Герберт Розендорфер
Большое соло для Антона
Моему Якобу
«Конечная цель мира есть книга…»
Стефан Малларме
I
Набухание солнечного сплетения
Когда через несколько дней Антон Л. начал размышлять о состоянии вещей – в первые дни у него для этого не было времени, он был занят тем, что удивлялся и устраивал свою новую жизнь, – он вспомнил о том, что в ночь с 25 на 26 он ненадолго проснулся. На часы он не посмотрел. Необычно яркий свет, бледный желтоватый свет, какой бывает в снежную ночь, пробивался сквозь щель гардин. Он проснулся лишь ненадолго, вспоминал Антон Л.; недостаточно для того, чтобы собраться с силами и посмотреть на часы, но достаточно для того, чтобы подумать «это снежная буря», и для того, чтобы мысленно себе возразить «нет, только не в июне». После этого он, наверное, снова заснул.
Этот яркий, бледно-желтоватый свет был единственным, что запомнилось Антону Л. в ночь с 25 на 26 июня и что впоследствии могло толковаться как намек, когда он стал искать объяснения. Правда, это ему не очень помогло.
26 июня был вторник. Антон Л. проснулся еще до того, как в половину седьмого зазвонил будильник, оттого, что на находящейся напротив и наискось веранде лаяли собаки. В семье, которая там жила, было две собаки – одна маленькая, колбасного цвета, со свисающей на глаза шерстью, и одна большая, пятнистая, с острой мордой. Судя по тому, что Антон Л. проснулся с гудящей головой, он сделал вывод, что собаки, вероятно, лаяли уже давно. Антон Л. встал и раздвинул занавески. Окна комнаты, которую он снимал, выходили не прямо на улицу, а на такую же веранду, как и та, что была наискось напротив, на которой лаяли собаки. Веранда перед окном Антона Л. с тех самых пор, как он здесь жил, была забита ненужными вещами, старой, покрытой пылью мебелью и прочей рухлядью. Фрау Хоммер. жена главного квартиросъемщика, иногда, после очередной лекции ее мужа на тему чистоты и порядка, день или два отчаянно пыталась навести на веранде порядок. Но боясь разгневать господина Хоммера. она не решалась выбросить ни один, пусть даже самый ненужный предмет, и все ее усилия оказывались напрасными. С некоторых пор – точнее говоря, со времени ухода господина чиновника Хоммера на пенсию осенью прошлого года – для госпожи Хоммер прибавилось сложностей, так как господин Хоммер стал держать на веранде в террариуме игуану. Было весьма сложно сказать, кого фрау Хоммер боялась больше, своего мужа или игуану.
Окна веранды были наполовину закрашенными и немытыми. Через одно из них. менее грязное, Антон Л. посмотрел на другую веранду. Большая собака, выпрямившись, стояла у окна, положив передние лапы на подоконник. Вдруг она исчезла. Лай перешел в визг.
Наконец зазвонил будильник. Антон Л. взял туалетные принадлежности и отправился в ванную. В его комнате не было умывальника. Антон Л. имел право на совместное пользование ванной в соответствии с четко установленным расписанием, которое вручил ему при подписании договора о поднайме комнаты в письменной форме главный квартиросъемщик, господин чиновник (в то время еще пребывавший на службе) Хоммер.
Расписание было педантичным, но не мелочным. Антон Л. ни разу не воспользовался всем тем, что предоставлял ему главный съемщик, здесь, правда, необходимо заметить, что у Антона Л. было весьма своеобразное отношение к чистоте. Антон Л. был, так сказать, периодическим чистюлей. Через продолжительные интервалы, которые могли доходить и до полугода, но не бывали более короткими, чем четыре недели, Антоном Л. овладевала потребность очиститься. Целые уикэнды или несколько дней отпуска он проводил в общественной бане (во время этих периодов чрезмерного очищения возможностей ванны Хоммера для его запросов было, конечно же, недостаточно), принимал ванны, паровые ванны и соляные, минеральные и целебные, стоял под душем, его массировали, делали маникюр, педикюр, он ходил в сауну. использовал сделанные из корней мочалки, морские огурцы, изучал в бане едва не разваливающиеся от сырости проспекты о новостях медицинского очищения, заказывал себе лечебные процедуры для волос и кожные компрессы, а иногда даже очищающие клизмы. Когда дни такой чрезвычайной очистки заканчивались, Антон Л., как мы уже говорили, ограничивался на полгода минимальным туалетом, который заключался лишь в быстрой чистке зубов, бритье и мытье кончиков пальцев. В это время Антон Л. не менял даже белья, что приводило к тому, что он постепенно начинал пахнуть, поскольку, и этого нельзя отрицать, в это время он и спал в этом нижнем белье.
Как с должности в одном из банков (четыре года назад), так и с должности в одной туристической фирме (два года назад) Антон Л. был уволен из-за своего запаха. (Место в одном издательстве Антон Л. оставил по другим причинам, о чем речь еще пойдет). О банке он особенно не переживал, а вот в туристической фирме он бы с удовольствием остался. Поэтому он попытался стыдливо объяснить шефу, как это приятно, как здорово носить старое белье. «Белье, – сказал Антон Л., – становится со временем в высочайшей степени мягким и гибким, чего чистому белью никогда не добиться. Оно сливается с человеком. Человек сливается с ним. Появляется чувство, – продолжал Антон Л., – что с тобой ничего не может случиться». Шеф понимания не проявил.
Уже два года Антон Л. работал в финансовом управлении. В финансовом управлении тоже есть клиенты, которые неохотно приходят, если от служащего, с которым они имеют дело, исходит запах амбры. Начальник финансового управления почти никогда не встречался с Антоном Л. и поэтому тот всегда оставался вне пределов досягаемости его обоняния. Время от времени жаловался его сосед по кабинету. Жаловался сосед по кабинету часто и достаточно настойчиво, чтобы его или Антона Л. пересадили в другой кабинет. Для Антона Л. это не имело никакого значения; он не искал контакта с коллегами, которых считал стоящими духовно намного ниже себя самого (в определенной степени с этим нельзя не согласиться).
Позднее, когда Антон Л. нашел время задуматься над положением вещей, примерно в пятницу или в субботу, он себе сказал: «Как знать, а не пощадила ли меня катастрофа из-за моего запаха, как знать…»
В квартире было тихо. Само по себе это беспокойства не вызывало, но в столь ранний час было весьма заметным. Обычно фрау Хоммер вставала раньше Антона Л. и сновала, поглощенная загадочными занятиями, по квартире (за исключением, разумеется, сданных в поднаем комнат). Было ли это постоянное метание, которое приводило к улетучиванию из памяти образа этой женщины – никто не был в состоянии увидеть ее иначе, чем. так сказать, в размытых линиях, – или это метание было врожденным? Или, может быть, эта женщина сновала для того, чтобы у ее мужа возникало меньше причин, или причин менее ясных, для гнева? Ее страдания, конечно же, были тщетными, ибо звуковые волны чиновничье-хоммеровских распоряжений настигали и мечущегося человека. Господин Хоммер имел обыкновение, с тех пор как ушел на пенсию, весьма долго лежать в постели, но ему удавалось и из постели держать свою жену в мечущемся состоянии. Издаваемые при этом звуки сгущались – поскольку женщина снова становилась более телесной – до похожего на осиное жужжания, когда господин чиновник в отставке Хоммер вставал, чтобы, иначе сказать нельзя, отдать дань своему пищеварению. Акт сей происходил с точной регулярностью, незадолго до половины восьмого, когда Антон Л. (в рабочие дни) как раз собирался уходить. В это время господин Хоммер выходил из супружеской спальни в турецком домашнем халате с золотым веревочным пояском, кисти которого крутил в руках, и удивленно произносил – каждое утро, словно эта встреча была большой случайностью: «Ах, господин Л.! – каждое утро: – Желаю вам доброго утра! – и добавлял – каждое утро – светским баритоном, подмигивая глазом, как мужчина мужчине: – А я сейчас как раз иду кактусы садить».
Антону Л., конечно, не было известно, что же в подробностях происходило затем за дверью туалета. Посадка кактусов продолжалась долго. По опыту выходных дней Антон Л. знал, что господин Хоммер, который взвешивался до и после посадки кактусов, задумчиво возвращался с газетой в кровать и что ему еще в туалет должны были подавать чашку с подогретой сельтерской водой.
«Где же старушка сегодня?» – подумал Антон Л. Трудно было даже вообразить, что она могла проспать. Она еще никогда не просыпала. Может, она заболела? Она никогда не болела. Пользуясь случаем, Антон Л. попытался представить себе смерть фрау Хоммер. В воображении всплывала только одна картина: однажды фрау Хоммер исчезнет из дома, сбежит по трем пролетам лестницы вниз, порхнет, словно легкий ветерок, к кладбищу, там проскользнет мимо двух озадаченных гробоносцев, влетит прямо в случайно открытый гроб, и тот, подобно ракушке, закроет над ней свои створки. Лишь таким образом она могла бы спастись от простирающегося дальше смерти гнева, который охватил бы ее мужа. Ибо кто же будет тогда подогревать его сельтерскую воду? Когда Антон Л. уже после без пятнадцати семь вышел из ванной и снова прошел по коридору, направляясь в свою комнату, он не увидел фрау Хоммер и не услышал ее.
Антон Л. оделся. Между семью часами и половиной девятого он в соответствии с выданным ему письменным распорядком имел право на чайник горячей воды. И здесь тоже Антон Л. отказывался от большей части того, на что имел право. Он бросил в стакан две ложечки кофе-порошка и с этим отправился на кухню. В квартире по-прежнему не было слышно никакого движения. Антон Л. поставил на плиту чайник, очень старый предмет хоммеровской домашней обстановки, шестнадцатиугольный (то есть квазикруглый, но не являющийся таковым), из ставшего уже матовым металла. Антон Л. ориентировался здесь и без фрау Хоммер.
Пока вода грелась, Антон Л. вышел – туда можно было выйти из кухни – на веранду. Собаки на соседней веранде, наискось напротив, визжали еще более жалко, чем прежде. Стоял ясный, солнечный день. Игуана в террариуме по точнейшей касательной смотрела мимо головы Антона Л. Это был красивый зверь, большая игуана. «Зеленой» мог бы ее назвать лишь поверхностный созерцатель. Антон Л. наблюдал – пока вода в шестнадцатиугольном чайнике не стала пускать первые пузыри – за животным в прозрачных лучах утреннего солнца. На его теле отсвечивались все мыслимые оттенки зеленого цвета, не меньше, чем в умытом росой смешанном лесе среди лета, от почти желтого до почти синего. Игуану звали Соня. Первоначально игуану звали Эрнст, пока какой-то знаток игуан не обратил внимания господина Хоммера на то, что это была самка.
«Может Хоммеры куда-то ушли? Уехали?» – подумал Антон Л. За все время его пребывания тут Хоммеры никуда не уезжали. Они говорили всегда, что не могли никуда уезжать из-за дочери. «А если они уехали, то кто же будет кормить игуану Соню?» И тогда, наверное, они оставили бы для Антона Л. записку. Но: Антон Л. отправился вчера спать после Хоммеров. То, что Хоммеры после этого снова встали и тайком куда-то уехали, было в высшей степени невероятным. Конечно же, можно уехать и очень рано, в пять часов, например. Но если отъезжают такие особы, как Хоммеры, которые не привыкли к отъездам, неизбежно возникает шум. Антон Л. обязательно бы его услышал.
Вода закипела. Антон Л. налил кипяток в стакан с кофейным порошком. Стакан лопнул. Горячая вода – или это был уже кофе? – потекла по левому колену и голени Антона Л. Мокрые горячие брюки приклеились к ноге. Он снял – прямо в кухне! – штаны. Стоя там в слегка желтоватых подштанниках, он подумал: «Какое счастье, что здесь нет Хоммеров». Хотя господин Хоммер и был, по его собственному утверждению, вольнодумцем, все же он слишком уж чтил мораль. Господин Хоммер никогда бы не позволил своей жене увидеть его собственные, собственные Хоммера, то есть ее супруга, подштанники, не говоря уже о подштанниках квартиросъемщика. Чего доброго господин Хоммер моментально расстался бы и с женой, и с квартиросъемщиком.
Антон Л. побежал в ванну, вытерся (в соответствии с распорядком о поднайме ему полагался один крючок в душевом гардеробе; о полотенце он должен был позаботиться сам), после чего прошел в свою комнату и одел другие брюки. Он посмотрел на часы: семь часов восемнадцать минут. Если он не откажется от кофе, то опоздает на работу.
«Я не думаю отказываться от кофе», – подумал Антон Л. Тут впервые его мозг пронзила мысль, а не заболел ли он чего доброго.
Это был последний стакан, который вообще был у Антона Л.
Антон Л. снова отправился на кухню. В квартире по-прежнему не было слышно ни единого звука. «Они действительно уехали», – подумал Антон Л. Он осмелел. Достал из кухонного шкафа хоммеровскую чашку, насыпал (из собственных запасов) в чашку кофейный порошок и снова поставил воду.
На этот раз, пока грелась вода, он вытер пол. Затем налил кофе и сел (опять-таки смелость, ибо подобное ему не полагалось) за кухонный стол.
«Они отправились спать доменя», – думал он. Вчера вечером он сидел у Хоммеров в гостиной. Разумеется, что это ему тоже не было предписано. Его пригласили. Господин чиновник в отставке любил смотреть телевизор в компании, потому что он имел обыкновение объяснять, что же показывали на экране, – не комментировать, а объяснять, как будто остальные этого сами видеть не могли. Это была весьма нервирующая привычка, но Антон Л. никогда ничего не говорил. В крайнем случае он время от времени отказывался от приглашения Хоммеров посмотреть телевизор под различными предлогами и с извинениями, но даже на это Антон Л. решался, может быть, раз в неделю, не чаще. Антон Л. боялся господина Хоммера. Антон Л., который охотно подвергал себя самоанализу, однажды с неудовольствием констатировал: да, он боится господина Хоммера. Почему? Так далеко самоанализ Антона Л. не распространялся. Господин же Хоммер, наоборот, испытывал явную приязнь к Антону Л. Нельзя было не заметить, насколько лучше господин Хоммер обходился со своим квартиросъемщиком, чем с собственной женой.
Вчера вечером по телевизору смотрели продолжение длинного телесериала, повествующего об изменчивых судьбах весьма разветвленной английской семьи. Господин Хоммер ценил этот сериал превыше всего. Много лет назад он смотрел его по первой программе, позднее следил за ходом событий по третьей, а теперь наслаждался повторением по австрийской программе, которую можно было принимать в доме Хоммера благодаря мощной антенне на крыше. Семейные отношения живущих на экране англичан были настолько запутанными, что в начале и в конце каждой серии, а иногда даже в ее середине приходилось показывать их генеалогическое дерево. После каждой третьей или четвертой серии вставляли специальную серию, в которой профессиональные генеалоги объясняли линию семейного развития. Господин Хоммер тоже купил журнал с генеалогическими таблицами: телевизионная компания заботливо их издала еще тогда, когда сериал показывался впервые.
Вчера вечером внучка старейшего члена семьи вышла замуж за кузена в третьем колене. Дядя этого кузена обманывал своего брата с его женой, которая, в свою очередь, была племянницей еще одного самого старого, умершего еще в первых сериях, главы семьи. Брат теперешнего главы семейства стоял у того за спиной, но разорился и этим самым лишился возможности унаследовать все дело. Один из сыновей этого брата убил свою жену или свою сестру – события развивались довольно быстро, и Антон Л. не всегда все понимал, – а сестра упомянутой сначала внучки сбежала вместе с учителем игры на пианино. Учитель игры на пианино (или обанкротившийся дядя, это тоже было неясно) сделал вместе с одной герцогиней внебрачного ребенка. Не был связан с ними родственными узами – а потому и никак не обозначался в генеалогических таблицах – часто появляющийся дворецкий, который в основном носил на подносе серебряный чайник.
По окончании очередной серии господин Хоммер, уже одетый в турецкий домашний халат и подпоясанный золотым шнурком, как всегда не спрашивая своего гостя, не желает ли тот посмотреть и другую передачу, выключил телевизор и отправился садить свои вечерние кактусы. Вечерние кактусы определялись в отличие от утренних, дообеденных и послеобеденных не временем, а окончанием интересной для господина Хоммера телевизионной программы. То, что господин Хоммер мог после вечерних кактусов еще раз одеться и куда-то уехать, показалось Антону Л. в высшей степени невероятным.
Фрау Хоммер вчера вечером как всегда сновала по гостиной, вытирая передником абажур, стойку торшера и подлокотник кресла, смотрела в телевизор – то, что она понимала при этом в запутанных семейных отношениях хоть самую малость, было совершенно исключено, – подогрела затем сельтерскую воду и наконец вскоре после своего супруга тоже шмыгнула в кровать. (Антон Л. сделал такой вывод, потому что больше ее не слышал).
Дочь вообще появлялась редко. Причина была в ее болезни. Дочь звали Марианна, и у нее была ничем не излечимая аллергия на одежду. Господин Хоммер зафиксировал в условиях поднайма, что квартиросъемщик не может испытывать к обстоятельству, что его дочь постоянно показывается лишь неодетой, ни отвращения, ни каких бы то ни было похотливых чувств. Марианна, само собой разумеется, никогда не появлялась на улице, а кроме того, Хоммеры по возможности старались предотвратить ее выход из комнаты. Но избежать этого удавалось не всегда. Поначалу Антон Л. время от времени встречал ее в коридоре. Ввиду того, что Антону Л. нельзя было поставить при этом в вину ни видимого проявления похоти, ни отвращения, господин Хоммер со временем перестал стесняться Антона Л. (Сама Марианна не смущалась с самого начала). Поэтому уже с давних пор Марианне было позволено раз или два в неделю смотреть вместе со всеми телевизор. В эти дни она сидела совершенно голая на софе, Антон Л. пользовался случаем, что господин Хоммер таращился в аппарат, и в свою очередь таращился на едва ли что-то чувствующую, но ни в коем случае не непривлекательную дочь. То, что при этом от его внимания ускользало многое из связей в английских семейных раздорах, было понятно.
Вчера вечером Марианна телевизор не смотрела. Может быть, она неожиданно победила свою аллергию часов в пять утра, и Хоммеры на радостях по этому поводу и, вероятно, чтобы воспользоваться улучшающимся состоянием дочери, отправились на спонтанную прогулку?
Было уже тридцать пять минут девятого. Антон Л. выпил кофе. На завтрак он обычно ничего больше не ел. Как правило, голод он чувствовал часам к десяти. В это время он имел обыкновение приносить себе из столовой бутерброд с колбасой и бутерброд с сыром, а также стакан яблочного сока, то есть из временного лотка, который хозяйка столовой устанавливала в холле. Сама же столовая всегда открывалась лишь в половине двенадцатого.
Антон Л. снова вышел на веранду. Игуана Соня за прошедший час так и не пошевелилась. Антон Л. подошел к касательной, по которой скользил ее взгляд, и посмотрел на животное. Тонкая, как лезвие ножа, продольная складка удивительных размеров свисала у него от подбородка до лап, или у нее, у Сони. Маленький кружок пульсировал за ушами, вернее, за тем местом, где у нормального животного следует искать уши. Десять минут девятого. Если бы Антон Л. вышел прямо сейчас, он бы пришел не с таким уж большим опозданием, что могло бы броситься в глаза кому-нибудь из начальства.
Антон Л. был еще и периодическим ипохондриком. Через неравномерные промежутки времени его одолевали мнимые болезни. Ипохондрические периоды не совпадали с периодами чрезвычайной чистоплотности, но иногда накладывались друг на друга. Когда Антон Л. впадал в свой болезненный период, любой прохладный, а также любой теплый ветерок становились для него опасными. Например, от определенного сорта овощей у него появлялась под кожей невидимая сыпь или от слишком тугого пояса на брюках возникали боли межпозвоночных хрящах. Слизистые оболочки нужно было аккуратно лечить. Но особенно он страдал от набухания солнечного сплетения, недуга, который он открыл после изучения множества популярных книг, в частности «Астрологической медицины». Он боролся со своими болезнями естественно-лечебными средствами, а именно тем, что натягивал два чулка, один поверх другого, или тем, что закрывал все открытые окна и открывал все закрытые или тем, что прикручивал включенное отопление и включал прикрученное, но прежде всего тем, что обиженно реагировал на то, что другие не замечали его болезни. Само собой разумеется, это чувствовали на себе те, кто имел несчастье в это время общаться с Антоном Л. Чаще всего при этом страдал сосед Антона Л. по кабинету. По причине того, что болезни Антона Л. слепая классическая медицина не признавала или признавала редко, Антон Л. был вынужден ввиду отсутствия медицинской справки во время своих квартальных вялопротекающих хворей почти всегда ходить на службу. Соседи по кабинету, которые, как уже упоминалось, часто менялись, время от времени предлагали различные методы в тот самый день, когда на Антона Л. наваливались его болезни, о которых он, конечно же, рассказывал с большим сожалением. Некоторые коллеги его рассказы пропускали мимо ушей, игнорировали. Некоторые все превращали в шутку, и, что действительно серьезно разозлило Антона Л., один дал себя, так сказать, заразить – у него высыпала подкожная сыпь, он заболел набуханием солнечного сплетения и превзошел Антона Л. в нервном грибе.
Уже вскоре после того, как он встал из постели, Антон Л. почувствовал в солнечном сплетении угрожающие раскаты. Сейчас, в без пятнадцати девять, Антона Л. начало заполнять сознание того, что он снова заболел. «Я не пойду сегодня в финансовое управление, – сказал он себе (один день можно было отсутствовать и без справки). – Я позвоню».
Телефон стоял в гостиной. Антон Л. из осторожности постучал. В ответ не раздалось ни шороха. Он зашел в гостиную. Гардины были все еще опущены. Антон Л. не решился (ведь он и так зашел без приглашения в гостиную) эти гардины поднять. Поэтому он щелкнул выключателем. Свет не загорелся. Он пощелкал выключателем несколько раз. Свет не загорался. Антону Л. все-таки пришлось поднять гардину. Телефон стоял на письменном столе господина Хоммера, и его господин Хоммер использовал лишь изредка. (Он писал в год одну открытку с выражением соболезнования, а может быть, даже две; больше он ничего не писал.) Письменный стол достался господину Хоммеру из списанного инвентаря финансового управления, потому что господин Хоммер тоже раньше трудился в финансовом управлении. (Именно поэтому Антон Л. и попал в комнату, сдаваемую господином Хоммером. А с другой стороны, именно поэтому господин Хоммер отказался от своего принципа сдавать комнаты только лицам женского пола.) На большом, тяжелом и темном письменном столе ничего не стояло, кроме телефона. Рядом с ним лежала тонкая тетрадь: генеалогические таблицы английской семьи из телесериала.
Номер финансового управления Антон Л. знал наизусть. Он снял трубку. Гудка не было. Антон Л. несколько раз нажал на рычаг – ничего. Но он все-таки набрал номер финансового управления. Линия по-прежнему молчала. И это в ответ больному человеку, у которого опухало солнечное сплетение. Антон Л. положил трубку на рычаг. Вполне вероятно, что молчание телефона связано с отсутствием тока в сети. Было уже почти восемь часов. Теперь уже Антон Л. не мог идти на службу. Ему нужно было спуститься вниз к телефонной будке. Антон Л. взялся за шнур гардины, чтобы снова аккуратно эту гардину опустить. Его взгляд упал на другую дверь гостиной, на ту, через которую он не заходил. Эта другая дверь вела в комнату Марианны. Он осторожно подошел и постучал. Никто не ответил. В ту комнату он не заходил никогда. Он медленно нажал на ручку. В комнате было темно, но напротив двери можно было различить кровать. Она была разостлана, но в ней никто не спал.
«Значит, все-таки правда, – подумал Антон Л – Они наверняка отправились гулять». Или: быть может, они скрытно ходят каждую ночь гулять с голой дочерью? Потому что по-другому девушка подышать свежим воздухом никак не может? И при этом, возможно, они сегодня ошиблись во времени? Нет, господин Хоммер бы не ошибся. Может быть, они ушли сегодня гулять так далеко, что до рассвета не смогли вернуться и вынуждены теперь до самой ночи прятать Марианну в долине реки? И господин Хоммер уже добрых полчаса назад был вынужден садить свои кактусы под открытым небом – без подогретой сельтерской воды и даже без холодной… Или, может быть, случилось так, что какой-нибудь полицейский обнаружил их троих и за нарушение норм общественной морали всех их арестовал? Антон Л. почти пожелал это старому Хоммеру.
Антон Л. вернулся в свою комнату, натянул вторую пару чулок и вышел из квартиры. На втором этаже, в квартире владелицы дома, лаяла Ирма, овчарка. Ирма, жирная, мышиного цвета овчарка с желтовато-паршивыми пятнами, заслышав проходящего мимо Антона Л., прыгала с внутренней стороны на входную дверь. «Значит, сегодня она не выглядывает», – подумал Антон Л. Домовладелица, фрау Шварценбек. имела обыкновение в дневные рабочие часы смотреть сквозь глазок своих дверей. Ее домработница, карлица, смотрела тогда сквозь низко расположенную прорезь почтового ящика.
Когда Антон Л. вышел на улицу, на него со всех сторон обрушился адский шум. Из всех находящихся поблизости квартир лаяли собаки. «Мне еще никогда не приходилось слышать сразу так много собак… Только вот, что им нужно?»
Этот яркий, бледно-желтоватый свет был единственным, что запомнилось Антону Л. в ночь с 25 на 26 июня и что впоследствии могло толковаться как намек, когда он стал искать объяснения. Правда, это ему не очень помогло.
26 июня был вторник. Антон Л. проснулся еще до того, как в половину седьмого зазвонил будильник, оттого, что на находящейся напротив и наискось веранде лаяли собаки. В семье, которая там жила, было две собаки – одна маленькая, колбасного цвета, со свисающей на глаза шерстью, и одна большая, пятнистая, с острой мордой. Судя по тому, что Антон Л. проснулся с гудящей головой, он сделал вывод, что собаки, вероятно, лаяли уже давно. Антон Л. встал и раздвинул занавески. Окна комнаты, которую он снимал, выходили не прямо на улицу, а на такую же веранду, как и та, что была наискось напротив, на которой лаяли собаки. Веранда перед окном Антона Л. с тех самых пор, как он здесь жил, была забита ненужными вещами, старой, покрытой пылью мебелью и прочей рухлядью. Фрау Хоммер. жена главного квартиросъемщика, иногда, после очередной лекции ее мужа на тему чистоты и порядка, день или два отчаянно пыталась навести на веранде порядок. Но боясь разгневать господина Хоммера. она не решалась выбросить ни один, пусть даже самый ненужный предмет, и все ее усилия оказывались напрасными. С некоторых пор – точнее говоря, со времени ухода господина чиновника Хоммера на пенсию осенью прошлого года – для госпожи Хоммер прибавилось сложностей, так как господин Хоммер стал держать на веранде в террариуме игуану. Было весьма сложно сказать, кого фрау Хоммер боялась больше, своего мужа или игуану.
Окна веранды были наполовину закрашенными и немытыми. Через одно из них. менее грязное, Антон Л. посмотрел на другую веранду. Большая собака, выпрямившись, стояла у окна, положив передние лапы на подоконник. Вдруг она исчезла. Лай перешел в визг.
Наконец зазвонил будильник. Антон Л. взял туалетные принадлежности и отправился в ванную. В его комнате не было умывальника. Антон Л. имел право на совместное пользование ванной в соответствии с четко установленным расписанием, которое вручил ему при подписании договора о поднайме комнаты в письменной форме главный квартиросъемщик, господин чиновник (в то время еще пребывавший на службе) Хоммер.
Расписание было педантичным, но не мелочным. Антон Л. ни разу не воспользовался всем тем, что предоставлял ему главный съемщик, здесь, правда, необходимо заметить, что у Антона Л. было весьма своеобразное отношение к чистоте. Антон Л. был, так сказать, периодическим чистюлей. Через продолжительные интервалы, которые могли доходить и до полугода, но не бывали более короткими, чем четыре недели, Антоном Л. овладевала потребность очиститься. Целые уикэнды или несколько дней отпуска он проводил в общественной бане (во время этих периодов чрезмерного очищения возможностей ванны Хоммера для его запросов было, конечно же, недостаточно), принимал ванны, паровые ванны и соляные, минеральные и целебные, стоял под душем, его массировали, делали маникюр, педикюр, он ходил в сауну. использовал сделанные из корней мочалки, морские огурцы, изучал в бане едва не разваливающиеся от сырости проспекты о новостях медицинского очищения, заказывал себе лечебные процедуры для волос и кожные компрессы, а иногда даже очищающие клизмы. Когда дни такой чрезвычайной очистки заканчивались, Антон Л., как мы уже говорили, ограничивался на полгода минимальным туалетом, который заключался лишь в быстрой чистке зубов, бритье и мытье кончиков пальцев. В это время Антон Л. не менял даже белья, что приводило к тому, что он постепенно начинал пахнуть, поскольку, и этого нельзя отрицать, в это время он и спал в этом нижнем белье.
Как с должности в одном из банков (четыре года назад), так и с должности в одной туристической фирме (два года назад) Антон Л. был уволен из-за своего запаха. (Место в одном издательстве Антон Л. оставил по другим причинам, о чем речь еще пойдет). О банке он особенно не переживал, а вот в туристической фирме он бы с удовольствием остался. Поэтому он попытался стыдливо объяснить шефу, как это приятно, как здорово носить старое белье. «Белье, – сказал Антон Л., – становится со временем в высочайшей степени мягким и гибким, чего чистому белью никогда не добиться. Оно сливается с человеком. Человек сливается с ним. Появляется чувство, – продолжал Антон Л., – что с тобой ничего не может случиться». Шеф понимания не проявил.
Уже два года Антон Л. работал в финансовом управлении. В финансовом управлении тоже есть клиенты, которые неохотно приходят, если от служащего, с которым они имеют дело, исходит запах амбры. Начальник финансового управления почти никогда не встречался с Антоном Л. и поэтому тот всегда оставался вне пределов досягаемости его обоняния. Время от времени жаловался его сосед по кабинету. Жаловался сосед по кабинету часто и достаточно настойчиво, чтобы его или Антона Л. пересадили в другой кабинет. Для Антона Л. это не имело никакого значения; он не искал контакта с коллегами, которых считал стоящими духовно намного ниже себя самого (в определенной степени с этим нельзя не согласиться).
Позднее, когда Антон Л. нашел время задуматься над положением вещей, примерно в пятницу или в субботу, он себе сказал: «Как знать, а не пощадила ли меня катастрофа из-за моего запаха, как знать…»
В квартире было тихо. Само по себе это беспокойства не вызывало, но в столь ранний час было весьма заметным. Обычно фрау Хоммер вставала раньше Антона Л. и сновала, поглощенная загадочными занятиями, по квартире (за исключением, разумеется, сданных в поднаем комнат). Было ли это постоянное метание, которое приводило к улетучиванию из памяти образа этой женщины – никто не был в состоянии увидеть ее иначе, чем. так сказать, в размытых линиях, – или это метание было врожденным? Или, может быть, эта женщина сновала для того, чтобы у ее мужа возникало меньше причин, или причин менее ясных, для гнева? Ее страдания, конечно же, были тщетными, ибо звуковые волны чиновничье-хоммеровских распоряжений настигали и мечущегося человека. Господин Хоммер имел обыкновение, с тех пор как ушел на пенсию, весьма долго лежать в постели, но ему удавалось и из постели держать свою жену в мечущемся состоянии. Издаваемые при этом звуки сгущались – поскольку женщина снова становилась более телесной – до похожего на осиное жужжания, когда господин чиновник в отставке Хоммер вставал, чтобы, иначе сказать нельзя, отдать дань своему пищеварению. Акт сей происходил с точной регулярностью, незадолго до половины восьмого, когда Антон Л. (в рабочие дни) как раз собирался уходить. В это время господин Хоммер выходил из супружеской спальни в турецком домашнем халате с золотым веревочным пояском, кисти которого крутил в руках, и удивленно произносил – каждое утро, словно эта встреча была большой случайностью: «Ах, господин Л.! – каждое утро: – Желаю вам доброго утра! – и добавлял – каждое утро – светским баритоном, подмигивая глазом, как мужчина мужчине: – А я сейчас как раз иду кактусы садить».
Антону Л., конечно, не было известно, что же в подробностях происходило затем за дверью туалета. Посадка кактусов продолжалась долго. По опыту выходных дней Антон Л. знал, что господин Хоммер, который взвешивался до и после посадки кактусов, задумчиво возвращался с газетой в кровать и что ему еще в туалет должны были подавать чашку с подогретой сельтерской водой.
«Где же старушка сегодня?» – подумал Антон Л. Трудно было даже вообразить, что она могла проспать. Она еще никогда не просыпала. Может, она заболела? Она никогда не болела. Пользуясь случаем, Антон Л. попытался представить себе смерть фрау Хоммер. В воображении всплывала только одна картина: однажды фрау Хоммер исчезнет из дома, сбежит по трем пролетам лестницы вниз, порхнет, словно легкий ветерок, к кладбищу, там проскользнет мимо двух озадаченных гробоносцев, влетит прямо в случайно открытый гроб, и тот, подобно ракушке, закроет над ней свои створки. Лишь таким образом она могла бы спастись от простирающегося дальше смерти гнева, который охватил бы ее мужа. Ибо кто же будет тогда подогревать его сельтерскую воду? Когда Антон Л. уже после без пятнадцати семь вышел из ванной и снова прошел по коридору, направляясь в свою комнату, он не увидел фрау Хоммер и не услышал ее.
Антон Л. оделся. Между семью часами и половиной девятого он в соответствии с выданным ему письменным распорядком имел право на чайник горячей воды. И здесь тоже Антон Л. отказывался от большей части того, на что имел право. Он бросил в стакан две ложечки кофе-порошка и с этим отправился на кухню. В квартире по-прежнему не было слышно никакого движения. Антон Л. поставил на плиту чайник, очень старый предмет хоммеровской домашней обстановки, шестнадцатиугольный (то есть квазикруглый, но не являющийся таковым), из ставшего уже матовым металла. Антон Л. ориентировался здесь и без фрау Хоммер.
Пока вода грелась, Антон Л. вышел – туда можно было выйти из кухни – на веранду. Собаки на соседней веранде, наискось напротив, визжали еще более жалко, чем прежде. Стоял ясный, солнечный день. Игуана в террариуме по точнейшей касательной смотрела мимо головы Антона Л. Это был красивый зверь, большая игуана. «Зеленой» мог бы ее назвать лишь поверхностный созерцатель. Антон Л. наблюдал – пока вода в шестнадцатиугольном чайнике не стала пускать первые пузыри – за животным в прозрачных лучах утреннего солнца. На его теле отсвечивались все мыслимые оттенки зеленого цвета, не меньше, чем в умытом росой смешанном лесе среди лета, от почти желтого до почти синего. Игуану звали Соня. Первоначально игуану звали Эрнст, пока какой-то знаток игуан не обратил внимания господина Хоммера на то, что это была самка.
«Может Хоммеры куда-то ушли? Уехали?» – подумал Антон Л. За все время его пребывания тут Хоммеры никуда не уезжали. Они говорили всегда, что не могли никуда уезжать из-за дочери. «А если они уехали, то кто же будет кормить игуану Соню?» И тогда, наверное, они оставили бы для Антона Л. записку. Но: Антон Л. отправился вчера спать после Хоммеров. То, что Хоммеры после этого снова встали и тайком куда-то уехали, было в высшей степени невероятным. Конечно же, можно уехать и очень рано, в пять часов, например. Но если отъезжают такие особы, как Хоммеры, которые не привыкли к отъездам, неизбежно возникает шум. Антон Л. обязательно бы его услышал.
Вода закипела. Антон Л. налил кипяток в стакан с кофейным порошком. Стакан лопнул. Горячая вода – или это был уже кофе? – потекла по левому колену и голени Антона Л. Мокрые горячие брюки приклеились к ноге. Он снял – прямо в кухне! – штаны. Стоя там в слегка желтоватых подштанниках, он подумал: «Какое счастье, что здесь нет Хоммеров». Хотя господин Хоммер и был, по его собственному утверждению, вольнодумцем, все же он слишком уж чтил мораль. Господин Хоммер никогда бы не позволил своей жене увидеть его собственные, собственные Хоммера, то есть ее супруга, подштанники, не говоря уже о подштанниках квартиросъемщика. Чего доброго господин Хоммер моментально расстался бы и с женой, и с квартиросъемщиком.
Антон Л. побежал в ванну, вытерся (в соответствии с распорядком о поднайме ему полагался один крючок в душевом гардеробе; о полотенце он должен был позаботиться сам), после чего прошел в свою комнату и одел другие брюки. Он посмотрел на часы: семь часов восемнадцать минут. Если он не откажется от кофе, то опоздает на работу.
«Я не думаю отказываться от кофе», – подумал Антон Л. Тут впервые его мозг пронзила мысль, а не заболел ли он чего доброго.
Это был последний стакан, который вообще был у Антона Л.
Антон Л. снова отправился на кухню. В квартире по-прежнему не было слышно ни единого звука. «Они действительно уехали», – подумал Антон Л. Он осмелел. Достал из кухонного шкафа хоммеровскую чашку, насыпал (из собственных запасов) в чашку кофейный порошок и снова поставил воду.
На этот раз, пока грелась вода, он вытер пол. Затем налил кофе и сел (опять-таки смелость, ибо подобное ему не полагалось) за кухонный стол.
«Они отправились спать доменя», – думал он. Вчера вечером он сидел у Хоммеров в гостиной. Разумеется, что это ему тоже не было предписано. Его пригласили. Господин чиновник в отставке любил смотреть телевизор в компании, потому что он имел обыкновение объяснять, что же показывали на экране, – не комментировать, а объяснять, как будто остальные этого сами видеть не могли. Это была весьма нервирующая привычка, но Антон Л. никогда ничего не говорил. В крайнем случае он время от времени отказывался от приглашения Хоммеров посмотреть телевизор под различными предлогами и с извинениями, но даже на это Антон Л. решался, может быть, раз в неделю, не чаще. Антон Л. боялся господина Хоммера. Антон Л., который охотно подвергал себя самоанализу, однажды с неудовольствием констатировал: да, он боится господина Хоммера. Почему? Так далеко самоанализ Антона Л. не распространялся. Господин же Хоммер, наоборот, испытывал явную приязнь к Антону Л. Нельзя было не заметить, насколько лучше господин Хоммер обходился со своим квартиросъемщиком, чем с собственной женой.
Вчера вечером по телевизору смотрели продолжение длинного телесериала, повествующего об изменчивых судьбах весьма разветвленной английской семьи. Господин Хоммер ценил этот сериал превыше всего. Много лет назад он смотрел его по первой программе, позднее следил за ходом событий по третьей, а теперь наслаждался повторением по австрийской программе, которую можно было принимать в доме Хоммера благодаря мощной антенне на крыше. Семейные отношения живущих на экране англичан были настолько запутанными, что в начале и в конце каждой серии, а иногда даже в ее середине приходилось показывать их генеалогическое дерево. После каждой третьей или четвертой серии вставляли специальную серию, в которой профессиональные генеалоги объясняли линию семейного развития. Господин Хоммер тоже купил журнал с генеалогическими таблицами: телевизионная компания заботливо их издала еще тогда, когда сериал показывался впервые.
Вчера вечером внучка старейшего члена семьи вышла замуж за кузена в третьем колене. Дядя этого кузена обманывал своего брата с его женой, которая, в свою очередь, была племянницей еще одного самого старого, умершего еще в первых сериях, главы семьи. Брат теперешнего главы семейства стоял у того за спиной, но разорился и этим самым лишился возможности унаследовать все дело. Один из сыновей этого брата убил свою жену или свою сестру – события развивались довольно быстро, и Антон Л. не всегда все понимал, – а сестра упомянутой сначала внучки сбежала вместе с учителем игры на пианино. Учитель игры на пианино (или обанкротившийся дядя, это тоже было неясно) сделал вместе с одной герцогиней внебрачного ребенка. Не был связан с ними родственными узами – а потому и никак не обозначался в генеалогических таблицах – часто появляющийся дворецкий, который в основном носил на подносе серебряный чайник.
По окончании очередной серии господин Хоммер, уже одетый в турецкий домашний халат и подпоясанный золотым шнурком, как всегда не спрашивая своего гостя, не желает ли тот посмотреть и другую передачу, выключил телевизор и отправился садить свои вечерние кактусы. Вечерние кактусы определялись в отличие от утренних, дообеденных и послеобеденных не временем, а окончанием интересной для господина Хоммера телевизионной программы. То, что господин Хоммер мог после вечерних кактусов еще раз одеться и куда-то уехать, показалось Антону Л. в высшей степени невероятным.
Фрау Хоммер вчера вечером как всегда сновала по гостиной, вытирая передником абажур, стойку торшера и подлокотник кресла, смотрела в телевизор – то, что она понимала при этом в запутанных семейных отношениях хоть самую малость, было совершенно исключено, – подогрела затем сельтерскую воду и наконец вскоре после своего супруга тоже шмыгнула в кровать. (Антон Л. сделал такой вывод, потому что больше ее не слышал).
Дочь вообще появлялась редко. Причина была в ее болезни. Дочь звали Марианна, и у нее была ничем не излечимая аллергия на одежду. Господин Хоммер зафиксировал в условиях поднайма, что квартиросъемщик не может испытывать к обстоятельству, что его дочь постоянно показывается лишь неодетой, ни отвращения, ни каких бы то ни было похотливых чувств. Марианна, само собой разумеется, никогда не появлялась на улице, а кроме того, Хоммеры по возможности старались предотвратить ее выход из комнаты. Но избежать этого удавалось не всегда. Поначалу Антон Л. время от времени встречал ее в коридоре. Ввиду того, что Антону Л. нельзя было поставить при этом в вину ни видимого проявления похоти, ни отвращения, господин Хоммер со временем перестал стесняться Антона Л. (Сама Марианна не смущалась с самого начала). Поэтому уже с давних пор Марианне было позволено раз или два в неделю смотреть вместе со всеми телевизор. В эти дни она сидела совершенно голая на софе, Антон Л. пользовался случаем, что господин Хоммер таращился в аппарат, и в свою очередь таращился на едва ли что-то чувствующую, но ни в коем случае не непривлекательную дочь. То, что при этом от его внимания ускользало многое из связей в английских семейных раздорах, было понятно.
Вчера вечером Марианна телевизор не смотрела. Может быть, она неожиданно победила свою аллергию часов в пять утра, и Хоммеры на радостях по этому поводу и, вероятно, чтобы воспользоваться улучшающимся состоянием дочери, отправились на спонтанную прогулку?
Было уже тридцать пять минут девятого. Антон Л. выпил кофе. На завтрак он обычно ничего больше не ел. Как правило, голод он чувствовал часам к десяти. В это время он имел обыкновение приносить себе из столовой бутерброд с колбасой и бутерброд с сыром, а также стакан яблочного сока, то есть из временного лотка, который хозяйка столовой устанавливала в холле. Сама же столовая всегда открывалась лишь в половине двенадцатого.
Антон Л. снова вышел на веранду. Игуана Соня за прошедший час так и не пошевелилась. Антон Л. подошел к касательной, по которой скользил ее взгляд, и посмотрел на животное. Тонкая, как лезвие ножа, продольная складка удивительных размеров свисала у него от подбородка до лап, или у нее, у Сони. Маленький кружок пульсировал за ушами, вернее, за тем местом, где у нормального животного следует искать уши. Десять минут девятого. Если бы Антон Л. вышел прямо сейчас, он бы пришел не с таким уж большим опозданием, что могло бы броситься в глаза кому-нибудь из начальства.
Антон Л. был еще и периодическим ипохондриком. Через неравномерные промежутки времени его одолевали мнимые болезни. Ипохондрические периоды не совпадали с периодами чрезвычайной чистоплотности, но иногда накладывались друг на друга. Когда Антон Л. впадал в свой болезненный период, любой прохладный, а также любой теплый ветерок становились для него опасными. Например, от определенного сорта овощей у него появлялась под кожей невидимая сыпь или от слишком тугого пояса на брюках возникали боли межпозвоночных хрящах. Слизистые оболочки нужно было аккуратно лечить. Но особенно он страдал от набухания солнечного сплетения, недуга, который он открыл после изучения множества популярных книг, в частности «Астрологической медицины». Он боролся со своими болезнями естественно-лечебными средствами, а именно тем, что натягивал два чулка, один поверх другого, или тем, что закрывал все открытые окна и открывал все закрытые или тем, что прикручивал включенное отопление и включал прикрученное, но прежде всего тем, что обиженно реагировал на то, что другие не замечали его болезни. Само собой разумеется, это чувствовали на себе те, кто имел несчастье в это время общаться с Антоном Л. Чаще всего при этом страдал сосед Антона Л. по кабинету. По причине того, что болезни Антона Л. слепая классическая медицина не признавала или признавала редко, Антон Л. был вынужден ввиду отсутствия медицинской справки во время своих квартальных вялопротекающих хворей почти всегда ходить на службу. Соседи по кабинету, которые, как уже упоминалось, часто менялись, время от времени предлагали различные методы в тот самый день, когда на Антона Л. наваливались его болезни, о которых он, конечно же, рассказывал с большим сожалением. Некоторые коллеги его рассказы пропускали мимо ушей, игнорировали. Некоторые все превращали в шутку, и, что действительно серьезно разозлило Антона Л., один дал себя, так сказать, заразить – у него высыпала подкожная сыпь, он заболел набуханием солнечного сплетения и превзошел Антона Л. в нервном грибе.
Уже вскоре после того, как он встал из постели, Антон Л. почувствовал в солнечном сплетении угрожающие раскаты. Сейчас, в без пятнадцати девять, Антона Л. начало заполнять сознание того, что он снова заболел. «Я не пойду сегодня в финансовое управление, – сказал он себе (один день можно было отсутствовать и без справки). – Я позвоню».
Телефон стоял в гостиной. Антон Л. из осторожности постучал. В ответ не раздалось ни шороха. Он зашел в гостиную. Гардины были все еще опущены. Антон Л. не решился (ведь он и так зашел без приглашения в гостиную) эти гардины поднять. Поэтому он щелкнул выключателем. Свет не загорелся. Он пощелкал выключателем несколько раз. Свет не загорался. Антону Л. все-таки пришлось поднять гардину. Телефон стоял на письменном столе господина Хоммера, и его господин Хоммер использовал лишь изредка. (Он писал в год одну открытку с выражением соболезнования, а может быть, даже две; больше он ничего не писал.) Письменный стол достался господину Хоммеру из списанного инвентаря финансового управления, потому что господин Хоммер тоже раньше трудился в финансовом управлении. (Именно поэтому Антон Л. и попал в комнату, сдаваемую господином Хоммером. А с другой стороны, именно поэтому господин Хоммер отказался от своего принципа сдавать комнаты только лицам женского пола.) На большом, тяжелом и темном письменном столе ничего не стояло, кроме телефона. Рядом с ним лежала тонкая тетрадь: генеалогические таблицы английской семьи из телесериала.
Номер финансового управления Антон Л. знал наизусть. Он снял трубку. Гудка не было. Антон Л. несколько раз нажал на рычаг – ничего. Но он все-таки набрал номер финансового управления. Линия по-прежнему молчала. И это в ответ больному человеку, у которого опухало солнечное сплетение. Антон Л. положил трубку на рычаг. Вполне вероятно, что молчание телефона связано с отсутствием тока в сети. Было уже почти восемь часов. Теперь уже Антон Л. не мог идти на службу. Ему нужно было спуститься вниз к телефонной будке. Антон Л. взялся за шнур гардины, чтобы снова аккуратно эту гардину опустить. Его взгляд упал на другую дверь гостиной, на ту, через которую он не заходил. Эта другая дверь вела в комнату Марианны. Он осторожно подошел и постучал. Никто не ответил. В ту комнату он не заходил никогда. Он медленно нажал на ручку. В комнате было темно, но напротив двери можно было различить кровать. Она была разостлана, но в ней никто не спал.
«Значит, все-таки правда, – подумал Антон Л – Они наверняка отправились гулять». Или: быть может, они скрытно ходят каждую ночь гулять с голой дочерью? Потому что по-другому девушка подышать свежим воздухом никак не может? И при этом, возможно, они сегодня ошиблись во времени? Нет, господин Хоммер бы не ошибся. Может быть, они ушли сегодня гулять так далеко, что до рассвета не смогли вернуться и вынуждены теперь до самой ночи прятать Марианну в долине реки? И господин Хоммер уже добрых полчаса назад был вынужден садить свои кактусы под открытым небом – без подогретой сельтерской воды и даже без холодной… Или, может быть, случилось так, что какой-нибудь полицейский обнаружил их троих и за нарушение норм общественной морали всех их арестовал? Антон Л. почти пожелал это старому Хоммеру.
Антон Л. вернулся в свою комнату, натянул вторую пару чулок и вышел из квартиры. На втором этаже, в квартире владелицы дома, лаяла Ирма, овчарка. Ирма, жирная, мышиного цвета овчарка с желтовато-паршивыми пятнами, заслышав проходящего мимо Антона Л., прыгала с внутренней стороны на входную дверь. «Значит, сегодня она не выглядывает», – подумал Антон Л. Домовладелица, фрау Шварценбек. имела обыкновение в дневные рабочие часы смотреть сквозь глазок своих дверей. Ее домработница, карлица, смотрела тогда сквозь низко расположенную прорезь почтового ящика.
Когда Антон Л. вышел на улицу, на него со всех сторон обрушился адский шум. Из всех находящихся поблизости квартир лаяли собаки. «Мне еще никогда не приходилось слышать сразу так много собак… Только вот, что им нужно?»