(прислонясь к стене на Итальянской ул.).
* * *
Пересматриваю академическое изд. Лермонтова. Хотел отыскать комментарии к "Сашке". Не нашел (какая-то лапша издание). "Может, в I т."? Ищу и вижу на корешке IV, II, V, III. "Где же первый? Не затерялся ли?" С тревогой ищу I. Вижу только 4 книги. "Затерялся". Еще тревожнее, и вижу, что я аккуратнейше и внимательно надписал на "бумажке обертки": "Выпуск второй", "Выпуск третий", "четвертый" и "пятый" под печатным: "Том первый", "второй", "третий", "четвертый". Каким образом я, внимательно надписывая (радость о покупке) нумерацию томов, мог не заметить, что подписываю неверно под тут же (на обложке!) напечатанными "первый", "второй", "третий"? Значит, я рассматривал и не видел. Это сомнамбулизм, сон. И в первый раз прошло извинение о болезни мамы, которое мучило все лето: "что же мне делать, если я ничего не вижу", "родился так", "таким уродом". Это фатум бедной мамочки, что она пошла за Фауста, а не за колл. асессора. Это все-таки грех и несчастие, но -роковое.
Сколько, сидя над морем, на высокой горе, я с бумажкой в руке высчитывал процентные бумаги. Было не то 16, не то 18 тыс., и обеспечения детей не выходило. Я перестраивал их так и иначе: "продать" одни и "купить" другие. Это был год, когда она была так мрачна, печальна и раздражительна. Я мучился. Зачем же я просиживал? Если бы я также вдумался в состояние души ее, т. е. вдруг затревожился, отчего она тревожна, - я бы разыскал, также бы стал искать, думать, также бороться душою с чем-то неопределенно дурным, и попал бы на след, и, в конце концов, вовремя разыскал бы и позвал Карпинского. И она была бы спасена.
То, что я провозился с деньгами, нумизматикой и сочинениями, вместо здоровья мамы, и есть причина, что пишу "Уедин.". Ошибка всей жизни.
Так мы каркаем бессильно, пройдя ложный путь.
* * *
Нет, чувствую я, предвижу, - что, не пристав здесь, не пристану - и туда. Что же Новоселов, издав столько, сказал ли хоть одно слово, одну строку, одну страницу (обобщим так, без подчеркивания), - на мои мучительные темы, на меня мучащие темы. Неужели же (стыдно, мучительно сказать) им нужны были строки мои, а не нужна душа моя, ну - душа последнего нищего, отнюдь не "писателя" (черт бы его побрал). Поверить ли, что ему, Кожевникову, Щербову не нужна душа. Фл-ский промолчит, чувствую, что промолчит. "Неловко", да "и зачем расстраивать согласие", - в сущности "хорошую компанию". N-в о своей только сказал: "Царство ей небесное, ей там лучше" (в письме ко мне). А о папаше как заботился, чтобы не "там было лучше", а и "здесь хорошо". Но - жонкам христианским вообще "там бы лучше", а камилавки и прочее - "нам останутся" и "износим здесь", или "покрасуемся здесь"... Что же это, в конце концов, за ужасы, среди которых я живу, ужаснее которых не будет и светопреставление. Ибо это - друзья, близкие, самые лучшие встреченные люди, и если не у "которых - тепло", то где же еще-то тепло? И вот пришел, к ним пришел - и... пожалуй, "тепло", но в эту специальную сторону тоже холодно и у них. А между тем особенность судьбы моей привела искать и стучаться, стучаться и искать - тепла специально в этой области. Что же Фл-ский написал о N: "кнут" и "нужно промолчать". Какое же это решение?
Неужели же не только судьба, но и Бог мне говорит: "Выйди, выйди, тебе и тут места нет?" Где же "место"? Неужели я без "места" в мире? Между тем, несмотря на слабости и дурное, я чувствую - никакого "каинства" во мне, никакого "демонства", я - самый обыкновенный человек, простой человек, я чувствую - что хороший человек.
Умереть без "места", жить без "места": нет, главное - все это без малейшего желания борьбы.
* * *
- Ребенок плачет. Да встань же ты. Ведь рядом и не спишь.
- Если плачет, то что же я? Он и на руках будет плакать. Пожалуй, подержу.
(отчего семьи разваливаются; первая Надя *).
Она была так же образованна, как и другая, которая (я и не заметил, она потом при случае сказала):
- Когда я брала кормилицу (своего молока не было, - оттого же, но мы и доктор не понимали) и деньги шли на то, что я бы должна выполнить, то я тогда отпускала прислугу и сама становилась к плите.
(отчего семьи крепнут; наша мама) (15 октября).
* * *
Ах, Бехтерев, Бехтерев, - все мои слезы от вас, через вас...
Если бы не ваш "диагноз" в 1896 (97?)-м году, я прожил бы счастливо еще 10 лет, ровно столько, сколько нужно, чтобы оставить детям 3600 ежегодно на пятерых, - по 300 в месяц, что было бы уже достаточно, - издал бы чудную свою коллекцию греческих монет, издал бы Египет (атлас с объяснениями), "Лев и Агнец" (рукопись), и распределил и сам бы издал книгами отдельные статьи.
(начало октября).
* * *
Желание мое умереть - уйти в лес, далеко, далеко. И помолиться и умереть. Никому ничего не сказав.
А услышать? О, как хотелось бы. Но и как при жизни - будет все "с недоговорками" и "уклонениями". А те чужие, болтуны - их совсем не надо.
Значит, и услышать - ничего.
(глуб. ночью).
Холодок на сердце. Знаете ли вы его?
(в печали).
* * *
В 57 лет Бог благословил меня дружбой Цв*.
(в печали) (октябрь 1912).
Как люблю его. Как уважаю.
* * *
Если бы Бехтерев увидел нашу мамочку, лежащую на кушетке, зажав левую больную руку в правой... Но не увидит. Видит муж.
У них нет сердца. Как было не спасти, когда он знал по науке, что можно спасти, есть время и не упущено еще оно.
* * *
Знаю, физика: левая холоднее правой, и она ее постоянно греет. Но этот вид прижатых к груди рук - кулачок в кулачке - как он полон просьбы, мольбы и... безнадежности.
И все он передо мной, целые дни. Повернешь голову назад, подойдешь к стулу сесть, пройдешься по комнате и обратно пойдешь сюда: все сжатые кулачки, все сжатые кулачки. Дни, часы, каждый час, все месяцы.
(зима 1912г.).
* * *
Нагими рождаемся, нагими сходим в землю. Что же такое наши одежды?
Чины, знатность, положение? Для прогулки.
День ясный, и все высыпали на Невский. Но есть час, когда мы все пойдем "домой". И это "домой" - в землю.
(октябрь).
* * *
Как не целовать руку у Церкви, если она и безграмотному Дала способ молитвы: зажгла лампадку старуха темная, старая и сказала: "Господи помилуй" (слыхала в церкви, да и "сама собой" скажет) - и положила поклон в землю.
И "помолилась" и утешилась. Легче стало на душе у одинокой, старой.
Кто это придумает? Пифагор не "откроет", Ньютон не "вычислит".
Церковь сделала. Поняла. Сумела.
Церковь научила этому всех. Осанна Церкви, - осанна как Христу "благословенна Грядущая во имя Господне".
* * *
...да, шулер
ударил по сердцам с неведомою силой*.
Интересна история нашей литературы.
(у Гершензона об Огаревой *, как ее обобрали, старуху).
* * *
Как раковая опухоль растет и все прорывает собою, все разрушает, - и сосет силы организма, и нет силы ее остановить: так социализм. Это изнурительная мечта, - неосуществимая, безнадежная, но которая вбирает все живые силы в себя, у молодежи, у гимназиста, у гимназистки. Она завораживает самое идеальное в их составе: и тащит несчастных на виселицу в то время как они убеждены, что она им принесла счастье.
И в одном поколении, и в другом, в третьем. Сколько она уже утащила на виселицу, и все ее любят. "Мечта общего счастья посреди общего несчастья". Да: но именно мечта о счастье, а не работа для счастья. И она даже противоположна медленной, инженерной работе над счастьем.
- Нужно копать арык и орошать голодную степь.
- Нет, зачем: мы будем сидеть в голодной степи и мечтать о том, как дети правнуков наших полетят по воздуху на крыльях, - и тогда им будет легко летать лаже на далекий водопой.
(за "Современником").
* * *
В 1904-5 г. я хотел написать что-то вроде "гимна свободе"... Строк 8 вышло, - но больше жару не хватило: почувствовал, что загнуло в риторику... А теперь!..
...бежать бы как зарезанная корова, схватившись за голову, за волосы, и реветь, реветь, о себе реветь, а, конечно, не о том, что "правительство плохо" (вечное extemporalia1 ослов).
_______________ (октябрь).
1Учебное упражнение (лат.).
* * *
- Какое безобразие ваши сочинения. - Да. Но все пыхтит в работе.
* * *
"Христианство и не за пол, и не против пола, а перенесло человека совершенно в другую плоскость".
(Флор.).
- Хозяин не против ремонта дома и не за ремонт: а занимается библиографией.
Мне кажется - дом-то развалится. И хотя "библиография" не противоречит домоводству: однако его съедает.
Вопрос о браке ведь в каждой семье, у меня, у вас (будет). Томит дни, ночи, постоянно, всякого. Как же можно сказать: "Я никому не запрещаю, а только ухожу в Публичную библиотеку заниматься рукописями".
(8 октября).
* * *
Неужели Пушкин виноват, что Писарев его "не читал". И Церковь виновата, что Бюхнер и Молешотт "ее не понимали", и христианство виновато, что болтаем "мы".
* * *
Страшно, когда наступает озноб души... Душа зябнет.
* * *
- Вася, ты уйди, я постонаю.
- Стонай, Варя, при мне...
- Да я тебе мешаю.
- Деточка, кто же с тобой останется, если и я уйду? Да и мне хочется остаться...
(Когда Шура вторично ушла *,
23 октября; на счете по изданиям).
* * *
Все-таки я умру в полном, в полном недоумении. В религиозном недоумении.
И больше всего в этом Фл. виноват. Его умолчания. С Б. я никогда не расстанусь. Но остальное...
* * *
Ожидаемые и желаемые и высматриваемые качества митрополита Петербургского - скромность.
Ученость - хорошо, святость - прекрасно, подвиг жизни и аскетизм превосходно: но выше всего скромность.
Молчаливость, тихость и послушание.
Если при этом хороший рост, мелодичный голос и достоинство манер и обращения - то такому "кандидату" не страшен был бы соперником и Филарет, и Златоуст, и "все три Святителя".
(28 октября перед + митр. Антония * за вечерним чаем думаю).
* * *
Полуискренность - она сопутствует теперь всем делам церковным.
Ошибаются, кто говорит о неискренности. Ему сейчас укажут патетический голос, великий восторг, умиление, преданность.
Но не допрашивайте эту патетичность: щеки ее поблекнут, язык начнет путаться. Все пойдет в маленькую уклончивость и умолчание.
Все теперь - в "полу"... нигде - "полного"...
(тоже, перед + митр. Антония).
* * *
Даже если будет все это место полно червями и тлением - я останусь здесь.
С глупыми - останусь. С плутами - останусь.
Почему?
Здесь говорят о бессмертии души. О Боге. О Вечной Жизни. О Награде и Наказаниях.
Здесь - Алтарь. Воистину алтарь, один на земле.
И куда же мы все пойдем отсюда...
(перед кончиной митр. Антония. 28 октября, ночь).
* * *
Может быть, другие не имеют права умереть сами, но я имею право умереть сам.
* * *
И Тиллинг, директор Евангелической больницы, когда "она там лежала" (опасное кровотечение, - на краю могилы), умер.
Роше в Мюнхене, Наук где-то за границей, теперь вот Тиллинг (такой гигант был), еще раньше, виновный в кровотечении (велел массаж делать, не сняв швов), Рентельн - все +++. И если Немезида...
Грех! Грех! Грех!!!
(28 акт. ночь).
* * *
В случае "если бы" - вот план для издания моих статей, еще не перепечатанных в книги:
1) "Около церковных стен", III. Статьи о Церкви, об управлении ею, о духовных школах. Это все "в помощь попам", а отчасти в помощь нашему милому духовенству. Передольский хорошо его звал "Божьей родней". Оно - и есть таково: через 1000 лет пронесло и сохранило не колеблясь идею Неба, идею Правды, идею Суда... Да помолится оно о несчастных рабах Божьих "Василии и Варваре". Свящ. Устьинский все время о нас молился. Спасибо ему, милому.
2) "О писателях и писательстве". Тома на 4. Статьи о литературе. Есть предисловие к этой книге, очень одушевленно написанное где-то. - Сюда должны войти (в рукописях) неоконченные статьи "Паскаль", "Христианство и язык", "Фауст".
3) "Юдаизм". Вначале - "Замечательная еврейская песнь", потом "Жид на Мойке" (из "Нового Пути"), "Чувство солнца и растений у древних евреев" и последним - "Юдаизм". Это - в I том. Во II том, с подзаголовком "Материалы", толстая тетрадь у меня в библиотеке, еврея Цинхенштейна; и затем бы - но этого никто не сумеет выбрать - отмеченные места из "Талмуда" и из "Ветхозав. храма".
4) "Сумерки просвещения" - вторым изданием, с дополнениями, а главное - с продолжением: "В обещаниях дня": сюда собрать статьи, напечатанные в пору ломки и смуты школы и ее растерянности. Таким обр.: "Сумерки просвещения" - 1 т. "В обещаниях света", 1 т. Все - целое. Это - милым гимназистам.
5) "Семейный вопрос в России", том 3. Там одна статья: "В мире любви, испуганности и стыдливости". Это - добрым страдалицам.
6) "Эмбрионы". Из книг, из "Торгово-промышл. газеты" ("Из дневника писателя"), "Попутные заметки" (из "Нов. Вр."), из "Гражданина". Это нужно издавать в формате "Уединенного", начиная каждый афоризм с новой страницы. Смешивать и соединять в одну книгу с "Уединенным" никак не нужно. "Уединенное" - без читателя, "Эмбрионы" - к читателю.
7) "Германские впечатления". Наугейм, Мюнхен, etc.; сюда же, собственно, надо бы перенести из "Итальянских впечатлений" последний отдел: "По Германии". И даже "Германские впечатления" (книжку) начинать с этих статей о Берлине и Кайзере-Вильгельме.
8) "Кавказские впечатления".
9) "Русский Нил" (впечатления по Волге). Сюда внести и статьи под заглавием "Израиль" и "В современных настроениях" из "Русск. Слова" за 1907 г., №№ 194 и 200 (ибо это все "Русский Нил", и только редакция переменила заголовки).
10) "Чиновник. Очерк русской государственности". Статьи из "Русск. Слова" и "Нов. Слова" о чиновничестве.
11) "В связи с искусством". Сюда внести статьи: "Молящаяся Русь" (о Нестерове), "Где же религия молодости", "Си-цилианцы в Петербурге", "Из мыслей зрителя", "Гоголевские дни в Москве", "Памятник Александру III", "Отчего не удался памятник Гоголю", "Актер", "С. С. Боткин", "Памяти Ко-миссаржевской", "Театр и юность" и, может быть, "Танцы невинности" (о Дункан); "Зембрих".
12) "Литературные изгнанники". "Переписка с Леонтье-вым" (с примечаниями) и "переписка с Рачинским" (с примечаниями). Письма ко мне милого Н. Н. Страхова (с портретом его, - худощавым, со сложенными руками и в саду, - снятым в Ясной Поляне после операции), письма ко мне Рцы (и портрет мой с Софой, крестницей), т. е. И. Ф. Романова, письма ко мне Шперка и портрет "Умирающий Шперк" (в Халиле, среди семьи: попросить выгравировать В. В. Матэ, адрес - в Академии художеств; гравюра обойдется рублей 200, - но, я думаю, за продажу это окупится), письма ко мне П. А. Флоренского (нужно спросить дозволения; адрес: в Троице-Сергиев Посад, Духовная Академия, Павлу Александровичу Флоренскому), - и Серг. Ал. Цветкова. Редактировать это издание могут П. А Флоренский или С. А. Цветков. Адрес его: Москва, Остоженка, Молочный пер., д. 2, кв. 2.
13) "Древо жизни и идея скопчества". Статьи о поле, - из "Гражданина" и "Нов. Вр." (особенно "Пол и душа").
14) "Черный огонь". Статьи о революции и революционерах из "Нов. Врем.", "Русск. Слова" и "Нового Слова".
15) "Во дворе язычников". "Культура и деревня", "Древнеегипетские обелиски", "О древнеегипетской красоте", "Прорицатель Валаам" еписк. Серафима (библиогр. заметка), "О поклонении зерну" Буткевича - "Неверие XIX в.", (библиогр. заметка), "Афродита-Диана", "О лекции Влад. Соловьева", "Сказочное царство", "Восток" (подл. Орион), "Величайшая минута истории", "Занимательный вечер", "Маленькая историческая поправка", "Серия недоразумений (?)", "Чудесное в жизни и истории", "Тема нашего времени", "Эллинизм", "Демон Лермонтова в окружении древних мифов", "Атлантида была", "Из восточных мотивов" (то же, что "Звезды" - заглавие это не мое, а редакции "Мира искусства"), и сюда прекрасный рисунок пером Бакста.
16) "Лев и Агнец". Громадная рукопись неоконченная, в несгораемом шкафе. Где места пропусков - просто заменить страницей многоточия. Это не нарушит смысла и связи. Редакция пусть будет Флоренского, а если ему некогда - Цвет-кова, а если и ему некогда - подождать. Помня: "Дело не волк - в лес не убежит".
* * *
Встретился с Философовым и Мер. в Рел.-фил. собр. Точно ничего не было. Почувствовал дружбу. А ругались (в печати), и они потребовали в "Рус. Сл.", чтобы или меня исключили, или они "выходят".
Даже "под зад" дал Фил-ву, когда он проходил мимо. Полная дружба. Как гимназисты.
Ужасно люблю гимназическую пору. И вечно хочется быть опять гимназистом. "Ну ее к черту, серьезную жизнь".
И когда сотрудничаю в газетах, - всегда с небольшим внутренним смехом, - всегда с этой мыслью: "Мы еще погимна-зистничаем".
И потому мне ровно наплевать, какие писать статьи, "направо" или "налево". Все это ерунда и не имеет никакого значения. "Шалости нижегородского гимназиста" (катались на Черном пруде).
(29 октября).
* * *
Зонт у меня Философова, перламутровый ножик (перочинный, прелестный) от Суходрева, теперь палка от Тычин-кина.
Она грязная (он).
- Тем лучше. Это в моем стиле.
У Фил. зонт был с дырочкой. Но такая прелестная палка, черная с рубчиками, не вертлявая (полная в теле) и необыкновенно легкая.
Эти декаденты умели выбирать необыкновенно изящные вещи. Простые и стильные.
(29 октября).
* * *
30 октября.
...уклончивость всех вещей от определения своего, уклончивость всех планет от "прямой"... Что это?!!! Ужасы, ужасы.
Может быть, она в том, что мир хочет быть "застегнут на все пуговицы" и не показать внутренних карманов ни репортеру, ни Ньютону.
Если так - еще можно успокоиться. "Темно. Не вижу". Это пусть и говорит косолапый Вий, ноги которого вросли в землю.
Но если иное!..
Что?
Не хочу даже сказать. Пугаюсь.
* * *
Все мои пороки были или мелким любопытством ума, - или "так", "распустился", и, в сущности, беспричинны. Но мне никогда [порок] не "сосал под ложечкой" и не "кружил голову".
Поэтому "порочность мира" я знаю очень мало. И поэтому же, очень может быть, суждения мои о мире не глубоки. В огненных пороках раскрывается какая-то "та сторона Луны", которая ко мне никогда не повертывалась.
* * *
План "Мертвых Душ" - в сущности, анекдот; как и "Ревизора" - анекдот же. Как один барин хотел скупить умершие ревизские души и заложить их; и как другого барина-прощелыгу приняли в городе за ревизора. И все пьесы его, "Женитьба", "Игроки", и повести, "Шинель" - просто петербургские анекдоты, которые могли быть и которых могло не быть. Они ничего собою не характеризуют и ничего в себе не содержат.
Поразительная эта простота, элементарность замысла; Гоголь не имел сил - усложнить плана; романа или повести в смысле развития или хода страсти чувствуется, что он и не мог бы представить, и самых попыток к этому - в черновиках его нет.
Что же это такое? Странная элементарность души. Поразительно, что Гоголь и сам не развивался; в нем не перестраивалась душа, не менялись убеждения. Перейдя от малороссийских повестей к петербургским анекдотам, он только перенес глаз с юга на север, но глаз этот был тот же.
* * *
Недостаток Перцова заключается в недостаточно яркой и даже недостаточно определенной индивидуальности.
Сотворяя его, Бог как бы впал в какую-то задумчивость, резец остановился, и все лицо стало матовым. Глаза "не торчат" из мрамора, и губы никогда не закричат. Ума и далекого зрения, как и меткого слова (в письмах), у него "как Бог дай всякому", и особенно привлекательно его благородство и бескорыстие: но все эти качества заволакиваются туманом неопределенных поступков, тихо сказанных слов; какого-то "шуршания бытия", а не скакания бытия.
Но он "рыцарь честный", честный и старый (по чекану) в нашей низменной журналистике.
С ним в контрасте Рцы: которого переделав Бог - плюнул от отвращения, и отошел. И с тех пор Рцы все бегает за Богом, все томится по Боге, и говорит лучшие молитвы, какие знает мир (в себе, в душе).
Увы: литературно это почти ни в чем не выразилось. Он писал только об еде, о Россини и иногда об отцах Церкви. Теперь, бедный, умолк.
* * *
Что такое литературная душа?
Это Гамлет.
Это холод и пустота.
(укладываясь спать).
* * *
31 октября.
Мне не было бы так страшно, ни так печально, если бы не ужасы ясновидения. Но я живу как "в Провидении": потому что за годы, за очень долгие годы, - все будущее было открыто ей в каких-то вещих тревогах.
Мы сидели в Кисловодском театре. Давали "Горе от ума". Ни хорошо, ни худо. И в котором-то антракте я обдумывал, нельзя ли склеить статью в "Н. Вр." рублей на 70 (билеты - 6 руб., время - в нужде, довольно жестокой).
- Посмотри, Вася.
Я поднял голову и смотрел на спущенный занавес, изображавший наяд и героев.
- Не там, а выше.
Занавес спускался из арки, и на арке были изображены... должно быть, античные маски.
- Вон там, в углу... Такая ужасная... Когда я буду умирать, у меня будет такое лицо.
Это было искаженное ужасом и отчаянием лицо "трагической маски".
Я захолодел. Губы мои что-то бессильное шептали. И этот ее "внушающий" голос, полный убеждения, пугал меня даже потом, когда я просыпался ночью.
Несколько раз, когда я хотел и предлагал ей отдохнуть в санатории (как было бы спасительно, определили бы при приеме болезнь), она отказывалась в каком-то трепетном страхе: как забившаяся в угол птичка, боящаяся оставить этот угол.
И все подозрительность. И все испуг. - "Вы хотите остаться без меня одни" (для дурного, легкомысленного). "Вы хотите отвязаться от меня"...
Я переставал говорить.
"- Как страшно... Мне тогда представляется, что меня везут в сумасшедший дом. И спущены занавески".
И она холодела. И я холодел. Центр ужаса находился, был в "спущенных занавесках".
А "занавески" в душе ее и в самом деле спускались. Она атомически, разрушительно отделялась от мира.
Моя страдалица. И опять говорила: "Я снова видела во сне Михаила Павловича. Так ясно. И он спрашивал: "Скоро ли ты, Варюнчик, придешь ко мне? Я жду тебя".
Это первый муж. С которого все и началось. И самая любовь наша началась с чудной элегии, в которой она рассказала о необъяснимой молодой гибели ее 1-го мужа. Она осталась вдовою 21 -го года, с 2-х летней Саничкой и матерью.
* * *
Бог послал меня с даром слова и ничего другого еще не дал. Вот отчего я так несчастен.
* * *
Ничего так красиво не лежит на молодости, как бедность. Но без лицемерных "дыр"... Бедность чистоплотная.
* * *
Душа моя как расплетающаяся нить. Даже не льняная, а бумажная. Вся "разлезается", и ничего ею укрепить нельзя.
(ночью на извозчике).
* * *
Я вышел из мерзости запустения, и так и надо определять меня: "выходец из мерзости запустения".
Какая нелюдимость.
Вражда ко всем людям.
Нас не знали даже соседи, как не знали и мы соседей. Только разве портной в углу (рядом его хибарочка). Все нас дичились, и мы дичились всех.
Мы все были в ссоре. Прекрасная Верочка* умерла так рано (мне лет 8-7), и когда умерла, то все окончательно заледенело, захолодело, а главное, замусорилось. За все время я не помню ни одной заботы, и чтобы сам о чем-нибудь позаботился. Все "бродили", а не жили; и ни у кого не было сознания, что что-нибудь должно делать. Вообще слово "должно" было исключено из самого обихода, и никогда я его не слыхал до 14 лет, когда хоть услышал - "ты должен выучить урок" (и сейчас возненавидел "должен"). Все проводили дни (ибо "жили" даже нельзя сказать) по "как бы легче" и "как бы изловчиться". Только теперь (57 лет) я думаю, что Коля был прав, оставшись только 3 дня, и уехал молча и никогда не отвечал ни на какие письма. Он оценил глазом, образованием и опытом взрослого человека, что туг все мертво, хотя и шевелится, и дышит. И воскресить ничего нельзя, а можно только утонуть возле этого, в связи с этим, распутывая это.
(лежа в постели ночью, вспоминаю детство, до 13 лет).
* * *
Что такое "писатель"?
Брошенные дети, забытая жена, и тщеславие, тщеславие...
Интересная фигура.
(засыпая).
* * *
1 ноября.
Церковь научила всех людей молиться.
Какое же другое к ней отношение может быть у человека, как целовать руку.
Хорошо у православных, что целуют руку у попов.
Поп есть отец. Естественный отец. Ведь и натуральные отцы бывают дурные, и мы не говорим детям - ненавидьте их, презирайте их. Говорить так - значило бы развращать детей и губить их душу и будущность. Вот отчего, если бы было даже основательно осуждать духовенство - осуждать его не следует.
Мы гибнем сами, осуждая духовенство. Без духовенства - погиб народ. Духовенство блюдет его душу.
* * *
Что выше, любовь или история любви?
AХ, ВСЕ "истории любви" все-таки не стоят кусочка "сейчас любви"
Я теперь пишу "историю", п.ч. счастье мое прошло.
* * *
У Рцы "Бог прибрал" троих детей - Ваню, еще Сережу, еще... имена забыл. Сережа умер потом и отдельно. Но один за другим выносили три детских гробика, с Павловской, № 2, Ефимова, 2-й этаж.
Это было что-то чудовищное. Как вообще у человека "кости не ломаются" в таком несчастии? Он - недвижный, растерянный, она - вся в муке, и Гесс (докт.) говорил: "Который вот день (сутки) Ольга Ивановна не закрывает глаз" (мать).
И Елена Ивановна...
И вот перенесли что непереносимо. Что вообще нельзя перенести. Под чем кости хрустят, душа ломится. Как же они перенесли?
А как же бы они не перенесли? Остались жить. Бог "одних берет", других "оставляет": и кого оставляет - "будет жить".
Хохота и прежде не было. Всегда была нужда. Теперь - часто тяжелая. Но тогда (на именинах Ольги Ивановны) бывал смех. Улыбка и теперь бывает. Не частая, но бывает. Говорят. Заботятся. Он читает все Апостола Павла. Перечитывает. Обдумывает. Вчитывается. Все его чтение - Апостол Павел и "Нов. Вр." (обо всем, - текущий день), иногда "Богосл. Вестник".
Он лицеист (Москва). Умница. Страсть - Рембрандт и Россини. Пишет. Но что-то "не выходит". Родился до книгопечатания и "презирает жить в веке сем". У него нет praesens, а все perfectum и plusquamperfectum. Futurum1 яростно отвергает.
* * *
Пересматриваю академическое изд. Лермонтова. Хотел отыскать комментарии к "Сашке". Не нашел (какая-то лапша издание). "Может, в I т."? Ищу и вижу на корешке IV, II, V, III. "Где же первый? Не затерялся ли?" С тревогой ищу I. Вижу только 4 книги. "Затерялся". Еще тревожнее, и вижу, что я аккуратнейше и внимательно надписал на "бумажке обертки": "Выпуск второй", "Выпуск третий", "четвертый" и "пятый" под печатным: "Том первый", "второй", "третий", "четвертый". Каким образом я, внимательно надписывая (радость о покупке) нумерацию томов, мог не заметить, что подписываю неверно под тут же (на обложке!) напечатанными "первый", "второй", "третий"? Значит, я рассматривал и не видел. Это сомнамбулизм, сон. И в первый раз прошло извинение о болезни мамы, которое мучило все лето: "что же мне делать, если я ничего не вижу", "родился так", "таким уродом". Это фатум бедной мамочки, что она пошла за Фауста, а не за колл. асессора. Это все-таки грех и несчастие, но -роковое.
Сколько, сидя над морем, на высокой горе, я с бумажкой в руке высчитывал процентные бумаги. Было не то 16, не то 18 тыс., и обеспечения детей не выходило. Я перестраивал их так и иначе: "продать" одни и "купить" другие. Это был год, когда она была так мрачна, печальна и раздражительна. Я мучился. Зачем же я просиживал? Если бы я также вдумался в состояние души ее, т. е. вдруг затревожился, отчего она тревожна, - я бы разыскал, также бы стал искать, думать, также бороться душою с чем-то неопределенно дурным, и попал бы на след, и, в конце концов, вовремя разыскал бы и позвал Карпинского. И она была бы спасена.
То, что я провозился с деньгами, нумизматикой и сочинениями, вместо здоровья мамы, и есть причина, что пишу "Уедин.". Ошибка всей жизни.
Так мы каркаем бессильно, пройдя ложный путь.
* * *
Нет, чувствую я, предвижу, - что, не пристав здесь, не пристану - и туда. Что же Новоселов, издав столько, сказал ли хоть одно слово, одну строку, одну страницу (обобщим так, без подчеркивания), - на мои мучительные темы, на меня мучащие темы. Неужели же (стыдно, мучительно сказать) им нужны были строки мои, а не нужна душа моя, ну - душа последнего нищего, отнюдь не "писателя" (черт бы его побрал). Поверить ли, что ему, Кожевникову, Щербову не нужна душа. Фл-ский промолчит, чувствую, что промолчит. "Неловко", да "и зачем расстраивать согласие", - в сущности "хорошую компанию". N-в о своей только сказал: "Царство ей небесное, ей там лучше" (в письме ко мне). А о папаше как заботился, чтобы не "там было лучше", а и "здесь хорошо". Но - жонкам христианским вообще "там бы лучше", а камилавки и прочее - "нам останутся" и "износим здесь", или "покрасуемся здесь"... Что же это, в конце концов, за ужасы, среди которых я живу, ужаснее которых не будет и светопреставление. Ибо это - друзья, близкие, самые лучшие встреченные люди, и если не у "которых - тепло", то где же еще-то тепло? И вот пришел, к ним пришел - и... пожалуй, "тепло", но в эту специальную сторону тоже холодно и у них. А между тем особенность судьбы моей привела искать и стучаться, стучаться и искать - тепла специально в этой области. Что же Фл-ский написал о N: "кнут" и "нужно промолчать". Какое же это решение?
Неужели же не только судьба, но и Бог мне говорит: "Выйди, выйди, тебе и тут места нет?" Где же "место"? Неужели я без "места" в мире? Между тем, несмотря на слабости и дурное, я чувствую - никакого "каинства" во мне, никакого "демонства", я - самый обыкновенный человек, простой человек, я чувствую - что хороший человек.
Умереть без "места", жить без "места": нет, главное - все это без малейшего желания борьбы.
* * *
- Ребенок плачет. Да встань же ты. Ведь рядом и не спишь.
- Если плачет, то что же я? Он и на руках будет плакать. Пожалуй, подержу.
(отчего семьи разваливаются; первая Надя *).
Она была так же образованна, как и другая, которая (я и не заметил, она потом при случае сказала):
- Когда я брала кормилицу (своего молока не было, - оттого же, но мы и доктор не понимали) и деньги шли на то, что я бы должна выполнить, то я тогда отпускала прислугу и сама становилась к плите.
(отчего семьи крепнут; наша мама) (15 октября).
* * *
Ах, Бехтерев, Бехтерев, - все мои слезы от вас, через вас...
Если бы не ваш "диагноз" в 1896 (97?)-м году, я прожил бы счастливо еще 10 лет, ровно столько, сколько нужно, чтобы оставить детям 3600 ежегодно на пятерых, - по 300 в месяц, что было бы уже достаточно, - издал бы чудную свою коллекцию греческих монет, издал бы Египет (атлас с объяснениями), "Лев и Агнец" (рукопись), и распределил и сам бы издал книгами отдельные статьи.
(начало октября).
* * *
Желание мое умереть - уйти в лес, далеко, далеко. И помолиться и умереть. Никому ничего не сказав.
А услышать? О, как хотелось бы. Но и как при жизни - будет все "с недоговорками" и "уклонениями". А те чужие, болтуны - их совсем не надо.
Значит, и услышать - ничего.
(глуб. ночью).
Холодок на сердце. Знаете ли вы его?
(в печали).
* * *
В 57 лет Бог благословил меня дружбой Цв*.
(в печали) (октябрь 1912).
Как люблю его. Как уважаю.
* * *
Если бы Бехтерев увидел нашу мамочку, лежащую на кушетке, зажав левую больную руку в правой... Но не увидит. Видит муж.
У них нет сердца. Как было не спасти, когда он знал по науке, что можно спасти, есть время и не упущено еще оно.
* * *
Знаю, физика: левая холоднее правой, и она ее постоянно греет. Но этот вид прижатых к груди рук - кулачок в кулачке - как он полон просьбы, мольбы и... безнадежности.
И все он передо мной, целые дни. Повернешь голову назад, подойдешь к стулу сесть, пройдешься по комнате и обратно пойдешь сюда: все сжатые кулачки, все сжатые кулачки. Дни, часы, каждый час, все месяцы.
(зима 1912г.).
* * *
Нагими рождаемся, нагими сходим в землю. Что же такое наши одежды?
Чины, знатность, положение? Для прогулки.
День ясный, и все высыпали на Невский. Но есть час, когда мы все пойдем "домой". И это "домой" - в землю.
(октябрь).
* * *
Как не целовать руку у Церкви, если она и безграмотному Дала способ молитвы: зажгла лампадку старуха темная, старая и сказала: "Господи помилуй" (слыхала в церкви, да и "сама собой" скажет) - и положила поклон в землю.
И "помолилась" и утешилась. Легче стало на душе у одинокой, старой.
Кто это придумает? Пифагор не "откроет", Ньютон не "вычислит".
Церковь сделала. Поняла. Сумела.
Церковь научила этому всех. Осанна Церкви, - осанна как Христу "благословенна Грядущая во имя Господне".
* * *
...да, шулер
ударил по сердцам с неведомою силой*.
Интересна история нашей литературы.
(у Гершензона об Огаревой *, как ее обобрали, старуху).
* * *
Как раковая опухоль растет и все прорывает собою, все разрушает, - и сосет силы организма, и нет силы ее остановить: так социализм. Это изнурительная мечта, - неосуществимая, безнадежная, но которая вбирает все живые силы в себя, у молодежи, у гимназиста, у гимназистки. Она завораживает самое идеальное в их составе: и тащит несчастных на виселицу в то время как они убеждены, что она им принесла счастье.
И в одном поколении, и в другом, в третьем. Сколько она уже утащила на виселицу, и все ее любят. "Мечта общего счастья посреди общего несчастья". Да: но именно мечта о счастье, а не работа для счастья. И она даже противоположна медленной, инженерной работе над счастьем.
- Нужно копать арык и орошать голодную степь.
- Нет, зачем: мы будем сидеть в голодной степи и мечтать о том, как дети правнуков наших полетят по воздуху на крыльях, - и тогда им будет легко летать лаже на далекий водопой.
(за "Современником").
* * *
В 1904-5 г. я хотел написать что-то вроде "гимна свободе"... Строк 8 вышло, - но больше жару не хватило: почувствовал, что загнуло в риторику... А теперь!..
...бежать бы как зарезанная корова, схватившись за голову, за волосы, и реветь, реветь, о себе реветь, а, конечно, не о том, что "правительство плохо" (вечное extemporalia1 ослов).
_______________ (октябрь).
1Учебное упражнение (лат.).
* * *
- Какое безобразие ваши сочинения. - Да. Но все пыхтит в работе.
* * *
"Христианство и не за пол, и не против пола, а перенесло человека совершенно в другую плоскость".
(Флор.).
- Хозяин не против ремонта дома и не за ремонт: а занимается библиографией.
Мне кажется - дом-то развалится. И хотя "библиография" не противоречит домоводству: однако его съедает.
Вопрос о браке ведь в каждой семье, у меня, у вас (будет). Томит дни, ночи, постоянно, всякого. Как же можно сказать: "Я никому не запрещаю, а только ухожу в Публичную библиотеку заниматься рукописями".
(8 октября).
* * *
Неужели Пушкин виноват, что Писарев его "не читал". И Церковь виновата, что Бюхнер и Молешотт "ее не понимали", и христианство виновато, что болтаем "мы".
* * *
Страшно, когда наступает озноб души... Душа зябнет.
* * *
- Вася, ты уйди, я постонаю.
- Стонай, Варя, при мне...
- Да я тебе мешаю.
- Деточка, кто же с тобой останется, если и я уйду? Да и мне хочется остаться...
(Когда Шура вторично ушла *,
23 октября; на счете по изданиям).
* * *
Все-таки я умру в полном, в полном недоумении. В религиозном недоумении.
И больше всего в этом Фл. виноват. Его умолчания. С Б. я никогда не расстанусь. Но остальное...
* * *
Ожидаемые и желаемые и высматриваемые качества митрополита Петербургского - скромность.
Ученость - хорошо, святость - прекрасно, подвиг жизни и аскетизм превосходно: но выше всего скромность.
Молчаливость, тихость и послушание.
Если при этом хороший рост, мелодичный голос и достоинство манер и обращения - то такому "кандидату" не страшен был бы соперником и Филарет, и Златоуст, и "все три Святителя".
(28 октября перед + митр. Антония * за вечерним чаем думаю).
* * *
Полуискренность - она сопутствует теперь всем делам церковным.
Ошибаются, кто говорит о неискренности. Ему сейчас укажут патетический голос, великий восторг, умиление, преданность.
Но не допрашивайте эту патетичность: щеки ее поблекнут, язык начнет путаться. Все пойдет в маленькую уклончивость и умолчание.
Все теперь - в "полу"... нигде - "полного"...
(тоже, перед + митр. Антония).
* * *
Даже если будет все это место полно червями и тлением - я останусь здесь.
С глупыми - останусь. С плутами - останусь.
Почему?
Здесь говорят о бессмертии души. О Боге. О Вечной Жизни. О Награде и Наказаниях.
Здесь - Алтарь. Воистину алтарь, один на земле.
И куда же мы все пойдем отсюда...
(перед кончиной митр. Антония. 28 октября, ночь).
* * *
Может быть, другие не имеют права умереть сами, но я имею право умереть сам.
* * *
И Тиллинг, директор Евангелической больницы, когда "она там лежала" (опасное кровотечение, - на краю могилы), умер.
Роше в Мюнхене, Наук где-то за границей, теперь вот Тиллинг (такой гигант был), еще раньше, виновный в кровотечении (велел массаж делать, не сняв швов), Рентельн - все +++. И если Немезида...
Грех! Грех! Грех!!!
(28 акт. ночь).
* * *
В случае "если бы" - вот план для издания моих статей, еще не перепечатанных в книги:
1) "Около церковных стен", III. Статьи о Церкви, об управлении ею, о духовных школах. Это все "в помощь попам", а отчасти в помощь нашему милому духовенству. Передольский хорошо его звал "Божьей родней". Оно - и есть таково: через 1000 лет пронесло и сохранило не колеблясь идею Неба, идею Правды, идею Суда... Да помолится оно о несчастных рабах Божьих "Василии и Варваре". Свящ. Устьинский все время о нас молился. Спасибо ему, милому.
2) "О писателях и писательстве". Тома на 4. Статьи о литературе. Есть предисловие к этой книге, очень одушевленно написанное где-то. - Сюда должны войти (в рукописях) неоконченные статьи "Паскаль", "Христианство и язык", "Фауст".
3) "Юдаизм". Вначале - "Замечательная еврейская песнь", потом "Жид на Мойке" (из "Нового Пути"), "Чувство солнца и растений у древних евреев" и последним - "Юдаизм". Это - в I том. Во II том, с подзаголовком "Материалы", толстая тетрадь у меня в библиотеке, еврея Цинхенштейна; и затем бы - но этого никто не сумеет выбрать - отмеченные места из "Талмуда" и из "Ветхозав. храма".
4) "Сумерки просвещения" - вторым изданием, с дополнениями, а главное - с продолжением: "В обещаниях дня": сюда собрать статьи, напечатанные в пору ломки и смуты школы и ее растерянности. Таким обр.: "Сумерки просвещения" - 1 т. "В обещаниях света", 1 т. Все - целое. Это - милым гимназистам.
5) "Семейный вопрос в России", том 3. Там одна статья: "В мире любви, испуганности и стыдливости". Это - добрым страдалицам.
6) "Эмбрионы". Из книг, из "Торгово-промышл. газеты" ("Из дневника писателя"), "Попутные заметки" (из "Нов. Вр."), из "Гражданина". Это нужно издавать в формате "Уединенного", начиная каждый афоризм с новой страницы. Смешивать и соединять в одну книгу с "Уединенным" никак не нужно. "Уединенное" - без читателя, "Эмбрионы" - к читателю.
7) "Германские впечатления". Наугейм, Мюнхен, etc.; сюда же, собственно, надо бы перенести из "Итальянских впечатлений" последний отдел: "По Германии". И даже "Германские впечатления" (книжку) начинать с этих статей о Берлине и Кайзере-Вильгельме.
8) "Кавказские впечатления".
9) "Русский Нил" (впечатления по Волге). Сюда внести и статьи под заглавием "Израиль" и "В современных настроениях" из "Русск. Слова" за 1907 г., №№ 194 и 200 (ибо это все "Русский Нил", и только редакция переменила заголовки).
10) "Чиновник. Очерк русской государственности". Статьи из "Русск. Слова" и "Нов. Слова" о чиновничестве.
11) "В связи с искусством". Сюда внести статьи: "Молящаяся Русь" (о Нестерове), "Где же религия молодости", "Си-цилианцы в Петербурге", "Из мыслей зрителя", "Гоголевские дни в Москве", "Памятник Александру III", "Отчего не удался памятник Гоголю", "Актер", "С. С. Боткин", "Памяти Ко-миссаржевской", "Театр и юность" и, может быть, "Танцы невинности" (о Дункан); "Зембрих".
12) "Литературные изгнанники". "Переписка с Леонтье-вым" (с примечаниями) и "переписка с Рачинским" (с примечаниями). Письма ко мне милого Н. Н. Страхова (с портретом его, - худощавым, со сложенными руками и в саду, - снятым в Ясной Поляне после операции), письма ко мне Рцы (и портрет мой с Софой, крестницей), т. е. И. Ф. Романова, письма ко мне Шперка и портрет "Умирающий Шперк" (в Халиле, среди семьи: попросить выгравировать В. В. Матэ, адрес - в Академии художеств; гравюра обойдется рублей 200, - но, я думаю, за продажу это окупится), письма ко мне П. А. Флоренского (нужно спросить дозволения; адрес: в Троице-Сергиев Посад, Духовная Академия, Павлу Александровичу Флоренскому), - и Серг. Ал. Цветкова. Редактировать это издание могут П. А Флоренский или С. А. Цветков. Адрес его: Москва, Остоженка, Молочный пер., д. 2, кв. 2.
13) "Древо жизни и идея скопчества". Статьи о поле, - из "Гражданина" и "Нов. Вр." (особенно "Пол и душа").
14) "Черный огонь". Статьи о революции и революционерах из "Нов. Врем.", "Русск. Слова" и "Нового Слова".
15) "Во дворе язычников". "Культура и деревня", "Древнеегипетские обелиски", "О древнеегипетской красоте", "Прорицатель Валаам" еписк. Серафима (библиогр. заметка), "О поклонении зерну" Буткевича - "Неверие XIX в.", (библиогр. заметка), "Афродита-Диана", "О лекции Влад. Соловьева", "Сказочное царство", "Восток" (подл. Орион), "Величайшая минута истории", "Занимательный вечер", "Маленькая историческая поправка", "Серия недоразумений (?)", "Чудесное в жизни и истории", "Тема нашего времени", "Эллинизм", "Демон Лермонтова в окружении древних мифов", "Атлантида была", "Из восточных мотивов" (то же, что "Звезды" - заглавие это не мое, а редакции "Мира искусства"), и сюда прекрасный рисунок пером Бакста.
16) "Лев и Агнец". Громадная рукопись неоконченная, в несгораемом шкафе. Где места пропусков - просто заменить страницей многоточия. Это не нарушит смысла и связи. Редакция пусть будет Флоренского, а если ему некогда - Цвет-кова, а если и ему некогда - подождать. Помня: "Дело не волк - в лес не убежит".
* * *
Встретился с Философовым и Мер. в Рел.-фил. собр. Точно ничего не было. Почувствовал дружбу. А ругались (в печати), и они потребовали в "Рус. Сл.", чтобы или меня исключили, или они "выходят".
Даже "под зад" дал Фил-ву, когда он проходил мимо. Полная дружба. Как гимназисты.
Ужасно люблю гимназическую пору. И вечно хочется быть опять гимназистом. "Ну ее к черту, серьезную жизнь".
И когда сотрудничаю в газетах, - всегда с небольшим внутренним смехом, - всегда с этой мыслью: "Мы еще погимна-зистничаем".
И потому мне ровно наплевать, какие писать статьи, "направо" или "налево". Все это ерунда и не имеет никакого значения. "Шалости нижегородского гимназиста" (катались на Черном пруде).
(29 октября).
* * *
Зонт у меня Философова, перламутровый ножик (перочинный, прелестный) от Суходрева, теперь палка от Тычин-кина.
Она грязная (он).
- Тем лучше. Это в моем стиле.
У Фил. зонт был с дырочкой. Но такая прелестная палка, черная с рубчиками, не вертлявая (полная в теле) и необыкновенно легкая.
Эти декаденты умели выбирать необыкновенно изящные вещи. Простые и стильные.
(29 октября).
* * *
30 октября.
...уклончивость всех вещей от определения своего, уклончивость всех планет от "прямой"... Что это?!!! Ужасы, ужасы.
Может быть, она в том, что мир хочет быть "застегнут на все пуговицы" и не показать внутренних карманов ни репортеру, ни Ньютону.
Если так - еще можно успокоиться. "Темно. Не вижу". Это пусть и говорит косолапый Вий, ноги которого вросли в землю.
Но если иное!..
Что?
Не хочу даже сказать. Пугаюсь.
* * *
Все мои пороки были или мелким любопытством ума, - или "так", "распустился", и, в сущности, беспричинны. Но мне никогда [порок] не "сосал под ложечкой" и не "кружил голову".
Поэтому "порочность мира" я знаю очень мало. И поэтому же, очень может быть, суждения мои о мире не глубоки. В огненных пороках раскрывается какая-то "та сторона Луны", которая ко мне никогда не повертывалась.
* * *
План "Мертвых Душ" - в сущности, анекдот; как и "Ревизора" - анекдот же. Как один барин хотел скупить умершие ревизские души и заложить их; и как другого барина-прощелыгу приняли в городе за ревизора. И все пьесы его, "Женитьба", "Игроки", и повести, "Шинель" - просто петербургские анекдоты, которые могли быть и которых могло не быть. Они ничего собою не характеризуют и ничего в себе не содержат.
Поразительная эта простота, элементарность замысла; Гоголь не имел сил - усложнить плана; романа или повести в смысле развития или хода страсти чувствуется, что он и не мог бы представить, и самых попыток к этому - в черновиках его нет.
Что же это такое? Странная элементарность души. Поразительно, что Гоголь и сам не развивался; в нем не перестраивалась душа, не менялись убеждения. Перейдя от малороссийских повестей к петербургским анекдотам, он только перенес глаз с юга на север, но глаз этот был тот же.
* * *
Недостаток Перцова заключается в недостаточно яркой и даже недостаточно определенной индивидуальности.
Сотворяя его, Бог как бы впал в какую-то задумчивость, резец остановился, и все лицо стало матовым. Глаза "не торчат" из мрамора, и губы никогда не закричат. Ума и далекого зрения, как и меткого слова (в письмах), у него "как Бог дай всякому", и особенно привлекательно его благородство и бескорыстие: но все эти качества заволакиваются туманом неопределенных поступков, тихо сказанных слов; какого-то "шуршания бытия", а не скакания бытия.
Но он "рыцарь честный", честный и старый (по чекану) в нашей низменной журналистике.
С ним в контрасте Рцы: которого переделав Бог - плюнул от отвращения, и отошел. И с тех пор Рцы все бегает за Богом, все томится по Боге, и говорит лучшие молитвы, какие знает мир (в себе, в душе).
Увы: литературно это почти ни в чем не выразилось. Он писал только об еде, о Россини и иногда об отцах Церкви. Теперь, бедный, умолк.
* * *
Что такое литературная душа?
Это Гамлет.
Это холод и пустота.
(укладываясь спать).
* * *
31 октября.
Мне не было бы так страшно, ни так печально, если бы не ужасы ясновидения. Но я живу как "в Провидении": потому что за годы, за очень долгие годы, - все будущее было открыто ей в каких-то вещих тревогах.
Мы сидели в Кисловодском театре. Давали "Горе от ума". Ни хорошо, ни худо. И в котором-то антракте я обдумывал, нельзя ли склеить статью в "Н. Вр." рублей на 70 (билеты - 6 руб., время - в нужде, довольно жестокой).
- Посмотри, Вася.
Я поднял голову и смотрел на спущенный занавес, изображавший наяд и героев.
- Не там, а выше.
Занавес спускался из арки, и на арке были изображены... должно быть, античные маски.
- Вон там, в углу... Такая ужасная... Когда я буду умирать, у меня будет такое лицо.
Это было искаженное ужасом и отчаянием лицо "трагической маски".
Я захолодел. Губы мои что-то бессильное шептали. И этот ее "внушающий" голос, полный убеждения, пугал меня даже потом, когда я просыпался ночью.
Несколько раз, когда я хотел и предлагал ей отдохнуть в санатории (как было бы спасительно, определили бы при приеме болезнь), она отказывалась в каком-то трепетном страхе: как забившаяся в угол птичка, боящаяся оставить этот угол.
И все подозрительность. И все испуг. - "Вы хотите остаться без меня одни" (для дурного, легкомысленного). "Вы хотите отвязаться от меня"...
Я переставал говорить.
"- Как страшно... Мне тогда представляется, что меня везут в сумасшедший дом. И спущены занавески".
И она холодела. И я холодел. Центр ужаса находился, был в "спущенных занавесках".
А "занавески" в душе ее и в самом деле спускались. Она атомически, разрушительно отделялась от мира.
Моя страдалица. И опять говорила: "Я снова видела во сне Михаила Павловича. Так ясно. И он спрашивал: "Скоро ли ты, Варюнчик, придешь ко мне? Я жду тебя".
Это первый муж. С которого все и началось. И самая любовь наша началась с чудной элегии, в которой она рассказала о необъяснимой молодой гибели ее 1-го мужа. Она осталась вдовою 21 -го года, с 2-х летней Саничкой и матерью.
* * *
Бог послал меня с даром слова и ничего другого еще не дал. Вот отчего я так несчастен.
* * *
Ничего так красиво не лежит на молодости, как бедность. Но без лицемерных "дыр"... Бедность чистоплотная.
* * *
Душа моя как расплетающаяся нить. Даже не льняная, а бумажная. Вся "разлезается", и ничего ею укрепить нельзя.
(ночью на извозчике).
* * *
Я вышел из мерзости запустения, и так и надо определять меня: "выходец из мерзости запустения".
Какая нелюдимость.
Вражда ко всем людям.
Нас не знали даже соседи, как не знали и мы соседей. Только разве портной в углу (рядом его хибарочка). Все нас дичились, и мы дичились всех.
Мы все были в ссоре. Прекрасная Верочка* умерла так рано (мне лет 8-7), и когда умерла, то все окончательно заледенело, захолодело, а главное, замусорилось. За все время я не помню ни одной заботы, и чтобы сам о чем-нибудь позаботился. Все "бродили", а не жили; и ни у кого не было сознания, что что-нибудь должно делать. Вообще слово "должно" было исключено из самого обихода, и никогда я его не слыхал до 14 лет, когда хоть услышал - "ты должен выучить урок" (и сейчас возненавидел "должен"). Все проводили дни (ибо "жили" даже нельзя сказать) по "как бы легче" и "как бы изловчиться". Только теперь (57 лет) я думаю, что Коля был прав, оставшись только 3 дня, и уехал молча и никогда не отвечал ни на какие письма. Он оценил глазом, образованием и опытом взрослого человека, что туг все мертво, хотя и шевелится, и дышит. И воскресить ничего нельзя, а можно только утонуть возле этого, в связи с этим, распутывая это.
(лежа в постели ночью, вспоминаю детство, до 13 лет).
* * *
Что такое "писатель"?
Брошенные дети, забытая жена, и тщеславие, тщеславие...
Интересная фигура.
(засыпая).
* * *
1 ноября.
Церковь научила всех людей молиться.
Какое же другое к ней отношение может быть у человека, как целовать руку.
Хорошо у православных, что целуют руку у попов.
Поп есть отец. Естественный отец. Ведь и натуральные отцы бывают дурные, и мы не говорим детям - ненавидьте их, презирайте их. Говорить так - значило бы развращать детей и губить их душу и будущность. Вот отчего, если бы было даже основательно осуждать духовенство - осуждать его не следует.
Мы гибнем сами, осуждая духовенство. Без духовенства - погиб народ. Духовенство блюдет его душу.
* * *
Что выше, любовь или история любви?
AХ, ВСЕ "истории любви" все-таки не стоят кусочка "сейчас любви"
Я теперь пишу "историю", п.ч. счастье мое прошло.
* * *
У Рцы "Бог прибрал" троих детей - Ваню, еще Сережу, еще... имена забыл. Сережа умер потом и отдельно. Но один за другим выносили три детских гробика, с Павловской, № 2, Ефимова, 2-й этаж.
Это было что-то чудовищное. Как вообще у человека "кости не ломаются" в таком несчастии? Он - недвижный, растерянный, она - вся в муке, и Гесс (докт.) говорил: "Который вот день (сутки) Ольга Ивановна не закрывает глаз" (мать).
И Елена Ивановна...
И вот перенесли что непереносимо. Что вообще нельзя перенести. Под чем кости хрустят, душа ломится. Как же они перенесли?
А как же бы они не перенесли? Остались жить. Бог "одних берет", других "оставляет": и кого оставляет - "будет жить".
Хохота и прежде не было. Всегда была нужда. Теперь - часто тяжелая. Но тогда (на именинах Ольги Ивановны) бывал смех. Улыбка и теперь бывает. Не частая, но бывает. Говорят. Заботятся. Он читает все Апостола Павла. Перечитывает. Обдумывает. Вчитывается. Все его чтение - Апостол Павел и "Нов. Вр." (обо всем, - текущий день), иногда "Богосл. Вестник".
Он лицеист (Москва). Умница. Страсть - Рембрандт и Россини. Пишет. Но что-то "не выходит". Родился до книгопечатания и "презирает жить в веке сем". У него нет praesens, а все perfectum и plusquamperfectum. Futurum1 яростно отвергает.