Страница:
— У нее сейчас тяжелая полоса, — сказал Хоакин, когда они остались с Алисией вдвоем. — Опять из-за ребенка… Просыпается по ночам и плачет, ее гложут всякие мысли… Она ведь и себе купила пузырек этого самого принцева бальзама. Не думаю, что ей это поможет, но пока хоть немного успокаивает.
У Марисы был свой способ отвечать на наплывы тоски — ее контратака сводилась к неистовому служению культу растений и гороскопов, словно этот музей корешков, жилковатых листьев и соположений звезд, сопоставляемых с мифологическими животными, помогал ей вырваться из неудач и бытовых проблем, на которые так щедр наш грубый и неласковый мир, мир вязкой рутины, где всякое разочарование непереносимо и мерзко, как муха в супе. Алисия позавидовала Марисе: ведь та, как только на земле ей становится особенно неуютно, пускается в полет, а в вышине жизнь порой оказывается более пригодной для существования, более насыщенной кислородом. Алисия задумалась было обо всем этом, но тут Хоакин спросил что-то о микроволновой печи, Мариса вернулась и решительно запретила им курить, и Алисия снова ощутила тяжкий груз свинца и тумана, тянущий ее вниз, в мутный бассейн, и чтобы побороть это состояние, она поднялась со стула, предложила всем выпить еще по чашке кофе — к полному изумлению Марисы, которая тотчас предрекла, что подруга ее лопнет и что сердце у нее будет похоже на гнилое яблоко, ведь нельзя же пить столько кофе, столько кофе…
Инспектор Гальвес распечатал конверт, и по столу рассыпались бумаги и фотографии, похоронив под собой скрепки и ручки. Ему было неловко в слишком узкой рубашке, которая стесняла движения. Наверное, из-за этого в жестах и во всей повадке инспектора было что-то от робота. Он закончил читать пару бумаг, украшенных печатями, и равнодушно предложил Алисии и Эстебану пачку «Винстона», но те жестом отказались. Справа сидел секретарь, он строчил на своей машинке, выстреливая длинные бешеные очереди.
— Этого человека, — инспектор показал фотографию мужчины с усами, — звали Педро Луис Бенльюре Гутьеррес, сорок восемь лет, проживал в Барселоне. Женат, трое детей. Семья все никак не может поверить в случившееся. Согласно показаниям жены, он поехал в Севилью для заключения какой-то сделки и не более того. А вы как думаете, были у него другие поводы для поездки?
— Возможно, любовница, — предположил Эстебан.
— Возможно, — подхватил инспектор с суровой улыбкой. — Хотя далековато от дома, вам не кажется? А если он приехал сюда, чтобы встретиться с вами? Но ему помешало непредвиденное стечение обстоятельств — его убили у дверей вашего дома, сеньорита.
— Благодарю вас за сеньориту, — оборвала его Алисия, — но я сеньора. По крайней мере, еще недавно была сеньорой.
Огромные, как у мясника, руки инспектора продолжали перебирать бумаги, глаза же изучали печальное лицо Алисии, отчасти скрытое солнечными очками. Только вот день был не очень подходящий для солнечных очков — дождь лил как из ведра. Стук водяных струй по крыше сливался со стуком машинки, на которой продолжал строчить секретарь.
— Сеньор Бенльюре остановился в отеле «Англия», — продолжал инспектор, — с прошлого вторника он занимал там скромную комнату. Иначе говоря, в Севилье он пробыл почти неделю. Как сообщил портье, постоялец часто звонил по телефону из номера, но и ему звонили не раз. Обычно это была женщина.
— Вот видите! — Эстебан фыркнул. — Ясно же, что любовница.
— Помолчите, — резко приказал инспектор Гальвес — А ведь этой женщиной вполне могли быть и вы, сеньора, потому что на сегодняшний день мы не установили никаких других связей Бенльюре в Севилье. Что делал этот человек у вашего подъезда? Вы показали, что он позвонил в вашу квартиру по домофону.
— Я уже объяснила вам вчера, — Алисия взяла сигарету, — он ошибся адресом.
Инспектор напрасно пытался придать своему взгляду грозную проницательность, стараясь запугать вызванных на допрос свидетелей или внушить, что от разоблачения им не уйти. Взгляд метнулся к Алисии, но она не почувствовала ни малейшей тревоги.
— Как я уже сообщил вам, Бенльюре сказал жене, что отправляется в Севилью для завершения какого-то дела, — инспектор опять заглянул в свои бумаги, — делом этим он занимался около месяца, и речь шла о какой-то серьезной торговой операции. Вы имеете отношение к торговле старыми вещами?
— А что, похоже? — вскинулся Эстебан.
— Он был старьевщиком? — вмешалась Алисия, и очки съехали у нее на нос, так что можно было различить, как зеленые глаза устремились к инспектору Гальвесу.
— Да, подержанные вещи, скобяные товары, антиквариат, всего понемногу. Он торговал самым разным старьем, вернее, старыми вещами: от ношеных пиджаков до консолей прошлого века со сломанными ножками. Все отличного качества, как уверяет его жена. Вас это наводит на какие-нибудь мысли?
Алисия и Эстебан дружно замотали головой.
— В гостинице, в комнате Бенльюре, мы ничего примечательно не обнаружили. — Сигарета дымилась в пожелтевших пальцах инспектора. — Рубашки, галстуки, детективный роман, лекарство, которое обычно принимают язвенники. Все самое обычное… Кроме футляра. Футляр длиной около полуметра, вот такой. — Он поднял ладонь приблизительно на высоту настольной лампы. — Видимо, Бенльюре привез в этом футляре что-то ценное, внутри футляр обит пенопластом и тканью. Вы, разумеется, понятия не имеете, что там хранилось.
— Разумеется, — ответила Алисия хриплым голосом.
— И о знаке вы, разумеется, также ничего не знаете.
Здоровенная рука инспектора протянула им фотографию, где было запечатлено предплечье погибшего, а на нем нечто похожее на две буквы «t», разделенные осью симметрии. С губ Алисии сорвался вздох, и казалось, он шел из самых глубин ее груди — или из самых глубин ее усталости. Эстебан несколько минут молча разглядывал фотографию, потом вернул ее инспектору.
— Знак оставлен на коже жертвы совсем недавно. Судебный врач установил, что его сделали где-то за час до смерти. И обратите внимание, рисунок явно не случаен, это именно знак. Как интересно, правда?
— Очень интересно, — ответил Эстебан, уставив невидящий взор на карандаш.
Жирные пальцы инспектора Галъвеса сплелись на столе, и получившаяся фигура тошнотворно напоминала обезглавленного поросенка. Инспектор пожал плечами и сокрушенно кивнул головой.
— Вы отлично понимаете, что у нас нет никаких улик против вас, и следовательно, мы не можем подозревать вас в убийстве этого человека. Кроме того, не найден и «вальтер ППК», то есть орудие убийства, и несколько свидетелей единодушно утверждают, что прежде, чем вы открыли дверь и обнаружили тело, человек этот какое-то время стоял, прислонившись к двери, словно пьяный, и это заставляет предположить, что он пришел туда уже раненым.
—Ну и?..
— Вы считаете меня идиотом. Да, я знаю, не вы убили его, но у меня нет никаких сомнений: вы много чего знаете, но предпочитаете помалкивать. Что ж… Вы заварили кашу, которую вам же и придется расхлебывать. И мы еще увидимся.
Они успели пересечь площадь Гавидиа за короткий перерыв между двумя приступами проливного дождя, и как только перешагнули порог бара, ливень припустил с новой силой. Они ждали заказанные кофе и анисовку. Тем временем Алисия сняла черные очки, и Эстебан увидел потухшее и неподвижное, как у марионетки, лицо; Эстебану почудилось, что перед ним сидит не женщина, которую он хорошо знает, а ее бледная копия.
— Что с тобой? На тебя страшно смотреть.
— Не знаю, — ответила она с не свойственной ей медлительностью. — Не знаю, Эстебан. Я очень, очень хочу спать. Мысли путаются. Стоит мне остановиться или присесть, как я готова заснуть прямо на месте.
— Выпей немного кофе и увидишь — сразу станет лучше.
Они заказали еще и круассаны. Эстебан держал в руке зажженную сигарету и нервным движением то подносил чашку ко рту, то опять ставил на блюдце, по дороге расплескивая кофе на бумажную салфетку, на пачку «Фортуны», на манжету свитера — ну и черт с ним! Он озабоченно наблюдал за тем, с каким трудом Алисии удавалось следить за нитью беседы и как время от времени она странно крутила головой, отчего казалось, будто голова вот-вот упадет на стол, если только она быстрым движением руки не подопрет ее. Она послушалась его совета и пошла в туалет, чтобы смочить холодной водой виски и затылок. И вернулась с чуть более спокойным выражением лица и чуть более звонким голосом.
— Это ведь тот же знак, да?
— На руке? — Эстебан обмакнул круассан в кофе, — Да, конечно, тот же самый. С пьедестала.
Алисия быстро достала сигарету; казалось, она разом пришла в себя и стала такой же настороженной и сосредоточенной, как всегда. Снаружи бушевал ливень, подгоняя прохожих, которые бежали по улице в поисках укрытия.
— Вчера вечером я рылся в энциклопедии, — сказал Эстебан, — но об этом знаке никаких сведений не нашел, а вот с еврейской буквой все более или менее ясно. Это «тет» — произносится как «т», хотя какую роль она тут играет, все равно непонятно.
— А текст? Ты хоть немного в нем разобрался?
— Тот, что следует за двумя латинскими словами? — Он смял пачку «Фортуны». — Нет. И даже не знаю, с какой стороны к нему подступиться. В жизни не видел ничего похожего; вернее, мне это напоминает бессмыслицу Толкиена или Лавкрафта rlyeh Ctulhu klö Yog-Sothot и так далее. Я никогда не мог понять, как это, черт возьми, произносится.
— Очень милое определение.
— Да? А что касается греческого, то здесь все как на ладони. За пять лет учебы я подобного напереводился: вульгарное эллинистическое koiné, искаженное латинскими и еврейскими интерполяциями, максимум четвертый век. Это стандартное колдовское заклинание — из тех, что были в ходу в Римской империи для вызывания мелких богов и демонов.
— Давай вернемся к преисподней. — Дым от сигареты закручивался, вырисовывая причудливые лики.
— Ты, сама того не ведая, попала в самую точку. Азазель, если верить энциклопедии, был одним из тех мятежных ангелов, которые пошли за Люцифером, когда он поднял бунт против законного правительства Яхве — еще до сотворения мира. Согласно апокрифической «Книге Еноха», Азазель был князем egregón'ов — стражников, командиров восставших ангелов, они — числом двести — спустились с горы Эрмон, чтобы сойтись с Дочерьми Человеческими. От них родились гигантские чудища, которых позднее уничтожили архангелы Рафаил и Михаил, но из их костей народились новые демоны.
На какое-то мгновение разум Алисии снова затуманился, на нее навалилась странная усталость, в головее что-то вспыхнуло, и она очутилась в самой верхней части системы туннелей, бесконечного переплетения подземных ходов и галерей, которые упирались в общую для них черную стену. А ведь Мамен очень строго и не раз советовала ей гнать прочь любые образы, связанные с загадочным городом, и не поддаваться силе, которая тянула ее туда; только так можно начать возвращение к обычной здоровой жизни — через преодоление навязчивых идей. И другого пути нет. Да она и сама больше всего на свете мечтала избавиться от загадок и символов, заманивших ее в западню, вырваться за колючую проволоку, переплыть на другой берег. Алисия сознавала, что тайна города взяла власть над ее жизнью — экстравагантная головоломка, замешенная на крови. Надо было бежать, во что бы то ни стало бежать из древнего города, где она из раза в раз видела только чужие спины. Это главное. И еще — окончательно похоронить покойников, Росу и Пабло. Но что-то внутри мешало ей следовать этим указаниям. Вот и сейчас горло ее словно сдавило ожерелье из черных скорпионов: зачем искать ключ к тайне, если память останется с ней до самого конца пути, если память встретит ее булавочными уколами у любого из выходов и никогда не позволит вздохнуть свободно? И тут Алисию опять потянуло в сон, очень сильно потянуло в сон.
— Ну как ты себя чувствуешь? — Рука Эстебана холодным компрессом легла ей на щеку. — Опять спишь?
— Да, — ответила Алисия срывающимся голосом. — Не пойму, что со мной происходит, но вот уже второй день я едва держусь на ногах. Чем больше сплю, тем больше мне хочется спать. А когда не сплю, чувствую себя полумертвой.
Он медленно вытащил новую сигарету и при этом упорно смотрел в стол, лишь изредка трусливо переводя взгляд на окно, за которым продолжал мельтешить дождь. И по бегающим глазам Эстебана легко было догадаться, что он собирается сделать какое-то признание, добавить нечто пряное к кофе и круассанам. Но это нечто по непонятной причине застряло у него в горле. Он с подчеркнутым наслаждением затянулся, потом постучал пальцем по краю тарелки, потом с беспечным видом, который явно не соответствовал его настроению, заговорил;
— Алисия, я все прокручиваю и прокручиваю в голове эту историю.
— Ну и?..
— Историю про ангела и прочее. — Теперь Эстебан выглядел непритворно подавленным. — Должен признаться, что сперва я не вполне поверил тебе, ведь после автокатастрофы, после твоих визитов к Мамен… ну ты сама понимаешь!
— Ладно. — Алисия жестом велела ему продолжать без обиняков.
— Так вот, — казалось, Эстебан пропихивал в глотку камни, много камней, — слушай внимательно. Я знаю, что не должен спрашивать тебя о том, о чем все-таки сейчас спрошу, и пусть простит меня мой ангел-хранитель. Скажи, ты не видишь во всем этом слишком уж много совпадений?
— В чем — во всем этом?
— В истории с ангелом. Тебе не приходило в голову, что это — специально подстроенная ловушка. Что здесь есть злой умысел. — Казалось, Эстебан ходит кругами вокруг какого-то слова, не решаясь его произнести. — Не приходило в голову, что плетется, ну скажем, заговор?
— Нет, — солгала Алисия. — Заговор? Против меня? Зачем?
— Не знаю. — Эстебан отвел глаза, уставился на зажатую в пальцах сигарету и наблюдал, как беззащитная бумажная трубочка превращается в столбик пепла. — Честно сказать, я и сам слушаю себя с ужасом. Ты заразила меня своим неврозом. Так вот. Я начал анализировать и сопоставлять разные линии — или нити — и обнаружил, что выстраивается некая цепочка, которой ты не заметила. Наверное, потому, что не знаешь одной очень важной вещи. Вина тут моя. Обещай, что не будешь сердиться.
Разумеется, она пообещала, но обещания не сдержала. Выслушав Эстебана, она дала волю гневу; вопила, лупила перчатками по столу, обрушила на его бедную голову кучу далеко не самых лестных эпитетов, вопрошала, стоит ли иметь дело с таким типом, как он, ведь первому встречному с этой вот занюханной улицы можно доверять больше, чем ему, а значит, и пользы от этого первого встречного будет куда больше, чем от него, и они куда быстрее распутают все эти узлы. Мало-помалу Алисия стала остывать, но все еще колотила по столу зажигалкой, не на шутку встревожив официанта—успокойтесь, пожалуйста, сеньорита, ведите себя потише! — и только тогда до нее начал доходить истинный смысл сказанного Эстебаном: ангел в квартире Нурии.
— Сволочь, — гаркнула она, — ну скажи, скажи, у тебя что, времени не нашлось поговорить со мной?
— Прости, — в сотый раз пробормотал Эстебан. — Но все-таки: как тебе кажется, что там делает этот ангел?
— У Нурии? — Алисия глянула на него с прежней злобой, словно показывая, что не понимает, зачем она продолжает весь этот разговор. — Тут все логично. Ты, идиот, забыл, что Нурия реставратор?
— Но кому принадлежит скульптура? Она мне этого не сказала. Ангел стоит у нее за печью, словно она прячет его подальше от посторонних глаз.
—Что ты имеешь в виду? И вообще, ты сейчас очень похож на цыпленка, подавившегося горошинкой, бедненький мой!
Да, он заслужил самые обидные слова, заслужил тот яд, на котором были настояны ее оскорбления, ту боль, которую испытывала его кровоточащая совесть от ударов Алисии. Но вместе с тем ярость, обрушившаяся на него, на его стыдливо поникшие плечи, несла в себе животворную силу, и Эстебан готов был благодарить за это Алисию. В этом было что-то от ритуала искупления, гигиенического очищения через наказание: каждый удар плети, впиваясь в плоть, освобождал от вины за давние мольбы о том, чтобы что-то изменилось в жизни брата, за мечты о любви Алисии. Наказание — это путь восстановления шаткого еще равновесия.
— Я вот что хочу сказать, — снова подал голос Эстебан. — Все эти события настолько нелепы, что нельзя с ходу отвергать ни одну гипотезу. С каких пор тебя мучает сонливость? То есть такие приступы, когда ты вдруг буквально проваливаешься в сон.
— Не знаю. — От резкой перемены темы Алисия немного растерялась. — Наверное, это началось дня два-три назад.
— А когда ты начала пить сок, которые принесла тебе Лурдес?
В зрачках Алисии вспыхнули и заплясали зеленые искорки.
— А ведь это случилось тогда же. — Изображая улыбку, губы ее раздвинулись в узкую щель. — Это значит, что Лурдес тоже участвует в заговоре, так?
—Еще ты мне рассказывала, что сны о городе стали менее четкими, какими-то расплывчатыми. С каких пор?
— Вот уже три или четыре дня, — растерянно ответила Алисия.
— Ну! — Улыбнуться Эстебан так и не отважился. — Какое удивительное совпадение, правда?
— Может, дело в таблетках, которые прописала мне Мамен? — торопливо возразила Алисия. — К тому же она увеличила мне дозу.
—Да, конечно. Но пойдем дальше. Эти твои соседи сверху, которые изводят тебя, колотя в пол, когда они переехали в ваш дом?
— Точно не помню, — Алисия сама себе казалась изумленной зрительницей на представлении иллюзиониста, — но, думаю, недели три назад или около того.
— А разве не тогда же тебе начал сниться город? Лоб Алисии пересекла очень ровная морщинка.
— Тогда, именно тогда, — простонала она, — прямо «Семя Дьявола», так это надо понимать?
— Давай посчитаем. — Эстебан вытянул в ее сторону левую руку и начал загибать пальцы. — Незнакомым людям очень мешает любой шум в твоей квартире, а вот если ты с кем-то разговариваешь, даже весьма громко, на это они не реагируют. Подслушивают? Почему бы и нет? Заботливая старушка приносит сок, от которого город медленно уплывает из твоих сновидений — и как раз тогда, когда тебе становится что-то о нем известно. Другая соседка прячет у себя ангела, очень похожего на того, который тебе снится. И обе откуда-то вдруг узнают, что тебе оформлен отпуск по болезни, хотя никто им об этом не сообщал. Что у них, радары установлены, что ли? Мужчина из твоих снов умирает как раз в том же доме — да, в доме, где обитают все эти экстравагантные персонажи. Это не наводит тебя на какие-нибудь мысли?
— Наводит. Что ты болван. — Алисия принялась судорожно шарить в кошельке. — И еще я хочу спать. Хочу уйти отсюда.
— Послушай. — Пальцы Эстебана скользнули к ее запястью. — Сейчас мы пойдем к тебе, и ты немного поспишь, может, выспавшись, хоть немного придешь в себя. А я возьму из кладовки ангела и отнесу к знакомому антиквару: вдруг он знает что-то о скульпторе или эпохе, когда ангела отлили.
— К антиквару?
— Да, его лавка находится напротив часовой мастерской, куда я в последнее время нередко наведываюсь. Я люблю постоять там и поглазеть на витрину. Кстати, Мариса с ним знакома, он старинный ее приятель, правда, я понятия не имею, что их связывает. Он мог бы дать нам какие-нибудь ориентиры, скажем, пролить свет на происхождение ангела. Или сказать, что это ерунда какая-то или шутка…
— Да, хороша шутка, ради которой убивают людей, стреляют в них, — мрачно огрызнулась Алисия.
Дождь решил устроить себе короткую передышку, и, пользуясь этим, люди высыпали на улицы и зашлепали по лужам, поглядывая на часы при скудном свете, пробивающемся сквозь тучи. С запада на город наступала огромная асфальтово-серая волна.
Дойдя до витрины, Эстебан сразу заметил, что несчастного Адриана там сменила сердитая барыня в шляпе с бантами: она выгнула фарфоровую шейку и с наигранным презрением поглядывала на стоящую ниже старинную сферу. Несмотря на громкое звяканье дверного колокольчика, к Эстебану никто не вышел, и он с наслаждением стал бродить среди ковров с единорогами, чайных сервизов, украшенных охотничьими сценами, умывальных тазов и кувшинов, обломков доспехов, якобы восточных шкатулок, в которых хранились оловянные бабочки. Взгляд его приковала к себе изумительная лазурная камея с эротической сценой… Но тут фальшивое покашливание дало ему знать, что появился хозяин лавки — мужчина весьма импозантной внешности в темно-синем костюме, из кармана которого торчал аккуратный платочек, взирал на Эстебана из-за прилавка.
— Добрый день, — проговорил мужчина. — Чем могу быть полезен?
Антиквар пристально рассматривал посетителя, хотя взгляд его оставался вполне равнодушным. Он стоял, уперев ладони в прилавок черного дерева, с ножками в форме витых колонн. Эстебан положил свой пакет на стул, обитый амарантом, и начал неторопливо развязывать бечевки. Мужчина буравил его глазами, в которых удивление не самым приятным образом стало смешиваться с нетерпением.
— Я хотел бы получить у вас консультацию по поводу одной вещи, — объяснил Эстебан, путаясь в узлах. — Я пришел именно к вам, потому что у нас есть общие друзья. Я имею в виду Марису Гордильо.
— Мариса Гордильо, — повторил мужчина, изобразив на лице дружелюбную улыбку, но так и не позволив себе расслабиться. — Разумеется, разумеется, мы знакомы. Как у нее дела?
— Насколько мне известно, все нормально. — Эстебан наконец справился с пакетом. — Так вот, речь идет о семейной реликвии.
Мужчина автоматически склонился над прилавком, он по-прежнему держался напряженно, словно старался не упустить какой-нибудь странный звук или движение, которые выдали бы присутствие в лавке соглядатая, притаившегося среди груды старого хлама. Из-под обертки показалась изящная бронзовая голова, повернутое влево лицо. При этом несуществующий ветер очень романтично взметнул длинные бронзовые кудри. Хозяин лавки сохранял вежливую невозмутимость — до тех пор, пока не увидел крылья и маленького орла, выставившего вперед свой крепкий серый клюв, который отливал тусклым блеском старинных монет. Антиквар хотел было что-то сказать, но слова застряли у него в горле. По его испуганно-изумленному взгляду нетрудно было догадаться, что он быстро решил, что лучше не проявлять к ангелу слишком явного интереса. Поэтому, когда Эстебан подтолкнул ангела к его животу, перетянутому широким ремнем с позолоченной пряжкой, антиквар вполне равнодушно оглядел шевелюру ангела и его спину — совсем как хирург, которому предстоит схватка с заурядным аппендицитом.
— Откуда у вас это? — спросил он, переворачивая ангела на спину.
— Семейная реликвия, — повторил Эстебан удивленно. — Я же сказал вам.
— Надо полагать, вы из очень состоятельной семьи. — На губах антиквара мелькнула вялая и фальшивая улыбка. — Но если вы не испытываете исключительно нежных чувств к родственникам, я мог бы сделать вам очень интересное предложение.
— Я не собираюсь его продавать.
— Подумайте как следует.
Пока Эстебан крутил головой то вправо, то влево, подкрепляя отказ, рука его почти инстинктивно потянулась к пьедесталу и крепко ухватилась за край: Эстебану вдруг не понравилось, что голова ангела упирается в живот антиквара, а тот вцепился в нее мертвой хваткой. Хозяин лавки снова и снова повторял свое предложение, при этом количество нулей росло, а Эстебан все так же отрицательно мотал головой. Наконец мужчина громко вздохнул и резко отодвинул от себя ангела на середину прилавка — в нейтральную зону, где, казалось, его жадные руки уже не могли завладеть скульптурой. И тут Эстебан почувствовал, как от последней из названных антикваром цифр у него слегка закружилась голова.
— Он что, и вправду столько стоит? — спросил он, растерянно заморгав.
Антиквар молча указал на какую-то точку на спине ангела — туда, где расходились лопатки и зарождались два крыла,
похожие на листья финиковой пальмы. Там была выгравирована буква — что-то вроде перевернутой N. и Эстебан потрогал ее кончиками пальцев. Потом перевел взгляд на собеседника — с видом человека, к которому обратились на чужом языке.
IA
— Это монограмма Игнасио да Алпиарсы, — объяснил антиквар, взирая на Эстебана словно с вершины башни. — Знаете, кто это?
— Смутно.
— Скорее, и слыхом не слыхивали. — Антиквар улыбнулся, и при этом глаза его превратились в две узкие щелочки-бойницы. — Иначе вы не усомнились бы в ценности этой вещи. Игнасио да Алпиарса — португальский скульптор и литейщик восемнадцатого века, которого с полным правом можно сравнить с великими итальянскими мастерами Возрождения и барокко. Посмотрите, какое совершенство, — Слегка дрожащие от волнения пальцы антиквара прошлись по рукам и плечам ангела. — Кажется, что бронза пульсирует, что она живая. Бронза изумительно отшлифована. Кожа у ангела неясная, как попка у младенца.
У Марисы был свой способ отвечать на наплывы тоски — ее контратака сводилась к неистовому служению культу растений и гороскопов, словно этот музей корешков, жилковатых листьев и соположений звезд, сопоставляемых с мифологическими животными, помогал ей вырваться из неудач и бытовых проблем, на которые так щедр наш грубый и неласковый мир, мир вязкой рутины, где всякое разочарование непереносимо и мерзко, как муха в супе. Алисия позавидовала Марисе: ведь та, как только на земле ей становится особенно неуютно, пускается в полет, а в вышине жизнь порой оказывается более пригодной для существования, более насыщенной кислородом. Алисия задумалась было обо всем этом, но тут Хоакин спросил что-то о микроволновой печи, Мариса вернулась и решительно запретила им курить, и Алисия снова ощутила тяжкий груз свинца и тумана, тянущий ее вниз, в мутный бассейн, и чтобы побороть это состояние, она поднялась со стула, предложила всем выпить еще по чашке кофе — к полному изумлению Марисы, которая тотчас предрекла, что подруга ее лопнет и что сердце у нее будет похоже на гнилое яблоко, ведь нельзя же пить столько кофе, столько кофе…
Инспектор Гальвес распечатал конверт, и по столу рассыпались бумаги и фотографии, похоронив под собой скрепки и ручки. Ему было неловко в слишком узкой рубашке, которая стесняла движения. Наверное, из-за этого в жестах и во всей повадке инспектора было что-то от робота. Он закончил читать пару бумаг, украшенных печатями, и равнодушно предложил Алисии и Эстебану пачку «Винстона», но те жестом отказались. Справа сидел секретарь, он строчил на своей машинке, выстреливая длинные бешеные очереди.
— Этого человека, — инспектор показал фотографию мужчины с усами, — звали Педро Луис Бенльюре Гутьеррес, сорок восемь лет, проживал в Барселоне. Женат, трое детей. Семья все никак не может поверить в случившееся. Согласно показаниям жены, он поехал в Севилью для заключения какой-то сделки и не более того. А вы как думаете, были у него другие поводы для поездки?
— Возможно, любовница, — предположил Эстебан.
— Возможно, — подхватил инспектор с суровой улыбкой. — Хотя далековато от дома, вам не кажется? А если он приехал сюда, чтобы встретиться с вами? Но ему помешало непредвиденное стечение обстоятельств — его убили у дверей вашего дома, сеньорита.
— Благодарю вас за сеньориту, — оборвала его Алисия, — но я сеньора. По крайней мере, еще недавно была сеньорой.
Огромные, как у мясника, руки инспектора продолжали перебирать бумаги, глаза же изучали печальное лицо Алисии, отчасти скрытое солнечными очками. Только вот день был не очень подходящий для солнечных очков — дождь лил как из ведра. Стук водяных струй по крыше сливался со стуком машинки, на которой продолжал строчить секретарь.
— Сеньор Бенльюре остановился в отеле «Англия», — продолжал инспектор, — с прошлого вторника он занимал там скромную комнату. Иначе говоря, в Севилье он пробыл почти неделю. Как сообщил портье, постоялец часто звонил по телефону из номера, но и ему звонили не раз. Обычно это была женщина.
— Вот видите! — Эстебан фыркнул. — Ясно же, что любовница.
— Помолчите, — резко приказал инспектор Гальвес — А ведь этой женщиной вполне могли быть и вы, сеньора, потому что на сегодняшний день мы не установили никаких других связей Бенльюре в Севилье. Что делал этот человек у вашего подъезда? Вы показали, что он позвонил в вашу квартиру по домофону.
— Я уже объяснила вам вчера, — Алисия взяла сигарету, — он ошибся адресом.
Инспектор напрасно пытался придать своему взгляду грозную проницательность, стараясь запугать вызванных на допрос свидетелей или внушить, что от разоблачения им не уйти. Взгляд метнулся к Алисии, но она не почувствовала ни малейшей тревоги.
— Как я уже сообщил вам, Бенльюре сказал жене, что отправляется в Севилью для завершения какого-то дела, — инспектор опять заглянул в свои бумаги, — делом этим он занимался около месяца, и речь шла о какой-то серьезной торговой операции. Вы имеете отношение к торговле старыми вещами?
— А что, похоже? — вскинулся Эстебан.
— Он был старьевщиком? — вмешалась Алисия, и очки съехали у нее на нос, так что можно было различить, как зеленые глаза устремились к инспектору Гальвесу.
— Да, подержанные вещи, скобяные товары, антиквариат, всего понемногу. Он торговал самым разным старьем, вернее, старыми вещами: от ношеных пиджаков до консолей прошлого века со сломанными ножками. Все отличного качества, как уверяет его жена. Вас это наводит на какие-нибудь мысли?
Алисия и Эстебан дружно замотали головой.
— В гостинице, в комнате Бенльюре, мы ничего примечательно не обнаружили. — Сигарета дымилась в пожелтевших пальцах инспектора. — Рубашки, галстуки, детективный роман, лекарство, которое обычно принимают язвенники. Все самое обычное… Кроме футляра. Футляр длиной около полуметра, вот такой. — Он поднял ладонь приблизительно на высоту настольной лампы. — Видимо, Бенльюре привез в этом футляре что-то ценное, внутри футляр обит пенопластом и тканью. Вы, разумеется, понятия не имеете, что там хранилось.
— Разумеется, — ответила Алисия хриплым голосом.
— И о знаке вы, разумеется, также ничего не знаете.
Здоровенная рука инспектора протянула им фотографию, где было запечатлено предплечье погибшего, а на нем нечто похожее на две буквы «t», разделенные осью симметрии. С губ Алисии сорвался вздох, и казалось, он шел из самых глубин ее груди — или из самых глубин ее усталости. Эстебан несколько минут молча разглядывал фотографию, потом вернул ее инспектору.
— Знак оставлен на коже жертвы совсем недавно. Судебный врач установил, что его сделали где-то за час до смерти. И обратите внимание, рисунок явно не случаен, это именно знак. Как интересно, правда?
— Очень интересно, — ответил Эстебан, уставив невидящий взор на карандаш.
Жирные пальцы инспектора Галъвеса сплелись на столе, и получившаяся фигура тошнотворно напоминала обезглавленного поросенка. Инспектор пожал плечами и сокрушенно кивнул головой.
— Вы отлично понимаете, что у нас нет никаких улик против вас, и следовательно, мы не можем подозревать вас в убийстве этого человека. Кроме того, не найден и «вальтер ППК», то есть орудие убийства, и несколько свидетелей единодушно утверждают, что прежде, чем вы открыли дверь и обнаружили тело, человек этот какое-то время стоял, прислонившись к двери, словно пьяный, и это заставляет предположить, что он пришел туда уже раненым.
—Ну и?..
— Вы считаете меня идиотом. Да, я знаю, не вы убили его, но у меня нет никаких сомнений: вы много чего знаете, но предпочитаете помалкивать. Что ж… Вы заварили кашу, которую вам же и придется расхлебывать. И мы еще увидимся.
Они успели пересечь площадь Гавидиа за короткий перерыв между двумя приступами проливного дождя, и как только перешагнули порог бара, ливень припустил с новой силой. Они ждали заказанные кофе и анисовку. Тем временем Алисия сняла черные очки, и Эстебан увидел потухшее и неподвижное, как у марионетки, лицо; Эстебану почудилось, что перед ним сидит не женщина, которую он хорошо знает, а ее бледная копия.
— Что с тобой? На тебя страшно смотреть.
— Не знаю, — ответила она с не свойственной ей медлительностью. — Не знаю, Эстебан. Я очень, очень хочу спать. Мысли путаются. Стоит мне остановиться или присесть, как я готова заснуть прямо на месте.
— Выпей немного кофе и увидишь — сразу станет лучше.
Они заказали еще и круассаны. Эстебан держал в руке зажженную сигарету и нервным движением то подносил чашку ко рту, то опять ставил на блюдце, по дороге расплескивая кофе на бумажную салфетку, на пачку «Фортуны», на манжету свитера — ну и черт с ним! Он озабоченно наблюдал за тем, с каким трудом Алисии удавалось следить за нитью беседы и как время от времени она странно крутила головой, отчего казалось, будто голова вот-вот упадет на стол, если только она быстрым движением руки не подопрет ее. Она послушалась его совета и пошла в туалет, чтобы смочить холодной водой виски и затылок. И вернулась с чуть более спокойным выражением лица и чуть более звонким голосом.
— Это ведь тот же знак, да?
— На руке? — Эстебан обмакнул круассан в кофе, — Да, конечно, тот же самый. С пьедестала.
Алисия быстро достала сигарету; казалось, она разом пришла в себя и стала такой же настороженной и сосредоточенной, как всегда. Снаружи бушевал ливень, подгоняя прохожих, которые бежали по улице в поисках укрытия.
— Вчера вечером я рылся в энциклопедии, — сказал Эстебан, — но об этом знаке никаких сведений не нашел, а вот с еврейской буквой все более или менее ясно. Это «тет» — произносится как «т», хотя какую роль она тут играет, все равно непонятно.
— А текст? Ты хоть немного в нем разобрался?
— Тот, что следует за двумя латинскими словами? — Он смял пачку «Фортуны». — Нет. И даже не знаю, с какой стороны к нему подступиться. В жизни не видел ничего похожего; вернее, мне это напоминает бессмыслицу Толкиена или Лавкрафта rlyeh Ctulhu klö Yog-Sothot и так далее. Я никогда не мог понять, как это, черт возьми, произносится.
— Очень милое определение.
— Да? А что касается греческого, то здесь все как на ладони. За пять лет учебы я подобного напереводился: вульгарное эллинистическое koiné, искаженное латинскими и еврейскими интерполяциями, максимум четвертый век. Это стандартное колдовское заклинание — из тех, что были в ходу в Римской империи для вызывания мелких богов и демонов.
— Давай вернемся к преисподней. — Дым от сигареты закручивался, вырисовывая причудливые лики.
— Ты, сама того не ведая, попала в самую точку. Азазель, если верить энциклопедии, был одним из тех мятежных ангелов, которые пошли за Люцифером, когда он поднял бунт против законного правительства Яхве — еще до сотворения мира. Согласно апокрифической «Книге Еноха», Азазель был князем egregón'ов — стражников, командиров восставших ангелов, они — числом двести — спустились с горы Эрмон, чтобы сойтись с Дочерьми Человеческими. От них родились гигантские чудища, которых позднее уничтожили архангелы Рафаил и Михаил, но из их костей народились новые демоны.
На какое-то мгновение разум Алисии снова затуманился, на нее навалилась странная усталость, в головее что-то вспыхнуло, и она очутилась в самой верхней части системы туннелей, бесконечного переплетения подземных ходов и галерей, которые упирались в общую для них черную стену. А ведь Мамен очень строго и не раз советовала ей гнать прочь любые образы, связанные с загадочным городом, и не поддаваться силе, которая тянула ее туда; только так можно начать возвращение к обычной здоровой жизни — через преодоление навязчивых идей. И другого пути нет. Да она и сама больше всего на свете мечтала избавиться от загадок и символов, заманивших ее в западню, вырваться за колючую проволоку, переплыть на другой берег. Алисия сознавала, что тайна города взяла власть над ее жизнью — экстравагантная головоломка, замешенная на крови. Надо было бежать, во что бы то ни стало бежать из древнего города, где она из раза в раз видела только чужие спины. Это главное. И еще — окончательно похоронить покойников, Росу и Пабло. Но что-то внутри мешало ей следовать этим указаниям. Вот и сейчас горло ее словно сдавило ожерелье из черных скорпионов: зачем искать ключ к тайне, если память останется с ней до самого конца пути, если память встретит ее булавочными уколами у любого из выходов и никогда не позволит вздохнуть свободно? И тут Алисию опять потянуло в сон, очень сильно потянуло в сон.
— Ну как ты себя чувствуешь? — Рука Эстебана холодным компрессом легла ей на щеку. — Опять спишь?
— Да, — ответила Алисия срывающимся голосом. — Не пойму, что со мной происходит, но вот уже второй день я едва держусь на ногах. Чем больше сплю, тем больше мне хочется спать. А когда не сплю, чувствую себя полумертвой.
Он медленно вытащил новую сигарету и при этом упорно смотрел в стол, лишь изредка трусливо переводя взгляд на окно, за которым продолжал мельтешить дождь. И по бегающим глазам Эстебана легко было догадаться, что он собирается сделать какое-то признание, добавить нечто пряное к кофе и круассанам. Но это нечто по непонятной причине застряло у него в горле. Он с подчеркнутым наслаждением затянулся, потом постучал пальцем по краю тарелки, потом с беспечным видом, который явно не соответствовал его настроению, заговорил;
— Алисия, я все прокручиваю и прокручиваю в голове эту историю.
— Ну и?..
— Историю про ангела и прочее. — Теперь Эстебан выглядел непритворно подавленным. — Должен признаться, что сперва я не вполне поверил тебе, ведь после автокатастрофы, после твоих визитов к Мамен… ну ты сама понимаешь!
— Ладно. — Алисия жестом велела ему продолжать без обиняков.
— Так вот, — казалось, Эстебан пропихивал в глотку камни, много камней, — слушай внимательно. Я знаю, что не должен спрашивать тебя о том, о чем все-таки сейчас спрошу, и пусть простит меня мой ангел-хранитель. Скажи, ты не видишь во всем этом слишком уж много совпадений?
— В чем — во всем этом?
— В истории с ангелом. Тебе не приходило в голову, что это — специально подстроенная ловушка. Что здесь есть злой умысел. — Казалось, Эстебан ходит кругами вокруг какого-то слова, не решаясь его произнести. — Не приходило в голову, что плетется, ну скажем, заговор?
— Нет, — солгала Алисия. — Заговор? Против меня? Зачем?
— Не знаю. — Эстебан отвел глаза, уставился на зажатую в пальцах сигарету и наблюдал, как беззащитная бумажная трубочка превращается в столбик пепла. — Честно сказать, я и сам слушаю себя с ужасом. Ты заразила меня своим неврозом. Так вот. Я начал анализировать и сопоставлять разные линии — или нити — и обнаружил, что выстраивается некая цепочка, которой ты не заметила. Наверное, потому, что не знаешь одной очень важной вещи. Вина тут моя. Обещай, что не будешь сердиться.
Разумеется, она пообещала, но обещания не сдержала. Выслушав Эстебана, она дала волю гневу; вопила, лупила перчатками по столу, обрушила на его бедную голову кучу далеко не самых лестных эпитетов, вопрошала, стоит ли иметь дело с таким типом, как он, ведь первому встречному с этой вот занюханной улицы можно доверять больше, чем ему, а значит, и пользы от этого первого встречного будет куда больше, чем от него, и они куда быстрее распутают все эти узлы. Мало-помалу Алисия стала остывать, но все еще колотила по столу зажигалкой, не на шутку встревожив официанта—успокойтесь, пожалуйста, сеньорита, ведите себя потише! — и только тогда до нее начал доходить истинный смысл сказанного Эстебаном: ангел в квартире Нурии.
— Сволочь, — гаркнула она, — ну скажи, скажи, у тебя что, времени не нашлось поговорить со мной?
— Прости, — в сотый раз пробормотал Эстебан. — Но все-таки: как тебе кажется, что там делает этот ангел?
— У Нурии? — Алисия глянула на него с прежней злобой, словно показывая, что не понимает, зачем она продолжает весь этот разговор. — Тут все логично. Ты, идиот, забыл, что Нурия реставратор?
— Но кому принадлежит скульптура? Она мне этого не сказала. Ангел стоит у нее за печью, словно она прячет его подальше от посторонних глаз.
—Что ты имеешь в виду? И вообще, ты сейчас очень похож на цыпленка, подавившегося горошинкой, бедненький мой!
Да, он заслужил самые обидные слова, заслужил тот яд, на котором были настояны ее оскорбления, ту боль, которую испытывала его кровоточащая совесть от ударов Алисии. Но вместе с тем ярость, обрушившаяся на него, на его стыдливо поникшие плечи, несла в себе животворную силу, и Эстебан готов был благодарить за это Алисию. В этом было что-то от ритуала искупления, гигиенического очищения через наказание: каждый удар плети, впиваясь в плоть, освобождал от вины за давние мольбы о том, чтобы что-то изменилось в жизни брата, за мечты о любви Алисии. Наказание — это путь восстановления шаткого еще равновесия.
— Я вот что хочу сказать, — снова подал голос Эстебан. — Все эти события настолько нелепы, что нельзя с ходу отвергать ни одну гипотезу. С каких пор тебя мучает сонливость? То есть такие приступы, когда ты вдруг буквально проваливаешься в сон.
— Не знаю. — От резкой перемены темы Алисия немного растерялась. — Наверное, это началось дня два-три назад.
— А когда ты начала пить сок, которые принесла тебе Лурдес?
В зрачках Алисии вспыхнули и заплясали зеленые искорки.
— А ведь это случилось тогда же. — Изображая улыбку, губы ее раздвинулись в узкую щель. — Это значит, что Лурдес тоже участвует в заговоре, так?
—Еще ты мне рассказывала, что сны о городе стали менее четкими, какими-то расплывчатыми. С каких пор?
— Вот уже три или четыре дня, — растерянно ответила Алисия.
— Ну! — Улыбнуться Эстебан так и не отважился. — Какое удивительное совпадение, правда?
— Может, дело в таблетках, которые прописала мне Мамен? — торопливо возразила Алисия. — К тому же она увеличила мне дозу.
—Да, конечно. Но пойдем дальше. Эти твои соседи сверху, которые изводят тебя, колотя в пол, когда они переехали в ваш дом?
— Точно не помню, — Алисия сама себе казалась изумленной зрительницей на представлении иллюзиониста, — но, думаю, недели три назад или около того.
— А разве не тогда же тебе начал сниться город? Лоб Алисии пересекла очень ровная морщинка.
— Тогда, именно тогда, — простонала она, — прямо «Семя Дьявола», так это надо понимать?
— Давай посчитаем. — Эстебан вытянул в ее сторону левую руку и начал загибать пальцы. — Незнакомым людям очень мешает любой шум в твоей квартире, а вот если ты с кем-то разговариваешь, даже весьма громко, на это они не реагируют. Подслушивают? Почему бы и нет? Заботливая старушка приносит сок, от которого город медленно уплывает из твоих сновидений — и как раз тогда, когда тебе становится что-то о нем известно. Другая соседка прячет у себя ангела, очень похожего на того, который тебе снится. И обе откуда-то вдруг узнают, что тебе оформлен отпуск по болезни, хотя никто им об этом не сообщал. Что у них, радары установлены, что ли? Мужчина из твоих снов умирает как раз в том же доме — да, в доме, где обитают все эти экстравагантные персонажи. Это не наводит тебя на какие-нибудь мысли?
— Наводит. Что ты болван. — Алисия принялась судорожно шарить в кошельке. — И еще я хочу спать. Хочу уйти отсюда.
— Послушай. — Пальцы Эстебана скользнули к ее запястью. — Сейчас мы пойдем к тебе, и ты немного поспишь, может, выспавшись, хоть немного придешь в себя. А я возьму из кладовки ангела и отнесу к знакомому антиквару: вдруг он знает что-то о скульпторе или эпохе, когда ангела отлили.
— К антиквару?
— Да, его лавка находится напротив часовой мастерской, куда я в последнее время нередко наведываюсь. Я люблю постоять там и поглазеть на витрину. Кстати, Мариса с ним знакома, он старинный ее приятель, правда, я понятия не имею, что их связывает. Он мог бы дать нам какие-нибудь ориентиры, скажем, пролить свет на происхождение ангела. Или сказать, что это ерунда какая-то или шутка…
— Да, хороша шутка, ради которой убивают людей, стреляют в них, — мрачно огрызнулась Алисия.
Дождь решил устроить себе короткую передышку, и, пользуясь этим, люди высыпали на улицы и зашлепали по лужам, поглядывая на часы при скудном свете, пробивающемся сквозь тучи. С запада на город наступала огромная асфальтово-серая волна.
Дойдя до витрины, Эстебан сразу заметил, что несчастного Адриана там сменила сердитая барыня в шляпе с бантами: она выгнула фарфоровую шейку и с наигранным презрением поглядывала на стоящую ниже старинную сферу. Несмотря на громкое звяканье дверного колокольчика, к Эстебану никто не вышел, и он с наслаждением стал бродить среди ковров с единорогами, чайных сервизов, украшенных охотничьими сценами, умывальных тазов и кувшинов, обломков доспехов, якобы восточных шкатулок, в которых хранились оловянные бабочки. Взгляд его приковала к себе изумительная лазурная камея с эротической сценой… Но тут фальшивое покашливание дало ему знать, что появился хозяин лавки — мужчина весьма импозантной внешности в темно-синем костюме, из кармана которого торчал аккуратный платочек, взирал на Эстебана из-за прилавка.
— Добрый день, — проговорил мужчина. — Чем могу быть полезен?
Антиквар пристально рассматривал посетителя, хотя взгляд его оставался вполне равнодушным. Он стоял, уперев ладони в прилавок черного дерева, с ножками в форме витых колонн. Эстебан положил свой пакет на стул, обитый амарантом, и начал неторопливо развязывать бечевки. Мужчина буравил его глазами, в которых удивление не самым приятным образом стало смешиваться с нетерпением.
— Я хотел бы получить у вас консультацию по поводу одной вещи, — объяснил Эстебан, путаясь в узлах. — Я пришел именно к вам, потому что у нас есть общие друзья. Я имею в виду Марису Гордильо.
— Мариса Гордильо, — повторил мужчина, изобразив на лице дружелюбную улыбку, но так и не позволив себе расслабиться. — Разумеется, разумеется, мы знакомы. Как у нее дела?
— Насколько мне известно, все нормально. — Эстебан наконец справился с пакетом. — Так вот, речь идет о семейной реликвии.
Мужчина автоматически склонился над прилавком, он по-прежнему держался напряженно, словно старался не упустить какой-нибудь странный звук или движение, которые выдали бы присутствие в лавке соглядатая, притаившегося среди груды старого хлама. Из-под обертки показалась изящная бронзовая голова, повернутое влево лицо. При этом несуществующий ветер очень романтично взметнул длинные бронзовые кудри. Хозяин лавки сохранял вежливую невозмутимость — до тех пор, пока не увидел крылья и маленького орла, выставившего вперед свой крепкий серый клюв, который отливал тусклым блеском старинных монет. Антиквар хотел было что-то сказать, но слова застряли у него в горле. По его испуганно-изумленному взгляду нетрудно было догадаться, что он быстро решил, что лучше не проявлять к ангелу слишком явного интереса. Поэтому, когда Эстебан подтолкнул ангела к его животу, перетянутому широким ремнем с позолоченной пряжкой, антиквар вполне равнодушно оглядел шевелюру ангела и его спину — совсем как хирург, которому предстоит схватка с заурядным аппендицитом.
— Откуда у вас это? — спросил он, переворачивая ангела на спину.
— Семейная реликвия, — повторил Эстебан удивленно. — Я же сказал вам.
— Надо полагать, вы из очень состоятельной семьи. — На губах антиквара мелькнула вялая и фальшивая улыбка. — Но если вы не испытываете исключительно нежных чувств к родственникам, я мог бы сделать вам очень интересное предложение.
— Я не собираюсь его продавать.
— Подумайте как следует.
Пока Эстебан крутил головой то вправо, то влево, подкрепляя отказ, рука его почти инстинктивно потянулась к пьедесталу и крепко ухватилась за край: Эстебану вдруг не понравилось, что голова ангела упирается в живот антиквара, а тот вцепился в нее мертвой хваткой. Хозяин лавки снова и снова повторял свое предложение, при этом количество нулей росло, а Эстебан все так же отрицательно мотал головой. Наконец мужчина громко вздохнул и резко отодвинул от себя ангела на середину прилавка — в нейтральную зону, где, казалось, его жадные руки уже не могли завладеть скульптурой. И тут Эстебан почувствовал, как от последней из названных антикваром цифр у него слегка закружилась голова.
— Он что, и вправду столько стоит? — спросил он, растерянно заморгав.
Антиквар молча указал на какую-то точку на спине ангела — туда, где расходились лопатки и зарождались два крыла,
похожие на листья финиковой пальмы. Там была выгравирована буква — что-то вроде перевернутой N. и Эстебан потрогал ее кончиками пальцев. Потом перевел взгляд на собеседника — с видом человека, к которому обратились на чужом языке.
IA
— Это монограмма Игнасио да Алпиарсы, — объяснил антиквар, взирая на Эстебана словно с вершины башни. — Знаете, кто это?
— Смутно.
— Скорее, и слыхом не слыхивали. — Антиквар улыбнулся, и при этом глаза его превратились в две узкие щелочки-бойницы. — Иначе вы не усомнились бы в ценности этой вещи. Игнасио да Алпиарса — португальский скульптор и литейщик восемнадцатого века, которого с полным правом можно сравнить с великими итальянскими мастерами Возрождения и барокко. Посмотрите, какое совершенство, — Слегка дрожащие от волнения пальцы антиквара прошлись по рукам и плечам ангела. — Кажется, что бронза пульсирует, что она живая. Бронза изумительно отшлифована. Кожа у ангела неясная, как попка у младенца.