Страница:
лиц, - каким могло быть обложение, которое во Франции носит название
подушного и которое, таким образом, падает одновременно на вещи и на людей,
- то оно является самым справедливым и, следовательно, самым подходящим для
свободных людей (78). Эти пропорции, как может показаться сначала, легко
соблюдать, так как они соответствуют положению, которое каждый занимает в
обществе, а каково это положение, всем известно. Но мало того, что скупость,
влияние и обман способны исказить все вплоть до очевидного, - при этих
расчетах редко учитывают все составные части, которые должны в них входить.
Во-первых, следует учитывать соотношение количеств, в соответствии с
которым, при всех равных условиях, тот, у кого в десять раз больше
имущества, чем у другого, должен платить в десять раз больше. Во-вторых,
соотношение в потреблении, т. е. различие между необходимым и избыточным
(79). Тот, у кого есть лишь самое необходимое, не должен вообще ничего
платить; обложение имеющего избыток может составлять в случае необходимости
все то, что есть у него сверх необходимого (80). На это он скажет, что при
его положении то, что было бы излишним для человека, ниже его стоящего, для
него необходимо. Но это - ложь, ибо у вельможи две ноги, как и у волопаса, и
так же, как у того, только один желудок Более того, это так называемое
необходимое столь мало необходимо для его положения, что если бы он сумел от
него отказаться ради какого-нибудь похвального дела, то заслужил бы только
еще большее уважение. Народ пал бы ниц перед министром, который идет в Совет
пешком, потому что он продал свои кареты, когда Государство испытывало
крайнюю нужду. В конце концов Закон не предписывает никому роскошествовать,
а то, что благопристойно, никогда не бывает доводом против права.
Третье соотношение, которого никогда не учитывают, а оно должно было бы
считаться первым - это соотношение пользы, которую каждый извлекает из
общественной конфедерации, весьма усердно защищающей огромные владения
богача и едва позволяющей несчастному бедняку пользоваться хижиною, которую
он построил своими руками. Все выгоды общества - разве они не для
могущественных и богатых? разве не они одни занимают все доходные должности?
разве не им одним предоставлены все милости, все льготы? и разве не в их
пользу действует вся публичная власть? Если влиятельный человек обкрадывает
своих кредиторов или совершает иные мошенничества, разве не уверен он всегда
в своей безнаказанности? Палочные удары, которые он раздает, насилия,
которые он совершает, сами смерти и убийства, коих он виновник - разве такие
дела не стараются замять, так что уже через шесть месяцев о них нет и речи?
Если же обворовали такого человека, всю полицию сразу же ставят на ноги, и
горе невинным, на которых бросит он подозрение! Проезжает он через опасное
место - уже готовы эскорты; сломается его экипаж - все летят к нему на
помощь; послышится шум у его дверей, он скажет лишь слово - и все умолкает;
обеспокоит его чем-нибудь толпа, он делает знак - и все успокаивается;
окажется на его пути возчик - его люди готовы убить этого возчика; и скорее
будет раздавлено пятьдесят почтенных людей, идущих пешком по своим делам,
чем будет задержан один какой-нибудь наглый бездельник, едущий в своем
экипаже. Все эти знаки уважения не стоят ему ни одного су, они - право
богатого человека, а не оплачиваются им своим богатством. И как меняется
картина, когда речь идет о бедняке! Чем больше обязано ему человечество, тем
в большем отказывает ему общество. Для него закрыты все двери, даже когда он
вправе потребовать их открыть, и если иногда он добивается справедливости,
то с большим трудом, чем другой получил бы милость. Если нужно выполнять
повинности, набирать ополчение, - именно ему отдают предпочтение; он всегда
несет, кроме своего бремени, еще и то бремя, от которого его более богатый
сосед в состоянии себя освободить. При малейшем несчастии, которое с ним
случается, все от него отворачиваются; если жалкая его тележка
опрокидывается, то мало того, что никто не приходит ему на помощь, я считаю
его счастливым, если он при этом избежит оскорблений со стороны скорой на
руку челяди какого-нибудь молодого герцога. Одним словом, всякая
безвозмездная подмога бежит его, когда он в нужде, именно потому, что ему
нечем за нее платить, но я могу считать его человеком погибшим, если, на его
несчастье, у него честная душа, миленькая дочь и могущественный сосед.
Не менее важно обратить внимание еще на одно обстоятельство, а именно:
убытки бедняков гораздо труднее возместить, чем убытки богача, и трудность
приобретения всегда возрастает по мере того, как растет потребность. Ничто
не творится из ничего - это верно в делах, как и в физике: деньги - это
семена денег, и иногда труднее заработать первый пистоль, чем второй
миллион. Более того: то, что платит бедный, навсегда для него потеряно и
остается в руках богача или к нему возвращается, а так как одним только
людям, которые принимают участие в Управлении, или тем, которые к нему
приближены, идет рано или поздно вся сумма налогов, то они, даже платя свою
долю, весьма заинтересованы в том, чтобы налоги увеличивались.
Резюмируем в нескольких словах сущность общественного договора людей
двух состояний: "Вы во мне нуждаетесь, ибо я богат, а вы бедны; заключим же
между собой соглашение: я позволю, чтобы, вы имели честь мне служить при
условии, что вы отдадите мне то немногое, что вам остается, за то, что я
возьму на себя труд приказывать вам" (81).
Если все это тщательно собрать воедино, то мы обнаружим, что для того,
чтобы обложение было справедливым и действительно пропорциональным, оно
должно производиться не только в соответствии с размером имущества
плательщиков, а на основе сложного соотношения различий в их положении и
излишков их имуществ. Эта операция весьма важна и весьма затруднительна, а
совершают ее повседневно толпы чиновников, почтенных людей, сведущих только
в арифметике, тогда как Платоны и Монтескье не решились бы за нее взяться
иначе, как с содроганием и только испросив предварительно у неба ниспослать
им необходимые для того познания и беспристрастность.
Другое неудобство обложения людей состоит в том, что оно слишком
ощутимо и что сбор взимается с чрезмерной строгостью. Это не означает,
однако, что оно не оставляет места для значительных недоборов, так как легче
скрыть от податного списка и от преследований свою голову, чем имущество.
Из всех прочих видов обложения "цензива", или "поземельная талья" (82),
всегда считалась наиболее выгодною в тех странах, где больше придают
значения сумме сбора и надежности взимания, нежели степени стеснения народа
(83). Осмеливались даже говорить, что нужно возложить на крестьянина большее
бремя, чтобы пробудить его от лени, и что он ничего не делал бы, если бы ему
не нужно было ничего платить. Но опыт опровергает в отношении всех народов
этот смехотворный принцип во всех случаях: в Голландии, в Англии, где
землепашец платит очень мало, и особенно в Китае, где он не платит ничего, -
там и земля лучше всего возделывается. Напротив, всюду, где землепашец
оказывается обложенным пропорционально тому, сколько родит его поле (84), он
забрасывает его или берет с него лишь ровно столько, сколько ему необходимо
для жизни. Ибо для того, кто теряет плоды своего труда, не делать ничего
означает оказаться в выигрыше, штрафовать же за труд - это весьма странный
способ изгонять лень.
Из налога на землю или на зерно, особенно, когда он чрезмерен,
проистекают два расстройства столь ужасные, что они должны в конечном счете
непременно обезлюдить и разорить все страны, где он установлен.
Первое вытекает из недостатка денег в обращении, ибо торговля и
промышленность притягивают в столицы все деньги деревни, а так как налог
уничтожает ту соразмерность, которая могла бы еще иметь место между нуждами
земледельца и ценою его зерна, деньги беспрестанно уходят и никогда не
возвращаются: чем богаче город, тем беднее страна. То, что приносит
обложение, переходит из рук государя или финансиста в руки тех, кто
занимается ремеслом и торговлей, и земледелец, который всегда получает из
этого лишь наименьшую часть, истощает, в конце концов, свои силы, платя все
время столько же, а получая все меньше. Как жить человеку, если у него есть
вены и нет никаких артерий, или если его артерии несут кровь лишь на
расстояние в четыре пальца от сердца? Шарден говорит, что в Персии взимаемые
царем налоги с продуктов питания выплачиваются также продуктами питания. Сей
обычай, о существовании которого в этой стране в прошлом, до Дария (85),
свидетельствует Геродот, может предупредить то зло, о котором я только что
сказал. Но, если только в Персии интенданты, директора, чиновники и сторожа
складов - люди не какого-то иного рода, чем повсюду в других местах, мне
трудно поверить, что хоть малейшая часть этих продуктов доходит до царя, что
хлеб не портится во всех амбарах и что большинство складов не уничтожается
пожарами.
Второе расстройство возникает из того, что кажется преимуществом, а на
деле только усугубляет бедствия еще до того, как они станут заметными. Оно
состоит в том, что хлеб - это продукт, который налоги нисколько не удорожают
в стране, производящей хлеб, и несмотря на его безусловную необходимость,
количество его уменьшается, тогда как цена не увеличивается. Это приводит к
тому, что люди умирают от голода, хотя хлеб не дорожает, и только земледелец
остается обремененным таким налогом, который он не мог для себя уменьшить за
счет цены хлеба при продаже. Нужно обратить внимание на то, что о
поземельной талье нельзя судить так же, как об обложении всех товаров,
потому что такое обложение повышает их цену и оно оплачивается, таким
образом, не столько торговцами, сколько покупателями. Ибо такое обложение,
сколь значительным оно бы ни было, все же устанавливается добровольно и
оплачивается торговцем лишь в соответствии с купленными у него товарами, а
так как этот последний покупает лишь столько, сколько он может продать, то
он и диктует цену покупателю. Земледелец же, независимо от того, продает он
или нет, вынужденный в определенные сроки платить за возделываемый им
участок земли, никак не может ждать, пока за его продукт дадут желательную
для него цену. И если бы он не продавал своего продукта, чтобы содержать
самого себя, он был бы вынужден продавать этот продукт для того, чтобы
уплатить талью, так что иногда именно непомерность обложения и поддерживает
низкие цены на хлеб.
Заметьте, кроме того, что помощь со стороны торговли и промышленности
не только не может сделать талью более терпимою, создавая изобилие денег, но
делают ее еще более обременительной. Я не стану настаивать на том, что
вполне очевидно, а именно: если большее или меньшее количество денег в
Государстве может дать ему больше или меньше кредита вовне, это никоим
образом не меняет действительного достояния граждан и не делает их ни более,
ни менее состоятельными (86). Но я сделаю следующие два важные замечания:
первое - если только у Государства нет избытка продуктов питания и если
изобилие денег не возникает от продажи этих продуктов за границей, то лишь
те города, в которых идет торговля, ощущают такое изобилие, крестьянин же
становится от этого лишь относительно беднее; второе - поскольку цены на все
повышаются с увеличением количества денег в обращении, то приходится
соответственно повышать налоги, так что земледелец оказывается более
обремененным налогами, хотя у него не больше средств.
Должно видеть, что поземельная талья - это в действительности налог на
произведения земли. Между тем каждый согласится, что нет ничего столь
опасного, как налог на хлеб, если его платит покупатель; как же не видеть,
что зло во сто раз горше, когда этот налог платит сам земледелец. Разве это
не значит посягать на самую основу Государства до его истоков? разве это не
значит действовать самым непосредственным образом так, чтобы страна
обезлюдела и, следовательно, в конце концов, была совершенно разорена? Ибо
для нации нет худшего голода, чем голод на людей.
Только подлинному государственному мужу дано в распределении налогов
видеть нечто более важное, чем вопрос финансов: превратить обременительные
повинности в полезные уставы управления и позволить народу надеяться, что
такие установления имели своею целью скорее благо нации, нежели доход от
обложения.
Пошлины на ввоз чужеземных товаров, до которых очень падки жители, хотя
страна не имеет в них нужды; пошлины на вывоз товаров, производимых из
местного сырья, из страны, которая не имеет их в избытке, но без которых не
могут обойтись чужеземцы; пошлины на изделия ремесел и художеств бесполезных
и слишком доходных; пошлины на ввоз в города вещей, служащих лишь целям
украшения, и вообще на все предметы роскоши, отвечают этой двойной цели. А
посредством таких налогов, которые облегчали бы положение бедного и ложились
бы всей своею тяжестью на богатство, только и можно предупреждать постоянное
увеличение неравенства состояний, порабощение богатыми массы работников и
бесполезных слуг, умножение числа праздных людей в городах и бегство из
деревень.
Важно установить между ценою вещей и пошлинами, которыми они
облагаются, такое соотношение, чтобы, вследствие огромных размеров прибыли,
отдельные люди в своей алчности не доходили до занятия контрабандою. Надо,
кроме того, предупреждать легкость контрабанды, отдавая предпочтение таким
товарам, которые труднее всего спрятать. Наконец, следует, чтобы налог
платил скорее тот, кто использует вещь, облагаемую пошлиною, нежели тот, кто
такую вещь продает; этого последнего размеры пошлины, которую он должен
внести, ввели бы только в большее искушение и заставили стараться провезти
такие вещи контрабандой. Таков неизменный обычай в Китае, в той стране мира,
где налоги выше всего и где они лучше всего уплачиваются: торговец не платит
там ничего, пошлину вносит только покупатель, и это не приводит ни к ропоту,
ни к мятежам, так как продукты, необходимые для жизни, такие, как рис и
хлеб, совершенно не облагаются и, следовательно, народ не притеснен, налог
же падает лишь на людей состоятельных. Впрочем, все эти предосторожности
должны диктоваться не столько боязнью контрабанды, сколько той заботой,
которую Правительство должно уделять тому, чтобы оградить отдельных людей от
соблазна незаконных прибылей, каковой соблазн, превратив их в плохих
граждан, не замедлит превратить их в людей бесчестных.
Пусть установят большие налоги на содержание ливрейных слуг, на
экипажи, зеркала, люстры и гарнитуры мебели, на дорогие материи и на золотое
шитье, на дворы и сады при особняках, на всякого рода зрелища, на профессии
таких бездельников, как шуты, певцы, скоморохи, одним словом, на всю эту
массу предметов роскоши, забавы и праздности, которые всем бросаются в глаза
и тем менее могут быть скрыты от нас, что единственное их назначение в том и
состоит, чтобы себя показывать, и которые были бы бесполезны, если бы не
были на виду. И пусть не страшатся того, что подобный доход носил бы
произвольный характер, поскольку он относится к предметам не первой
необходимости. Полагать, что люди, единожды соблазнившись роскошью, смогут
когда-либо от нее отказаться, значит плохо знать людей: они скорее сто раз
откажутся от необходимого и предпочтут умереть от голода, чем от стыда.
Увеличение трат будет лишь новым основанием к тому, чтобы продолжать эти
траты, когда тщеславное желание казаться богатым обратит на пользу себе и
цену вещи, и расходы на уплату налога. До тех пор, пока будут на свете
богатые, они захотят отличаться от бедных, и Государство сможет создать себе
доход менее всего обременяющий и более всего надежный, только лишь
основываясь на этом различии.
По той же причине промышленности никак не придется страдать от такого
экономического порядка, который обогатил бы финансы, оживил сельское
хозяйство, облегчив бремя земледельца, и привел бы незаметно все состояния к
тому среднему достатку, который составляет подлинную силу Государства. Могло
бы случиться, я это признаю, что налоги способствовали бы более скорому
исчезновению некоторых мод, но это означало бы только, что они заменяются
другими, и от этого работник бы выиграл, а казна ничего бы не потеряла.
Одним словом, предположим, что дух Правления состоит в том, чтобы подати
всегда имели основою избыток богатств - тогда произойдет одно из двух: либо
богатые откажутся от своих избыточных трат и будут совершать траты лишь
полезные, которые вновь обратятся в пользу Государства, и тогда
распределение налогов сделает то, к чему приводят лучшие законы против
роскоши - расходы Государства неизбежно уменьшатся вместе с расходами
частных лиц, и казна, таким образом, не потеряет от того, что получит
меньше, так как расходование денег уменьшится еще значительнее; либо, если
богатые нисколько не уменьшат свою расточительность, то казна получит из
суммы налогов те средства, которые она искала, чтобы удовлетворить подлинные
нужды Государства. В первом случае казна обогащается настолько, насколько
уменьшаются ее расходы, во втором - она опять-таки обогащается на счет
расходов частных лиц не на необходимое.
Добавим ко всему этому еще одно важное различие из области
государственного права, которому Правительства, желающие все делать сами,
должны были бы уделить большое внимание. Я говорил, что обложение людей и
налоги на вещи самой первой необходимости, прямо посягающие на право
собственности и, следовательно, на истинное основание политического
общества, всегда влекут за собою опасные последствия, если они не
устанавливаются с прямого согласия народа или его представителей. Ибо тогда
человек вовсе не принужден платить, и его взнос может быть сочтен
добровольным, так что особое согласие каждого из плательщиков дополняет
общее согласие и даже, в некотором роде, предполагает такое согласие, ибо с
какой стати народ будет противиться всякому обложению, которое ложится лишь
на тех, кто согласен его платить? Это представляется мне несомненным: все,
что не запрещается законами и не противоречит нравам, и может быть запрещено
Правительством, - все это Правительством должно быть разрешено путем
установления сбора. Если, к примеру, Правительство может запретить
пользование каретами, оно может, с еще большим основанием, ввести налог на
кареты: средство мудрое и полезное для того, чтобы осудить пользование ими,
не приказывая, однако, сие прекратить. Тогда можно смотреть на налог, как на
своего рода штраф, доход от которого возмещает то зло, которое этим штрафом
наказуется. Кто-нибудь мне возразит, быть может, что так как те, которых
Бодэн называет наглецами (87), т. е. те, кто налагают или выдумывают налоги,
принадлежат к классу богатых, то они и не подумают освободить остальных от
тягот за свой счет и возложить на самих себя это бремя, чтобы облегчить
бремя бедняков. Но следует отбросить подобные мысли. Если бы в каждой нации
те, кому суверен поручает управление подданными, были по своему положению их
врагами, то не стоило бы вообще исследовать, что они должны делать, чтобы
сделать их счастливыми.
КОММЕНТАРИИ
Статья эта впервые была напечатана в V томе "Энциклопедии", вышедшем в
1755 г. Отдельным изданием опубликована под названием "Гражданин, или
Политическая экономия" в Женеве Дювиларом без согласия Руссо (см. письмо
Руссо к Верну от 22.10 1758 г.). Некоторые поправки и дополнения были
внесены по рукописи в посмертное издание сочинений 1782 г., осуществленное
Дюпейру и Мульту.
В этом издании перевод сделан со сводного текста, изданного Воганом
после сверки всех пяти печатных изданий статьи.
Большая часть рукописи хранится в городской библиотеке Невшателя
(Швейцария).
Статья дважды переводилась на русский язык - А. М. Лужковым в 1777 г. и
В. Медведевым в 1787 г.
1. ...управление домом. - Понятие "экономия", встречающееся у
Ксенофонта, было рассмотрено Аристотелем, понимавшим под "ойкос" не просто
дом, а хозяйство в более широком смысле, нежели домашнее Взгляды именно
этого античного мыслителя оказали значительное влияние на Руссо. Мы имеем, в
частности, в виду тот факт, что Аристотель под экономией понимал
совокупность непосредственно полезных вещей, т. е. потребительских
стоимостей, имеющую, по природе своей, естественные количественные границы,
в отличие от "хрематистики" - накопления богатства в виде денег, предела не
имеющего, к которому он, в общем, относился отрицательно.
2. ...политической экономией. - Или еще Руссо ее именует "публичной"
(publique) и гражданской (civile).
3. См. "Новую Элоизу", где мы находим довольно детальное изображение
принципов ведения домашнего хозяйства. О домашних слугах и поденщиках
говорит часть IV (письмо Х - Избр. соч., т. II, стр. 377 и сл.), об
обязанностях хозяев, об их образе жизни, об управлении своим состоянием -
часть V (письмо II, стр. 456-485), о воспитании детей - тоже часть V (письмо
III, стр. 485-512).
4. Если бы между Государством... - Этот и последующие четыре абзаца
повторяются с незначительными отклонениями в тексте первого наброска
"Общественного договора" (кн. I, гл. V). Косвенное свидетельство того, что
Руссо включил в эту статью отрывок из уже существовавшего первого наброска
"Общественного договора".
5. ...самою природой. - Фактически Руссо уже тут близок к точке зрения,
выраженной в "Общественном договоре" (кн. I, гл. II), где говорится, что
"самое древнее из всех обществ и единственно естественное - это семья".
6. ...тогда как богатство казны. - В первом наброске "Общественного
договора" это место выглядит иначе, "богатство государя, далекое от того,
чтобы добавлять нечто к благополучию частных лиц, почти всегда стоит им
покоя и изобилия". Воган полагает, что этот текст является первоначальным.
7. ...затем из благодарности... - В "Рассуждении о причинах
неравенства" и в "Общественном договоре" отрицается вытекающая из
признательности детей их обязанность повиноваться отцу после достижения
самостоятельности. То, что в данной статье автор придерживается иной,
общепринятой точки зрения, может рассматриваться как свидетельство ее более
раннего происхождения.
8. ...о рабстве... - Руссо упомянул его, возможно, лишь потому, что
Аристотель в той части "Политики" (см. прим. 1), где он рассматривает
экономию "домашнюю", рассматривает отношения между хозяином и его рабами
(гл. IV-VII).
9. ...очень немного хороших магистратов. - В изданиях 1758 и 1772 гг.
эта фраза заканчивается так: "но сомнительно, что за то время, сколько стоит
мир, человеческая мудрость создала десять человек, способных править себе
подобными". Окончательный текст появился лишь в издании 1782 г..
10. Роберт Филмер (1604-1688) - английский политический деятель и
политический писатель, автор ряда книг, в том числе и "Патриарх, или
Естественная власть Монархов" (1680).
11. ...два выдающихся человека... - Это подвергшие книгу Филмера
критике, Альджернон Сидней и Джон Локк, первый в своих "Рассуждениях о
правлении", второй - в трактате "О государственном правлении" (кн. II).
12. См. Аристотель. Политика, кн. I, гл. II.
13. ...власть исполнительная... - В оригинале "executrice", а не
"executive", как в первом наброске "Общественного договора" и в его
окончательном тексте (кн. III, гл. I).
14. Да будет мне позволено... - В черновой рукописи этой фразе
предшествует следующая: "Если бы я намеревался точно определить, в чем
состоит политическая экономия, я нашел бы, что ее задачи сводятся к трем
главным, руководить осуществлением законов, поддерживать гражданскую свободу
и заботиться о нуждах государства. Но чтобы уразуметь связь этих трех целей,
необходимо обратиться к принципу, их объединяющему". Таким образом, Руссо
еще не различает отчетливо собственно предмета политической экономии,
сливающейся у него не только с экономической, но и со всей внутренней
политикой данного государства.
15. ...дают этой машине... - Легкость, с которой Руссо переходит от
сравнения общества с живым организмом к сравнению его с машиной, во многом
объясняется тем, что эти слова во французском языке его времени звучали
почти как синонимы, что объясняется их употреблением в латинском языке, где
под машиной понималось всякое соединение частей и органов, образующих некое
целое, одушевленное или нет. (см. G. Gayrou. Le francais classique. 6 ed.
Paris, 1948, р. 530)
16. ...в здоровом состоянии. - Этот абзац весьма близок к "Введению" к
"Левиафану" Гоббса, где государство сравнивается с "искусственным
человеком".
17. ...чтобы, заслужить свой скудный обед... - Это замечание вызвано
словами Гоббса о роли гражданского закона ("О гражданине", гл. VI, 16).
18. ...в статье "Право"... - Речь идет о статье Дидро "Естественное
право" ("Droit naturel") в V томе "Энциклопедии". Великий принцип, о котором
идет здесь речь, - несомненно идея главенства общей воли, но значение слов
Руссо, называющего свою статью лишь развитием принципа, взятого им у Дидро,
до сих пор остается неясным.
19. ...мир - как один большой город... - Вероятно, здесь имеется в виду
она из концепций философии стоиков, которые, согласно сообщению Цицерона
подушного и которое, таким образом, падает одновременно на вещи и на людей,
- то оно является самым справедливым и, следовательно, самым подходящим для
свободных людей (78). Эти пропорции, как может показаться сначала, легко
соблюдать, так как они соответствуют положению, которое каждый занимает в
обществе, а каково это положение, всем известно. Но мало того, что скупость,
влияние и обман способны исказить все вплоть до очевидного, - при этих
расчетах редко учитывают все составные части, которые должны в них входить.
Во-первых, следует учитывать соотношение количеств, в соответствии с
которым, при всех равных условиях, тот, у кого в десять раз больше
имущества, чем у другого, должен платить в десять раз больше. Во-вторых,
соотношение в потреблении, т. е. различие между необходимым и избыточным
(79). Тот, у кого есть лишь самое необходимое, не должен вообще ничего
платить; обложение имеющего избыток может составлять в случае необходимости
все то, что есть у него сверх необходимого (80). На это он скажет, что при
его положении то, что было бы излишним для человека, ниже его стоящего, для
него необходимо. Но это - ложь, ибо у вельможи две ноги, как и у волопаса, и
так же, как у того, только один желудок Более того, это так называемое
необходимое столь мало необходимо для его положения, что если бы он сумел от
него отказаться ради какого-нибудь похвального дела, то заслужил бы только
еще большее уважение. Народ пал бы ниц перед министром, который идет в Совет
пешком, потому что он продал свои кареты, когда Государство испытывало
крайнюю нужду. В конце концов Закон не предписывает никому роскошествовать,
а то, что благопристойно, никогда не бывает доводом против права.
Третье соотношение, которого никогда не учитывают, а оно должно было бы
считаться первым - это соотношение пользы, которую каждый извлекает из
общественной конфедерации, весьма усердно защищающей огромные владения
богача и едва позволяющей несчастному бедняку пользоваться хижиною, которую
он построил своими руками. Все выгоды общества - разве они не для
могущественных и богатых? разве не они одни занимают все доходные должности?
разве не им одним предоставлены все милости, все льготы? и разве не в их
пользу действует вся публичная власть? Если влиятельный человек обкрадывает
своих кредиторов или совершает иные мошенничества, разве не уверен он всегда
в своей безнаказанности? Палочные удары, которые он раздает, насилия,
которые он совершает, сами смерти и убийства, коих он виновник - разве такие
дела не стараются замять, так что уже через шесть месяцев о них нет и речи?
Если же обворовали такого человека, всю полицию сразу же ставят на ноги, и
горе невинным, на которых бросит он подозрение! Проезжает он через опасное
место - уже готовы эскорты; сломается его экипаж - все летят к нему на
помощь; послышится шум у его дверей, он скажет лишь слово - и все умолкает;
обеспокоит его чем-нибудь толпа, он делает знак - и все успокаивается;
окажется на его пути возчик - его люди готовы убить этого возчика; и скорее
будет раздавлено пятьдесят почтенных людей, идущих пешком по своим делам,
чем будет задержан один какой-нибудь наглый бездельник, едущий в своем
экипаже. Все эти знаки уважения не стоят ему ни одного су, они - право
богатого человека, а не оплачиваются им своим богатством. И как меняется
картина, когда речь идет о бедняке! Чем больше обязано ему человечество, тем
в большем отказывает ему общество. Для него закрыты все двери, даже когда он
вправе потребовать их открыть, и если иногда он добивается справедливости,
то с большим трудом, чем другой получил бы милость. Если нужно выполнять
повинности, набирать ополчение, - именно ему отдают предпочтение; он всегда
несет, кроме своего бремени, еще и то бремя, от которого его более богатый
сосед в состоянии себя освободить. При малейшем несчастии, которое с ним
случается, все от него отворачиваются; если жалкая его тележка
опрокидывается, то мало того, что никто не приходит ему на помощь, я считаю
его счастливым, если он при этом избежит оскорблений со стороны скорой на
руку челяди какого-нибудь молодого герцога. Одним словом, всякая
безвозмездная подмога бежит его, когда он в нужде, именно потому, что ему
нечем за нее платить, но я могу считать его человеком погибшим, если, на его
несчастье, у него честная душа, миленькая дочь и могущественный сосед.
Не менее важно обратить внимание еще на одно обстоятельство, а именно:
убытки бедняков гораздо труднее возместить, чем убытки богача, и трудность
приобретения всегда возрастает по мере того, как растет потребность. Ничто
не творится из ничего - это верно в делах, как и в физике: деньги - это
семена денег, и иногда труднее заработать первый пистоль, чем второй
миллион. Более того: то, что платит бедный, навсегда для него потеряно и
остается в руках богача или к нему возвращается, а так как одним только
людям, которые принимают участие в Управлении, или тем, которые к нему
приближены, идет рано или поздно вся сумма налогов, то они, даже платя свою
долю, весьма заинтересованы в том, чтобы налоги увеличивались.
Резюмируем в нескольких словах сущность общественного договора людей
двух состояний: "Вы во мне нуждаетесь, ибо я богат, а вы бедны; заключим же
между собой соглашение: я позволю, чтобы, вы имели честь мне служить при
условии, что вы отдадите мне то немногое, что вам остается, за то, что я
возьму на себя труд приказывать вам" (81).
Если все это тщательно собрать воедино, то мы обнаружим, что для того,
чтобы обложение было справедливым и действительно пропорциональным, оно
должно производиться не только в соответствии с размером имущества
плательщиков, а на основе сложного соотношения различий в их положении и
излишков их имуществ. Эта операция весьма важна и весьма затруднительна, а
совершают ее повседневно толпы чиновников, почтенных людей, сведущих только
в арифметике, тогда как Платоны и Монтескье не решились бы за нее взяться
иначе, как с содроганием и только испросив предварительно у неба ниспослать
им необходимые для того познания и беспристрастность.
Другое неудобство обложения людей состоит в том, что оно слишком
ощутимо и что сбор взимается с чрезмерной строгостью. Это не означает,
однако, что оно не оставляет места для значительных недоборов, так как легче
скрыть от податного списка и от преследований свою голову, чем имущество.
Из всех прочих видов обложения "цензива", или "поземельная талья" (82),
всегда считалась наиболее выгодною в тех странах, где больше придают
значения сумме сбора и надежности взимания, нежели степени стеснения народа
(83). Осмеливались даже говорить, что нужно возложить на крестьянина большее
бремя, чтобы пробудить его от лени, и что он ничего не делал бы, если бы ему
не нужно было ничего платить. Но опыт опровергает в отношении всех народов
этот смехотворный принцип во всех случаях: в Голландии, в Англии, где
землепашец платит очень мало, и особенно в Китае, где он не платит ничего, -
там и земля лучше всего возделывается. Напротив, всюду, где землепашец
оказывается обложенным пропорционально тому, сколько родит его поле (84), он
забрасывает его или берет с него лишь ровно столько, сколько ему необходимо
для жизни. Ибо для того, кто теряет плоды своего труда, не делать ничего
означает оказаться в выигрыше, штрафовать же за труд - это весьма странный
способ изгонять лень.
Из налога на землю или на зерно, особенно, когда он чрезмерен,
проистекают два расстройства столь ужасные, что они должны в конечном счете
непременно обезлюдить и разорить все страны, где он установлен.
Первое вытекает из недостатка денег в обращении, ибо торговля и
промышленность притягивают в столицы все деньги деревни, а так как налог
уничтожает ту соразмерность, которая могла бы еще иметь место между нуждами
земледельца и ценою его зерна, деньги беспрестанно уходят и никогда не
возвращаются: чем богаче город, тем беднее страна. То, что приносит
обложение, переходит из рук государя или финансиста в руки тех, кто
занимается ремеслом и торговлей, и земледелец, который всегда получает из
этого лишь наименьшую часть, истощает, в конце концов, свои силы, платя все
время столько же, а получая все меньше. Как жить человеку, если у него есть
вены и нет никаких артерий, или если его артерии несут кровь лишь на
расстояние в четыре пальца от сердца? Шарден говорит, что в Персии взимаемые
царем налоги с продуктов питания выплачиваются также продуктами питания. Сей
обычай, о существовании которого в этой стране в прошлом, до Дария (85),
свидетельствует Геродот, может предупредить то зло, о котором я только что
сказал. Но, если только в Персии интенданты, директора, чиновники и сторожа
складов - люди не какого-то иного рода, чем повсюду в других местах, мне
трудно поверить, что хоть малейшая часть этих продуктов доходит до царя, что
хлеб не портится во всех амбарах и что большинство складов не уничтожается
пожарами.
Второе расстройство возникает из того, что кажется преимуществом, а на
деле только усугубляет бедствия еще до того, как они станут заметными. Оно
состоит в том, что хлеб - это продукт, который налоги нисколько не удорожают
в стране, производящей хлеб, и несмотря на его безусловную необходимость,
количество его уменьшается, тогда как цена не увеличивается. Это приводит к
тому, что люди умирают от голода, хотя хлеб не дорожает, и только земледелец
остается обремененным таким налогом, который он не мог для себя уменьшить за
счет цены хлеба при продаже. Нужно обратить внимание на то, что о
поземельной талье нельзя судить так же, как об обложении всех товаров,
потому что такое обложение повышает их цену и оно оплачивается, таким
образом, не столько торговцами, сколько покупателями. Ибо такое обложение,
сколь значительным оно бы ни было, все же устанавливается добровольно и
оплачивается торговцем лишь в соответствии с купленными у него товарами, а
так как этот последний покупает лишь столько, сколько он может продать, то
он и диктует цену покупателю. Земледелец же, независимо от того, продает он
или нет, вынужденный в определенные сроки платить за возделываемый им
участок земли, никак не может ждать, пока за его продукт дадут желательную
для него цену. И если бы он не продавал своего продукта, чтобы содержать
самого себя, он был бы вынужден продавать этот продукт для того, чтобы
уплатить талью, так что иногда именно непомерность обложения и поддерживает
низкие цены на хлеб.
Заметьте, кроме того, что помощь со стороны торговли и промышленности
не только не может сделать талью более терпимою, создавая изобилие денег, но
делают ее еще более обременительной. Я не стану настаивать на том, что
вполне очевидно, а именно: если большее или меньшее количество денег в
Государстве может дать ему больше или меньше кредита вовне, это никоим
образом не меняет действительного достояния граждан и не делает их ни более,
ни менее состоятельными (86). Но я сделаю следующие два важные замечания:
первое - если только у Государства нет избытка продуктов питания и если
изобилие денег не возникает от продажи этих продуктов за границей, то лишь
те города, в которых идет торговля, ощущают такое изобилие, крестьянин же
становится от этого лишь относительно беднее; второе - поскольку цены на все
повышаются с увеличением количества денег в обращении, то приходится
соответственно повышать налоги, так что земледелец оказывается более
обремененным налогами, хотя у него не больше средств.
Должно видеть, что поземельная талья - это в действительности налог на
произведения земли. Между тем каждый согласится, что нет ничего столь
опасного, как налог на хлеб, если его платит покупатель; как же не видеть,
что зло во сто раз горше, когда этот налог платит сам земледелец. Разве это
не значит посягать на самую основу Государства до его истоков? разве это не
значит действовать самым непосредственным образом так, чтобы страна
обезлюдела и, следовательно, в конце концов, была совершенно разорена? Ибо
для нации нет худшего голода, чем голод на людей.
Только подлинному государственному мужу дано в распределении налогов
видеть нечто более важное, чем вопрос финансов: превратить обременительные
повинности в полезные уставы управления и позволить народу надеяться, что
такие установления имели своею целью скорее благо нации, нежели доход от
обложения.
Пошлины на ввоз чужеземных товаров, до которых очень падки жители, хотя
страна не имеет в них нужды; пошлины на вывоз товаров, производимых из
местного сырья, из страны, которая не имеет их в избытке, но без которых не
могут обойтись чужеземцы; пошлины на изделия ремесел и художеств бесполезных
и слишком доходных; пошлины на ввоз в города вещей, служащих лишь целям
украшения, и вообще на все предметы роскоши, отвечают этой двойной цели. А
посредством таких налогов, которые облегчали бы положение бедного и ложились
бы всей своею тяжестью на богатство, только и можно предупреждать постоянное
увеличение неравенства состояний, порабощение богатыми массы работников и
бесполезных слуг, умножение числа праздных людей в городах и бегство из
деревень.
Важно установить между ценою вещей и пошлинами, которыми они
облагаются, такое соотношение, чтобы, вследствие огромных размеров прибыли,
отдельные люди в своей алчности не доходили до занятия контрабандою. Надо,
кроме того, предупреждать легкость контрабанды, отдавая предпочтение таким
товарам, которые труднее всего спрятать. Наконец, следует, чтобы налог
платил скорее тот, кто использует вещь, облагаемую пошлиною, нежели тот, кто
такую вещь продает; этого последнего размеры пошлины, которую он должен
внести, ввели бы только в большее искушение и заставили стараться провезти
такие вещи контрабандой. Таков неизменный обычай в Китае, в той стране мира,
где налоги выше всего и где они лучше всего уплачиваются: торговец не платит
там ничего, пошлину вносит только покупатель, и это не приводит ни к ропоту,
ни к мятежам, так как продукты, необходимые для жизни, такие, как рис и
хлеб, совершенно не облагаются и, следовательно, народ не притеснен, налог
же падает лишь на людей состоятельных. Впрочем, все эти предосторожности
должны диктоваться не столько боязнью контрабанды, сколько той заботой,
которую Правительство должно уделять тому, чтобы оградить отдельных людей от
соблазна незаконных прибылей, каковой соблазн, превратив их в плохих
граждан, не замедлит превратить их в людей бесчестных.
Пусть установят большие налоги на содержание ливрейных слуг, на
экипажи, зеркала, люстры и гарнитуры мебели, на дорогие материи и на золотое
шитье, на дворы и сады при особняках, на всякого рода зрелища, на профессии
таких бездельников, как шуты, певцы, скоморохи, одним словом, на всю эту
массу предметов роскоши, забавы и праздности, которые всем бросаются в глаза
и тем менее могут быть скрыты от нас, что единственное их назначение в том и
состоит, чтобы себя показывать, и которые были бы бесполезны, если бы не
были на виду. И пусть не страшатся того, что подобный доход носил бы
произвольный характер, поскольку он относится к предметам не первой
необходимости. Полагать, что люди, единожды соблазнившись роскошью, смогут
когда-либо от нее отказаться, значит плохо знать людей: они скорее сто раз
откажутся от необходимого и предпочтут умереть от голода, чем от стыда.
Увеличение трат будет лишь новым основанием к тому, чтобы продолжать эти
траты, когда тщеславное желание казаться богатым обратит на пользу себе и
цену вещи, и расходы на уплату налога. До тех пор, пока будут на свете
богатые, они захотят отличаться от бедных, и Государство сможет создать себе
доход менее всего обременяющий и более всего надежный, только лишь
основываясь на этом различии.
По той же причине промышленности никак не придется страдать от такого
экономического порядка, который обогатил бы финансы, оживил сельское
хозяйство, облегчив бремя земледельца, и привел бы незаметно все состояния к
тому среднему достатку, который составляет подлинную силу Государства. Могло
бы случиться, я это признаю, что налоги способствовали бы более скорому
исчезновению некоторых мод, но это означало бы только, что они заменяются
другими, и от этого работник бы выиграл, а казна ничего бы не потеряла.
Одним словом, предположим, что дух Правления состоит в том, чтобы подати
всегда имели основою избыток богатств - тогда произойдет одно из двух: либо
богатые откажутся от своих избыточных трат и будут совершать траты лишь
полезные, которые вновь обратятся в пользу Государства, и тогда
распределение налогов сделает то, к чему приводят лучшие законы против
роскоши - расходы Государства неизбежно уменьшатся вместе с расходами
частных лиц, и казна, таким образом, не потеряет от того, что получит
меньше, так как расходование денег уменьшится еще значительнее; либо, если
богатые нисколько не уменьшат свою расточительность, то казна получит из
суммы налогов те средства, которые она искала, чтобы удовлетворить подлинные
нужды Государства. В первом случае казна обогащается настолько, насколько
уменьшаются ее расходы, во втором - она опять-таки обогащается на счет
расходов частных лиц не на необходимое.
Добавим ко всему этому еще одно важное различие из области
государственного права, которому Правительства, желающие все делать сами,
должны были бы уделить большое внимание. Я говорил, что обложение людей и
налоги на вещи самой первой необходимости, прямо посягающие на право
собственности и, следовательно, на истинное основание политического
общества, всегда влекут за собою опасные последствия, если они не
устанавливаются с прямого согласия народа или его представителей. Ибо тогда
человек вовсе не принужден платить, и его взнос может быть сочтен
добровольным, так что особое согласие каждого из плательщиков дополняет
общее согласие и даже, в некотором роде, предполагает такое согласие, ибо с
какой стати народ будет противиться всякому обложению, которое ложится лишь
на тех, кто согласен его платить? Это представляется мне несомненным: все,
что не запрещается законами и не противоречит нравам, и может быть запрещено
Правительством, - все это Правительством должно быть разрешено путем
установления сбора. Если, к примеру, Правительство может запретить
пользование каретами, оно может, с еще большим основанием, ввести налог на
кареты: средство мудрое и полезное для того, чтобы осудить пользование ими,
не приказывая, однако, сие прекратить. Тогда можно смотреть на налог, как на
своего рода штраф, доход от которого возмещает то зло, которое этим штрафом
наказуется. Кто-нибудь мне возразит, быть может, что так как те, которых
Бодэн называет наглецами (87), т. е. те, кто налагают или выдумывают налоги,
принадлежат к классу богатых, то они и не подумают освободить остальных от
тягот за свой счет и возложить на самих себя это бремя, чтобы облегчить
бремя бедняков. Но следует отбросить подобные мысли. Если бы в каждой нации
те, кому суверен поручает управление подданными, были по своему положению их
врагами, то не стоило бы вообще исследовать, что они должны делать, чтобы
сделать их счастливыми.
КОММЕНТАРИИ
Статья эта впервые была напечатана в V томе "Энциклопедии", вышедшем в
1755 г. Отдельным изданием опубликована под названием "Гражданин, или
Политическая экономия" в Женеве Дювиларом без согласия Руссо (см. письмо
Руссо к Верну от 22.10 1758 г.). Некоторые поправки и дополнения были
внесены по рукописи в посмертное издание сочинений 1782 г., осуществленное
Дюпейру и Мульту.
В этом издании перевод сделан со сводного текста, изданного Воганом
после сверки всех пяти печатных изданий статьи.
Большая часть рукописи хранится в городской библиотеке Невшателя
(Швейцария).
Статья дважды переводилась на русский язык - А. М. Лужковым в 1777 г. и
В. Медведевым в 1787 г.
1. ...управление домом. - Понятие "экономия", встречающееся у
Ксенофонта, было рассмотрено Аристотелем, понимавшим под "ойкос" не просто
дом, а хозяйство в более широком смысле, нежели домашнее Взгляды именно
этого античного мыслителя оказали значительное влияние на Руссо. Мы имеем, в
частности, в виду тот факт, что Аристотель под экономией понимал
совокупность непосредственно полезных вещей, т. е. потребительских
стоимостей, имеющую, по природе своей, естественные количественные границы,
в отличие от "хрематистики" - накопления богатства в виде денег, предела не
имеющего, к которому он, в общем, относился отрицательно.
2. ...политической экономией. - Или еще Руссо ее именует "публичной"
(publique) и гражданской (civile).
3. См. "Новую Элоизу", где мы находим довольно детальное изображение
принципов ведения домашнего хозяйства. О домашних слугах и поденщиках
говорит часть IV (письмо Х - Избр. соч., т. II, стр. 377 и сл.), об
обязанностях хозяев, об их образе жизни, об управлении своим состоянием -
часть V (письмо II, стр. 456-485), о воспитании детей - тоже часть V (письмо
III, стр. 485-512).
4. Если бы между Государством... - Этот и последующие четыре абзаца
повторяются с незначительными отклонениями в тексте первого наброска
"Общественного договора" (кн. I, гл. V). Косвенное свидетельство того, что
Руссо включил в эту статью отрывок из уже существовавшего первого наброска
"Общественного договора".
5. ...самою природой. - Фактически Руссо уже тут близок к точке зрения,
выраженной в "Общественном договоре" (кн. I, гл. II), где говорится, что
"самое древнее из всех обществ и единственно естественное - это семья".
6. ...тогда как богатство казны. - В первом наброске "Общественного
договора" это место выглядит иначе, "богатство государя, далекое от того,
чтобы добавлять нечто к благополучию частных лиц, почти всегда стоит им
покоя и изобилия". Воган полагает, что этот текст является первоначальным.
7. ...затем из благодарности... - В "Рассуждении о причинах
неравенства" и в "Общественном договоре" отрицается вытекающая из
признательности детей их обязанность повиноваться отцу после достижения
самостоятельности. То, что в данной статье автор придерживается иной,
общепринятой точки зрения, может рассматриваться как свидетельство ее более
раннего происхождения.
8. ...о рабстве... - Руссо упомянул его, возможно, лишь потому, что
Аристотель в той части "Политики" (см. прим. 1), где он рассматривает
экономию "домашнюю", рассматривает отношения между хозяином и его рабами
(гл. IV-VII).
9. ...очень немного хороших магистратов. - В изданиях 1758 и 1772 гг.
эта фраза заканчивается так: "но сомнительно, что за то время, сколько стоит
мир, человеческая мудрость создала десять человек, способных править себе
подобными". Окончательный текст появился лишь в издании 1782 г..
10. Роберт Филмер (1604-1688) - английский политический деятель и
политический писатель, автор ряда книг, в том числе и "Патриарх, или
Естественная власть Монархов" (1680).
11. ...два выдающихся человека... - Это подвергшие книгу Филмера
критике, Альджернон Сидней и Джон Локк, первый в своих "Рассуждениях о
правлении", второй - в трактате "О государственном правлении" (кн. II).
12. См. Аристотель. Политика, кн. I, гл. II.
13. ...власть исполнительная... - В оригинале "executrice", а не
"executive", как в первом наброске "Общественного договора" и в его
окончательном тексте (кн. III, гл. I).
14. Да будет мне позволено... - В черновой рукописи этой фразе
предшествует следующая: "Если бы я намеревался точно определить, в чем
состоит политическая экономия, я нашел бы, что ее задачи сводятся к трем
главным, руководить осуществлением законов, поддерживать гражданскую свободу
и заботиться о нуждах государства. Но чтобы уразуметь связь этих трех целей,
необходимо обратиться к принципу, их объединяющему". Таким образом, Руссо
еще не различает отчетливо собственно предмета политической экономии,
сливающейся у него не только с экономической, но и со всей внутренней
политикой данного государства.
15. ...дают этой машине... - Легкость, с которой Руссо переходит от
сравнения общества с живым организмом к сравнению его с машиной, во многом
объясняется тем, что эти слова во французском языке его времени звучали
почти как синонимы, что объясняется их употреблением в латинском языке, где
под машиной понималось всякое соединение частей и органов, образующих некое
целое, одушевленное или нет. (см. G. Gayrou. Le francais classique. 6 ed.
Paris, 1948, р. 530)
16. ...в здоровом состоянии. - Этот абзац весьма близок к "Введению" к
"Левиафану" Гоббса, где государство сравнивается с "искусственным
человеком".
17. ...чтобы, заслужить свой скудный обед... - Это замечание вызвано
словами Гоббса о роли гражданского закона ("О гражданине", гл. VI, 16).
18. ...в статье "Право"... - Речь идет о статье Дидро "Естественное
право" ("Droit naturel") в V томе "Энциклопедии". Великий принцип, о котором
идет здесь речь, - несомненно идея главенства общей воли, но значение слов
Руссо, называющего свою статью лишь развитием принципа, взятого им у Дидро,
до сих пор остается неясным.
19. ...мир - как один большой город... - Вероятно, здесь имеется в виду
она из концепций философии стоиков, которые, согласно сообщению Цицерона