Роун Мелани. Золотой ключ. Том 3

   – Но бабушка умерла, теперь только ты в меня веришь. Кабрал ласково погладил ее по голове.
   – Итинераррио Сарио смотрел твои работы. Он обладает Даром и восхищен тем, что ты делаешь.
   Элейна взглянула на него, чувствуя, как начинают пламенеть щеки.
   – Я еще с ним не встречалась. Со времени беспорядков на площади у собора мама не выпускает меня с женской половины, заставляет рисовать ужасных собачек, которых держат придворные дамы. Матра эй Фильхо, а теперь еще Великая герцогиня Хоанна возжелала получить портрет своих гончих. Ей на глаза попалась моя миниатюра – мопсы графини до'Кастейа, и она хочет, чтобы я изобразила ее псов рядом с деревенским домом… эдакая пасторальная сценка. Меня от этого тошнит! Ну посмотри! Ты только взгляни! – Она отодвинулась от Кабрала и продолжала листать альбом. – Дети в лохмотьях, мужчины едва стоят на ногах от голода… И все они пришли на казнь – зачем?
   Там говорили о Гхийасе и о том, что через семь дней после хлебного бунта восставшие сожгли дворец в Ауте-Гхийасе, а короля убили. Это правда?
   Казалось, Кабрал совсем не удивился.
   – Как я могу поверить в правдивость подобных слухов? Всем известно, что мы, Грихальва, служим Великому герцогу. Если народ решится напасть на герцога Ренайо, значит, и нам не поздоровится.
   – Да, наверное. Похоже на эпидемию, которая распространяется из одного города в другой. Но я все равно считаю, что нельзя было вешать этих несчастных.
   – К нам приходил покупатель, интересовался твоей картиной “Битва на Рио Сангва”.
   – Ты пытаешься увести меня в сторону. Никойо сказал, что мне следует ее сжечь. Только это хорошая картина, а вовсе не позор, как бы он ее ни поносил. – Элейна склонила голову набок, потому что услышала доносившиеся издалека выстрелы, резкий, неестественный звук, принесенный теплым ветерком. – Матра!
   Кабрал поднялся со скамейки и выглянул на пустую улицу. Его абсолютно белые волосы напоминали цинк, который используется для самых холодных, белоснежных тонов, но двигался он легко и уверенно, словно ему и сорока не исполнилось. На самом деле Кабралу было около восьмидесяти, а чувствовал он себя лучше, чем любой из Одаренных художников вдвое моложе его. Жалел ли он когда-нибудь о том, что природа наделила его здоровьем, или с радостью отдал бы все прожитые годы за возможность обладать Даром? Элейна не решалась спросить его об этом.
   – Ничего. Иди в дом, Элейнита. Я побуду здесь. – Кабрал осуждающе поцокал языком. – Тяжелые времена наступили.
   Элейна поцеловала его в щеку и поспешила в дом, настроение у нее совершенно изменилось. Интересно, кто приходил посмотреть на картину? А вдруг ее купят? Может быть, даже выставят в Галиерре Веррада?
   – Нет!
   Элейна узнала голос Агустина.
   А в следующее мгновение мальчик выскочил из крытой аркады, ведущей в сад. Увидев Элейну, он бросился к ней.
   – Я не стану проходить конфирматтио, – спрятавшись у нее за спиной, пробормотал он. – Это так унизительно.
   – Агустин!
   – Существуют другие способы узнать. Почему меня нужно подвергать испытанию? Просто они хотят, чтобы со мной проделали то же самое, что в свое время испытали они сами! Я не стану!
   Элейна вздохнула. И вот появились они, их голоса напомнили ей ворчание толпы во время казни: дядя, три кузена и ее мать. Она приготовилась к сражению.
   Диониса шла впереди, ее старомодная широкая юбка зашуршала, коснувшись стен узкого прохода, ведущего во двор. Она приблизилась к дочери и сыну с уверенностью женщины, обладающей безграничной властью: Диониса была матерью Одаренного сына. Она сурово посмотрела на Элейну.
   – Мало того, что сама себя так ведешь, нужно и брата заразить неповиновением! Отправляйся в свою комнату, немедленно! Я поговорю с тобой позже.
   – Не пойду, – тихо ответила Элейна.
   – Он предан ей словно пес, – проворчал дядя Гиаберто. Брат еще сильнее прижался к ней. И хотя он уже был выше ее ростом – Агустину исполнилось пятнадцать, – ему хватало сил лишь на короткие вспышки протеста. Его душа художника напоминала произведение искусства из хрупкого фарфора: восхищайтесь им, обращайтесь крайне осторожно, и тогда комната наполнится светлой красотой; а упадет на пол – осколки разлетятся в разные стороны. Элейна такой утонченностью не отличалась. Диониса частенько сожалела, что сыну не достался от рождения решительный, воинственный нрав, а дочь природа не наделила покорностью и благоразумием.
   – Это дело Совета, – запротестовал Никойо. – Ты можешь идти, Элейна.
   – В таком случае Агустин пойдет со мной. Идем, Агустин. Впрочем, вымолвив эти слова, Элейна задрожала, и не только от гнева. Вряд ли разумно сердить одного из Вьехос Фратос. Они обладают властью, которой другие не наделены. Пять лет назад ей пришлось дорого заплатить за это знание.
   – Ну, с меня достаточно! – рассвирепел Никойо.
   – Пусть уходит, – заявила Диониса, – и забирает мальчика, пока. В конце концов речь идет о простой формальности. Он ведь уже показал нам свое мастерство. – Они всегда окутывали Дар покровом тайны, даже когда говорили о нем между собой. – Давайте обсудим, что мы будем делать дальше.
   В подобные моменты Элейна восхищалась тем, как ее мать умела навязать свою волю родственникам мужчинам. Агустин был своего рода редкостью; в последнем поколении совсем немного мальчиков прошли конфирматтио – бабушка Лейла не раз сетовала по этому поводу. Сама она родила двоих Одаренных сыновей, однако никакая другая женщина из рода Грихальва не имела больше одного. Диониса прекрасно сознавала ценность того, чем обладала;
   Вьехос Фратос тоже понимали это и не сомневались, что она покорно отойдет в сторонку, позволив им забрать Агустина, не станет направлять его кисть.
   Элейна не доверяла матери. Но, сказав, что уходит, она уже ничего не могла сделать. Поэтому она взяла Агустина за руку, и они вместе пересекли огромный бальный зал, миновали южный двор и через аркаду, заросшую олеандрами, вышли на другой, выложенный плиткой двор, по периметру которого располагались личные покои членов семьи.
   Несмотря на прохладную погоду, Агустин вспотел. Он опустил руку в фонтан, провел пальцами по холодной плитке, вытер лоб. Из двери, ведущей в библиотеку, появилась их сестра, Беатрис, и направилась прямо к ним.
   – Не нужно меня проверять, – продолжал возмущаться Агустин, когда Беатрис остановилась рядом и ласково убрала с его лица выбившуюся прядь волос, – если они уже и так знают… – Агустин замолчал, потому что из аркады вышла их кузина, Иберра.
   Она принадлежала к той ветви семьи, которая уже больше не производила на свет Одаренных сыновей. Андрее был последним. Иберра могла лишь подозревать, что у Вьехос Фратос есть свои секреты, но об истинном могуществе Грихальва не имела ни малейшего понятия.
   – У твоего платья грязный подол, – сказал Агустин Беатрис, быстро сменив тему разговора. – Ты пыталась стряхнуть землю, когда поднялась с колен, верно?
   – Беатрис! – Иберра в ужасе прижала руку к довольно внушительной груди. – Неужели ты снова работала в саду со слугами? Я думала, ты читаешь, эйха! Я слышала такие новости! – Последние слова она произнесла трагическим тоном. – Андрее сказал маме, что тебе следует выйти замуж за Франсиссо.
   Элейну передернуло.
   – Я, естественно, сделаю так, как мне велят мои родные, – спокойно ответила Беатрис.
   – В этом можно не сомневаться, – нежным голоском проворковала Иберра и бросила торжествующий и одновременно ядовитый взгляд на Элейну.
   – Извини, Иберра, нам нужно идти. – Элейна схватила Агустина за руку и потащила за собой. Беатрис поспешила следом.
   – Элейна!
   Они начали подниматься по лестнице, один пролет до угла, поворот, снова наверх – пока не добрались до площадки третьего этажа. Здесь Элейна открыла дверь, ведущую в апартаменты матери и двоюродных братьев и сестер, – из-за возмутительного поведения их тетки Тасии, которая никому даже и не нравилась, они были вынуждены занимать самое неудобное крыло в Палассо.
   "Впрочем, тут совсем неплохо”, – подумала Элейна, когда они шли по коридору. Огромные окна выходили во двор, на белую стену, украшенную азалиями и бело-голубыми плитками в виде розеток, отделанных зеленым бордюром, – эмблема Палассо Грихальва. Здесь было так красиво, что Диониса не попыталась вышвырнуть из расположенных гораздо выгоднее комнат мать Иберры, у которой не было сыновей. Вместо этого она убрала свои апартаменты по-новому, словно решила доказать всем, что грязь, связанная с именем Тасии, ее не запятнала.
   Они вошли в гостиную, и Элейна бросила шаль и альбом на диван.
   – Зачем ты настраиваешь против себя Иберру? – спросила Беатрис.
   Элейна сверкнула на нее глазами, но ничего не сказала. На добрую со всеми Беатрис злиться по-настоящему было просто невозможно.
   – Я возвращаюсь в студию, – объявил Агустин. – Дэво говорит, что у него есть несколько новых красок из марены, мы с ним собираемся смешать розовую для акварелей.
   – Только не делай глупостей, – взмолилась Элейна.
   – Дэво ему не позволит, – успокоила ее Беатрис. Тонкие губы Агустина дрогнули в улыбке. Он был робким мальчиком, таким его сделали бесконечные годы болезней. То, что он пережил летнюю лихорадку два года назад, оказалось чудом, дарованным Святой Матерью. Его более крепким братьям-близнецам не повезло.
   – Не буду, – пообещал он.
   Поцеловав сестер, Агустин быстро ушел, а Элейна устремилась к балкону, выходившему на улицу. Беатрис последовала за ней. Они облокотились о кованую железную решетку, украшенную по углам ключами самых причудливых форм и размеров: от дверей, малюсенькими ключиками от шкатулок с драгоценностями, отмычками.
   Элейна разглядывала широкую улицу.
   – Посмотри, как мало народу вышло их своих домов. Слишком тихо, и вовсе не потому, что сейчас сиеста.
   Больше не было слышно ружейной стрельбы.
   – Мама сделает все возможное, чтобы Агустин стал следующим Верховным иллюстратором, – почти шепотом промолвила Беатрис, мягко пытаясь напомнить сестре о реальности.
   В своем лавандовом утреннем платье, белых кружевных перчатках и черной шали, изящно накинутой на темные волосы, она казалась такой кроткой и нежной, как никто на свете.
   Кружевная шаль Элейны была просто наброшена на плечи, и она смущенно принялась поправлять ее, хотя Беатрис вряд ли стала бы упрекать сестру за неряшливость.
   – Агустин слишком слаб, чтобы стать Верховным иллюстратором. Он откажется.
   – Разве он сумеет противостоять матери?
   – Хватит одного раза. А потом я буду делать это за него, от его имени.
   – Он не может всегда и во веем опираться на тебя, Элейна. Сердце Элейны затопили такая отчаянная любовь и такой яростный гнев, что у нее задрожал голос.
   – Не может? Я больше не выйду замуж и, скорее всего, переживу Агустина. Он нуждается в защите.
   Из гостиной послышался какой-то грохот, потом громкая брань. Беатрис вздрогнула и поспешила выяснить, что происходит.
   – Где она? – потребовал ответа мужской голос. – Где моя неблагодарная дочь?
   – Ну-ну, отец, – ласково проворковала Беатрис. Элейна промчалась сквозь толстые занавеси, отделявшие комнату от балкона, задержалась на мгновение, чтобы осторожно прикрыть за собой стеклянные двери.
   – Я здесь, – сказала она и встала лицом к отцу. Ревирдин уронил свою трость, видимо, когда споткнулся о край ковра, и перевернул изящный столик. Упала и разбилась дорогая ваза из Синны. Но Беатрис заботливо усадила его в кресло, в то время как он бросал на Элейну гневные взгляды, словно его оплошность была целиком и полностью на ее совести. Несчастный случай с повозкой, в которой он когда-то ехал, лишил его способности рисовать, что пагубно отразилось на характере. А за последние семь лет, видя, как расцветает талант его дочери, Ревирдин стал еще более желчным.
   – До меня дошли слухи, что ты упорно продолжаешь отвергать предложение наследника, – строго сказал он. – Эйха! Подумать только, чего нам стоило убедить Андрее и Вьехос Фратос, чтобы выбрали именно тебя, когда стало известно о желании наследника взять любовницу из семьи Грихальва! Нет, нет, говорили они, Элейна страшно несговорчивая особа. Но даже я не сомневался, что ты не откажешься выполнить свой долг перед семьей. Ну а если ты не согласишься из этих побуждений, то по крайней мере тебя привлекут многочисленные подарки, которые ты получишь. Вполне возможно, он пожалует тебе особняк и землю – такова традиция. Многие любовницы из нашего рода вышли замуж за знатных людей после того, как наследник женился. Неужели я выставил себя дураком?
   – Мне не нужны подарки! И знатный муж!
   – Я не желаю больше слушать эти глупости, дочь! Сюда идет твоя мать. Беатрис, дай мне трость.
   Беатрис уже держала ее в руке. Передала отцу, и Ревирдин Грихальва положил трость из черного дерева себе на колени, вцепившись в нее левой – и единственной – рукой. Правая заканчивалась около локтя. Рукав был подвязан черной ленточкой, чтобы не болтался и не мешал во время ходьбы.
   Ревирдин отказался перебраться в комнаты на нижнем этаже, тогда ему больше не пришлось бы карабкаться по лестницам. Он встал, приветствуя жену, как принято у воспитанных людей, хотя это движение и заставило его поморщиться от боли.
   Диониса вошла одна, оставив где-то по дороге своего брата-иллюстратора и остальных родственников.
   – Пожалуйста, садись, Ревирдин. – Она равнодушно поцеловала мужа в щеку и кивнула Беатрис, которая бросилась помочь отцу снова занять место в кресле.
   Диониса обратила ледяной взгляд на Элейну. Она не собиралась соблюдать правила хорошего тона.
   – Ты все равно станешь любовницей дона Эдоарда! Больше ты ни на что не пригодна.
   – Я могу рисовать.
   – Ты бесплодна.
   – Я этого не сделаю!
   – Дон Эдоард видел тебя и пожелал заполучить в свою постель, спаси и помилуй его Матра от твоего гнусного нрава! Ревирдин хмыкнул.
   – Моя мать частенько повторяла, что Арриго, да будет благословенна его душа, был просто в восторге от язвительной Тасии.
   Диониса только молча посмотрела на мужа и стукнула костяшками пальцев по столу, как бы подчеркивая свои слова.
   – Вопрос решен, Элейна. Мы не собираемся с тобой препираться. Я уже посоветовалась с Гиаберто. Он хотел занять место Верховного иллюстратора, которое сейчас принадлежит Андрее; он ничем его не хуже. Но, естественно, Великий герцог не согласился сделать его Верховным иллюстратором, поскольку он приходится племянником Тасии. И то, что сестры отреклись от нее, не имеет никакого значения. Эйха! Что прошло, то прошло. А теперь дон Эдоард увидел тебя, и ты ему понравилась. Все говорят, что этот молодой человек довольно упрям, испорчен и немного глуп. Ты сможешь получить все что угодно, власть…
   – И стать такой, как тетушка Тасия, от которой отреклись сестры? Гнев на лице Дионисы сменился яростью.
   – Беатрис, выйди из комнаты.
   – Хорошо, мама.
   Элейна даже не пыталась просить сестру остаться, она не хотела, чтобы Беатрис присутствовала при скандале, который должен был вот-вот разразиться.
   Впрочем, Диониса заговорила совсем тихо, совершенно нормальным, спокойным тоном.
   – Мы получили от Великого герцога сообщение, что через три дня за тобой приедут и отвезут в Чассериайо. Так вот, мы с Гиаберто решили: если ты добровольно не согласишься выполнить желание Эдоарда, тебе придется принять его предложение иным способом!
   Сердце в груди Элейны отчаянно заколотилось, когда она осознала значение слов матери, произнесенных так спокойно. От страха и гнева она лишилась дара речи. В комнате повисло такое напряженное молчание, что когда ее отец откашлялся, этот звук был подобен ружейному выстрелу.
   Элейна закусила нижнюю губу, чтобы унять дрожь.
   – Вы намерены снова проделать со мной то же самое… как тогда, с Фелиппо? – Она с трудом сдерживала слезы. – Как ты можешь?
   – Мы поступим так, как посчитаем необходимым. Портрет уже наполовину готов – это, конечно, не самая лучшая работа Гиаберто, но для наших целей вполне сгодится. Через три дня Великий герцог пришлет слуг, которые будут сопровождать тебя в Чассериайо. С каким настроением ты туда поедешь, решать тебе. Я жду твоего ответа завтра. Если ты согласишься и поклянешься честью бабушки Лейлы, никто не сделает ничего плохого. Отправляйся в свою комнату. Нам с твоим отцом нужно кое-что обсудить.
   Элейна онемела от ярости, и ей хватило сил лишь на то, чтобы спокойно выйти из гостиной. Добравшись до спальни, которую она делила с Беатрис, Элейна упала на кровать и зарылась лицом в подушку.
   Как они могут? Как они только могут?
   Пять лет назад… Матра Дольча! Если они сделали это тогда, что помешает им теперь? Ей только исполнилось шестнадцать, она была упрямой и дерзкой, мечтала оставить след в истории семьи Грихальва – ведь Матра наделила ее талантом. Она перенесла процедуру конфирматгио – дважды! – но не смогла зачать ребенка, хотя все молодые люди, с которыми она имела дело, позднее доказали, что не обладают Даром. Из-за этого и еще потому, что она понимала долг женщины из семьи Грихальва совсем не так, как ее мать, родители решили отдать ее замуж за Фелиппо Грихальву.
   В шестьдесят лет Фелиппо уже похоронил двух жен, вместе они родили ему пятерых детей и одного Одаренного сына. И что самое главное, он исполнял свой долг умелого, но абсолютно лишенного воображения копииста работ Одаренных иллюстраторов, создавая обычные копии “Договоров”, наделенных магическими свойствами, которые затем отсылались в другие страны в качестве документа о данном соглашении. Он принимал участие в одном деликатном предприятии – в результате Майрия де Гхийас вышла замуж за Ренайо II, а не за своего гхийасского кузена, Иво IV, сумевшего утащить трон Гхийаса прямо из-под носа Ренайо.
   Поэтому мудрые советники решили наградить Фелиппо красивой и очень молодой женой, которую к тому же он выбрал сам.
   Будущая жена категорически отказалась выйти за него замуж.
   Слезы потекли по щекам Элейны. Она прижала кулаки к глазам, не желая снова вспоминать о пережитом унижении.
   Но не могла забыть и дня похорон, когда, прижав одну руку к груди и испытывая самое искреннее горе, сидела во вдовьем кресле рядом со смертным одром своего покойного супруга… и вдруг почувствовала, как дурманящее девчоночье восхищение, которое она переживала, глядя на своего престарелого мужа, исчезает при виде его лица, скованного маской смерти. Скорбящие родственники проходили мимо, а она пыталась привести в порядок мысли.
   Матра Дольча! Он вызывал у нее отвращение! Старый, распутный, с шершавой кожей, ставшей такой после стольких лет работы с красками… а она обожала его, льстила ему, ласкала. И вот эти чувства ускользнули, словно легкая тень от облака. Он ей вовсе не нравился. Она отказалась выйти за него замуж и решительно заявила родителям и всем остальным родственникам, что не желает быть женой Фелиппо Грихальвы.
   "Я не выйду замуж за Фелиппо Грихальву”.
   Элейна сидела в тот день неподалеку от погребального костра и наконец поняла, что почти три года жила во сне. Проснувшись, она с изумлением посмотрела на черные кружевные перчатки и старое черное платье, вышедшее из моды лет двадцать назад и перешитое по ее фигуре, – жесткий корсет сковывал каждое" движение. Она слушала соболезнования родственников, но их слова, казалось, доносились из-за высокой каменной стены.
   В конце концов Лейла сказала ей правду. Иллюстраторам удалось раздобыть ее кровь и слезы, а потом они воспользовались своим Даром и нарисовали ее портрет-повиновение, заколдовав его таким образом, что она не могла не согласиться выйти замуж за Фелиппо.
   "Я была против! – возмущалась Лейла. – Не сомневайся, я была категорически против. Но, что бы ни говорили сестры Тасии, ее кровь течет и в их жилах. Диониса и Гиаберто провернули все шито-крыто, и никто ничего не узнал. А потом… Эйха! “Ну что в этом плохого? – заявили остальные. – Девушке надо знать свое место”. Северин умер, благослови, Матра, его добрую душу, и мой Юстино тоже от нас ушел, бедное дитя, а Витторио не вернулся из-за границы… Я могла лишь умолять их вспомнить о чести. Представить себе, что мой сын согласится на такое злодеяние! Уж можешь быть уверена, я высказала Ревирдину все, что думаю о нем, – как он посмел дать согласие наложить чары на собственную дочь! Но ты снова со мной, меннина. Больше они тебя не обидят”.
   Однако Лейла умерла – ее сразила последняя вспышка летней лихорадки, унесшая в самом начале эпидемии Фелиппо. Через два месяца после его смерти Элейна тоже заболела, и у нее был выкидыш – последнее наказание, несчастное, уродливое существо.
   – Больше они ко мне не прикоснутся, – поклялась она подушке.
   Та, естественно, ничего не сказала в ответ, но мягкая ткань высушила последние слезы. Она услышала, как скрипнула дверь, потом ее тихонько прикрыли, и Элейна вскочила, готовая встретить противника во всеоружии.
   Беатрис держала в руках корзинку с апельсинами и виноградом.
   – Я подумала, а вдруг ты проголодалась.
   Элейна снова опустилась на кровать.
   – Нет.
   – Ну, может быть, захочешь позже. Мама решила запереть тебя в комнате. Мне удалось прихватить из гостиной твой альбом.
   – Спасибо. – Элейна так устала, что у нее уже не осталось сил возмущаться новым оскорблением. Запереть в комнате!
   – Грандтио Кабрал пришел поговорить с тобой, он за дверью.
   – Я не желаю с ним разговаривать! Взрывной характер Элейны никогда не производил должного впечатления на Беатрис.
   – Конечно, не желаешь, но могла бы поздороваться и вести себя вежливо, раз уж у тебя все равно нет выбора.
   – Беатрис, и как тебе это только удается? – воскликнула Элейна. – Если у меня нет выбора, так почему бы мне не показать ему, что я на самом деле чувствую? Разве у тебя нет никаких чувств?
   Беатрис улыбнулась ей и пошла к двери. При обычных обстоятельствах никто, кроме матери, отца и брата, не допускался в их личные апартаменты, но Кабрал был не только их дядюшкой, но и человеком, к чьему мнению прислушивался сам Великий герцог. Если он решил переговорить со своей внучатой племянницей в ее собственной спальне, никто из членов Совета не осмелился бы ему возразить.
   Кабрал с мрачным видом вошел в комнату, под мышкой он держал картину. Поставив ее на мольберт в углу комнаты, снял покрывало, и Элейна увидела собственную картину – “Битва на Рио Сангва”.
   На переднем плане будущий герцог Ренайо держит на руках своего умирающего отца, Алессо, слева распростерся взятый в плен тза'абский воин. За спинами собравшихся вокруг офицеров видно поле боя, усеянное телами погибших солдат, а еще дальше – равнины Хоарры, золотые в лучах вышедшего из-за облаков солнца.
   – Отличная картина, и тебе это прекрасно известно, – заявил Кабрал, не обращая никакого внимания на заплаканное лицо Элейны и смятую постель. – Большинство художников не могут удержаться от соблазна скопировать “Битву” Бартойина, а ты решила вспомнить древнюю “Смерть Верро Грихальвы”, выполненную Пьедро Грихальвой. Это, конечно, повторение, не более того, но твоя работа заставляет задуматься. И уж сделана она совсем не в современном стиле. Возможно, ты слишком ярко и детально изобразила задний план… впрочем, не знаю, уверенности у меня нет. Отвлекает зрителя от треугольника…
   – Они говорят, что я не использую классические формы, Тио, но ведь это не так! Ты же видишь: Ренайо находится в самом центре, а две другие фигуры – чуть ниже, по обеим сторонам.
   – С точки зрения композиции ты сделала все прекрасно, – согласился Кабрал.
   На мгновение Элейна забыла о своих неприятностях. “Сделала все прекрасно”. Эти слова стоили многого.
   – Слуга из замка до'Кастейа сказал, что они хотят приобрести твою работу для Галиерры графа Малдонно.
   Граф Малдонно – кузен Великого герцога! – хочет купить картину.
   – И что сказал Андрее? – победоносно спросила она. Кабрал поправил манжеты. У него были по-прежнему красивые руки, они потемнели от возраста и работы с красками, однако оставались сильными. Он поморщился, но Элейна не поняла, что означает его гримаса.
   – “Стиль не основан на классических образцах. Слишком дикий. Нет никакой дисциплины”.
   Элейна вздохнула. Все это она уже слышала раньше.
   – Впрочем, – Кабрал снова закрыл картину, – композиция и краски использованы умело, в картине есть жизнь. Ты становишься отличным художником.
   – Я не хуже здравствующих ныне мастеров! – Элейна покраснела. – Но у меня нет Дара. Поэтому я для них не представляю никакой ценности, тем более что копиист из меня получился никудышный.
   – Они не могут простить тебе того, что ты оказалась слишком талантливой. С их точки зрения, искусство ценно только в том случае, если оно служит Дару и, таким образом, семье. – Он вздохнул, опустился на пуховую кровать рядом с Элейной и стал задумчиво водить пальцем по фамильным розеткам Грихальва, вышитым Беатрис на покрывале. – Когда-то я думал так же, как и они. Что ты собираешься делать, Элейнита?
   Элейна сложила руки на коленях и спросила, не поднимая глаз:
   – Что ты хочешь мне сказать?
   – Прими предложение Эдоарда. Сделай все, чтобы он был счастлив. У него масса других обязанностей. У тебя будет достаточно времени, чтобы рисовать, и ни твои родители, ни старый дядя не смогут тебе помешать. А когда Эдоард женится, ты получишь свободу, причем довольно почетную. Возможно, он подарит тебе загородный дом. Поселишься там с чувством выполненного долга – ты же вдова – и станешь заниматься живописью сколько душе угодно. Это самый легкий путь, по которому ты доберешься до желанной цели.