Руссен Андре. Попробуй угадай!

Андре Руссен
Попробуй угадай

Действующие лица:

 

   Жорж Рости – торговец,
   Арман Рости – его отец,
   Эвелина-его жена, модельер,
   Софи – их дочь,
   Фредерик – их сын,
   Пюс – кузина Эвелины,
   Титус – приятель Жоржа Рости

АКТ ПЕРВЫЙ

   Гостиная, в глубине которой застекленная дверь, выходящая в сад. Справа обычная дверь.
   В начале действия Софи, развалившись на диване, болтает по телефону. За столом Эвелина набрасывает эскизы костюмов. На софе сбоку лежит мужчина, его лицо скрыто от зрителей.
   Софи (с ленивой усмешкой). Ага-а-а… ага-а-а… Да ну-у-у? Ага-а-а… Да ну-у-у?!… Ну да-а-а!… Да ну-у-у?!… Неужели твой предок, в его-то возрасте, до сих; пор трахает мамашу?
   Лежащий мужчина внезапно вскакивает как ужаленный.
   Жорж. Ну нет! Ну нет, черт побери! Это уж слишком!
   Софи. Нувот, здрасьте! (В трубку.) Это мой предок возникает.
   Жорж. Да! Да! Возникает, если тебе угодно. А что мне еще остается, если моя дочь выражается, как последняя шлюха.
   Софи (в трубку). Я его шокировала! Я, видите ли, выражаюсь, как последняя шлюха.
   Жорж. «Трахает мамашу»! Нет, это просто неслыханно! Родная дочь, сидя у меня под боком, преспокойно несет такую мерзость! Есть же все-таки предел! Дерьмо поганое!
   Софи (в трубку). Ладно, дорогуша, пока! Тут из-за меня буря в стакане воды, предок разоряется как ненормальный. Так ты скоро зайдешь?… Договорились. Да?… Что-что?… Да ну-у-у?! (Кладет трубку.)
   Жорж. «Да ну-у-у»! «Да ну-у-у»! Я тебе задам, дрянь эдакая! Кто тебя только воспитывал?!
   Софи. Ты!
   Жорж. Слушай, ты что, измываться надо мной вздумала?
   Смотри мне, а то как раз схлопочешь по физиономии. Это я тебе мигом устрою.
   Софи. Ха-ха! Интересно было бы посмотреть!
   Жорж (подскочив к Софи, дает ей пощечину). На, посмотри!
   Эвелина. О, Жорж!
   Софи. Негодяй! Ты просто негодяй!
   Жорж. Давай, давай, не стесняйся, зарабатывай следующую оплеуху!
   Софи. Сволочь, вот ты кто! Если ты так, значит, я тоже имею право огреть тебя по физиономии!
   Жорж. А ну-ка, ну-ка, попробуй огрей! Посмотрим, как у тебя рука поднимется на родного отца.
   Софи (презрительно). Ну конечно, сразу громкие слова пошли в ход.
   Жорж. Какие громкие слова?! Я тебе отец или не отец, дерьмо поганое?!
   Софи. Обращаю твое внимание, что ты выражаешься, как последняя шлюха.
   Жорж. Как хочу, так и выражаюсь!
   Софи. Тебе можно, а мне, значит, нельзя?!
   Жорж. Да, нельзя, потому что одно дело – взрослый мужчина, доведенный до белого каления, и другое – семнадцатилетняя соплячка, которая преспокойно говорит мерзости по телефону в той же комнате, где находятся ее родители. Я просто удивляюсь, как ты не видишь разницы! Неужели нужно объяснять такие простые вещи!
   Софи. Я уже знаю, как ты их объясняешь – хлещешь по морде!
   Жорж. Да, хлещу – за твою наглость!
   Софи. Ты спросил, кто меня воспитывал. Я ответила: ты! Где же тут наглость?! Какого ответа ты от меня ждал? Меня действительно воспитал ты. Сперва Пюс, потом ты. Вы оба постарались.
   Жорж. Пюс за всю жизнь голоса ни на кого не повысила.
   Софи. Зато ты… о-го-го! Да-да, ты меня хоть на части разорви, я от своих слов не откажусь. Разве я не права, мама?
   Эвелина. И права и не права.
   Софи. Ну вы даете! Я же еще и не права!
   Эвелина. И твой отец тоже.
   Жорж. Прекрасно, превосходно. Она, оказывается, права! Ну-ну, давай подбодри ее, похвали, пускай и дальше обсуждает при нас по телефону всякие…истории! У меня прямо руки чешутся надавать ей по заднице.
   Софи. Вот-вот! Ты только послушай себя! Да у меня язык бы не повернулся выговорить такое даже при тебе!
   Эвелина. На этот раз трудно не признать тебя правой.
   Жорж. А ты там заткнись, сделай мне такое одолжение.
   Эвелина. Я заткнусь только тогда, когда сама сочту нужным.
   Софи. Нет, это просто произвол какой-то! Только попробуй слово поперек сказать, тебе тут же кричат: «Попробуй дай пощечину родному отцу!» Ничего себе житуха!
   Жорж. Действительно, а почему бы тебе и не дать пощечину отцу?! Нормальное явление!
   Софи. Нет, ненормальное. Но бить родную дочь– – это тоже ненормально. Я взрослая женщина. Мне уже семнадцать лет, а не четыре годика.
   Жорж. Вот именно! В четыре года я тебя и пальцем не трогал. Ну, а в твоем возрасте самое время начинать получать затрещины. Женщины для этого и созданы, хорошая затрещина прочищает им мозги.
   Софи. Мама, признайся честно, и часто ты от него получала затрещины?
   Эвелина. Ни разу. Видимо, мои мозги не нуждались в прочистке. Во всяком случае, получи я от него хоть одну пощечину, я тут же отблагодарила бы его парочкой своих.
   Жорж. Хотел бы я на это посмотреть!
   Эвелина. Можешь не сомневаться, я бы так и поступила. Потом ты мог бы переломать мне руки и ноги или задушить, но твоя пощечина, помноженная на два, непременно вернулась бы к тебе, уж поверь! Я никогда и никому не позволяла бить себя по лицу. Однажды, когда мне было восемь лет, моя гувернантка вздумала ударить меня по щеке, но в ту же секунду получила от меня такой пинок, после которого ей пришлось месяц пролежать в гипсе. Я ей сломала берцовую кость. Тогда-то все и поняли, что со мной шутки плохи. Та пощечина была первой и последней в моей жизни. Так что будь спокоен: за свою ты получил бы сторицей.
   Жорж. Говори, да не заговаривайся.
   Эвелина. У меня слово с делом не расходится.
   Софи. Значит, так! Жена может вернуть оплеуху мужу, а дочь отцу не может? Но почему? Ах, это, видите ли, такой позор! Родной отец! Родной отец? Подумаешь, отец! Чем отец лучше всех прочих мужчин?
   Жорж. Для других – ничем, а вот для дочери – лучше, поняла? Хочешь – не хочешь, а это ты должна будешь вбить себе в башку.
   Софи. Хоть умри, не пойму почему.
   Жорж. И хватит засорять нам уши всякой похабщиной!
   Софи. Нет уж, давай раз и навсегда разберемся в этом деле, раз уж ты влез в мой разговор. Обсудим все спокойно и по порядку.
   Жорж. Только не воображай, что ты на университетском диспуте.
   Софи. Дело обстоит так: в один прекрасный день или в одну не менее прекрасную ночь мужчина и женщина занимаются любовью, и вдруг – бац! – они зазевались, и он заделал ей ребенка. В восьми случаях из десяти оно так и бывает – как снег на голову. Деваться некуда – готово: ее уже и мутит, и выворачивает наизнанку, и пора заготавливать пеленки. Ладно, будущая мамаша терпит, мается целых девять месяцев, пока чадо растет и шевелится у нее в пузе и пинает изнутри; боится всяких там выкидышей, дрожит перед родами, мучается с дыхательными упражнениями… и так далее и тому подобное. И она через все это проходит. Да, да, факт есть факт, она через все проходит. Я слышала, это далеко не сахар, но это еще цветочки, главная мерзость ждет ее впереди: роды, кормление, мокрые пеленки, фу, гадость, даже говорить не хочется!
   Эвелина. Вот и помолчала бы!
   Софи. А потом подваливает следующий тур: прививки, коклюш, краснуха, свинка, ангины, сегодня у него болит живот, завтра зубы, послезавтра еще что-нибудь. И так счастливая мамаша развлекается лет пятнадцать подряд. Сдохнуть можно! Ну, а папаша? Этот знаменитый отец, он-то тут при чем? А ни при чем, просто это именно он занимался с ней любовью, подарил, так сказать, минуту счастья. Минуту счастливого забвения. И все! На этом его роль закончилась. Все остальное время он просидел у себя в конторе. Ну так что, я вас спрашиваю? Только потому, что мсье пять, двенадцать или семнадцать лет назад получал удовольствие в течение полуминуты, он имеет право называть себя отцом, и перед этим самым отцом не дай бог заикнуться о постели, и вообще – слова ему не скажи, а если он хлестнет тебя по морде, так не вздумай дать ему сдачи?! Нет уж, извините, это ни на что не похоже. Это надо перетряхнуть.
   Жорж. Ну вот, я же говорил: ученый диспут1 Что ты собираешься перетряхнуть? Что вообще означает это «перетряхнуть»? Тебя не устраивает, что родители требуют от своей дочери элементарного уважения? Это ты собралась «перетряхнуть»?
   Софи. Неужели я должна тебя уважать только потому, что в один прекрасный день ты неаккуратно переспал с мамой? Хоть убей, не вижу смысла! Я хочу любить тебя, а не уважать! Я могу уважать тебя только в том случае, если я тебя люблю. А если нет, то плевать мне на все!
   Жорж. То есть как? Ты хочешь сказать, что не любишь меня? Ну, не стесняйся, говори мне в лицо!
   Софи. Во всяком случае, не тогда, когда ты меня лупишь по физиономии. На это не рассчитывай.
   Жорж. Ты меня спровоцировала на это. А я не желаю, чтобы моя родная дочь меня провоцировала, вот и все. Ты сказала, что хочешь посмотреть, как я тебя ударю, ну вот, я тебе и показал. И ты эту пощечину трижды заслужила. Господи! Да есть же, наконец, границы всему! Спусти я тебе сегодня, ты завтра же заявишь мне, что я старый хрен, и удивишься, если я за это не поглажу тебя по головке. Нет уж, голубушка, со мной такие номера не пройдут, не на того напала!
   Софи. Я тебя никогда не обзывала старым хреном…
   Жорж. И не советую!
   Софи. Потому что я так о тебе не думаю.
   Жорж. Ничего, сегодня не думаешь, завтра подумаешь.
   Софи. Только вот чего я никак не пойму – и это меня жутко угнетает, – ты вроде бы и не старый хрен, но мне вспоминается масса случаев, когда ты вел себя, как будто…
   Жорж. Как будто… как будто я и в самом деле старый хрен?
   Софи. Точно.
   Жорж. А теперь послушай меня, Софи. С меня хватит. Пошутили – и баста, слышишь?
   Софи. Но я вовсе не шутила. Я спорю с тобой. Я абсолютно серьезна. А ты разве шутил?
   Жорж. Хватит, я сказал!
   Софи. Ты требуешь, чтобы тебя любили, а сам орешь как ненормальный. С тобой ни о чем нельзя говорить.
   Жорж. Скажи спасибо, что я ору, вместо того чтобы расквасить тебе вдребезги всю физиономию. Я ору потому, что я в жизни не слыхал, как родная дочь преспокойно величает отца «старым хреном».
   Эвелина. Наоборот, она как раз говорит тебе о том, что она этого тебе не говорила…
   Жорж. А ее «как будто»? Она не говорит, но она так думает!
   Эвелина. И не думает! Во всяком случае, если кто здесь и показывает пример владения разговорным стилем, так это ты.
   Жорж. Каким стилем?
   Эвелина. В утонченном стиле Мариво. Да?
   Жорж. И тебя это шокирует?
   Эвелина. Меня?! Да мне в высшей степени наплевать на твой стиль. Только стоит ли потом удивляться тому, что все окружающие изъясняются тем же языком?
   Жорж. Я говорю языком моего времени.
   Софи. Так ведь и я тоже. И уж скорее это мой язык, чем твой.
   Жорж. Но я никогда не слышал, чтобы мой отец говорил грубости при моей матери.
   Эвелина. Значит, у тебя атавизм не сработал.
   Жорж. И я никогда не слышал, чтобы моя мать сказала отцу «мне наплевать на твой стиль».
   Эвелина. Значит, какая-нибудь из твоих прапрабабушек согрешила со своим конюхом.
   Жорж. Если ты думаешь, что я пленился твоим благородным происхождением, так ты глубоко ошибаешься, голубушка.
   Софи. Господи, и весь этот сыр-бор из-за того, что Брижитт рассказала мне по телефону, будто бы ее отец и мать до сих пор спят друг с другом!
   Жорж. Да-да, и ты это так мило прокомментировала.
   Софи. Ну еще бы – это ж обалдеть можно! После двадцати пяти лет совместной жизни они еще… бррр!
   Жорж. Ну-ну, давай, втаптывай нас в грязь, плюй на нас!
   Софи. Черт побери, и это тоже запретная тема? Ну вот, видишь, я была, права: с тобой ни о чем нельзя говорить.
   Жорж. Послушай, Софи! Ты, может быть, считаешь себя сверхэмансипированной, сверхсовременной и еще черт знает какой, но пойми наконец, что девушке в семнадцать лет, даже твоего поколения, нужно еще многое постичь и набраться ума, чтобы начать разбираться в жизни.
   Софи. Вот именно, я и стараюсь все постичь. Но стоит мне затронуть какую-нибудь серьезную тему, ты в момент заклиниваешься.
   Жорж. Я не заклиниваюсь. Я просто отказываюсь обсуждать некоторые вещи с родной дочерью, вот и все.
   Софи. С ума сойти, до чего вы все закомплексованные!
   Жорж. И если сейчас ты этого не понимаешь…
   Софи. Нет, никак!
   Жорж…то поймешь позднее, когда у тебя самой будут дети.
   Софи. Дети?! Ну уж нет, с детьми я еще погожу!
   Жорж. Надеюсь, что погодишь, для твоего же блага.
   Софи. К счастью, на эти дела имеется пилюля.
   Жорж. Согласен. Только учти – знать про пилюлю еще не значит знать все.
   Софи. Что – все?
   Жорж. Все о любви, все о жизни.
   Софи. Поглядеть на вашу с мамой жизнь, так много чего узнаешь. Я, во всяком случае, узнала.
   Жорж. Ты нас только что осчастливила монологом об отцах и поведала о своем отношении к этим презренным типам, единственное назначение которых покрывать своих жен, как жеребцы.
   Софи. Я вовсе не сравнивала тебя с жеребцом. Я прекрасно понимаю, что в ту минуту мужчину действительно влечет к женщине. Не делай из меня идиотку! Я сказала…
   Жорж. Знаю, знаю, что ты сказала. Мы не глухие, слышали. Но я тоже хочу тебе сказать одну вещь: я всегда относился к своим родителям с истинным обожанием, а отсюда и с неподдельным уважением, – да, да, я не стеснялся уважать их, и это было искреннее уважение, ясно тебе? А вы, теперешняя молодежь, полагаете, что открыли для себя смысл жизни, только потому, что оскальпировали слова и открыто говорите непристойности.
   Софи. Это ты так считаешь?
   Жорж. Да, я так считаю. Но беда даже не в словах. Вы, современные девицы, воображаете, что постигли жизнь и имеете право плевать на весь мир и ложиться в постель с кем попало, и чем чаще, тем лучше.
   Софи. Если хочешь знать, мне это предлагали достаточно часто, но я никогда ни с кем не спала лишь бы переспать.
   Жорж. Ничего, это не за горами.
   Софи. Будем надеяться.
   Жорж. На этот счет я спокоен. Все вы одним миром мазаны.
   Софи. Конечно, а куда же денешься? Мужчины ведь тоже все одинаковы. Им бы только переспать. И если бы женщины всегда отказывались, какая от этого польза? А потом, женщинам тоже часто хочется, и это естественно и нормально.
   Жорж. Согласен. Я только хочу тебе разъяснить, что любовь существует даже для твоего поколения, что любовь каким-то непостижимым образом все ставит на свои места, и стоит мужчине и женщине полюбить друг друга, между ними возникает чудесное равновесие. Все зыбко и вместе с тем надежно. Мир странно сужается, но в то же время беспредельно расширяется. Любовь распахивает перед вами необозримые горизонты, но все они приводят к Ней или к Нему. Целая вселенная воплощается в любимом человеке, но этот человек необъятен, как вселенная.
   Эвелина. Слушай, Софи, слушай.
   Жорж. Плевать я хотел на твою иронию. Я знаю что говорю. Я-то видел на примере моих родителей, что значит идеальная пара, подлинный союз двух любящих сердец, продлившийся целых сорок лет. Конечно, их жизнь украшало и многое другое: деньги, друзья, приемы, путешествия. Но все это были сущие пустяки по сравнению с их глубокой взаимной любовью, перед неразрывным союзом двух существ, созданных друг для друга и в какой-то счастливый миг обретших друг друга, – я сам был тому свидетель и могу поклясться, что до самой смерти моей матери – а она умерла, когда ей было за шестьдесят, – я бы, в отличие от тебя, не посчитал ни постыдным, ни мерзким тот факт, что мой отец мог заключить ее в объятия. Вот почему твой телефонный разговор вывел меня из равновесия. Если бы кто-нибудь посмел задать мне подобный вопрос о моих родителях, я бы ему сразу морду на сторону свернул.
   Софи. Охотно верю.
   Жорж. Вот тебе мое мнение, дочка. Любовь есть, она существует. Откуда ты знаешь, может, тебе тоже суждено полюбить одного-единственного на всю жизнь, и ты будешь бегать за ним как собачонка и не взглянешь ни на кого другого.
   Софи. Да я только о том и мечтаю! Конечно, при условии, что и он не взглянет ни на одну женщину. Иначе я ему тут же рога наставлю. Я не дам над собой изгаляться.
   Жорж. Браво, браво! Самый верный способ удержать мужчину – это наставить ему рога. Очень рад, что хоть ты-то по крайней мере можешь за себя постоять.
   Эвелина. Понимай так: «не то что твоя идиотка мать».
   Жорж. Не исключено.
   Эвелина. Я поняла. Я было собралась в свою очередь произнести речь, но от твоего дифирамба красоте супружеской любви у меня в зобу дыханье сперло и все вдохновение улетучилось. После такого фонтана красноречия мне прямо стыдно рот раскрыть. Какой изысканный стиль! Я думала, ты вот-вот перейдешь на монолог Пердикана: «Союз созданий жалких и презренных…»
   Жорж. Это еще что за чертовщина?
   Эвелина. Мюссе. «С любовью не шутят».
   Жорж. Ах да, я и позабыл, мы же обучались на театральных курсах! Терпеть не могу Мюссе. Сопливая баба, а не поэт. И в роли любовника у него выступала женщина. Да-да, в этой парочке мужчиной была Жорж Занд, а не он. А когда она дала ему отставку, он начал скулить в этих своих «Ночах». И скулил, и скулил без конца, как брошенная дворняжка. Нет, подумать только! Он льет слезы в мае, он льет их в октябре, и у него еще остается про запас на рождество! До чего же тошнотворный тип, сил нет! Вот Бодлер – совсем другое дело! Это настоящий мужчина. Разбирался как следует и в женщинах, и в любви, да и во всем прочем тоже. Да, Бодлер – поэт, а твоему Мюссе только на мандолине тренькать, как гондольеру на Большом Канале.
   Эвелина. Видишь, Софи, ты была не права, утверждая, что с твоим отцом не о чем поговорить. По субботам после полудня он даже занимается литературной критикой.
   Жорж. А почему бы и нет?! Всю неделю я торгую кастрюлями, так имею же я право хотя бы в субботу заявить, что Мюссе – дурак. У меня сегодня выходной, поняла? И еще я имею право любить Бодлера. Он величайший из поэтов. И это доказывает, что во мне развито чувство прекрасного. (Декламирует.)

 
«И вы могли презреть очей чудесных взгляд –
Ребенка моего прекраснейший из взоров!
В нем прелесть сумерек, волшба ночных узоров…
О милые глаза! Ваш темный блеск мне свят!»
 

   Звонит телефон.
   (Подходит, по пути бросая Эвелине.)
   А твой Мюссе так может? В подметки Бодлеру не годится! (Снимает трубку.) Алло!… А, это ты, как дела?… Да ничего, в порядке. Я тут как раз защищаю французскую поэзию от варваров… Нет, слишком долго объяснять… Да, сегодня я дома. Обычно по субботам я имею право на общение с сыном, но сегодня у меня его похитили… Не знаю… Говорят, к зубному врачу. В общем, когда я пришел, его уже увели. Эта непоседливая блоха Пюс¹исчезла вместе с ним в два часа… В шахматишки? Прекрасно!… Конечно, согласен… Нет, нет, наоборот! Самое верное средство – выкинуть из головы эти чертовы кастрюли! Так что давай, распрощайся с женой и детишками и приходи!… Эвелина?… Да, она дома. (Бросает взгляд на Эвелину.) Что собирается делать? Вот чего не знаю, того не знаю. Скорее всего, воспользуется твоим визитом, чтобы отправиться к одному из своих многочисленных любовников!… А вот увидишь… Ну пока! (Вешает трубку). Это Антуан, он же Титус.
   Эвелина. Мы так и поняли. Объясни только, почему ты так упорно стараешься ему внушить, что я его избегаю?
   Жорж. Да ты его видеть не можешь!
   Рuсе (франц.) – блоха.
   Эвелина. Вовсе нет. Просто мне не о чем с ним говорить, вот и все.
   Жорж. Раньше тебе всегда находилось о чем с ним поговорить, даже больше, чем со мной.
   Эвелина. Когда это?
   Жорж. Да еще совсем недавно. А потом он тебе вдруг ни с того ни с сего опротивел.
   Эвелина. Вовсе он мне не опротивел. Просто ты вдруг целиком завладел им сам.
   Жорж. И этого оказалось достаточно, чтобы ты тут же забыла о его существовании. Да-да, не обессудь, я давно уж приметил, что тебе не нравятся мои друзья.
   Эвелина. Я всегда была вежлива с Титусом, и у меня нет ни малейшей причины быть с ним грубой, – так отчего бы я вдруг стала внушать ему, что он мне не нравится?
   Жорж. Да тебя никто из моих друзей не интересует.
   Эвелина. Ау тебя только этот один и остался. Кроме него и твоего отца, ты вообще ни с кем не видишься.
   Жорж. Ты еще попрекни меня моим отцом!
   Эвелина. Нет, это просто поразительно, как ты ухитряешься все вывернуть наизнанку, лишь бы обвинить меня бог знает в чем! Я только упрекнула тебя в том, что ты внушил Титу-су, будто я не желаю его видеть. Какое отношение это имеет к твоему отцу?
   Софи. Ну ладно, за мной скоро Брижитт зайдет. Пойду переоденусь. До вечера! Хотя нет… Я не знаю, вернусь ли я к ужину.
   Эвелина. Будь добра, позвони хотя бы!
   Жорж. Ты все-таки не в гостинице живешь, изволь об этом помнить.
   Софи. Ладно. Я звякну до шести.
   Эвелина. Ты рискуешь никого не застать.
   Софи. Но ведь Пюс и Фредерик вернутся.
   Жорж. Я-то уж, во всяком случае, дождусь Фредерика. Не собирается же эта паршивка Пюс проторчать с ним у дантиста целый день! Еще и эта… Как-нибудь на днях я ей тоже мозги прочищу, она у меня попляшет! Малышку она тоже умыкнула к этому зубодеру.
   Софи. Чао, семейство! Привет Титусу!
   Жорж. Эй, Софи, если узнаешь что-нибудь новенькое про отца и мать Брижитт, не забудь поделиться с нами, а то мы просто не переживем неизвестности!
   Софи. Ну, я-то переживу, а вот каково ей, бедняжке! Ее тоже понять можно, поставь себя на ее место! (Выходит.)
   Жорж. Нет, ты только послушай, что она говорит, просто уши вянут. Слава богу, она не пожелала узнать, спим ли мы с тобой.
   Эвелина. Ну, на этот счет ей трудно обмануться. Она давным-давно все знает.
   Жорж. Откуда ты знаешь, что она знает? Попробуй угадай, что они знают, а чего нет.
   Эвелина. Да, она знает, как знаю я, как знает Пюс и как, наверное, довольно скоро узнает Фредерик о том, что в твоей жизни есть другая женщина. И она знает, что вот уже три года мы спим в разных комнатах.
   Жорж. И это, во всяком случае, очень кстати, поскольку нынешние юные особы, видите ли, считают отвратительным тот факт, что их родители еще способны любить друг друга.
   Эвелина. Ты вовсе не обязан оправдываться передо мной.
   Жорж. А я и не думал оправдываться.
   Эвелина. Неужели? Ты, кажется, сказал: «Во всяком случае, это очень кстати…»
   Жорж. А что, неправда?
   Эвелина. Я никогда не говорила тебе, что это была ошибка. В один прекрасный день ты объявил мне, что отныне не всегда будешь ночевать дома и что поэтому тебе нужна голубая комната. Я ведь не так уж глупа. Я поняла. Я велела устроить тебе постель в голубой комнате и не сказала по этому поводу ни одного слова.
   Жорж. Вот это верно! Это уж точно. Чтобы выжать из тебя это самое слово, нужно здорово попотеть!
   Эвелина. А тебе хотелось бы, чтобы я жаловалась?
   Жорж. Как же, дождешься от тебя!
   Эвелина. Нет, не дождешься, я на это неспособна.
   Жорж. Тебе гордость и воспитание не позволили бы.
   Эвелина. Разреши тебе напомнить, что ты получил воспитание не хуже моего, и дали его тебе идеальные родители.
   Жорж. Верно, но почему-то считается, что я негодяй. В то время, как ты!…
   Эвелина. Что «я»?
   Жорж. Ты – благородная наследница, «барышня» из Шатору.
   Эвелина. Когда мы познакомились, тебе было девятнадцать лет, а мне семнадцать. И я отдалась тебе на третий же день. Тогда я не очень-то думала о своем благородном происхождении и воспитании. Не понимаю, откуда у тебя этот нелепый комплекс. Впрочем, нет, отлично понимаю.
   Жорж. Какой комплекс?
   Эвелина. Которому я обязана твоими непрерывными намеками на мою семью и который все чаще и чаще побуждает тебя изображать свирепого злодея. Тебя зовут Жорж Рости – и этим все сказано.
   Жорж. Что ты болтаешь, понять не могу!
   Эвелина. Очень просто. Хотя фамилия Рости пишется через «о», тебя, поскольку ты всегда был невысоким, вечно дразнили «малыш Расти». И ты ужасно бесился. Ты мне сам раз двадцать об этом рассказывал. И с тех пор ты непрестанно доказываешь всему миру, что ты не мальчик-с-пальчик, а страшный людоед. Вот почему ты считаешь своим долгом ругаться, как самый отъявленный хулиган, и всем подряд бить морду или, как ты выражаешься, прочищать мозги. Когда я с тобой познакомилась, мне это казалось интересным. Теперь это совсем неинтересно и даже немножко смешно.
   Жорж. Ну, уж лучше быть таким хулиганом, как я, чем таким психоаналитиком, как ты. Ошиблась, голубушка, этот номер не пройдет! Если бы ты мне вечно не ставила палки в колеса, я был бы совсем другим человеком. Вот тебе мой диагноз, кушай на здоровье! Мал я или велик, моя фамилия Рости, и другой не будет.
   Эвелина. Будь добр, скажи мне хоть раз, как, каким образом, какими способами я ставила тебе палки в колеса? Окажи мне такую услугу, объясни – может, я тогда научусь не делать этого?
   Жорж. Вот-вот, давай, валяй дурочку. Чего уж проще!
   Эвелина. По-моему, проще всего ответить. Но, обрати внимание, ты этого не делаешь.
   Жорж. А мне нечего отвечать.
   Эвелина. Ну тогда нечего и меня упрекать.
   Жорж молчит.
   А ведь только что ты спел такой блестящий панегирик любви, браку и идеальной паре.
   Жорж. Да, идеальной.
   Эвелина. Твоему отцу и матери. Да, мы с тобой – совсем другое дело. Но я тут вовсе ни при чем. Ты всегда заводил интрижки направо и налево. Меня это обижало, но я не придавала им особого значения. Мы все еще были счастливы, а потом, в один прекрасный день, появилась эта дама. Будь откровенен со мной хоть один раз в жизни и признайся, что именно из-за нее все пошло вразброд между нами. Ты вынудил меня приспосабливаться к твоему новому образу жизни, к твоим развлечениям на стороне. Ты потребовал себе отдельную комнату, где время от времени ночуешь по каким-то непонятным соображениям приличий, обедаешь с нами не чаще одного раза в неделю, и, если бы не Фредерик, мне кажется, мы тебя и вовсе бы здесь не видели.
   Жорж. Я люблю своего сына. У меня только он один и есть на свете.