Страница:
На этом передача «Политинформбюро» закончилась,
«Ой, мамуся, чурка там», — запел Федор Укоров маловразумительную, но страшно модную песню…
Ладно, леший с ними со всеми. Мне надо думать, что делать со «змеей в кепке».
Змея в кепке. Я даже не стал ломать голову над тем, где я ее видел. Она была на руке, которая держала автомат, нацеленный мне в спину. И случилось это не так давно. И происходило все в доме Банкира, куда я нанес такой неожиданный визит.
Я залез в компьютер. Нашел папку с досье по делу «Жулик-3». Открыл файл «Служба безопасности».
Вот он, «змея в кепке». Рецидивист по кличке Бульник, который подловил меня на мушку.
Я нажал на клавишу ввода, и на экран выползла фотография — воистину протокольная морда. Обычно добропорядочные граждане горят желанием добровольно отдать свой кошелек таким типам еще до того, как те изрекут привычное в их устах; «кошелек или жизнь». Чистый гоп-стопник по виду. Татуированная туша, и глаза — злые, цепкие и настороженные, как у всех уголовников, отмахавших на зоне лучшие годы жизни.
Досье его состояло по большей части из утомительного перечисления отсидок и освобождений, мест отбывания наказаний, а также криминальных авторитетов Москвы и Подмосковья, с которыми у негo были связи,
Бульник происходил из рода потомственных бандитов. Еще его прадед с батькой Махно поезда грабил. Сам же Бульник до такого не дорос, хотя одно время специализировался на междугородных автобусах. «Сидеть, уроды, на месте. Это налет», — в его устах такие слова звучали убедительно.
Банкир выкупил разбойника из тюрьмы, где сидеть ему было еще семь лет, для своих дел, и теперь тот служит не за страх, а за совесть…
Все правильно, вот она татуировка — та самая. «Змея в кепке». Больше я таких татуировок ни у кого не видел. Это его личное чувство юмора.
Выходит, люди Банкира участвовали в первом похищении Михаила Зубовина, после которого тот стал сам не свой и разонравился своим фанатам.
Это что же, Банкир что-то утаил от меня., . Вряд ли. Я чувствую момент, когда люди выжаты полностью. Все, что знал, он мне сказал. Значит, знал он не все. Значит, Бульник подрабатывал на стороне?.. Стоп, пока выводы делать рано. Возможны, как пишут в газете интимных объявлений, варианты.
Я перелистал досье на Бульника. Там имелся адрес хазы, которую он снимал и, может быть, снимает до сих пор.
Дальше я начал работать с моей базой данных. Работа была кропотливая. Я прогонял всех лиц, с которыми был связан Бульник, по моему компьютеру.
Прошелся по его связям. Кое-что удалось отыскать. На это потратил пару часов. Когда посмотрел на часы, те показывали уже восемнадцать тридцать. Взяв трубку, я нащелкал номер домашнего телефона бандита.
Долгие гудки зудели один за другим. Я уже думал дать отбой, решив, что ворюга охраняет драгоценные банкирские телеса, или, что куда хуже, сменил место жительства, когда трубку подняли,
— Алло, — послышался из трубки надтреснутый голос. Таким же голосом говорили мне в тот вечер «на колени».
— Копытина позови, — растягивая гласные завопил я в трубку.
— Кого?
— Копытина Леху. Из третьего цеха.
— Ты куда звонишь?
— Автобаза?
— Ты, опарыш! Сначала грабли выпрями, чтобы номер правильно набирать! Отбой.
М-да, на зоне хорошим манерам не обучают. Даже то воспитание, которое было, без следа растворяется в агрессивной среде…
Я принялся облачаться.
Через двадцать минут из зеркала смотрел плюгавенький, работягского вида мужичонка, одетый в старенькие, хотя и глаженые брюки и кургузый пиджачок. Его жиденькие волосы тщательно приглажены, и на морде написано пристрастие к спиртному. То, что надо.
— Дядя Федя с автобазы, — сказал я. Да, это была маска «дяди Феди», существа спокойного, иногда работящего, когда не занят перекурами, в свое время вместе с другими такими же работягами вынесшего половину родного предприятия через неизменную дыру в заборе и теперь подрабатывающего где только можно. Он сшибает копейки на пропой, а что останется — идет на прокорм сопливых чад и козы — жены. Один из самых распространенных образов России.
Я сел в машину и за час добрался до Ясенево. Особенно не торопился. Сегодня Бульник вряд ли куда подастся. Рабочая смена не его. А по природе он домосед, Из дома вылезает только в крайнем случае, и шлюх вызывает только по телефону.
Я припарковал автомобиль во дворике между двумя крутыми иномарками. Вытащил ключ из замка зажигания, подбросил его в руке, сунул в карман.
Теперь — в подъезд. Сориентироваться в обстановке и найти логово Бульника.
Крепкий американский кодовый замок на подъездной двери, рассчитанный на буйный нрав американских нигеров, был выворочен с исконно русским упорством, которое у нашего человека возникает, когда надо разобраться с государственным имуществом, мешающим врожденному чувству свободы, — например, с кодовыми замками и металлическими дверями в подъездах. Еще так же упорно долбают телефоны-автоматы и автобусные остановки, но тут о причинах надо спрашивать Фрейда.
Я поднялся на пятый этаж и изучил расположение квартир. Больше ничего не нужно. Теперь я знаю, где окна Бульника.
Вернувшись в машину, я извлек из чемоданчика, лежавшего между сиденьями, прибор, сделанный под длинный, замысловатого вида импортный фонарь. Присоединил провод от него к маленькой красной магнитоле «Шарп». Открыл заднее окошко — оно будет мешать, пристроил фонарь на сиденье, подложив под него книгу, На жидкокристаллическом дисплее панели магнитолы возникло бледное изображение, Приспособив получше фонарь и изменяя изображение, я точно прицелился и поймал окно квартиры Бульника. Засунул в ухо наушник. И стал слушать.
Фонарь и магнитола представляли из себя лазерный считыватель. По дрожанию стекла он мог с достаточно приличного расстояния считывать звуки, раздающиеся в помещении, — хоть речь, хоть музыку.
В наушнике была тишина. Я подкрутил на магнитоле веньеры, настроил систему, и появились звуки. Сначала послышался грохот музыки. Потом музыка пропала. И донесся трескучий гнусавый голос:
— Кошка моя, я твой котик.
Это пел сам Бульник. С музыкальным слухом у него были проблемы, наверное, с детства, но хит Федора Укорова он исполнял с чувством.
— Мышка моя, я твой мышонок, — надрывался он, и, кажется, был счастлив.
Через некоторое время я убедился, что в квартире он один. Кто из гостей выдержал бы его вокальные упражнения?
Я спрятал аппарат в чемоданчик.
Нечего думать, мудрить. Надо просто подняться на пятый этаж шестнадцатиэтажной башни, постучать в дверь и произнести волшебное слово. И дверь откроется. Надо знать это волшебное слово. А я его знал.
Так я и сделал.
— Мне десятый, — сказала барышня, с которой я зашел в грузовой лифт.
— Мне ниже, — я нажал на кнопку пятого этажа. Барышня держала за ремешок громадного ротвейлера, поглядывающего на меня, как на ростбиф, и облизывающегося с горестным сознанием, что этот кусок не для него. Барышня меня не боялась. Трудно найти насильника, готового рискнуть отодвинуть в сторону такую псину. Все больше барышень обзаводятся приятелями с жесткой шерстью и огромными клыками. Поголовье ротвейлеров и бультерьеров растет пропорционально росту поголовья маньяков и лифтовых разбойников.
— Хорошая собачка, — улыбнулся я ротвейлеру, услышал в ответ злобное утробное рычание и вышел из лифта.
— Он еще щеночек, — вслед мне сказала барышня. — Маленький.
— Крошка, — кивнул я.
Вот и нужная дверь. Железная. Хорошая. А тот кружочек — объектив видеокамеры. За четыре сотни баксов вам поставят ее где угодно. Видеокамера ловит в объектив всех, кто есть на лестничной площадке.
А мне стесняться нечего. На налетчика я не похож. На киллера — тоже. Ничего с собой у меня нет, где можно спрятать пистолет с глушителем.
— Чаво? — донеслось трескуче из динамика у двери.
— Мне Бульника, — произнес я в динамик,
— Чаво? — голос стал угрожающим.
— Что на пороге держишь? — возмутился я. — Только что от «хозяина». Мало меня волки в тамбурах держали, так еще и свои!
Мне все не открывали.
— Открывай, — крикнул я громко. — Тебе малява от Арзамаса!
Замок щелкнул. Дверь приоткрылась.
— Так бы сразу и сказал, — Бульник отстранился и быстро пропустил меня в прихожую, оглядев предварительно. Боится. Он оглядел лестничную клетку и захлопнул дверь. — Чего орешь на весь подъезд? Соседей распугаешь.
— Не распугаю.
— Чаво за малява? — он стоял в прихожей, которая была ему явно узковата в плечах, и пропускать меня дальше не желал. — Давай.
— Хорошая малява.
Я усмехнулся. Он почувствовал угрозу, но не поверил в нее, У него в голове не укладывалось, что стокилограммовой туше может угрожать какой-то доходяга.
Я его разубедил одним ударом, отправив на несколько минут отдохнуть.
Когда Бульник очнулся, рот его был залеплен пластырем, а сам он подручными средствами — телефонным проводом и бельевой веревкой, на которой только что висели сохнущие галстуки, был привязан к стулу в большой комнате.
Бульник замычал. Я его стукнул слегка, и он зашипел от боли.
— Маляву забыл, — сказал я. — Зато много чего другого помню. Так что разговор у нас будет долгий.
Я взял самодельную финку с наборной рукоятью, которой он резал ветчину, лежавшую на доске рядом с кухонным комбайном «Филлипс». Пощекотал ему шею и пообещал;
— Орать будешь — по рукоятку в шею войдет.
Отодрав с его рта пластырь, первое, что я услышал, было:
— Сука! Режь!
— Ты правда хочешь?
Он сник. По его виду заметно, что ему не особенно хотелось, чтобы его резали. Поэтому орать он не стал, а просто прошипел:
— Волчара.
Злобы в нем было много. И истерики, как у всех уголовников, посвятивших себя этой нелегкой стезе, хватало, Но я здесь не для того, чтобы слушать истерики. Опять заклеил ему рот.
Времени у нас было много. Если Бульник и ждет гостей, им придется заглянуть в другой раз.
Работал я с толком и профессионально, как учили в «Трилистнике». У меня было в кармане два одноразовых шприца. Содержимое одного я наполовину опустошил в его вену. Пока ему хватит. Это психотропное вещество — не убойное, средней силы, но оно позволяет достичь взаимопонимания, ну и в сочетании с другими способами творит чудеса. Немного химии, Немного внушения. Немножко уговоров. Немножко боли. И через полтора часа Бульник был в той самой кондиции, когда считают за счастье выложить все. Притом излагал свои воспоминания он сам, без понуканий, заискивающе, мне даже не надо было и подстегивать его.
— Ну, зелень подстригаю слегка у Алибабы, да, — закивал он. — Банкир не шибко щедрый.
— Постукиваешь, наверное, Алибабе на Банкира? — спрашивал я.
— А как же без этого. Только между нами. Банкир обидится. Мне тогда…
— Да что я совсем без понятия, что ли ? Между нами — как умерло, — заверил я, и Бульник, искренне обрадовавшись, продолжил рассказ.
— Кто Алибабу не знает? Алибаба — это правая рука Паука.
— Паука?
— Ну, этот Олигарх гнутый. Абрам Путанин. Слышал, небось?
— Довелось.
— Под Пауком и бандиты, и чекисты ходят. И Алибаба всеми ими заведует. Какой базар, какой развод, какой разбор — это он утрясает. Он, я тебе скажу, волчара. Один взгляд чего стоит, — Бульник поморщился и всхлипнул. Инъекция делала свое дело. Чувства и слова не особенно держались теперь у него.
— И тебя Алибаба подработать позвал?
— Ну да. Сказали — делать ничего не надо. За рулем посидишь. Им нужны были те, кто мокрухой не брезгует. Кого вид крови в истерику не вводит.
— Ты такой?
— А то. Университеты в пятой колонии в Коми знаешь какие. На лесопилку когда живых людей кидали, и их в фарш перемалывало… И стукачков кумовских на фарш пускали. И на воле… Мне не впервой. Рука не дрогнет, — он сжал кулак, руки его были защелкнуты сзади наручниками, поэтому треснуть по столу он кулаком не мог, а очень хотелось.
— Дальше,
— Волчары со мной были. Из окружения Алибабы. Один из них — в ментовской форме. Он машину этого чудака жезлом тормозит. Мол, сержант Сидоров. Проверка документов. Лох и купился. Вылез, какой-то бумагой, подписанной ментовым начальством, трясет. Мол, его, лоха, машину благодаря этой бумаженции проверять нельзя. А ему — пройдите. В джип усадили…
Бульник замолчал, тупо уставившись перед собой и стену, передернул могучими плечами. Вздохнул.
— Чего замолк?
— Они интеллигенты, — произнес мрачно Бульник. — Укольчик ему в руку. Фраер гнутый пару раз дернулся — и все.
— Кто дернулся?
— Журналист… Сдох, псина телевизионная.
Я сделал вид, что на меня это заявление впечатления не произвело, хотя, понятно, кривил душой. Произвело впечатление. Еще какое впечатление!
— Волчары-то в машину сели во вторую и отчалили вместе с тачкой журналиста. А нам с Лупоглазом сказали от тела избавиться так, чтобы не нашли.
— Лупоглазый?
— Он из свиты Алибабы. Спец от жмуриков избавляться. Трупы в какой-то сильно злой кислоте растворяет… Хи-хи, концы в кислоту. И ни один мент ничего не найдет. Алибаба ему доверяет, — Бульник вдруг хитро хихикнул, — А зря доверяет.
— Почему зря?
— Потому что мы Алибабу кинули.
— Как это вы его кинули?
— Решили, чего материалу-то пропадать? У Лупоглаза связи с мясниками.
— С кем?
— Ну, которые людей на органы продают. А труп — свежачок, Даже еще не отдергался. Мы и двинули к ним.
— К мясникам?
— Ну да. В холодильник… Чего добру пропадать?
— Все в дело должно идти, — подбодрил я Бульника.
— Лупоглаз своего не упустит. И с тех, и с этих поимеет, — Бульник еще раз хихикнул.
— Где холодильник?
— На Северо-Западе. У Смирновских прудов. Не слишком большой холодильник. Там ножки Буша раньше хранили. Только никто не знает, что там еще одно отделение есть. Тайное. Для доке… добо… Как их, тьфу!
— Доноров.
— Ага, Доноров.
— И вы Михаила Зубовина продали на запчасти?
— Может, еще не всего. Там у них все сложно. Это целая наука. Туда с суконным рылом не влезешь. Есть первой очереди органы, которые лежать долго не могут. Есть второй. А есть, которые годами могут храниться. Заморозка там — ого-го. Лупоглаз говорил, они органы азотом морозят, Палец туда засунешь — сразу как льдышка отколется. Гадом буду, так и есть!
— Хорошо, — кивнул я. — Если он в холодильнике, кто ведет ток-шоу «Стриптиз души» ?
— Вот именно. Кто? — кивнул Бульник.
— Так кто?
— Я так думаю, без чертовщины тут не обошлось.
— Какой чертовщины?
— Не знаю. Буду, может быть. Или наше деревенское колдовство. Или еще чего.
— Ты чего плетешь?
— А тогда как же — он в холодильнике, а передача выходит, а?
— Не знаю.
— Вот и я не знаю, — торжествующе заключил Бульник.
Проговорили мы почти всю ночь. Я вкатил ему еще одну инъекцию для поддержания искренности.
А завершил инъекцией «альфа-клаветина». Теперь он не вспомнит, что с ним происходило.
Если учесть, что я его уже угощал несколько дней назад «альфа-клаветином», а сегодня еще прошелся сывороткой правды, головные боли и провалы в памяти ему на полгода обеспечены. Но голова — не самая необходимая часть его организма. Переживет…
Может, ему все привиделось? Вряд ли. Что тут творится? Может, чертовщина на самом деле?
В чертовщину я, в принципе, верю. Но при объяснении явлений, с которыми приходится сталкиваться, потусторонние силы я привлекаю в последнюю очередь. Наверняка все в конечном счете объяснится просто. Чаще всего самая извилистая дорога ведет именно к самым простым объяснениям.
Глава пятнадцатая
Что прикажете делать сыщику, имеющему такой материал? Конечно, проверять его. Как? Ответ очевиден — заглянуть в морозильник и попытаться обнаружить там хоть что-то, оставшееся от Миши Зубовина.
Бизнес на органах в последнее время начал приобретать зловещие масштабы. На благополучном Западе жизнь достигла такого уровня комфорта, что продлить ее хочется как можно дольше. А здоровья часто не хватает, сердечко истрепывается, печень изнашивается. На клоны надежда маленькая — когда их еще начнут выращивать, как бройлерных цыплят, для замены внутренних органов. Где взять новое сердце взамен изношенного? Из чьей-то груди. Тут и возникают проблемы. Внутренних органов катастрофически не хватает на всех. Оказывается, не так много автомобильных катастроф и несчастных случаев, после которых можно воспользоваться чужой почкой и сердцем, Да еще нужного не отыщешь. Вывод? Надо взять, где плохо лежит. А где на нашей планете лежит плохо практически все — объяснять не надо,
Пусть ты живешь в России и прошел с ней нелегкий путь — от либерализации цен, через МММ, через невыплаты зарплаты к дефолту. Пусть у тебя отняли сбережения, выкинули из квартиры и ты бомжуешь, воя зимними вечерами на Луну. Ты думаешь, что тебя обобрали всего и с тебя больше нечего взять, поэтому ты больше не представляешь корыстного интереса ни для кого. Но рано успокаиваешься. На самом деле, гели ты еще не стар и достаточно здоров, то носишь в себе минимум две сотни тысяч баксов. Точнее, на себе. Именно столько стоят внутренние органы, которые можно из тебя извлечь.
Есть спрос — есть предложение. Двести тысяч! Да за меньшую в десять раз сумму многие сбросят нейтронную бомбу на родной город, а не то что украдут несколько человек на запасные части.
Так что таких вот холодильников становится все больше. А живых людей на Руси все меньше — многие из них переселяются именно в эти холодильники.
Тяжко быть на Руси маленьким человеком. Его судьба не интересна никому, кроме почивших в бозе русских классиков. Маленький человек на Руси — беспомощный ребенок, гуляющий по минному полю, потому что больше гулять негде. И защитить его некому. И холодильник — это для него.
Но для людей, типа Михаила Зубовина, холодильник — это нетипично. Для них — пуля киллера, яд в бокале с шампанским, стилет с серебряной ручкой в спину. Так что в холодильник он попал случайно…
Надо ехать, проводить на местности рекогносцировку. Я нашел по компьютеру, где располагается этот холодильник. И принялся за свою внешность.
Опять маскарад. Я приоделся, взял все необходимое, добрался до кольцевой дороги на Северо-Западе, остановил машину в глухом местечке рядом с длинными рядами гаражей. Перед зеркалом заднего вида наспех привел себя в порядок — и из машины вышел бомж Вася.
Я прошел по пустырю, потом обогнул заброшенную стройплощадку. Вон и холодильник. Бетонный забор, ворота открыты, за ними — шлагбаум, около которого сидит на табуретке и курит охранник с помповым ружьем на коленях,
Дела на холодильнике днем шли ни шатко ни валко. Время от времени приезжали машины, но как-то не особенно активно. На окорочка спрос упал.
Около холодильника располагалась небольшая свалка. Там грязно-белые псы жрали выброшенную курятину. Меня они восприняли как конкурента и смотрели недобро.
Я побродил кругами. Встретил парочку бомжей — они, кажется, тоже имели виды на окорочка, которые работяги с холодильника начали вытаскивать на свалку, Меня бомжи, как и бродячие собаки, встретили угрюмыми настороженными взглядами. Один пошел на разборку, прихватив за горлышко бутылку.
— Ты, энта… двигай, — изрек он хрипло, смотря на меня с обжигающей ненавистью и опасением. — Тут, энта, не ты… Тут, энта, мы!
— Господин, не знаю вашего имени, — вежливо произнес я. — Но я свободный человек и имею обыкновение гулять там, где считаю нужным, ,
У него выпала челюсть, и даже злоба пропала, уступив место изумлению. Впрочем, он вскоре очухался и начал действовать. Если бы я обложил его родным трехэтажным матом, он бы обрадовался и, может, мы бы договорились. Но от такой речуги он обиделся, так и не нашелся, что ответить, и решил разрубить гордиев узел бутылкой, которую держал в руке.
Зря он полез…
— Энта, ты в натуре, да… — захныкал он, сидя на земле и хлюпая носом.
Приложил я его легонько. Эти существа вызывали у меня жалость, как и бродячие дворняги.
— Извините, — сказал я и побрел дальше, бомжи сзади оживленно переговаривались.
— Энта, ну чего энта! — ныл поверженный бомж.
— Козел хлюпатый! — бросила мне вслед бомжиха.
Возражать ей я не стал.
Через некоторое время я составил более-менее полное представление о местности и объекте. Про себя составил его схему, определил пути подхода и отхода. Берегли окорочка двое охранников с помповыми ружьями. Притом берегли не слишком радиво.
Я по нахалке попробовал сунуться через проходную, был препровожден обратно пенделем и обещанием «бошку снять». Я не обиделся. Отправился восвояси — готовиться.
К холодильнику я вернулся поздним вечером. Экипированный. Готовый к бою.
Надо отметить, что расследование этого дела состояло у меня по большей части из проникновении в частные владения — в квартиры, на закрытые территории. Ну что ж, не зря меня учили этому искусству, и не зря я столько лет практиковался в нем.
Я занял заранее присмотренную позицию для наблюдения — за мусорными баками и деревянными ящиками, наваленными рядом со свалкой, на возвышении — оттуда просматривалась часть территории холодильника. Рядом шебуршались помойные коты. А бомжей не видать — ночуют они в других местах, Появляясь здесь на дневном промысле.
Небо заволокло тучами, заодно скрыло и Луну. Но хладокомбинат освещался прилично. Эдакий оазис света в море тьмы. Тишина, только собаки брешут, да по шоссе в отдалении иногда прогромыхает гружен-. ный металлическими трубами грузовик.
Двое охранников послонялись по территории, потом засели в сторожке, и из нее донеслась музыка. Над холодильником птицей воспарила новая песня Федора Укорова. Из одноэтажного здания, расположенного около правого холодильника, вышел какой-то тип, переговорил с охранниками и спрятался, обратно. Больше никакой активности не наблюдалось. Я уже собрался выдвигаться, когда услышал звук мотора. Со стороны шоссе к хладокомбинату приближалась машина.
«Скорая помощь»! Белый фургон с красным крестом и рекламной надписью «Медицинское страхование, Компания „Роско“ — ваша гарантия на долгую жизнь».
Она остановилась перед шлагбаумом. Чего ей, спрашивается, тут делать? Или плохо кому стало. Не похоже.
— Кирпич, открывай, — высунувшись из «Скорой» заорал водитель.
— Чего орешь? Иду? — крикнули из сторожки. Похоже, «скорая» была здесь не в первый раз.
— Проезжай, — крикнул охранник, открыв ворота и подняв шлагбаум.
«Скорая» проехала на территорию и застыла перед холодильником. К ней из домика вышел его обитатель. Похлопал по плечу водителя, пожал руку второму человеку, вылезшему из машины, у этого второго в руке была сумка, В бинокль я рассмотрел, что из нее торчали горлышки бутылок. Все стихло. Охранники сделали звук музыки громче. Гости заперлись в домике. А я начал действовать. Работать я решил свободно. И не создавать себе лишних проблем. Я перемахнул через высокий бетонный забор.
Собачонка, бегавшая по территории и призванная изображать служебного бультерьера, была какая-то голодная и исхудалая, даром что рядом с окорочками живет. Я кинул ей припасенный кусок сыра с быстродействующим снотворным, она сожрала его моментом и вскоре завалилась дрыхнуть.
Теперь я свободно мог пробраться вдоль забора к сторожке — однокомнатному деревянному домишке со стульями, столом и кушеткой.
Охранники времени не теряли. Они жрали водку,
Я ворвался внутрь. Одним ураганным движением, не останавливаясь, отключил обоих и уложил их на пол, сделал по доброй инъекции. Потом еще прибавил громкости у магнитофона. И пузатый «Панасоник» на столе с энтузиазмом взвыл новую песню группы «Сладкие грезы»:
— Я тебя люблю, а ты сука!
Оттого у меня душевная мука!
Я отправился дальше. Мимо приземистых длинных зданий — это были холодильники с бетонными возвышениями подъездных путей для грузовиков. На одном таком подъеме стояла и «Скорая помощь». Я прислушался, потом выглянул, присмотрелся — в салоне пусто.
Я приблизился осторожно, посмотрел внутрь. Там на носилках лежало тело. Пускай лежит. К нему мы вернемся позже.
В домике горел свет. И слышны были оживленные голоса.
Ступая мягко, как кошка, я приблизился. Теперь можно было различить, о чем говорят. Голоса были веселые и жизнерадостные. Принадлежали, как я определил, трем особам мужского пола. Настроение у парней было хорошее. Периодически слышалось позвякивание рюмок.
— Ну, будем. За дружбу, — звяк стаканами… И разговор потек опять.
— Бобон, чего меньше платить стали?
— Туши подешевели.
— Конечно, мы пока туши еще поставляем. Но при таких деньгах…
— Левчик, братушка, а я при чем? Понимаешь, конкуренция. Душит Юго-Восточная Азия, да и республики СНГ не отстают, А тут еще кризис экономический.
— Да, тяжела жизнь, — вздохнул Левчик. — Бакс опять вверх попер. Бензин — тоже. О чем это там наверху думают?
— Это все фашисты виноваты, — встрял третий.
— Кузя, ты чего, какие фашисты ? — спросил Бобон.
— Ну, разные. По телевизору говорили.
— Да нет, это все от взяток, — заявил Левчик, — Вон, чтобы одну тушу распотрошить и продать, сколько народу кормить надо. Эх, страна!
«Ой, мамуся, чурка там», — запел Федор Укоров маловразумительную, но страшно модную песню…
Ладно, леший с ними со всеми. Мне надо думать, что делать со «змеей в кепке».
Змея в кепке. Я даже не стал ломать голову над тем, где я ее видел. Она была на руке, которая держала автомат, нацеленный мне в спину. И случилось это не так давно. И происходило все в доме Банкира, куда я нанес такой неожиданный визит.
Я залез в компьютер. Нашел папку с досье по делу «Жулик-3». Открыл файл «Служба безопасности».
Вот он, «змея в кепке». Рецидивист по кличке Бульник, который подловил меня на мушку.
Я нажал на клавишу ввода, и на экран выползла фотография — воистину протокольная морда. Обычно добропорядочные граждане горят желанием добровольно отдать свой кошелек таким типам еще до того, как те изрекут привычное в их устах; «кошелек или жизнь». Чистый гоп-стопник по виду. Татуированная туша, и глаза — злые, цепкие и настороженные, как у всех уголовников, отмахавших на зоне лучшие годы жизни.
Досье его состояло по большей части из утомительного перечисления отсидок и освобождений, мест отбывания наказаний, а также криминальных авторитетов Москвы и Подмосковья, с которыми у негo были связи,
Бульник происходил из рода потомственных бандитов. Еще его прадед с батькой Махно поезда грабил. Сам же Бульник до такого не дорос, хотя одно время специализировался на междугородных автобусах. «Сидеть, уроды, на месте. Это налет», — в его устах такие слова звучали убедительно.
Банкир выкупил разбойника из тюрьмы, где сидеть ему было еще семь лет, для своих дел, и теперь тот служит не за страх, а за совесть…
Все правильно, вот она татуировка — та самая. «Змея в кепке». Больше я таких татуировок ни у кого не видел. Это его личное чувство юмора.
Выходит, люди Банкира участвовали в первом похищении Михаила Зубовина, после которого тот стал сам не свой и разонравился своим фанатам.
Это что же, Банкир что-то утаил от меня., . Вряд ли. Я чувствую момент, когда люди выжаты полностью. Все, что знал, он мне сказал. Значит, знал он не все. Значит, Бульник подрабатывал на стороне?.. Стоп, пока выводы делать рано. Возможны, как пишут в газете интимных объявлений, варианты.
Я перелистал досье на Бульника. Там имелся адрес хазы, которую он снимал и, может быть, снимает до сих пор.
Дальше я начал работать с моей базой данных. Работа была кропотливая. Я прогонял всех лиц, с которыми был связан Бульник, по моему компьютеру.
Прошелся по его связям. Кое-что удалось отыскать. На это потратил пару часов. Когда посмотрел на часы, те показывали уже восемнадцать тридцать. Взяв трубку, я нащелкал номер домашнего телефона бандита.
Долгие гудки зудели один за другим. Я уже думал дать отбой, решив, что ворюга охраняет драгоценные банкирские телеса, или, что куда хуже, сменил место жительства, когда трубку подняли,
— Алло, — послышался из трубки надтреснутый голос. Таким же голосом говорили мне в тот вечер «на колени».
— Копытина позови, — растягивая гласные завопил я в трубку.
— Кого?
— Копытина Леху. Из третьего цеха.
— Ты куда звонишь?
— Автобаза?
— Ты, опарыш! Сначала грабли выпрями, чтобы номер правильно набирать! Отбой.
М-да, на зоне хорошим манерам не обучают. Даже то воспитание, которое было, без следа растворяется в агрессивной среде…
Я принялся облачаться.
Через двадцать минут из зеркала смотрел плюгавенький, работягского вида мужичонка, одетый в старенькие, хотя и глаженые брюки и кургузый пиджачок. Его жиденькие волосы тщательно приглажены, и на морде написано пристрастие к спиртному. То, что надо.
— Дядя Федя с автобазы, — сказал я. Да, это была маска «дяди Феди», существа спокойного, иногда работящего, когда не занят перекурами, в свое время вместе с другими такими же работягами вынесшего половину родного предприятия через неизменную дыру в заборе и теперь подрабатывающего где только можно. Он сшибает копейки на пропой, а что останется — идет на прокорм сопливых чад и козы — жены. Один из самых распространенных образов России.
Я сел в машину и за час добрался до Ясенево. Особенно не торопился. Сегодня Бульник вряд ли куда подастся. Рабочая смена не его. А по природе он домосед, Из дома вылезает только в крайнем случае, и шлюх вызывает только по телефону.
Я припарковал автомобиль во дворике между двумя крутыми иномарками. Вытащил ключ из замка зажигания, подбросил его в руке, сунул в карман.
Теперь — в подъезд. Сориентироваться в обстановке и найти логово Бульника.
Крепкий американский кодовый замок на подъездной двери, рассчитанный на буйный нрав американских нигеров, был выворочен с исконно русским упорством, которое у нашего человека возникает, когда надо разобраться с государственным имуществом, мешающим врожденному чувству свободы, — например, с кодовыми замками и металлическими дверями в подъездах. Еще так же упорно долбают телефоны-автоматы и автобусные остановки, но тут о причинах надо спрашивать Фрейда.
Я поднялся на пятый этаж и изучил расположение квартир. Больше ничего не нужно. Теперь я знаю, где окна Бульника.
Вернувшись в машину, я извлек из чемоданчика, лежавшего между сиденьями, прибор, сделанный под длинный, замысловатого вида импортный фонарь. Присоединил провод от него к маленькой красной магнитоле «Шарп». Открыл заднее окошко — оно будет мешать, пристроил фонарь на сиденье, подложив под него книгу, На жидкокристаллическом дисплее панели магнитолы возникло бледное изображение, Приспособив получше фонарь и изменяя изображение, я точно прицелился и поймал окно квартиры Бульника. Засунул в ухо наушник. И стал слушать.
Фонарь и магнитола представляли из себя лазерный считыватель. По дрожанию стекла он мог с достаточно приличного расстояния считывать звуки, раздающиеся в помещении, — хоть речь, хоть музыку.
В наушнике была тишина. Я подкрутил на магнитоле веньеры, настроил систему, и появились звуки. Сначала послышался грохот музыки. Потом музыка пропала. И донесся трескучий гнусавый голос:
— Кошка моя, я твой котик.
Это пел сам Бульник. С музыкальным слухом у него были проблемы, наверное, с детства, но хит Федора Укорова он исполнял с чувством.
— Мышка моя, я твой мышонок, — надрывался он, и, кажется, был счастлив.
Через некоторое время я убедился, что в квартире он один. Кто из гостей выдержал бы его вокальные упражнения?
Я спрятал аппарат в чемоданчик.
Нечего думать, мудрить. Надо просто подняться на пятый этаж шестнадцатиэтажной башни, постучать в дверь и произнести волшебное слово. И дверь откроется. Надо знать это волшебное слово. А я его знал.
Так я и сделал.
— Мне десятый, — сказала барышня, с которой я зашел в грузовой лифт.
— Мне ниже, — я нажал на кнопку пятого этажа. Барышня держала за ремешок громадного ротвейлера, поглядывающего на меня, как на ростбиф, и облизывающегося с горестным сознанием, что этот кусок не для него. Барышня меня не боялась. Трудно найти насильника, готового рискнуть отодвинуть в сторону такую псину. Все больше барышень обзаводятся приятелями с жесткой шерстью и огромными клыками. Поголовье ротвейлеров и бультерьеров растет пропорционально росту поголовья маньяков и лифтовых разбойников.
— Хорошая собачка, — улыбнулся я ротвейлеру, услышал в ответ злобное утробное рычание и вышел из лифта.
— Он еще щеночек, — вслед мне сказала барышня. — Маленький.
— Крошка, — кивнул я.
Вот и нужная дверь. Железная. Хорошая. А тот кружочек — объектив видеокамеры. За четыре сотни баксов вам поставят ее где угодно. Видеокамера ловит в объектив всех, кто есть на лестничной площадке.
А мне стесняться нечего. На налетчика я не похож. На киллера — тоже. Ничего с собой у меня нет, где можно спрятать пистолет с глушителем.
— Чаво? — донеслось трескуче из динамика у двери.
— Мне Бульника, — произнес я в динамик,
— Чаво? — голос стал угрожающим.
— Что на пороге держишь? — возмутился я. — Только что от «хозяина». Мало меня волки в тамбурах держали, так еще и свои!
Мне все не открывали.
— Открывай, — крикнул я громко. — Тебе малява от Арзамаса!
Замок щелкнул. Дверь приоткрылась.
— Так бы сразу и сказал, — Бульник отстранился и быстро пропустил меня в прихожую, оглядев предварительно. Боится. Он оглядел лестничную клетку и захлопнул дверь. — Чего орешь на весь подъезд? Соседей распугаешь.
— Не распугаю.
— Чаво за малява? — он стоял в прихожей, которая была ему явно узковата в плечах, и пропускать меня дальше не желал. — Давай.
— Хорошая малява.
Я усмехнулся. Он почувствовал угрозу, но не поверил в нее, У него в голове не укладывалось, что стокилограммовой туше может угрожать какой-то доходяга.
Я его разубедил одним ударом, отправив на несколько минут отдохнуть.
Когда Бульник очнулся, рот его был залеплен пластырем, а сам он подручными средствами — телефонным проводом и бельевой веревкой, на которой только что висели сохнущие галстуки, был привязан к стулу в большой комнате.
Бульник замычал. Я его стукнул слегка, и он зашипел от боли.
— Маляву забыл, — сказал я. — Зато много чего другого помню. Так что разговор у нас будет долгий.
Я взял самодельную финку с наборной рукоятью, которой он резал ветчину, лежавшую на доске рядом с кухонным комбайном «Филлипс». Пощекотал ему шею и пообещал;
— Орать будешь — по рукоятку в шею войдет.
Отодрав с его рта пластырь, первое, что я услышал, было:
— Сука! Режь!
— Ты правда хочешь?
Он сник. По его виду заметно, что ему не особенно хотелось, чтобы его резали. Поэтому орать он не стал, а просто прошипел:
— Волчара.
Злобы в нем было много. И истерики, как у всех уголовников, посвятивших себя этой нелегкой стезе, хватало, Но я здесь не для того, чтобы слушать истерики. Опять заклеил ему рот.
Времени у нас было много. Если Бульник и ждет гостей, им придется заглянуть в другой раз.
Работал я с толком и профессионально, как учили в «Трилистнике». У меня было в кармане два одноразовых шприца. Содержимое одного я наполовину опустошил в его вену. Пока ему хватит. Это психотропное вещество — не убойное, средней силы, но оно позволяет достичь взаимопонимания, ну и в сочетании с другими способами творит чудеса. Немного химии, Немного внушения. Немножко уговоров. Немножко боли. И через полтора часа Бульник был в той самой кондиции, когда считают за счастье выложить все. Притом излагал свои воспоминания он сам, без понуканий, заискивающе, мне даже не надо было и подстегивать его.
— Ну, зелень подстригаю слегка у Алибабы, да, — закивал он. — Банкир не шибко щедрый.
— Постукиваешь, наверное, Алибабе на Банкира? — спрашивал я.
— А как же без этого. Только между нами. Банкир обидится. Мне тогда…
— Да что я совсем без понятия, что ли ? Между нами — как умерло, — заверил я, и Бульник, искренне обрадовавшись, продолжил рассказ.
— Кто Алибабу не знает? Алибаба — это правая рука Паука.
— Паука?
— Ну, этот Олигарх гнутый. Абрам Путанин. Слышал, небось?
— Довелось.
— Под Пауком и бандиты, и чекисты ходят. И Алибаба всеми ими заведует. Какой базар, какой развод, какой разбор — это он утрясает. Он, я тебе скажу, волчара. Один взгляд чего стоит, — Бульник поморщился и всхлипнул. Инъекция делала свое дело. Чувства и слова не особенно держались теперь у него.
— И тебя Алибаба подработать позвал?
— Ну да. Сказали — делать ничего не надо. За рулем посидишь. Им нужны были те, кто мокрухой не брезгует. Кого вид крови в истерику не вводит.
— Ты такой?
— А то. Университеты в пятой колонии в Коми знаешь какие. На лесопилку когда живых людей кидали, и их в фарш перемалывало… И стукачков кумовских на фарш пускали. И на воле… Мне не впервой. Рука не дрогнет, — он сжал кулак, руки его были защелкнуты сзади наручниками, поэтому треснуть по столу он кулаком не мог, а очень хотелось.
— Дальше,
— Волчары со мной были. Из окружения Алибабы. Один из них — в ментовской форме. Он машину этого чудака жезлом тормозит. Мол, сержант Сидоров. Проверка документов. Лох и купился. Вылез, какой-то бумагой, подписанной ментовым начальством, трясет. Мол, его, лоха, машину благодаря этой бумаженции проверять нельзя. А ему — пройдите. В джип усадили…
Бульник замолчал, тупо уставившись перед собой и стену, передернул могучими плечами. Вздохнул.
— Чего замолк?
— Они интеллигенты, — произнес мрачно Бульник. — Укольчик ему в руку. Фраер гнутый пару раз дернулся — и все.
— Кто дернулся?
— Журналист… Сдох, псина телевизионная.
Я сделал вид, что на меня это заявление впечатления не произвело, хотя, понятно, кривил душой. Произвело впечатление. Еще какое впечатление!
— Волчары-то в машину сели во вторую и отчалили вместе с тачкой журналиста. А нам с Лупоглазом сказали от тела избавиться так, чтобы не нашли.
— Лупоглазый?
— Он из свиты Алибабы. Спец от жмуриков избавляться. Трупы в какой-то сильно злой кислоте растворяет… Хи-хи, концы в кислоту. И ни один мент ничего не найдет. Алибаба ему доверяет, — Бульник вдруг хитро хихикнул, — А зря доверяет.
— Почему зря?
— Потому что мы Алибабу кинули.
— Как это вы его кинули?
— Решили, чего материалу-то пропадать? У Лупоглаза связи с мясниками.
— С кем?
— Ну, которые людей на органы продают. А труп — свежачок, Даже еще не отдергался. Мы и двинули к ним.
— К мясникам?
— Ну да. В холодильник… Чего добру пропадать?
— Все в дело должно идти, — подбодрил я Бульника.
— Лупоглаз своего не упустит. И с тех, и с этих поимеет, — Бульник еще раз хихикнул.
— Где холодильник?
— На Северо-Западе. У Смирновских прудов. Не слишком большой холодильник. Там ножки Буша раньше хранили. Только никто не знает, что там еще одно отделение есть. Тайное. Для доке… добо… Как их, тьфу!
— Доноров.
— Ага, Доноров.
— И вы Михаила Зубовина продали на запчасти?
— Может, еще не всего. Там у них все сложно. Это целая наука. Туда с суконным рылом не влезешь. Есть первой очереди органы, которые лежать долго не могут. Есть второй. А есть, которые годами могут храниться. Заморозка там — ого-го. Лупоглаз говорил, они органы азотом морозят, Палец туда засунешь — сразу как льдышка отколется. Гадом буду, так и есть!
— Хорошо, — кивнул я. — Если он в холодильнике, кто ведет ток-шоу «Стриптиз души» ?
— Вот именно. Кто? — кивнул Бульник.
— Так кто?
— Я так думаю, без чертовщины тут не обошлось.
— Какой чертовщины?
— Не знаю. Буду, может быть. Или наше деревенское колдовство. Или еще чего.
— Ты чего плетешь?
— А тогда как же — он в холодильнике, а передача выходит, а?
— Не знаю.
— Вот и я не знаю, — торжествующе заключил Бульник.
Проговорили мы почти всю ночь. Я вкатил ему еще одну инъекцию для поддержания искренности.
А завершил инъекцией «альфа-клаветина». Теперь он не вспомнит, что с ним происходило.
Если учесть, что я его уже угощал несколько дней назад «альфа-клаветином», а сегодня еще прошелся сывороткой правды, головные боли и провалы в памяти ему на полгода обеспечены. Но голова — не самая необходимая часть его организма. Переживет…
Может, ему все привиделось? Вряд ли. Что тут творится? Может, чертовщина на самом деле?
В чертовщину я, в принципе, верю. Но при объяснении явлений, с которыми приходится сталкиваться, потусторонние силы я привлекаю в последнюю очередь. Наверняка все в конечном счете объяснится просто. Чаще всего самая извилистая дорога ведет именно к самым простым объяснениям.
Глава пятнадцатая
Что прикажете делать сыщику, имеющему такой материал? Конечно, проверять его. Как? Ответ очевиден — заглянуть в морозильник и попытаться обнаружить там хоть что-то, оставшееся от Миши Зубовина.
Бизнес на органах в последнее время начал приобретать зловещие масштабы. На благополучном Западе жизнь достигла такого уровня комфорта, что продлить ее хочется как можно дольше. А здоровья часто не хватает, сердечко истрепывается, печень изнашивается. На клоны надежда маленькая — когда их еще начнут выращивать, как бройлерных цыплят, для замены внутренних органов. Где взять новое сердце взамен изношенного? Из чьей-то груди. Тут и возникают проблемы. Внутренних органов катастрофически не хватает на всех. Оказывается, не так много автомобильных катастроф и несчастных случаев, после которых можно воспользоваться чужой почкой и сердцем, Да еще нужного не отыщешь. Вывод? Надо взять, где плохо лежит. А где на нашей планете лежит плохо практически все — объяснять не надо,
Пусть ты живешь в России и прошел с ней нелегкий путь — от либерализации цен, через МММ, через невыплаты зарплаты к дефолту. Пусть у тебя отняли сбережения, выкинули из квартиры и ты бомжуешь, воя зимними вечерами на Луну. Ты думаешь, что тебя обобрали всего и с тебя больше нечего взять, поэтому ты больше не представляешь корыстного интереса ни для кого. Но рано успокаиваешься. На самом деле, гели ты еще не стар и достаточно здоров, то носишь в себе минимум две сотни тысяч баксов. Точнее, на себе. Именно столько стоят внутренние органы, которые можно из тебя извлечь.
Есть спрос — есть предложение. Двести тысяч! Да за меньшую в десять раз сумму многие сбросят нейтронную бомбу на родной город, а не то что украдут несколько человек на запасные части.
Так что таких вот холодильников становится все больше. А живых людей на Руси все меньше — многие из них переселяются именно в эти холодильники.
Тяжко быть на Руси маленьким человеком. Его судьба не интересна никому, кроме почивших в бозе русских классиков. Маленький человек на Руси — беспомощный ребенок, гуляющий по минному полю, потому что больше гулять негде. И защитить его некому. И холодильник — это для него.
Но для людей, типа Михаила Зубовина, холодильник — это нетипично. Для них — пуля киллера, яд в бокале с шампанским, стилет с серебряной ручкой в спину. Так что в холодильник он попал случайно…
Надо ехать, проводить на местности рекогносцировку. Я нашел по компьютеру, где располагается этот холодильник. И принялся за свою внешность.
Опять маскарад. Я приоделся, взял все необходимое, добрался до кольцевой дороги на Северо-Западе, остановил машину в глухом местечке рядом с длинными рядами гаражей. Перед зеркалом заднего вида наспех привел себя в порядок — и из машины вышел бомж Вася.
Я прошел по пустырю, потом обогнул заброшенную стройплощадку. Вон и холодильник. Бетонный забор, ворота открыты, за ними — шлагбаум, около которого сидит на табуретке и курит охранник с помповым ружьем на коленях,
Дела на холодильнике днем шли ни шатко ни валко. Время от времени приезжали машины, но как-то не особенно активно. На окорочка спрос упал.
Около холодильника располагалась небольшая свалка. Там грязно-белые псы жрали выброшенную курятину. Меня они восприняли как конкурента и смотрели недобро.
Я побродил кругами. Встретил парочку бомжей — они, кажется, тоже имели виды на окорочка, которые работяги с холодильника начали вытаскивать на свалку, Меня бомжи, как и бродячие собаки, встретили угрюмыми настороженными взглядами. Один пошел на разборку, прихватив за горлышко бутылку.
— Ты, энта… двигай, — изрек он хрипло, смотря на меня с обжигающей ненавистью и опасением. — Тут, энта, не ты… Тут, энта, мы!
— Господин, не знаю вашего имени, — вежливо произнес я. — Но я свободный человек и имею обыкновение гулять там, где считаю нужным, ,
У него выпала челюсть, и даже злоба пропала, уступив место изумлению. Впрочем, он вскоре очухался и начал действовать. Если бы я обложил его родным трехэтажным матом, он бы обрадовался и, может, мы бы договорились. Но от такой речуги он обиделся, так и не нашелся, что ответить, и решил разрубить гордиев узел бутылкой, которую держал в руке.
Зря он полез…
— Энта, ты в натуре, да… — захныкал он, сидя на земле и хлюпая носом.
Приложил я его легонько. Эти существа вызывали у меня жалость, как и бродячие дворняги.
— Извините, — сказал я и побрел дальше, бомжи сзади оживленно переговаривались.
— Энта, ну чего энта! — ныл поверженный бомж.
— Козел хлюпатый! — бросила мне вслед бомжиха.
Возражать ей я не стал.
Через некоторое время я составил более-менее полное представление о местности и объекте. Про себя составил его схему, определил пути подхода и отхода. Берегли окорочка двое охранников с помповыми ружьями. Притом берегли не слишком радиво.
Я по нахалке попробовал сунуться через проходную, был препровожден обратно пенделем и обещанием «бошку снять». Я не обиделся. Отправился восвояси — готовиться.
К холодильнику я вернулся поздним вечером. Экипированный. Готовый к бою.
Надо отметить, что расследование этого дела состояло у меня по большей части из проникновении в частные владения — в квартиры, на закрытые территории. Ну что ж, не зря меня учили этому искусству, и не зря я столько лет практиковался в нем.
Я занял заранее присмотренную позицию для наблюдения — за мусорными баками и деревянными ящиками, наваленными рядом со свалкой, на возвышении — оттуда просматривалась часть территории холодильника. Рядом шебуршались помойные коты. А бомжей не видать — ночуют они в других местах, Появляясь здесь на дневном промысле.
Небо заволокло тучами, заодно скрыло и Луну. Но хладокомбинат освещался прилично. Эдакий оазис света в море тьмы. Тишина, только собаки брешут, да по шоссе в отдалении иногда прогромыхает гружен-. ный металлическими трубами грузовик.
Двое охранников послонялись по территории, потом засели в сторожке, и из нее донеслась музыка. Над холодильником птицей воспарила новая песня Федора Укорова. Из одноэтажного здания, расположенного около правого холодильника, вышел какой-то тип, переговорил с охранниками и спрятался, обратно. Больше никакой активности не наблюдалось. Я уже собрался выдвигаться, когда услышал звук мотора. Со стороны шоссе к хладокомбинату приближалась машина.
«Скорая помощь»! Белый фургон с красным крестом и рекламной надписью «Медицинское страхование, Компания „Роско“ — ваша гарантия на долгую жизнь».
Она остановилась перед шлагбаумом. Чего ей, спрашивается, тут делать? Или плохо кому стало. Не похоже.
— Кирпич, открывай, — высунувшись из «Скорой» заорал водитель.
— Чего орешь? Иду? — крикнули из сторожки. Похоже, «скорая» была здесь не в первый раз.
— Проезжай, — крикнул охранник, открыв ворота и подняв шлагбаум.
«Скорая» проехала на территорию и застыла перед холодильником. К ней из домика вышел его обитатель. Похлопал по плечу водителя, пожал руку второму человеку, вылезшему из машины, у этого второго в руке была сумка, В бинокль я рассмотрел, что из нее торчали горлышки бутылок. Все стихло. Охранники сделали звук музыки громче. Гости заперлись в домике. А я начал действовать. Работать я решил свободно. И не создавать себе лишних проблем. Я перемахнул через высокий бетонный забор.
Собачонка, бегавшая по территории и призванная изображать служебного бультерьера, была какая-то голодная и исхудалая, даром что рядом с окорочками живет. Я кинул ей припасенный кусок сыра с быстродействующим снотворным, она сожрала его моментом и вскоре завалилась дрыхнуть.
Теперь я свободно мог пробраться вдоль забора к сторожке — однокомнатному деревянному домишке со стульями, столом и кушеткой.
Охранники времени не теряли. Они жрали водку,
Я ворвался внутрь. Одним ураганным движением, не останавливаясь, отключил обоих и уложил их на пол, сделал по доброй инъекции. Потом еще прибавил громкости у магнитофона. И пузатый «Панасоник» на столе с энтузиазмом взвыл новую песню группы «Сладкие грезы»:
— Я тебя люблю, а ты сука!
Оттого у меня душевная мука!
Я отправился дальше. Мимо приземистых длинных зданий — это были холодильники с бетонными возвышениями подъездных путей для грузовиков. На одном таком подъеме стояла и «Скорая помощь». Я прислушался, потом выглянул, присмотрелся — в салоне пусто.
Я приблизился осторожно, посмотрел внутрь. Там на носилках лежало тело. Пускай лежит. К нему мы вернемся позже.
В домике горел свет. И слышны были оживленные голоса.
Ступая мягко, как кошка, я приблизился. Теперь можно было различить, о чем говорят. Голоса были веселые и жизнерадостные. Принадлежали, как я определил, трем особам мужского пола. Настроение у парней было хорошее. Периодически слышалось позвякивание рюмок.
— Ну, будем. За дружбу, — звяк стаканами… И разговор потек опять.
— Бобон, чего меньше платить стали?
— Туши подешевели.
— Конечно, мы пока туши еще поставляем. Но при таких деньгах…
— Левчик, братушка, а я при чем? Понимаешь, конкуренция. Душит Юго-Восточная Азия, да и республики СНГ не отстают, А тут еще кризис экономический.
— Да, тяжела жизнь, — вздохнул Левчик. — Бакс опять вверх попер. Бензин — тоже. О чем это там наверху думают?
— Это все фашисты виноваты, — встрял третий.
— Кузя, ты чего, какие фашисты ? — спросил Бобон.
— Ну, разные. По телевизору говорили.
— Да нет, это все от взяток, — заявил Левчик, — Вон, чтобы одну тушу распотрошить и продать, сколько народу кормить надо. Эх, страна!