Страница:
— Егеря! — словно черное ругательство, выплюнул сквозь сжатые губы мальчишка.
— Егеря? — переспросил Кейлин. — Егеря могут. Брицелл небось командовал?
— Он, проклятое семя. Ненавижу! Зубами бы…
— Тише, тише. Охолонь. — Широкая ладонь Бессона легла пареньку на плечо. Тот аж присел. — Tы-то, понятное дело, из ихэренских арданов будешь?
— Да! — с вызовом ответил мальчик. — А вы кто такие? До сих пор ведь не обсказали!
— А мы люди беспокойные, — усмехнулся Кейлин. — Всё-то нам на одном месте не сидится, всё тянет земли чужедальние посмотреть. Вот решили в Ард'э'Клуэн наведаться, на житье-бытье здешнее поглядеть, а тут, незадача какая, война, оказывается.
— Нечего зубоскалить! Над чужой бедой потешаться не много чести. Лесные молодцы вы, выходит? Или как?
— Можно и так сказать.
— Помародерствовать, значит, заявились. На чужое горе вороньем слетаетесь?
— Тьфу ты ну ты… — сплюнул Бессон, снимая руку с плеча парня, и даже отступил на шаг. Как еще пальцы о порты не вытер?
— Зря ты так, — нахмурился Кейлин.
— А как? Как мне еще понимать? Явились, шныряют…
— Помародерствуешь тут, — неожиданно вмешался Некрас. — Ага, опосля ваших арданов шиш с маслом найдешь, а не железку ломаную на поле. Всё подмели. Свои за своими же. А ты нас мародерами величаешь. По совести ли?
— А как мне вас понимать? — повторил ардан. — Для чего сюда заявились?
— Я к Витеку, талуну ихэренскому, — проговорил Кейлин, — честь по чести посольство засылал. Помощь свою предлагал. Может, если бы была с ним вчера сотня моих всадников, не налетели б и егеря неожиданно.
— Ты засылал посольство?! А ты кто таков есть? На Властомира бородой не вышел, даром что веселинов в ватагу набрал. Да и Витгольду по возрасту в сынки годишься…
— Какой шустрый постреленок! — изумился Бессон. — Сам назовешься, Кейлин, или мне тебя представить благородному ардану?
— Не надо представлять. Сам справлюсь. Я — Кейлин. Принц и законный наследник трегетренского престола.
— Ага, а я — каган из Восходной степи. Вот только с улусом своим разминулся малость.
— Ты это, того… Бросай шутки шутить, — окоротил Некрас. — Молод еще — старших подначивать.
— А что ж, ему можно невесть что городить, а мне нет?
— Как это «невесть что»? Принц он и есть!
— Ага. Принц с бородой нечесаной! Чем докажешь, что наследник Трегетрена?
— А зачем доказывать? Мои люди мне и так верят. Для тебя, что ли, стараться? Ты сам кто? Экхард Второй? Или, может, Витек Железный Кулак?
Мальчишка вдруг хлюпнул носом и нахохлился:
— Нету больше Витека…
— Да ну?! — охнул Бессон.
— Так я и знал! — сжал кулаки Кейлин. — Точно знаешь? Видел?
— Видел. Я на его колеснице возничим был.
— Бона как! — понимающе протянул веселин и вдруг сообразил запоздало: — А как же ты с Броханом тогда? Он же наверняка…
— Верно. Он королевским войском командовал. Да Брицелл и его подставил тоже. Думаешь, чего он тут, в роще, оказался после боя?
— Верно. Ох и Брицелл, сука озерная! — воскликнул Бессон.
— Да уж. Брицелл о чести и совести мало слышал, — подтвердил принц. — Зато он точно знает, в какое место кого ударить надобно. Чтоб победу раз и навсегда вырвать.
— Доберусь я до вашего Брицелла, — сжал кулаки паренек.
— Что значит «вашего»? Он нам такой же, как и тебе. А то и дальше. Всё-таки он арданской короне служит, а мы — нет.
— Всё равно Брицеллу не жить, — скрипнул зубами паренек и спохватился: — А вы кому служите?
— А вот ему, — кивнул Бессон на Кейлина. — Он же, как ни крути, принц.
— Что, правда?
— Да какая нам корысть брехать тебе? Вот воистину ардан неверующий! Сказано же тебе: принц Кейлин он.
— Сами вы, веселины, пока не пощупаете — не поверите! — вскинулся паренек. — Не похож он на принца Кейлина.
— А ты видел Кейлина?
— Видел. Годков десять назад. Витек тогда…
— Так десять лет назад я еще совсем сопляком был, — перебил Кейлин. — Четырнадцать едва исполнилось. Ай, ладно… Некрас, помоги Брохана похоронить. Он достоин славной тризны, и мы справим ее потом. Когда отомстим всем врагам.
— Кургана большого не выйдет, — предупредил Некрас, — земля болотистая. Не курган выйдет, а кучка навоза коровьего.
— Не надо кургана. По-ардански схорони.
— Это как?
— Я покажу. — Во взгляде паренька-ардана в первый раз промелькнула благодарность.
— Звать-то тебя как, постреленок?
— Да как назовешь.
— Где-то я уже это слышал, — ухмыльнулся веселин. — Ах да! Живолом…
— Так назови его Чумазым, — обернулся Кейлин.
— Не хочу Чумазым! Зови меня… Зови… А можно мне с вами?
— А что ты умеешь?
— Всё. Мечом, копьем, из самострела, за лошадьми ходить…
— Верхом умеешь? А то знаю я вас, арданов, на всех телег не хватит.
— Умею.
— Ну что, возьмем, Кейлин, безымянного?
— Да бери. Сам с ним возиться будешь.
— Ладно. С одним уже возился таким — глянь, какого вожака воспитал… Так как же назвать тебя, постреленок?
— Зови Вейтаром. Годится?
— Имя как имя. Не хуже и не лучше других. Добро, Вейтар, закапывай Брохана, а мы пошли.
Широченная спина Бессона и гибкий силуэт Кейлина скрылись за древесными стволами. Вейте повернулась к Некрасу:
— Ну что, давай хоронить?
Веселин вытащил из вьюка лопату с укороченным черенком:
— Давай….
Со вчерашнего вечера томившие Вейте одиночество и безысходность неожиданно отступили. Банда лохматых веселинов во главе с невесть каким образом восставшим из мертвых трегетренским принцем показалась самой душевной компанией на свете. Так ли это? Время рассудит. Лишь бы новые знакомцы помогли отомстить Хардвару и его цепному псу Брицеллу. Отомстить так, чтобы долгие сотни лет странствующие певцы слагали о том легенды.
Много, ох много всяческого товара продавалось, покупалось, обменивалось на широком лугу в полутора стрелищах от крепостной стены Фан-Белла. Из южных талов привозили бортники-арданы мед и воск.
Из северных, лежащих у подножия мрачного Лесогорья, — мягкую рухлядь: соболя, куницы, белки, рыси, лисы, волки, медведи — щедры леса к трапперам и охотникам. Тал Ихэрен баловал покупателей как железной крицей — брусками необработанного металла, — так и готовыми изделиями кузнецов: секирами да мечами, ножами да топорами, кольчугами да шлемами.
Правда, в этом году ихэренцев можно не дожидаться — взбунтовался тамошний талун против короны и в угоду гордыне своей бросил земли на разграбление королевским войскам. Весть о смерти Витека Железный Кулак уже достигла Фан-Белла вместе с первыми обозами добычи, вместе с ранеными конными егерями и «речными ястребами». Последние, впрочем, особой радости от победы не испытывали. Все, как один, грустили о гибели своего бессменного командира — Брохана Крыло Чайки. Точнее, о пропаже Брохана. Тела-то его на поле боя не нашли, и это дало повод Гурану Щербатому и Лыгору-Гуне — лучшим капитанам — распустить слух, что их предводитель жив.
Потому часть «речных ястребов» с радостью присоединилась к довершающей захват Ихэрена королевской армии. Команды восьми кораблей — узконосых лодей. С ними был порывистый задира — Гуран, чья улыбка, недосчитывающая двух передних зубов, и послужила причиной прозвища. Меньшая часть ватаги речников пила пиво в посаде Фан-Белла и потихоньку бузила. То конного егеря подловят и по лбу настучат — несильно, для острастки, чтоб уважали чужаки-наемники исконных арданов. То городского стражника с причала в воду скинут — опять-таки не по злобе, не ради смертоубийства, а чтоб охолонул и меньше рвения проявлял, чтоб не лез в трактир, когда «речные ястребы» под десяток кружек густого темного пива сговариваются, как им сыскать разлюбезного своего Брохана Крыло Чайки.
Вот потому-то Ергес и предпочитал удаленного от пристани «Пляшущего барсука», хотя и в «Полосатом парусе», и в «Зеленой кикиморе» пиво варили не в пример лучше. Вкуснее и забористее.
Бортник Ергес любил приезжать в Фан-Белл на торг. Вот уж третий год он привозил пахучий мед диких пчел и желтый воск — талунам на свечи. С той поры, как занемог отец. Старику всяк раз перед началом дождей спину скручивало — ни согнуться, ни разогнуться. А кому, спрашивается, в дальний путь из семьи ходить? У старших братьев семьи — жены, ребятня. Как бросить? А Ергес — парень неженатый. В самый раз по месяцу на дорогу тратить. Опять же, посмотрит парень мир, людей разных, товары заморские на прилавках, а не у соседа, их прикупившего, в жадных руках. Глядишь, наездится и остепенится, начнет ценить домашний уют и покой.
Да только ошибся седобородый отец, ошиблись степенные братья-домоседы. Ергес путешествовать любил. Любил с самого начала и никак не мог разлюбить. Нравилась ему неспешно уползающая за плечо обочина, когда запряженная в телегу лошадь идет неспешным, ровным шагом. Нравился запах костра на биваках. Нравилось слушать незнакомый говор купцов, прибывших из чужедальних краев. Смотреть на творение рук человеческих из других государств. Ведь, кроме арданских товаров, привозились на торжище изделия трейговских ткачей, шорников и кузнецов — зря, что ли, Железные горы пополам меж Трегетреном и Ард'э'Клуэном поделены? Повесские горшки из желтой, звенящей под ногтем не хуже бронзового колокольца глины. Чудесный рыбий зуб, доставляемый не часто, а лишь когда придет охота разбитным поморянам посетить далекий Фан-Белл. Глядя на витые длинные клыки, удивлялся Ергес, что ж за пасть такая должна быть, чтоб там такой зуб поместился, да не один! Ведь, ежели про однорогов сказывали легенды, про однозубов никто в Ард'э'Клуэне слыхом не слыхивал. Правда, прошлым летом пытался растолковать ему один крепко поддавший веселин, что зуб такой у чудо-зверя вовсе не в пасти помещается, а торчит вперед, как кабаний клык. Ергес спорить не стал, но сомнения не утихли. Даже если и водится в океане такой вепрь, какая же у него башка должна быть?! Помилуй и спаси, Пастырь Оленей! Способен ли человек справиться с подобным зверем?
А помимо рыбьего зуба торговали поморяне удивительно стойким мехом — даром что коротким, ровно стриженным, — морских выдр, вкуснейшей, засоленной в бочонки рыбой, копченым, резанным на полоски мясом неведомых чудищ глубинных — пока не попробуешь, кажется, что и есть грешно, а как распробовал — за уши не оттянешь… А если с пивом!
Изредка, от странствующих перекупщиков, попадали на осенний торг самоцветы — с Южных и Западных Склонов, Красной Лошади, Кривой Штольни. Хозяйственным селянам-арданам, ясное дело, дорогие побрякушки без надобности, но как удержишься и не поглазеешь на великое творение глубин земных. Красные и зеленые, золотисто-желтые и нежно-фиолетовые, как рассветная дымка над Отцом Рек, камешки притягивали взор, подчиняли, брали в полон сердце и помыслы.
В последние годы, лет двадцать-тридцать, не более того, как утверждали старики, стали появляться, трудами всё тех же купцов, путешествующих каждое лето аж к самому Облачному кряжу, вещицы, руками перворожденных сидов сделанные. Гребешки и брошки, кольца и пряжки, пряжа тончайшая, горный воск — лекарство от тысячи недугов. Да мало ли что еще!
Глядел Ергес на из-за тридевяти земель привезенные богатства, глядел. И укрепился в самом заветном еще с босоного детства желании — бросить отеческое поселение, до боли знакомый лес, родных и друзей… и податься куда-нибудь в дальнее путешествие. На самоцветные копи или в Повесье. А то и в теплые края — в Приозерную империю. Было бы только к кому пристать, на хвост упасть, как говаривали в народе. Потому как одному в подобное странствие пускаться равносильно самоубийству. Лихих людей по всем королевствам хватает с избытком.
Последние два дня он всё больше склонялся к тому, чтобы отправиться в Повесье. А виной тому оказались два веселина, поселившиеся в «Пляшущем барсуке» и взявшие за обыкновение пить пиво за одним столом с молодым арданом. С чем веселины пожаловали в Фан-Белл, Ергес не знал, а спросить стеснялся. На его попытки намеками выяснить истину Крыжак и Добрец — так звали бородатых мужиков — только посмеивались и отшучивались, рассказывая байки о купеческом караване, для которого они сговаривались с торговцами-арданами. Рожи у обоих веселинов самые разбойные. Встреть таких на большой дороге — сам всё отдашь, не дожидаясь строгого напоминания. Высокие, широкоплечие. На головах мохнатые шапки из овчины, с висков опускаются заплетенные в косички пряди.
Вот уже третий день бортник-ардан и веселины встречались утром внизу, в обеденной зале. Приветливо здоровались — и что с того, что бородачи испрашивают благосклонности не у Пастыря Оленей, а у Матери Коней? — а потом усаживались за один стол, чинно ели поданный завтрак — по обыкновению, яичницу с салом. После трапезы их пути расходились. Ергес чистил кобылу, гулял по торжищу, приценяясь к товарам — свой-то он давно уже уступил по сходной цене, оставалось выполнить задания родичей. А Крыжак с Добрецом уходили куда-то на целый день. Куда? Да кто ж их, веселинов, разберет, пока сами не признаются!
Повторно встречались уже за ужином, в сумерках. Тут можно было и пивка хлебнуть, и поболтать всласть. Из разговоров сотрапезников Ергес давно понял, что оба они воевали в Последней войне, под знаменами короля Властомира против остроухих шли. Но вот до конца войны по разным причинам армию покинули. Может, в дружину чью-нибудь нанялись? Кони, которых поставили в конюшню при харчевне, выглядели на удивление справными, сбруя новая и дорогая. Да и с деньгами они не жались, в отличие от самого Ергеса, дрожавшего над каждым медным грошиком. Или охранниками купцов? Это больше всего на правду похоже. Сидят в «Пляшущем барсуке» и ждут, когда наниматели заявятся, чтобы дальше уже под охраной следовать.
— А много нынче купцы… того… охранникам платят? — попробовал ардан подойти к мучавшей его загадке окольным путем. Авось проговорятся?
— Купцы-то? — Крыжак пригубил пиво из пузатой кружки, смахнул желтоватую пену с усов. — А стрыгай их знает! Ты бы купцов и спрашивал.
Добрец поддержал кивком.
— Так я себе думаю… Может, в охранники податься? Надоело медом торговать. Не мужское занятие.
— Прямо-таки и не мужское! — хохотнул веселин. — А башку под железо чужое подставлять — мужское?
— Ну, это… того… воинов уважают-то. Опять же с деньгами можно не жмотиться.
— Это еще как поглядеть. Смотря каких воинов. Сильно ты, скажем так, паря, конных егерей уважаешь?
Напрасно он так громко. Ергес аж заозирался по сторонам — нет ли подслуха? Пастырь Оленей миловал.
— Ага! Эк ты налякался! — Крыжак сделал еще глоток. — Уважаешь или нет, говори!
— Да не шибко-то, честно признаться, — понизил голос ардан.
— Вот и я вижу. Токмо боишься. А боязнь и уважение — это, паря, две большие разницы, как поморяне говорят.
— Так они ж… того… наемники, тьфу!
— А ты не наниматься ли, паря, собрался?
— Я ж… того… людей от лесных молодцев защищать хочу, а не того… поселян на колья сажать. — Ергес даже съежился, когда сообразил, насколько смелые и крамольные слова выговорил. А потом гордо расправил плечи. Вот, мол, я какой, гвардейцев не боюсь.
— А лесные молодцы уж и не люди… — начал было Крыжак. Но Добрец внезапно перебил его:
— Тебе, значит, годков-то скока сравнялось, браток?
— Того… девятнадцать. А чё?
— С оружием каким знаком?
— Ну, это… того… на медведя ходил… того… с рогатиной. Во! Из лука могу.
— Значит, на медведя. То добре. Он, поди, тоже с рогатиной был?
— Не понял я? Чего энто ты, дядька Добрец? Того… Смеяться удумал?
— Да где там. Супротив такого ж, как ты, выстоишь? Хоть бы и с рогатиной?
— Выстою! — Ергес сам себе таким храбрым казался, значительным. Пиво тому виной?
— И кишки, значит, человеку выпустишь?
— Кишки? — Ардан сглотнул. Об этой стороне воинской службы он пока не задумывался. — Ну, того… это…
— Не выпустишь! — удовлетворенно грюкнул пустой кружкой об столешницу Крыжак. — А туда же — в охранники!.. Селянин ты, лапотник. А воином родиться надобно.
— А вы, того… воины? — обиделся бортник.
— Да не про нас разговор, а про тебя, паря.
— Выходит, я… того… неспособный ни на что? Вот завтрась пойду да к «речным ястребам» попрошусь!
— Эк тебя понесло! Чего ж сразу к речникам?
— А чё? Там все арданы. И благородных не сильно жалуют — всякий может прийти и обсказать… того… так, мол, и так…
— Значит, к речникам… — пробормотал Добрец. — Дельная задумка. Пожалуй, у них…
Входная дверь распахнулась. В обеденный зал «Пляшущего барсука» ворвалось сразу не меньше десятка городских стражников Фан-Белла. Да не с дубинками. С мечами. Четверо выставили перед собой глевии, напоминающие мечи, насаженные на длинную рукоятку. За спинами стражников вертелся, привставая на цыпочки, щуплый мужичок с ярко-рыжими волосами и вышитой повязкой на лбу — самый настоящий ардан.
— Оп-паньки, — едва слышно протянул Крыжак. Добрец, не говоря ни слова, полез из-за стола.
— Вот они! Вот они, разбойники! — выкрикнул прячущийся за стражу щуплый мужичок. — Душегубы отпетые! Вяжите их!
— Ты, паря, — быстро зашептал светлобородый веселин, перегнувшись через стол к Ергесу, — заваруха начнется — тикай! Мы их попридержим. Беги на тот берег. Ищи ватагу Живолома…
— Как же?..
— Не перебивай! — рыкнул Крыжак. Стражники начали сжимать кольцо.
Добрец прикинул на вес кружку, с недовольной гримасой поставил. Примерился к длинной — как раз на четверых — лавке.
— Всё бросай и беги, — заспешил речью Крыжак. — Он, Живолом, тебя по-королевски наградит. Обскажешь, что с нами приключилось…
— Крыжак, — позвал вполголоса Добрец.
Обшитые стальными пластинками на груди дублеты приблизились почти вплотную.
— Понял, паря? Беги. Запомни — Живолом! — Громко хекнув, Крыжак опрокинул стол. Стражники шарахнулись к дверям.
Добрец широко размахнулся скамьей. Пустое пространство вокруг веселинов увеличилось.
— Сдавайтесь по-доброму! — выкрикнул десятник стражи — усатый ардан, уже нагулявший к своим сорока годам от сытой жизни изрядное брюшко.
— Щас! — обнадежил его Крыжак, хватая левой рукой Ергеса за шкирку, как котенка, и отшвыривая его к черному ходу.
Бортник хотел юркнуть в низкую дверку, ведущую на кухню, но столкнулся с замешкавшимся в проходе харчевенником.
— Куда прешь? С разбойниками заодно? — зашипел хозяин, еще совсем недавно улыбавшийся при встрече.
— Пусти, дядька Горхан, пусти…
— Еще чего! Стража разберется!
— Сдавайтесь! — повторил стражник, опасаясь, впрочем, приближаться к веселинам.
— Да пошел ты на… — оскалился Крыжак, а Добрец повторно махнул скамьей.
— Держите воров! — надрывался ярко-рыжий ардан из-за спин.
— А ты, сука! Прикрыл пасть бы! — В пальцах Крыжака появился широкий нож. Откуда вытащил? Из-за голенища, не иначе. — А то сталью заткну.
Трое посетителей харчевни, невольные свидетели поимки разбойников, опасливо жались по углам, загодя прикрывая головы руками. Понимали — сейчас начнется свистопляска.
— Хватайте их, парни! — скомандовал десятник. — Можно ранеными, лишь бы живыми!
Жала глевий прянули вперед, целя в руки, ноги…
Добрец лихо отмахнул лавкой. Крыжак запустил в голову десятника пивной кружкой.
Стражники отскочили, но, понукаемые командиром, вновь бросились вперед. Древко одной из глевий сухо треснуло под ударом тяжелой доски. Сунувшийся сбоку ардан ойкнул — лезвие Крыжакова ножа прочертило кровавую полоску по его щеке.
Ергес повторил попытку прорваться прочь из зала. Ему даже удалось чуть потеснить Горхана, но тот руками и ногами расперся в дверном проеме, шипя сквозь зубы угрозы.
— Где ты, Вырвиглаз? — воскликнул Крыжак. Он, казалось, и не напугался ни капельки. Играя ножом, вовсю крутил головой, выглядывая, должно быть, того ардана, что навел стражников.
Добрец молчал по обыкновению. Только сипло выдыхал на каждый взмах скамьей. Стражники, коих охватил уже настоящий охотничий азарт, вились вокруг него, так и норовя коснуться железом.
— Ты, ты и ты, — крикнул опомнившийся десятник, пихая в плечи ближайших к себе воинов, — живо в обход, через кухню!
С утробным вскриком отлетел наиболее ретивый стражник, застыл на полу смятой тряпичной куклой.
Ловким тычком каблука Добрец обломал у самого лезвия еще одну глевию.
Трое, названные командиром, рванулись во двор.
Ергес понял, что сейчас последний путь к спасению будет отрезан, и со всего маху ударил харчевенника головой в живот.
Дух из Горхана вылетел со свистом, и они вдвоем кубарем выкатились из зала.
Последней запомнившейся бортнику картинкой был рыжий Вырвиглаз, крадущийся по придвинутому к стене столу. Из-под рыжих усов поблескивали оскаленные клыки, острие ножа мелькало в пальцах, устремляясь то к потолку, то к полу.
— Куда! Воровское семя! — заорал хозяин харчевни. — Держи!
Он попытался уцепиться за одежду Ергеса, но парень вскочил на ноги, для верности припечатав кулаком в распяленный криком рот. Слова Горхана захлебнулись бульканьем. Ергес перепрыгнул через него и, пробежав чадную, жаркую кухню, вырвался в промозглую сырость осеннего вечера.
Совсем рядом, в двух шагах, подбадривали друг друга окриками стражники. Ергес затаился за углом лабаза, а когда они скрылись в доме, одним прыжком махнул через плетень. И помчался к Ауд Мору, полной грудью втягивая стылый воздух.
Он не видел, как стражники киданули под ноги Добрецу вторую скамью. Веселин попытался ее перепрыгнуть, но зацепился носком сапога и упал. Тут же сверху навалились арданы, замелькали кулаки. Сбитого с ног лесного молодца били с усердием, вымещая обиду за первоначальный испуг.
Крыжак метнулся в кучу-малу, замахиваясь ножом. И тут ему на плечи котом-переростком, чудищем из северных дебрей — клыканом, слетел Вырвиглаз. Его клинок ударил дважды, почти без промежутка.
Веселин зарычал от боли, выгнулся, выплюнул на бороду кровяной пузырь:
— А-а, сука арданская!
Вырвиглаз пырнул еще раз. Оскалился страшно — стрыгай бы увидел, напугался. Опять замахнулся:
— Сдохни, мать твою через плетень…
Бросив нож, Крыжак с силой откинулся, падая навзничь, ударил ардана спиной о стену. Закинул руки назад, попробовал поймать Вырвиглаза за голову, чувствуя, как с каждой вытекающей капелькой крови уходит собственная жизнь.
Подскочивший пузатый десятник с размаху пнул веселина поддых. И второй раз, разбивая губы, по лицу.
Вырвиглаз вскочил — сгорбленный, нож острием вперед в опущенной почти до колена руке. Опасливо отшагнул от Крыжака.
Но тот уже не шевелился.
Избитого, но еще сопротивляющегося Добреца скрутили вчетвером, стягивая локти ремешком за спиной.
— Что ж ты, братка, — с трудом переводя дыхание, возмутился десятник, — сам говорил — живыми брать, живыми?
— Да хрена ли нам с двумя делать? И один сгодится, — махнул рукой Вырвиглаз, выпрямляясь. — Сопляка отпустили?
— А то!
— Вот это здорово. Теперь он нам главную добычу приведет. Самого Живолома.
— Чой-то я не пойму, братка, что он так тебе взнадобился?
— А не простая птица. Видал бы ты, как трейговский капитан его словить хотел. Да не сдюжил. А мы, братка, и сами с усами…
Вырвиглаз запрокинул голову и хрипло рассмеялся.
Глава 10
В том месте, где стая байбаков решила поселиться, скакуна лучше всего на шаг перевести. Не ровен час, провалится копыто на скаку, полетят кубарем через голову конь и всадник — добро, если шеи и один, и другой не сломят. А так — вольному воля. Отпускай поводья.
Но и ровной веселинскую степь никто не назовет. Просто язык не повернется. Холмы да буераки, пригорки и логи, обрывистые берега узких речек, притоков Отца Рек. И так — пока не встанут вблизи окоема горы Грива. Приземистые, пологие, заросшие грабняком, а ближе к вершинам и ельником. У их подножия и славный город Весеград приютился.
Обилие вольной земли — захотел, бери да распахивай — давало королевству Повесье силу и надежную уверенность в завтрашнем дне. Выпасаемый на изобильных травами лугах скот составлял гордость и основу воинской мощи. Ибо любимейшим животным был у веселинов конь. Даже молились здесь не Огню Небесному, как в Трегетрене, и не Пастырю Оленей, как в лесистом Ард'э'Клуэне, а Матери Коней.
— Егеря? — переспросил Кейлин. — Егеря могут. Брицелл небось командовал?
— Он, проклятое семя. Ненавижу! Зубами бы…
— Тише, тише. Охолонь. — Широкая ладонь Бессона легла пареньку на плечо. Тот аж присел. — Tы-то, понятное дело, из ихэренских арданов будешь?
— Да! — с вызовом ответил мальчик. — А вы кто такие? До сих пор ведь не обсказали!
— А мы люди беспокойные, — усмехнулся Кейлин. — Всё-то нам на одном месте не сидится, всё тянет земли чужедальние посмотреть. Вот решили в Ард'э'Клуэн наведаться, на житье-бытье здешнее поглядеть, а тут, незадача какая, война, оказывается.
— Нечего зубоскалить! Над чужой бедой потешаться не много чести. Лесные молодцы вы, выходит? Или как?
— Можно и так сказать.
— Помародерствовать, значит, заявились. На чужое горе вороньем слетаетесь?
— Тьфу ты ну ты… — сплюнул Бессон, снимая руку с плеча парня, и даже отступил на шаг. Как еще пальцы о порты не вытер?
— Зря ты так, — нахмурился Кейлин.
— А как? Как мне еще понимать? Явились, шныряют…
— Помародерствуешь тут, — неожиданно вмешался Некрас. — Ага, опосля ваших арданов шиш с маслом найдешь, а не железку ломаную на поле. Всё подмели. Свои за своими же. А ты нас мародерами величаешь. По совести ли?
— А как мне вас понимать? — повторил ардан. — Для чего сюда заявились?
— Я к Витеку, талуну ихэренскому, — проговорил Кейлин, — честь по чести посольство засылал. Помощь свою предлагал. Может, если бы была с ним вчера сотня моих всадников, не налетели б и егеря неожиданно.
— Ты засылал посольство?! А ты кто таков есть? На Властомира бородой не вышел, даром что веселинов в ватагу набрал. Да и Витгольду по возрасту в сынки годишься…
— Какой шустрый постреленок! — изумился Бессон. — Сам назовешься, Кейлин, или мне тебя представить благородному ардану?
— Не надо представлять. Сам справлюсь. Я — Кейлин. Принц и законный наследник трегетренского престола.
— Ага, а я — каган из Восходной степи. Вот только с улусом своим разминулся малость.
— Ты это, того… Бросай шутки шутить, — окоротил Некрас. — Молод еще — старших подначивать.
— А что ж, ему можно невесть что городить, а мне нет?
— Как это «невесть что»? Принц он и есть!
— Ага. Принц с бородой нечесаной! Чем докажешь, что наследник Трегетрена?
— А зачем доказывать? Мои люди мне и так верят. Для тебя, что ли, стараться? Ты сам кто? Экхард Второй? Или, может, Витек Железный Кулак?
Мальчишка вдруг хлюпнул носом и нахохлился:
— Нету больше Витека…
— Да ну?! — охнул Бессон.
— Так я и знал! — сжал кулаки Кейлин. — Точно знаешь? Видел?
— Видел. Я на его колеснице возничим был.
— Бона как! — понимающе протянул веселин и вдруг сообразил запоздало: — А как же ты с Броханом тогда? Он же наверняка…
— Верно. Он королевским войском командовал. Да Брицелл и его подставил тоже. Думаешь, чего он тут, в роще, оказался после боя?
— Верно. Ох и Брицелл, сука озерная! — воскликнул Бессон.
— Да уж. Брицелл о чести и совести мало слышал, — подтвердил принц. — Зато он точно знает, в какое место кого ударить надобно. Чтоб победу раз и навсегда вырвать.
— Доберусь я до вашего Брицелла, — сжал кулаки паренек.
— Что значит «вашего»? Он нам такой же, как и тебе. А то и дальше. Всё-таки он арданской короне служит, а мы — нет.
— Всё равно Брицеллу не жить, — скрипнул зубами паренек и спохватился: — А вы кому служите?
— А вот ему, — кивнул Бессон на Кейлина. — Он же, как ни крути, принц.
— Что, правда?
— Да какая нам корысть брехать тебе? Вот воистину ардан неверующий! Сказано же тебе: принц Кейлин он.
— Сами вы, веселины, пока не пощупаете — не поверите! — вскинулся паренек. — Не похож он на принца Кейлина.
— А ты видел Кейлина?
— Видел. Годков десять назад. Витек тогда…
— Так десять лет назад я еще совсем сопляком был, — перебил Кейлин. — Четырнадцать едва исполнилось. Ай, ладно… Некрас, помоги Брохана похоронить. Он достоин славной тризны, и мы справим ее потом. Когда отомстим всем врагам.
— Кургана большого не выйдет, — предупредил Некрас, — земля болотистая. Не курган выйдет, а кучка навоза коровьего.
— Не надо кургана. По-ардански схорони.
— Это как?
— Я покажу. — Во взгляде паренька-ардана в первый раз промелькнула благодарность.
— Звать-то тебя как, постреленок?
— Да как назовешь.
— Где-то я уже это слышал, — ухмыльнулся веселин. — Ах да! Живолом…
— Так назови его Чумазым, — обернулся Кейлин.
— Не хочу Чумазым! Зови меня… Зови… А можно мне с вами?
— А что ты умеешь?
— Всё. Мечом, копьем, из самострела, за лошадьми ходить…
— Верхом умеешь? А то знаю я вас, арданов, на всех телег не хватит.
— Умею.
— Ну что, возьмем, Кейлин, безымянного?
— Да бери. Сам с ним возиться будешь.
— Ладно. С одним уже возился таким — глянь, какого вожака воспитал… Так как же назвать тебя, постреленок?
— Зови Вейтаром. Годится?
— Имя как имя. Не хуже и не лучше других. Добро, Вейтар, закапывай Брохана, а мы пошли.
Широченная спина Бессона и гибкий силуэт Кейлина скрылись за древесными стволами. Вейте повернулась к Некрасу:
— Ну что, давай хоронить?
Веселин вытащил из вьюка лопату с укороченным черенком:
— Давай….
Со вчерашнего вечера томившие Вейте одиночество и безысходность неожиданно отступили. Банда лохматых веселинов во главе с невесть каким образом восставшим из мертвых трегетренским принцем показалась самой душевной компанией на свете. Так ли это? Время рассудит. Лишь бы новые знакомцы помогли отомстить Хардвару и его цепному псу Брицеллу. Отомстить так, чтобы долгие сотни лет странствующие певцы слагали о том легенды.
Ард'э'Клуэн, Фан-Белл, посад, златолист, день восьмой, ближе к вечеру
Харчевня «Пляшущий барсук» стояла на самом краю посада — дальше от Ауд Мора и пристани, зато ближе к торжищу. Поэтому частенько в ней останавливались купцы, прибывшие в Фан-Белл на ярмарку. Ежегодную осеннюю ярмарку, гордость и славу столицы арданского королевства. Каждый год с началом златолиста съезжались сюда тороватые люди не только из Ард'э'Клуэна, но и из Восточной марки Трегетренского королевства, и из северных провинций далекой Приозерной империи. Случалось, навещали торг поморяне и коневоды-веселины.Много, ох много всяческого товара продавалось, покупалось, обменивалось на широком лугу в полутора стрелищах от крепостной стены Фан-Белла. Из южных талов привозили бортники-арданы мед и воск.
Из северных, лежащих у подножия мрачного Лесогорья, — мягкую рухлядь: соболя, куницы, белки, рыси, лисы, волки, медведи — щедры леса к трапперам и охотникам. Тал Ихэрен баловал покупателей как железной крицей — брусками необработанного металла, — так и готовыми изделиями кузнецов: секирами да мечами, ножами да топорами, кольчугами да шлемами.
Правда, в этом году ихэренцев можно не дожидаться — взбунтовался тамошний талун против короны и в угоду гордыне своей бросил земли на разграбление королевским войскам. Весть о смерти Витека Железный Кулак уже достигла Фан-Белла вместе с первыми обозами добычи, вместе с ранеными конными егерями и «речными ястребами». Последние, впрочем, особой радости от победы не испытывали. Все, как один, грустили о гибели своего бессменного командира — Брохана Крыло Чайки. Точнее, о пропаже Брохана. Тела-то его на поле боя не нашли, и это дало повод Гурану Щербатому и Лыгору-Гуне — лучшим капитанам — распустить слух, что их предводитель жив.
Потому часть «речных ястребов» с радостью присоединилась к довершающей захват Ихэрена королевской армии. Команды восьми кораблей — узконосых лодей. С ними был порывистый задира — Гуран, чья улыбка, недосчитывающая двух передних зубов, и послужила причиной прозвища. Меньшая часть ватаги речников пила пиво в посаде Фан-Белла и потихоньку бузила. То конного егеря подловят и по лбу настучат — несильно, для острастки, чтоб уважали чужаки-наемники исконных арданов. То городского стражника с причала в воду скинут — опять-таки не по злобе, не ради смертоубийства, а чтоб охолонул и меньше рвения проявлял, чтоб не лез в трактир, когда «речные ястребы» под десяток кружек густого темного пива сговариваются, как им сыскать разлюбезного своего Брохана Крыло Чайки.
Вот потому-то Ергес и предпочитал удаленного от пристани «Пляшущего барсука», хотя и в «Полосатом парусе», и в «Зеленой кикиморе» пиво варили не в пример лучше. Вкуснее и забористее.
Бортник Ергес любил приезжать в Фан-Белл на торг. Вот уж третий год он привозил пахучий мед диких пчел и желтый воск — талунам на свечи. С той поры, как занемог отец. Старику всяк раз перед началом дождей спину скручивало — ни согнуться, ни разогнуться. А кому, спрашивается, в дальний путь из семьи ходить? У старших братьев семьи — жены, ребятня. Как бросить? А Ергес — парень неженатый. В самый раз по месяцу на дорогу тратить. Опять же, посмотрит парень мир, людей разных, товары заморские на прилавках, а не у соседа, их прикупившего, в жадных руках. Глядишь, наездится и остепенится, начнет ценить домашний уют и покой.
Да только ошибся седобородый отец, ошиблись степенные братья-домоседы. Ергес путешествовать любил. Любил с самого начала и никак не мог разлюбить. Нравилась ему неспешно уползающая за плечо обочина, когда запряженная в телегу лошадь идет неспешным, ровным шагом. Нравился запах костра на биваках. Нравилось слушать незнакомый говор купцов, прибывших из чужедальних краев. Смотреть на творение рук человеческих из других государств. Ведь, кроме арданских товаров, привозились на торжище изделия трейговских ткачей, шорников и кузнецов — зря, что ли, Железные горы пополам меж Трегетреном и Ард'э'Клуэном поделены? Повесские горшки из желтой, звенящей под ногтем не хуже бронзового колокольца глины. Чудесный рыбий зуб, доставляемый не часто, а лишь когда придет охота разбитным поморянам посетить далекий Фан-Белл. Глядя на витые длинные клыки, удивлялся Ергес, что ж за пасть такая должна быть, чтоб там такой зуб поместился, да не один! Ведь, ежели про однорогов сказывали легенды, про однозубов никто в Ард'э'Клуэне слыхом не слыхивал. Правда, прошлым летом пытался растолковать ему один крепко поддавший веселин, что зуб такой у чудо-зверя вовсе не в пасти помещается, а торчит вперед, как кабаний клык. Ергес спорить не стал, но сомнения не утихли. Даже если и водится в океане такой вепрь, какая же у него башка должна быть?! Помилуй и спаси, Пастырь Оленей! Способен ли человек справиться с подобным зверем?
А помимо рыбьего зуба торговали поморяне удивительно стойким мехом — даром что коротким, ровно стриженным, — морских выдр, вкуснейшей, засоленной в бочонки рыбой, копченым, резанным на полоски мясом неведомых чудищ глубинных — пока не попробуешь, кажется, что и есть грешно, а как распробовал — за уши не оттянешь… А если с пивом!
Изредка, от странствующих перекупщиков, попадали на осенний торг самоцветы — с Южных и Западных Склонов, Красной Лошади, Кривой Штольни. Хозяйственным селянам-арданам, ясное дело, дорогие побрякушки без надобности, но как удержишься и не поглазеешь на великое творение глубин земных. Красные и зеленые, золотисто-желтые и нежно-фиолетовые, как рассветная дымка над Отцом Рек, камешки притягивали взор, подчиняли, брали в полон сердце и помыслы.
В последние годы, лет двадцать-тридцать, не более того, как утверждали старики, стали появляться, трудами всё тех же купцов, путешествующих каждое лето аж к самому Облачному кряжу, вещицы, руками перворожденных сидов сделанные. Гребешки и брошки, кольца и пряжки, пряжа тончайшая, горный воск — лекарство от тысячи недугов. Да мало ли что еще!
Глядел Ергес на из-за тридевяти земель привезенные богатства, глядел. И укрепился в самом заветном еще с босоного детства желании — бросить отеческое поселение, до боли знакомый лес, родных и друзей… и податься куда-нибудь в дальнее путешествие. На самоцветные копи или в Повесье. А то и в теплые края — в Приозерную империю. Было бы только к кому пристать, на хвост упасть, как говаривали в народе. Потому как одному в подобное странствие пускаться равносильно самоубийству. Лихих людей по всем королевствам хватает с избытком.
Последние два дня он всё больше склонялся к тому, чтобы отправиться в Повесье. А виной тому оказались два веселина, поселившиеся в «Пляшущем барсуке» и взявшие за обыкновение пить пиво за одним столом с молодым арданом. С чем веселины пожаловали в Фан-Белл, Ергес не знал, а спросить стеснялся. На его попытки намеками выяснить истину Крыжак и Добрец — так звали бородатых мужиков — только посмеивались и отшучивались, рассказывая байки о купеческом караване, для которого они сговаривались с торговцами-арданами. Рожи у обоих веселинов самые разбойные. Встреть таких на большой дороге — сам всё отдашь, не дожидаясь строгого напоминания. Высокие, широкоплечие. На головах мохнатые шапки из овчины, с висков опускаются заплетенные в косички пряди.
Вот уже третий день бортник-ардан и веселины встречались утром внизу, в обеденной зале. Приветливо здоровались — и что с того, что бородачи испрашивают благосклонности не у Пастыря Оленей, а у Матери Коней? — а потом усаживались за один стол, чинно ели поданный завтрак — по обыкновению, яичницу с салом. После трапезы их пути расходились. Ергес чистил кобылу, гулял по торжищу, приценяясь к товарам — свой-то он давно уже уступил по сходной цене, оставалось выполнить задания родичей. А Крыжак с Добрецом уходили куда-то на целый день. Куда? Да кто ж их, веселинов, разберет, пока сами не признаются!
Повторно встречались уже за ужином, в сумерках. Тут можно было и пивка хлебнуть, и поболтать всласть. Из разговоров сотрапезников Ергес давно понял, что оба они воевали в Последней войне, под знаменами короля Властомира против остроухих шли. Но вот до конца войны по разным причинам армию покинули. Может, в дружину чью-нибудь нанялись? Кони, которых поставили в конюшню при харчевне, выглядели на удивление справными, сбруя новая и дорогая. Да и с деньгами они не жались, в отличие от самого Ергеса, дрожавшего над каждым медным грошиком. Или охранниками купцов? Это больше всего на правду похоже. Сидят в «Пляшущем барсуке» и ждут, когда наниматели заявятся, чтобы дальше уже под охраной следовать.
— А много нынче купцы… того… охранникам платят? — попробовал ардан подойти к мучавшей его загадке окольным путем. Авось проговорятся?
— Купцы-то? — Крыжак пригубил пиво из пузатой кружки, смахнул желтоватую пену с усов. — А стрыгай их знает! Ты бы купцов и спрашивал.
Добрец поддержал кивком.
— Так я себе думаю… Может, в охранники податься? Надоело медом торговать. Не мужское занятие.
— Прямо-таки и не мужское! — хохотнул веселин. — А башку под железо чужое подставлять — мужское?
— Ну, это… того… воинов уважают-то. Опять же с деньгами можно не жмотиться.
— Это еще как поглядеть. Смотря каких воинов. Сильно ты, скажем так, паря, конных егерей уважаешь?
Напрасно он так громко. Ергес аж заозирался по сторонам — нет ли подслуха? Пастырь Оленей миловал.
— Ага! Эк ты налякался! — Крыжак сделал еще глоток. — Уважаешь или нет, говори!
— Да не шибко-то, честно признаться, — понизил голос ардан.
— Вот и я вижу. Токмо боишься. А боязнь и уважение — это, паря, две большие разницы, как поморяне говорят.
— Так они ж… того… наемники, тьфу!
— А ты не наниматься ли, паря, собрался?
— Я ж… того… людей от лесных молодцев защищать хочу, а не того… поселян на колья сажать. — Ергес даже съежился, когда сообразил, насколько смелые и крамольные слова выговорил. А потом гордо расправил плечи. Вот, мол, я какой, гвардейцев не боюсь.
— А лесные молодцы уж и не люди… — начал было Крыжак. Но Добрец внезапно перебил его:
— Тебе, значит, годков-то скока сравнялось, браток?
— Того… девятнадцать. А чё?
— С оружием каким знаком?
— Ну, это… того… на медведя ходил… того… с рогатиной. Во! Из лука могу.
— Значит, на медведя. То добре. Он, поди, тоже с рогатиной был?
— Не понял я? Чего энто ты, дядька Добрец? Того… Смеяться удумал?
— Да где там. Супротив такого ж, как ты, выстоишь? Хоть бы и с рогатиной?
— Выстою! — Ергес сам себе таким храбрым казался, значительным. Пиво тому виной?
— И кишки, значит, человеку выпустишь?
— Кишки? — Ардан сглотнул. Об этой стороне воинской службы он пока не задумывался. — Ну, того… это…
— Не выпустишь! — удовлетворенно грюкнул пустой кружкой об столешницу Крыжак. — А туда же — в охранники!.. Селянин ты, лапотник. А воином родиться надобно.
— А вы, того… воины? — обиделся бортник.
— Да не про нас разговор, а про тебя, паря.
— Выходит, я… того… неспособный ни на что? Вот завтрась пойду да к «речным ястребам» попрошусь!
— Эк тебя понесло! Чего ж сразу к речникам?
— А чё? Там все арданы. И благородных не сильно жалуют — всякий может прийти и обсказать… того… так, мол, и так…
— Значит, к речникам… — пробормотал Добрец. — Дельная задумка. Пожалуй, у них…
Входная дверь распахнулась. В обеденный зал «Пляшущего барсука» ворвалось сразу не меньше десятка городских стражников Фан-Белла. Да не с дубинками. С мечами. Четверо выставили перед собой глевии, напоминающие мечи, насаженные на длинную рукоятку. За спинами стражников вертелся, привставая на цыпочки, щуплый мужичок с ярко-рыжими волосами и вышитой повязкой на лбу — самый настоящий ардан.
— Оп-паньки, — едва слышно протянул Крыжак. Добрец, не говоря ни слова, полез из-за стола.
— Вот они! Вот они, разбойники! — выкрикнул прячущийся за стражу щуплый мужичок. — Душегубы отпетые! Вяжите их!
— Ты, паря, — быстро зашептал светлобородый веселин, перегнувшись через стол к Ергесу, — заваруха начнется — тикай! Мы их попридержим. Беги на тот берег. Ищи ватагу Живолома…
— Как же?..
— Не перебивай! — рыкнул Крыжак. Стражники начали сжимать кольцо.
Добрец прикинул на вес кружку, с недовольной гримасой поставил. Примерился к длинной — как раз на четверых — лавке.
— Всё бросай и беги, — заспешил речью Крыжак. — Он, Живолом, тебя по-королевски наградит. Обскажешь, что с нами приключилось…
— Крыжак, — позвал вполголоса Добрец.
Обшитые стальными пластинками на груди дублеты приблизились почти вплотную.
— Понял, паря? Беги. Запомни — Живолом! — Громко хекнув, Крыжак опрокинул стол. Стражники шарахнулись к дверям.
Добрец широко размахнулся скамьей. Пустое пространство вокруг веселинов увеличилось.
— Сдавайтесь по-доброму! — выкрикнул десятник стражи — усатый ардан, уже нагулявший к своим сорока годам от сытой жизни изрядное брюшко.
— Щас! — обнадежил его Крыжак, хватая левой рукой Ергеса за шкирку, как котенка, и отшвыривая его к черному ходу.
Бортник хотел юркнуть в низкую дверку, ведущую на кухню, но столкнулся с замешкавшимся в проходе харчевенником.
— Куда прешь? С разбойниками заодно? — зашипел хозяин, еще совсем недавно улыбавшийся при встрече.
— Пусти, дядька Горхан, пусти…
— Еще чего! Стража разберется!
— Сдавайтесь! — повторил стражник, опасаясь, впрочем, приближаться к веселинам.
— Да пошел ты на… — оскалился Крыжак, а Добрец повторно махнул скамьей.
— Держите воров! — надрывался ярко-рыжий ардан из-за спин.
— А ты, сука! Прикрыл пасть бы! — В пальцах Крыжака появился широкий нож. Откуда вытащил? Из-за голенища, не иначе. — А то сталью заткну.
Трое посетителей харчевни, невольные свидетели поимки разбойников, опасливо жались по углам, загодя прикрывая головы руками. Понимали — сейчас начнется свистопляска.
— Хватайте их, парни! — скомандовал десятник. — Можно ранеными, лишь бы живыми!
Жала глевий прянули вперед, целя в руки, ноги…
Добрец лихо отмахнул лавкой. Крыжак запустил в голову десятника пивной кружкой.
Стражники отскочили, но, понукаемые командиром, вновь бросились вперед. Древко одной из глевий сухо треснуло под ударом тяжелой доски. Сунувшийся сбоку ардан ойкнул — лезвие Крыжакова ножа прочертило кровавую полоску по его щеке.
Ергес повторил попытку прорваться прочь из зала. Ему даже удалось чуть потеснить Горхана, но тот руками и ногами расперся в дверном проеме, шипя сквозь зубы угрозы.
— Где ты, Вырвиглаз? — воскликнул Крыжак. Он, казалось, и не напугался ни капельки. Играя ножом, вовсю крутил головой, выглядывая, должно быть, того ардана, что навел стражников.
Добрец молчал по обыкновению. Только сипло выдыхал на каждый взмах скамьей. Стражники, коих охватил уже настоящий охотничий азарт, вились вокруг него, так и норовя коснуться железом.
— Ты, ты и ты, — крикнул опомнившийся десятник, пихая в плечи ближайших к себе воинов, — живо в обход, через кухню!
С утробным вскриком отлетел наиболее ретивый стражник, застыл на полу смятой тряпичной куклой.
Ловким тычком каблука Добрец обломал у самого лезвия еще одну глевию.
Трое, названные командиром, рванулись во двор.
Ергес понял, что сейчас последний путь к спасению будет отрезан, и со всего маху ударил харчевенника головой в живот.
Дух из Горхана вылетел со свистом, и они вдвоем кубарем выкатились из зала.
Последней запомнившейся бортнику картинкой был рыжий Вырвиглаз, крадущийся по придвинутому к стене столу. Из-под рыжих усов поблескивали оскаленные клыки, острие ножа мелькало в пальцах, устремляясь то к потолку, то к полу.
— Куда! Воровское семя! — заорал хозяин харчевни. — Держи!
Он попытался уцепиться за одежду Ергеса, но парень вскочил на ноги, для верности припечатав кулаком в распяленный криком рот. Слова Горхана захлебнулись бульканьем. Ергес перепрыгнул через него и, пробежав чадную, жаркую кухню, вырвался в промозглую сырость осеннего вечера.
Совсем рядом, в двух шагах, подбадривали друг друга окриками стражники. Ергес затаился за углом лабаза, а когда они скрылись в доме, одним прыжком махнул через плетень. И помчался к Ауд Мору, полной грудью втягивая стылый воздух.
Он не видел, как стражники киданули под ноги Добрецу вторую скамью. Веселин попытался ее перепрыгнуть, но зацепился носком сапога и упал. Тут же сверху навалились арданы, замелькали кулаки. Сбитого с ног лесного молодца били с усердием, вымещая обиду за первоначальный испуг.
Крыжак метнулся в кучу-малу, замахиваясь ножом. И тут ему на плечи котом-переростком, чудищем из северных дебрей — клыканом, слетел Вырвиглаз. Его клинок ударил дважды, почти без промежутка.
Веселин зарычал от боли, выгнулся, выплюнул на бороду кровяной пузырь:
— А-а, сука арданская!
Вырвиглаз пырнул еще раз. Оскалился страшно — стрыгай бы увидел, напугался. Опять замахнулся:
— Сдохни, мать твою через плетень…
Бросив нож, Крыжак с силой откинулся, падая навзничь, ударил ардана спиной о стену. Закинул руки назад, попробовал поймать Вырвиглаза за голову, чувствуя, как с каждой вытекающей капелькой крови уходит собственная жизнь.
Подскочивший пузатый десятник с размаху пнул веселина поддых. И второй раз, разбивая губы, по лицу.
Вырвиглаз вскочил — сгорбленный, нож острием вперед в опущенной почти до колена руке. Опасливо отшагнул от Крыжака.
Но тот уже не шевелился.
Избитого, но еще сопротивляющегося Добреца скрутили вчетвером, стягивая локти ремешком за спиной.
— Что ж ты, братка, — с трудом переводя дыхание, возмутился десятник, — сам говорил — живыми брать, живыми?
— Да хрена ли нам с двумя делать? И один сгодится, — махнул рукой Вырвиглаз, выпрямляясь. — Сопляка отпустили?
— А то!
— Вот это здорово. Теперь он нам главную добычу приведет. Самого Живолома.
— Чой-то я не пойму, братка, что он так тебе взнадобился?
— А не простая птица. Видал бы ты, как трейговский капитан его словить хотел. Да не сдюжил. А мы, братка, и сами с усами…
Вырвиглаз запрокинул голову и хрипло рассмеялся.
Глава 10
Восточное Повесье, зимник коневодов, златолист, день десятый, за полдень
К нижнему течению Ауд Мора тенистые дубравы трегетренского левобережья сменяются степным привольем Повесья. Простор! Скачи где хочешь. Лишь не забывай объезжать широкие извилистые балки, заросшие непролазным терном и шиповником — гледом и шипшиной по-веселински. Да не влети со всего маху конем в скрывающиеся под сплошной желтовато-зеленой скатертью ряски старицы — дно вязкое, илистое. Да не нарвись на сурчиное поле. К слову сказать, сурков в Повесье тоже по-своему кличут — байбаками.В том месте, где стая байбаков решила поселиться, скакуна лучше всего на шаг перевести. Не ровен час, провалится копыто на скаку, полетят кубарем через голову конь и всадник — добро, если шеи и один, и другой не сломят. А так — вольному воля. Отпускай поводья.
Но и ровной веселинскую степь никто не назовет. Просто язык не повернется. Холмы да буераки, пригорки и логи, обрывистые берега узких речек, притоков Отца Рек. И так — пока не встанут вблизи окоема горы Грива. Приземистые, пологие, заросшие грабняком, а ближе к вершинам и ельником. У их подножия и славный город Весеград приютился.
Обилие вольной земли — захотел, бери да распахивай — давало королевству Повесье силу и надежную уверенность в завтрашнем дне. Выпасаемый на изобильных травами лугах скот составлял гордость и основу воинской мощи. Ибо любимейшим животным был у веселинов конь. Даже молились здесь не Огню Небесному, как в Трегетрене, и не Пастырю Оленей, как в лесистом Ард'э'Клуэне, а Матери Коней.