Страница:
Мы, активисты-собаководы, были горды тем, что в нужную минуту смогли с нашими четвероногими друзьями внести свой вклад в охрану общественного порядка в родном городе.
…1941 год. Июнь. Начальник Сосновского питомника — Ольга Дмитриевна Кошкина. В первых числах июля я была вызвана в питомник и вместе с несколькими активистами-собаководами стала работать по приему собак от населения и эвакуирующихся. Мы ухаживали за собаками и срочно готовили их по службам связи и санитарной для передачи в воинские части. В питомнике было много собак всех пород, но мне пришлось в основном готовить немецких овчарок и эрдельтерьеров. В первый же месяц войны к нашему питомнику были прикомандированы воинские подразделения. Молодые солдаты, никогда не имевшие дела с собаками, не знали, как к ним подступиться. Активисты занимались с ними, учили азам, вплоть до того, как держать поводок, как чистить собаку, как с ней обращаться. Многие солдаты стыдились сначала ходить с четвероногими. Они говорили: «Какое это оружие, собака? Любая девушка нас засмеет. Стыдно солдату возиться с собакой». Но постепенно привыкли и изменили отношение к своим будущим помощникам.
Работать было трудно. Собаки, поступавшие в питомник, очень тосковали по своим хозяевам. Многие не могли привыкнуть к питомнику, к вольерам, старались убежать во время занятий. Но были животные с крепкой нервной системой, ласковые и быстро привязывающиеся к людям, ухаживающим за ними. Мы появлялись в питомнике ранним утром, выгуливали и чистили своих подопечных, кормили их, убирали вольеры и приступали к специальным занятиям. Трудность заключалась в том, что было очень мало помощников, и собаки привыкали к одним и тем же вожатым. И все же дело подвигалось. Никогда не забуду, как волновалась со своей напарницей М. Н. Зиборо-вой, когда из армии приехал полковник проверять работу собак по связной и санитарной службам и принимать их для передачи в воинские части. Момент для нас был очень ответственный. Мы привыкли волноваться на выставках, на показательных выступлениях, на состязаниях, но все это были «игрушки». Здесь мы сдавали собак в армию, на фронт.
У меня по службе связи была небольшая овчарка по кличке Венера. Работала она хорошо, быстро и безотказно. Но в Сосновском парке не было особых раздражителей. Ведь шла война, все люди были заняты работой, гулять по парку было некому. Полковник подошел ко мне, посмотрел на собаку, спросил, как зовут, и сказал: «Начинайте работу, я скоро подойду». М. Н. Зиборова взяла Венеру и пошла на пост номер два. Мы договорились, что она пошлет собаку через такое же, как и всегда, время, так как полковник вот-вот подойдет. Я замаскировалась, жду, а проверяющего все нет. Вдруг слышу топот лап — бежит моя Венера во всю прыть. Выглядываю из-за кустов, она уже недалеко. Вдруг резкий окрик: «Венера, ко мне!» Так вот где был проверяющий! Он прятался в кустах, чтобы посмотреть, как собака среагирует на кличку и подзыв. Но Венера даже не остановилась. Она на ходу сделала резкий скачок в сторону и, не сбавляя темпа, примчалась на пост, самостоятельно легла и успокоилась. У меня отлегло от души. Но как теперь пойдет Венера на пост номер два? Собака больше привязана ко мне. Полковник так и не появлялся. Значит, готовит новую проверку. В положенное время дала команду «Пост!». Собака помчалась. На невидимом для меня отрезке трассы раздался пронзительный свист. Как среагировала на него Венера? Проходит какое-то время, появляется полковник, за ним М. Н. Зиборова и Венера. «Молодец собака, — говорит проверяющий, — отлично сработала». Потом полковник захотел проверить работу санитарной собаки и сам лег за раненого. Все прошло благополучно. Всех подготовленных собак приняли и отправили в соответствующие подразделения, а начальник питомника О. Д. Кошкина, М. Н. Зиборова и я получили благодарность от командования. Помню, как дорога была каждому из нас маленькая серая бумажка военного времени.
Когда блокадное кольцо замкнулось, нам, активистам, стало нечего делать в питомнике, так как собак начали обучать специальной танковой подрывной работе. Но те немногие собаководы, которые оставались в Ленинграде и имели собак, все еще приносили посильную помощь, охраняя помещения вместе со своими питомцами. Учительница М. Н. Зиборова, например, постоянно дежурила в ночное время в своей школе. Другие собаководы обходили траншеи на Марсовом поле. Честно говоря, это было страшновато. В первые месяцы войны мой Фрэд держал связь между штабами МПВО, носил сводки. Но постепенно кольцо блокады сжималось все туже. Собаки погибали от голода, люди эвакуировались, уходили на фронт или умирали. Фрэд мой погиб в декабре 1941 года.
За зиму 1941—1942 годов ни с кем из наших собаководов не приходилось встречаться. Я знала, что О. Д. Кошкина в армии, П. А. Заводчиков тоже. Племенной состав был вывезен из Ленинграда до полного наступления блокады, но почти все собаки погибли на Ладоге.
Наступила наконец весна 1942 года. Начальником городского клуба служебного собаководства был тогда Виктор Никифоро-вич Коробов. И вот он решил найти и собрать тех собаководов, которые остались в живых после страшной зимы, а также выяснить, сколько собак из стоявших раньше на учете в клубе осталось в Ленинграде. Их оказалось около десятка. Я помню четырех овчарок, двух колли и четырех эрдельтерьеров. Собак осмотрели и сразу же взяли в армию молодого эрдельтерьера, лучше других собак перенесшего тяжелую зиму. Остальные не годились по возрасту да и были очень истощены. Из оставшихся двое внезапно пали, видимо, чем-то отравились. (Моя собака Рыжка дотянула до августа 1942 года.)
Итак, у нас в наличии осталось шесть собак и семь собаководов-активистов. Виктор Никифорович организовал занятия для собак, чтобы у них не погасли выработанные рефлексы и чтобы они могли хоть немного порезвиться. Мы собирались в саду отдыха на Невском, он был совершенно пуст в те времена, повторяли команды курса общей дрессировки, а потом давали собакам побегать и пощипать травку. Бегали они мало и не очень охотно, но все же это была для них хорошая зарядка. А мы, собаководы, очень радовались возможности вновь встретиться. Ведь мы были уже тогда хоть крохотным, но коллективом. Зимой 1942—1943 годов Виктор Никифорович предложил нам заниматься на курсах инструкторов. Я очень хорошо помню эти занятия. Мы приходили в холодное темное полуподвальное помещение, освещавшееся по-блокадному, усталые, голодные, после целого дня нелегкой работы или ночных дежурств на чердаках и крышах и все же занимались с энтузиазмом и сдали все экзамены по положенной программе на звание инструктора. У меня до сих пор сохранилось это блокадное удостоверение с выставленными оценками и подписями уже покойных В. Н. Коробова и А. Т. Поповой, наших преподавателей. Я вспоминаю эти занятия с чувством большой благодарности к тем, кто их для нас устроил и проводил. Они еще крепче сплотили наш маленький блокадный коллектив собаководов, вселив в нас бодрость и оптимизм.
А разве можно забыть две поездки на командный пункт военной части П. А. Заводчикова! Это было в 1943 году. Не помню сейчас точно, сколько человек участвовало в этих поездках, но кажется мне, что почти весь наш небольшой коллектив. Командный пункт находился за Средней Рогаткой (теперь Московский район). Первый наш приезд был зимой и, как мы убедились, в спокойный день. Бойцы нас встретили очень радушно, угостили своим солдатским обедом, который показался нам лучше самого роскошного пира. Мне особенно запомнился очень горячий настоящий чай с кусочками сахара, которыми делились с нами бойцы. Такое не забудется!
Вторая поездка состоялась ранней весной. Был чудесный солнечный день. На этот раз мы решили устроить концерт для нашей подшефной части. Организатором этого дела была мать М. Н. Зиборовой К. И. Кожевникова. В молодости она была оперной певицей, и у нее еще хорошо сохранился очень приятный голос. С ней согласились выступить известный балалаечник Трояновский и чтица, фамилию которой я сейчас не помню. К. И. Кожевникова пела много и очень вдохновенно, затем читались стихи, но особый успех выпал на долю балалаечника. Его без конца вызывали, и он играл и играл наши русские песни. Концерт прошел хорошо, хотя два раза прерывался из-за обстрела. Затем мы роздали бойцам привезенные подарки — блокноты, карандаши, открытки и еще какие-то пустяки, которые удалось достать в блокадном городе. Мы много беседовали с бойцами, а П. А. Заводчиков рассказал нам о трогательных сценах, когда тяжело раненные бойцы, привезенные в санбат с поля боя собаками, первым делом просили открыть консервы из пайка и накормить своих четвероногих спасителей.
Эти поездки никогда не изгладятся из памяти.
Работа в клубе постепенно налаживалась, хотя собаки оставались пока все те же. Наша активистка М. М. Осадчая очень много делала, чтобы добыть для животных хоть какой-нибудь корм. Это было чрезвычайно трудно в условиях блокады, но все же удалось получить небольшое количество жмыхов.
Пришел 1944 год. Конец блокады!
Вскоре вернулась из армии в Сосновский питомник Ольга Дмитриевна Кошкина с заданием начать прием демобилизованных собак с Ленинградского фронта, а также отыскать и вернуть в Ленинград тех из мобилизованных в армию собак, которые уже были непригодны либо по возрасту, либо по другим причинам. Ольга Дмитриевна проделала огромную работу, и благодаря ей в Ленинграде стало возрождаться поголовье собак, а в секции собаководов-любителей закипела работа.
Собак в секции было очень мало, но все же набралось несколько десятков разных пород. Их составляли собаки, вынесшие блокаду, и собаки, которых привезли из эвакуации.
Задача перед собаководами-осоавиахимовцами стояла сложная. Нужно было почти заново воссоздать собаководство в городе, до войны занимавшее одно из первых мест в стране. В 1944 году, в первое же послеблокадное лето, в Ленинграде состоялась городская выставка служебных собак. Такая выставка была проведена и в 1945 году. Естественно, что выставленные собаки были очень далеки от идеала. У большинства из записанных в каталоге демобилизованных собак происхождение было неизвестно: документы на них были утеряны. Но первые выставки были большим и радостным праздником для нас, активистов-собаководов, и мы делали все возможное, чтобы провести их на самом высоком уровне. Специальной площадки не было, проводили выставки сначала в больших свободных дворах, а когда собак стало больше, то нам разрешили использовать сад, примыкающий к Петропавловской крепости и спускающийся к Неве.
В конце 1944 и начале 1945 года Ольга Дмитриевна Кошкина и с ней добровольные помощники из активистов-собаководов стали ездить в Москву за щенками. В основном привозили из Москвы немецких овчарок и эрдельтерьеров. Надо признаться, что это было очень трудное дело. Щенки были очень хиленькие, часто больные. Поезда не отапливались, и как ни берегли их в дороге от холода и сквозняков, многие погибали. Но все-таки какое-то пополнение было. Постепенно наладились занятия по дрессировке. Площадок еще не было, но мы выезжали в Сосновку, да и заброшенных садов хватало. Занимались с большим энтузиазмом, несмотря на большую занятость на работе. Создали агитбригаду с наиболее дрессированными собаками. Бывали в школах, в садах, но особенно часто выступали в кинотеатрах перед сеансами. Собаки работали весело, с желанием. Для них это было развлечение, для нас — удовольствие, так как мы видели, с какой радостью нас встречают как дети, так и взрослые. Наладили очень трудный и важный вопрос с кормами — стали получать для собак китовое мясо. Появились первые щенки, рожденные в Ленинграде после снятия блокады.
Как сложилась судьба собак, вернувшихся из армии? Часть из них попала в питомник, некоторые нашли новых добрых хозяев, единицы вернулись в родные дома. Об одной из таких собак не могу не рассказать подробнее, так как она очень близка моему «эрделистскому» сердцу и благодаря ей в Ленинграде вновь появились эрдели. Ольга Дмитриевна Кошкина привезла с фронта небольшую, невзрачную, несчастненькую сучку по кличке Эра. Работала она связисткой или миноискателем, я уже не помню. Но Ольге Дмитриевне удалось ее забрать и доставить нам, эрделистам, так как она знала, что, кроме двух кобелей, переживших блокаду, эрдельтерьеров в Ленинграде не осталось. Эра, как и другие демобилизованные собаки, вернулась без документов. Но Ольга Дмитриевна знала, от каких родителей она происходит. Дело в том, что во время войны с белофиннами в Сосновский питомник, где тогда работала Ольга Дмитриевна, поступило много эрделей из питомника Белорусского военного округа, и в их числе кобель и сука по кличке Духан и Кармен. От них и пошли щенки, которых разобрали желающие. Клички были даны на букву «Э», одна из сучек названа Эрой. Эта же собачка и ее два брата вновь вернулись в питомник в сентябре 1941 года, а затем попали в воинскую часть. Позднее, как ни трудно это было в те времена, нам полностью удалось восстановить родословную Эры, разыскать все нужные документы. Но тогда мы, эрделисты, не стали ждать. Получив Эру весной 1944 года, нашли ей прекрасные руки. Ее новая хозяйка смогла ее подкормить, восстановить здоровье. При первой же течке Эру повязали с блокадным кобелем Дар-ком. К великой нашей радости, 1 июня 1944 года родилось семь щенков, которых сразу же расхватали. Конечно, в условиях сорок четвертого года щенки не могли быть крупными, да и мать была маленькая. Но они положили начало новому поголовью ленинградских эрдельтерьеров. За Эру мы бесконечно благодарны Ольге Дмитриевне. К сожалению, Эра прожила недолго, но она сделала свое дело для эрдельего племени.
До сих пор бережно храню каталог Ленинградской городской выставки служебных собак 1945 года. Вступительная статья к каталогу написана полковником П. А. Заводчиковым. П. А. Заводчиков писал в ней:
«Почетное, большое дело выполнили в Великую Отечественную войну организации Осоавиахима, его многочисленный актив — истинные патриоты нашей Родины.
Немалую помощь оказал Красной Армии небольшой, но деятельный коллектив активистов служебного собаководства Ленинградского Осоавиахима. С первых дней войны собаководы Ленинграда передали частям Красной Армии воспитанных и обученных ими служебных собак. Их собаки в боях под Ленинградом под жесточайшим огнем врага держали надежную быструю связь с боевыми охранениями нашей славной пехоты, несли сторожевую службу в передовых пунктах обороны, перенося вместе с людьми все тяготы блокадного времени.
Ленинградские активисты-собаководы могут гордиться: они с честью выполнили задачи ближайших помощников Красной Армии».
ХОЧУ СЛУЖИТЬ НА ГРАНИЦЕ
Б. Ершов
…1941 год. Июнь. Начальник Сосновского питомника — Ольга Дмитриевна Кошкина. В первых числах июля я была вызвана в питомник и вместе с несколькими активистами-собаководами стала работать по приему собак от населения и эвакуирующихся. Мы ухаживали за собаками и срочно готовили их по службам связи и санитарной для передачи в воинские части. В питомнике было много собак всех пород, но мне пришлось в основном готовить немецких овчарок и эрдельтерьеров. В первый же месяц войны к нашему питомнику были прикомандированы воинские подразделения. Молодые солдаты, никогда не имевшие дела с собаками, не знали, как к ним подступиться. Активисты занимались с ними, учили азам, вплоть до того, как держать поводок, как чистить собаку, как с ней обращаться. Многие солдаты стыдились сначала ходить с четвероногими. Они говорили: «Какое это оружие, собака? Любая девушка нас засмеет. Стыдно солдату возиться с собакой». Но постепенно привыкли и изменили отношение к своим будущим помощникам.
Работать было трудно. Собаки, поступавшие в питомник, очень тосковали по своим хозяевам. Многие не могли привыкнуть к питомнику, к вольерам, старались убежать во время занятий. Но были животные с крепкой нервной системой, ласковые и быстро привязывающиеся к людям, ухаживающим за ними. Мы появлялись в питомнике ранним утром, выгуливали и чистили своих подопечных, кормили их, убирали вольеры и приступали к специальным занятиям. Трудность заключалась в том, что было очень мало помощников, и собаки привыкали к одним и тем же вожатым. И все же дело подвигалось. Никогда не забуду, как волновалась со своей напарницей М. Н. Зиборо-вой, когда из армии приехал полковник проверять работу собак по связной и санитарной службам и принимать их для передачи в воинские части. Момент для нас был очень ответственный. Мы привыкли волноваться на выставках, на показательных выступлениях, на состязаниях, но все это были «игрушки». Здесь мы сдавали собак в армию, на фронт.
У меня по службе связи была небольшая овчарка по кличке Венера. Работала она хорошо, быстро и безотказно. Но в Сосновском парке не было особых раздражителей. Ведь шла война, все люди были заняты работой, гулять по парку было некому. Полковник подошел ко мне, посмотрел на собаку, спросил, как зовут, и сказал: «Начинайте работу, я скоро подойду». М. Н. Зиборова взяла Венеру и пошла на пост номер два. Мы договорились, что она пошлет собаку через такое же, как и всегда, время, так как полковник вот-вот подойдет. Я замаскировалась, жду, а проверяющего все нет. Вдруг слышу топот лап — бежит моя Венера во всю прыть. Выглядываю из-за кустов, она уже недалеко. Вдруг резкий окрик: «Венера, ко мне!» Так вот где был проверяющий! Он прятался в кустах, чтобы посмотреть, как собака среагирует на кличку и подзыв. Но Венера даже не остановилась. Она на ходу сделала резкий скачок в сторону и, не сбавляя темпа, примчалась на пост, самостоятельно легла и успокоилась. У меня отлегло от души. Но как теперь пойдет Венера на пост номер два? Собака больше привязана ко мне. Полковник так и не появлялся. Значит, готовит новую проверку. В положенное время дала команду «Пост!». Собака помчалась. На невидимом для меня отрезке трассы раздался пронзительный свист. Как среагировала на него Венера? Проходит какое-то время, появляется полковник, за ним М. Н. Зиборова и Венера. «Молодец собака, — говорит проверяющий, — отлично сработала». Потом полковник захотел проверить работу санитарной собаки и сам лег за раненого. Все прошло благополучно. Всех подготовленных собак приняли и отправили в соответствующие подразделения, а начальник питомника О. Д. Кошкина, М. Н. Зиборова и я получили благодарность от командования. Помню, как дорога была каждому из нас маленькая серая бумажка военного времени.
Когда блокадное кольцо замкнулось, нам, активистам, стало нечего делать в питомнике, так как собак начали обучать специальной танковой подрывной работе. Но те немногие собаководы, которые оставались в Ленинграде и имели собак, все еще приносили посильную помощь, охраняя помещения вместе со своими питомцами. Учительница М. Н. Зиборова, например, постоянно дежурила в ночное время в своей школе. Другие собаководы обходили траншеи на Марсовом поле. Честно говоря, это было страшновато. В первые месяцы войны мой Фрэд держал связь между штабами МПВО, носил сводки. Но постепенно кольцо блокады сжималось все туже. Собаки погибали от голода, люди эвакуировались, уходили на фронт или умирали. Фрэд мой погиб в декабре 1941 года.
За зиму 1941—1942 годов ни с кем из наших собаководов не приходилось встречаться. Я знала, что О. Д. Кошкина в армии, П. А. Заводчиков тоже. Племенной состав был вывезен из Ленинграда до полного наступления блокады, но почти все собаки погибли на Ладоге.
Наступила наконец весна 1942 года. Начальником городского клуба служебного собаководства был тогда Виктор Никифоро-вич Коробов. И вот он решил найти и собрать тех собаководов, которые остались в живых после страшной зимы, а также выяснить, сколько собак из стоявших раньше на учете в клубе осталось в Ленинграде. Их оказалось около десятка. Я помню четырех овчарок, двух колли и четырех эрдельтерьеров. Собак осмотрели и сразу же взяли в армию молодого эрдельтерьера, лучше других собак перенесшего тяжелую зиму. Остальные не годились по возрасту да и были очень истощены. Из оставшихся двое внезапно пали, видимо, чем-то отравились. (Моя собака Рыжка дотянула до августа 1942 года.)
Итак, у нас в наличии осталось шесть собак и семь собаководов-активистов. Виктор Никифорович организовал занятия для собак, чтобы у них не погасли выработанные рефлексы и чтобы они могли хоть немного порезвиться. Мы собирались в саду отдыха на Невском, он был совершенно пуст в те времена, повторяли команды курса общей дрессировки, а потом давали собакам побегать и пощипать травку. Бегали они мало и не очень охотно, но все же это была для них хорошая зарядка. А мы, собаководы, очень радовались возможности вновь встретиться. Ведь мы были уже тогда хоть крохотным, но коллективом. Зимой 1942—1943 годов Виктор Никифорович предложил нам заниматься на курсах инструкторов. Я очень хорошо помню эти занятия. Мы приходили в холодное темное полуподвальное помещение, освещавшееся по-блокадному, усталые, голодные, после целого дня нелегкой работы или ночных дежурств на чердаках и крышах и все же занимались с энтузиазмом и сдали все экзамены по положенной программе на звание инструктора. У меня до сих пор сохранилось это блокадное удостоверение с выставленными оценками и подписями уже покойных В. Н. Коробова и А. Т. Поповой, наших преподавателей. Я вспоминаю эти занятия с чувством большой благодарности к тем, кто их для нас устроил и проводил. Они еще крепче сплотили наш маленький блокадный коллектив собаководов, вселив в нас бодрость и оптимизм.
А разве можно забыть две поездки на командный пункт военной части П. А. Заводчикова! Это было в 1943 году. Не помню сейчас точно, сколько человек участвовало в этих поездках, но кажется мне, что почти весь наш небольшой коллектив. Командный пункт находился за Средней Рогаткой (теперь Московский район). Первый наш приезд был зимой и, как мы убедились, в спокойный день. Бойцы нас встретили очень радушно, угостили своим солдатским обедом, который показался нам лучше самого роскошного пира. Мне особенно запомнился очень горячий настоящий чай с кусочками сахара, которыми делились с нами бойцы. Такое не забудется!
Вторая поездка состоялась ранней весной. Был чудесный солнечный день. На этот раз мы решили устроить концерт для нашей подшефной части. Организатором этого дела была мать М. Н. Зиборовой К. И. Кожевникова. В молодости она была оперной певицей, и у нее еще хорошо сохранился очень приятный голос. С ней согласились выступить известный балалаечник Трояновский и чтица, фамилию которой я сейчас не помню. К. И. Кожевникова пела много и очень вдохновенно, затем читались стихи, но особый успех выпал на долю балалаечника. Его без конца вызывали, и он играл и играл наши русские песни. Концерт прошел хорошо, хотя два раза прерывался из-за обстрела. Затем мы роздали бойцам привезенные подарки — блокноты, карандаши, открытки и еще какие-то пустяки, которые удалось достать в блокадном городе. Мы много беседовали с бойцами, а П. А. Заводчиков рассказал нам о трогательных сценах, когда тяжело раненные бойцы, привезенные в санбат с поля боя собаками, первым делом просили открыть консервы из пайка и накормить своих четвероногих спасителей.
Эти поездки никогда не изгладятся из памяти.
Работа в клубе постепенно налаживалась, хотя собаки оставались пока все те же. Наша активистка М. М. Осадчая очень много делала, чтобы добыть для животных хоть какой-нибудь корм. Это было чрезвычайно трудно в условиях блокады, но все же удалось получить небольшое количество жмыхов.
Пришел 1944 год. Конец блокады!
Вскоре вернулась из армии в Сосновский питомник Ольга Дмитриевна Кошкина с заданием начать прием демобилизованных собак с Ленинградского фронта, а также отыскать и вернуть в Ленинград тех из мобилизованных в армию собак, которые уже были непригодны либо по возрасту, либо по другим причинам. Ольга Дмитриевна проделала огромную работу, и благодаря ей в Ленинграде стало возрождаться поголовье собак, а в секции собаководов-любителей закипела работа.
Собак в секции было очень мало, но все же набралось несколько десятков разных пород. Их составляли собаки, вынесшие блокаду, и собаки, которых привезли из эвакуации.
Задача перед собаководами-осоавиахимовцами стояла сложная. Нужно было почти заново воссоздать собаководство в городе, до войны занимавшее одно из первых мест в стране. В 1944 году, в первое же послеблокадное лето, в Ленинграде состоялась городская выставка служебных собак. Такая выставка была проведена и в 1945 году. Естественно, что выставленные собаки были очень далеки от идеала. У большинства из записанных в каталоге демобилизованных собак происхождение было неизвестно: документы на них были утеряны. Но первые выставки были большим и радостным праздником для нас, активистов-собаководов, и мы делали все возможное, чтобы провести их на самом высоком уровне. Специальной площадки не было, проводили выставки сначала в больших свободных дворах, а когда собак стало больше, то нам разрешили использовать сад, примыкающий к Петропавловской крепости и спускающийся к Неве.
В конце 1944 и начале 1945 года Ольга Дмитриевна Кошкина и с ней добровольные помощники из активистов-собаководов стали ездить в Москву за щенками. В основном привозили из Москвы немецких овчарок и эрдельтерьеров. Надо признаться, что это было очень трудное дело. Щенки были очень хиленькие, часто больные. Поезда не отапливались, и как ни берегли их в дороге от холода и сквозняков, многие погибали. Но все-таки какое-то пополнение было. Постепенно наладились занятия по дрессировке. Площадок еще не было, но мы выезжали в Сосновку, да и заброшенных садов хватало. Занимались с большим энтузиазмом, несмотря на большую занятость на работе. Создали агитбригаду с наиболее дрессированными собаками. Бывали в школах, в садах, но особенно часто выступали в кинотеатрах перед сеансами. Собаки работали весело, с желанием. Для них это было развлечение, для нас — удовольствие, так как мы видели, с какой радостью нас встречают как дети, так и взрослые. Наладили очень трудный и важный вопрос с кормами — стали получать для собак китовое мясо. Появились первые щенки, рожденные в Ленинграде после снятия блокады.
Как сложилась судьба собак, вернувшихся из армии? Часть из них попала в питомник, некоторые нашли новых добрых хозяев, единицы вернулись в родные дома. Об одной из таких собак не могу не рассказать подробнее, так как она очень близка моему «эрделистскому» сердцу и благодаря ей в Ленинграде вновь появились эрдели. Ольга Дмитриевна Кошкина привезла с фронта небольшую, невзрачную, несчастненькую сучку по кличке Эра. Работала она связисткой или миноискателем, я уже не помню. Но Ольге Дмитриевне удалось ее забрать и доставить нам, эрделистам, так как она знала, что, кроме двух кобелей, переживших блокаду, эрдельтерьеров в Ленинграде не осталось. Эра, как и другие демобилизованные собаки, вернулась без документов. Но Ольга Дмитриевна знала, от каких родителей она происходит. Дело в том, что во время войны с белофиннами в Сосновский питомник, где тогда работала Ольга Дмитриевна, поступило много эрделей из питомника Белорусского военного округа, и в их числе кобель и сука по кличке Духан и Кармен. От них и пошли щенки, которых разобрали желающие. Клички были даны на букву «Э», одна из сучек названа Эрой. Эта же собачка и ее два брата вновь вернулись в питомник в сентябре 1941 года, а затем попали в воинскую часть. Позднее, как ни трудно это было в те времена, нам полностью удалось восстановить родословную Эры, разыскать все нужные документы. Но тогда мы, эрделисты, не стали ждать. Получив Эру весной 1944 года, нашли ей прекрасные руки. Ее новая хозяйка смогла ее подкормить, восстановить здоровье. При первой же течке Эру повязали с блокадным кобелем Дар-ком. К великой нашей радости, 1 июня 1944 года родилось семь щенков, которых сразу же расхватали. Конечно, в условиях сорок четвертого года щенки не могли быть крупными, да и мать была маленькая. Но они положили начало новому поголовью ленинградских эрдельтерьеров. За Эру мы бесконечно благодарны Ольге Дмитриевне. К сожалению, Эра прожила недолго, но она сделала свое дело для эрдельего племени.
До сих пор бережно храню каталог Ленинградской городской выставки служебных собак 1945 года. Вступительная статья к каталогу написана полковником П. А. Заводчиковым. П. А. Заводчиков писал в ней:
«Почетное, большое дело выполнили в Великую Отечественную войну организации Осоавиахима, его многочисленный актив — истинные патриоты нашей Родины.
Немалую помощь оказал Красной Армии небольшой, но деятельный коллектив активистов служебного собаководства Ленинградского Осоавиахима. С первых дней войны собаководы Ленинграда передали частям Красной Армии воспитанных и обученных ими служебных собак. Их собаки в боях под Ленинградом под жесточайшим огнем врага держали надежную быструю связь с боевыми охранениями нашей славной пехоты, несли сторожевую службу в передовых пунктах обороны, перенося вместе с людьми все тяготы блокадного времени.
Ленинградские активисты-собаководы могут гордиться: они с честью выполнили задачи ближайших помощников Красной Армии».
ХОЧУ СЛУЖИТЬ НА ГРАНИЦЕ
Б. Ершов
ЗЕЛЕНЫЕ ФУРАЖКИ
Пограничники! Кто из мальчишек в детстве не мечтал стать пограничником! Даже сейчас, когда волосы мои значительно изменили свой цвет, зеленая фуражка для меня — нечто в высшей степени романтическое, гордое, заставляющее сильнее биться сердце. В воображении сразу возникают необыкновенные картины пограничной действительности.
С первых дней существования Советского государства воины в зеленых фуражках стоят на страже его рубежей. В дождь и пургу, в холод и жару, днем и ночью — всегда! Непрерывная цепочка пограничных постов тянется от берегов Тихого океана, где на лежбищах кричат котики и каждый камень напоминает о подвиге первых русских землепроходцев, до песчаных дюн под Калининградом — бывшим Кенигсбергом. Ни одна страна не имеет и не имела такой надежной пограничной охраны.
Все, о чем будет рассказано дальше, произошло в первые послевоенные годы.
… След был обыкновенный — человека. Но вот что странно: очень уж глубоко отпечатался. Кто-то (кто?), вдвое тяжелее обычного, шел, давил землю. И уж совсем удивительно: шел, вроде бы, от нас, за кордон, а пятки вдавлены больше, чем носок, оставили более глубокие ямки. Впрочем, на границе привыкли не удивляться, всякая неожиданность здесь лишь обостряет чувство той удивительной интуиции, сверхдогадливости, которая свойственна людям в зеленых фуражках. След нормального размера, мужской.
Опыт подсказывал пограничникам — дело не чисто. Наверняка нарушитель, перейдя границу под покровом ночи, ушел в глубь нашей территории.
След терялся у дороги.
За ночь по дороге прошли люди, машины — участок шумный, близко населенный пункт.
Арно долго нюхал странные отпечатки ног. Его провели вдоль следа в сторону границы и обратно, к дороге. Дальше — ничего. Для нас с вами. А для собаки? Арно славился чутьем.
— Ищи, ищи, Арно! След!
Выходя к дороге, Арно задержался: здесь был густой околок смешанного леса, на земле валялась сломанная ветка. Она-то и привлекла его внимание. Арно долго нюхал ее, подковыривал носом, потом вопросительно посмотрел на проводника.
Пограничники нашли место, где она была сломлена: на березе, высоко — с земли не достать. Однако сломили ее, видимо, рукой, иначе пес не стал бы нюхать… Но какого же роста был шедший здесь неизвестный? Гигант двух с половиной метров?
— След, Арно, след!
Арно пошел не слишком уверенно, но пошел.
Следа вроде бы нет, а собака идет…
Арно привел пограничников в ближайшую деревню, к заставе, а там потянул к одной избе.
В избе оказался целый ночлежный дом — люди спали на кроватях, на нарах, на полу. Оказалось, в деревню недавно прибыл тракторный отряд, помещение для него не успели приготовить и временно всех прибывших разместили в крестьянской избе.
Ослабив поводок, проводник пустил Арно вперед, тот стал поочередно обнюхивать всех находившихся в комнате. Дошел до одного, лежавшего под одеялом, укрывшись с головой, и принялся яростно лаять. Тот вскочил, испуганно отгораживаясь рукой от собаки (как будто это могло его защитить!).
Стали выяснять.
— Да он никуда не выходил всю ночь, с нами приехал, — вступились товарищи. — Свой, мы же его знаем хорошо!…
Проверили документы. Навели справки по телефону. Все точно. Совпадает. Действительно свой, тракторист, хороший работник. Арно зря бросил тень на человека. Впрочем, и пес перестал лаять на него, как только тот оставил постель. Арно интересовался именно постелью. Пес громко обнюхивал ее, подтыкал носом одеяло, затем стянул его на пол и опять залился звонким лаем.
Поняли: подозрительное одеяло. Пес облаивал его.
— Одеяло ваше?
— Нет, ночью свежо показалось, я его взял с соседней койки…
Соседняя койка была пуста.
— Еще кто-нибудь ночевал тут у вас?
— Женщина…
— Женщина? Где она?
— Ушла, когда светать начало.
— Пошли искать женщину!
Вероятно, это ее запах присутствовал на одеяле, по ее следу и шел Арно. Что за женщина, откуда, никто не знал. Пришла, ушла. Мало ли!
Но при чем тут женщина? Женская нога не переступала границу. Следы были мужские, и шел очень тяжелый человек, уж никак не представитель «слабого пола»… Ну и что? На границе случается всякое, а след с самого начала показался неестественным. Что-то намудрили тут те, кто хотел обмануть пограничников.
Местные жители видели женщину, садилась в автобус. Протелефонировали куда надо — задерживать всех женщин, которые будут выходить на конечной остановке. Сами на машину — и туда.
Около десятка женщин уже ждали. По запаху Арно должен был опознать ту, за которой гнался, разумеется, если она еще тут…
Тут! Ух, как он взъярился, еле оттащили. Скромная, в платочке. И не подумаешь! Однако не сдается, отказывается от всего. А улик-то никаких, только собака…
На руке задержанной заметили пятна, какие оставляет свежая душистая клейковина, которую выделяют первые хрупкие побеги (дело происходило весной). Держала листья или хваталась за ветки? И тут осенило: э-э, да вот же он «гигант», сломивший ветку. След был двойной, двух человек, но шел по земле один, а другой «ехал» на нем. Мужчина нес на плечах женщину. Шли чащей, ветки хлестали по лицу, оберегая его, она хваталась за них, отводила, а одну сломила невзначай и бросила. Именно по ветке Арно и нашел ее, точнее, сперва одеяло, затем ее саму… Сломанная березовая веточка позволила собаке не упустить нарушителя!
А тот, который нес? Он тоже не ушел далеко. После нашли и специальную обувь, что была надета у него на ногах и с помощью которой был проложен ухищренный след — задом наперед…
Он лежал и смотрел. За полосой шла обычная жизнь: сменялись наряды, солдаты в камуфлированных накидках уходили с собаками в дозор, иногда доносились звуки — пение петуха в ближней деревне, мычание коров, сигнал автомобиля, порой выстрелы — пограничники тренировались на стрельбище. Он наблюдал уже много дней, наблюдал упорно, тщательно, чтобы найти в этой размеренной мирной жизни маленькую щелочку и в нее проскользнуть…
И он — матерый шпион и разведчик, как говорится, собаку съевший на своем ремесле, — проскользнул. Как обычно — ночью. Тьма — его всегдашний союзник. В темноте может не увидеть даже самый бдительный часовой, в темноте легко раствориться, исчезнуть, не оставив никаких следов.
Нет, следы, конечно, остались — на контрольной полосе (потому она и контрольная, даже воробей оставляет на ней признаки своего пребывания); но дальше — ни-ни, как будто нарушитель ушел в землю или растаял в воздухе. Рассчитано было все: погода стояла жаркая, сушь, трава выгорела, земля как утрамбованная, может пройти слон — потом хоть в лупу разглядывай, не отыщешь.
Главное теперь — быть незаметным, не выделяться ничем, не привлекать ничьего внимания. Одет он неброско. Не очень аккуратно подстрижен, не слишком тщательно побрит. Попробуй под этой маской разгляди его настоящее лицо. Только в глубине холодных голубых глаз запряталось свое, настораживающее…
Жарко. Солнце печет. Хочется пить. Соображая, как ему скорее исчезнуть из этого поселка, он увидел сатураторную стойку, укрывшуюся под парусиновым тентом продуктового магазина, и направился к ней. Стаканчик свежей воды с сиропом не повредит. А потом — поминай, как звали!
Зашипела прохладная, рассыпающая брызги струя. Толстая немолодая тетка в белом халате протянула стакан:
— Пейте на здоровье, теплынь-то… — И утерлась уголком головного, тоже белого, платка.
Рядом вырос мальчуган. Вихрастый, беловолосый, с прыщиком на носу. Тоже протянул медяк. Покосился на пьющего. В глазах вдруг промелькнуло любопытство. Зырк — на лицо, на руки со стаканом, в миг обшарил взглядом всего; пока наполнялся стакан — проделал это несколько раз.
Мужчина допил, поставил стакан и зашагал прочь; мальчишка пить не стал. Продавщица хотела помыть стакан — он не дал, рукой задержал в воздухе ее руку, потом, оглядываясь на уходящего (тот был уже далеко, не видел их), что-то быстро зашептал ей на ухо, затем кинулся в магазин (там имелся телефон), а она, враз посерьезнев, опасливо косясь на непомытый стакан, ждала… Может, зря? Придумывает парнишка?
Когда прибыли с заставы, от неизвестного, разумеется, и духу не осталось. Стакан стоял нетронутый. Парнишка с торжествующим видом показывал:
— Вот…
— Никто не прикасался?
— Нет, нет, — поспешила заверить продавщица.
— Почему он показался тебе подозрительным?
— Ногти у него…
— Что, ногти?
— Ну ногти… не такие… блестят, намазаны чем-то…
Ясно: маникюр. Мальчишка своими острыми глазами заметил то, чему не придал никакого значения тот, кто предусмотрел все…
Он не предвидел еще одного: даже дети у нас способны разоблачить чужого, даже дети борются с врагами своей страны. Борется весь народ, не только пограничники.
Стакан дали понюхать Арно. И — в погоню!
Поймали!
Когда вышли из автобуса, проводник вспомнил, что хотел кое-что купить. Направились к магазину.
Мимо шел какой-то невзрачный прохожий, рядом с ним семенила такая же неприметная и безобидная с виду черненькая собачонка.
С первых дней существования Советского государства воины в зеленых фуражках стоят на страже его рубежей. В дождь и пургу, в холод и жару, днем и ночью — всегда! Непрерывная цепочка пограничных постов тянется от берегов Тихого океана, где на лежбищах кричат котики и каждый камень напоминает о подвиге первых русских землепроходцев, до песчаных дюн под Калининградом — бывшим Кенигсбергом. Ни одна страна не имеет и не имела такой надежной пограничной охраны.
УХИЩРЕННЫЙ СЛЕД
Бывают ли следы на границе? Конечно. Прошел зверь, например. Дикие звери не признают государственных размежеваний и нередко путешествуют в ту или другую сторону. С тех пор как расплодилось много лосей, часто сохатый жалует. Разумеется, особое подозрение вызывает человеческий след, отпечаток ботинка, туфли… Да, да, случается, что и женская туфелька с высоким каблучком ни с того ни с сего объявится! Впрочем, редко. Слишком приметно, опытный нарушитель на это не пойдет.Все, о чем будет рассказано дальше, произошло в первые послевоенные годы.
… След был обыкновенный — человека. Но вот что странно: очень уж глубоко отпечатался. Кто-то (кто?), вдвое тяжелее обычного, шел, давил землю. И уж совсем удивительно: шел, вроде бы, от нас, за кордон, а пятки вдавлены больше, чем носок, оставили более глубокие ямки. Впрочем, на границе привыкли не удивляться, всякая неожиданность здесь лишь обостряет чувство той удивительной интуиции, сверхдогадливости, которая свойственна людям в зеленых фуражках. След нормального размера, мужской.
Опыт подсказывал пограничникам — дело не чисто. Наверняка нарушитель, перейдя границу под покровом ночи, ушел в глубь нашей территории.
След терялся у дороги.
Арно долго нюхал странные отпечатки ног. Его провели вдоль следа в сторону границы и обратно, к дороге. Дальше — ничего. Для нас с вами. А для собаки? Арно славился чутьем.
— Ищи, ищи, Арно! След!
Выходя к дороге, Арно задержался: здесь был густой околок смешанного леса, на земле валялась сломанная ветка. Она-то и привлекла его внимание. Арно долго нюхал ее, подковыривал носом, потом вопросительно посмотрел на проводника.
Пограничники нашли место, где она была сломлена: на березе, высоко — с земли не достать. Однако сломили ее, видимо, рукой, иначе пес не стал бы нюхать… Но какого же роста был шедший здесь неизвестный? Гигант двух с половиной метров?
— След, Арно, след!
Арно пошел не слишком уверенно, но пошел.
Следа вроде бы нет, а собака идет…
Арно привел пограничников в ближайшую деревню, к заставе, а там потянул к одной избе.
В избе оказался целый ночлежный дом — люди спали на кроватях, на нарах, на полу. Оказалось, в деревню недавно прибыл тракторный отряд, помещение для него не успели приготовить и временно всех прибывших разместили в крестьянской избе.
Ослабив поводок, проводник пустил Арно вперед, тот стал поочередно обнюхивать всех находившихся в комнате. Дошел до одного, лежавшего под одеялом, укрывшись с головой, и принялся яростно лаять. Тот вскочил, испуганно отгораживаясь рукой от собаки (как будто это могло его защитить!).
Стали выяснять.
— Да он никуда не выходил всю ночь, с нами приехал, — вступились товарищи. — Свой, мы же его знаем хорошо!…
Проверили документы. Навели справки по телефону. Все точно. Совпадает. Действительно свой, тракторист, хороший работник. Арно зря бросил тень на человека. Впрочем, и пес перестал лаять на него, как только тот оставил постель. Арно интересовался именно постелью. Пес громко обнюхивал ее, подтыкал носом одеяло, затем стянул его на пол и опять залился звонким лаем.
Поняли: подозрительное одеяло. Пес облаивал его.
— Одеяло ваше?
— Нет, ночью свежо показалось, я его взял с соседней койки…
Соседняя койка была пуста.
— Еще кто-нибудь ночевал тут у вас?
— Женщина…
— Женщина? Где она?
— Ушла, когда светать начало.
— Пошли искать женщину!
Вероятно, это ее запах присутствовал на одеяле, по ее следу и шел Арно. Что за женщина, откуда, никто не знал. Пришла, ушла. Мало ли!
Но при чем тут женщина? Женская нога не переступала границу. Следы были мужские, и шел очень тяжелый человек, уж никак не представитель «слабого пола»… Ну и что? На границе случается всякое, а след с самого начала показался неестественным. Что-то намудрили тут те, кто хотел обмануть пограничников.
Местные жители видели женщину, садилась в автобус. Протелефонировали куда надо — задерживать всех женщин, которые будут выходить на конечной остановке. Сами на машину — и туда.
Около десятка женщин уже ждали. По запаху Арно должен был опознать ту, за которой гнался, разумеется, если она еще тут…
Тут! Ух, как он взъярился, еле оттащили. Скромная, в платочке. И не подумаешь! Однако не сдается, отказывается от всего. А улик-то никаких, только собака…
На руке задержанной заметили пятна, какие оставляет свежая душистая клейковина, которую выделяют первые хрупкие побеги (дело происходило весной). Держала листья или хваталась за ветки? И тут осенило: э-э, да вот же он «гигант», сломивший ветку. След был двойной, двух человек, но шел по земле один, а другой «ехал» на нем. Мужчина нес на плечах женщину. Шли чащей, ветки хлестали по лицу, оберегая его, она хваталась за них, отводила, а одну сломила невзначай и бросила. Именно по ветке Арно и нашел ее, точнее, сперва одеяло, затем ее саму… Сломанная березовая веточка позволила собаке не упустить нарушителя!
А тот, который нес? Он тоже не ушел далеко. После нашли и специальную обувь, что была надета у него на ногах и с помощью которой был проложен ухищренный след — задом наперед…
РОКОВОЙ МАНИКЮР
… Он лежал и смотрел. Там, за полосой свежевспаханной земли — контрольной полосой, лежала чужая, незнакомая страна… Нет, он считал, что знает ее! Недаром столько готовился к этому шагу — переходу через границу. Он изучил историю, государственное устройство, обычаи, хорошо владел русским языком, настолько хорошо, что никакой русский не заподозрит.Он лежал и смотрел. За полосой шла обычная жизнь: сменялись наряды, солдаты в камуфлированных накидках уходили с собаками в дозор, иногда доносились звуки — пение петуха в ближней деревне, мычание коров, сигнал автомобиля, порой выстрелы — пограничники тренировались на стрельбище. Он наблюдал уже много дней, наблюдал упорно, тщательно, чтобы найти в этой размеренной мирной жизни маленькую щелочку и в нее проскользнуть…
И он — матерый шпион и разведчик, как говорится, собаку съевший на своем ремесле, — проскользнул. Как обычно — ночью. Тьма — его всегдашний союзник. В темноте может не увидеть даже самый бдительный часовой, в темноте легко раствориться, исчезнуть, не оставив никаких следов.
Нет, следы, конечно, остались — на контрольной полосе (потому она и контрольная, даже воробей оставляет на ней признаки своего пребывания); но дальше — ни-ни, как будто нарушитель ушел в землю или растаял в воздухе. Рассчитано было все: погода стояла жаркая, сушь, трава выгорела, земля как утрамбованная, может пройти слон — потом хоть в лупу разглядывай, не отыщешь.
Главное теперь — быть незаметным, не выделяться ничем, не привлекать ничьего внимания. Одет он неброско. Не очень аккуратно подстрижен, не слишком тщательно побрит. Попробуй под этой маской разгляди его настоящее лицо. Только в глубине холодных голубых глаз запряталось свое, настораживающее…
Жарко. Солнце печет. Хочется пить. Соображая, как ему скорее исчезнуть из этого поселка, он увидел сатураторную стойку, укрывшуюся под парусиновым тентом продуктового магазина, и направился к ней. Стаканчик свежей воды с сиропом не повредит. А потом — поминай, как звали!
Зашипела прохладная, рассыпающая брызги струя. Толстая немолодая тетка в белом халате протянула стакан:
— Пейте на здоровье, теплынь-то… — И утерлась уголком головного, тоже белого, платка.
Рядом вырос мальчуган. Вихрастый, беловолосый, с прыщиком на носу. Тоже протянул медяк. Покосился на пьющего. В глазах вдруг промелькнуло любопытство. Зырк — на лицо, на руки со стаканом, в миг обшарил взглядом всего; пока наполнялся стакан — проделал это несколько раз.
Мужчина допил, поставил стакан и зашагал прочь; мальчишка пить не стал. Продавщица хотела помыть стакан — он не дал, рукой задержал в воздухе ее руку, потом, оглядываясь на уходящего (тот был уже далеко, не видел их), что-то быстро зашептал ей на ухо, затем кинулся в магазин (там имелся телефон), а она, враз посерьезнев, опасливо косясь на непомытый стакан, ждала… Может, зря? Придумывает парнишка?
Когда прибыли с заставы, от неизвестного, разумеется, и духу не осталось. Стакан стоял нетронутый. Парнишка с торжествующим видом показывал:
— Вот…
— Никто не прикасался?
— Нет, нет, — поспешила заверить продавщица.
— Почему он показался тебе подозрительным?
— Ногти у него…
— Что, ногти?
— Ну ногти… не такие… блестят, намазаны чем-то…
Ясно: маникюр. Мальчишка своими острыми глазами заметил то, чему не придал никакого значения тот, кто предусмотрел все…
Он не предвидел еще одного: даже дети у нас способны разоблачить чужого, даже дети борются с врагами своей страны. Борется весь народ, не только пограничники.
Стакан дали понюхать Арно. И — в погоню!
Поймали!
СОБАЧКА С НАЧИНКОЙ
Популярность Арно началась, казалось бы, с незначительного случая. Вместе с проводником они возвращались из города — ездили выступать перед пионерами. Проводник рассказывал о своей работе, потом показывал, как работает Арно. Ребята были в восторге.Когда вышли из автобуса, проводник вспомнил, что хотел кое-что купить. Направились к магазину.
Мимо шел какой-то невзрачный прохожий, рядом с ним семенила такая же неприметная и безобидная с виду черненькая собачонка.