Роулэнд Лора Джо. Черный Лотос

   При канцлере Янагисаве подобные поползновения на власть были бы обречены, но он отбыл в провинцию и не мог вовремя обезвредить соперника. Возможно, увлечение ёрики Хосиной отвлекло его от политики, и канцлер на время утратил бдительность. Прежний Янагисава ни за что не позволил бы религиозной общине обрести такое влияние, да и сейчас нашел бы повод распустить зарвавшуюся секту. Сано горько усмехнулся про себя и пожалел, что старого врага нет рядом.
   Затем его посетила еще более пугающая мысль: канцлер хоть и могуч, но не всесилен, а его шпионы не всеведущи. Только сейчас он осознал, что значил Янагисава для сохранения единства нации. Сано обуял страх. Если канцлеру не удастся остановить секту, тогда кто это сделает?
   – Я не стану трогать Черный Лотос, и ваши советы тут не помогут, – сказал сёгун. – Это было бы кощунством по отношению к Будде. Храму дозволят вести свои проповеди, как и прежде.
   Сано, решив до конца бороться с просектантским влиянием, возразил:
   – Да, но мы должны изловить убийц четы Фугатами, а храм – первейшее место, где следует начать поиски преступников и пропавших детей. А значит, мне потребуется разрешение обыскать его и опросить всех его посетителей – возможных соучастников дела.
   – Что ж, э-э... – Сёгун замялся с выражением натужной сосредоточенности на лице. – Быть может, вассалы министра убили его по, э-э, личным причинам, а потом нарисовали символ Черного Лотоса на стене, потому что... потому что знали, как он враждовал с сектой, и решили навести подозрение на нее.
   Согласно версии Сано, символ был оставлен по воле первосвященника, который тем самым хотел "расписаться" в ответственности за убийство и показать, что случается с его недругами. Ведь если бы сектанты уверовали в свою мощь и, как следствие, безнаказанность, их бы не устрашили последствия такого признания.
   – Возможно, они бежали в провинцию, намереваясь назначить за детей выкуп, – продолжил сёгун. – Вам бы лучше, э-э, объявить всенародный розыск, вместо того чтобы упорствовать с храмом. – В его голосе Сано уловил некоторую монотонность и несвойственное Цунаёси лукавство. Вдобавок тот странно прищурился – точь-в-точь как актер кабуки, вспоминающий реплику.
   Сано понял: сёгуну уже докладывали об убийствах, внушая соответствующие мысли и слова. Расторопность, с какой Черный Лотос провел защиту, ошеломила его.
   – С этой сектой связывают отравления, похищения, запугивания людей и взрывы, – не унимался Сано. Он рассказал обо всем, что обнаружили Рэйко и Хирата. – Недовольство Черным Лотосом растет. Сегодня утром толпа едва не растерзала их священников и монахинь. Дабы предотвратить рост насилия, деятельность секты следует свернуть, а ее членов содержать под стражей – пока я не выясню, что они затевают.
   Сёгун отмахнулся.
   – Насилие порождено ложными слухами, которые, э-э, распространяют враги Черного Лотоса.
   И снова этот наигранный тон! Затем сёгун зевнул и подал знак прислужнику, который вручил ему меч.
   – Сёсакан Сано, ваша настырность меня утомила. Вы портите мне тренировку!
   Чувствуя, что ходит по грани между милостью и опалой, Сано произнес:
   – Прошу прощения, ваше превосходительство. Я лишь хотел услужить. Но пока мне не дадут власти над Черным Лотосом, я не смогу открыть тайну пожара и убийств, как вы мне приказали.
   Сано понял: его судьба висит на волоске. Даже намек на неудачу в расследовании может настроить Цунаёси против него. Тем не менее он должен был объяснить, в чем причина его видимого неповиновения – в сугубой старательности.
   – Я убежден, что тщательная проверка Черного Лотоса откроет подробности, которыми мы пренебрегаем ценой безопасности общества.
   Сёгун, выставив меч, принял нижнюю стойку. Было слышно, как скрипнули его суставы.
   – Вы ведь как будто, э-э, определились с виновницей? Если не ошибаюсь, та девушка арестована?
   "Быстро же ему доложили", – подумал Сано, снова узнавая почерк Черного Лотоса.
   Обычно сёгун забывал то, что ему говорят, и уже одно это свидетельствовало о выдающихся кукловодческих способностях сектантов.
   – Да, так и есть, – признался Сано.
   – Значит, ваше дело сделано, – сказал сёгун, производя несколько неуклюжих выпадов. – Девицу надо как можно скорее судить, а до тех пор держитесь подальше от храма и его прихожан.
   Без доступа в храм ему, Сано, никогда не узнать всей правды о секте. Если же Черный Лотос будет действовать без присмотра, придется опасаться новых убийств и усиления беспорядков. Сёсакан отчаянно искал способ заставить сёгуна одуматься.
   – Мне потребуется присутствие нескольких членов секты для дачи показаний, – сказал он. – Тех, кто близко знаком с преступницей и сможет описать ее характер: настоятельницы Дзюнкецу-ин, доктора Мивы и священника Кумасиро, а также двух девочек из приюта, видевших Хару на месте преступления. По закону Хару имеет право взглянуть на своих обвинителей.
   – Что ж, уважим закон... – Цунаёси, запнувшись, рассек мечом воздух. – Допрос можете вести как угодно. Я велю судье Уэде обвинить Хару и приговорить к смерти. Ее казнь заставит умолкнуть клевещущих на Черный Лотос и усмирит народ.
   – Да, но она не помешает проискам секты!
   Отбросив предосторожность, Сано упал ниц перед сёгуном. Послушай он вовремя Рэйко, правителя, быть может, удалось бы уговорить до того, как Черный Лотос взял его в оборот.
   – Молю, отложите решение и закройте секту, пока еще не поздно!
   – Никаких происков нет, вам померещилось! – воскликнул сёгун. – Ни слова больше из этого бреда! Оставьте Черный Лотос в покое, иначе пожалеете!
   Его меч просвистел над головой Сано. Лезвие прошло так близко, что он даже почувствовал струю воздуха на выбритом темени. Слуги как один ахнули, а Сано похолодел. Он-то понял, что сёгун промахнулся нарочно, но, памятуя о фехтовальном "мастерстве" Цунаёси, знал, что даже его промах может лишить головы или покалечить. Эта безмолвная угроза ужаснула Сано.
   – Ступайте, – приказал сёгун. – И больше меня не гневите!

25

   Буде ввергнуты в огненный ров —
   Бодхисатва Неисчерпаемой Силы
   обратит пламя в воду.
   Буде гонимы лиходеями —
   Он защитит вас.
   Сутра Черного Лотоса
   В подземной камере доктора Мивы сидели рядом трое послушников.
   – Воздайте хвалу Черному Лотосу, – бормотали они скороговоркой, на одном дыхании. Их юные лица сияли благоговением, в затуманенных глазах отражались черты Анраку, стоявшего перед ними.
   – В награду за верность я дарую вам просветление, которого все вы жаждете, – произнес Анраку.
   Лучезарно улыбаясь, он возложил руку на голову каждого из послушников. Те на миг восторженно замерли, затем забормотали быстрее.
   Из-за длинного стола, уставленного светильниками, лабораторной утварью, аптекарскими принадлежностями, склянками с травами и настоями наблюдал за происходящим доктор Мива. Он почти ощущал духовный заряд, исходящий от ладони Анраку, и томился по его благословению. По какой-то причине с ним Анраку всегда был более открытым, нежели с остальными. Кумасиро и Дзюнкецу-ин, затмеваемые великолепием первосвященника, следовали бок о бок с ним, словно тусклые тени. Вот и теперь, стоило Анраку обратиться к нему, Мива затрепетал в страхе и радости, как при каждом визите хозяина.
   – Говоришь, на этот раз ты все верно рассчитал? – спросил первосвященник.
   – Да, думаю, один из этих составов вам подойдет. – Мива указал на три глиняные бутыли, стоящие на столе. Его прошиб пот, он опять задышал через зубы, с присвистом. На лицах Кумасиро и Дзюнкецу-ин читалось отвращение, да и ему была ненавистна собственная нервозность. Он придвинул трясущимися руками три чашки. – Сейчас я опробую новое зелье.
   – Состав должен удаться, – настойчиво произнес Анраку. – Провидение подсказало мне, что наш судьбоносный день предвосхитят три знамения. Два из них мы уже наблюдали. Первым было человеческое сожжение – пожар и три смерти в хижине; вторым – сегодняшнее начало преследования веры Черного Лотоса. Третьим знамением будет осада храма. – Анраку простер руки в приветствии грядущего. Его единственный глаз сиял. – Наш час уже близок!
   Послушники забормотали громче. Дзюнкецу-ин не сводила с Анраку обожающего взгляда. Кумасиро, молчаливый и угрюмый, держал руку на эфесе меча. Доктор Мива пытался всем своим существом уловить ту божественную истину, которой причащался Анраку, но слышал лишь шум мехов, звон кирок из расчищаемых туннелей, вдыхал едкие пары своей каморки – сверхъестественное, как видно, ускользало от него. Оставалось верить Анраку на слово.
   – Мы должны быть готовы к сражению. – Первосвященник буравил его взглядом. – Не справишься – мы все обречены.
   Мива мелко затрясся – только бы не сплоховать!
   Большинство членов секты верили, что Анраку предсказывает будущее и что его пророчества сбудутся сами собой, в результате закономерного действия космических сил. Однако его ближайшие приверженцы знали, что Анраку не доверяет своих дел космосу, а в достижении славы, просветления и власти для себя и секты полагается единственно на силы простых смертных.
   – Обещаю, что не подведу вас, – пробормотал доктор Мива.
   Дрожащими руками он нацедил в одну из чашек несколько капель темной жидкости из первой бутыли, долил воды, размешал и шагнул с ней к послушникам. Те, не прерывая чтения сутр, вскинули головы. Доктор Мива поднес чашку ко рту одного из них – тощего подростка лет четырнадцати, чьи глаза горели фанатичным огнем. Парень сделал глоток.
   – Воздайте хвалу Черному Лотосу, – произнес он, скривившись от горького вкуса настойки. Всех послушников приучали выполнять любые приказы первосвященника, чего бы это ни стоило.
   Анраку, Дзюнкецу-ин, Кумасиро и Мива молча ждали, пока подействует зелье. Мива сжал кулаки с такой силой, что ногти врезались в ладони. В голове звучала отчаянная мольба: "Прошу, только бы получилось!" Ему не перенести еще одного провала в своей неудавшейся жизни.
   Его незавидная участь была предопределена с самого начала. Родился он в семье зеленщика из Камакуры самым младшим и хилым среди его четырех сыновей. Семейного промысла не хватало, чтобы прокормить всех, и десятилетнего Миву отдали в ученики к местному лекарю, который принимал больных со всего города и содержал небольшую аптеку. К тому времени у лекаря уже было несколько подмастерьев, и Мива – жалкий изгой и заморыш в собственном гнезде – остался таким и на новом месте.
   Старшим ученикам – Сабуро и Ёси – совсем не хотелось делить с ним внимание учителя, убогую пищу и кров, и они тотчас сговорились против робкого Мивы. Его лупили почем зря, нагружали самой черной работой вроде вываривания дурно пахнущей медвежьей желчи. У Мивы не хватало духу дать отпор, поэтому он сосредоточился на изучении болезней и способах лечения, надеясь впечатлить хозяина и посрамить своих мучителей. Однако его усердие было воспринято иначе, чем он ожидал.
   Аптекарь был бездетным вдовцом, стремился к богатству и признанию, но не достиг ни того ни другого. Он потакал Сабуро и Ёси, словно собственным сыновьям, а Миву шпынял по малейшему поводу.
   – Брось умничать, – презрительно говорил он. – Не люблю выскочек, а ты вдобавок неряха, каких мало. А ну приведи себя в порядок!
   Мива старался, но без толку – грязь так и липла к нему. Она пачкала его одежду, въедалась под ногти, высыпала угрями на коже. В нем поселилась обида на лекаря и подмастерьев. Он поклялся, что когда-нибудь станет великим врачом. Однако желание это повлекло за собой новые неприятности. Как будущему врачу, ему требовалось упражняться в лечении больных под надзором учителя, но пациентам не нравился Мива, и хозяин сократил его практику из боязни лишиться дохода.
   К двадцати годам Мива окончил учение, приобретя уйму теоретических знаний и ящик со снадобьями. Но из-за отсутствия практики и жалкого вида к нему обращались лишь в крайней нужде или бедности. Он пытался заполучить в пациенты какого-нибудь толстосума, но и это не вышло. Бедный и непривлекательный, Мива не мог обзавестись ни женой, ни хотя бы наложницей; его личная жизнь сводилась к общению с проститутками, платившими за лечение натурой. В эти нищенские годы его спасала только вера в собственный талант. Однажды Мива принял решение отправиться в Эдо, надеясь, что в большом городе его поймут и оценят.
   В дороге его багаж и сундук со снадобьями украли, и в Эдо он прибыл без гроша. Поначалу он слонялся по городу и пытался устроиться в аптеку или лечебницу, где ему неизменно отказывали. Ночевал Мива под мостами, а днем выпрашивал милостыню. После месяцев такой жизни он страшно запаршивел и стал еще безобразнее, чем прежде.
   Но как-то утром он, стоя у аптеки, стал свидетелем интересной беседы. К аптекарю пришел покупатель, желая приобрести пилюли из носорожьего рога – мощного и дорогого средства, увеличивающего мужскую силу. Хозяин ответил, что пилюль у него нет, поскольку поставки из Индии сократились. Отчаявшийся Мива не мог упустить такого шанса.
   – Я могу достать их, – сказал он.
   Когда они с аптекарем ударили по рукам, Мива пошел и набрал мелкой гальки, поймал бродячую кошку и выдернул у нее клок шерсти. Смешав волоски с грязью, он облепил ею гальку и покрыл серой краской, украденной из малярной мастерской. Аптекарь хорошо заплатил за фальшивое снадобье, и вскоре подпольная торговля "носорожьим рогом" заработала с такой силой, что Мива обзавелся жильем. Он намеревался прекратить обман, как только скопит на собственную лечебницу. Все бы ничего, но покупатели начали жаловаться, что пилюли не действуют.
   Когда к Миве нагрянули полицейские, они нашли бритых кошек в клетках, запас гальки с краской и самого Миву, готовящего очередную партию "пилюль". Судья обвинил его в мошенничестве и приказал вернуть клиентам их деньги, но тот уже все истратил на лекарские принадлежности и был приговорен к трем месяцам тюрьмы.
   Теперь, стоя в подземелье, Мива чувствовал, как тени прошлых неудач сгущаются вокруг него. Если он сейчас не преуспеет, его ждет нечто худшее, чем тюрьма. Потому он с тревогой следил за послушником, выпившим зелье.
   Юноша продолжал твердить сутры. Его голос был тверд, а глаза так же ярки, как до приема напитка.
   – Времени прошло достаточно. Твое варево бесполезно, – осклабился Кумасиро.
   – Какая жалость, – пробормотала Дзюнкецу-ин с гадкой усмешкой.
   – И как же ты это объяснишь? – В тихом тоне Анраку таилась холодная ярость.
   – Состав действует, если его меньше разводить, – стал оправдываться Мива.
   Они были как те двое подмастерьев – всегда изводили его, всегда радовались его промахам. Дзюнкецу-ин как любовница Анраку, а Кумасиро как его правая рука стояли выше Мивы, единственным преимуществом которого перед ними было умение врачевать.
   – Вся загвоздка в малой концентрации. Уверен, вторая смесь подействует лучше.
   Нетерпеливым жестом Анраку приказал ему продолжать. Мива наспех наполнил чашку из второй бутылки, добавил воды и дал выпить другому послушнику. Он должен угодить Анраку! Пришла пора платить по счетам!
   Отработав два месяца в тюрьме, Мива начал бояться воли. Афера с пилюлями принесла ему славу мошенника, и практиковать в Эдо он уже не мог. Чем теперь заработать на жизнь? Мива оплакивал свой загубленный дар. Но как-то раз, когда он опорожнял ведра с нечистотами, к нему подошел тюремщик и сказал:
   – Кто-то тебя выкупил. Можешь идти.
   Клиентам Мивы заплатил Анраку, он же встречал его за воротами тюрьмы.
   – Зачем вы это сделали? – спросил его доктор, не убежденный обычными фразами и благообразием священника.
   Анраку улыбнулся:
   – Ты – выдающийся лекарь. Мир не оценил твоего таланта, зато ценю я.
   Его слова пролили бальзам на израненное самолюбие Мивы. Однако благодарный Мива не утратил бдительности.
   – Откуда же вы узнали обо мне?
   – Я все знаю. Я все вижу. – Анраку говорил просто и убедительно; взгляд его ока проникал Миве в самую душу.
   – Чего вы хотите взамен? – спросил Мива, понемногу очаровываясь священником.
   – Моему храму нужен лекарь. Я выбрал тебя.
   Анраку отвел доктора в храм Черного Лотоса, тогда, девять лет назад, только что отстроенный, и вверил заботам Мивы больницу, сиделок и обитателей храма, прибывающих с каждым днем. Новая должность принесла Миве уважение и почет, в которых ему так долго отказывали. Он возносил Анраку как бога. Тем не менее годы подготовки научили его наблюдать и осмысливать увиденное, и вскоре он проник в тайны мира, созданного его божеством.
   Мива верил, что Анраку наделен даром предвидения, но, кроме этого, у священника обнаружилось множество шпионов, платных осведомителей из разных концов Японии. Именно они доложили ему о Миве и о том, что он может быть полезен секте. Мива также узнал, что не только его завербовали таким образом. Анраку тщательно изучил преступный мир и так нашел Кумасиро, Дзюнкецу-ин и многих других, кто впоследствии составил круг его доверенных лиц. Узнал доктор и то, каким образом он привлек этих отверженных.
   Все они, как и сам Мива, находились в крайне бедственном положении. Анраку выпытывал, о чем мечтает каждый из них, и предлагал это в обмен на подчинение. Так его новобранцы становились зависимыми слугами. Для подвластных ему он был кому наставником, кому отцом, кому любовником, кому тираном, кому сыном, кому судьей, кому спасителем. Поскольку сутры Черного Лотоса утверждали бесконечность путей к просветлению, избранные сектанты вроде доктора Мивы могли приблизить свою судьбу любыми способами. Не порвав окончательно с миром людей и их моралью, они увидели изнанку своего рая: Анраку презирал тех, кто не оправдывал его ожиданий.
   Два года со времени появления в храме доктор Мива делил себя между больницей и подземной лабораторией. Наверху он лечил больных, внизу проводил опыты с расчетом на тот день, который определит судьбу Черного Лотоса, а также пытал непокорных сектантов. Он обнаружил, что возбуждается, причиняя боль. Нормальная жизнь его больше не привлекала: нигде, кроме храма, он не мог удовлетворить своих нынешних нужд. Воспоминания Мивы омрачила тень Истинного Благочестия. Доктор знал, что монах подвергался той же обработке, что и остальные, сколько бы Анраку ни сомневался в этом.
   Он смотрел на послушника, здорового крепыша, и не мог дождаться, когда же подействует вторая смесь.
   – Я испытаю последний состав прямо сейчас, – сказал он.
   Под гнетущими взглядами первосвященника и настоятельницы Мива развел свое зелье и подал последнему испытуемому. Послушник был совсем юный, еще не утративший детской пухлости. Осушив чашу, он воскликнул:
   – Хвала Черному Лотосу!
   Внезапно лицо юноши покраснело. Он пошатнулся, глядя перед собой пустыми глазами. Его речь превратилась в бессвязное бормотание.
   – Состав работает, – облегченно возвестил Мива.
   Послушник затрясся как в лихорадке. Затем, под речитатив товарищей, его вырвало желчью. В комнате запахло кислым, а монах упал на пол, корчась в судорогах.
   – Я вижу Будду... я вижу истину, – пролепетал он с благоговейно затуманенным взором. Потом содрогнулся всем телом и обмяк.
   Мива присел на корточки, осмотрел его и поднял глаза на Анраку.
   – Он мертв.
   Анраку просиял, озаряя каморку словно солнце, пробившееся под землю.
   – Совсем другое дело, – произнес он.
   Кумасиро кивнул, нехотя соглашаясь с ним, а Дзюнкецу-ин завистливо отвернулась.
   – Нам нужно хорошо подготовиться к встрече с судьбой.
   С этими словами Анраку выскользнул из комнаты. По приказу Мивы оставшиеся в живых послушники поволокли мертвое тело в печь, и их монотонный говор стих в глубине туннеля. Кумасиро и Дзюнкецу-ин, впрочем, уходить не спешили.
   – Поздравляю, – с издевкой сказал Кумасиро. – Вижу, ты научился-таки совмещать приятное с полезным.
   "А тебе лишь бы испортить мне праздник", – едко подумал Мива. Этим Кумасиро напоминал полицейского Ояму – такой же невежа и солдафон, любитель поглумиться над слабыми. Он пришел в храм, чтобы выпросить себе избавление от колик. Мива его излечил, но Ояма приписал это "чудо" Анраку, а над доктором продолжал измываться и гонял, как простого лакея. Мива был только рад, когда Ояма поплатился за свое хамство. Вот бы и Кумасиро отправился на тот свет...
   В этот миг Дзюнкецу-ин протянула с ехидцей:
   – Твое счастье, что зелье подействовало. Анраку-сан вчера говорил мне, что после Синагавы даст тебе последнюю попытку, а не справишься...
   Приподняв подведенные брови, она оставила недосказанную угрозу висеть в воздухе. Доктор Мива смотрел на нее в тихом бешенстве. Вечно она выпячивает свою связь с Анраку и запугивает его, Миву, при всяком удобном случае. Он презирал ее даже больше, чем Кумасиро, – оттого что хотел и не мог получить.
   – Синагава была первой пробой, – проворчал Мива. – Наука не может развиваться без опытов и ошибок. – Он принялся расставлять банки с химикалиями на своем столе. – Прошу оставить меня – я буду занят.
   – Еще бы! Ведь другие два состава не очень-то удались, верно? А что уж говорить о том, что взорвался и разнес храм в Синагаве! – Дзюнкецу-ин засмеялась и крадучись приблизилась к Миве. – К чему играть в ненависть, когда нам обоим все ясно?
   Он вдыхал ее мускусный аромат, ощущал тепло ее тела. Им овладела жаркая, непрошеная страсть. В памяти всплыли воспоминания о других временах. Тогда он изо дня вдень работал с Тиэ, тяги к которой не умаляло даже омерзение в ее взгляде. Она, как и Дзюнкецу-ин, возбуждала его одним присутствием, без намека на ответ. Теперь же Дзюнкецу-ин подняла руку к его лицу и коснулась щеки рукавом.
   – Будь со мной паинькой. Глядишь – замолвлю Анраку-сан за тебя словечко, – сказала она смеясь.
   Не то что погладить, даже пальцем притронуться побрезговала! Мива рассвирепел. К Тиэ тоже было не подступиться – она отвергала его, не подпускала ни на пядь. Угрожала ему и всей секте. Она, как и Ояма, заслуживала смерти. Накопленная ярость выплеснулась наружу.
   – Отстань! – вскричал Мива, отпихивая Дзюнкецу-ин. Яростно сипя сквозь зубы, он схватил со стола склянку и поднял над головой. – Убирайся или я запущу в тебя кислотой! Станешь страшнее меня, Анраку на тебя больше не взглянет! А не прекратишь издеваться, скажу сёсакан-саме, что ты ненавидела Тиэ и убила ее!
   Его слова возымели действие. Дзюнкецу-ин посмотрела на него испуганно и выбежала из комнаты, а Мива, тяжело дыша, вцепился в край стола, силясь вернуть самообладание. Он должен держать себя в руках, если хочет с честью выполнить задание, сохранить пост и репутацию, завоеванную тяжким трудом. Ему просто нельзя, нет, невозможно снова ошибиться.

26

   Тот, чей взор чист и ясен, всеобъемлющ и
   проникновенен —
   Светоч мудрости, разгоняющий тьму.
   Усмирит он ветер несчастий, и все вокруг
   воссияет.
   Сутра Черного Лотоса
   Рэйко сидела по шею в горячей воде круглой купальни, утопленной вровень с полом. Все светильники в комнате были зажжены, окно распахнуто. От воды в стылом воздухе поднимался пар, на поверхности плясали огненные отсветы. Ее по-прежнему не отпускал тошнотворный ужас, а перед глазами вновь и вновь вставала кровавая картина, хотя с их визита к Фугатами прошел уже не один час. Когда появился Сано, Рэйко обратила к нему покрасневшее, заплаканное лицо.
   – Я все думаю о министре и бедной Хироко, – произнесла она срывающимся голосом. – С тех пор как мы вышли оттуда, я уже три раза меняла воду, но чувствую, что никак не отмоюсь.
   – Понимаю, – тихо сказал Сано. – Дух смерти легко не отгонишь.
   Сняв одежду и присев на дощатый пол, он окатил себя из ушата и натерся мочалкой – мешочком со щелоком и рисовыми отрубями. То, как рьяно он скреб все тело, выдавало его желание поскорее очиститься.
   – Я ходила к отцу Хироко – рассказать о случившемся.
   У Рэйко сжалось сердце, едва она вспомнила, как этот мужественный старик пытался скрыть свою скорбь по дочери и беспокойство за внуков. "Что, если несчастье случилось из-за моего визита к министру?" – гадала она виновато.
   – Спасибо, что сняла с меня этот долг, – сказал Сано с отчужденным видом, окатывая себя с головой.
   – А что сёгун? – спросила Рэйко.
   – Отказался закрыть секту. А мне приказал держаться от храма подальше.
   – Не может быть! Что же теперь делать?
   – А что остается, кроме как подчиниться? – хмуро отозвался Сано.
   Он смыл пену и шагнул в купальню. Вода вокруг Рэйко взволновалась и поднялась, когда Сано погрузился напротив нее.
   – Значит, будем убеждать сёгуна тем, что удастся найти вне храма. Вдобавок я отправил гонца к канцлеру Янагисаве: изложил ситуацию, попросил вернуться в Эдо. Уж он-то, думаю, сочтет вопрос Черного Лотоса достойным внимания.
   Рэйко и обрадовалась, и испугалась, что Сано перешел к столь решающим мерам, как вызов Янагисавы. Однако канцлер мог и не успеть вернуться вовремя для предотвращения катастрофы.
   – Хоть в чем-то смерть Фугатами не была напрасной, – сказала Рэйко. – Ты в конце концов поверил моим опасениям по поводу Черного Лотоса.
   Ее утешало то, что они с Сано наконец-то очутились на одной стороне.
   – Значит, Хару можно освободить, – вставила Рэйко, уверенная, как никогда раньше, в виновности секты, что в ее глазах равнялось правоте Хару. – В храм ей дорога заказана, значит, придется подыскать для нее новый дом.