все доказательства этого гиганта исчезли. Вас это не тревожит?
   – Нет.
   – И по вашей вине то, что могло стать самым важным открытием века, утрачено для науки. – Она плакала. – История никогда не простит вам! Цивилизация никогда не простит вам!
   – Да, – сказал он.
   Она опустилась на колени, чтобы собрать оставшиеся клочки бумаг с пола. Слезы лились дождем. Мисс Энн Марш явно не знала, как следует плакать красиво – изящно промокая лицо носовым платочком. Вместо этого она испускала короткие душераздирающие звуки отчаяния, нос у нее покраснел, веки заблестели.
   – Мне нет прощения, но кости все еще лежат там, в Азии, – сказал он. – Пройдет десять лет, или пятьдесят, или сто, но в конце концов кто-то снова проникнет в эти пустынные земли.
   – Вы не организуете экспедицию, чтобы найти их? – Она высморкалась.
   – Нет.
   – Почему же? – Веки у нее малинового цвета, щеки в пятнах, но он умилился при виде ее склоненной спины. Нежной белой шеи.
   – Обстоятельства изменились. Никто с Запада не может там выжить. Ни мгновения. Даже изменив облик.
   Она встала, чтобы взглянуть на него – во взгляде обвиняющее пламя.
   – Значит, вы сделали что-то ужасное!
   – Да, – сказал он. – Но все равно эта одна неудача не изменит истины, и, может быть, никакое общество не способно проглотить за раз столько сведений, все переворачивающих, с такой быстротой. А пока…
   Что пока? Вы все еще не понимаете, насколько это важно, да? Для вас это всего лишь абстракция. Хотелось бы мне показать вам существа, которых выкопали из земли прямо здесь, в Англии. Хотелось бы мне, чтобы вы поняли. – Это вы не понимаете.
   Энн подошла к письменному столу – в руках обрывки бумаг, щеки поблекли от слез.
   – Как же я могу понять, если вы ничего не объясняете?
   – Тогда поймите: что, если Урия сказал правду, и он на самом деле не умер?
   – Кто?
   – Тоби Торнтон! – Он подошел к ней и, схватив ее за руки, встряхнул ее. – Что, если он действительно жив! Живая плоть важнее, чем мертвые кости! Я хочу выбрать жизнь, Энн!
   Не понимая, она смотрела на него – синева, набрякшая влагой, как утренняя стирка в понедельник. Ее губы раскрылись, дрожа. Сам не понимая, что им движет, Джек наклонился и поцеловал ее.
   Она сопротивлялась лишь мгновение, потом ответила на его поцелуй мокрыми от слез губами. Ее муслиновое платье смялось под его руками. На спине корсет жесткий и неподатливый; шнуровка бежит по спине невысоким хребтом. Энн Марш, честная диссентерка, все еще не может отринуть строгих правил моды, хотя и обрела такую страстность, что не в силах отказать ему.
   Он впился в ее губы, ища ее честности и доброты, ища чистоты ее невинной страсти. Вкус соли и женщины, соблазнительный, как грех. Его охватило неуправляемое вожделение, ему захотелось взять ее тут же, на столе, но он прервал поцелуй, прижался щекой к ее затылку, закрыл глаза и заставил себя расслабиться – мышца за мышцей.
   – Бумаги, которые я сжег, – сказал он, – все эти свитки и клочки – это записи всех моих странствий и странствий Тоби. Без них я не могу создать карты, которые нужны Британии. Если русские шпионы доберутся до этой цели первыми, Индии грозит вторжение. Вот почему мне нужно было спасти окаменелость в первую очередь – не было ничего иного, настолько ценного для Урии, чтобы заставить его сохранить бумаги его кузена.
   Она дрожала в его объятиях, нежная, сердитая и внимательная.
   Вы не можете восстановить их по памяти?
   – Для карт нужны точные измерения, цифры, направления. Во время многих из этих переходов я шел вслепую или был болен. Иногда мы передвигались по ночам. Гималаи – это лабиринт, и я слишком часто бывал незрячим странником. Записки Тоби возмещали все это. Теперь у меня нет ничего. И что хуже, теперь я не могу указать то место, где держат Тоби, пока не отправлюсь снова, переодевшись, туда, в живой ад гор и пустынь, и не отыщу, прочесывая лига за лигой, фут за футом, его темницу.
   Она отодвинулась, чтобы вытереть слезы и высморкаться – губы розовые и истерзанные. Разгладила несколько из немногих оставшихся клочков бумаги, лежащих на столе; волосы блестят, пушистая мягкая масса.
   – Вы, конечно, не предполагали, что придется их сжечь.
   – Нет, я даже попросил Райдера дожидаться моего знака на тот случай, если мне понадобится его помощь. Ваше появление немного нарушило мои планы.
   – И так вы потеряли все. Человечность заставила вас не спешить с местью, – сказала она. – Хорошо быть человечным.
   – Что вы хотите сказать?
   – Вы хотели убить их всех, да? Но не убили. – Она посмотрела на него и улыбнулась с внезапным сиянием. – Потому что их трупы могли обеспокоить герцогиню?
   Потрясенный, он рассмеялся. Она, очевидно, не понимала. Она не могла постигнуть, что означает для него решение отправиться туда, на поиски Тоби. Ни на минуту не забывая, что, добравшись туда – если доберется, – он скорее всего лишь убедится, что Урия солгал и что Тоби все-таки нет в живых.
   Но она столкнулась лицом к лицу со смертью, ее чуть не удавили, на ее глазах исчезла окаменелость, которую она ценила, как драгоценность, и все же она увидела правду. И вместо того чтобы ужаснуться ей, пытается шутить, чтобы шуткой, хотя бы отчасти, смягчить его страдания. Он почувствовал себя униженным, словно ему явилось чудо, а он не настолько чист, чтобы приблизиться к нему. И это помогло ему обрести здравый смысл.
   – Я словно распался на составные части, – сказал он, отдышавшись. – Прошу прощения.
   – Мне кажется… мне кажется, я чувствую то же самое, – отозвалась она, – как будто я вот-вот разойдусь по швам.
   – Энн, мне хотелось бы…
   Она подняла на него глаза, в которых выразилась вся ее душа.
   – Чего?
   Храбрость изменила ему.
   – Того, чего хотелось бы вам, – сказал он. Он не мог выразить это словами – эту хрупкую потребность.
   – Тогда я хочу, – ответила она на его невысказанную просьбу, – я хочу, чтобы вы снова обняли меня. Просто обняли. Может быть, тогда ни один из нас не распадется?
   Два шага – и он обнял ее за талию. Его охватило страстное желание погрузиться в ее тепло и насмешливый здравый смысл.
   – Тогда пойдемте со мной в постель, Энн, – пробормотал он ей в волосы. – Только чтобы угнездиться уютно рядышком. Только чтобы уснуть. Если я успокою вас, если это поможет вам прихватить швы, – все, что я могу дать вам простым телесным утешением, я сочту за честь предложить вам.
   Энн положила голову ему на плечо, и ее глаза наполнились новыми слезами. Мозг ее все еще боролся с ужасом: ощущением проволоки на шее, жестокого фанатизма голубых глаз Урии Торнтона. Темница, в которой, должно быть, заточен Тоби Торнтона, наверное, страшное место. Она слышала отчаяние в голосе Джека. Она видела его лицо, когда он жег бумаги – из-за нее! – и поняла потом, что в нем что-то изменилось.
   Он уедет. Теперь, когда у него появилось еще более неотложное дело, он уедет в Азию без промедления. Она не имеет отношения ко всем его интересам. У них нет ничего общего, ни окаменел остей, ни страсти к науке, ничего. Он отказался пожертвовать ею только из того же чувства ответственности, которое заставило его отказаться пожертвовать братом лакея – ни больше ни меньше.
   Но она чувствовала его руки у себя на плечах, его ровное дыхание, гибкую силу, скрытую под его одеждой, и точно понимала, чего ей хочется. – Да – сказала она, – да, мне бы этого хотелось.
   Гораций пошел за ними к лестнице, а Джек вел ее за руку. Потом остановился, взял котенка на руки и нес всю дорогу.
   Его спальня маленькая и круглая, стены прорезаны узкими окнами. В одном углу Джек сделал гнездышко из сложенных рубашек для котенка, потом вытащил какое-то растение из горшка, чтобы сделать для него туалет. Холодный кофейник и кувшинчик со сливками стояли на столике. Мурлыча, как пчелиный рой, Гораций вылакал сливки, а потом свернулся клубочком и тут же уснул.
   Энн постояла в смущении, сознавая, что лицо у нее в пятнах и щеки мокрые. Он знал женщин экзотических, красивых – от Греции до Азии, – занимающихся эзотерической практикой, которую она и представить себе не могла. Лучше и не пытаться соперничать. Лучше принять свою несостоятельность и сохранять достоинство.
   – Это вам, чистая, – сказал он, вытаскивая из комода сложенную ночную рубашку из льна. – Я переоденусь в туалетной за этой дверью.
   Теперь, приняв решение, она, раздеваясь, уже не испытывала ни стыда, ни негодования. Утром они поженятся. Ее отец этого хочет. Общество этого требует. Потом он уедет в Азию, где, вероятно, погибнет при обреченных на провал поисках своего друга. А если не погибнет, там его ждут все эти более красивые, более опытные женщины.
   Освещенная единственной масляной лампой кровать – кровать Джека – манила. В его ночной рубашке, волочившейся по полу, Энн улеглась. Легла и увидела, что полог изнутри выткан звездами. Серебро и золото на темно-синем фоне.
   Он оставит ее ради этих холодных пустынь. Вернется к самым высоким горам в мире, покрытым смертельным вечным снегом. Она будет молиться, чтобы он уцелел и вернулся благополучно в объятия тех иноземных женщин. Будучи в здравом уме, она не может желать иного. Однако она знает – ей хочется, чтобы он остался с ней навсегда.
 
   . Джек вымылся с головы до пят, наказав свое тело яростью холодной воды. Его работа и работа Тоби – все погибло по причине его собственной несостоятельности. «Но он в аду, где ему и место!» Правда ли это? Стоит ли хотя бы надеяться на это, если Тоби – если он действительно жив – должен каждый день желать смерти? Какова бы ни была правда, одна только вероятность этого сжала его жизнь как тиски. Теперь его будущее ведет четко и прямо по единственной узкой тропе – к гибели.
   Он вышел из туалетной. Кровать ждала. Он остановился и коротко взглянул на Энн. Длинные косы змеятся по подушке. Щека опирается на согнутую руку. Ее округлые плечи скрыты под складками его ночной рубашки. Она спит.
   Неукротимость желания струилась в его крови, сжигала тело, затопляла с головой. Никогда еще он не испытывал подобного желания. Свет мерцает на ее тонкой коже, мерцает маленьким ореолом на висках и вдоль выгнутых бровей. Веки кажутся почти прозрачными, с синеватыми жилками, как на мраморе. Она хороша не в общепринятом смысле. В ней нет ни яркой экзотичности, ни явной красоты. Но его тело возбуждается ею, его кожа пылает, и ему кажется, что он весь светится от нежности.
   Всякий раз, когда она улыбается и кончик ее носа немного загибается книзу, у него ноет сердце. Всякий раз, когда она опускает голову, ему хочется обнять ее, защитить, ласкать ее в чистом потоке страсти. Это странное английское создание как-то стало мило ему, милее жизни. Как может она по-прежнему доверять ему? Даже теперь. Даже после того, как он предал ее, она опять осталась – снова беззащитная, снова беспомощная – в его постели…
   Джек выключил лампу и скользнул под одеяло. Вытканные звезды слабо мерцали, словно сохраняя отсвет лампы. Энн повернулась во сне, когда он обнял ее. Неотложность мужского желания плавила его кровь, он уложил ее голову в ямку своего плеча и задумался об истинном значении знания и невинности.
 
   Что-то ущипнуло его за ухо, Джек тут же проснулся. Лунный свет слабо проникал в спальню, набрасывая паутину серости и теней. Энн лежала рядом с ним, свернувшись калачиком, тихо дыша. Он осторожно повернул голову. Мех коснулся его щеки, потом замурлыкал.
   – О! – Это был вздох, вылетевший в ночь. Энн открыла глаза – огромные зрачки в темноте.
   Маленькие коготки впились в плечо Джеку. Пара маленьких глаз сверкала, как зеркала.
   Он дотянулся до трутницы и зажег лампу. На него смотрел не мигая Гораций, кошачьи зрачки сузились в щелки. Котенок свернулся вокруг воротника Энн, усы выгнуты, словно Гораций улыбался.
   – У нас компания, – сказал Джек.
   Энн осторожно села и вытащила коготки из его плеча. Обняв котенка, она оперлась о подушку.
   – Гораций явно предпочитает нашу кровать своей.
   – Я не виню. Всем нам нужно утешение и общество. Легкий румянец вспыхнул на ее щеках.
   – Я думаю, в этом нет ничего дурного?
   – Дурного? Нет. Утром мы венчаемся.
   Она прижала котенка к шее и потерла его головой по своему подбородку. Джек откинулся на подушку и смотрел на тени, обрисовывающие ее щеку, на движение белых рук, гладящих мягкую шерстку. Его пульс забился горячим потоком наслаждения. Его естество воспрянуло и затвердело…
   Джек закрыл глаза, чтобы не видеть звезды и сосредоточиться на рассеивании своего желания, чтобы оно растаяло в прохладной ночи.
   – Вы считаете, что это греховно – находиться здесь со мной? – спросил он. – Даже после того, что было между нами?
   – Вероятно. Вероятно, особенно… – Голос ее замер.
   – Вы хотите вернуться в свою комнату? Я вас отведу, если хотите.
   – Нет. Я этого не хочу.
   – Тогда что же?
   – Я знаю, что вы должны уехать в Азию. Я знаю, что наш брак будет ненастоящим. Но я хотела бы понять. Вы не могли бы объяснить мне побольше?
   Он посмотрел на нее.
   Она походила на Мадонну. Она была прекрасна.
   – Насчет Тоби Торнтона. И окаменелости.
   Вот оно – застарелая замкнутость, нежелание открываться в словах. Но она кажется такой безмятежной, словно лишь она одна может предложить ему единственное в своем роде спокойное, тихое понимание. Джек еще раз вздохнул и решил довериться ей. Или, быть может, самому себе.
   – Если хотите, – сказал он. – Итак, о чем?
   – Не знаю. Наверное, обо всем. Когда вы впервые отправились в Индию, вы были один?
   – Я всегда один, даже если у меня есть общество.
   Она сидела спокойно, держа на коленях котенка, а Гораций подогнул передние лапы и закрыл глаза. Мурлычет.
   – Вы никогда ни с кем не могли сблизиться по-настоящему?
   Он поднял глаза к золотым звездам.
   – Даже когда ко мне относились как бы дружески, я не мог завести настоящих друзей. Я жил, изменив облик, я жил обманом. От этого зависела моя жизнь.
   – До Тоби Торнтона? Чем он отличался? Он англичанин?
   – Хотя его отец был английским торговцем в Кантоне, мать Тоби – китаянка. Это объясняет конец этой истории. Началом же стал просто рассказ некоего странника.
   Она сидела молча, словно разрешая этим словам проникнуть глубоко в сердце.
   – Тогда как же вы научились драться так, как вы умеете?
   – Я пробрался через горы Каракорум и спустился в пустыню. Я был полумертв от болезни, от истощения. Но прежде чем я отправился в путь с тем последним караваном, я потерял – или, возможно, обрел – год, в течение которого я жил с человеком, видевшим меня насквозь, несмотря на мой маскарад, но он решил меня не выдавать. Однако он и не подружился со мной. Он сделал меня своим учеником.
   Его пальцы гладили ушко котенка. Он ждал, что она задаст вопрос, на который он не мог ответить, потребует объяснений необъяснимому. Но она переваривала услышанное с осторожностью, словно понимала, что он и так отдает столько, сколько может.
   – Но вы его оставили? – спросила она наконец.
   – Он умер. Я принял новое обличье. Если бы меня разоблачили, меня убили бы на месте как иностранного шпиона.
   – Куда вы направлялись? Как вы нашли поле окаменелостей?
   Куда? Он никуда не направлялся! К тому времени он уже не был себе хозяином.
   – Я направлялся к одной из затерянных горных областей где-то между Китаем и Россией. Легкий ветерок уже доносил запах влаги и зелени от подножия холмов, когда на наш караван напали разбойники.
   – Вы отбились?
   – Наших часовых перерезали без всякой пощады. В одиночку невозможно слишком долго противостоять отряду вооруженных всадников. Я сдерживал разбойников ровно столько времени, сколько требовалось, чтобы заключить сделку прежде, чем меня прикончат, как остальных. Я спас наши жизни, пообещав бесконечные богатства их вожаку.
   – Наши жизни? Вы спасли кого-то еще?
   Он сделал глубокий вдох. Она снова попала с необычайной точностью в самую суть дела. Джек посмотрел на полог и ничего не сказал. Звезды блестели в ночах мускуса и шелка. Его кожа дрожала под гибкими женскими руками, татуированными хной. Темнота скрывала и сладость, и горечь его поражения. Ни о чем из этого рассказать было невозможно.
   – Еще одного путешественника, – сказал он. – То был безумный мгновенный порыв. Но в ту ночь я рассказывал разбойникам сказки о древних скифах, об охраняемых грифонами хранилищах золота. И поэтому нас повезли в том направлении.
   – Которое привело вас к костям драконов?
   – Нет. Подозрения и убийства начались задолго до этого. Моя… мой спутник был убит. Я спасся, бежал в пустыню. Вот тогда я и нашел кости.
   – И встретили Тоби Торнтона?
   – На кладбище окаменелостей, где должен был бы остаться и мой скелет, не найди меня Тоби. Он выучился бегло говорить по-английски от своего отца и ощущал себя отчасти англичанином, но с виду был настоящим китайцем. Каким-то образом Тоби удалось провезти меня через окраины Китая и земли к северу от Индии. Одного меня убили бы сразу. Большую часть дороги я был совершенно беспомощен. И через все он пронес окаменелый зуб и свои записки.
   – Как Урия заполучил бумаги?
   Против воли в голосе его прозвучала боль.
   – На отдаленном высокогорном перевале на нас с Тоби напали. Меня ограбили и бросили умирать. Тоби и наши вещи увезли, но его слуга тайком пошел следом. Этот человек поклялся мне, что позже Тоби был казнен. Слуга не сумел спасти наш багаж. Ему с трудом удалось спастись самому.
   – Но почему же Урия говорит, что Тоби содержат в заключении? – Она покусала губу. – Может ли такое быть? Вы не думаете, что слуга мог солгать?
   Джек усилием воли снял напряжение с мышц, потом открыл руки, чтобы обнять пустоту ночи.
   – Нет. Я хорошо знал этого человека. Но может быть, он не видел смерти Тоби собственными глазами.
   – Так что же случилось с вашими вещами?
   – Череда злоключений. Окаменелость и бумаги не интересовали людей этого племени. Все исчезло. Слуга Тоби решил, что я тоже погиб, но он узнал, что родственник его господина находится в Индии. Он отправился к Урии и все ему рассказал. Этот человек не мог знать, что Урии только и нужно было, что уничтожить все труды Тоби.
   – Тоби рассказал своему родственнику об окаменел остях? Зачем?
   – Понятия не имею. Может быть, Урия стал фанатиком уже после их последней встречи в Кантоне несколькими годами раньше. Может быть, он обещал помочь Тоби в его работе, намереваясь уничтожить ее. Как бы то ни было, Урия узнал о пропавших доказательствах и узнал обо мне. Когда я вернулся живым, он отчаянно пытался опередить меня в поисках. Как вы понимаете, мы с ним не поладили.
   Ночная рубашка, распахнутый воротник, обнаженная чистая линия шеи.
   – Поэтому он распустил слухи, что пропавшая окаменелость – святыня, что это святой клык дракона?
   – Да, и что нашедшего ждет большая награда. Такие истории – особенно если их распускает экстремист – обычно превращаются в Азии в сакральную истину. Вскоре выдумка Урии обернулась против него самого. Хотя он и нашел большую часть исчезнувших бумаг – нашел на каком-то базаре, – к тому времени он понял, что ему необходимо найти зуб, если он хочет остаться в живых. А я тем временем распустил другие слухи, чтобы заставить его сохранить бумаги, – будто я уже нашел окаменелость и хочу обменять ее на записные книжки. Она опустила голову, отвернулась. Сердце у нее тяжело билось.
   – Разве это не поставило вашу жизнь в опасность? Он пожал плечами.
   – Я жил и странствовал, оставаясь в тени.