Руденко Николай. Волшебный бумеранг (Космологическая феерия)

   — Скажи, Акачи, — лукаво спросила Лоча, — ты бы хотел побывать на Материке Свободы?… Хочешь?…
   Лицо Коли сразу же стало серьезным. Материк Свободы — это почти то же самое, что и Красный Остров. Но он находится в их измерении вселенной, то есть живет вещественной, а не лучевой жизнью, и поэтому Материк Свободы значительно ближе, понятней. Если бы только можно было его осмотреть!..
   Коля недоверчиво пожал плечами.
   — Ну, хорошо, — засмеялась Лоча. — В наказание за то, что ты не веришь в такую возможность, принесешь сто корзин навоза из фермы в сад. Так как мы в ближайшее время туда отправимся…
   Вскоре их посетили Эло и Гашо — младшие братья Ечуки. Коля очень обрадовался, что его родные могут погостить в доме, где хозяйничает гостеприимная Лоча. Ему казалось, что глазами своих братьев на его счастье смотрит и сам Ечука-отец.
   Как радовался, как удивлялся коренастый, скуластый Гашо, осмотрев большое и сложное хозяйство повстанцев! Штаб открыл ему все свои тайны. Более того, Гашо избрали членом Штаба. Он должен держать в абсолютной тайне само существование государства повстанцев, но ему покажут тот прекрасный мир, о котором можно и нужно рассказывать всем угнетенным людям…

22. Разговор в деканате

(Из дневника Оксаны)

    25 апреля.Я, наверное, сама того не понимая, совершила ошибку. Когда Виктор в ботаническом саду начал говорить о своей любви, я просто выдернула руку и убежала прочь. Ему же я не сказала ни одного слова…
   Сегодня утром мама послала меня в «Гастроном». Она спешила на работу, я на лекцию, и у меня оставались считанные минуты. Но, выйдя из подъезда, я неожиданно встретила Виктора. Он даже не скрывал, что ждет меня. Лицо у него было усталое — щеки ввалились, видимо, не спал всю ночь. Мне стало его жаль. Что там ни говори, но ведь это первый парень, признавшийся мне в любви!.. Когда я об этом подумала, вся злость на Виктора сразу же улетучилась. И хотя стыдно признаться, но в эти минуты я была очень сердита на Колю! Сердита за то, что не от него услышала эти слова. Мне мало того, что он любит Лочу. Если бы он хоть когда-нибудь сказал: «Оксана!.. Лоча — это ты». Но нет, он ни разу не сказал так. Только осторожно намекает: догадайся, мол, сама… А мне хочется не догадываться — хочется знать, слышать… Слышать не раз и не два — тысячу раз!..
   Не понимаю, как это случилось, но до самого «Гастронома» Виктор вел меня под руку. А когда вернулись к нашему подъезду, он сказал:
   — Давай не пойдем на первые лекции?
   Железом тебя нужно жечь, Оксана!.. Потому что мы и в самом деле не пошли на первые лекции, а спустились в метро и поехали к Днепру. В этот год он разлился как никогда. Киевлянам пришлось сооружать высокие запруды, чтобы защитить Подол.
   Держа меня за руку, Виктор сказал:
   — Оксана!.. Видишь это половодье? Никто не может запретить его. Так же и мои чувства…
   Сейчас, когда я пишу эти строки, меня смешит его высокопарность. А там, над рекой, почему-то мне это понравилось. Не знаю, как это объяснить. Наверное, во мне живет непреодолимое желание слышать такие слова.
   Я не только не сердилась на Виктора — я была ему благодарна. А то, что он выступил на стороне наших противников… Нужно ли его за это судить? Было бы нечестно, если бы он скрыл свои мысли.
   Конечно, я молчала. Что я могла ему сказать? Я люблю Колю. И все же мне было приятно, что Виктор так говорил. Видимо, он говорил правду. А разве можно быть неблагодарной за любовь?…
   В конце нашей прогулки, когда мы возвращались к метро, я осмелилась ему сказать:
   — Виктор, будем хорошими друзьями. Ладно?…
   — Я тебя не понимаю. Говори точнее…
   — Ты же знаешь, я люблю Николая… Больше я ничего не успела сказать — он резко остановился, прикусил нижнюю губу и процедил сквозь зубы:
   — Значит, я его еще не развенчал… Но развенчаю, будь уверена!.. Так развенчаю, что ты не посмотришь в его сторону.
   И, оставив меня одну, быстро пошел по набережной. А я поспешила в метро, чтобы не опоздать на следующую лекцию.
   После лекций мы с Мариной забежали в деканат. Нам нужно было поговорить с Мироном Яковлевичем. Открыв двери, я заколебалась: входить или нет, так как увидела Виктора и услышала его слова:
   — Вы ведь знаете, чем закончилось обсуждение. Почему же вы разрешаете им собираться? Идеализм несовместим с нашим мировоззрением…
   Заметив меня, Виктор заерзал на стуле, а Мирон Яковлевич пригласил нас принять участие в разговоре:
   — Заходите. Речь идет о вашем кружке. Садитесь, девушки… А вы, товарищ Черный, продолжайте.
   Наверное, Виктору уже не хотелось продолжать, но иного выхода у него не было. Это напоминало бы донос, а не открытую борьбу.
   Закусив удила, Виктор помчался во весь опор. Его словно прорвало — он перестал выбирать слова, горячился.
   — Разве вы не видите, что они хотят создать новую библию?… Да, да! Они собираются ее немного подредактировать и преподнести людям вместо марксизма… Это необиблианцы… Энгельс говорил…
   Мирон Яковлевич махнул рукой:
   — Подождите, Виктор… Поговорим спокойно.
   — Не могу я говорить спокойно! Мирное сосуществование идеологий…
   — Ах, Виктор, — сокрушенно покачал головой Мирон Яковлевич, — вы хорошо изучили источники, на которые ссылается Нечипорук?
   — Достаточно того, что теория Шмидта…
   — Вот видите… А я изучил. И между прочим, понял, в чем заключается недостаток нашего преподавания. Мы готовим узких специалистов, которые хорошо знают только свою область науки. Физики плохо знают историю, историки почти не знают астрономии… Поэтому очень много фактов теряется в пробелах, существующих между разными областями науки…
   Но разве Виктора можно было хоть в чем-нибудь убедить? Он любой ценой добивался разгрома нашего кружка. Больше его ничто не интересовало!..
   — Вы думаете, марксизм когда-нибудь согласится с вашими мыслями?
   — Не знаю, — ответил Мирон Яковлевич. — Вот лежит «Диалектика природы» Энгельса. — Мирон Яковлевич раскрыл книжку и прочел: — «… Как бы долго ни длилось время, пока в какой-либо солнечной системе и только на одной планете не создались условия для органической жизни; сколько бы бесчисленных органических существ ни должно было раньше возникнуть и погибнуть, прежде чем из их среды смогли развиться животные со способным к мышлению мозгом… — у нас есть уверенность, что материя во всех своих превращениях остается вечно одной и той же…»— Закрыв книгу, Мирон Яковлевич положил на нее руку. — Почему же мы должны отбросить мысль, что жизнь возникла сначала на Фаэтоне, а потом уже на Земле?… Скажем, автор учебника, по которому вы, Виктор, изучали в школе астрономию… Припоминаете его фамилию?…
   — Кажется, Воронцов…
   — Да. Воронцов-Вельяминов… Он тоже свидетельствует, что кора Фаэтона была вдвое старше, чем кора Земли… Значит, на Фаэтоне могли возникнуть условия для развития жизни еще тогда, когда Земля пребывала в расплавленном состоянии…
   — Никакого Фаэтона не было! — чуть ли не в истерике выкрикнул Виктор…
   — Не было? — устало переспросил Мирон Яковлевич. — Я ознакомился с источниками, на которые ссылался Нечипорук. Зря он не рассказал об алмазах, найденных в метеорите Новый Урей еще в 1888 году. Только этого факта достаточно для подтверждения того, что Фаэтон все-таки был!.. Сегодня люди сами научились делать алмазы и хорошо знают условия, в которых они рождаются. Чтобы из уголька возник алмаз, нужно такое огромное давление, которого нет даже в земной коре. И температура около тысячи градусов… Поэтому алмазы создаются не в коре планеты, а глубже — в мантии. Там есть необходимая температура и соответственное давление. Откуда же они взялись в метеоритах, если не было планеты?… Платона я тоже просматривал. Это достаточно убедительно…
   Я чуть не перепрыгнула через стол, чтобы расцеловать Мирона Яковлевича! Хороший, родной… Сколько же ему пришлось перечитать астрономической литературы, чтобы отыскать этот дополнительный аргумент! Неужели мы все-таки обратили его в свою веру?… Я чуть не танцевала от радости. Мне хотелось разыскать Колю и крикнуть ему: «Мирон Яковлевич поверил… Поверил!..».
   Виктор, видимо, понял, что потерпел поражение. И спросил довольно неуверенно.
   — А как же обком комсомола? Они ведь согласились с моим выступлением…
   Декан ответил:
   — Сидорук сообщил, что там тоже пересмотрели свое мнение. Мы сейчас ищем помещение для кружка…
   Как я ненавижу себя за то, что поехала с Виктором к Днепру! У меня такое чувство, словно я совершила ужасное преступление. Извини, Коля. Лоча этого, наверное, не сделала бы…
   Ты не сердись на меня. Теперь я понимаю, почему так вышло. Вчера я очень плохо подумала о Викторе и сама испугалась собственной мысли, а сегодня мне захотелось посмотреть на него другими глазами. Потому что тяжело, очень тяжело видеть человеческую подлость…
   Ты вскоре придешь, мой Акачи… Если бы ты знал, как я тебя сегодня жду…
   Однако расскажу, что же произошло дальше. Виктор, конечно, не успокоился. Он решил любой ценой «развенчать» Николая. Возможно, к этому его побуждало еще и мое присутствие.
   — Вы не были на последнем сборище их секты?…
   — Не секты, а кружка, — поправил его Мирон Яковлевич. — Они изучают космос. Что здесь плохого? Может быть, из них вырастут ученые, астрономы
   — Нечипорук — идеалист. Теперь я в этом убедился окончательно. То, что он проповедует…
   — Что же именно?
   — Вы цитировали Энгельса. Там говорится об органической материи. То есть материи живой. А Нечипорук — даже звезды и галактики он принимает за живую материю. Разве же это не мистика? К чему это ведет? Он так и говорит: белковый организм — очень несовершенная форма жизни. Потом… — Виктор поколебался, будто то, что он хотел сказать дальше, было чем-то чудовищным. — Мирон Яковлевич! Я очень прошу вас обратить внимание на это: Нечипорук признает идею. Вот что получается, когда отбрасывают учение Энгельса о делении материи на живую и мертвую!..
   Мирон Яковлевич молчал. Он задумчиво листал страницы книги Энгельса. Потом сказал тихо, сердечно:
   — Я вас понимаю, Виктор. То, о чем вы говорите, — это, по сути, главный вопрос философии. Соотношение материи и мышления, материи и ощущений. Но дело вот в чем… — Мирон Яковлевич сделал продолжительную паузу: — Дело в том, Виктор, что никакого «учения» Энгельса о делении материи на «живую» и «мертвую» никогда не было. И не могло быть…
   — Мирон Яковлевич! — крикнул ошеломленный Виктор. — Вы же сами только что прочли…
   — Нет, Виктор! Энгельс не делит материю на «живую» и «мертвую». Не следует ему приписывать того, чего он никогда не говорил. Энгельс говорит об органических существах, а не об органической материи! Органической материи нет — есть только органические вещества. Кстати, этот вопрос хорошо освещает академик Колмогоров. Он горячо протестует против деления материи на «живую» и «мертвую». И правильно протестует! Вдумайтесь в эту фразу Энгельса: «…материя во всех своих превращениях остается вечно одной и той же».Вы это понимаете, Виктор?… Той же самой, а не качественно отличной! Кое-кто начал отождествлять такие понятия, как материя и масса, материя и вещество. И даже появилось что-то уж совсем абсурдное: «антиматерия»… Ясно, если материю видеть как вещество — тогда антиматерия возможна. Но тогда невозможен мир. На самом же деле — это только объективная реальность. А что такое антиматерия? Выходит, это антиреальность.
   — Энгельс определяет жизнь как существование белковых тел, — не сдавался Виктор.
   — С очень большой оговоркой. Он так и пишет, что наша дефиниция жизни весьма недостаточна, поскольку она далека от того, чтобы охватить все явления жизни. В те годы, когда появилось это определение, еще не была известна формула белка. И Энгельс не раз сокрушался по поводу этого досадного обстоятельства. Но, по Энгельсу, в белковых телах действует материя, которая, «остается вечно одной и той же». Именно она определяет единство органического и неорганического. И именно она несет в себе Жизнь. И Дух и Разум. Поэтому-то академик Колмогоров развивает материализм, а не упрощает его. Этих взглядов придерживается и Нечипорук. Почему же вы обвиняете его в идеализме?…
   — Он признает идею…
   — За пределами материи? — переспросил Мирон Яковлевич. — Его идея подчинена материи или наоборот?…
   — Какая разница? Если над нами висит идея, то…
   — Такая же точно разница, как между идеализмом и материализмом.
   Как я счастлива, что Мирон Яковлевич думает так же, как и мой Коля!..
   Смотри-ка, появилось слово «мой». И все равно он останется моим. Если даже полюбит кого-нибудь другого. Быть моим или не быть — это зависит не от него, а только от меня! Он мой, у меня, в моем «я». И этого никто не может изменить, даже он сам. И даже я…
   — Так что же выходит? — настаивал Виктор. — Неужели мы в самом деле только фотоявления? Раз мы созданы фотоспособом… Раз мы дети фотоэффектов…
   — Виктор! — спокойно обратился к нему Мирон Яковлевич. — Вы ведь чем-то питаетесь. А все, что вы едите, — это только сгущенный свет. Неужели вы ничего не знаете о фотосинтезе? Вы когда-нибудь читали Тимирязева?… Ага, читали! И изучали физику… Не так ли? Современная физика была бы невозможна, если бы Столетов не исследовал законов фотоэффекта. Нужно учиться, Виктор!..
   — Нечипорук говорит, что и на Юпитере существует жизнь.
   — Думаю, что он не ошибается. Белок для Юпитера — это не выдумка. Сегодня известна даже его формула. И если возможен белок на аммиачно-метановой основе, то «сколько бы бесчисленных органических существ ни должно было раньше возникнуть и погибнуть», разумные организмы должны были сформироваться. Это неминуемо в природе.
   — Ужасно! — крикнул Виктор. — Тогда тунгусский взрыв в самом деле связан с появлением космического корабля. Кстати, теперь уже так думают не только фантасты, а даже физики из Дубны. Исследования физиков показывают, что это чудо не могло быть ни кометой, ни метеоритом. Это был ядерный взрыв!.. Понимаете? Физики исследовали. Объективно!..
   — Знаю. Читал, — проговорил Мирон Яковлевич. — Но если допустить, что это деятельность разумных существ… Или катастрофа звездолета…
   — Бог! — глаза Виктора вспыхнули каким-то неестественным, почти безумным, светом. — Разумное существо с Юпитера для нас бог! Подумайте только: Юпитер по объему в тысячу триста раз больше Земли! Мы по сравнению с ним карлики…
 

 
   Виктор достал из портфеля какую-то книгу в черной обложке. Но что это? В это трудно было поверить! Виктор раскрыл новенькую библию. Американское издание на русском языке.
   — Если они есть, то это были они! Этот огонь… И колеса… И металл. И прозрачные своды над их головами… Они сидели в аппаратах. И разговаривали через громкоговорители…
   Виктор был так возбужден, будто в эти минуты сделали какое-то открытие, имеющее мировое значение.
   — Что вы имеете в виду? — спросил Мирон Яковлевич.
   Виктор прочитал свидетельство пророка Иезекиила.
    «И я видел: и вот бурный ветер шел от севера, великое облако, и клубящийся огонь, и сияние вокруг него.
    А из средины его как бы свет пламени из средины огня; из средины его видно было подобие четырех животных — и таков был вид их; облик их был как у человека.
    И у каждого четыре лица, и у каждого из них четыре крыла.
    И руки человеческие были под крыльями…»
   Тут Виктор, прервав чтение, начал объяснять:
   — Ввиду того, что на Юпитере очень большие центробежные силы, то вполне логично допустить, что разумные существа там летают. Почему бы им не быть крылатыми? Это очень облегчило бы их эволюцию. А медные копыта, о которых говорит Иезекиил, — это, по всей вероятности, детали их аппаратов. Возможно, аппарат был не один. В каждом из них Иезекиил видел четыре лица. Крылья, лица, аппараты — все это мелькало, сливаясь в сплошном водовороте. Так оно и должно быть. Нужно учесть еще и то обстоятельство, что пророк был просто ошеломлен увиденным. Это было состояние эффекта, когда реальность переплетается с галлюцинациями. Но все ли здесь принадлежит галлюцинациям? В его рассказе есть действительно технические сведения! Откуда же они взялись в галлюцинациях человека, который ничего не знает о космических аппаратах? Разве галлюцинации возникают не на основе виденного? Мы даже во сне никогда не видим того, чего нет в реальной жизни. Детали могут смешиваться, вступать в неестественные связи, но все они формируются из того, что мы когда-то видели.
    «И вид этих животных был как вид горящих углей, как вид лампад; огонь ходил между животными, и сияние от огня, и молния исходила из огня.
    И животные быстро двигались туда и сюда, как сверкает молния.
    И смотрел я на животных — и вот на земле подле этих животных по одному колесу перед четырьмя лицами их.
    … И по виду их и по устремлению их казалось, будто колесо находилось в колесе.
    А ободья их — высоки, и страшны были они; ободья их у всех четырех вокруг полны были глаз.
    И когда шли животные, шли и колеса подле них; а когда животные поднимались от земли, тогда поднимались и колеса.
    …дух животных был в колесах…»
   (Виктор объяснил: возможно, это были радиолокаторы. Потому что и у нас они почти такие же: колесо в колесе. А страшные глаза — это какие-то оптические приборы.
   Вероятно, колеса были также гравитационными двигателями.)
   «Над головами животных было подобие свода, как…»
   Виктор закрыл библию.
   — Что вы на это скажете? — обратился он к Мирону Яковлевичу. — Можно ли требовать, чтобы древний человек описал это событие точнее? Зачем же люди пронесли это сквозь тысячелетия? Неужели всех наших предшественников нужно считать параноиками?…
   — Свидетельство очень интересное, — согласился Мирон Яковлевич.
   — Значит, бог все-таки есть! Они приказали Иезекиилу пророчествовать от имени бога…
   Мирон Яковлевич улыбнулся…
   — Когда-то французские академики очень гневались на людей, которые утверждали, что с неба падают раскаленные камни. Академики думали так: если это правда — значит, нет никакой возможности отрицать бога. Они были материалистами. Но это очень наивный материализм, Виктор! Вы утверждаете то же самое: если на Земле побывали космические существа — значит они были посланцами господа бога.
   — Логос есть Логос. И если он действует из глубины материи, то все равно человек не может быть свободен от него.
   — Вот что, Виктор… Свобода, о которой вы говорите, — это желание поставить себя над природой, Но жить во вселенной и быть от нее независимым действительно невозможно.
   Виктор был сам не свой — будто его только что окатили кипятком.
   Мы вышли вместе. Я спросила:
   — Ну как, развенчал?…
   Потом я поняла, что совершила бестактность. Виктор тянулся к знаниям. А стремление «развенчать» Николая… Он ведь не хотел «развенчать» его ценой неправды! Он действовал, исходя из своей собственной веры. Кое-что здесь примешивалось, но…
   Нет, я не могу на него сердиться… Извини меня, Коля. Так, наверное, уж устроены мы, девушки, Я ведь вижу: Виктор любит меня.
   Он сказал:
   — Теперь я знаю, что такое тунгусский взрыв. Это взрыв конденсированной плазмы. Она прибыла с Красного Острова. В ней была заложена идея. Или информация. Или программа. Свет же переносит идеи! Правда, Оксана?… Это была идея прогресса.
   Сияние несколько дней озаряло земной шар. Небо светилось даже над Парижем. Неужели это сияние не несло в себе никакой программы? Юпитер потихоньку нас подталкивает… Я спросила:
   — Если Юпитер способен подталкивать сгустками плазмы, тогда зачем тот корабль, о котором рассказывал Иезекиил? Или, может, он был не с Юпитера?
   — Ну, видишь… Бросить на Израиль капсулу, начиненную лучевой программой… Что бы тогда осталось от сыновей Израиля? А район падения тунгусского тела совершенно безлюден. Видимо, на Юпитере не хотят нам беды. И наша революция…
   Словом, по мнению Виктора, выходило, что Октябрьская революция была запланирована на Юпитере. Она упала с неба…
   Это уже было слишком. Я улыбнулась. Но постаралась, чтобы Виктор этого не заметил.
   Вот и одним мечтателем стало больше!
   Бороться против новых убеждений Виктора мне сегодня не хотелось. Лучше уж в другой раз… К тому же меня сдерживало еще такое соображение: а стоит ли бороться против мысли, что космос влияет на земную жизнь? Разве не ясно, на какой ветке висит эта зеленая ягода — наш земной шар?…

23. Материк Свободы

   Над гигантской круглой площадью играет искрами, меняется при каждом повороте головы и зажигает свои голубые звезды сферическая поверхность ледяного потолка. Площадь вырублена в глубочайших недрах ледяного океана. Она — начало дороги, ведущей к Материку Свободы. На полу стоит продолговатый, обтекаемой формы короб, в котором могут разместиться несколько человек. На крыше загадочного короба два больших металлических шара.
   Лоча, Коля, Эло и Гашо заходят в глубь этого на первый взгляд примитивного аппарата и садятся в кресла. Штаб повстанцев разрешил им посетить Материк Свободы.
   Впереди, у небольшого щитка, где, кроме двух еле заметных кнопок, ничего нет, сидит высокий моложавый мужчина с густыми черными бровями и смоляными волосами. На нем серая одежда незнакомого покроя. Это инженер с Материка Свободы, тот, который помогал Штабу сооружать вторую электростанцию, значительно превышающую своей мощностью первую. Сейчас электростанция почти готова, и инженер возвращается домой. Он охотно согласился быть их гидом, чтобы в какой-то мере отблагодарить за гостеприимство. К общему удивлению, выяснилось, что его тоже зовут Эло. Сразу же договорились, что он будет Эло Первый, а дядя Коли — Эло Второй.
   Эло Первый нажал кнопку на щитке, короб вместе с пассажирами плавно поднялся в воздух, описал круг над площадью, и будто щепка, которую всосал сильный сквозняк, влетел в отверстие ледяного туннеля. Металлические шары, сверкавшие на его крыше, тотчас же отыскали в ледяном потолке глубокий желоб, почти незаметно для глаза закрутились — и нехитрый гравитационный аппарат помчался вперед, набирая скорость.
   Туннель был широкий, хорошо освещенный. С противоположной стороны можно было заметить еще один желоб — для встречных эшелонов. Эло Первый объяснил, что эти желоба нужны только для того, чтобы придать гравитационным аппаратам строго прямолинейное движение.
   Аппарат этот пригоден для перевозки отдельных людей или небольших групп. Сложное оборудование доставляют мощные эшелоны.
   Один такой гравитационный эшелон, напоминавший нескончаемую сплошную ленту с толстыми гранями, чуть заметно разделенную на звенья, долго шумел слева от них, пока хвост его не скрылся где-то сзади.
   Эло Первый родился и вырос на Материке Свободы. Сначала он рассказывал о своем детстве, а потом втянулся в продолжительный спор с Эло Вторым, который все еще настаивал на мысли, что каждому человеку нужен бог.
   — Человек сам для себя должен быть богом, — говорил Эло Первый с мягкой, без намека на иронию, доброй улыбкой. — Он этого заслуживает.
   — Сколько людей, столько и стремлений, — возражал Эло Второй. — Кто же объединит эти стремления, если не будет чьей-то единой воли?…
   — Это правильно, — согласился Эло Первый. — Если бы не эта необходимость объединить стремления людей в общее стремление народа, история никогда бы не смогла создать централизованной власти… Но отдельный человеческий мозг имеет очень много недостатков. И самый главный из них… — Он виновато улыбнулся, словно просил прощения. — Зачем вам об этом говорить? Вы и сами хорошо знаете, как воспользовался властью Бессмертный…
   — Правда, — сказал Эло Второй. — Бессмертный стал очень жестоким. Но кто-то же должен быть на его месте. Такой, который любит людей…
   — Кто любит власть, тот очень редко любит людей. Вся история Фаэтона подтверждает эту истину…
   Эло Первый предложил общий осмотр Материка — с птичьего полета. Гашо пришлось немало потрудиться, пока он овладел плащом и шахо.
   Когда они взлетели на высоту около тысячи шу, глазам их открылось безграничное половодье огней. Его нельзя было охватить взглядом, потому что оно нигде не начиналось и не кончалось. Казалось, это светились не матовые купола крыш, не гигантские пластмассовые сферы, не переходы, соединявшие их, светилась сама планета, весь Материк, будто кто-то расстелил над ним Млечный Путь.
   Спустившись чуть ниже, они заметили, что отдельные пятна света имеют определенную геометрическую форму: большие прямоугольники, правильные круги и полукруги, даже ромбы, и все они так тесно прижаты друг к другу, что между ними почти нет разрыва. Тысячи геометрических фигур все вместе образовывали правильный квадрат гигантских размеров. Между такими квадратами материка-города пролегали широкие темные линии. Только они и нарушали цельность безграничного половодья огней, пересекая его вдоль и поперек. Казалось, что каждая такая линия тоже не имела ни начала, ни конца. Это были улицы с мощными генераторами климата, утеплявшими всю атмосферу над материком. Даже здесь, вверху, на высоте тысячу шу, можно было не пользоваться карманными климатизаторами: сюда пробивалось уличное тепло…