Страница:
На первом же заседании нового правления Валерий Яковлевич предложил провести профессионализацию членов союза, то есть создать местком поэтов. Эту {125} организацию предложили осуществить мне. К сожалению, я встретил сопротивление Губпроса, где считали поэтов лицами свободных профессий.
Когда на заседании "Ордена" я рассказал об этом, Есенин пожал плечами:
- Стихи надо писать каждый день, иначе поэта не получится. А если пишешь каждый день, ты - профессионал.
- Пишешь, но не печатаешься! - сказал я.
- С начинающими это не исключение, а правило! - ответил мне Шершеневич.- А в союзе очень много молодежи.
Имажинисты решили написать заявление в союз о желании вступить в местком поэтов и всем подписаться. Я составил заявление, его быстро перепечатали, и все стали подписываться. Есенин куда-то вышел. Когда все разошлись, я отправился наверх (заседание происходило в "Стойле"). Там Сергея не было, и я сел за столик пообедать. Когда Есенин появился, я дал ему заявление и мою автоматическую ручку.
- Ты, что же, хотел обойтись без моей подписи? Отрицая, я покачал головой.
Сергей насупил брови, глаза его стали синеть, и он сурово сказал:
- Вот что, Мотя, запомни: имажинизм начинается с меня,- он поставил свою подпись под заявлением,- и кончится мной!
(Кстати, только в начале 1924 года при союзе был организован местком поэтов.)
Я не могу обойти молчанием тот факт, что не раз Сергей в спорах с левыми имажинистами и однажды, после выступления отвечая на вопрос заявлял: еще никто на свете не обратил такое сугубое внимание на образ в поэзии, еще далеко было до декларации нашего ордена, когда он, Есенин, уже написал книгу "Ключи Марии". Там он впервые толкует о разных образах в русской поэзии и по праву считает себя первым русским имажинистом на земле.
Он терпеть не мог, когда друзья или собутыльники, или прихлебатели, желая польстить ему, убеждали его, что никакой он не имажинист, а просто хороший поэт.
- Слушай, ты брось это, - отвечал он в таких случаях, явно серчая. Революция поставила мне голос, а {126} имажинизм, как я его понимаю, помогает творить чудеса с моими песнями!
Как-то, живя с Юрием Карловичем Олешей в Доме творчества "Переделкино", мы разговаривали с ним о метафорах. В одной из своих книг Юрий Карлович написал:
"Кто-то сказал, что от искусства для вечности остается только метафора. В этом плане мне приятно думать, что я делаю кое-что, что могло бы остаться для вечности" (Юрий Олеша. Ни дня без строчки. М., "Советская Россия", 1965, стр. 257.).
Я не встречал не только в нашей, но и в мировой поэзии метафору такой необыкновенной яркости и силы, которую создал Есенин:
Оттого то в сентябрьскую склень
На сухой и холодный суглинок,
Головой размозжась о плетень,
Облилась кровью ягод рябина.
С. Е с е н и н. Собр. соч., т. 2, стр. 96.
Верю, Сергей имел большее право, чем многие и многие поэты, сказать, что он немало оставил для вечности.
Второй период работы Брюсова во главе Союза поэтов ознаменовался не только олимпиадами, литературными судами, но и торжественными празднованиями юбилеев великих писателей и поэтов: осенью 1921 года вечер памяти Данте Алигиери (600 лет со дня смерти) ; в начале зимы - вечер, посвященный столетию со дня рождения Ф. М. Достоевского; зимой чествовали члена союза В. Гиляровского (50 лет литературной деятельности); Федора Сологуба (40 лет в литературе); торжественно прошел вечер В. Я. Брюсова в Большом театре (пятидесятилетие и 25 лет литературной деятельности)...
По почину Валерия Яковлевича стали выходить сборники стихов членов Союза поэтов: "Поэты наших дней", "Новые стихи", "Сборник Всероссийского союза поэтов" и т. д. В этих книжках наряду с начинающими поэтами печатались мастера: П. Антокольский, П. Асеев, Анна Ахматова, Андрей Белый, Валерий Брюсов, М. Волошин, С. Городецкий, Спиридон Дрожжин, Сергей Есенин, Вячеслав Иванов, Вера Инбер, Рюрик Ивнев, В. Казин, {127} В. Каменский, Н. Клюев, М. Кузмин, О. Мандельштам, В. Маяковский, Ю. Олеша, Б. Пастернак, Вс. Рождественский, И. Рукавишников, И. Сельвинский, Ф. Сологуб, Н. Тихонов, В. Хлебников, В. Ходасевич, Марина Цветаева, И. Эренбург. Во втором сборнике "Новые стихи" было напечатано неопубликованное стихотворение А. Фета, написанное им в альбом Данилевскому: "Я жертвы приносил обильные Прияпу".
В издательстве Союза поэтов вышла известная книга В. Гиляровского "Москва и москвичи"; Е. Ланна "Писательская судьба Максимилиана Волошина"; Д. Благого "Классовое самосознание Пушкина" и др.
Было решено выпустить тетрадочку с автографами поэтов. Составителями были Рюрик Ивнев и пишущий эти строки. Рюрик достал для "Автографов" коротенькое стихотворение А. В. Луначарского:
Счастливая земля!
На крови поколений
Жизнь расцветет невинна и мудра,
И будешь ты чиста, моя планета-гений,
Зеленая звезда с луной из серебра.
Благодаря тому, что Ивнев знал старых поэтов, удалось, кроме стихов В. Брюсова, достать автографы Андрея Белого, И. Рукавишникова, Ф. Сологуба, М. Цветаевой, И. Эренбурга и др.
Мне одному пришлось отправиться за автографом к К. Д. Бальмонту. Он жил в одном из переулков Арбата. Когда отворилась дверь в его квартиру, я увидел несколько девушек. Услыхав, зачем я пришел, девушки под руки ввели в комнату Константина Дмитриевича. Я ему представился, он мягко пожал мне руку. Одна из девушек принесла несколько портретов Бальмонта, он выбрал один из них и написал:
Через солнечные двери
В сердце вечного огня.
Потом вручил его мне. Я поблагодарил Константина Дмитриевича и, объяснив, какой автограф мне нужен, вынул из моего портфеля четыре красных вощеных листа, пузырек с черной тушью, словом все, что мне дали в литографии. Бальмонт засмеялся, сказал, что принцессы не поняли меня, подумал-подумал и сказал, чтоб я зашел через неделю: он напишет новое стихотворение. Я {128} откланялся и пошел к двери. Две девушки пошли меня провожать, но поэт остановил их движением руки и зашагал, прихрамывая, в переднюю. Мы вышли на крыльцо, и Бальмонт, указывая рукой на небо, напевно спросил меня:
- Скажите, молодой поэт, это - конец?
Небо заволакивал взъерошенный черный дым, закрывая еще яркое осеннее солнце. Это горели пороховые погреба, как выяснилось, подожженные руками затаившихся в столице белогвардейцев. Я не совсем понял, о чем спрашивал поэт и пожал плечами.
Только идя домой, я сообразил, что Бальмонт задавал вопрос: "Это конец большевикам?"
Дней через десять стало известно, что он по командировке Наркомпроса поехал за границу и там остался.
Автограф И. С. Рукавишникова почему-то не получился на литографском камне, и я был вынужден вторично отправиться к нему. После закрытия Дворца искусств, он переехал в небольшую комнату в Столешниковом переулке. Комната была нетоплена, и он в дохе, в остроконечной бархатной, отороченной мехом шапке восседал в кресле с высокой спинкой, внешне чем-то напоминая Ивана Грозного. Он сколотил "Первую артель поэтов", куда вошли А. Белый, Ф. Сологуб, и др. На правах старосты Иван Сергеевич предложил мне вступить в артель. Я согласился, но сказал, что работать не смогу. Рукавишников попросил меня только найти помещение для книжной лавки первой артели. Он посоветовал сходить к А. М. Коллонтай и написал ей письмо, под которым поставили подписи все члены артели. Я знал, что Александра Михайловна Коллонтай была наркомом социального обеспечения, пишет статьи о раскрепощении женщины в социалистическом обществе.
Сидя в кабинете Коллонтай, я по мере разговора с ней понял, что имею дело с умной, доброжелательной женщиной. Она долго расспрашивала меня о деятельности Союза поэтов, о Брюсове. Узнав, что я состою в "Ордене имажинистов", заинтересовалась нашей работой, выступлениями и сказала, что любит стихи Есенина.
- Его стихотворения надо читать не один раз, а подряд три-четыре раза. Тогда почувствуешь аромат его поэзии...
{129} Она спрашивает, что я пишу. Я отвечаю, что у меня есть рассказы и стихи. Она просит прочесть какое-нибудь стихотворение. Я читаю "Странники". Александра Михайловна дает строгую дельную оценку этому стихотворению, и я понимаю, что она умеет разбираться в поэзии. (Тогда еще не знал, что передо мной сидит не только участница революционного международного движения, не только наш будущий посол в Мексике, в Швеции, но и будущая писательница.)
Потом Коллонтай расспрашивает о членах артели, задавая мне самые неожиданные вопросы. Она берет ручку, обмакивает в чернила и пишет записку в МК РКП (б) секретарю тов. Зеленскому. Я говорю, что, возможно, обойдусь и без помощи МК, например, схожу в Моссовет. Александра Михайловна пишет новую записку без адреса:
"Прошу товарищей оказать содействие в отыскании помещения для "Первой артели поэтов", в лице тов. Ройзмана, так как артель эта преследует культурно-просветительные цели.
3 окт. 1921. А. Коллонтай".
На Тверской улице, недалеко от почтамта, где теперь стоит дом номер девять, пустовал магазин. Мне удалась получить на него ордер. Рукавишников пришел туда с некоторыми членами "Первой артели поэтов" и с каким-то молодым человеком, которого прочил в заведующие книжной лавкой. Потом я видел за окнами помещения штабели книг.
В конце зимы 1921 года в витрине этого магазина появились "Автографы" поэтов...
16
Есенин атакует левое крыло имажинистов. Выступление Рюрика Ивнева. Статья А. Луначарского. "Всеобщая мобилизация". Галя Бениславская. Переименование улиц
- Сережа хочет дать бой левому крылу,- сказал Грузинов.- Велел об этом передать тебе и Рюрику.
Шершеневич, владеющий иностранными языками, знал, что еще до первой мировой войны в английской и американской поэзии существовал "имажизм" (от слова "imge" -образ). Имажизм был реакцией на эпигонскую {130} поэзию, культивировал субъективные впечатления и мало связанные между собой образы (метафоры). Стихи имажистов походили на тот или иной "каталог образов".
Многие тезисы имажизма можно обнаружить в брошюре В. Шершеневича " 2х2=5". Он требовал, чтоб образ в стихах был самоцелью и поедал смысл. Мариенгоф в его "Буян-острове" заявлял, что содержание - только часть формы.
Есенин в "Ключах Марии" шел от национального искусства, прибегал в своих богоборческих поэмах к библейским образам. Это было средством яркой художественной выразительности. Об имажистах Есенин узнал весной 1921 года, когда ему попался в руки первый сборник "Стрелец" со статьей 3. Венгеровой.
На заседании "Ордена" он заявил, что далек от желания ссориться, и, взяв в руки сборник Шершеневича "Лошадь, как лошадь", прочитал "Каталог образов":
С цепи в который раз
Собака карандаша
И зубы букв со слюною чернил в ляжку бумаги.
- Что же это такое? - спросил Сергей.- Если класть бревно на бревно, как попало, избы не построишь. Если без разбора сажать образ на образ, стихотворения не получится.
Он считал, что почти все стихи сборника "Лошадь, как лошадь" - каталог образов. Каталог картинной галереи, объяснял Сергей, каталог мебели - это нужно. А кому нужен каталог образов? Получается заумный язык. Второе издание Крученых. Где мысль? Где Россия?
Он прошелся по "Буян-острову" Мариенгофа, спросив, как Анатолий мог писать о Чека, считая себя без роду без племени? Чека-то не на луне, а в Советской России. (Речь идет о двух стихотворениях Мариенгофа. Одно начинается:
Кровью плюем зазорно
Богу в юродивый взор.
Вот на краснея черный
- Массовый террор!
И другое:
Твердь, твердь, за вихры зыбим,
Святость хлещем свистящей нагайкой
И хилое тело Христа на дыбе
Вздыбливаем в Чрезвычайке.)
{131} И закончил довольно резво: такое положение вещей его не устраивает.
Есенин демонстративно вышел из комнаты. Председательствующий Ивнев объявил небольшой перерыв. Якулов закашлялся от папиросного дыма. Братья Эрдманы шептались в углу комнаты. Грузинов мне подмигнул. Прошло минут пять, Сергей не возвращался. Я пошел наверх искать его. Швейцар сказал, что Есенин ушел из "Стойла". Я вернулся и сообщил о том, что произошло.
- Сережа считает только себя поэтом,- заявил Мариенгоф,- остальные поэты для него не существуют!
Тихий благовоспитанный Ивнев взорвался. Он начал с Мариенгофа:
- "Зеленых облаков стоячие пруды",- процитировал он строчку из поэмы Анатолия "Слепые ноги" и воскликнул: "Умри, Мариенгоф, лучше ты не напишешь!"
Он стал говорить, что эта строка выражает поэтическое нутро Анатолия, что зря он писал о массовом терроре и получил прозвище "мясорубки". Настоящий Мариенгоф это - тихость, спокойствие, именно, стоячий пруд. И очень ловко позолотил пилюлю, сказав, что у Анатолия свой стиль увядания.
Потом Рюрик перешел к Шершеневичу, говоря все так же тихо, вежливо. Сперва он высыпал ворох образов Вадима, которые, по словам Ивнева, тот собрал на городской площади, не очистив их от грязи и пыли. Затем процитировал две строчки Шершеневича:
На улицах Москвы, как в огромной рулетке,
Мое сердце лишь шарик в руках искусной судьбы.
И сказал жестко:
- Сердца нет! Человека нет! Поэта нет! - и добавил, разводя руками.- Я не встречал более чуждого мне человека!
(Через полгода Рюрик Ивнев в своих "Четырех выстрелах" написал в развернутом виде сильней, острей, злее кое-что из того, что говорил о Шершеневиче в "Стойле", и вдобавок назвал Вадима не человеком, а предметом).
После Ивнева попросил слова Грузинов. Мариенгоф {132} и Шершеневич поднялись с места и молча вышли из комнаты.
Поняв, что его выступление мало повлияло на левое крыло имажинистов, Есенин выступил в толстом журнале с известной статьей "Быт и искусство", одновременно там же напечатав свою "Песнь о хлебе" (Журнал "Знамя" No 9, 1921.). В статье он писал о самом главном:
"У собратьев моих нет чувства родины во всем широком смысле этого слова"...
Подействовала эта статья на Мариенгофа, Шершеневича, да и вообще на имажинистов? Гораздо больше, чем покажется на первый взгляд. Откроем второй номер "Гостиницы для путешествующих в прекрасном" и прочтем строки из стихотворения Мариенгофа:
Мы были вольности и родине верны,
И только неверны подругам.
Да разве написал бы так раньше Анатолий? А последние его стихи? Привожу первую попавшуюся цитату:
Вот точно так
Утихла Русь,
Волнение народа опочило,
А лишь вчера
Стояли на юру.
Новый Мариенгоф. М., "Современная Россия", 1927, стр. 35.
Таких строк сколько угодно! В них и слова (Русь, опочило, на юру и т. п.) Есенина, и его тема, и даже его манера.
А Шершеневич? В третьем номере "Гостиницы" он печатает стихи "Июль и я":
Татарский хан
Русь некогда схватил в охапку.
Гарцуя гривою знамен.
Но через век засосан был он топкой
Покорностью российских долин.
И ставленник судьбы. Наполеон,
Сохою войн вспахавший время оно,
Ведь заморозили посев кремлевские буруны.
Из всех посеянных семян
Одно взошло: гранит святой Елены.
{133} Или:
От русских песен унаследовавши грусть и
Печаль, которой родина больна,
Поэты, звонкую монету страсти
Истратить в жизни не вольны.
Вдумайтесь в эти строки! Сразу и не поверишь, что это писал автор "Каталога образов"...
Я уже упоминал, как подверглись влиянию Сергея Грузинов и Кусиков. Меньше всех испытали это влияние Рюрик Ивнев и Николай Эрдман. Хотя Николай в поэме "Автопортрет" (Конский сад. М., Изд-во "Имажинисты", 1922.) пытается применить есенинский озорной образ, а Рюрик в талантливой книге стихов (Память и время. М., "Советский писатель", 1969., ) сохраняя свое поэтическое лицо, приходит к есенинской простоте, искренности, граничащей с исповедью, и даже, как Сергей, иногда в последней строфе повторяет первую.
А пишущий на разные темы с Есениным автор этой книги бессознательно заимствовал ритм стихотворения Есенина:
Не бродить, не мять в кустах багряных
Лебеды и не искать следа.
Со снопом волос твоих овсяных
Отоснилась ты мне навсегда.
C. Eceнин. Coбp. coч., т. l, cтp. 204.
У меня:
Не тужи, не плачь о прошлых,
О пунцовых песнях сентября.
Скоро пышные пороши
Берега дорог осеребрят.
"Пальмы". Изд. Всерос. союза поэтов, 1925, стр. 19
И в том же сборнике стихов появляется цикл моих стихов "Россия". Это ли не влияние Сергея?
Очень характерно, что в то время как Есенин еще был за границей, на заседании "Ордена" Мариенгоф оглашает "Почти декларацию". Она составлена им с участием Шершеневича, в ней есть такие строки: "Пришло время либо уйти и не коптить небо, либо творить человека и эпоху". И далее: "В имажинизм вводится, как канон: психологизм и суровое логическое мышление". И еще: "Малый образ теряет федеративную свободу, входя в органическое {134} подчинение главного образа". Конечно, эти строки льют воду на мельницу правого крыла, на статью Есенина "Быт и искусство", и мы единогласно утверждаем "Почти декларацию", которая появляется во втором номере "Гостиницы".
Да что имажинисты! В день шестидесятилетия Есенина один критик, выступая по радио, перечислил два десятка фамилий известных поэтов, которые обязаны своим рождением Сергею. А вот если бы внимательно изучить, начиная с 1919-1920 годов, все произведения известных и неизвестных поэтов, то их наберется не два десятка, а две сотни! Я пишу об этом уверенно, потому что до последнего дня существования Союза поэтов (1929 г.) работал в правлении и читал стихи начинающих и уже печатающихся поэтов в разных городах...
Мир был восстановлен между всеми имажинистами, когда в начале 1922 года вышел сборник "Конский сад. Вся банда", где были напечатаны стихи семи поэтов-имажинистов.
Внезапно над "Орденом" разразилась гроза. В первом номере журнала "Печать и революция" А. В. Луначарский напечатал статью "Свобода книги и революция", в которой резко отозвался об имажинистах. Почти в то же время он, обрушившись на сборник "Золотой кипяток", сложил с себя звание почетного председателя Всероссийского союза поэтов. (Союз не имел никакого отношения к "Золотому кипятку", который был выпущен издательством "Имажинисты".)
Трое командоров собрались в Богословском переулке и решили ответить Луначарскому. Есенин написал записку редактору журнала "Книга и революция" И. И. Ионову, с которым был в дружеских отношениях, и приложил письмо, адресованное Луначарскому. Но Ионов не очень-то охотно откликнулся на просьбу Сергея. Тогда было послано приблизительно такое же письмо редактору журнала "Печать и революция" В. П. Полонскому. Осторожный Вячеслав Павлович переслал письмо Анатолию Васильевичу и попросил, чтоб он ответил. Здесь тоже дело затянулось.
Все это рассказал мне Есенин, когда я зашел на квартиру в Богословский переулок. Лежал Сергей на ковре, {135} сбоку от него находилась небольшая старая коробочка от лото, а перед ним валялись нарезанные из карточек картонные квадратики: на одной стороне - цифра, на другой - написанное рукой Есенина слово. Он сказал, что пытается механизировать процесс сочинения стихов и образов. Взял из кучи несколько квадратиков, прочитал:
- Вечер, свечи,- и произнес вслух:
Вдали розовый вечер
Зажег желтые свечи...
- Один мираж, а не поэзия! - воскликнул Сергей с огорчением.
Он собрал квадратики, положил их в коробочку, закрыл ее и, встав, положил на подоконник.
(Я упоминаю об этом потому, что многие мемуаристы, например, друг Есенина С. Клычков, напечатал статью о том, что Сергей "заготавливал карточки со словами для поисков случайных образных сочетаний" (См.: "Лысая гора".- В кн.: "Красная новь", 1923, кн. 5, стр. 385). Другие же писали, что у Есенина были целые корзины с записками, на которых были занесены образы из его словаря. А на самом деле эта придуманная Сергеем игра ограничилась сотней квадратиков и продолжалась недели три, не больше.)
Когда я шел от Есенина, встретил по пути Шершеневича. Он, задумавшись, прошел мимо меня, и я окликнул его:
- Что с тобой, Дима?
- Со мной ничего,- ответил он, пожимая мне руку. Но я видел по его лицу, что ему не по себе. Неужели он все еще переживает трагикомическую историю с его книгой "Лошадь, как лошадь"? Этот сборник стихов поступил для распространения в Цетропечать. Сотрудники прочитали название и решили, что книга посвящена лошадям, и отправили весь тираж в Наркомзем, в отдел коневодства.
Спустя неделю Вадим пришел в Центропечать получать деньги и, узнав о судьбе своего сборника стихов, бросился в Наркомзем. Начальник отдела коневодства угостил Шершеневича морковным чаем с монпансье и заявил, что он в восторге от стихов Вадима: они будут способствовать увеличению поголовья лошадей. Начальник сказал, что пишет по этому поводу докладную товарищу Буденному.
{136} С большим трудом удалось вернуть книгу в Центропечать...
Я взял Вадима под руку, отвел в сторону и объяснил:
- Я вижу, Дима, что ты не в своей тарелке. Что произошло?
Вместо ответа он спросил:
- Не знаешь, чем закончилось дело Гольцшмидта? Это случилось в жаркий июльский день прошлого года. Днем из одного подъезда на Петровке вышел в костюме Адама футурист жизни, первый русский йог Владимир Гольцшмидт, а вместе с ним две девушки в костюмах Евы. Девушки понесли, держа за древки, над головой шагающего футуриста жизни белое полотнище, на котором крупными черными буквами было намалевано "Долой стыд!" Первый русский йог стал зычно говорить, что самое красивое на свете это - человеческое тело, и мы, скрывая его под одеждой, совершаем святотатство. Разумеется, толпа окружила голых проповедников и с каждой минутой росла. Вдруг откуда не возьмись бойкая старушка закричала: "Ах вы, бесстыжие глаза!" - и стала довольно усердно обрабатывать одну из обнаженных девиц белым зонтиком. Та несла двумя руками древко и не могла защищаться. Обозлившись, первый русский йог вырвал зонтик из рук старушки и забросил в Дмитровский переулок. Старушка упала и завопила. Толпа стала угрожающе надвигаться на Гольцшмидта и его спутниц. В это время подоспели милиционеры и доставили всех троих в 50-е отделение милиции, которое тогда помещалось в Столешниковом переулке. На территории этого отделения находился клуб Союза поэтов, я был знаком с милицейскими работниками и прочитал протокол. Футурист жизни и его спутницы сперва находились в камере предварительного заключения, а потом, после суда, были высланы из Москвы с правом жительства повсюду, кроме шести столиц наших республик ("минус шесть"). В провинции первый русский йог начал выступать в роли фокусника, гипнотизера и в заключение программы разбивал о свою голову разные предметы...
Я сказал с усмешкой Вадиму, что, полагаю, "Орден" не собирается организовать манифестацию раздетых имажинистов.
- О, нет! - сказал он. - Иначе разбегутся не только двуногие, но и четвероногие! Сегодня вечером мы {137} окончательно решим, что делать, и вынесем предложение на обсуждение...
Я шел и размышлял о том, что же задумали наши командоры? Шершеневич человек смелый, волевой, опытный в литературных боях - вряд ли повел со мной такой разговор, если бы не затевалось что-нибудь из ряда вон выходящее.
К тому же не понравилось мне, как выглядел сам Вадим: щеки ввалились, веки красные, в углах губ - морщины. Неужели все это произошло оттого, что предстояло наше выступление с протестом?
Только спустя несколько месяцев, зайдя к нему домой по делу, я узнал, что произошла трагическая история: Вадим полюбил артистку необычайной красоты, обаяния, ума - Юлию Дижур. Она ответила ему взаимностью. Когда он познакомил меня с Дижур, я от души поздравил их, понимая, что они станут мужем и женой. Но вот Дижур повздорила с Вадимом, и он ушел от нее, заявив, что никогда не вернется: он хотел проучить ее. Она несколько раз звонила ему по телефону, он не поддавался ее уговорам, и она выстрелила из револьвера себе в сердце. Почти все стихи, как и последняя книга Вадима (Вадим Шершеневич. Итак, итог. М., изд. автора, 1926, стр. 42. ) , посвящены памяти Юлии:
Как папиросой горящей, подушку лбом прожигая в ночи,
Сквозь зеленое днище похмелья
Сумасбродно и часто навзрыд лепечу
Неистовое имя Юлия.
Я встречался с Вадимом до начала Отечественной войны, и он всегда вспоминал о Юлии. Умер он в Барнауле в 1942 году от милиарного туберкулеза.
Сергей предложил мне собрать "Орден имажинистов" в ближайшие дни. В текущих делах заслушали заявление-поэта Сергея Спасского, который просил принять его в "Орден". Стихи его читали, слышали выступления в клубе и проголосовали за него.
Мариенгоф прочитал то место статьи А. В. Луначарского, где нарком ругал имажинистов. Прочитал он, и ответ {138} командоров, адресованный в те два журнала, о которых уже говорил мне Сергей. Анатолий внес предложение выйти всем членам "Ордена" ночью на улицы и расклеить на стенах листовки следующего содержания:
"Имажинисты всех стран, соединяйтесь! Всеобщая мобилизация
поэтов, живописцев, актеров, композиторов, режиссеров и друзей действующего искусства
No 1
На воскресенье 12 июня (1921 г.) назначается демонстрация искателей и зачинателей нового искусства.
Место сбора: Театральная площадь (сквер), время 9 час. вечера.
Маршрут: Тверская, памятник А. Пушкину (На маршруте к памятнику Пушкина настоял Есенин.).
Парад сил, речи, оркестр, стихи и летучая выставка картин. Явка обязательна для всех друзей и сторонников действующего искусства.
1) Имажинистов.
2) Футуристов.
3) И других групп.
Причина мобилизации: война, объявленная действующему искусству.
Когда на заседании "Ордена" я рассказал об этом, Есенин пожал плечами:
- Стихи надо писать каждый день, иначе поэта не получится. А если пишешь каждый день, ты - профессионал.
- Пишешь, но не печатаешься! - сказал я.
- С начинающими это не исключение, а правило! - ответил мне Шершеневич.- А в союзе очень много молодежи.
Имажинисты решили написать заявление в союз о желании вступить в местком поэтов и всем подписаться. Я составил заявление, его быстро перепечатали, и все стали подписываться. Есенин куда-то вышел. Когда все разошлись, я отправился наверх (заседание происходило в "Стойле"). Там Сергея не было, и я сел за столик пообедать. Когда Есенин появился, я дал ему заявление и мою автоматическую ручку.
- Ты, что же, хотел обойтись без моей подписи? Отрицая, я покачал головой.
Сергей насупил брови, глаза его стали синеть, и он сурово сказал:
- Вот что, Мотя, запомни: имажинизм начинается с меня,- он поставил свою подпись под заявлением,- и кончится мной!
(Кстати, только в начале 1924 года при союзе был организован местком поэтов.)
Я не могу обойти молчанием тот факт, что не раз Сергей в спорах с левыми имажинистами и однажды, после выступления отвечая на вопрос заявлял: еще никто на свете не обратил такое сугубое внимание на образ в поэзии, еще далеко было до декларации нашего ордена, когда он, Есенин, уже написал книгу "Ключи Марии". Там он впервые толкует о разных образах в русской поэзии и по праву считает себя первым русским имажинистом на земле.
Он терпеть не мог, когда друзья или собутыльники, или прихлебатели, желая польстить ему, убеждали его, что никакой он не имажинист, а просто хороший поэт.
- Слушай, ты брось это, - отвечал он в таких случаях, явно серчая. Революция поставила мне голос, а {126} имажинизм, как я его понимаю, помогает творить чудеса с моими песнями!
Как-то, живя с Юрием Карловичем Олешей в Доме творчества "Переделкино", мы разговаривали с ним о метафорах. В одной из своих книг Юрий Карлович написал:
"Кто-то сказал, что от искусства для вечности остается только метафора. В этом плане мне приятно думать, что я делаю кое-что, что могло бы остаться для вечности" (Юрий Олеша. Ни дня без строчки. М., "Советская Россия", 1965, стр. 257.).
Я не встречал не только в нашей, но и в мировой поэзии метафору такой необыкновенной яркости и силы, которую создал Есенин:
Оттого то в сентябрьскую склень
На сухой и холодный суглинок,
Головой размозжась о плетень,
Облилась кровью ягод рябина.
С. Е с е н и н. Собр. соч., т. 2, стр. 96.
Верю, Сергей имел большее право, чем многие и многие поэты, сказать, что он немало оставил для вечности.
Второй период работы Брюсова во главе Союза поэтов ознаменовался не только олимпиадами, литературными судами, но и торжественными празднованиями юбилеев великих писателей и поэтов: осенью 1921 года вечер памяти Данте Алигиери (600 лет со дня смерти) ; в начале зимы - вечер, посвященный столетию со дня рождения Ф. М. Достоевского; зимой чествовали члена союза В. Гиляровского (50 лет литературной деятельности); Федора Сологуба (40 лет в литературе); торжественно прошел вечер В. Я. Брюсова в Большом театре (пятидесятилетие и 25 лет литературной деятельности)...
По почину Валерия Яковлевича стали выходить сборники стихов членов Союза поэтов: "Поэты наших дней", "Новые стихи", "Сборник Всероссийского союза поэтов" и т. д. В этих книжках наряду с начинающими поэтами печатались мастера: П. Антокольский, П. Асеев, Анна Ахматова, Андрей Белый, Валерий Брюсов, М. Волошин, С. Городецкий, Спиридон Дрожжин, Сергей Есенин, Вячеслав Иванов, Вера Инбер, Рюрик Ивнев, В. Казин, {127} В. Каменский, Н. Клюев, М. Кузмин, О. Мандельштам, В. Маяковский, Ю. Олеша, Б. Пастернак, Вс. Рождественский, И. Рукавишников, И. Сельвинский, Ф. Сологуб, Н. Тихонов, В. Хлебников, В. Ходасевич, Марина Цветаева, И. Эренбург. Во втором сборнике "Новые стихи" было напечатано неопубликованное стихотворение А. Фета, написанное им в альбом Данилевскому: "Я жертвы приносил обильные Прияпу".
В издательстве Союза поэтов вышла известная книга В. Гиляровского "Москва и москвичи"; Е. Ланна "Писательская судьба Максимилиана Волошина"; Д. Благого "Классовое самосознание Пушкина" и др.
Было решено выпустить тетрадочку с автографами поэтов. Составителями были Рюрик Ивнев и пишущий эти строки. Рюрик достал для "Автографов" коротенькое стихотворение А. В. Луначарского:
Счастливая земля!
На крови поколений
Жизнь расцветет невинна и мудра,
И будешь ты чиста, моя планета-гений,
Зеленая звезда с луной из серебра.
Благодаря тому, что Ивнев знал старых поэтов, удалось, кроме стихов В. Брюсова, достать автографы Андрея Белого, И. Рукавишникова, Ф. Сологуба, М. Цветаевой, И. Эренбурга и др.
Мне одному пришлось отправиться за автографом к К. Д. Бальмонту. Он жил в одном из переулков Арбата. Когда отворилась дверь в его квартиру, я увидел несколько девушек. Услыхав, зачем я пришел, девушки под руки ввели в комнату Константина Дмитриевича. Я ему представился, он мягко пожал мне руку. Одна из девушек принесла несколько портретов Бальмонта, он выбрал один из них и написал:
Через солнечные двери
В сердце вечного огня.
Потом вручил его мне. Я поблагодарил Константина Дмитриевича и, объяснив, какой автограф мне нужен, вынул из моего портфеля четыре красных вощеных листа, пузырек с черной тушью, словом все, что мне дали в литографии. Бальмонт засмеялся, сказал, что принцессы не поняли меня, подумал-подумал и сказал, чтоб я зашел через неделю: он напишет новое стихотворение. Я {128} откланялся и пошел к двери. Две девушки пошли меня провожать, но поэт остановил их движением руки и зашагал, прихрамывая, в переднюю. Мы вышли на крыльцо, и Бальмонт, указывая рукой на небо, напевно спросил меня:
- Скажите, молодой поэт, это - конец?
Небо заволакивал взъерошенный черный дым, закрывая еще яркое осеннее солнце. Это горели пороховые погреба, как выяснилось, подожженные руками затаившихся в столице белогвардейцев. Я не совсем понял, о чем спрашивал поэт и пожал плечами.
Только идя домой, я сообразил, что Бальмонт задавал вопрос: "Это конец большевикам?"
Дней через десять стало известно, что он по командировке Наркомпроса поехал за границу и там остался.
Автограф И. С. Рукавишникова почему-то не получился на литографском камне, и я был вынужден вторично отправиться к нему. После закрытия Дворца искусств, он переехал в небольшую комнату в Столешниковом переулке. Комната была нетоплена, и он в дохе, в остроконечной бархатной, отороченной мехом шапке восседал в кресле с высокой спинкой, внешне чем-то напоминая Ивана Грозного. Он сколотил "Первую артель поэтов", куда вошли А. Белый, Ф. Сологуб, и др. На правах старосты Иван Сергеевич предложил мне вступить в артель. Я согласился, но сказал, что работать не смогу. Рукавишников попросил меня только найти помещение для книжной лавки первой артели. Он посоветовал сходить к А. М. Коллонтай и написал ей письмо, под которым поставили подписи все члены артели. Я знал, что Александра Михайловна Коллонтай была наркомом социального обеспечения, пишет статьи о раскрепощении женщины в социалистическом обществе.
Сидя в кабинете Коллонтай, я по мере разговора с ней понял, что имею дело с умной, доброжелательной женщиной. Она долго расспрашивала меня о деятельности Союза поэтов, о Брюсове. Узнав, что я состою в "Ордене имажинистов", заинтересовалась нашей работой, выступлениями и сказала, что любит стихи Есенина.
- Его стихотворения надо читать не один раз, а подряд три-четыре раза. Тогда почувствуешь аромат его поэзии...
{129} Она спрашивает, что я пишу. Я отвечаю, что у меня есть рассказы и стихи. Она просит прочесть какое-нибудь стихотворение. Я читаю "Странники". Александра Михайловна дает строгую дельную оценку этому стихотворению, и я понимаю, что она умеет разбираться в поэзии. (Тогда еще не знал, что передо мной сидит не только участница революционного международного движения, не только наш будущий посол в Мексике, в Швеции, но и будущая писательница.)
Потом Коллонтай расспрашивает о членах артели, задавая мне самые неожиданные вопросы. Она берет ручку, обмакивает в чернила и пишет записку в МК РКП (б) секретарю тов. Зеленскому. Я говорю, что, возможно, обойдусь и без помощи МК, например, схожу в Моссовет. Александра Михайловна пишет новую записку без адреса:
"Прошу товарищей оказать содействие в отыскании помещения для "Первой артели поэтов", в лице тов. Ройзмана, так как артель эта преследует культурно-просветительные цели.
3 окт. 1921. А. Коллонтай".
На Тверской улице, недалеко от почтамта, где теперь стоит дом номер девять, пустовал магазин. Мне удалась получить на него ордер. Рукавишников пришел туда с некоторыми членами "Первой артели поэтов" и с каким-то молодым человеком, которого прочил в заведующие книжной лавкой. Потом я видел за окнами помещения штабели книг.
В конце зимы 1921 года в витрине этого магазина появились "Автографы" поэтов...
16
Есенин атакует левое крыло имажинистов. Выступление Рюрика Ивнева. Статья А. Луначарского. "Всеобщая мобилизация". Галя Бениславская. Переименование улиц
- Сережа хочет дать бой левому крылу,- сказал Грузинов.- Велел об этом передать тебе и Рюрику.
Шершеневич, владеющий иностранными языками, знал, что еще до первой мировой войны в английской и американской поэзии существовал "имажизм" (от слова "imge" -образ). Имажизм был реакцией на эпигонскую {130} поэзию, культивировал субъективные впечатления и мало связанные между собой образы (метафоры). Стихи имажистов походили на тот или иной "каталог образов".
Многие тезисы имажизма можно обнаружить в брошюре В. Шершеневича " 2х2=5". Он требовал, чтоб образ в стихах был самоцелью и поедал смысл. Мариенгоф в его "Буян-острове" заявлял, что содержание - только часть формы.
Есенин в "Ключах Марии" шел от национального искусства, прибегал в своих богоборческих поэмах к библейским образам. Это было средством яркой художественной выразительности. Об имажистах Есенин узнал весной 1921 года, когда ему попался в руки первый сборник "Стрелец" со статьей 3. Венгеровой.
На заседании "Ордена" он заявил, что далек от желания ссориться, и, взяв в руки сборник Шершеневича "Лошадь, как лошадь", прочитал "Каталог образов":
С цепи в который раз
Собака карандаша
И зубы букв со слюною чернил в ляжку бумаги.
- Что же это такое? - спросил Сергей.- Если класть бревно на бревно, как попало, избы не построишь. Если без разбора сажать образ на образ, стихотворения не получится.
Он считал, что почти все стихи сборника "Лошадь, как лошадь" - каталог образов. Каталог картинной галереи, объяснял Сергей, каталог мебели - это нужно. А кому нужен каталог образов? Получается заумный язык. Второе издание Крученых. Где мысль? Где Россия?
Он прошелся по "Буян-острову" Мариенгофа, спросив, как Анатолий мог писать о Чека, считая себя без роду без племени? Чека-то не на луне, а в Советской России. (Речь идет о двух стихотворениях Мариенгофа. Одно начинается:
Кровью плюем зазорно
Богу в юродивый взор.
Вот на краснея черный
- Массовый террор!
И другое:
Твердь, твердь, за вихры зыбим,
Святость хлещем свистящей нагайкой
И хилое тело Христа на дыбе
Вздыбливаем в Чрезвычайке.)
{131} И закончил довольно резво: такое положение вещей его не устраивает.
Есенин демонстративно вышел из комнаты. Председательствующий Ивнев объявил небольшой перерыв. Якулов закашлялся от папиросного дыма. Братья Эрдманы шептались в углу комнаты. Грузинов мне подмигнул. Прошло минут пять, Сергей не возвращался. Я пошел наверх искать его. Швейцар сказал, что Есенин ушел из "Стойла". Я вернулся и сообщил о том, что произошло.
- Сережа считает только себя поэтом,- заявил Мариенгоф,- остальные поэты для него не существуют!
Тихий благовоспитанный Ивнев взорвался. Он начал с Мариенгофа:
- "Зеленых облаков стоячие пруды",- процитировал он строчку из поэмы Анатолия "Слепые ноги" и воскликнул: "Умри, Мариенгоф, лучше ты не напишешь!"
Он стал говорить, что эта строка выражает поэтическое нутро Анатолия, что зря он писал о массовом терроре и получил прозвище "мясорубки". Настоящий Мариенгоф это - тихость, спокойствие, именно, стоячий пруд. И очень ловко позолотил пилюлю, сказав, что у Анатолия свой стиль увядания.
Потом Рюрик перешел к Шершеневичу, говоря все так же тихо, вежливо. Сперва он высыпал ворох образов Вадима, которые, по словам Ивнева, тот собрал на городской площади, не очистив их от грязи и пыли. Затем процитировал две строчки Шершеневича:
На улицах Москвы, как в огромной рулетке,
Мое сердце лишь шарик в руках искусной судьбы.
И сказал жестко:
- Сердца нет! Человека нет! Поэта нет! - и добавил, разводя руками.- Я не встречал более чуждого мне человека!
(Через полгода Рюрик Ивнев в своих "Четырех выстрелах" написал в развернутом виде сильней, острей, злее кое-что из того, что говорил о Шершеневиче в "Стойле", и вдобавок назвал Вадима не человеком, а предметом).
После Ивнева попросил слова Грузинов. Мариенгоф {132} и Шершеневич поднялись с места и молча вышли из комнаты.
Поняв, что его выступление мало повлияло на левое крыло имажинистов, Есенин выступил в толстом журнале с известной статьей "Быт и искусство", одновременно там же напечатав свою "Песнь о хлебе" (Журнал "Знамя" No 9, 1921.). В статье он писал о самом главном:
"У собратьев моих нет чувства родины во всем широком смысле этого слова"...
Подействовала эта статья на Мариенгофа, Шершеневича, да и вообще на имажинистов? Гораздо больше, чем покажется на первый взгляд. Откроем второй номер "Гостиницы для путешествующих в прекрасном" и прочтем строки из стихотворения Мариенгофа:
Мы были вольности и родине верны,
И только неверны подругам.
Да разве написал бы так раньше Анатолий? А последние его стихи? Привожу первую попавшуюся цитату:
Вот точно так
Утихла Русь,
Волнение народа опочило,
А лишь вчера
Стояли на юру.
Новый Мариенгоф. М., "Современная Россия", 1927, стр. 35.
Таких строк сколько угодно! В них и слова (Русь, опочило, на юру и т. п.) Есенина, и его тема, и даже его манера.
А Шершеневич? В третьем номере "Гостиницы" он печатает стихи "Июль и я":
Татарский хан
Русь некогда схватил в охапку.
Гарцуя гривою знамен.
Но через век засосан был он топкой
Покорностью российских долин.
И ставленник судьбы. Наполеон,
Сохою войн вспахавший время оно,
Ведь заморозили посев кремлевские буруны.
Из всех посеянных семян
Одно взошло: гранит святой Елены.
{133} Или:
От русских песен унаследовавши грусть и
Печаль, которой родина больна,
Поэты, звонкую монету страсти
Истратить в жизни не вольны.
Вдумайтесь в эти строки! Сразу и не поверишь, что это писал автор "Каталога образов"...
Я уже упоминал, как подверглись влиянию Сергея Грузинов и Кусиков. Меньше всех испытали это влияние Рюрик Ивнев и Николай Эрдман. Хотя Николай в поэме "Автопортрет" (Конский сад. М., Изд-во "Имажинисты", 1922.) пытается применить есенинский озорной образ, а Рюрик в талантливой книге стихов (Память и время. М., "Советский писатель", 1969., ) сохраняя свое поэтическое лицо, приходит к есенинской простоте, искренности, граничащей с исповедью, и даже, как Сергей, иногда в последней строфе повторяет первую.
А пишущий на разные темы с Есениным автор этой книги бессознательно заимствовал ритм стихотворения Есенина:
Не бродить, не мять в кустах багряных
Лебеды и не искать следа.
Со снопом волос твоих овсяных
Отоснилась ты мне навсегда.
C. Eceнин. Coбp. coч., т. l, cтp. 204.
У меня:
Не тужи, не плачь о прошлых,
О пунцовых песнях сентября.
Скоро пышные пороши
Берега дорог осеребрят.
"Пальмы". Изд. Всерос. союза поэтов, 1925, стр. 19
И в том же сборнике стихов появляется цикл моих стихов "Россия". Это ли не влияние Сергея?
Очень характерно, что в то время как Есенин еще был за границей, на заседании "Ордена" Мариенгоф оглашает "Почти декларацию". Она составлена им с участием Шершеневича, в ней есть такие строки: "Пришло время либо уйти и не коптить небо, либо творить человека и эпоху". И далее: "В имажинизм вводится, как канон: психологизм и суровое логическое мышление". И еще: "Малый образ теряет федеративную свободу, входя в органическое {134} подчинение главного образа". Конечно, эти строки льют воду на мельницу правого крыла, на статью Есенина "Быт и искусство", и мы единогласно утверждаем "Почти декларацию", которая появляется во втором номере "Гостиницы".
Да что имажинисты! В день шестидесятилетия Есенина один критик, выступая по радио, перечислил два десятка фамилий известных поэтов, которые обязаны своим рождением Сергею. А вот если бы внимательно изучить, начиная с 1919-1920 годов, все произведения известных и неизвестных поэтов, то их наберется не два десятка, а две сотни! Я пишу об этом уверенно, потому что до последнего дня существования Союза поэтов (1929 г.) работал в правлении и читал стихи начинающих и уже печатающихся поэтов в разных городах...
Мир был восстановлен между всеми имажинистами, когда в начале 1922 года вышел сборник "Конский сад. Вся банда", где были напечатаны стихи семи поэтов-имажинистов.
Внезапно над "Орденом" разразилась гроза. В первом номере журнала "Печать и революция" А. В. Луначарский напечатал статью "Свобода книги и революция", в которой резко отозвался об имажинистах. Почти в то же время он, обрушившись на сборник "Золотой кипяток", сложил с себя звание почетного председателя Всероссийского союза поэтов. (Союз не имел никакого отношения к "Золотому кипятку", который был выпущен издательством "Имажинисты".)
Трое командоров собрались в Богословском переулке и решили ответить Луначарскому. Есенин написал записку редактору журнала "Книга и революция" И. И. Ионову, с которым был в дружеских отношениях, и приложил письмо, адресованное Луначарскому. Но Ионов не очень-то охотно откликнулся на просьбу Сергея. Тогда было послано приблизительно такое же письмо редактору журнала "Печать и революция" В. П. Полонскому. Осторожный Вячеслав Павлович переслал письмо Анатолию Васильевичу и попросил, чтоб он ответил. Здесь тоже дело затянулось.
Все это рассказал мне Есенин, когда я зашел на квартиру в Богословский переулок. Лежал Сергей на ковре, {135} сбоку от него находилась небольшая старая коробочка от лото, а перед ним валялись нарезанные из карточек картонные квадратики: на одной стороне - цифра, на другой - написанное рукой Есенина слово. Он сказал, что пытается механизировать процесс сочинения стихов и образов. Взял из кучи несколько квадратиков, прочитал:
- Вечер, свечи,- и произнес вслух:
Вдали розовый вечер
Зажег желтые свечи...
- Один мираж, а не поэзия! - воскликнул Сергей с огорчением.
Он собрал квадратики, положил их в коробочку, закрыл ее и, встав, положил на подоконник.
(Я упоминаю об этом потому, что многие мемуаристы, например, друг Есенина С. Клычков, напечатал статью о том, что Сергей "заготавливал карточки со словами для поисков случайных образных сочетаний" (См.: "Лысая гора".- В кн.: "Красная новь", 1923, кн. 5, стр. 385). Другие же писали, что у Есенина были целые корзины с записками, на которых были занесены образы из его словаря. А на самом деле эта придуманная Сергеем игра ограничилась сотней квадратиков и продолжалась недели три, не больше.)
Когда я шел от Есенина, встретил по пути Шершеневича. Он, задумавшись, прошел мимо меня, и я окликнул его:
- Что с тобой, Дима?
- Со мной ничего,- ответил он, пожимая мне руку. Но я видел по его лицу, что ему не по себе. Неужели он все еще переживает трагикомическую историю с его книгой "Лошадь, как лошадь"? Этот сборник стихов поступил для распространения в Цетропечать. Сотрудники прочитали название и решили, что книга посвящена лошадям, и отправили весь тираж в Наркомзем, в отдел коневодства.
Спустя неделю Вадим пришел в Центропечать получать деньги и, узнав о судьбе своего сборника стихов, бросился в Наркомзем. Начальник отдела коневодства угостил Шершеневича морковным чаем с монпансье и заявил, что он в восторге от стихов Вадима: они будут способствовать увеличению поголовья лошадей. Начальник сказал, что пишет по этому поводу докладную товарищу Буденному.
{136} С большим трудом удалось вернуть книгу в Центропечать...
Я взял Вадима под руку, отвел в сторону и объяснил:
- Я вижу, Дима, что ты не в своей тарелке. Что произошло?
Вместо ответа он спросил:
- Не знаешь, чем закончилось дело Гольцшмидта? Это случилось в жаркий июльский день прошлого года. Днем из одного подъезда на Петровке вышел в костюме Адама футурист жизни, первый русский йог Владимир Гольцшмидт, а вместе с ним две девушки в костюмах Евы. Девушки понесли, держа за древки, над головой шагающего футуриста жизни белое полотнище, на котором крупными черными буквами было намалевано "Долой стыд!" Первый русский йог стал зычно говорить, что самое красивое на свете это - человеческое тело, и мы, скрывая его под одеждой, совершаем святотатство. Разумеется, толпа окружила голых проповедников и с каждой минутой росла. Вдруг откуда не возьмись бойкая старушка закричала: "Ах вы, бесстыжие глаза!" - и стала довольно усердно обрабатывать одну из обнаженных девиц белым зонтиком. Та несла двумя руками древко и не могла защищаться. Обозлившись, первый русский йог вырвал зонтик из рук старушки и забросил в Дмитровский переулок. Старушка упала и завопила. Толпа стала угрожающе надвигаться на Гольцшмидта и его спутниц. В это время подоспели милиционеры и доставили всех троих в 50-е отделение милиции, которое тогда помещалось в Столешниковом переулке. На территории этого отделения находился клуб Союза поэтов, я был знаком с милицейскими работниками и прочитал протокол. Футурист жизни и его спутницы сперва находились в камере предварительного заключения, а потом, после суда, были высланы из Москвы с правом жительства повсюду, кроме шести столиц наших республик ("минус шесть"). В провинции первый русский йог начал выступать в роли фокусника, гипнотизера и в заключение программы разбивал о свою голову разные предметы...
Я сказал с усмешкой Вадиму, что, полагаю, "Орден" не собирается организовать манифестацию раздетых имажинистов.
- О, нет! - сказал он. - Иначе разбегутся не только двуногие, но и четвероногие! Сегодня вечером мы {137} окончательно решим, что делать, и вынесем предложение на обсуждение...
Я шел и размышлял о том, что же задумали наши командоры? Шершеневич человек смелый, волевой, опытный в литературных боях - вряд ли повел со мной такой разговор, если бы не затевалось что-нибудь из ряда вон выходящее.
К тому же не понравилось мне, как выглядел сам Вадим: щеки ввалились, веки красные, в углах губ - морщины. Неужели все это произошло оттого, что предстояло наше выступление с протестом?
Только спустя несколько месяцев, зайдя к нему домой по делу, я узнал, что произошла трагическая история: Вадим полюбил артистку необычайной красоты, обаяния, ума - Юлию Дижур. Она ответила ему взаимностью. Когда он познакомил меня с Дижур, я от души поздравил их, понимая, что они станут мужем и женой. Но вот Дижур повздорила с Вадимом, и он ушел от нее, заявив, что никогда не вернется: он хотел проучить ее. Она несколько раз звонила ему по телефону, он не поддавался ее уговорам, и она выстрелила из револьвера себе в сердце. Почти все стихи, как и последняя книга Вадима (Вадим Шершеневич. Итак, итог. М., изд. автора, 1926, стр. 42. ) , посвящены памяти Юлии:
Как папиросой горящей, подушку лбом прожигая в ночи,
Сквозь зеленое днище похмелья
Сумасбродно и часто навзрыд лепечу
Неистовое имя Юлия.
Я встречался с Вадимом до начала Отечественной войны, и он всегда вспоминал о Юлии. Умер он в Барнауле в 1942 году от милиарного туберкулеза.
Сергей предложил мне собрать "Орден имажинистов" в ближайшие дни. В текущих делах заслушали заявление-поэта Сергея Спасского, который просил принять его в "Орден". Стихи его читали, слышали выступления в клубе и проголосовали за него.
Мариенгоф прочитал то место статьи А. В. Луначарского, где нарком ругал имажинистов. Прочитал он, и ответ {138} командоров, адресованный в те два журнала, о которых уже говорил мне Сергей. Анатолий внес предложение выйти всем членам "Ордена" ночью на улицы и расклеить на стенах листовки следующего содержания:
"Имажинисты всех стран, соединяйтесь! Всеобщая мобилизация
поэтов, живописцев, актеров, композиторов, режиссеров и друзей действующего искусства
No 1
На воскресенье 12 июня (1921 г.) назначается демонстрация искателей и зачинателей нового искусства.
Место сбора: Театральная площадь (сквер), время 9 час. вечера.
Маршрут: Тверская, памятник А. Пушкину (На маршруте к памятнику Пушкина настоял Есенин.).
Парад сил, речи, оркестр, стихи и летучая выставка картин. Явка обязательна для всех друзей и сторонников действующего искусства.
1) Имажинистов.
2) Футуристов.
3) И других групп.
Причина мобилизации: война, объявленная действующему искусству.