Роун Мелани. Золотой ключ. Том 3

   Его речь положила начало целой серии выступлений разных ораторов. Однако не вызывало сомнений, что именно Рохарио убедил представителей наиболее богатых семей Мейа-Суэрты агитировать за мирные переговоры.
   Через двадцать дней после Пенитенссии было заключено перемирие. Теперь шли переговоры о том, какие положения должны быть включены в документ, который сделает законным возрождение Парламента, – с согласия Великого герцога или без такового.
   Прошла Сперранссиа. Молодые кавалеры не выходили на улицы, чтобы петь серенады и получать в награду поцелуи. На многих авенидос по-прежнему стояли баррикады. Рынки оставались открытыми, но выезд и въезд в город были запрещены. Все повозки на территории Палассо тщательно обыскивали. Великий герцог Ренайо медлил. Более того, он ни разу не появился публично после того, как Рохарио говорил с ним от имени либертистов. Кое-кто предполагал, что он рассчитывает на поддержку екклезии, – и в самом деле представители Премиа Санкты и Премио Санкто каждый день участвовали в собраниях гильдий Временного Парламента.
   Рохарио не понимал, почему его отец не предпринимает решительных действий. Ренайо никогда не отличался особым терпением, хотя в практичности ему отказать было нельзя. Из-за беспорядков в Мейа-Суэрте он не мог послать войска, которые посадили бы на трон Гхийаса принцессу Аласаис и одного из его сыновей. В то же время он не хотел рисковать здесь, когда в соседних государствах многое было поставлено на карту.
   Рохарио слушал долгие, многочасовые дебаты. Впрочем, пока шли разговоры, никто не воевал. Больше всего на свете Рохарио не хотел, чтобы прекрасный город Мейа-Суэрта превратился в груду развалин, как это случилось в Гхийасе, а его любимую Галиерру разграбили и сожгли.
   И если миру суждено меняться, пусть уж это произойдет при содействии пера, а не меча.
   И все же по мере того как документ приобретал более определенный вид – а туда постоянно вносились новые детали, – Рохарио заметил, что очень многое оставалось на словах. Не в рисунках. “Контракты”, “Деяния” и “Бракосочетания” были основой коммерции в Мейа-Суэрте и давно обрели общепринятые нормы и язык, которые прекрасно понимал любой образованный купец. Но то, что происходило сейчас, было внове, и никто не знал, как следует рисовать незнакомые до сих пор понятия. Эйха! Может быть, это приведет к ослаблению влияния семей вроде Грихальва, которые нажили свое состояние благодаря живописи?
   "Мы, избранные в качестве членов Парламента, будем иметь те же права, что и Совет Великого герцога”.
   Это предложение прошло под аплодисменты.
   "Мы, члены Парламента, будем избираться, невзирая на наследственные права и привилегии”.
   "Парламент имеет право расследовать несправедливые действия Великого герцога или его представителей по отношению к группам людей или отдельным личностям любого сословия в соответствии с законами и требовать исправления ошибок”.
   "Запретить введение новых налогов без одобрения Парламента”.
   Рохарио написал короткую записку и отослал ее маэссо Веласко, который по-прежнему исполнял обязанности неофициального председателя Парламента.
   "Я покидаю собрание на целый день, чтобы присоединиться к тем из наших соратников, кто изучает архивы в Палассо Юстиссиа”.
   Естественно, за Рохарио наблюдали. Он вызывал всеобщий интерес. Его постоянно сопровождали четверо подмастерьев, друзей Руиса. Они были сверстниками, и хотя им совсем не нравился его титул и привилегии, Рохарио почувствовал, что пользуется их невольным уважением. Они привыкли к языку картин, и им претило разбираться в многочисленных бумагах, оставшихся от прежнего Парламента. Четыреста лет назад Парламент регулярно собирался в Тайра-Вирте. В те времена герцог Ренайо I нуждался в нем, чтобы управлять недавно созданным государством. Постепенно влияние Парламента уменьшалось; сто лет назад Арриго II издал закон о его упразднении. Впрочем, прежний Парламент не имел широких полномочий. Однако Рохарио обнаружил, что в ряде случаев Парламент присваивал себе право контроля за налогами и предоставлял своим членам льготы, которыми обладала исключительно знать. К этим архивам имели доступ только советники Великого герцога. До нынешнего момента.
   Рохарио повел свой эскорт в подвальное помещение Палассо Юстисссиа. В здании до сих пор пахло дымом – напоминание о пожаре, в котором сгорело месяц назад одно крыло Палассо. Здесь работали писцы, санктос и нотариусы, по крупицам собиравшие сведения о том, как функционировал прежний Парламент. Рохарио присоединился к остальным. Подвал освещался неровным светом стоявших на столах масляных ламп. Рохарио достал толстый старый том со стопки таких же книг с потрескавшимися кожаными переплетами и открыл его. Чихнул от поднявшейся в воздух пыли. Вежливый молодой санкто протянул ему носовой платок. Рохарио поблагодарил его и тщательно протер книгу. В Палассо Веррадо подобную работу сделали бы за него слуги. Он вздохнул и погрузился в чтение.
   Вследствие болезни Верховного иллюстратора Сарагосы Серрано властью, данной ему Матой эй Фильхо и екклезией и утвержденной народом Тайра-Вирте, герцог Алехандро назначил вышеназванного Сарио Грихальву Верховным иллюстратором.
   Год. Сарио Грихальва, мастер, создавший запрестольный образ и “Первую Любовницу”. Заинтересовавшись, Рохарио стал читать дальше. На пожелтевших от времени страницах тянулось длинное, скучное описание каких-то сделок. Он зевнул. Перевернув страницу, обнаружил кусок пергамента, вставленный в книгу, и осторожно его расправил.
   Похоже на рецепт, только слова какие-то бессмысленные, а по краю листка идут непонятные значки и незнакомые буквы, сливающиеся в странный узор. Рохарио перевернул пергамент.
   Здесь той же рукой кто-то, торопливо и часто зачеркивая, написал указ. Почерк был различимым, но каким-то неуверенным, словно человек нечасто брался за перо. Местами текст был испачкан кляксами, но по мере того как Рохарио разбирал написанное, по ею спине пробегал холодок предчувствия.
   Да будет так: Палассо Грихальва, и только Палассо Грихальва, будет предоставлять наследнику любовницу – ту, которой он предложит Марриа до'Фантоме. Да будет так на все времена по указу герцога Алехандро, в соответствии с Пейнтраддо кисти Сарио Грихальва.
   Матра Дольча! Ему удалось случайно наткнуться на документ, на многие столетия определивший необычные отношения между до'Веррада и Грихальва. Кто подготовил этот указ, Верховный иллюстратор или герцог? Или оба вместе? Союз иллюстратора и герцога. Рохарио вдруг вспомнил слова Беатрис, сказанные ею Элейне в Чассериайо:
   "Не нужно иметь большой ум, чтобы заметить, какие в тебе произошли перемены между тем мгновением, когда ты сказала матери, что никогда не выйдешь за Фелиппо, и днем свадьбы, когда покорно стояла рядом с ним… Настаивай я на своем, они бы и меня сделали послушной, нарисовав картину! Только мужчины могут обладать Даром, но рожать Одаренных мальчиков в состоянии лишь женщины из рода Грихальва – и кто их отец, значения не имеет”.
   Он сложил пергамент и спрятал его во внутренний карман сюртука, а потом полистал книгу, стараясь найти упоминания о Грихальва еще до того, как герцог Алехандро назначил Сарио Грихальву Верховным иллюстратором. Он нашел улику десятью страницами раньше – несколько предложений было вписано неразборчивым почерком между идеально ровными строчками писца, где описывался Совет, созванный герцогом Бальтраном, отцом Алехандро.
   Верховный иллюстратор Сарагоса призвал герцога аннулировать охранную грамоту, выданную семье Грихальва, на основании возникших слухов о том, что вышеназванные Грихальва практикуют черную магию, дабы укрепить свое положение при дворе.
   Матра Дольча!
   Гулко прозвучали шаги на лестнице, ведущей к выходу из подвала. Рохарио с облегчением отвлекся от старых документов – однако его настроение моментально изменилось, когда он увидел вошедшего.
   Маэссо Асема остановился рядом с Рохарио.
   – Как странно видеть вас здесь, дон Рохарио, погруженного в работу. Оказывается, вы настоящий ученый. Вот уж не знал, что до'Веррада интересуются философскими проблемами.
   Поскольку этот оскорбительный намек не допускал вежливого ответа, Рохарио лишь коротко кивнул. Он аккуратно закрыл книгу и сунул ее в общую стопку, как бы потеряв к ней интерес.
   – Однако раз уж мы столь неожиданно встретились, я бы хотел поговорить с вами наедине.
   Не желая устраивать сцену, Рохарио согласился. Они отошли к лестнице и остановились в коридоре, где гулял сквозняк.
   – Возможно, вы удивлены, что я пришел сюда? – спросил Асема. – Я тоже интересуюсь архивами, дон Рохарио. Последние кусочки головоломки, которые должны наконец занять свои места.
   В глазах Асемы таилось торжество, и Рохарио встревожился, особенно после того, – как прочитал о магии Грихальва. Моронно! Поверить в россказни людей, умерших триста лет назад! Холодный ветер подул со стороны лестницы. Рохарио поежился, молча дожидаясь, пока его собеседник снова заговорит.
   – У меня нет никаких оснований любить до'Веррада. Более того, желать им чего-нибудь хорошего. Он пытается угрожать?
   – В ваших собственных интересах, как и всех людей нашего положения, желать мира и процветания Тайра-Вирте.
   – Конечно, дон Рохарио. Однако хочу напомнить вам – я стар, а пословица гласит: “Умирающий хорошо понимает, что по счетам портному ему платить не придется”.
   – Мне жаль, что ваш брат умер, но я не имею к этому ни малейшего отношения – Вот тут я с вами совершенно не согласен – ведь вы до'Веррада. Впрочем, здесь возникает небольшая загвоздка. Вы действительно до'Веррада?
   Это уже слишком!
   – Вам следует быть осторожнее, – негромко, но сурово предупредил Рохарио, – когда вы говорите о моей благословленной матушке.
   – Меня беспокоит вовсе не ваша мать. Речь идет о вашей бабушке.
   Тут Рохарио расхохотался.
   – Великой герцогине Мечелле? Всем известно, что она была святая. Я не понимаю, что означает ваш бессвязный бред. Асема улыбнулся.
   – Я имею в виду грандиозный скандал, вы даже представить себе не можете его размеров. То, что произошло, нинио мейа, между Арриго, Мечеллой и женщиной из семейства Грихальва. Арриго и Мечелла имели двоих детей – Терессу и Алессио, которые родились до того, как их родители навсегда разошлись и стали жить отдельно друг от друга.
   – Троих детей. – Рохарио стал поправлять манжеты и пуговицы. Лучше уж заняться этим, чем ударить старого человека. – Я полагаю, ваша грязная ложь направлена на то, чтобы я потерял самообладание и повел себя недостойно. Боюсь, у вас ничего не выйдет.
   Однако Асема оставался совершенно спокойным и уверенным в себе.
   – Я не забыл о вашем отце. Разрешите рассказать вам одну историю. И советую слушать внимательно. Графиня до'Альва снова стала любовницей Арриго. Арриго и Мечелла владели небольшими поместьями, маленькими поселениями, как мы их тогда называли. Они перестали видеться и разговаривать друг с другом. Великий герцог Коссимио был смущен, но, несмотря на его пожелания, они так и не помирились. Поэтому ребенок мог появиться на свет лишь в результате короткой встречи на балу, продолжавшейся менее часа, в какой-нибудь дальней комнате дворца! И хотя Арриго никогда не был ханжой, я сильно сомневаюсь, что он согласился бы на такой шаг, какой бы красивой ни была женщина, – не говоря уже о том, что по собственному опыту я прекрасно знаю: бык должен покрыть корову не один раз, чтобы получить потомство.
   – Ваше поведение оскорбительно, маэссо. – Рохарио сознательно использовал такое обращение, а не титул Асемы.
   Тем не менее лицо Асемы хранило непроницаемое выражение.
   Возможно, он и в самом деле был слишком стар, чтобы обращать внимание на подобные вещи.
   – Ренайо совсем не похож на до'Веррада. Он напоминает свою мать – так говорят все. И никто из его детей не похож на до'Веррада. Странное совпадение.
   – Моя мать и бабушка были из Гхийаса!
   – Я провел свои изыскания, и что же мне удалось обнаружить? Грихальва! Они повсюду.
   – На что вы намекаете? – Неожиданно гнев охладил Рохарио.
   – Я хочу сказать, дон Рохарио, что ваш отец не сын Арриго, а чи'патро иллюстратора Грихальва.
   Эдоард влепил бы Асеме пощечину. Однако у Рохарио было ощущение, что если он нанесет удар старику, то лишь подбросит хвороста в его костер. Невозможно себе представить, что имя его обожаемой бабушки Мечеллы – все так любили ее! – будет втоптано в грязь, а она даже не сможет защитить себя!
   Эйха! Все внутри у Рохарио перевернулось! Он с трудом удержался, чтобы не плюнуть Асеме в лицо.
   – Семья Грихальва находилась под защитой охранной грамоты в течение сотен лет. Мы помогали им, а они – нам. Я не вижу в этом ничего подозрительного.
   Чего не скажешь о тех, кто жил триста лет назад. Многие дворянские семьи вымерли за это время. Иные уже давно не пользуются благорасположением Великого герцога. Каким же таинством обладают Грихальва, что позволяет им столько лет оставаться в фаворе у до'Веррада?
   – Любая женщина, – продолжал Асема, будто вовсе не слышал реплики Рохарио, – отвергнутая своим мужем, который предпочел ей любовницу, может найти утешение в объятиях красивого молодого человека, постоянно находящегося рядом с ней. И такой юноша был в ее окружении. Его звали Кабрал Грихальва.
   «Тио Кабрал?»
   – Вы не сможете это доказать, – невозмутимо произнес Рохарио, сожалея, что у него нет меча, коим он мог бы пронзить сердце этого негодяя.
   Но что, если Асема успел распространить свои грязные измышления?
   – Доказательств у меня действительно нет, – сообщил Асема все с той же омерзительной улыбкой, – однако они мне и не нужны. Достаточно посеять сомнения, дон Рохарио. Пусть люди задумаются – и, можете не сомневаться, я уже начал задавать разные вопросы. Очень скоро вашими родными заинтересуются Премио Санкто и Премиа Санкта. А как только вмешается екклезия, все улики окажутся в руках Матры эй Фильхо. Я полагаю, они попросят Ренайо поклясться на кольцах – ведь это требование не кажется вам чрезмерным, не так ли, дон Рохарио?
   Действительно, требование вполне безобидное. Если только обвинения Асемы ложны. Рохарио почувствовал, как похолодело сердце. Какой смысл распространять подобные грязные слухи, зная, что простая клятва на ступенях Катедраль Имагос Брийантос развеет их? Поведение старика имеет смысл только в том случае, если его обвинения правдивы.

Глава 84

   Если хочешь что-нибудь спрятать, оставь это на виду. Элейна скоро поняла, что скопировать портрет Сааведры Грихалъва нужно открыто, в качестве упражнения, предложенного Верховным иллюстратором.
   Верховный иллюстратор Сарио. Как странно быть ученицей человека, которого назвали в честь великого живописца, создавшего этот шедевр. Найти подходящую дубовую доску оказалось самым трудным делом – из-за ее огромного размера. К счастью, Сарио подготовил как раз такую – для каких целей, Элейна не осмеливалась спросить – и даже покрыл ее поверхность кипяченым маслом льняного семени. Он с радостью отдал ей доску, и Элейна тут же сообразила, что на нее легко ложится тонкий слой масляных красок.
   Она выполнила множество эскизов “Первой Любовницы”, и каждый раз Сарио поправлял их, добавляя то линию, то едва уловимую тень, а то вносил какое-нибудь небольшое изменение. Его копия картины была невыразимо прекрасной – иногда Элейне казалось, что сам портрет написан той же рукой. В конце концов, убедившись, что сможет все сделать правильно, она взяла мягкую тряпочку и начисто вытерла поверхность.
   Элейна почувствовала, что готова скопировать портрет Сааведры Грихальва. Целых тридцать два дня она только рисовала, немного ела и очень мало спала. Иногда ее навещала Беатрис, поскольку Элейна все рассказала сестре, но у Беатрис была масса своих обязанностей, а Элейна не хотела, чтобы у Сарио возникли какие-нибудь подозрения. Раз в три или четыре дня на рассвете она разговаривала с Агустином через его крошечную картинку.
   Безупречной копии, естественно, не получится. Впрочем, Элейна на это и не надеялась. Она изучила портрет до мельчайших подробностей, но ей не дано было узнать, какие сочетания красок, какую грунтовку, тона и лак, какие тени и освещение использовал Сарио, рассчитывая создать именно такой эффект. Как он добился того, что зрителю кажется, будто лицо Сааведры лишь на мгновение мелькнуло в зеркале. А едва заметные следы, оставленные пламенем на свече, уже погасшей, точнее, сгоревшей дотла? А великолепный пепельно-розовый бархат ее платья, на котором ярко сияют радужным светом крошечные жемчужины?
   "Кто ты?” – спрашивала Сааведра, вернее, спросила бы, окажись она на самом деле живой пленницей картины и имей возможность смотреть на мир благодаря зеркалу.
   – Я Элейна Грихальва, – прошептала она, чувствуя легкое смущение от того, что говорит вслух. Впрочем, рядом никого не было. Длинный зал Галиерры казался пустынным и каким-то заброшенным. Попавшая в ловушку, охваченная ужасом, одинокая и всеми забытая, Сааведра наверняка будет рада словам сочувствия. Может быть, все это выдумки, но Элейна не могла молчать, слова сами собой срывались с губ.
   «Ты пытаешься выпустить меня на свободу?»
   – Нет, к сожалению, это не в моих силах, потому что я женщина и не обладаю Даром. Не сомневайся, я бы непременно тебе помогла, я хочу тебе помочь.
   "Я тоже художница”.
   Значит, мы сестры, подумала Элейна. Принадлежим к одному и тому же роду, хоть нас разделяют века.
   – Почему Сарио пленил тебя?
   "Потому что любит меня, насколько он вообще в состоянии любить кого-нибудь, кроме себя и своего искусства”.
   Вот так Элейна представляла себе разговор с женщиной на портрете. Может быть, сошел с ума не только Сарио? Временами она сомневалась в состоянии собственного рассудка. Но продолжала работать.
   Если хочешь что-нибудь спрятать, оставь это на виду.
   – Великолепно. Иногда мне кажется, будто я сам это нарисовал.
   – Мастер Сарио, вы меня напугали. – Элейна коснулась рукой губ: может быть, он услышал произнесенные ею опасные речи. Но Сарио видел только две картины.
   – Я доволен твоими успехами, Элейна. Твоя копия может обмануть любого, лишь очень внимательный глаз определит, что это не оригинал. Я не зря поверил в твой талант.
   – Благодарю вас. Работать с вами большая честь.
   – Верно, – согласился он.
   Сарио больше не притворялся незначительным молодым представителем Вьехос Фратос. Он напоминал Элейне Андонио Грихальву, который был Верховным иллюстратором до Андрее. Человек сурового нрава, Андонио железной рукой, абсолютно уверенный в собственном превосходстве, управлял Палассо Грихальва, своими братьями и учениками. Вернее, таким он казался десятилетней Элейне, на которую обратил внимание, а она поступила весьма опрометчиво, позволив себе не согласиться в чем-то с его мнением.
   Но Сарио был другим. Да, он самое настоящее чудовище. Элейна не сомневалась, что именно он убил Андрее и самым бессовестным образом подчинил себе Ренайо, написав его портрет, опутанный хитроумными заклинаниями. Но в глубине души она считала, что он имеет право на высокомерие – по крайней мере когда это касается живописи.
   – А почему Сааведра держит в руке Золотой Ключ? – спросила Элейна.
   – Она наделена Даром, хотя всегда это отрицала. – Его губы превратились в тонкую, сердитую полоску.
   Элейну так поразил его ответ, что она несколько минут, раскрыв рот, смотрела на него. Женщины не рождаются Одаренными! Слишком занятый своими мыслями, Сарио не заметил ее реакции и продолжал:
   – Завтра, когда закончишь, зайди ко мне в ателиерро. Нам необходимо закончить твой портрет.
   Закончить портрет? Чтобы стать рабыней или, наоборот, навсегда свободной…
   Сарио понял, о чем она думает, и неожиданно разозлился.
   – Если ты не моя сторонница, Элейна, значит, ты мой враг – Он быстро развернулся и пошел прочь по Галиерре, а его шаги гулким эхом прокатились по пустому залу.
   Элейна некоторое время смотрела ему вслед, потом отвернулась. Не надо так часто о нем думать. Эйха! Где сейчас Рохарио? Все ли у него в порядке? Было бы здорово, если б он, с его бьющей через край энергией, оказался сейчас рядом. Все стали какими-то тихими, совсем как принцесса Аласаис. Казалось, будто живешь в Палассо с привидениями.
   Элейна обвела взглядом Галиерру. А разве здесь и в самом деле не поселились призраки давно умерших до'Веррада, их невест, придворных, фаворитов и врагов, любовниц и обласканных ими иллюстраторов – и все они изображены так, чтобы никто из потомков не забыл о влиянии, каким они пользовались, и о роли, которую играли? Если Сааведра действительно жива и ее можно спасти, какие истории она расскажет?
   "Работа почти закончена”. Так сказал Сарио, и это правда. Осталось всего несколько деталей: Золотой Ключ, особый блеск ногтей Сааведры…
   И вдруг Элейна увидела… Крошечные колдовские значки. Буковки, хитроумно вплетенные в лак на ногтях Сааведры. А в следующее мгновение она разглядела и остальные – в тенях и пятнах света, в пламени, в складках юбки, в локонах, по краям стола, на половицах. Они были повсюду, казалось, вся комната превратилась в одну огромную колдовскую книгу. Элейна разглядела тайные руны даже на двери, но не могла их прочитать, о чем ужасно сожалела.
   – Я видела эту дверь раньше, – прошептала она, но воспоминание пришло из далекого детства, когда она исследовала заброшенные коридоры и комнаты Палассо.
   «Он держит меня за этой дверью. Ты можешь ее открыть?»
   Колдовские символы, рисунок, подвластный лишь иллюстраторам Грихальва. Дверь, которую необходимо открыть. Наконец Элейна поверила.
   Чувствуя, что нужно спешить, она торопливо нанесла на полотно последние мазки.
   Уже стемнело. Элейна почувствовала такую усталость, что отправилась к себе в комнату и тотчас легла спать.

Глава 85

   Вьехос Фратос собрались в старинной комнате, известной под названием “кречетта”, в самой старой части Палассо Грихальва. На белых, покрытых штукатуркой стенах метались отблески пламени свечей, на старинных железных подставках, установленных по углам Здесь было сыро и холодно. Иллюстраторы ждали. 3 центре располагался мольберт, на котором стояла картина – под покрывалом.
   Гиаберто погасил все свечи, кроме одной И тут же по комнате заплясали дикие, жутковатые тени. Молодой Дамиано с мрачным видом нагрел ланцет в пламени, подошел к каждому иллюстратору – их осталось только девять, не считая Агустина, – и взял у них по капле крови. Теплая сталь впилась в руку Агустина, и он едва сдержался, чтобы не вскрикнуть от боли. Он не осмелился выказать свой испуг.
   Затем Дамиано отнес флакон с кровью старому Тосио, который из-за артрита рисовать больше не мог, но еще был в состоянии смешивать краски. Пока Тосио готовил палитру, Гиаберто снял покрывало с картины. Агустин не сумел сдержать изумленного восклицания, хотя и предполагал, что на мольберте стоит Пейнтраддо Чиева Сарио.
   – Чиева до'Сангва, – изрек Гиаберто. – Мы все испытаем боль, так как объединили наше могущество, чтобы наказать того из нас, кто нарушил верность Чиеве до'Орро. Человек, использующий силу Золотого Ключа ради собственной выгоды, не имеет права его носить… – И он строго взглянул на Агустина, напоминая мальчику, как сильно разгневались Вьехос Фратос, узнав о его эксперименте. Но ведь эксперимент принес плоды, не так ли? – Мы делаем это ради Грихальва и Тайра-Вирте.
   Гиаберто взял кисть и начал рисовать. Вот какое возмездие настигнет предателя, убийцу Андрее Грихальва: молочно-белая слепота поразит глаза, а руки станут жертвой всепоглощающей костной лихорадки. Руки Агустина невольно напряглись, словно и он испытал приступ боли. Он вдруг понял, что неясно видит стоящих вокруг иллюстраторов, точно его глаза затянула невидимая пелена.
   Но в следующее мгновение боль утихла, так стекает вода по крышам домов; мальчик заморгал, огляделся по сторонам. На портрете темные глаза гордеца Сарио смотрели на мир как сквозь белый туман; его молодые, сильные пальцы скрючились, будто он испытывал невыносимые страдания.
   Однако… что-то было не так. Агустин ничего не чувствовал, хотя точно знал, что должен.
   – Не получилось, – вырвалось у него. – Вы изменили картину, и все. И все!
   Вьехос Фратос попытались наказать своего собрата – и у них ничего не получилось.
   – В чем дело? – просипел Тосио.
   Гиаберто сжал кулаки, словно от невыносимой боли.
   – Причина не в моем искусстве и не в нашей крови, – хрипло промолвил он. – С Чиевой до'Сангва все в порядке. Видимо, в этом портрете нет крови. Но я следил за ним, когда он его писал! И ты тоже, Тосио. Матра эй Фильхо, все иллюстраторы наблюдали, как он работал, все, кроме Агустина и Дамиано. Он использовал кровь. Мы же проверили. Здесь. – Гиаберто прикоснулся кистью к крошечной ранке на внешней стороне левой ладони Сарио. – Вот тут он сделал надрез. Это та же самая картина.