Страница:
– Я так испугалась, ваша светлость, – пропела она тоненьким голоском, – в соборе столько мужчин. Могу я подождать здесь, вместе с вами? Тут мне гораздо спокойнее. – Ее взгляд уткнулся в Рохарио; она заморгала, а потом торопливо подошла к мужу и прижалась к его руке.
– Пойдем, любовь моя. – Ренайо со вздохом вывел ее из комнаты.
"Крутые меры для крутых времен”. Рохарио не последовал за отцом, а вышел тем же путем, по которому пришел, и вскоре оказался перед огромными парадными воротами в храм. Здесь действительно собралось множество грубых людей, если именно так определять тех, кто был не благородного происхождения. Однако они ждали, Рохарио не мог этого не отметить, с похвальной сдержанностью и терпением. Эти люди пользовались уважением в своих кругах, гильдиях, торговых домах и банках. Как и Великому герцогу, им было что терять, если бы Тайра-Вирте подобно Гхийасу стала жертвой хаоса. Они поставили на карту свою жизнь и благополучие ради свободы. Ради конституции.
Как Элейна, ради живописи отказавшаяся от обеспеченной жизни в роли влиятельной любовницы наследника.
Конечно, здесь хватало горячих молодых людей, но за ними приглядывали старшие, не позволяя им выйти из-под контроля. Рохарио любовался терпением, которое проявляла ассамблея. После двух месяцев темпераментных заседаний они приняли конституцию и собирались предложить ее Великому герцогу в качестве нового метода управления Тайра-Вирте – при этом никто не ставил под сомнение положение самого Великого герцога и его многолетние привилегии, только теперь часть прав передавалась в руки влиятельных представителей народа.
Рохарио быстро зашагал вперед. Подмастерье из гильдии каменщиков, Руис, радостно приветствовал его; в конце концов он стал относиться покровительственно к “его светлости”, как Руис любил называть Рохарио, и защищал против нападок новичков.
Устроившийся в одной из боковых кабинок, возле алтаря, строитель кораблей Веласко жестом показал Рохарио на одно из свободных мест. Рохарио сел рядом с ним. Вокруг расположились богатые купцы и землевладельцы благородного происхождения, присоединившиеся к оппозиционерам.
– Видите, – гордо заявил Веласко, обводя рукой собравшихся, мы цивилизованные люди и смогли добиться перемен без бунта и кровопролития. Это самая большая наша победа.
– Вы думаете. Великий герцог подпишет соглашение? Веласко явно удивился.
– Разумеется, дон Рохарио! Неужели вы не знаете? Вчера вечером меня призвали в Палассо, и я встретился с его светлостью. Он заверил меня, что подпишет документ и примет все наши условия.
Рохарио был горд и даже обрадовался, когда появились Премио Санкто и Премиа Санкта. Ассамблея сразу притихла. Как только старейшины екклезии заняли свои места по обе стороны лампады, вошел капитан шагаррского полка, за ним – свита Великого герцога. Однако все заметили, что ни знамен, ни труб не было.
Веласко немедленно поднялся и скомандовал зычным голосом:
– Всем встать перед Великим герцогом Ренайо, Великой герцогиней Хоанной и доном Эдоардом до'Веррада!
Рохарио встал, как и все, кто находился в огромном нефе собора. Эффект получился ошеломляющий". Собравшиеся продемонстрировали уважение человеку, чью власть хотели разрушить. В некотором смысле это успокаивало.
Вошел Ренайо. Его лицо было строгое и торжественное. Эдоард казался смущенным, впрочем, он чувствовал себя хорошо только под открытым небом. Великий герцог поклонился Премио Санкто и Премиа Санкте и занял отведенное ему место слева от алтаря, где на небольшой платформе установили кресло.
Веласко, Премио Ораторрио ассамблеи Временного Парламента, торжественным шагом направился к Ренайо с драгоценным пергаментом в руках. Он опустился на колени перед Великим герцогом – Рохарио восхитился, с каким достоинством Веласко и другие пожилые люди выражали свое уважение герцогу, – и протянул пергамент одному из советников Ренайо. Тот прочистил горло и громко зачитал документ.
Люди, собравшиеся в соборе, слушали с напряженным вниманием. Лицо Ренайо оставалось сумрачным. К облегчению Рохарио, никто не помешал чтению документа. Скамья, на которой он сидел, становилась все более жесткой – он понял, что начинает терять терпение. Ожидание. Предчувствие.
Мир был нарушен в тот момент, когда советник, закончив чтение, вручил пергамент Ренайо.
– Пусть меня услышат! – С противоположной стороны нефа поднялся со своей скамьи Асема. – По праву, дарованному екклезией каждому человеку, я хочу разоблачить обман: Ренайо Мириссо Эдоард Верро до'Веррада не может подписать конституцию. Он не является сыном Арриго и не имеет права на трон герцога. Поэтому его подпись не правомочна.
Вот вам и мирное разрешение противоречий.
В первый момент Рохарио склонил голову и закрыл уши руками, чтобы не слышать рева голосов, но в следующее мгновение заставил себя выпрямиться. Неприятности следует встречать лицом к лицу. В огромном храме шум отдавался чудовищным эхом – Рохарио вдруг подумал, что от него могут пострадать громадные стеклянные окна и сосуды со священным вином, благословленные Матрой эй Фильхо.
Однако, как ни странно, по меньшей мере половина возмущенных возгласов была направлена против Асемы. Значит, у Ренайо есть немало сторонников даже среди тех, кто хочет ограничить его власть.
Премио Санкто медленно поднялся со своего освященного места и поднял руку, но никто не обратил на него внимания. Чудовищный шум не стихал. Даже когда встала хрупкая Премиа Санкта и Рохарио увидел, как шевелятся ее губы, рев толпы не смолк. С каменным лицом наблюдал Ренайо за ассамблеей. Разве можно доверять людям, которые ведут себя подобным образом? Рохарио прикусил губу и наконец решился.
Он встал.
В этот момент огромные двери собора отворились, свет хлынул внутрь, тени заплясали между рядами скамей. В зал вошла небольшая процессия мужчин, одетых в строгие темные костюмы, на шее у каждого висел Золотой Ключ на тяжелой золотой цепи. А в руках они держали пергаменты со Священными Стихами. За ними следовали одетые в ливреи слуги, которые несли на плечах…
Да! Это могли быть только картины! Огромные картины! Невозможно себе представить, что на них изображено! Вслед за картинами, в сопровождении Кабрала Грихальвы, шагал человек со скованными за спиной руками. Рохарио не узнал его, но на груди незнакомца тоже был начертан знак Золотого Ключа. Вслед за ним шествовала женщина под черной шалью, ниспадающей до самого пояса, – не было сомнений, что это реликвия давно прошедших дней. Далее, словно послушники, теснились взрослые и дети семьи Грихальва. А вот и…
– Элейна! – позвал Рохарио, но она либо не слышала его, либо сделала вид, что не слышит.
Ее лицо было мрачно. За, руку ее держала Беатрис, сохранявшая удивительное спокойствие.
Рохарио не мог отвести от Элейны взгляд. Она не должна стоять там одна. В нем тоже течет кровь Грихальва. Почему бы и ему не присоединиться к ним? Он уже собрался перепрыгнуть через ряд скамеек, когда на его плечо легла чья-то рука.
– Ваше место здесь, дон Рохарио, – сказал человек за его спиной, не понявший намерений Рохарио, – а не рядом с вашим отцом. Вы избрали свой путь и должны оставаться с нами. Ведь Элейна тоже в конце концов выбрала Грихальва. Рохарио склонил голову. Он вспомнил слова отца, произнесенные несколько часов назад: “Мы пришли к выводу, что другого пути нет”. Рохарио сел. Теперь люди, поддерживавшие Великого герцога или Асему, выкрикивали новые слова:
– Грихальва! Иллюстраторы!
Иллюстраторы Грихальва встали на колени, но не перед Великим герцогом, а возле Премио Санкто и Премиа Санкты, которые опустились в кресла. Слуги начали открывать завешанные картины, а потом повернули их так, чтобы все могли видеть два портрета “Первой Любовницы”, самого знаменитого полотна в Тайра-Вирте… Только на одном из них отсутствовала фигура Сааведры Грихальва. Комната была точной копией, а вот женщины в ней не было.
Женщина с закрытым вуалью лицом подошла к возвышению. Она молча дожидалась, пока ассамблея успокоится; вскоре лишь негромкий шепот нарушал тишину, установившуюся в соборе.
– Я прошу вас проявить терпение, – сказал Кабрал Грихальва. Его сильный голос уверенно звучал под сводами собора. – Если вы внимательно изучите картины, ваши святейшества, то заметите, что краски на одной из них старые и слегка потрескавшиеся – однако в отличном состоянии, как и на всех работах старых мастеров. А эта копия сделана совсем недавно – можно даже почувствовать слабый аромат красок. Видите, они еще не до конца просохли под слоем лака.
Премио Санкто с удивлением показал на полотно, где отсутствовала женская фигура.
– Не один год, ваши святейшества, – продолжал свою речь Кабрал, – вы и ваши предшественники слышали, но не обращали внимания на разговоры о магии, которой владеет семейство Грихальва, об иллюстраторах Грихальва, приумножавших с помощью колдовства могущество и богатство нашей страны вместе с до'Веррада. Так оно и есть. Сегодня я, самый старший представитель семьи Грихальва, говорю вам, что это правда. В крови Грихальва заключено волшебство, хотя лишь немногие из нас им обладают.
Рохарио вскочил на ноги. Только он один. В соборе наступила мертвая тишина, не было слышно даже шепота, присутствующие боялись пропустить хотя бы одно слово Кабрала Грихальвы и ждали, что ответит ему Премиа Санкта. Рохарио сел.
– Я не являюсь иллюстратором, ваши святейшества, волшебный Дар обрекает их на раннюю смерть, но клянусь вам в этих святых стенах, что среди Грихальва такие люди есть. И что многие, многие годы они честно служили до'Веррада и Тайра-Вирте, отдавая вам свои жизни. Однако в конце концов мы были наказаны – из-за нашего собственного страха. Хотя все это время мы были преданы герцогу, среди нас изредка находились одиночки, которые считали возможным использовать свой Дар ради собственной выгоды. Именно поэтому мы отдаем себя на вашу милость и на милость екклезии, которая всегда относилась к нам с презрением, как к чи'патрос.
Он замолчал, словно дожидаясь разрешения продолжать.
– Величайший из всех иллюстраторов, Сарио Грихальва, из ненависти и зависти заточил свою кузину, Сааведру, возлюбленную герцога Алехандро, в этом портрете, чтобы она не могла любить никого, кроме него самого. Этот Сарио методами, о существовании которых другие иллюстраторы и не догадывались, сумел продлить свою жизнь на многие годы. Этот Сарио убил Верховного иллюстратора Андрее в угоду своим амбициям и пытался подчинить своей воле Великого герцога Ренайо.
Люди начали перешептываться, но нетерпеливым взмахом руки Кабрал призвал всех к молчанию.
– Грихальва честно служили Тайра-Вирте. Поэтому мы выставляем перед вами Сарио Грихальву, носящего то же имя, но за эти четыреста долгих лет не единожды сменившего тело.
Премиа Санкта с трудом поднялась на ноги и медленно приблизилась к картинам. Ощупала пальцами оба полотна и покачала головой. Ассамблея притихла, изредка слышался лишь шорох одежды или скрип обуви.
Когда Премиа Санкта заговорила, ее голос был слабым и хрупким, как и ее тело.
– Вы сказали правду об этих картинах, мастер Кабрал. Однако какие доказательства вы можете нам представить? Здесь я вижу Сааведру Грихальва, а здесь… – Она показала на пустую комнату. Женщина в черной шали сбросила ее на плечи. Наступила абсолютная тишина. Потом все разом заговорили. Но когда Сааведра Грихальва подняла руку, гул стих. Сааведра Грихальва. Возможно ли такое? Как это может быть? Тем не менее комната на картине пуста. Куда она могла подеваться?
Рохарио смотрел. Да, это именно та женщина, которой он восторгался столько лет, и все же сейчас она казалось совсем другой… Он смотрел на красивую женщину из плоти и крови, но не знал ее. А потом Рохарио нашел Элейну, ее лицо было во много раз ближе и желанней, хотя он и любовался портретом Сааведры Грихальва всю свою жизнь.
– Я Сааведра Грихальва, – сказала она глубоким, красивым голосом, с непривычным для слуха собравшихся произношением; ее слова долетали до самых дальних уголков собора. – Я и в самом деле Сааведра. С помощью волшебства мой кузен Сарио, стоящий перед вами, заточил меня в картину. Он признал свою вину.
Сарио Грихальва так и не поднял головы. Он не шевелился и ничем не выказывал своего отношения к речи Сааведры. Рохарио не видел его лица.
– Я пришла сегодня сюда, – между тем рассказывала Сааведра, – чтобы просить защиты для себя и моих родных у Великого герцога Ренайо и склониться к ногам Премио Санкто и Премиа Санкты. Если моя семья и согрешила, то лишь из желания принести своей стране наибольшую пользу. Мы почитали верность до'Веррада превыше всего. Я знаю это, потому что видела, как Грихальва старались получить должность Верховного иллюстратора. Я вижу, как изменилась Тайра-Вирте. Вижу, насколько вы стали сильнее и богаче, как увеличилось население с того дня, когда я была заточена в картину.
– А как ты сумела освободиться? – спросила Премиа Санкта. И тут же раздался еще один голос – конечно же, Руиса.
– Откуда нам знать, что это правда?
Сааведра благосклонно улыбнулась, а потом – как и положено – сначала ответила Санкте:
– После того как выяснилось, что я жива и нахожусь внутри портрета, не стоило никакого труда нарисовать дверь, другую сторону двери – понимаете? – без запирающих знаков, так что я смогла ее открыть и выйти на свободу. А что до вас, юноша! Выйдите вперед!
Эйха! Рохарио восхищался ее отвагой.
– Вас я не знаю, но прошу внимательно осмотреть картину. Вы когда-нибудь видели, как в нарисованном на картине зеркале отражается нарисованное лицо? Видели? Ну так взгляните сюда.
Руис взглянул. Пораженный, отскочил назад.
– Там мое лицо!
– Хорошо. Пусть теперь в зеркало посмотрит Сарио Грихальва. А вы, юноша, скажете нам, какое отражение появится в зеркале.
Сарио, который даже и не пытался сопротивляться, подвели к картине. Руис ахнул.
– Это не его лицо! Там совсем другой человек!
Эйха! Снова ассамблея погрузилась в дискуссию. Иные вставали на скамейки, чтобы получше все разглядеть, кое-кто стучал руками по скамье, требуя тишины. Наконец под спокойным взглядом Сааведры Грихальва все затихли.
И все это время Ренайо сидел с непроницаемым лицом. Рохарио перевел взгляд на семью Грихальва и увидел, что Элейна разглядывает толпу. Она искала… искала… Он едва удержался, чтобы не помахать ей рукой! Но вот Элейна его заметила. И, словно ей этого оказалось вполне достаточно, вновь сосредоточилась на возвышении.
– Два дня назад я выбралась из темницы, – продолжала Сааведра. – Пять дней назад еще жила в своем времени. Пять дней назад я говорила… – Она споткнулась на последнем слове. Горе исказило прекрасное лицо. – Я говорила с герцогом Алехандро. Но так и не успела сказать ему, что у нас будет ребенок.
Даже мужчины вытирали глаза.
Голос Сааведры звучал чисто и сильно, как колокол с башни собора.
– Я признаю, к его и моему стыду, что ребенок будет чи'патро! Это слово часто использовалось против моей семьи. Но ребенок – все, что у меня осталось от Алехандро, и я не буду его стыдиться. Я прошу вас, ваши святейшества, простить мне этот грех. – И она опустилась на колени перед Премио Санкто и Премиа Санктой.
– Матра Дольча, ниниа. – Премиа Санкта протянула руку Сааведре. – То, что было, давно прошло. Ты уже достаточно страдала.
– А что станет с моей семьей? Должны ли они понести наказание за Дар, ниспосланный им Матрой эй Фильхо, который они втайне лелеяли все эти годы?
Оба святейшества склонили головы.
Наконец поднялся на ноги Великий герцог Ренайо. Он выглядел, как всегда, достойно и благородно в своем превосходно скроенном синем костюме, хотя таковые уже десять лет как вышли из моды, – Ренайо отказывался ей следовать. Матра! Не хотел! Старый стиль ему шел. Впервые в жизни Рохарио по-настоящему восхитился отцом.
– Я должен прервать вас, – сказал Ренайо, – потому что мы не закончили одно дело. Я еще не успел подписать этот документ. – И пока ассамблея продолжала переживать драму Сааведры и ее признание, Ренайо взял перо из рук Веласко и эффектным росчерком подписал конституцию.
Раздался восторженный вопль, от которого задрожали стекла и золотые люстры.
Когда стихли крики, Ренайо подошел к иллюстраторам Грихальва. Их было всего девять, причем один едва стоял на ногах из-за болезни, другой был еще юношей. Они не казались опасными.
– Это правда, что до'Веррада получали помощь от иллюстраторов Грихальва, – спокойно подтвердил герцог Ренайо. – И все же тайны противоречат идеям екклезии. Поэтому в духе конституции, которую я только что подписал, заявляю: все иллюстраторы и все художники любого происхождения отныне могут соревноваться за честь написания официальных документов для двора. Я упраздняю должность Верховного иллюстратора, вместо нее мы создадим Совет для составления документов, который будет поручать работу разным художникам по мере необходимости.
Снова восторженные крики. Рохарио вдруг легко представил, что после восстановления Парламента популярность его отца среди народа значительно возрастет. Несомненно, это чудо, дарованное Матрой эй Фильхо народу Тайра-Вирте, – ведь здесь без всякого кровопролития произошли такие удивительные перемены. Совсем не как в Гхийасе и Таглисе.
– Что касается Грихальва, стоящих сейчас перед нами, то меня связывает с ними охранная грамота, дарованная им Алессио Первым и возобновленная Бенетто Первым. Пришло время передать судьбу этой грамоты в руки екклезии.
Ренайо смиренно опустил голову. Многие из собравшихся поступили так же, прижимая шляпы к груди. Грихальва медленно и с некоторой неохотой встали на колени перед Премио Санкто и Премиа Санктой. Все они склонили головы, даже гордые иллюстраторы, о чьей дерзости ходили легенды. Все – за исключением обвиняемого. Рохарио нашел темную голову Элейны и опущенную седую голову Кабрала – его деда! – стоящего на коленях, но не потерявшего достоинства.
Наконец Сааведра Грихальва подняла глаза и посмотрела прямо на их святейшества. Она была горда и одновременно преисполнена смирения после столь трагических переживаний. Сааведра больше походила на королеву в своем элегантном платье, вышедшем из моды триста лет назад – и одновременно таком новом, словно портные только что сделали последний стежок.
– Матра Дольча, ниниа, мы не можем отвергнуть тех, кто пришел к нам с просьбой о прощении, – сказала Премиа Санкта, беря Сааведру за руку и поднимая с колен. – Встань. Ты действительно грешила, но милосердие Матры дарует нам жизнь и надежду. Так что приди в ее нежные руки и будешь прощена.
"В ее нежные руки”, – подумал Рохарио, глядя на запрестольный образ, написанный Сарио Грихальвой своей собственной кровью. Запрестольный образ, для которого Сааведра послужила моделью. Как могли они не простить ее?
Ренайо выступил вперед и взял Сааведру за руку.
– То, что вам пришлось пережить, неописуемо. Я не позволю вам больше страдать. – Он повернулся к ассамблее. Голос Великого герцога разнесся по всему собору. – Разве сын герцога Алехандро заслужил позор, разве это справедливо?
– Нет! – взревели в ответ тысячи голосов. Все, кроме Асемы, чья одинокая фигура пыталась противостоять могучим силам прилива.
– Можешь ли ты, Сааведра Грихальва, поклясться на Книге Священных Стихов, что носишь ребенка Алехандро до'Веррада? – Премио Санкто протянул древний том в кожаном переплете, украшенном золотом.
Сааведра положила ладони на книгу, а потом прижалась к ней лбом. Копна прекрасных черных волос скрыла книгу, но видеть ее было совсем не обязательно.
– Я клянусь. – Сааведра подняла голову, чтобы все услышали ее слова. – Отец ребенка в моем лоне – Алехандро Бальтран Эдоард Алессио до'Веррада, человек, с которым меня связывала любовь. Я клянусь в этом на Книге Священных Стихов, и пусть благословение Матры эй Фильхо не оставит меня.
– Ребенок, который родится, будет герцогом Тайра-Вирте, если он окажется мальчиком. – Ренайо протянул руку Великой герцогине.
Нет, неожиданно понял Рохарио, Ренайо протянул руку несчастному, удивленному Эдоарду, который уставился на Сааведру так, словно она была предвестником его неудавшейся судьбы.
– Поэтому в духе новой конституции, которую вы представили мне, как вашему Великому герцогу, я считаю себя вправе объявить о предстоящей свадьбе Сааведры Грихальва и моего сына Эдоарда. Тем самым ребенок Алехандро будет законнорожденным. И если он окажется мальчиком, то станет наследником вслед за моим сыном Эдоардом.
К этому моменту ассамблея была слишком утомлена удивительными откровениями, а потому ответила Ренайо лишь сдержанным ропотом, который вскоре стих. Ренайо вложил руку Сааведры в ладонь Эдоарда. И Рохарио понял, что весь план от начала до конца был продуман, как и всегда, герцогом и его союзниками Грихальва. “Мы пришли к выводу, что другого пути нет”.
Великий герцог Ренайо никогда и никому не позволил бы управлять своей жизнью. А Грихальва сделали все необходимое, чтобы выжить.
Ренайо окинул взглядом ассамблею и встал: пусть помнят – на случай, если они забыли, – что он остается их герцогом.
– Что же касается других обвинений, – презрительно бросил он, – то я не стану оскорблять память моей матери, отвечая на них, но я клянусь… – Он опустился на колени перед Премио Санкто и Премиа Санктой и поцеловал их кольца. – Я клянусь на этих кольцах, – продолжал он, поднимаясь с колен и показывая в сторону своего сына и Сааведры, – что в жилах моего наследника течет истинная кровь до'Веррада.
Глава 91
– Пойдем, любовь моя. – Ренайо со вздохом вывел ее из комнаты.
"Крутые меры для крутых времен”. Рохарио не последовал за отцом, а вышел тем же путем, по которому пришел, и вскоре оказался перед огромными парадными воротами в храм. Здесь действительно собралось множество грубых людей, если именно так определять тех, кто был не благородного происхождения. Однако они ждали, Рохарио не мог этого не отметить, с похвальной сдержанностью и терпением. Эти люди пользовались уважением в своих кругах, гильдиях, торговых домах и банках. Как и Великому герцогу, им было что терять, если бы Тайра-Вирте подобно Гхийасу стала жертвой хаоса. Они поставили на карту свою жизнь и благополучие ради свободы. Ради конституции.
Как Элейна, ради живописи отказавшаяся от обеспеченной жизни в роли влиятельной любовницы наследника.
Конечно, здесь хватало горячих молодых людей, но за ними приглядывали старшие, не позволяя им выйти из-под контроля. Рохарио любовался терпением, которое проявляла ассамблея. После двух месяцев темпераментных заседаний они приняли конституцию и собирались предложить ее Великому герцогу в качестве нового метода управления Тайра-Вирте – при этом никто не ставил под сомнение положение самого Великого герцога и его многолетние привилегии, только теперь часть прав передавалась в руки влиятельных представителей народа.
Рохарио быстро зашагал вперед. Подмастерье из гильдии каменщиков, Руис, радостно приветствовал его; в конце концов он стал относиться покровительственно к “его светлости”, как Руис любил называть Рохарио, и защищал против нападок новичков.
Устроившийся в одной из боковых кабинок, возле алтаря, строитель кораблей Веласко жестом показал Рохарио на одно из свободных мест. Рохарио сел рядом с ним. Вокруг расположились богатые купцы и землевладельцы благородного происхождения, присоединившиеся к оппозиционерам.
– Видите, – гордо заявил Веласко, обводя рукой собравшихся, мы цивилизованные люди и смогли добиться перемен без бунта и кровопролития. Это самая большая наша победа.
– Вы думаете. Великий герцог подпишет соглашение? Веласко явно удивился.
– Разумеется, дон Рохарио! Неужели вы не знаете? Вчера вечером меня призвали в Палассо, и я встретился с его светлостью. Он заверил меня, что подпишет документ и примет все наши условия.
Рохарио был горд и даже обрадовался, когда появились Премио Санкто и Премиа Санкта. Ассамблея сразу притихла. Как только старейшины екклезии заняли свои места по обе стороны лампады, вошел капитан шагаррского полка, за ним – свита Великого герцога. Однако все заметили, что ни знамен, ни труб не было.
Веласко немедленно поднялся и скомандовал зычным голосом:
– Всем встать перед Великим герцогом Ренайо, Великой герцогиней Хоанной и доном Эдоардом до'Веррада!
Рохарио встал, как и все, кто находился в огромном нефе собора. Эффект получился ошеломляющий". Собравшиеся продемонстрировали уважение человеку, чью власть хотели разрушить. В некотором смысле это успокаивало.
Вошел Ренайо. Его лицо было строгое и торжественное. Эдоард казался смущенным, впрочем, он чувствовал себя хорошо только под открытым небом. Великий герцог поклонился Премио Санкто и Премиа Санкте и занял отведенное ему место слева от алтаря, где на небольшой платформе установили кресло.
Веласко, Премио Ораторрио ассамблеи Временного Парламента, торжественным шагом направился к Ренайо с драгоценным пергаментом в руках. Он опустился на колени перед Великим герцогом – Рохарио восхитился, с каким достоинством Веласко и другие пожилые люди выражали свое уважение герцогу, – и протянул пергамент одному из советников Ренайо. Тот прочистил горло и громко зачитал документ.
Люди, собравшиеся в соборе, слушали с напряженным вниманием. Лицо Ренайо оставалось сумрачным. К облегчению Рохарио, никто не помешал чтению документа. Скамья, на которой он сидел, становилась все более жесткой – он понял, что начинает терять терпение. Ожидание. Предчувствие.
Мир был нарушен в тот момент, когда советник, закончив чтение, вручил пергамент Ренайо.
– Пусть меня услышат! – С противоположной стороны нефа поднялся со своей скамьи Асема. – По праву, дарованному екклезией каждому человеку, я хочу разоблачить обман: Ренайо Мириссо Эдоард Верро до'Веррада не может подписать конституцию. Он не является сыном Арриго и не имеет права на трон герцога. Поэтому его подпись не правомочна.
Вот вам и мирное разрешение противоречий.
В первый момент Рохарио склонил голову и закрыл уши руками, чтобы не слышать рева голосов, но в следующее мгновение заставил себя выпрямиться. Неприятности следует встречать лицом к лицу. В огромном храме шум отдавался чудовищным эхом – Рохарио вдруг подумал, что от него могут пострадать громадные стеклянные окна и сосуды со священным вином, благословленные Матрой эй Фильхо.
Однако, как ни странно, по меньшей мере половина возмущенных возгласов была направлена против Асемы. Значит, у Ренайо есть немало сторонников даже среди тех, кто хочет ограничить его власть.
Премио Санкто медленно поднялся со своего освященного места и поднял руку, но никто не обратил на него внимания. Чудовищный шум не стихал. Даже когда встала хрупкая Премиа Санкта и Рохарио увидел, как шевелятся ее губы, рев толпы не смолк. С каменным лицом наблюдал Ренайо за ассамблеей. Разве можно доверять людям, которые ведут себя подобным образом? Рохарио прикусил губу и наконец решился.
Он встал.
В этот момент огромные двери собора отворились, свет хлынул внутрь, тени заплясали между рядами скамей. В зал вошла небольшая процессия мужчин, одетых в строгие темные костюмы, на шее у каждого висел Золотой Ключ на тяжелой золотой цепи. А в руках они держали пергаменты со Священными Стихами. За ними следовали одетые в ливреи слуги, которые несли на плечах…
Да! Это могли быть только картины! Огромные картины! Невозможно себе представить, что на них изображено! Вслед за картинами, в сопровождении Кабрала Грихальвы, шагал человек со скованными за спиной руками. Рохарио не узнал его, но на груди незнакомца тоже был начертан знак Золотого Ключа. Вслед за ним шествовала женщина под черной шалью, ниспадающей до самого пояса, – не было сомнений, что это реликвия давно прошедших дней. Далее, словно послушники, теснились взрослые и дети семьи Грихальва. А вот и…
– Элейна! – позвал Рохарио, но она либо не слышала его, либо сделала вид, что не слышит.
Ее лицо было мрачно. За, руку ее держала Беатрис, сохранявшая удивительное спокойствие.
Рохарио не мог отвести от Элейны взгляд. Она не должна стоять там одна. В нем тоже течет кровь Грихальва. Почему бы и ему не присоединиться к ним? Он уже собрался перепрыгнуть через ряд скамеек, когда на его плечо легла чья-то рука.
– Ваше место здесь, дон Рохарио, – сказал человек за его спиной, не понявший намерений Рохарио, – а не рядом с вашим отцом. Вы избрали свой путь и должны оставаться с нами. Ведь Элейна тоже в конце концов выбрала Грихальва. Рохарио склонил голову. Он вспомнил слова отца, произнесенные несколько часов назад: “Мы пришли к выводу, что другого пути нет”. Рохарио сел. Теперь люди, поддерживавшие Великого герцога или Асему, выкрикивали новые слова:
– Грихальва! Иллюстраторы!
Иллюстраторы Грихальва встали на колени, но не перед Великим герцогом, а возле Премио Санкто и Премиа Санкты, которые опустились в кресла. Слуги начали открывать завешанные картины, а потом повернули их так, чтобы все могли видеть два портрета “Первой Любовницы”, самого знаменитого полотна в Тайра-Вирте… Только на одном из них отсутствовала фигура Сааведры Грихальва. Комната была точной копией, а вот женщины в ней не было.
Женщина с закрытым вуалью лицом подошла к возвышению. Она молча дожидалась, пока ассамблея успокоится; вскоре лишь негромкий шепот нарушал тишину, установившуюся в соборе.
– Я прошу вас проявить терпение, – сказал Кабрал Грихальва. Его сильный голос уверенно звучал под сводами собора. – Если вы внимательно изучите картины, ваши святейшества, то заметите, что краски на одной из них старые и слегка потрескавшиеся – однако в отличном состоянии, как и на всех работах старых мастеров. А эта копия сделана совсем недавно – можно даже почувствовать слабый аромат красок. Видите, они еще не до конца просохли под слоем лака.
Премио Санкто с удивлением показал на полотно, где отсутствовала женская фигура.
– Не один год, ваши святейшества, – продолжал свою речь Кабрал, – вы и ваши предшественники слышали, но не обращали внимания на разговоры о магии, которой владеет семейство Грихальва, об иллюстраторах Грихальва, приумножавших с помощью колдовства могущество и богатство нашей страны вместе с до'Веррада. Так оно и есть. Сегодня я, самый старший представитель семьи Грихальва, говорю вам, что это правда. В крови Грихальва заключено волшебство, хотя лишь немногие из нас им обладают.
Рохарио вскочил на ноги. Только он один. В соборе наступила мертвая тишина, не было слышно даже шепота, присутствующие боялись пропустить хотя бы одно слово Кабрала Грихальвы и ждали, что ответит ему Премиа Санкта. Рохарио сел.
– Я не являюсь иллюстратором, ваши святейшества, волшебный Дар обрекает их на раннюю смерть, но клянусь вам в этих святых стенах, что среди Грихальва такие люди есть. И что многие, многие годы они честно служили до'Веррада и Тайра-Вирте, отдавая вам свои жизни. Однако в конце концов мы были наказаны – из-за нашего собственного страха. Хотя все это время мы были преданы герцогу, среди нас изредка находились одиночки, которые считали возможным использовать свой Дар ради собственной выгоды. Именно поэтому мы отдаем себя на вашу милость и на милость екклезии, которая всегда относилась к нам с презрением, как к чи'патрос.
Он замолчал, словно дожидаясь разрешения продолжать.
– Величайший из всех иллюстраторов, Сарио Грихальва, из ненависти и зависти заточил свою кузину, Сааведру, возлюбленную герцога Алехандро, в этом портрете, чтобы она не могла любить никого, кроме него самого. Этот Сарио методами, о существовании которых другие иллюстраторы и не догадывались, сумел продлить свою жизнь на многие годы. Этот Сарио убил Верховного иллюстратора Андрее в угоду своим амбициям и пытался подчинить своей воле Великого герцога Ренайо.
Люди начали перешептываться, но нетерпеливым взмахом руки Кабрал призвал всех к молчанию.
– Грихальва честно служили Тайра-Вирте. Поэтому мы выставляем перед вами Сарио Грихальву, носящего то же имя, но за эти четыреста долгих лет не единожды сменившего тело.
Премиа Санкта с трудом поднялась на ноги и медленно приблизилась к картинам. Ощупала пальцами оба полотна и покачала головой. Ассамблея притихла, изредка слышался лишь шорох одежды или скрип обуви.
Когда Премиа Санкта заговорила, ее голос был слабым и хрупким, как и ее тело.
– Вы сказали правду об этих картинах, мастер Кабрал. Однако какие доказательства вы можете нам представить? Здесь я вижу Сааведру Грихальва, а здесь… – Она показала на пустую комнату. Женщина в черной шали сбросила ее на плечи. Наступила абсолютная тишина. Потом все разом заговорили. Но когда Сааведра Грихальва подняла руку, гул стих. Сааведра Грихальва. Возможно ли такое? Как это может быть? Тем не менее комната на картине пуста. Куда она могла подеваться?
Рохарио смотрел. Да, это именно та женщина, которой он восторгался столько лет, и все же сейчас она казалось совсем другой… Он смотрел на красивую женщину из плоти и крови, но не знал ее. А потом Рохарио нашел Элейну, ее лицо было во много раз ближе и желанней, хотя он и любовался портретом Сааведры Грихальва всю свою жизнь.
– Я Сааведра Грихальва, – сказала она глубоким, красивым голосом, с непривычным для слуха собравшихся произношением; ее слова долетали до самых дальних уголков собора. – Я и в самом деле Сааведра. С помощью волшебства мой кузен Сарио, стоящий перед вами, заточил меня в картину. Он признал свою вину.
Сарио Грихальва так и не поднял головы. Он не шевелился и ничем не выказывал своего отношения к речи Сааведры. Рохарио не видел его лица.
– Я пришла сегодня сюда, – между тем рассказывала Сааведра, – чтобы просить защиты для себя и моих родных у Великого герцога Ренайо и склониться к ногам Премио Санкто и Премиа Санкты. Если моя семья и согрешила, то лишь из желания принести своей стране наибольшую пользу. Мы почитали верность до'Веррада превыше всего. Я знаю это, потому что видела, как Грихальва старались получить должность Верховного иллюстратора. Я вижу, как изменилась Тайра-Вирте. Вижу, насколько вы стали сильнее и богаче, как увеличилось население с того дня, когда я была заточена в картину.
– А как ты сумела освободиться? – спросила Премиа Санкта. И тут же раздался еще один голос – конечно же, Руиса.
– Откуда нам знать, что это правда?
Сааведра благосклонно улыбнулась, а потом – как и положено – сначала ответила Санкте:
– После того как выяснилось, что я жива и нахожусь внутри портрета, не стоило никакого труда нарисовать дверь, другую сторону двери – понимаете? – без запирающих знаков, так что я смогла ее открыть и выйти на свободу. А что до вас, юноша! Выйдите вперед!
Эйха! Рохарио восхищался ее отвагой.
– Вас я не знаю, но прошу внимательно осмотреть картину. Вы когда-нибудь видели, как в нарисованном на картине зеркале отражается нарисованное лицо? Видели? Ну так взгляните сюда.
Руис взглянул. Пораженный, отскочил назад.
– Там мое лицо!
– Хорошо. Пусть теперь в зеркало посмотрит Сарио Грихальва. А вы, юноша, скажете нам, какое отражение появится в зеркале.
Сарио, который даже и не пытался сопротивляться, подвели к картине. Руис ахнул.
– Это не его лицо! Там совсем другой человек!
Эйха! Снова ассамблея погрузилась в дискуссию. Иные вставали на скамейки, чтобы получше все разглядеть, кое-кто стучал руками по скамье, требуя тишины. Наконец под спокойным взглядом Сааведры Грихальва все затихли.
И все это время Ренайо сидел с непроницаемым лицом. Рохарио перевел взгляд на семью Грихальва и увидел, что Элейна разглядывает толпу. Она искала… искала… Он едва удержался, чтобы не помахать ей рукой! Но вот Элейна его заметила. И, словно ей этого оказалось вполне достаточно, вновь сосредоточилась на возвышении.
– Два дня назад я выбралась из темницы, – продолжала Сааведра. – Пять дней назад еще жила в своем времени. Пять дней назад я говорила… – Она споткнулась на последнем слове. Горе исказило прекрасное лицо. – Я говорила с герцогом Алехандро. Но так и не успела сказать ему, что у нас будет ребенок.
Даже мужчины вытирали глаза.
Голос Сааведры звучал чисто и сильно, как колокол с башни собора.
– Я признаю, к его и моему стыду, что ребенок будет чи'патро! Это слово часто использовалось против моей семьи. Но ребенок – все, что у меня осталось от Алехандро, и я не буду его стыдиться. Я прошу вас, ваши святейшества, простить мне этот грех. – И она опустилась на колени перед Премио Санкто и Премиа Санктой.
– Матра Дольча, ниниа. – Премиа Санкта протянула руку Сааведре. – То, что было, давно прошло. Ты уже достаточно страдала.
– А что станет с моей семьей? Должны ли они понести наказание за Дар, ниспосланный им Матрой эй Фильхо, который они втайне лелеяли все эти годы?
Оба святейшества склонили головы.
Наконец поднялся на ноги Великий герцог Ренайо. Он выглядел, как всегда, достойно и благородно в своем превосходно скроенном синем костюме, хотя таковые уже десять лет как вышли из моды, – Ренайо отказывался ей следовать. Матра! Не хотел! Старый стиль ему шел. Впервые в жизни Рохарио по-настоящему восхитился отцом.
– Я должен прервать вас, – сказал Ренайо, – потому что мы не закончили одно дело. Я еще не успел подписать этот документ. – И пока ассамблея продолжала переживать драму Сааведры и ее признание, Ренайо взял перо из рук Веласко и эффектным росчерком подписал конституцию.
Раздался восторженный вопль, от которого задрожали стекла и золотые люстры.
Когда стихли крики, Ренайо подошел к иллюстраторам Грихальва. Их было всего девять, причем один едва стоял на ногах из-за болезни, другой был еще юношей. Они не казались опасными.
– Это правда, что до'Веррада получали помощь от иллюстраторов Грихальва, – спокойно подтвердил герцог Ренайо. – И все же тайны противоречат идеям екклезии. Поэтому в духе конституции, которую я только что подписал, заявляю: все иллюстраторы и все художники любого происхождения отныне могут соревноваться за честь написания официальных документов для двора. Я упраздняю должность Верховного иллюстратора, вместо нее мы создадим Совет для составления документов, который будет поручать работу разным художникам по мере необходимости.
Снова восторженные крики. Рохарио вдруг легко представил, что после восстановления Парламента популярность его отца среди народа значительно возрастет. Несомненно, это чудо, дарованное Матрой эй Фильхо народу Тайра-Вирте, – ведь здесь без всякого кровопролития произошли такие удивительные перемены. Совсем не как в Гхийасе и Таглисе.
– Что касается Грихальва, стоящих сейчас перед нами, то меня связывает с ними охранная грамота, дарованная им Алессио Первым и возобновленная Бенетто Первым. Пришло время передать судьбу этой грамоты в руки екклезии.
Ренайо смиренно опустил голову. Многие из собравшихся поступили так же, прижимая шляпы к груди. Грихальва медленно и с некоторой неохотой встали на колени перед Премио Санкто и Премиа Санктой. Все они склонили головы, даже гордые иллюстраторы, о чьей дерзости ходили легенды. Все – за исключением обвиняемого. Рохарио нашел темную голову Элейны и опущенную седую голову Кабрала – его деда! – стоящего на коленях, но не потерявшего достоинства.
Наконец Сааведра Грихальва подняла глаза и посмотрела прямо на их святейшества. Она была горда и одновременно преисполнена смирения после столь трагических переживаний. Сааведра больше походила на королеву в своем элегантном платье, вышедшем из моды триста лет назад – и одновременно таком новом, словно портные только что сделали последний стежок.
– Матра Дольча, ниниа, мы не можем отвергнуть тех, кто пришел к нам с просьбой о прощении, – сказала Премиа Санкта, беря Сааведру за руку и поднимая с колен. – Встань. Ты действительно грешила, но милосердие Матры дарует нам жизнь и надежду. Так что приди в ее нежные руки и будешь прощена.
"В ее нежные руки”, – подумал Рохарио, глядя на запрестольный образ, написанный Сарио Грихальвой своей собственной кровью. Запрестольный образ, для которого Сааведра послужила моделью. Как могли они не простить ее?
Ренайо выступил вперед и взял Сааведру за руку.
– То, что вам пришлось пережить, неописуемо. Я не позволю вам больше страдать. – Он повернулся к ассамблее. Голос Великого герцога разнесся по всему собору. – Разве сын герцога Алехандро заслужил позор, разве это справедливо?
– Нет! – взревели в ответ тысячи голосов. Все, кроме Асемы, чья одинокая фигура пыталась противостоять могучим силам прилива.
– Можешь ли ты, Сааведра Грихальва, поклясться на Книге Священных Стихов, что носишь ребенка Алехандро до'Веррада? – Премио Санкто протянул древний том в кожаном переплете, украшенном золотом.
Сааведра положила ладони на книгу, а потом прижалась к ней лбом. Копна прекрасных черных волос скрыла книгу, но видеть ее было совсем не обязательно.
– Я клянусь. – Сааведра подняла голову, чтобы все услышали ее слова. – Отец ребенка в моем лоне – Алехандро Бальтран Эдоард Алессио до'Веррада, человек, с которым меня связывала любовь. Я клянусь в этом на Книге Священных Стихов, и пусть благословение Матры эй Фильхо не оставит меня.
– Ребенок, который родится, будет герцогом Тайра-Вирте, если он окажется мальчиком. – Ренайо протянул руку Великой герцогине.
Нет, неожиданно понял Рохарио, Ренайо протянул руку несчастному, удивленному Эдоарду, который уставился на Сааведру так, словно она была предвестником его неудавшейся судьбы.
– Поэтому в духе новой конституции, которую вы представили мне, как вашему Великому герцогу, я считаю себя вправе объявить о предстоящей свадьбе Сааведры Грихальва и моего сына Эдоарда. Тем самым ребенок Алехандро будет законнорожденным. И если он окажется мальчиком, то станет наследником вслед за моим сыном Эдоардом.
К этому моменту ассамблея была слишком утомлена удивительными откровениями, а потому ответила Ренайо лишь сдержанным ропотом, который вскоре стих. Ренайо вложил руку Сааведры в ладонь Эдоарда. И Рохарио понял, что весь план от начала до конца был продуман, как и всегда, герцогом и его союзниками Грихальва. “Мы пришли к выводу, что другого пути нет”.
Великий герцог Ренайо никогда и никому не позволил бы управлять своей жизнью. А Грихальва сделали все необходимое, чтобы выжить.
Ренайо окинул взглядом ассамблею и встал: пусть помнят – на случай, если они забыли, – что он остается их герцогом.
– Что же касается других обвинений, – презрительно бросил он, – то я не стану оскорблять память моей матери, отвечая на них, но я клянусь… – Он опустился на колени перед Премио Санкто и Премиа Санктой и поцеловал их кольца. – Я клянусь на этих кольцах, – продолжал он, поднимаясь с колен и показывая в сторону своего сына и Сааведры, – что в жилах моего наследника течет истинная кровь до'Веррада.
Глава 91
Когда умирал Агустин. – Элейна держала его забинтованную руку в своих ладонях. Он лишь дважды пришел в себя за последние дни: один раз боль терзала его тело, а во второй он был так слаб, что уже ничего не чувствовал. И вот наконец свершилось милосердие, и он сделал свой последний вздох вечером того дня, когда завершилась встреча в соборе.
– Осколок Зеркала возвращается к Великой Душе. – Санкта, не отходившая от Агустина, закрыла его обожженные веки.
Диониса рыдала и не могла остановиться, несмотря на все попытки Беатрис ее успокоить. Его похоронили в семейной гробнице на следующее утро. К полудню Беатрис собрала свои вещи, включающие две толстые тетради, и распрощалась с родными.
– Я уезжаю, – сказала она Элейне. – Если Грихальва отдаст себя санктии, то екклезия сочтет нас достойными защиты и прощения.
– А как же твой особняк, балы и прекрасные платья, Беатрис? Что будет с ними?
Беатрис печально улыбнулась.
– Я стану изучать растения, Элейна, и постараюсь найти способ лечить ожоги, чтобы спасать людей от страданий, подобных тем, что испытал Агустин. Члены санктии имеют право на сад. Я буду выращивать горох, изучать записки, оставленные бабушкой. Наступит день, когда я сумею понять Дар Грихальва.
– Понять Дар?
– Надеюсь, ты не думаешь, что это и в самом деле благословение, сошедшее с небес?
– Что ты хочешь этим сказать?
– Должно существовать объяснение, Элейна! Почему Дар переходит к одним мужчинам и не дается другим. Почему им обладает только одна женщина. Почему иллюстраторы не могут иметь детей, а Сааведра сумела забеременеть? Я собираюсь найти ответы на все эти вопросы! Мы, Грихальва, только пользовались Даром. Мы никогда не пытались его понять. И почему именно мы, потомки разбойников из Тза'аба, стали обладателями Дара.
В конце концов Элейна рассмеялась.
– Ты всегда поступаешь по-своему, Беатрис. И как только тебе это удается?
Беатрис поцеловала сестру и уехала вместе с санктас. Элейна осталась стоять во дворе под лучами теплого солнца. Дохди кончились, наступили долгие весенние дни. Через несколько месяцев начнется жара, но сейчас стояла прекрасная погода. Воздух был прозрачен и чист. При таком освещении хорошо рисовать.
В Палаесо Грихальва царило подавленное настроение. Во время Астравенты, через тридцать дней, Сааведра выйдет замуж за Эдоарда до'Веррада. Ренайо настоял на том, чтобы свадьба была грандиозная, со всеми полагающимися почестями. Он считал, что не имеет права проявлять неуважение к невесте Эдоарда, а еще в большей степени к ее будущему ребенку. Сааведра находилась преимущественно в Палаесо. Она и Ренайо отлично понимали друг друга – так, во всяком случае, говорили все. Они оба были прагматиками.
– Иди сюда, ниниа, посиди на солнце. – Гиаберто вышел из-под затененной аркады, ведя за собой Аласаис. Девушка в оцепенении опустилась на скамейку, продолжая сжимать незаконченную вышивку. На ней было простое белое платье с высокой талией. Она явно забыла надеть туфли. Сидела и смутно улыбалась Гиаберто.
– Где Сарио? – спросила она своим тихим голосом. – Я принцесса Аласаис. Мои отец и мать были… убиты толпой. – Она слегка задрожала, а Элейна, в свою очередь, содрогнулась, глядя на это существо.
Потому что Аласаис не была человеком. В этом Сарио признался. Он нарисовал ее и оживил посредством магии.
Тем не менее она в некотором смысле оставалась женщиной, жила, дышала и разговаривала. То и дело спрашивала о своем создателе. Никто не мог понять, как Сарио удалось сотворить такое сильное заклинание.
– Это чудовищно, – заявила Сааведра, и все с ней согласились.
– Осколок Зеркала возвращается к Великой Душе. – Санкта, не отходившая от Агустина, закрыла его обожженные веки.
Диониса рыдала и не могла остановиться, несмотря на все попытки Беатрис ее успокоить. Его похоронили в семейной гробнице на следующее утро. К полудню Беатрис собрала свои вещи, включающие две толстые тетради, и распрощалась с родными.
– Я уезжаю, – сказала она Элейне. – Если Грихальва отдаст себя санктии, то екклезия сочтет нас достойными защиты и прощения.
– А как же твой особняк, балы и прекрасные платья, Беатрис? Что будет с ними?
Беатрис печально улыбнулась.
– Я стану изучать растения, Элейна, и постараюсь найти способ лечить ожоги, чтобы спасать людей от страданий, подобных тем, что испытал Агустин. Члены санктии имеют право на сад. Я буду выращивать горох, изучать записки, оставленные бабушкой. Наступит день, когда я сумею понять Дар Грихальва.
– Понять Дар?
– Надеюсь, ты не думаешь, что это и в самом деле благословение, сошедшее с небес?
– Что ты хочешь этим сказать?
– Должно существовать объяснение, Элейна! Почему Дар переходит к одним мужчинам и не дается другим. Почему им обладает только одна женщина. Почему иллюстраторы не могут иметь детей, а Сааведра сумела забеременеть? Я собираюсь найти ответы на все эти вопросы! Мы, Грихальва, только пользовались Даром. Мы никогда не пытались его понять. И почему именно мы, потомки разбойников из Тза'аба, стали обладателями Дара.
В конце концов Элейна рассмеялась.
– Ты всегда поступаешь по-своему, Беатрис. И как только тебе это удается?
Беатрис поцеловала сестру и уехала вместе с санктас. Элейна осталась стоять во дворе под лучами теплого солнца. Дохди кончились, наступили долгие весенние дни. Через несколько месяцев начнется жара, но сейчас стояла прекрасная погода. Воздух был прозрачен и чист. При таком освещении хорошо рисовать.
В Палаесо Грихальва царило подавленное настроение. Во время Астравенты, через тридцать дней, Сааведра выйдет замуж за Эдоарда до'Веррада. Ренайо настоял на том, чтобы свадьба была грандиозная, со всеми полагающимися почестями. Он считал, что не имеет права проявлять неуважение к невесте Эдоарда, а еще в большей степени к ее будущему ребенку. Сааведра находилась преимущественно в Палаесо. Она и Ренайо отлично понимали друг друга – так, во всяком случае, говорили все. Они оба были прагматиками.
– Иди сюда, ниниа, посиди на солнце. – Гиаберто вышел из-под затененной аркады, ведя за собой Аласаис. Девушка в оцепенении опустилась на скамейку, продолжая сжимать незаконченную вышивку. На ней было простое белое платье с высокой талией. Она явно забыла надеть туфли. Сидела и смутно улыбалась Гиаберто.
– Где Сарио? – спросила она своим тихим голосом. – Я принцесса Аласаис. Мои отец и мать были… убиты толпой. – Она слегка задрожала, а Элейна, в свою очередь, содрогнулась, глядя на это существо.
Потому что Аласаис не была человеком. В этом Сарио признался. Он нарисовал ее и оживил посредством магии.
Тем не менее она в некотором смысле оставалась женщиной, жила, дышала и разговаривала. То и дело спрашивала о своем создателе. Никто не мог понять, как Сарио удалось сотворить такое сильное заклинание.
– Это чудовищно, – заявила Сааведра, и все с ней согласились.