Страница:
Смерть убийцы. Древняя сила рода его матери, вызванная применением того же колдовства, ответила ему сверканием колец фарадима. Значит, в нем действительно есть Старая Кровь, мельком подумал он, борясь со страхом, ибо эта кровь позволила ему мельком увидеть то, что угрожало жизни Мааркена так же неотвратимо, как и меч Масуля.
* * *
Сьонед вцепились в руку Рохана, с ужасом глядя на то, как Масуль поднялся, чтобы продолжить поединок. Но Мааркен продолжал рубить мечом пустоту, кружась на месте и нападая на то, чего не существовало.
- О Богиня, что с ним? - ахнула она.
Тобин вскрикнула: "Мааркен!". Масуль, остерегаясь дико блуждавшего клинка, подкрался сзади и плашмя ударил Мааркена по спине. Молодой лорд извернулся и еще раз пробил доспехи Масуля. Со стороны казалось, будто он сражается не с одним, а по крайней мере двумя соперниками, но ошеломленная толпа видела только одного из них. Лишь огромное искусство воина, обученного отражать атаку десятка мечей одновременно, позволяло ему оставаться в живых.
- Сьонед... Это они. Кто-то применяет старую магию...
Она едва узнала голос Пандсалы, даже не заметив, что принцесса-регент впервые в жизни назвала ее по имени. - Что? Что ты говоришь?
Пандсала выглядела совершенно больной, ее лицо было таким же серым, как и платье, глаза почернели. Она терла кольца на пальцах, как будто те причиняли ей боль.
- Не знаю, не могу... О Богиня!
Пандсала зашаталась, и Рохан со Сьонед подхватили ее.
- Сьонед... Если она права, кто-то должен защитить Мааркена...
Принцесса сразу поняла, о чем ее просят. Много лет назад она, находясь за тридевять земель, защитила его от предательства во время поединка с Ролстрой, соткав из звездного света купол, непроницаемый для стрел и ножей. Но сейчас все было по-другому. Он просил ее противопоставить искусство "Гонца Солнца" тому, чего она не знала. Кроме того, не было солнечного света, из которого можно было сплести толстую защитную ткань. Но если бы она и сплела ее, едва ли это помогло бы против колдовства...
Мааркен бился из последних сил, иногда уклоняясь от ударов Масуля, иногда шатаясь под их мощью, сражаясь с призраками, видимыми только ему одному. Его темно
красные доспехи и оранжево-красная туника покрылись другой, зловеще-алой краской. Похожий на язычок ожившего пламени, он корчился и уворачивался от видимых и невидимых воинов.
Ожившее пламя.
Она отпустила тело Пандсалы, доверив ее Рохану.
- Поль! Андри! Уриваль! - закричала Сьонед; они немедленно откликнулись, и в тот же миг над землей взвился первый язык Огня "Гонцов Солнца". Она слышала визг. Мийон яростно орал, что фарадимские фокусы были запрещены. Не обращая ни на что внимания, она собирала вместе цвета тех, кто ее окружал. Сапфир, рубин, изумруд, бриллиант и десяток других драгоценных камней сияли и сверкали в языках красно-золотого пламени. Пламя вздымалось все выше и выше, образовало стены, стены соединились в арку, которая раскидывалась над полем боя, пока не окружила его со всех сторон. Люди отпрянули; Огонь ужасающей мощи окрасил их лица в красный цвет. Сьонед собрала силы всех находившихся здесь фарадимов, безразличная к негромким отчаянным крикам измученных "Гонцов Солнца".
Лишь сам Мааркен был освобожден от участия в плетении ткани, которая должна была защитить его.
Вдруг языки пламени затрепетали. Колдун, окруживший видениями Мааркена, напал на Сьонед, использовав магию, совершенно не похожую на магию фарадимов. Как будто их руки встретились по разные стороны тонкой прозрачной завесы; ладони и пальцы легли друг на друга, можно было ощутить тепло кожи, прикасавшейся к коже, но настоящего прикосновения не было. Она дала отпор, беря у шатавшихся "Гонцов Солнца" последнее.
Огонь держался, скрывая сражавшихся внутри купола. Сьонед не могла знать, удалось ли ей помешать колдуну. Хотелось верить, что его бешеная атака означала именно это. Колдун должен быть найден, должен! Ни у нее самой, ни у других "Гонцов Солнца" уже не оставалось сил.
Внезапно Сьонед ощутила потерю, словно кто-то из фарадимов забрал свои цвета. Нужно было восстановить утраченное; она стала искать и нашла, со стоном узнав бриллиант - почти безграничную силу, которую Поль предоставил в ее полное распоряжение. Однажды она уже делала это; тогда ему был всего день от роду, а она тянула из младенца юную, неопытную энергию, благодаря Богиню за этот дар и одновременно моля ее спасти мальчика.
* * *
Пандсала пыталась встать с коленей, на которые опустилась, когда Сьонед бросила ее и начала свое дело. Принцесса-регент все еще была частью этого дела и чувствовала властное требование Сьонед отдать ей силу. Но давно прошли те времена, когда она ощущала себя игрушкой в мощных объятиях "Гонцов Солнца". Теперь она могла потребовать обратно большую часть своей силы, а вместе с ней и свое сознание.
Несколько шагов она прошла шатаясь, остановилась отдышаться и обвела взглядом светящийся купол и испуганные лица в облачной мгле. Кто это, где, как? Кольца жгли ее плоть. Разум был в огне. Однако ей сразу бросились в глаза два сгустка сил, кое-где перекрывавших друг друга, поразительно схожих и все же в чем-то различных. Одну из них она легко распознала: это была сила сообщества фарадимов, властно захваченная Сьонед. Другая же была странным образом свободна от верховной принцессы и тянулась к другой силе, очень похожей на первую.
Неожиданно она узнала ее источник, узнала его так же инстинктивно, как дышала. Яростные глаза на озаренном пламенем жестоком лице - лице, которое казалось ей невероятно знакомым. Глаза были не того цвета, но черты были копией черт, которые она ненавидела полжизни, смеющиеся черты, являвшиеся ей в ночных кошмарах и в конце концов оказавшиеся правдой. Лицо Янте.
Пандсала едва не закричала от муки. Лицо Янте, сын Янте, победа Янте. Она почувствовала во рту вкус крови - общей с колдуном крови - и поняла, что терзает зубами собственную плоть. Ее нижняя губа была в огне, как и серебряные и золотые кольца на пальцах. Кольца "Гонца Солнца" кричали о наличии колдовства. Физическая боль позволила Пандсале забыть о нравственных мучениях, но вместо пламенной ярости она ощутила ледяное спокойствие.
Он был совсем рядом. Она пробралась мимо Чейна, который держал в объятиях едва живую Тобин, протиснулась мимо Волога, Оствеля и широко раскрывшей глаза Аласен. Мальчик не видел ее. Он сидел рядом с молодой женщиной, "Гонцом Солнца", на которой хотел жениться Мааркен; его глаза были устремлены на светящийся купол. Она подошла ближе, каждая мышца в ее теле текла тихо и неслышно, как вода. Требование Сьонед отдать ей силы для плетения Огня нарастало в той части мозга, где концентрировался дар фарадима, но Старую Кровь Пандсала хранила для себя, ощущая ее как шелковистое мерцание в венах, как покалывание лучиков солнечного света, начинавших потихоньку пробиваться сквозь серые облака.
Ближе, ближе, чтобы можно было коснуться его, увидеть тени, кружащиеся в его глазах! Их разрез, густота пушистых ресниц, форма век - все было таким же, как у Янте. А цвет, в котором теперь не было и намека на серый, принадлежал Ролстре. Руки Пандсалы поднялись, чтобы вырвать эти глаза.
Наконец он ее заметил и оттолкнул от себя ту, другую женщину. Пандсала бросилась на него, бессвязный крик застрял у нее в горле. Он был одним из тех, кто мечтал отнять у Поля жизнь, власть, уничтожить его. Младший сын Янте, Сегев, который этого хотел больше всего на свете, вопреки тому, что Поль был его братом - нет, скорее всего, благодаря этому. Старая Кровь кричала в ней, требуя позволить ему закончить свою работу, обещая взамен неслыханную власть, стоит ей только примкнуть к племени матери, от которого она получила свой дар.
Пандсала вонзила ногти в плечи своего племянника. Он тихонько вскрикнул от боли и попытался высвободиться. Ее руки переместились к его горлу, большие пальцы вонзились во впадинку у основания шеи...
Боль пронзила каждую клеточку тела. Ее руки соскользнули с мальчишеской шеи и схватились за рукоятку вонзившегося в бедро кинжала. Она провела пальцами по тугому шелку, уже мокрому от крови.
Этот удар не должен был убить ее. Он не мог причинить ей большого вреда. Разумом она понимала это. Но нож был чем-то живым, стальной змеей, ползущей сквозь ее тело, рассекающей все связи между мозгом и телом, между разумом и силой.
Улыбаясь, он толкнул ее на траву.
- Дражайшая тетя, - прошептал он. Но мгновение спустя его голос изменился, стал глубже. Когда-то давным-давно она видела, как Андраде демонстрировала тайное искусство говорить через другого человека, использовать чужие глаза и уши. Она слышала голос, но это был не голос Сегева.
- Сейчас твою боль чувствуют все фарадимы, а кровь диармадима не дает тебе умереть. Но это ненадолго. Ты не чувствуешь, что это за нож? Железо не убивает нас, только ранит. Однако кое-что брошенное меридами убивает, как яд.
У нее не было ни плоти, ни голоса, ни воли. А Сегев все улыбался и говорил чужим голосом.
- Они умрут из-за тебя, потому что все вы сейчас связаны воедино, слабые, глупые "Гонцы Солнца". Но только не Поль. Он один из нас. Ты это знала? Он принадлежит нам. Через Рохана, через Сьонед - какое это имеет значение? Он выживет - чтобы вскоре умереть гораздо более подходящей для него смертью. Ты этого уже не увидишь, но я думаю, что тебе следует это знать.
И Сегев засмеялся тихим ликующим смехом.
Она слышала крики фарадимов, ощущала их боль. Из-за нее. Чувствовала запах крови, струившейся из ее жил, осязала ладонью теплую рукоятку ножа. Но не имела сил вытащить его, не могла изгнать из тела железный яд, убивавший "Гонцов Солнца", и яд меридов, убивавший ее. Видела, как побелело лицо мальчика, когда в его глазах замерцала сила, сотрясавшая тело. Он улыбался, и это была улыбка Янте. Красно-золотые языки пламени умирали, и вместе с ними умирала Пандсала.
* * *
Раздался пронзительный вопль, словно вылетевший из одного большого горла. "Гонцы Солнца" завыли от муки, когда захваченные заклинанием цвета невыносимо запылали и пульсирующей болью отдались в и без того измученных нервах, угрожая взорвать их изнутри. Огненный купол распался. Стоявшие неподалеку водяные часы взорвались дождем кристальных осколков. Сьонед, корчившаяся в руках мужа, отчаянно пыталась восстановить разрушившийся узор. Но небо над ней было затянуто облаками цвета серой стали, из которой делают ножи.
Все они - даже Аласен, которая не желала признавать наличие у нее дара фарадима - все "Гонцы Солнца" ощущали режущую боль. Но один из них - только один - все же смог найти в себе силы и начать действовать.
Холлис лежала пластом и остекленевшими глазами наблюдала, как Сеяст убивал Пандсалу. Ее голова пылала, легкие пронзало болью от каждого неглубокого вздоха, тело казалось грудой раскаленных добела игл, истекавших пламенем. Она не поняла крика Пандсалы, не осознала, почему приступ поразившей ее боли точно совпал с этим криком. Она видела, что Сеяст упал на колени рядом с другими лежавшими вокруг "Гонцами Солнца", делая вид, что тоже умирает.
Холлис посмотрела на обмякшее тело Пандсалы, лежавшее вслед за ним, и на нож, торчавший в ее бедре. Грубый, с зазубренными краями. Она следила за лезвием, сверкавшим так ярко, что это вызывало острую боль в глазах. Почему она не умирает? Почему она все еще может думать, хотя фарадимы вокруг нее не могут? Какая-то часть ее организма работала нормально, она чувствовала силу и власть над своим телом и своими цветами, чувствовала себя почти так же хорошо, как и каждый вечер, когда Сеяст приносил ей свой дежурный горячий, чудесный тейз. Но ее другая часть знала, что это всего лишь иллюзия и что она находится в волоске от смерти.
Она видела, слово, написанное изящным почерком сотни лет назад. Ден смерть. Но на него накладывалось другое слово; так назывался один из разделов Звездного Свитка. Чианден - смерть от предательства и измены. Страница дрогнула и стала тонкой пластинкой фиронского хрусталя, забрызганной темными чернилами. Пластинка упала рядом и разбилась вдребезги. Она подобрала осколок и, прочитав слово чианден, спросила себя, что иллюзорнее - ее рука или осколок хрусталя.
Рядом стоял на коленях тяжело дышавший Сеяст. Черные волосы прядями обрамляли его белое лицо. Словно чернильные строки на пергаменте. Он жадно следил за поединком, его неистовые глаза улыбались. Чианден, думала Холлис. Она помогла Андри переводить эти слова, а Сеяст помог им обоим.
Она слышала крик отчаяния и понимала, что это кричит Мааркен. Он, казавшийся страшно далеким, пытался подняться с земли, а его враг, имя которого она никак не могла вспомнить, стоял над ним и смеялся. Но в руке этого врага сверкал меч, он был очень близко и сгорал от нетерпения отнять у Мааркена жизнь. Холлис тяжело дышала, часть ее разума удивлялась силе овладевшей ею ярости; казалось, гнев, заполнявший череп, сейчас сузился до размера раскаленной иглы, вонзавшейся прямо в сердце.
Эта рассудительная, сильная часть победила. Унизывавшие ее пальцы холодные тонкие золотые и серебряные кольца покрылись пылью, пока Холлис ползала по земле. Они впились в ее плоть, когда она обеими руками сжала нож. Холлис вытащила его из тела принцессы-регента и на мгновение спрятала его на груди, словно некую тайну.
Она ощутила прилив сил и почувствовала себя более уверенно. Возможно, причиной этого была чаша бодрящего, Укрепляющего вина, которое заставил ее выпить Сеяст перед тем, как идти сюда. Она кивнула, все поняв и ничуть не удивившись. В чаши с вином и тейзом, фруктовым соком и самой простой, обыкновенной водой, которую он приносил ей всю весну и лето, был добавлен дранат.
Она видела, что ее сестры и братья фарадимы уже не шевелятся, и вскользь подумала, видит ли это Сеяст, слышит ли их слабые стоны в тот миг, когда им удается сделать вдох.
Только теперь Холлис поняла, что на пути к Пандсале она проползла мимо Сегева и что он стоит на корточках, повернувшись к ней спиной и вытянув руки в сторону Мааркена.
Мааркен...
Высокий окровавленный человек шатался как мертвецки пьяный, меч дрожал в его неверной руке. Пока Мааркен пытался принять боевую стойку, Масуль стоял к нему спиной, а затем, ухмыляясь, делал шаг назад и откровенно смеялся, когда наполовину слепой удар проходил мимо. Презрительный удар плашмя по плечу, пинок, и Мааркен падал снова.
Холлис услышала, что он снова вскрикнул - не от боли или страха, но от полного отчаяния. Он встал на одно колено и яростно рубанул воздух, даже не глядя на Масуля. А Сеяст затрясся от беззвучного смеха.
Она всадила окровавленное лезвие между ребер и вонзала его все глубже и глубже, пока ей не показалось, что в рукоятке ножа отдается биение его сердца. Затем она повернула эту рукоятку. Красная струя ударила ей в лицо, залила грудь и руки. Она поворачивала нож в ране, пока не перестала ощущать биение его сердца.
* * *
Внезапный массовый обморок "Гонцов Солнца" и последовавшее за ним крушение огненного щита заставили ощутить резкую боль даже Рохана, имевшего крупицы дара. Сьонед, как подкошенная, упала на землю. Она едва дышала, глаза превратились из зеленых в темные и дико глядели в никуда. Поль, Тобин, Аласен - все "Гонцы Солнца", скорчившись, лежали на жесткой траве, безмолвные, бесчувственные, словно сраженные чьим-то гигантским кулаком.
Масуль засмеялся и пинком свалил Мааркена наземь. Рохан видел, как меч его племянника бесцельно взметнулся в воздух. Самозванец схватил клинок рукой в перчатке и отбросил в сторону. Мааркен съежился, пытаясь избежать чего-то невидимого, и потянулся за ножами, лежавшими в поясе. Он сделал выпад вверх, по счастливой случайности угодив одним клинком в голень Масуля. Тот взвыл от боли, ударил Мааркена ногой в спину и наступил сапогом на его запястье. Когда хрустнули кости, второй нож отлетел в сторону. Масуль выпрямился и картинно подбоченился, словно позируя для наброска торжественного гобелена на память о выдающемся событии. Взяв меч обеими руками, он направил острие вниз, намереваясь вонзить его в грудь Мааркена. Лишь мгновение потребовалось Рохану, чтобы выхватить из сапог ножи и зажать их в пальцах. В следующую секунду воздух пронзили две молнии. Проследить их полет было невозможно; видна была лишь одна длинная сверкающая серебристая нить. Оба ножа очутились у Масуля в горле, так близко один к другому, что звук щелкнувших друг о друга рукояток услышал даже Рохан.
Меч выпал. Мааркен медленно перевернулся на бок, и клинок упал на расстоянии руки от его тела. Пальцы Масуля и его дергавшееся в агонии тело уже знали то, что отказывался принять мозг - он был мертв. Широко раскрытые зеленые глаза недоверчиво искали Рохана. Очень долго он падал на колени, а потом смотрел на кровь, вместе с которой из него уходила жизнь. Красная струя лилась на его грудь, на землю, а он смотрел на нее так недоверчиво, словно это была не его кровь. Губы Масуля шевелились, но торчавшие в горле ножи не давали произнести ни звука. Рохан не мигая следил за тем, как Масуль, на лице которого застыло выражение крайнего изумления, повалился ничком и умер.
Казалось, что огромная ладонь закрыла все рты, не исключая и Рохана. Он попытался проглотить ком в горле, вымолвить хоть слово, но не смог. Наконец тишину прервал тихий стон ошеломленных фарадимов.
Сьонед с трудом поднялась на ноги и, шатаясь, подошла к Рохану. Принц смерил ее взглядом и повернулся к сыну. Выпрямившийся Поль держался за руку Сорина, однако было видно, что стоит он с трудом. Но когда Рохан двинулся вперед, Поль последовал за ним. Решимость заменяла ему отсутствие физических сил.
Рохан вытащил ножи из глотки Масуля, вытер их о траву и вернул на прежнее место - в сапоги. Поль положил голову Мааркена к себе на колени и начал стирать с нее пыль, смешавшуюся с потом и кровью. Он позвал брата по имени. Тот застонал, его веки затрепетали, а потом раскрылись.
От первых слов Мааркена у Рохана больно сжалось сердце.
- Прости меня, мой принц, - шептал он, - я проиграл...
- Нет! - воскликнул Поль. - Ты выходил, чтобы сражаться с человеком, а не с колдуном!
Грубый смех привлек внимание Рохана. Мийон Кунакский, не сводя с него глаз, шипел:
- Значит, ты собираешься воспользоваться этой басней? Колдовство, говоришь? Хороший повод, чтобы нарушить больше законов, чем ты написал за всю свою жизнь, верховный принц! Единственным колдовством здесь было то, которое используют фарадимы...
- Чтобы защитить обоих от предательства! - с жаром воскликнул Поль. Да как ты смеешь...
- Мальчик, если ты думаешь, что я в это поверю, то ты еще больший глупец, чем твой отец!
Рохан говорил очень тихо.
- Я нарушил закон, собственноручно убив Масуля. Но я не собираюсь обсуждать случившееся ни с тобой, ни с кем-либо еще. Я просто уступлю искушению и нарушу еще парочку законов, приказав моим войскам перейти твою границу. Если ты думаешь, что сможешь передать сообщение на север быстрее меня, то продолжай говорить. - Он сделал паузу. - Если же нет, то закрой рот и убирайся с моих глаз.
Пока их высочество принц Кунакский мудро, но немного нервно следовал совету Рохана, к ним подошел Чейн и поднял сына на руки. Мааркен попытался слабо протестовать, доказывал, что с ним все в порядке, что он уже давно не ребенок, но отец успокоил его одним-единственным взглядом и посмотрел на Рохана.
- А сейчас, пока кто-нибудь еще не успел поднять шум, могу я унести своего сына отсюда ко всем чертям? Рохан щелкнул пальцами; подбежал Таллаин.
- Передай принцам, что я жду их вечером, когда начнет смеркаться. И найди врача. Ни моя жена, ни сестра не могут заняться им.
- Если ваше высочество позволит, я позабочусь о лорде Мааркене, сказала выросшая как из-под земли Гемма, которую сопровождал Тилаль. - Я знакома с медициной.
- Спасибо, миледи, - с сильным сомнением ответил Чейн.
Но Тилаль только кивнул, и они унесли Мааркена с поля. С помощью Данлади Гемма тщательно обработала раны и ушибы Мааркена, сначала дав ему выпить снотворного, чтобы не причинить новой боли. За всем этим наблюдали Рохан и Чейн, каждый раз морщась, когда очередную рану вскрывали, тщательно промывали и накладывали на нее бинты. Они были благодарны искусству Геммы, уверявшей, что у него останется всего несколько шрамов. Больше беспокойства внушало сломанное запястье. Данлади долго возилась с ним, и даже сквозь сон Мааркен стонал, когда накладывали повязки. Лишь время могло показать, сумеет ли он владеть рукой.
Чейн не благодарил принца за спасение сына: это только оскорбило бы Рохана. Если у каждого вассала была обязанность защищать своего принца, то и принц был должен защищать своих вассалов. Все было понятно без слов.
Поля послали в шатер с матерью и тетей, где все трое рухнули и мгновенно уснули, словно тоже выпили снотворного. Рохан сказал, чтобы Андри, Уриваль или кто-нибудь еще присмотрел за остальными "Гонцами Солнца". Ближе к сумеркам в палатку Мааркена пришел Таллаин и принес ужасную новость.
- Принцесса-регент мертва, милорд. Рохан удивился, что он ничего не чувствует, как будто этот удар лишил его эмоций.
- Как это? - недоверчиво воскликнул Чейн.
- Только одна рана, укол ножом в ногу. От такой раны она не могла истечь кровью. Но тем не менее она мертва. - Таллаин выглядел так, словно сам не мог в это поверить. - Найдра, ее сестра, забрала ее с поля в шатер своего мужа и спрашивает, как вы желаете провести церемонию.
Наконец он что-то почувствовал, и ему стало стыдно за свои эмоции. Он не ощущал ничего, кроме облегчения.
- Милорд...
- Да, - машинально ответил он. - Она будет торжественно предана огню. Почести мы ей окажем как принцессе и как "Гонцу Солнца". Думаю, в замке Крэг... да. Пожалуйста, передай принцессе Найдре, что я буду ей очень благодарен, если она любезно согласится сделать все приготовления. И... и скажи ей, что я разделяю ее скорбь.
Вообще-то он сделал странную вещь. Он горевал об извращенном уме, о любви, основанной на ненависти, о неправильно использованном даре. И постыдно радовался тому, что она мертва, что ему не придется ссылать ее в какую-нибудь дальнюю крепость до конца ее дней. Ее преступления были непростительны, но всю свою горькую, неудавшуюся жизнь она любила и его, и Поля. Рохан откашлялся.
- Другие принцы уже ждут?
- Нет, милорд. Когда оказалось, что вы пробудете здесь дольше, чем до сумерек, я передал им, чтобы они приходили завтра утром. - Когда Рохан нахмурился, Таллаин перешел в глухую оборону. - Их высочество верховная принцесса тоже согласна, что всем надо отдохнуть.
- Их высочество верховная принцесса бывает упряма как пони. Особенно, если она права. Таллаин, пойди и отругай ее вместо меня.
Молодой человек, у которого явно отлегло от сердца, поклонился и ушел. Тут Рохан повернулся к Гемме.
- Миледи, вы уже закончили?
- Одну минутку, ваше высочество. - Она вытерла руки о полотенце и вернула его Данлади. - У него нет никаких серьезных повреждений, за исключением запястья, хотя несколько дней ему будет больно ходить. Одна-две раны, нанесенные мечом, требуют наблюдения. Что же касается руки... - она поглядела на Мааркена. - Пока ничего не могу сказать. Но два-три дня ему придется полежать.
- Если учесть, - застенчиво улыбнулась Данлади, - сколько сил мы приложили, чтобы заставить его выпить снотворное, вам повезет, если его можно будет продержать в кровати хотя бы один день.
- Он будет слушаться, - хмуро проворчал Чейн, - иначе я спущу с него остатки его шкуры.
- Не сомневаюсь, милорд, - ответила Гемма. Но выражение ее лица показалось Рохану странным. Он недоуменно поднял бровь; Гемма внезапно занервничала и отвернулась.
- Что случилось, миледи? - подбодрил он. - Вы оказали и мне, и моим родным неоценимую услугу. Просите все, что хотите.
- Ваше высочество, мне не надо платы за...
- О, позвольте мне быть щедрым, - слегка улыбнувшись, попросил Рохан. - Это одна из немногих радостей, которые бывают у принцев.
- Я хочу попросить не за себя, - тихо сказала Гемма, - а за Данлади...
Вторая девушка затаила дыхание.
- Нет, Гемма, пожалуйста...
- Помолчи, - нежно велела ей Гемма. - Она уже много лет мне как сестра. Мне хочется, чтобы мы стали сестрами не только по любви, но по-настоящему.
Ошеломленный Рохан переглянулся с Чейном.
- Всю свою жизнь я была принцессой, хотя мой титул немного изменится, когда я перееду в Оссетию и выйду замуж за милорда Тилаля. - Упомянув его имя, она тут же зарделась. - Но Данлади по крови такая же принцесса, как и я. Вы оказали бы мне огромную любезность, если бы попросили принца Давви помочь Данлади стать принцессой Сирской и моей свояченицей.
- С Костасом? - выпалил Чейн и поспешно извинился, заметив, что Данлади стала пунцовой до корней волос.
- Он думает, что хочет жениться на мне, - безыскусно сказала Гемма. Но если я покину Верхний Кират и если Данлади получит хорошее приданое...
Гемма явно не строила иллюзий относительно моральных принципов Костаса. Как и Данлади. Та прямо встретила взгляд Рохана, и выражение робких голубых глаз без слов сказало ему: она любит Костаса. Он подивился, что ее любовь к Гемме не страдает от того, что Костас отдает предпочтение не ей. Без сомнения, Данлади была исключением среди дочерей Ролстры: она была неревнива и не стремилась к власти.
* * *
Сьонед вцепились в руку Рохана, с ужасом глядя на то, как Масуль поднялся, чтобы продолжить поединок. Но Мааркен продолжал рубить мечом пустоту, кружась на месте и нападая на то, чего не существовало.
- О Богиня, что с ним? - ахнула она.
Тобин вскрикнула: "Мааркен!". Масуль, остерегаясь дико блуждавшего клинка, подкрался сзади и плашмя ударил Мааркена по спине. Молодой лорд извернулся и еще раз пробил доспехи Масуля. Со стороны казалось, будто он сражается не с одним, а по крайней мере двумя соперниками, но ошеломленная толпа видела только одного из них. Лишь огромное искусство воина, обученного отражать атаку десятка мечей одновременно, позволяло ему оставаться в живых.
- Сьонед... Это они. Кто-то применяет старую магию...
Она едва узнала голос Пандсалы, даже не заметив, что принцесса-регент впервые в жизни назвала ее по имени. - Что? Что ты говоришь?
Пандсала выглядела совершенно больной, ее лицо было таким же серым, как и платье, глаза почернели. Она терла кольца на пальцах, как будто те причиняли ей боль.
- Не знаю, не могу... О Богиня!
Пандсала зашаталась, и Рохан со Сьонед подхватили ее.
- Сьонед... Если она права, кто-то должен защитить Мааркена...
Принцесса сразу поняла, о чем ее просят. Много лет назад она, находясь за тридевять земель, защитила его от предательства во время поединка с Ролстрой, соткав из звездного света купол, непроницаемый для стрел и ножей. Но сейчас все было по-другому. Он просил ее противопоставить искусство "Гонца Солнца" тому, чего она не знала. Кроме того, не было солнечного света, из которого можно было сплести толстую защитную ткань. Но если бы она и сплела ее, едва ли это помогло бы против колдовства...
Мааркен бился из последних сил, иногда уклоняясь от ударов Масуля, иногда шатаясь под их мощью, сражаясь с призраками, видимыми только ему одному. Его темно
красные доспехи и оранжево-красная туника покрылись другой, зловеще-алой краской. Похожий на язычок ожившего пламени, он корчился и уворачивался от видимых и невидимых воинов.
Ожившее пламя.
Она отпустила тело Пандсалы, доверив ее Рохану.
- Поль! Андри! Уриваль! - закричала Сьонед; они немедленно откликнулись, и в тот же миг над землей взвился первый язык Огня "Гонцов Солнца". Она слышала визг. Мийон яростно орал, что фарадимские фокусы были запрещены. Не обращая ни на что внимания, она собирала вместе цвета тех, кто ее окружал. Сапфир, рубин, изумруд, бриллиант и десяток других драгоценных камней сияли и сверкали в языках красно-золотого пламени. Пламя вздымалось все выше и выше, образовало стены, стены соединились в арку, которая раскидывалась над полем боя, пока не окружила его со всех сторон. Люди отпрянули; Огонь ужасающей мощи окрасил их лица в красный цвет. Сьонед собрала силы всех находившихся здесь фарадимов, безразличная к негромким отчаянным крикам измученных "Гонцов Солнца".
Лишь сам Мааркен был освобожден от участия в плетении ткани, которая должна была защитить его.
Вдруг языки пламени затрепетали. Колдун, окруживший видениями Мааркена, напал на Сьонед, использовав магию, совершенно не похожую на магию фарадимов. Как будто их руки встретились по разные стороны тонкой прозрачной завесы; ладони и пальцы легли друг на друга, можно было ощутить тепло кожи, прикасавшейся к коже, но настоящего прикосновения не было. Она дала отпор, беря у шатавшихся "Гонцов Солнца" последнее.
Огонь держался, скрывая сражавшихся внутри купола. Сьонед не могла знать, удалось ли ей помешать колдуну. Хотелось верить, что его бешеная атака означала именно это. Колдун должен быть найден, должен! Ни у нее самой, ни у других "Гонцов Солнца" уже не оставалось сил.
Внезапно Сьонед ощутила потерю, словно кто-то из фарадимов забрал свои цвета. Нужно было восстановить утраченное; она стала искать и нашла, со стоном узнав бриллиант - почти безграничную силу, которую Поль предоставил в ее полное распоряжение. Однажды она уже делала это; тогда ему был всего день от роду, а она тянула из младенца юную, неопытную энергию, благодаря Богиню за этот дар и одновременно моля ее спасти мальчика.
* * *
Пандсала пыталась встать с коленей, на которые опустилась, когда Сьонед бросила ее и начала свое дело. Принцесса-регент все еще была частью этого дела и чувствовала властное требование Сьонед отдать ей силу. Но давно прошли те времена, когда она ощущала себя игрушкой в мощных объятиях "Гонцов Солнца". Теперь она могла потребовать обратно большую часть своей силы, а вместе с ней и свое сознание.
Несколько шагов она прошла шатаясь, остановилась отдышаться и обвела взглядом светящийся купол и испуганные лица в облачной мгле. Кто это, где, как? Кольца жгли ее плоть. Разум был в огне. Однако ей сразу бросились в глаза два сгустка сил, кое-где перекрывавших друг друга, поразительно схожих и все же в чем-то различных. Одну из них она легко распознала: это была сила сообщества фарадимов, властно захваченная Сьонед. Другая же была странным образом свободна от верховной принцессы и тянулась к другой силе, очень похожей на первую.
Неожиданно она узнала ее источник, узнала его так же инстинктивно, как дышала. Яростные глаза на озаренном пламенем жестоком лице - лице, которое казалось ей невероятно знакомым. Глаза были не того цвета, но черты были копией черт, которые она ненавидела полжизни, смеющиеся черты, являвшиеся ей в ночных кошмарах и в конце концов оказавшиеся правдой. Лицо Янте.
Пандсала едва не закричала от муки. Лицо Янте, сын Янте, победа Янте. Она почувствовала во рту вкус крови - общей с колдуном крови - и поняла, что терзает зубами собственную плоть. Ее нижняя губа была в огне, как и серебряные и золотые кольца на пальцах. Кольца "Гонца Солнца" кричали о наличии колдовства. Физическая боль позволила Пандсале забыть о нравственных мучениях, но вместо пламенной ярости она ощутила ледяное спокойствие.
Он был совсем рядом. Она пробралась мимо Чейна, который держал в объятиях едва живую Тобин, протиснулась мимо Волога, Оствеля и широко раскрывшей глаза Аласен. Мальчик не видел ее. Он сидел рядом с молодой женщиной, "Гонцом Солнца", на которой хотел жениться Мааркен; его глаза были устремлены на светящийся купол. Она подошла ближе, каждая мышца в ее теле текла тихо и неслышно, как вода. Требование Сьонед отдать ей силы для плетения Огня нарастало в той части мозга, где концентрировался дар фарадима, но Старую Кровь Пандсала хранила для себя, ощущая ее как шелковистое мерцание в венах, как покалывание лучиков солнечного света, начинавших потихоньку пробиваться сквозь серые облака.
Ближе, ближе, чтобы можно было коснуться его, увидеть тени, кружащиеся в его глазах! Их разрез, густота пушистых ресниц, форма век - все было таким же, как у Янте. А цвет, в котором теперь не было и намека на серый, принадлежал Ролстре. Руки Пандсалы поднялись, чтобы вырвать эти глаза.
Наконец он ее заметил и оттолкнул от себя ту, другую женщину. Пандсала бросилась на него, бессвязный крик застрял у нее в горле. Он был одним из тех, кто мечтал отнять у Поля жизнь, власть, уничтожить его. Младший сын Янте, Сегев, который этого хотел больше всего на свете, вопреки тому, что Поль был его братом - нет, скорее всего, благодаря этому. Старая Кровь кричала в ней, требуя позволить ему закончить свою работу, обещая взамен неслыханную власть, стоит ей только примкнуть к племени матери, от которого она получила свой дар.
Пандсала вонзила ногти в плечи своего племянника. Он тихонько вскрикнул от боли и попытался высвободиться. Ее руки переместились к его горлу, большие пальцы вонзились во впадинку у основания шеи...
Боль пронзила каждую клеточку тела. Ее руки соскользнули с мальчишеской шеи и схватились за рукоятку вонзившегося в бедро кинжала. Она провела пальцами по тугому шелку, уже мокрому от крови.
Этот удар не должен был убить ее. Он не мог причинить ей большого вреда. Разумом она понимала это. Но нож был чем-то живым, стальной змеей, ползущей сквозь ее тело, рассекающей все связи между мозгом и телом, между разумом и силой.
Улыбаясь, он толкнул ее на траву.
- Дражайшая тетя, - прошептал он. Но мгновение спустя его голос изменился, стал глубже. Когда-то давным-давно она видела, как Андраде демонстрировала тайное искусство говорить через другого человека, использовать чужие глаза и уши. Она слышала голос, но это был не голос Сегева.
- Сейчас твою боль чувствуют все фарадимы, а кровь диармадима не дает тебе умереть. Но это ненадолго. Ты не чувствуешь, что это за нож? Железо не убивает нас, только ранит. Однако кое-что брошенное меридами убивает, как яд.
У нее не было ни плоти, ни голоса, ни воли. А Сегев все улыбался и говорил чужим голосом.
- Они умрут из-за тебя, потому что все вы сейчас связаны воедино, слабые, глупые "Гонцы Солнца". Но только не Поль. Он один из нас. Ты это знала? Он принадлежит нам. Через Рохана, через Сьонед - какое это имеет значение? Он выживет - чтобы вскоре умереть гораздо более подходящей для него смертью. Ты этого уже не увидишь, но я думаю, что тебе следует это знать.
И Сегев засмеялся тихим ликующим смехом.
Она слышала крики фарадимов, ощущала их боль. Из-за нее. Чувствовала запах крови, струившейся из ее жил, осязала ладонью теплую рукоятку ножа. Но не имела сил вытащить его, не могла изгнать из тела железный яд, убивавший "Гонцов Солнца", и яд меридов, убивавший ее. Видела, как побелело лицо мальчика, когда в его глазах замерцала сила, сотрясавшая тело. Он улыбался, и это была улыбка Янте. Красно-золотые языки пламени умирали, и вместе с ними умирала Пандсала.
* * *
Раздался пронзительный вопль, словно вылетевший из одного большого горла. "Гонцы Солнца" завыли от муки, когда захваченные заклинанием цвета невыносимо запылали и пульсирующей болью отдались в и без того измученных нервах, угрожая взорвать их изнутри. Огненный купол распался. Стоявшие неподалеку водяные часы взорвались дождем кристальных осколков. Сьонед, корчившаяся в руках мужа, отчаянно пыталась восстановить разрушившийся узор. Но небо над ней было затянуто облаками цвета серой стали, из которой делают ножи.
Все они - даже Аласен, которая не желала признавать наличие у нее дара фарадима - все "Гонцы Солнца" ощущали режущую боль. Но один из них - только один - все же смог найти в себе силы и начать действовать.
Холлис лежала пластом и остекленевшими глазами наблюдала, как Сеяст убивал Пандсалу. Ее голова пылала, легкие пронзало болью от каждого неглубокого вздоха, тело казалось грудой раскаленных добела игл, истекавших пламенем. Она не поняла крика Пандсалы, не осознала, почему приступ поразившей ее боли точно совпал с этим криком. Она видела, что Сеяст упал на колени рядом с другими лежавшими вокруг "Гонцами Солнца", делая вид, что тоже умирает.
Холлис посмотрела на обмякшее тело Пандсалы, лежавшее вслед за ним, и на нож, торчавший в ее бедре. Грубый, с зазубренными краями. Она следила за лезвием, сверкавшим так ярко, что это вызывало острую боль в глазах. Почему она не умирает? Почему она все еще может думать, хотя фарадимы вокруг нее не могут? Какая-то часть ее организма работала нормально, она чувствовала силу и власть над своим телом и своими цветами, чувствовала себя почти так же хорошо, как и каждый вечер, когда Сеяст приносил ей свой дежурный горячий, чудесный тейз. Но ее другая часть знала, что это всего лишь иллюзия и что она находится в волоске от смерти.
Она видела, слово, написанное изящным почерком сотни лет назад. Ден смерть. Но на него накладывалось другое слово; так назывался один из разделов Звездного Свитка. Чианден - смерть от предательства и измены. Страница дрогнула и стала тонкой пластинкой фиронского хрусталя, забрызганной темными чернилами. Пластинка упала рядом и разбилась вдребезги. Она подобрала осколок и, прочитав слово чианден, спросила себя, что иллюзорнее - ее рука или осколок хрусталя.
Рядом стоял на коленях тяжело дышавший Сеяст. Черные волосы прядями обрамляли его белое лицо. Словно чернильные строки на пергаменте. Он жадно следил за поединком, его неистовые глаза улыбались. Чианден, думала Холлис. Она помогла Андри переводить эти слова, а Сеяст помог им обоим.
Она слышала крик отчаяния и понимала, что это кричит Мааркен. Он, казавшийся страшно далеким, пытался подняться с земли, а его враг, имя которого она никак не могла вспомнить, стоял над ним и смеялся. Но в руке этого врага сверкал меч, он был очень близко и сгорал от нетерпения отнять у Мааркена жизнь. Холлис тяжело дышала, часть ее разума удивлялась силе овладевшей ею ярости; казалось, гнев, заполнявший череп, сейчас сузился до размера раскаленной иглы, вонзавшейся прямо в сердце.
Эта рассудительная, сильная часть победила. Унизывавшие ее пальцы холодные тонкие золотые и серебряные кольца покрылись пылью, пока Холлис ползала по земле. Они впились в ее плоть, когда она обеими руками сжала нож. Холлис вытащила его из тела принцессы-регента и на мгновение спрятала его на груди, словно некую тайну.
Она ощутила прилив сил и почувствовала себя более уверенно. Возможно, причиной этого была чаша бодрящего, Укрепляющего вина, которое заставил ее выпить Сеяст перед тем, как идти сюда. Она кивнула, все поняв и ничуть не удивившись. В чаши с вином и тейзом, фруктовым соком и самой простой, обыкновенной водой, которую он приносил ей всю весну и лето, был добавлен дранат.
Она видела, что ее сестры и братья фарадимы уже не шевелятся, и вскользь подумала, видит ли это Сеяст, слышит ли их слабые стоны в тот миг, когда им удается сделать вдох.
Только теперь Холлис поняла, что на пути к Пандсале она проползла мимо Сегева и что он стоит на корточках, повернувшись к ней спиной и вытянув руки в сторону Мааркена.
Мааркен...
Высокий окровавленный человек шатался как мертвецки пьяный, меч дрожал в его неверной руке. Пока Мааркен пытался принять боевую стойку, Масуль стоял к нему спиной, а затем, ухмыляясь, делал шаг назад и откровенно смеялся, когда наполовину слепой удар проходил мимо. Презрительный удар плашмя по плечу, пинок, и Мааркен падал снова.
Холлис услышала, что он снова вскрикнул - не от боли или страха, но от полного отчаяния. Он встал на одно колено и яростно рубанул воздух, даже не глядя на Масуля. А Сеяст затрясся от беззвучного смеха.
Она всадила окровавленное лезвие между ребер и вонзала его все глубже и глубже, пока ей не показалось, что в рукоятке ножа отдается биение его сердца. Затем она повернула эту рукоятку. Красная струя ударила ей в лицо, залила грудь и руки. Она поворачивала нож в ране, пока не перестала ощущать биение его сердца.
* * *
Внезапный массовый обморок "Гонцов Солнца" и последовавшее за ним крушение огненного щита заставили ощутить резкую боль даже Рохана, имевшего крупицы дара. Сьонед, как подкошенная, упала на землю. Она едва дышала, глаза превратились из зеленых в темные и дико глядели в никуда. Поль, Тобин, Аласен - все "Гонцы Солнца", скорчившись, лежали на жесткой траве, безмолвные, бесчувственные, словно сраженные чьим-то гигантским кулаком.
Масуль засмеялся и пинком свалил Мааркена наземь. Рохан видел, как меч его племянника бесцельно взметнулся в воздух. Самозванец схватил клинок рукой в перчатке и отбросил в сторону. Мааркен съежился, пытаясь избежать чего-то невидимого, и потянулся за ножами, лежавшими в поясе. Он сделал выпад вверх, по счастливой случайности угодив одним клинком в голень Масуля. Тот взвыл от боли, ударил Мааркена ногой в спину и наступил сапогом на его запястье. Когда хрустнули кости, второй нож отлетел в сторону. Масуль выпрямился и картинно подбоченился, словно позируя для наброска торжественного гобелена на память о выдающемся событии. Взяв меч обеими руками, он направил острие вниз, намереваясь вонзить его в грудь Мааркена. Лишь мгновение потребовалось Рохану, чтобы выхватить из сапог ножи и зажать их в пальцах. В следующую секунду воздух пронзили две молнии. Проследить их полет было невозможно; видна была лишь одна длинная сверкающая серебристая нить. Оба ножа очутились у Масуля в горле, так близко один к другому, что звук щелкнувших друг о друга рукояток услышал даже Рохан.
Меч выпал. Мааркен медленно перевернулся на бок, и клинок упал на расстоянии руки от его тела. Пальцы Масуля и его дергавшееся в агонии тело уже знали то, что отказывался принять мозг - он был мертв. Широко раскрытые зеленые глаза недоверчиво искали Рохана. Очень долго он падал на колени, а потом смотрел на кровь, вместе с которой из него уходила жизнь. Красная струя лилась на его грудь, на землю, а он смотрел на нее так недоверчиво, словно это была не его кровь. Губы Масуля шевелились, но торчавшие в горле ножи не давали произнести ни звука. Рохан не мигая следил за тем, как Масуль, на лице которого застыло выражение крайнего изумления, повалился ничком и умер.
Казалось, что огромная ладонь закрыла все рты, не исключая и Рохана. Он попытался проглотить ком в горле, вымолвить хоть слово, но не смог. Наконец тишину прервал тихий стон ошеломленных фарадимов.
Сьонед с трудом поднялась на ноги и, шатаясь, подошла к Рохану. Принц смерил ее взглядом и повернулся к сыну. Выпрямившийся Поль держался за руку Сорина, однако было видно, что стоит он с трудом. Но когда Рохан двинулся вперед, Поль последовал за ним. Решимость заменяла ему отсутствие физических сил.
Рохан вытащил ножи из глотки Масуля, вытер их о траву и вернул на прежнее место - в сапоги. Поль положил голову Мааркена к себе на колени и начал стирать с нее пыль, смешавшуюся с потом и кровью. Он позвал брата по имени. Тот застонал, его веки затрепетали, а потом раскрылись.
От первых слов Мааркена у Рохана больно сжалось сердце.
- Прости меня, мой принц, - шептал он, - я проиграл...
- Нет! - воскликнул Поль. - Ты выходил, чтобы сражаться с человеком, а не с колдуном!
Грубый смех привлек внимание Рохана. Мийон Кунакский, не сводя с него глаз, шипел:
- Значит, ты собираешься воспользоваться этой басней? Колдовство, говоришь? Хороший повод, чтобы нарушить больше законов, чем ты написал за всю свою жизнь, верховный принц! Единственным колдовством здесь было то, которое используют фарадимы...
- Чтобы защитить обоих от предательства! - с жаром воскликнул Поль. Да как ты смеешь...
- Мальчик, если ты думаешь, что я в это поверю, то ты еще больший глупец, чем твой отец!
Рохан говорил очень тихо.
- Я нарушил закон, собственноручно убив Масуля. Но я не собираюсь обсуждать случившееся ни с тобой, ни с кем-либо еще. Я просто уступлю искушению и нарушу еще парочку законов, приказав моим войскам перейти твою границу. Если ты думаешь, что сможешь передать сообщение на север быстрее меня, то продолжай говорить. - Он сделал паузу. - Если же нет, то закрой рот и убирайся с моих глаз.
Пока их высочество принц Кунакский мудро, но немного нервно следовал совету Рохана, к ним подошел Чейн и поднял сына на руки. Мааркен попытался слабо протестовать, доказывал, что с ним все в порядке, что он уже давно не ребенок, но отец успокоил его одним-единственным взглядом и посмотрел на Рохана.
- А сейчас, пока кто-нибудь еще не успел поднять шум, могу я унести своего сына отсюда ко всем чертям? Рохан щелкнул пальцами; подбежал Таллаин.
- Передай принцам, что я жду их вечером, когда начнет смеркаться. И найди врача. Ни моя жена, ни сестра не могут заняться им.
- Если ваше высочество позволит, я позабочусь о лорде Мааркене, сказала выросшая как из-под земли Гемма, которую сопровождал Тилаль. - Я знакома с медициной.
- Спасибо, миледи, - с сильным сомнением ответил Чейн.
Но Тилаль только кивнул, и они унесли Мааркена с поля. С помощью Данлади Гемма тщательно обработала раны и ушибы Мааркена, сначала дав ему выпить снотворного, чтобы не причинить новой боли. За всем этим наблюдали Рохан и Чейн, каждый раз морщась, когда очередную рану вскрывали, тщательно промывали и накладывали на нее бинты. Они были благодарны искусству Геммы, уверявшей, что у него останется всего несколько шрамов. Больше беспокойства внушало сломанное запястье. Данлади долго возилась с ним, и даже сквозь сон Мааркен стонал, когда накладывали повязки. Лишь время могло показать, сумеет ли он владеть рукой.
Чейн не благодарил принца за спасение сына: это только оскорбило бы Рохана. Если у каждого вассала была обязанность защищать своего принца, то и принц был должен защищать своих вассалов. Все было понятно без слов.
Поля послали в шатер с матерью и тетей, где все трое рухнули и мгновенно уснули, словно тоже выпили снотворного. Рохан сказал, чтобы Андри, Уриваль или кто-нибудь еще присмотрел за остальными "Гонцами Солнца". Ближе к сумеркам в палатку Мааркена пришел Таллаин и принес ужасную новость.
- Принцесса-регент мертва, милорд. Рохан удивился, что он ничего не чувствует, как будто этот удар лишил его эмоций.
- Как это? - недоверчиво воскликнул Чейн.
- Только одна рана, укол ножом в ногу. От такой раны она не могла истечь кровью. Но тем не менее она мертва. - Таллаин выглядел так, словно сам не мог в это поверить. - Найдра, ее сестра, забрала ее с поля в шатер своего мужа и спрашивает, как вы желаете провести церемонию.
Наконец он что-то почувствовал, и ему стало стыдно за свои эмоции. Он не ощущал ничего, кроме облегчения.
- Милорд...
- Да, - машинально ответил он. - Она будет торжественно предана огню. Почести мы ей окажем как принцессе и как "Гонцу Солнца". Думаю, в замке Крэг... да. Пожалуйста, передай принцессе Найдре, что я буду ей очень благодарен, если она любезно согласится сделать все приготовления. И... и скажи ей, что я разделяю ее скорбь.
Вообще-то он сделал странную вещь. Он горевал об извращенном уме, о любви, основанной на ненависти, о неправильно использованном даре. И постыдно радовался тому, что она мертва, что ему не придется ссылать ее в какую-нибудь дальнюю крепость до конца ее дней. Ее преступления были непростительны, но всю свою горькую, неудавшуюся жизнь она любила и его, и Поля. Рохан откашлялся.
- Другие принцы уже ждут?
- Нет, милорд. Когда оказалось, что вы пробудете здесь дольше, чем до сумерек, я передал им, чтобы они приходили завтра утром. - Когда Рохан нахмурился, Таллаин перешел в глухую оборону. - Их высочество верховная принцесса тоже согласна, что всем надо отдохнуть.
- Их высочество верховная принцесса бывает упряма как пони. Особенно, если она права. Таллаин, пойди и отругай ее вместо меня.
Молодой человек, у которого явно отлегло от сердца, поклонился и ушел. Тут Рохан повернулся к Гемме.
- Миледи, вы уже закончили?
- Одну минутку, ваше высочество. - Она вытерла руки о полотенце и вернула его Данлади. - У него нет никаких серьезных повреждений, за исключением запястья, хотя несколько дней ему будет больно ходить. Одна-две раны, нанесенные мечом, требуют наблюдения. Что же касается руки... - она поглядела на Мааркена. - Пока ничего не могу сказать. Но два-три дня ему придется полежать.
- Если учесть, - застенчиво улыбнулась Данлади, - сколько сил мы приложили, чтобы заставить его выпить снотворное, вам повезет, если его можно будет продержать в кровати хотя бы один день.
- Он будет слушаться, - хмуро проворчал Чейн, - иначе я спущу с него остатки его шкуры.
- Не сомневаюсь, милорд, - ответила Гемма. Но выражение ее лица показалось Рохану странным. Он недоуменно поднял бровь; Гемма внезапно занервничала и отвернулась.
- Что случилось, миледи? - подбодрил он. - Вы оказали и мне, и моим родным неоценимую услугу. Просите все, что хотите.
- Ваше высочество, мне не надо платы за...
- О, позвольте мне быть щедрым, - слегка улыбнувшись, попросил Рохан. - Это одна из немногих радостей, которые бывают у принцев.
- Я хочу попросить не за себя, - тихо сказала Гемма, - а за Данлади...
Вторая девушка затаила дыхание.
- Нет, Гемма, пожалуйста...
- Помолчи, - нежно велела ей Гемма. - Она уже много лет мне как сестра. Мне хочется, чтобы мы стали сестрами не только по любви, но по-настоящему.
Ошеломленный Рохан переглянулся с Чейном.
- Всю свою жизнь я была принцессой, хотя мой титул немного изменится, когда я перееду в Оссетию и выйду замуж за милорда Тилаля. - Упомянув его имя, она тут же зарделась. - Но Данлади по крови такая же принцесса, как и я. Вы оказали бы мне огромную любезность, если бы попросили принца Давви помочь Данлади стать принцессой Сирской и моей свояченицей.
- С Костасом? - выпалил Чейн и поспешно извинился, заметив, что Данлади стала пунцовой до корней волос.
- Он думает, что хочет жениться на мне, - безыскусно сказала Гемма. Но если я покину Верхний Кират и если Данлади получит хорошее приданое...
Гемма явно не строила иллюзий относительно моральных принципов Костаса. Как и Данлади. Та прямо встретила взгляд Рохана, и выражение робких голубых глаз без слов сказало ему: она любит Костаса. Он подивился, что ее любовь к Гемме не страдает от того, что Костас отдает предпочтение не ей. Без сомнения, Данлади была исключением среди дочерей Ролстры: она была неревнива и не стремилась к власти.