Лора Джо Роулэнд
Синдзю
Пролог
Эдо
Эра Генроку, 1-й год, 12-й месяц
(Токио, январь 1689 г.)
Он остановил лошадь на узкой тропе, ведущей к реке Сумиде, и прислушался. Нет ли шагов поблизости, не едет ли кто-нибудь следом? Сердце тревожно билось.
Он услышал поскрипывание голых ветвей на ветру и пофыркивание беспокойно перебиравшей ногами лошади. Высоко над горизонтом ярко светила последняя полная луна старого года, зловеще серебря тропу. Он пригляделся к затененным местам и мрачно усмехнулся: чувствует себя виноватым, вот фантазия и разыгралась. По этой затерянной в северных пригородах Эдо тропе и днем-то мало кто ходит. А сейчас, почти в полночь, она и подавно пуста.
Как он и думал.
Он направился прямиком через заросли, ветви цеплялись за плащ с капюшоном и массивный сверток, переброшенный через круп лошади, которая, не имея привычки к тяжелой поклаже, спотыкалась и тихонько всхрапывала. Он пытался успокоить ее, но тщетно. Мало того, лошадь отказалась идти дальше. Вдруг она взбрыкнула. Он испугался, обернулся и положил руку на сверток. Что, если сползет наземь? Хотя всадник не был обижен силой, вряд ли он сможет взгромоздить сверток на лошадь, во всяком случае, здесь, в лесу. А нести самому до реки... нет, час ходьбы с ношей, по размерам почти с него и вдвое тяжелее, — это безумие. И тянуть волоком нельзя: соломенные тонкие половики протрутся и содержимое вывалится.
Лошадь, поупрямившись немного, двинулась дальше по тропе. Сверток прочно покоился на крупе. Страх у всадника прошел. Глаза слезились, а лицо одеревенело от холода. Руки в перчатках, казалось, примерзли к поводьям. Только это понимание, что с каждым нелегко дающимся шагом он приближается к завершению своей миссии, поддерживало его в седле.
Наконец заросли поредели, и тропа начала круче спускаться к берегу. Всадник почувствовал запах воды и услышал, как волны лижут песок. Он спешился и привязал лошадь к дереву.
Вчера он спрятал лодку под нижними ветвями могучей сосны. Теперь нашел ее. Непослушными замерзшими пальцами он уцепился за нос лодки. Осторожно, чтобы каменистый грунт не повредил плоское деревянное днище, он вытащил лодку на тропу рядом с лошадью, затем занялся веревками, которыми крепился сверток. Когда был распутан последний узел, поклажа с глухим стуком упала в лодку.
До воды было не более сорока шагов, но преодолеть склон оказалось отнюдь не просто. Вскоре путник уже тяжело дышал, то толкая, то приподнимая, то таща за собой лодку. Наконец достиг берега, лодка коснулась воды. Он зашел в ледяную реку. Он тащил лодку до тех пор, пока она не перестала скрести о дно. Тогда он забрался в нее.
Лодка накренилась. Вода хлынула через борт. Он испугался, что лодка перевернется, но она резко выпрямилась, борта едва возвышались над речной поверхностью. Вздохнув с облегчением, он взял весло, встал на корме и погреб к югу.
Сумида расстилалась подобно полотну маслянисто-черного шелка, расписанного узорами лунного света. Всплески весла сопровождали пронзительный вой ветра, как контрапункт. На ближнем берегу, справа, мерцающие огоньки постепенно поднимались в гору: это были фонари квартала развлечений Ёсивара и факелы в садах храма Асакуса. На дальнем, восточном берегу, слева, располагались болота Хондзё, но их он не видел. Ни одно прогулочное судно, которых бывает много летом, не украшало реку. Сегодня Сумида принадлежала ему. Он почти радовался одиночеству и угрюмой красоте ночи.
Однако вскоре он начал сдавать. Руки устали грести. Дыхание сбилось и вырывалось теперь из груди сдавленными всхлипами. Одежда пропиталась потом и больше не защищала от холодного ветра. Ему очень хотелось просто, без всяких усилий плыть по течению реки в сторону залива Эдо и моря. Лишь отчаянная спешка заставляла его работать. До рассвета оставалось всего несколько коротких часов. Если бы он мог проделать это путешествие на лошади! Но многочисленные ворота Эдо охрана перекрыла еще до полуночи согласно запрету на передвижения в темное время суток. Единственный путь к цели лежал по реке.
Он испытал большое облегчение, когда показались знакомые городские пейзажи. Сначала это были дома даймё — влиятельных провинциальных правителей, которым принадлежали почти все земли в верховьях реки, как и во всей Японии, затем побеленные стены городских рисовых складов. Загроможденные лодками причалы и пирсы воняли от нечистот, прибитых течением, и протухшей рыбы. Наконец над ним проехала арка моста Рёгоку, опоры и замысловато переплетенные балки отчетливо выделялись на фоне неба.
Он выбрал причал за мостом, но отложил весло и привязал лодку к свае. И снова его охватил страх, на сей раз он испугался сильнее, чем в лесу. Огромный город Эдо раскинулся за слепыми фасадами складских сооружений. Он ощущал миллион душ, которые живут в Эдо: они не спят, а наблюдают за ним. Сдержав приступ паники, он встал на колени перед свертком. Аккуратно, чтобы не раскачать лодку, принялся разворачивать половики. Взглянув в небо, он определил, что луна давно села, первые розовые всполохи рассвета окрасили горизонт на востоке. Он мог бы еще добраться до погрузочных причалов в Фукагаве на противоположном берегу.
Он поборол желание спустить за борт последнюю циновку и, тщательно свернув ее, пристроил рядом с собой.
Два тела, соединенные смертью и веревками, которые опутывали их по запястьям и щиколоткам, лежали лицом друг к другу, щека к щеке. На мужчине было короткое кимоно и штаны из хлопка. Остриженные волосы обрамляли грубое, неприятное лицо. Припухшие глаза и чувственные губы выдавали приверженность к вину, распутство и жадность. Он заслужил свою участь. Как легко оказалось заманить его в ловушку обещанием богатства! Но женщина...
Невинное юное лицо, покрытое пудрой из рисовой муки, было призрачно-белым. Нарисованные высоко на лбу вместо выбритых бровей тонкие линии словно два нежных крыла простерлись над полукружиями закрытых глаз, обрамленных длинными ресницами. Губы чуть разомкнулись, два совершенной формы зуба, зачерненные тушью по моде, распространенной среди высокородных дам, поблескивали, как жемчужины. Длинные черные волосы струились почти до пят вдоль шелкового кимоно, плотно запахнутого вокруг стройного тела.
Вздохнув, он подумал, что и ее смерть также была необходима. Он не мог смотреть на нее без печали...
Внезапно раздались резкие щелчки, он вздрогнул. Не идет ли кто-нибудь к нему по причалу? Щелчки повторились: сначала два длинных, затем три коротких. Он стряхнул напряжение. Это всего лишь ночной сторож отбивает колотушкой где-то на берегу время. Звук далеко разносится по воде.
Он достал из-под плаща плоский лаковый футляр и положил в матерчатую сумочку женщины. Подсунул руки под оба тела, приподнял и столкнул за борт. Послышался приглушенный всплеск. Прежде чем убитые пошли ко дну, он поймал веревку, которой были связаны их запястья, и обмотал вокруг сваи, надежно закрепив конец в трещине. Последний раз взглянул на трупы, плавающие у самой поверхности воды в облаке распущенных волос женщины. Посмотрел в сторону моста и удовлетворенно кивнул. Когда их найдут — а это скоро случится, — все решат, что они вместе прыгнули с моста и течение несло их, пока они не застряли у сваи причала. Письмо, запечатанное в водонепроницаемом футляре, подтвердит предположение. Он удостоверился, что веревка не выскользнет из трещины, отвязал лодку и отправился в долгое, холодное путешествие вверх по течению назад.
Эра Генроку, 1-й год, 12-й месяц
(Токио, январь 1689 г.)
Он остановил лошадь на узкой тропе, ведущей к реке Сумиде, и прислушался. Нет ли шагов поблизости, не едет ли кто-нибудь следом? Сердце тревожно билось.
Он услышал поскрипывание голых ветвей на ветру и пофыркивание беспокойно перебиравшей ногами лошади. Высоко над горизонтом ярко светила последняя полная луна старого года, зловеще серебря тропу. Он пригляделся к затененным местам и мрачно усмехнулся: чувствует себя виноватым, вот фантазия и разыгралась. По этой затерянной в северных пригородах Эдо тропе и днем-то мало кто ходит. А сейчас, почти в полночь, она и подавно пуста.
Как он и думал.
Он направился прямиком через заросли, ветви цеплялись за плащ с капюшоном и массивный сверток, переброшенный через круп лошади, которая, не имея привычки к тяжелой поклаже, спотыкалась и тихонько всхрапывала. Он пытался успокоить ее, но тщетно. Мало того, лошадь отказалась идти дальше. Вдруг она взбрыкнула. Он испугался, обернулся и положил руку на сверток. Что, если сползет наземь? Хотя всадник не был обижен силой, вряд ли он сможет взгромоздить сверток на лошадь, во всяком случае, здесь, в лесу. А нести самому до реки... нет, час ходьбы с ношей, по размерам почти с него и вдвое тяжелее, — это безумие. И тянуть волоком нельзя: соломенные тонкие половики протрутся и содержимое вывалится.
Лошадь, поупрямившись немного, двинулась дальше по тропе. Сверток прочно покоился на крупе. Страх у всадника прошел. Глаза слезились, а лицо одеревенело от холода. Руки в перчатках, казалось, примерзли к поводьям. Только это понимание, что с каждым нелегко дающимся шагом он приближается к завершению своей миссии, поддерживало его в седле.
Наконец заросли поредели, и тропа начала круче спускаться к берегу. Всадник почувствовал запах воды и услышал, как волны лижут песок. Он спешился и привязал лошадь к дереву.
Вчера он спрятал лодку под нижними ветвями могучей сосны. Теперь нашел ее. Непослушными замерзшими пальцами он уцепился за нос лодки. Осторожно, чтобы каменистый грунт не повредил плоское деревянное днище, он вытащил лодку на тропу рядом с лошадью, затем занялся веревками, которыми крепился сверток. Когда был распутан последний узел, поклажа с глухим стуком упала в лодку.
До воды было не более сорока шагов, но преодолеть склон оказалось отнюдь не просто. Вскоре путник уже тяжело дышал, то толкая, то приподнимая, то таща за собой лодку. Наконец достиг берега, лодка коснулась воды. Он зашел в ледяную реку. Он тащил лодку до тех пор, пока она не перестала скрести о дно. Тогда он забрался в нее.
Лодка накренилась. Вода хлынула через борт. Он испугался, что лодка перевернется, но она резко выпрямилась, борта едва возвышались над речной поверхностью. Вздохнув с облегчением, он взял весло, встал на корме и погреб к югу.
Сумида расстилалась подобно полотну маслянисто-черного шелка, расписанного узорами лунного света. Всплески весла сопровождали пронзительный вой ветра, как контрапункт. На ближнем берегу, справа, мерцающие огоньки постепенно поднимались в гору: это были фонари квартала развлечений Ёсивара и факелы в садах храма Асакуса. На дальнем, восточном берегу, слева, располагались болота Хондзё, но их он не видел. Ни одно прогулочное судно, которых бывает много летом, не украшало реку. Сегодня Сумида принадлежала ему. Он почти радовался одиночеству и угрюмой красоте ночи.
Однако вскоре он начал сдавать. Руки устали грести. Дыхание сбилось и вырывалось теперь из груди сдавленными всхлипами. Одежда пропиталась потом и больше не защищала от холодного ветра. Ему очень хотелось просто, без всяких усилий плыть по течению реки в сторону залива Эдо и моря. Лишь отчаянная спешка заставляла его работать. До рассвета оставалось всего несколько коротких часов. Если бы он мог проделать это путешествие на лошади! Но многочисленные ворота Эдо охрана перекрыла еще до полуночи согласно запрету на передвижения в темное время суток. Единственный путь к цели лежал по реке.
Он испытал большое облегчение, когда показались знакомые городские пейзажи. Сначала это были дома даймё — влиятельных провинциальных правителей, которым принадлежали почти все земли в верховьях реки, как и во всей Японии, затем побеленные стены городских рисовых складов. Загроможденные лодками причалы и пирсы воняли от нечистот, прибитых течением, и протухшей рыбы. Наконец над ним проехала арка моста Рёгоку, опоры и замысловато переплетенные балки отчетливо выделялись на фоне неба.
Он выбрал причал за мостом, но отложил весло и привязал лодку к свае. И снова его охватил страх, на сей раз он испугался сильнее, чем в лесу. Огромный город Эдо раскинулся за слепыми фасадами складских сооружений. Он ощущал миллион душ, которые живут в Эдо: они не спят, а наблюдают за ним. Сдержав приступ паники, он встал на колени перед свертком. Аккуратно, чтобы не раскачать лодку, принялся разворачивать половики. Взглянув в небо, он определил, что луна давно села, первые розовые всполохи рассвета окрасили горизонт на востоке. Он мог бы еще добраться до погрузочных причалов в Фукагаве на противоположном берегу.
Он поборол желание спустить за борт последнюю циновку и, тщательно свернув ее, пристроил рядом с собой.
Два тела, соединенные смертью и веревками, которые опутывали их по запястьям и щиколоткам, лежали лицом друг к другу, щека к щеке. На мужчине было короткое кимоно и штаны из хлопка. Остриженные волосы обрамляли грубое, неприятное лицо. Припухшие глаза и чувственные губы выдавали приверженность к вину, распутство и жадность. Он заслужил свою участь. Как легко оказалось заманить его в ловушку обещанием богатства! Но женщина...
Невинное юное лицо, покрытое пудрой из рисовой муки, было призрачно-белым. Нарисованные высоко на лбу вместо выбритых бровей тонкие линии словно два нежных крыла простерлись над полукружиями закрытых глаз, обрамленных длинными ресницами. Губы чуть разомкнулись, два совершенной формы зуба, зачерненные тушью по моде, распространенной среди высокородных дам, поблескивали, как жемчужины. Длинные черные волосы струились почти до пят вдоль шелкового кимоно, плотно запахнутого вокруг стройного тела.
Вздохнув, он подумал, что и ее смерть также была необходима. Он не мог смотреть на нее без печали...
Внезапно раздались резкие щелчки, он вздрогнул. Не идет ли кто-нибудь к нему по причалу? Щелчки повторились: сначала два длинных, затем три коротких. Он стряхнул напряжение. Это всего лишь ночной сторож отбивает колотушкой где-то на берегу время. Звук далеко разносится по воде.
Он достал из-под плаща плоский лаковый футляр и положил в матерчатую сумочку женщины. Подсунул руки под оба тела, приподнял и столкнул за борт. Послышался приглушенный всплеск. Прежде чем убитые пошли ко дну, он поймал веревку, которой были связаны их запястья, и обмотал вокруг сваи, надежно закрепив конец в трещине. Последний раз взглянул на трупы, плавающие у самой поверхности воды в облаке распущенных волос женщины. Посмотрел в сторону моста и удовлетворенно кивнул. Когда их найдут — а это скоро случится, — все решат, что они вместе прыгнули с моста и течение несло их, пока они не застряли у сваи причала. Письмо, запечатанное в водонепроницаемом футляре, подтвердит предположение. Он удостоверился, что веревка не выскользнет из трещины, отвязал лодку и отправился в долгое, холодное путешествие вверх по течению назад.
Глава 1
Ёрики Сано Исиро, самый молодой из старших полицейских чинов в Эдо, медленно пробирался по мосту Нихонбаси. Ранним солнечным прозрачным зимним утром масса людей пересекала этот мост: носильщики с корзинами овощей, бежавшие на рынок и с рынка, продавцы воды с ведрами на коромыслах, покупатели и торговцы, согнувшиеся под тяжким бременем. Деревянные подметки громко стучали по доскам, воздух звенел от криков, смеха и разговоров. Даже знаки самурайского отличия на одежде не могли помочь Сано ускорить продвижение. Сидя на лошади, гнедой кобыле, он едва возвышался над толпой. Пара мечей, которые были при нем — длинный изогнутый клинок и короткий, как кинжал, — обеспечивали лишь гнусавое «Тысяча извинений, досточтимый господин».
Однако Сано не унывал. Позади осталась скука первого месяца работы в должности ёрики. Бывший учитель и историк, он быстро обнаружил, что управление маленьким отделом в департаменте полиции гораздо менее интересное дело, чем обучение юношей и копание в старинных текстах. Он тосковал по прошлой профессии, и мысль о том, что ему уже никогда не придется гоняться за утраченным или скрытым фактом, вызывала в душе саднящую пустоту. В мир охраны закона его забросили скорее семейные обстоятельства и связи, чем собственный выбор и талант. Тем не менее он поклялся, что будет служить на совесть. Сегодня он решил хорошенько изучить свои новые владения. Сидя в конторе и ставя печать на докладах служащих, совершить сие было трудновато. Приободрившись, он окинул взглядом Эдо.
По берегам широкого канала теснились побеленные здания складов, на воде роились баржи и лодки. Смог от бесчисленных печей и плит, топящихся углем, образовывал дымку над низкими, крытыми черепицей и соломой крышами, которые простирались по равнине во всех направлениях. Сквозь пелену виднелся замок на холме. Там Иэясу, первый сёгун из клана Токугава, основал ставку бакуфу военного правительства. Это случилось семьдесят четыре года назад, когда он выиграл сражение при Сэкигахаре. Благодаря загнутым кверху карнизам крыш главная башня замка походила на пирамиду из белых птиц, готовых вот-вот взлететь: подходящий символ для периода мира, установившегося после той битвы, самого продолжительного из всех, которые Япония знавала за пять столетий. За замком мягкими тенями проступали западные горы, они голубели почти как небо. Над ними белела снежная шапка горы Фудзи. Еле слышный звон храмовых колоколов вплетался в симфонию окружающих Сано звуков.
Съехав с моста, Исиро миновал шумный зловонный рыбный рынок и углубился в узкие извилистые улочки Нихонбаси — района, населенного крестьянами и торговцами, тезки моста. На открытых деревянных прилавках магазинов одной улицы продавцы саке торговались с покупателями, на другой люди копошились возле красильных лавок, дымящихся баков. Грязь и отходы хлюпали под копытами лошади и под ногами пешеходов. Сано повернул за угол.
Он оказался на широкой площади, где прошлой ночью пожар уничтожил целых три квартала. Обугленные остатки примерно пятидесяти домов — пепел, почерневшие стропила и балки, мокрый мусор, битая черепица — покрывали землю. Горький запах отпылавшего кипарисового дерева висел в воздухе. Безутешные погорельцы бродили среди этого разгрома, пытаясь отыскать хоть что-то из своих пожитков.
— Ай-я... — выла пожилая женщина. — Мой дом, вещи, все пропало! О-о, что же мне делать?
Соседки подхватывали ее причитания.
Сано сочувственно покачал головой. Тридцать два года назад — за два года до его рождения — великий пожар уничтожил большую часть города и унес сотни тысяч жизней. И по-прежнему «цветы Эдо», как здесь называли пожары, пускались почти каждую неделю среди деревянных домов, потому что сильный ветер моментально раздувал искру в гудящее пламя. Наблюдатели на шатких деревянных башенках, воздвигнутых над крышами домов, ударяли в колокола при первых признаках пожара. Жители Эдо спали тревожно, постоянно ожидая подобного сигнала. Большинство пожаров возникало случайно, из-за невинных ошибок вроде установки лампы слишком близко к бумажной ширме. Но встречался и злой умысел.
Сано приехал выяснить, не является ли вчерашний пожар следствием намеренных действий. Он сразу понял, что улик здесь не отыскать. Придется собирать показания очевидцев. Спешившись, он подошел к мужчине, который вытаскивал из пепелища металлический ящик:
— Вы видели, как начался пожар?
Ответа не последовало. Вместо него Сано услышал дробь шагов и вопли «Стой, стой!». Он обернулся. Тощий человек в лохмотьях проскочил мимо, задыхаясь и всхлипывая. Следом неслась группа головорезов, размахивая дубинками. Голые ступни убегавшего скользнули по грязи, и он растянулся на земле примерно в десяти шагах от Сано. Головорезы тут же набросились на беднягу, в воздухе замелькали дубинки.
— Чтоб ты сдох, скотина! — крикнул один из нападавших.
Всхлипывания оборванца превратились в крики боли и ужаса, он поднял локти, защищаясь от ударов.
Сано поспешил на помощь:
— Прекратите, вы убьете его! Что вы делаете?
— Кто тут задает вопросы?
Сано повернулся на грубый голос. Рядом стоял дородный мужчина с маленькими злыми глазами. Короткое кимоно свисало поверх обтягивающих штанов. Подстриженные волосы и короткий меч за поясом серой накидки выдавали в нем самурая невысокого ранга. Внимание Сано привлек предмет, зажатый в правой руке мужчины: тяжелая стальная палка с двумя изогнутыми шипами над рукоятью для захвата клинка нападающего — дзиттэ, оборонительное оружие и стандартное снаряжение патрульного досина.
Сано сообразил: перед ним его подчиненный, один из сотни с лишним человек. Мимо склоненных голов таких досинов он проходил во время официальной церемонии представления служащих. Головорезы, которые оставили в покое оборванца и смотрели теперь на Сано, — гражданские помощники этого офицера. Он лично нанял их, и они подчиняются только ему, выполняя грязную полицейскую работу вроде задержания преступников.
Троица угрожающе придвинулись к Сано.
— Кто вы такой? — переспросил досин.
— Я ёрики Сано Исиро. Доложите, почему ваши люди избивают этого горожанина?
Слова прозвучали тихо и твердо, хотя сердце у Сано дрогнуло от волнения. Он пока не привык к своим новым полномочиям.
Досин раскрыл рот, смущенно потер сильно выступающий подбородок и раболепно поклонился.
— Ёрики Сано-сан, я не узнал вас, — пробормотал он и кивнул в сторону помощников, те поспешно построились в шеренгу и опустили головы, упершись руками в колени. — Мои самые искренние извинения.
Интонация придала двусмысленность словам уважения. Сано почувствовал тайное презрение, исходившее от досина. Злые глазки сузились донельзя, когда досин осматривал его свежевыбритый лоб и напомаженные волосы, собранные на затылке в тугой узел, кимоно в черную и коричневую полоску, лучшее у Сано, и черные широкие штаны, недавно им купленные. Сано рассердился, но виду не подал. Презрение досина было ему понятно. Тщеславие ёрики служило притчей во языцех. Сано не следил за модой, но его начальник, судья Огю, подчеркивал важность правильного подбора одежды и ухода за внешностью.
— Ваши извинения приняты, — только и сказал Сано. — Так чем провинился этот человек, за что вы его наказываете?
На лице досина отразилось замешательство, обычно ёрики предпочитает держаться подальше от суматошной полицейской повседневности. Он на месте происшествия появляется в исключительном случае, да и то как главнокомандующий — в полном боевом облачении, при шлеме и с копьем. Сано предположил, что он вообще первый из ёрики, кто расследует заурядное дело о пожаре.
— Это сделал он. — Досин указал на руины. — Поджег. Убил пятнадцать человек. — Он плюнул в оборванца, все еще лежавшего в грязи и вздрагивающего от судорожных рыданий.
— Откуда вам это известно?
Возмущенный досин выпятил массивный подбородок еще сильнее.
— Жители видели мужчину, убегавшего с улицы, когда пожар только что начался, ёрики Сано-сан. К тому же он сознался.
Сано, минуя помощников, подошел к оборванцу.
— Все хорошо, — мягко сказал он. — Вставай.
Несчастный подобрал ноги и поднялся на колени. Сел на пятки, утерся ладонью. И вдруг, к изумлению Сано, широко улыбнулся. Зубов у него не было.
— Да, господин. — Он закивал и заморгал. Несмотря на морщины, изборождавшие его щеки и лоб, он выглядел как невинный ребенок.
— Как тебя зовут?
— Да, господин.
Сано повторил вопрос. Получив тот же ответ, попробовал зайти с другого конца:
— Где ты живешь?
— Да, господин.
— Это ты совершил поджог? — поинтересовался Сано, начиная кое о чем догадываться.
— Да, господин, да, господин! — Увидев, что Сано нахмурился, оборванец перестал улыбаться. Он поднялся на ноги, но снова упал, когда помощники досина его окружили. — Не делайте больно, господин! — взмолился он.
— Никто не сделает тебе больно. — Сано в ярости повернулся к досину. — Этот человек дурачок. Он не понимает ваших вопросов и того, что сам говорит. Вы не можете принять его признания.
Досин покраснел и расправил плечи. Дзиттэ дрогнул в его сжатом кулаке.
— Я спросил его, не он ли поджег. Он сказал — да. Откуда я знал, что он идиот!
Из толпы раздался крик:
— Поговорил бы — понял!
Потом другой:
— Он просто безобидный старый попрошайка!
Народ одобрительно загудел.
— Молчать! — Досин обернулся к толпе, и шум стих. Досин посмотрел на Сано. — Умышленный поджог — серьезное преступление, — сказал он с преувеличенным спокойствием и довольно самоуверенно. — Кто-то должен за него ответить.
На мгновение Сано растерялся. Этот полицейский — и ему подобные, если верить слухам, — больше озабочен тем, чтобы найти козла отпущения, чем раскрыть правду. Сано захотел жестоко наказать офицера за уклонение от обязанностей, но заметил, как тот потянулся к мечу. Он понимал: лишь его звание удерживает полицейского от нападения. Он невольно унизил досина перед помощниками и жителями. И в первый же день службы нажил себе врага.
Сдержавшись, он примирительно сказал:
— Значит, мы обязаны найти настоящего поджигателя. Вы, ваши люди и я вместе опросим очевидцев.
Сано наблюдал, как досин с помощниками растворяются в толпе. Его обуял странный восторг. Он исправил несправедливость и спас жизнь человеку. Впервые он осознал, что работа ёрики предоставляет много способов отыскать истину и дает не меньше наград за ее установление. Быть может, даже больше, чем работа ученого, роющегося в старых документах. Но он с грустью задумался о том, сколько еще врагов у него появится.
— Ёрики Сано-сан! — Запыхавшийся посыльный поспешно поклонился. — Если вам угодно, господин, судья Огю хочет немедленно видеть вас. В здании суда. — Он поднял глаза в ожидании ответа.
— Хорошо. Свободен. — Приглашение судьи нельзя игнорировать.
Особняк Огю, одного из двух судей Эдо, был чуть ли не самым большим в районе. Возле увенчанных крышей ворот Сано представился стражникам в кожаных доспехах и касках. Он отдал им лошадь и прошел в ворота. Во дворе собралась кучки горожан. Одни надеялись найти у судьи решение своих споров, другие со связанными руками, под охраной досинов, явно ожидали его вердикта.
Добравшись до главного входа в длинное низкое здание, Сано помедлил. Окна защищали деревянные решетки. Выступающие скаты крыши отбрасывали на веранду густую тень. Сано в очередной раз подумал, что мрачное здание воплощает суровость приговоров, которые зачастую выносятся в его стенах. Сад с незажженными каменными светильниками и скелетами по-зимнему голых деревьев напоминал ему кладбище. Отмахнувшись от жуткого образа, Сано поднялся по деревянной лестнице. Пройдя мимо двух склонившихся перед ним охранников, открыл массивную резную дверь и остановился.
— Кузнец Горо. — Скрипучий голос судьи Огю эхом раскатился по длинному залу. — Я рассмотрел показания относительно преступления, в котором тебя обвиняют.
Сано прошел в заднюю часть зала, где судья восседал на помосте, и присоединился к самураям-служащим. Огю, худой, сутулый старик, казалось, тонул в просторном красном с черным шелковом кимоно. Лампы, стоявшие по обе стороны от его черного лакированного столика, освещали судью словно скульптуру на постаменте. Остальная часть зала была погружена в полумрак, который не рассеивал солнечный свет, пробивавшийся внутрь через окна, забранные деревянными решетками и заклеенные рисовой бумагой. Прямо перед помостом, на полу, размещался сирасу, символ истины — пятачок, покрытый белым песком. Там на циновке стоял на коленях связанный по рукам и ногам обвиняемый. За ним образовывали шеренгу члены его семьи, свидетели и квартальный староста.
— Показания неопровержимо свидетельствуют, что ты виновен в убийстве своего тестя, — продолжал Огю.
— Нет! — крикнул обвиняемый и попытался освободиться от пут.
Родственники зарыдали. Какая-то женщина упала в обморок.
Огю, перекрывая шум, повысил голос:
— Я приговариваю тебя к смерти. Твоя семья разделит твой позор и будет изгнана из провинции.
Он кивнул досинам, те бросились на приговоренного и выволокли его, упирающегося, через заднюю дверь. Служащие выпроводили посторонних из зала, один утащил бесчувственную женщину, схватив под мышки.
Огю позвал:
— Сано Исиро. Приблизьтесь.
Потрясенный Сано встал на колени за символом. Огю, только что приговоривший человека к смерти, а его семью к изгнанию, был совершенно спокоен! Сано сказал себе, что Огю тридцать лет служит судьей. После всех проведенных им процессов немудрено стать совершенно равнодушным к подобным сценам. Сано глубоко поклонился Огю:
— Чем могу служить, досточтимый судья?
Сухие паучьи лапки Огю поигрывали судейской печатью — продолговатым куском гипса, на котором были выгравированы его имя и должность. Узкое лицо с тяжелыми веками выглядело землистым в болезненным свете мерцающих ламп. Голова в старческих пятнах напоминала гнилую дыню.
— Поджог — серьезное преступление, — негромко поведал Огю, с нарочитым вниманием изучая печать.
Он помолчал и добавил:
— Хотя и не является чем-то из ряда вон выходящим.
— Да, досточтимый судья, — ответил Сано, раздумывая, для чего Огю его вызвал. Уж точно не для того, чтобы обменяться тривиальностями. Но Огю, как и многие из высшего общества, никогда не приступал к главному вопросу сразу. Сано показалось, что его понятливость подвергают испытанию.
— Такие важные, но пошлые дела лучше оставлять аппарату, низшему классу. К тому же порой некоторые действия имеют самые неблагоприятные последствия. — Огю посмотрел на окна, обращенные к замку.
И тут Сано понял. Эдо опутан шпионской сетью. Благодаря информаторам сёгун держит под полным контролем клана Токугава всю страну. Несомненно, кто-то начал докладывать Огю о действиях Сано в тот самый день, как он занял должность ёрики, И этот кто-то находился в толпе на месте пожара. Огю дал Сано понять, что для чиновника высокого ранга выполнять работу патрульного полицейского — значит позорить систему управления вплоть до сегуна. Сано не хотелось вступать в пререкания с начальником, однако следует реабилитироваться.
— Досточтимый судья, досин и его люди арестовали невиновного. Опросив очевидцев, я получил описание истинного поджигателя и...
Воздев палец, Огю принудил Сано замолчать. Жест был настолько близок к открытому упреку, что Сано не мог припомнить, прибегал ли судья когда-либо к подобному приему.
Огю переменил тему:
— Вчера я был удостоен чести пить чай с Кацурагавой Сюндаем.
Сообщение словно обухом ударило Сано. Кацурагава Сюндай выхлопотал ему должность.
Во время внутренних войн прошлого столетия прапрадед Сано, вассал на службе у правителя Кии, спас жизнь своему соратнику, главе рода Кацурагава. Со временем этот случай неразрывно связал две семьи. Кацурагава разбогатели, а Исиро, напротив, познали бедность, и наступил день, когда отец Сано решил напомнить о старом долге.
Они отправились навестить Кацурагаву Сюндая в казначействе. Стоя на коленях в роскошном кабинете Кацурагавы, они приняли пиалы с чаем.
— Мне недолго осталось жить, Кацурагава-сан, — сказал отец. — Поэтому я вынужден просить вашей помощи для моего сына. У меня нет денег, чтобы оставить ему, а он всего лишь учитель без особых перспектив и таланта. Но вы, при вашем влиянии...
Кацурагава не сразу ответил на невысказанный вопрос. Он зажег трубку, оценивающе посмотрел на Сано, Наконец промолвил:
— Я подумаю, что можно сделать.
Сано не поднимал глаз от пиалы. Кацурагава, надеялся он, ничего не станет делать. Долг перед отцом потребует от Сано принять все, что будет предложено. И он согласен на покровительство Кацурагавы. Самурай больше не добывает состояние мечом. Успех обеспечивается местом в системе правительственной бюрократии, а оно достается путем некоей комбинации способностей и связей. Единственное, что огорчало Сано, — это необходимость бросить любимое дело ради работы, которая подходит ему так же мало, как и он ей.
Однако Сано не унывал. Позади осталась скука первого месяца работы в должности ёрики. Бывший учитель и историк, он быстро обнаружил, что управление маленьким отделом в департаменте полиции гораздо менее интересное дело, чем обучение юношей и копание в старинных текстах. Он тосковал по прошлой профессии, и мысль о том, что ему уже никогда не придется гоняться за утраченным или скрытым фактом, вызывала в душе саднящую пустоту. В мир охраны закона его забросили скорее семейные обстоятельства и связи, чем собственный выбор и талант. Тем не менее он поклялся, что будет служить на совесть. Сегодня он решил хорошенько изучить свои новые владения. Сидя в конторе и ставя печать на докладах служащих, совершить сие было трудновато. Приободрившись, он окинул взглядом Эдо.
По берегам широкого канала теснились побеленные здания складов, на воде роились баржи и лодки. Смог от бесчисленных печей и плит, топящихся углем, образовывал дымку над низкими, крытыми черепицей и соломой крышами, которые простирались по равнине во всех направлениях. Сквозь пелену виднелся замок на холме. Там Иэясу, первый сёгун из клана Токугава, основал ставку бакуфу военного правительства. Это случилось семьдесят четыре года назад, когда он выиграл сражение при Сэкигахаре. Благодаря загнутым кверху карнизам крыш главная башня замка походила на пирамиду из белых птиц, готовых вот-вот взлететь: подходящий символ для периода мира, установившегося после той битвы, самого продолжительного из всех, которые Япония знавала за пять столетий. За замком мягкими тенями проступали западные горы, они голубели почти как небо. Над ними белела снежная шапка горы Фудзи. Еле слышный звон храмовых колоколов вплетался в симфонию окружающих Сано звуков.
Съехав с моста, Исиро миновал шумный зловонный рыбный рынок и углубился в узкие извилистые улочки Нихонбаси — района, населенного крестьянами и торговцами, тезки моста. На открытых деревянных прилавках магазинов одной улицы продавцы саке торговались с покупателями, на другой люди копошились возле красильных лавок, дымящихся баков. Грязь и отходы хлюпали под копытами лошади и под ногами пешеходов. Сано повернул за угол.
Он оказался на широкой площади, где прошлой ночью пожар уничтожил целых три квартала. Обугленные остатки примерно пятидесяти домов — пепел, почерневшие стропила и балки, мокрый мусор, битая черепица — покрывали землю. Горький запах отпылавшего кипарисового дерева висел в воздухе. Безутешные погорельцы бродили среди этого разгрома, пытаясь отыскать хоть что-то из своих пожитков.
— Ай-я... — выла пожилая женщина. — Мой дом, вещи, все пропало! О-о, что же мне делать?
Соседки подхватывали ее причитания.
Сано сочувственно покачал головой. Тридцать два года назад — за два года до его рождения — великий пожар уничтожил большую часть города и унес сотни тысяч жизней. И по-прежнему «цветы Эдо», как здесь называли пожары, пускались почти каждую неделю среди деревянных домов, потому что сильный ветер моментально раздувал искру в гудящее пламя. Наблюдатели на шатких деревянных башенках, воздвигнутых над крышами домов, ударяли в колокола при первых признаках пожара. Жители Эдо спали тревожно, постоянно ожидая подобного сигнала. Большинство пожаров возникало случайно, из-за невинных ошибок вроде установки лампы слишком близко к бумажной ширме. Но встречался и злой умысел.
Сано приехал выяснить, не является ли вчерашний пожар следствием намеренных действий. Он сразу понял, что улик здесь не отыскать. Придется собирать показания очевидцев. Спешившись, он подошел к мужчине, который вытаскивал из пепелища металлический ящик:
— Вы видели, как начался пожар?
Ответа не последовало. Вместо него Сано услышал дробь шагов и вопли «Стой, стой!». Он обернулся. Тощий человек в лохмотьях проскочил мимо, задыхаясь и всхлипывая. Следом неслась группа головорезов, размахивая дубинками. Голые ступни убегавшего скользнули по грязи, и он растянулся на земле примерно в десяти шагах от Сано. Головорезы тут же набросились на беднягу, в воздухе замелькали дубинки.
— Чтоб ты сдох, скотина! — крикнул один из нападавших.
Всхлипывания оборванца превратились в крики боли и ужаса, он поднял локти, защищаясь от ударов.
Сано поспешил на помощь:
— Прекратите, вы убьете его! Что вы делаете?
— Кто тут задает вопросы?
Сано повернулся на грубый голос. Рядом стоял дородный мужчина с маленькими злыми глазами. Короткое кимоно свисало поверх обтягивающих штанов. Подстриженные волосы и короткий меч за поясом серой накидки выдавали в нем самурая невысокого ранга. Внимание Сано привлек предмет, зажатый в правой руке мужчины: тяжелая стальная палка с двумя изогнутыми шипами над рукоятью для захвата клинка нападающего — дзиттэ, оборонительное оружие и стандартное снаряжение патрульного досина.
Сано сообразил: перед ним его подчиненный, один из сотни с лишним человек. Мимо склоненных голов таких досинов он проходил во время официальной церемонии представления служащих. Головорезы, которые оставили в покое оборванца и смотрели теперь на Сано, — гражданские помощники этого офицера. Он лично нанял их, и они подчиняются только ему, выполняя грязную полицейскую работу вроде задержания преступников.
Троица угрожающе придвинулись к Сано.
— Кто вы такой? — переспросил досин.
— Я ёрики Сано Исиро. Доложите, почему ваши люди избивают этого горожанина?
Слова прозвучали тихо и твердо, хотя сердце у Сано дрогнуло от волнения. Он пока не привык к своим новым полномочиям.
Досин раскрыл рот, смущенно потер сильно выступающий подбородок и раболепно поклонился.
— Ёрики Сано-сан, я не узнал вас, — пробормотал он и кивнул в сторону помощников, те поспешно построились в шеренгу и опустили головы, упершись руками в колени. — Мои самые искренние извинения.
Интонация придала двусмысленность словам уважения. Сано почувствовал тайное презрение, исходившее от досина. Злые глазки сузились донельзя, когда досин осматривал его свежевыбритый лоб и напомаженные волосы, собранные на затылке в тугой узел, кимоно в черную и коричневую полоску, лучшее у Сано, и черные широкие штаны, недавно им купленные. Сано рассердился, но виду не подал. Презрение досина было ему понятно. Тщеславие ёрики служило притчей во языцех. Сано не следил за модой, но его начальник, судья Огю, подчеркивал важность правильного подбора одежды и ухода за внешностью.
— Ваши извинения приняты, — только и сказал Сано. — Так чем провинился этот человек, за что вы его наказываете?
На лице досина отразилось замешательство, обычно ёрики предпочитает держаться подальше от суматошной полицейской повседневности. Он на месте происшествия появляется в исключительном случае, да и то как главнокомандующий — в полном боевом облачении, при шлеме и с копьем. Сано предположил, что он вообще первый из ёрики, кто расследует заурядное дело о пожаре.
— Это сделал он. — Досин указал на руины. — Поджег. Убил пятнадцать человек. — Он плюнул в оборванца, все еще лежавшего в грязи и вздрагивающего от судорожных рыданий.
— Откуда вам это известно?
Возмущенный досин выпятил массивный подбородок еще сильнее.
— Жители видели мужчину, убегавшего с улицы, когда пожар только что начался, ёрики Сано-сан. К тому же он сознался.
Сано, минуя помощников, подошел к оборванцу.
— Все хорошо, — мягко сказал он. — Вставай.
Несчастный подобрал ноги и поднялся на колени. Сел на пятки, утерся ладонью. И вдруг, к изумлению Сано, широко улыбнулся. Зубов у него не было.
— Да, господин. — Он закивал и заморгал. Несмотря на морщины, изборождавшие его щеки и лоб, он выглядел как невинный ребенок.
— Как тебя зовут?
— Да, господин.
Сано повторил вопрос. Получив тот же ответ, попробовал зайти с другого конца:
— Где ты живешь?
— Да, господин.
— Это ты совершил поджог? — поинтересовался Сано, начиная кое о чем догадываться.
— Да, господин, да, господин! — Увидев, что Сано нахмурился, оборванец перестал улыбаться. Он поднялся на ноги, но снова упал, когда помощники досина его окружили. — Не делайте больно, господин! — взмолился он.
— Никто не сделает тебе больно. — Сано в ярости повернулся к досину. — Этот человек дурачок. Он не понимает ваших вопросов и того, что сам говорит. Вы не можете принять его признания.
Досин покраснел и расправил плечи. Дзиттэ дрогнул в его сжатом кулаке.
— Я спросил его, не он ли поджег. Он сказал — да. Откуда я знал, что он идиот!
Из толпы раздался крик:
— Поговорил бы — понял!
Потом другой:
— Он просто безобидный старый попрошайка!
Народ одобрительно загудел.
— Молчать! — Досин обернулся к толпе, и шум стих. Досин посмотрел на Сано. — Умышленный поджог — серьезное преступление, — сказал он с преувеличенным спокойствием и довольно самоуверенно. — Кто-то должен за него ответить.
На мгновение Сано растерялся. Этот полицейский — и ему подобные, если верить слухам, — больше озабочен тем, чтобы найти козла отпущения, чем раскрыть правду. Сано захотел жестоко наказать офицера за уклонение от обязанностей, но заметил, как тот потянулся к мечу. Он понимал: лишь его звание удерживает полицейского от нападения. Он невольно унизил досина перед помощниками и жителями. И в первый же день службы нажил себе врага.
Сдержавшись, он примирительно сказал:
— Значит, мы обязаны найти настоящего поджигателя. Вы, ваши люди и я вместе опросим очевидцев.
Сано наблюдал, как досин с помощниками растворяются в толпе. Его обуял странный восторг. Он исправил несправедливость и спас жизнь человеку. Впервые он осознал, что работа ёрики предоставляет много способов отыскать истину и дает не меньше наград за ее установление. Быть может, даже больше, чем работа ученого, роющегося в старых документах. Но он с грустью задумался о том, сколько еще врагов у него появится.
* * *
За полдень Сано вернулся в административный район Хибия, расположенный к юго-востоку от замка. Здесь находились особняки и одновременно резиденции городских чиновников высокого ранга. Сано ехал узкими проходами между глинобитными заборами, разделяющими дома с черепичными крышами, навстречу ему попадались посыльные с пакетами документов во дворах. Сановники в ярких широких одеждах фланировали маленькими группами. До Сано долетали обрывки разговоров по поводу государственных дел или свежих политических сплетен. Слуги с подносами, уставленными пирамидами из лаковых коробок, бегали взад-вперед через ворота усадеб. Мысль о вкусных вещах, заключенных в этих коробках, заставила Сано пожалеть о грубой лапше, которую он недавно умял. Но расследование поджога тянулось, быстро приготовленная, хотя и неприятная еда позволила ему приступить к исполнению других обязанностей без особых задержек. Он направился к полицейскому управлению.— Ёрики Сано-сан! — Запыхавшийся посыльный поспешно поклонился. — Если вам угодно, господин, судья Огю хочет немедленно видеть вас. В здании суда. — Он поднял глаза в ожидании ответа.
— Хорошо. Свободен. — Приглашение судьи нельзя игнорировать.
Особняк Огю, одного из двух судей Эдо, был чуть ли не самым большим в районе. Возле увенчанных крышей ворот Сано представился стражникам в кожаных доспехах и касках. Он отдал им лошадь и прошел в ворота. Во дворе собралась кучки горожан. Одни надеялись найти у судьи решение своих споров, другие со связанными руками, под охраной досинов, явно ожидали его вердикта.
Добравшись до главного входа в длинное низкое здание, Сано помедлил. Окна защищали деревянные решетки. Выступающие скаты крыши отбрасывали на веранду густую тень. Сано в очередной раз подумал, что мрачное здание воплощает суровость приговоров, которые зачастую выносятся в его стенах. Сад с незажженными каменными светильниками и скелетами по-зимнему голых деревьев напоминал ему кладбище. Отмахнувшись от жуткого образа, Сано поднялся по деревянной лестнице. Пройдя мимо двух склонившихся перед ним охранников, открыл массивную резную дверь и остановился.
— Кузнец Горо. — Скрипучий голос судьи Огю эхом раскатился по длинному залу. — Я рассмотрел показания относительно преступления, в котором тебя обвиняют.
Сано прошел в заднюю часть зала, где судья восседал на помосте, и присоединился к самураям-служащим. Огю, худой, сутулый старик, казалось, тонул в просторном красном с черным шелковом кимоно. Лампы, стоявшие по обе стороны от его черного лакированного столика, освещали судью словно скульптуру на постаменте. Остальная часть зала была погружена в полумрак, который не рассеивал солнечный свет, пробивавшийся внутрь через окна, забранные деревянными решетками и заклеенные рисовой бумагой. Прямо перед помостом, на полу, размещался сирасу, символ истины — пятачок, покрытый белым песком. Там на циновке стоял на коленях связанный по рукам и ногам обвиняемый. За ним образовывали шеренгу члены его семьи, свидетели и квартальный староста.
— Показания неопровержимо свидетельствуют, что ты виновен в убийстве своего тестя, — продолжал Огю.
— Нет! — крикнул обвиняемый и попытался освободиться от пут.
Родственники зарыдали. Какая-то женщина упала в обморок.
Огю, перекрывая шум, повысил голос:
— Я приговариваю тебя к смерти. Твоя семья разделит твой позор и будет изгнана из провинции.
Он кивнул досинам, те бросились на приговоренного и выволокли его, упирающегося, через заднюю дверь. Служащие выпроводили посторонних из зала, один утащил бесчувственную женщину, схватив под мышки.
Огю позвал:
— Сано Исиро. Приблизьтесь.
Потрясенный Сано встал на колени за символом. Огю, только что приговоривший человека к смерти, а его семью к изгнанию, был совершенно спокоен! Сано сказал себе, что Огю тридцать лет служит судьей. После всех проведенных им процессов немудрено стать совершенно равнодушным к подобным сценам. Сано глубоко поклонился Огю:
— Чем могу служить, досточтимый судья?
Сухие паучьи лапки Огю поигрывали судейской печатью — продолговатым куском гипса, на котором были выгравированы его имя и должность. Узкое лицо с тяжелыми веками выглядело землистым в болезненным свете мерцающих ламп. Голова в старческих пятнах напоминала гнилую дыню.
— Поджог — серьезное преступление, — негромко поведал Огю, с нарочитым вниманием изучая печать.
Он помолчал и добавил:
— Хотя и не является чем-то из ряда вон выходящим.
— Да, досточтимый судья, — ответил Сано, раздумывая, для чего Огю его вызвал. Уж точно не для того, чтобы обменяться тривиальностями. Но Огю, как и многие из высшего общества, никогда не приступал к главному вопросу сразу. Сано показалось, что его понятливость подвергают испытанию.
— Такие важные, но пошлые дела лучше оставлять аппарату, низшему классу. К тому же порой некоторые действия имеют самые неблагоприятные последствия. — Огю посмотрел на окна, обращенные к замку.
И тут Сано понял. Эдо опутан шпионской сетью. Благодаря информаторам сёгун держит под полным контролем клана Токугава всю страну. Несомненно, кто-то начал докладывать Огю о действиях Сано в тот самый день, как он занял должность ёрики, И этот кто-то находился в толпе на месте пожара. Огю дал Сано понять, что для чиновника высокого ранга выполнять работу патрульного полицейского — значит позорить систему управления вплоть до сегуна. Сано не хотелось вступать в пререкания с начальником, однако следует реабилитироваться.
— Досточтимый судья, досин и его люди арестовали невиновного. Опросив очевидцев, я получил описание истинного поджигателя и...
Воздев палец, Огю принудил Сано замолчать. Жест был настолько близок к открытому упреку, что Сано не мог припомнить, прибегал ли судья когда-либо к подобному приему.
Огю переменил тему:
— Вчера я был удостоен чести пить чай с Кацурагавой Сюндаем.
Сообщение словно обухом ударило Сано. Кацурагава Сюндай выхлопотал ему должность.
Во время внутренних войн прошлого столетия прапрадед Сано, вассал на службе у правителя Кии, спас жизнь своему соратнику, главе рода Кацурагава. Со временем этот случай неразрывно связал две семьи. Кацурагава разбогатели, а Исиро, напротив, познали бедность, и наступил день, когда отец Сано решил напомнить о старом долге.
Они отправились навестить Кацурагаву Сюндая в казначействе. Стоя на коленях в роскошном кабинете Кацурагавы, они приняли пиалы с чаем.
— Мне недолго осталось жить, Кацурагава-сан, — сказал отец. — Поэтому я вынужден просить вашей помощи для моего сына. У меня нет денег, чтобы оставить ему, а он всего лишь учитель без особых перспектив и таланта. Но вы, при вашем влиянии...
Кацурагава не сразу ответил на невысказанный вопрос. Он зажег трубку, оценивающе посмотрел на Сано, Наконец промолвил:
— Я подумаю, что можно сделать.
Сано не поднимал глаз от пиалы. Кацурагава, надеялся он, ничего не станет делать. Долг перед отцом потребует от Сано принять все, что будет предложено. И он согласен на покровительство Кацурагавы. Самурай больше не добывает состояние мечом. Успех обеспечивается местом в системе правительственной бюрократии, а оно достается путем некоей комбинации способностей и связей. Единственное, что огорчало Сано, — это необходимость бросить любимое дело ради работы, которая подходит ему так же мало, как и он ей.