Рясной Илья. Ловушка для олигарха

   Лучик фонаря провалился в какую-то темную дыру и заскользил по склизкой поверхности. На высоте полутора метров под потолком шла вентиляционная труба. Когда-то она тянулась вдоль всего подвала, но сейчас из нее был выломан кусок, который лежал на полу.
   Я заглянул туда. А чем плохо? Узковато, правда, но ничего. Пролезем. Хорошо иметь компактную комплекцию.
   Змеей, кряхтя и морщась, когда руки касались чего-то мокрого и отвратительного, я пролез по трубе. Поверхность ее была в липкой грязи. Там было полным-полно сгнившего, промасленного тряпья.
   Я пролез метра три. Тут труба расширялась, и я очутился в жестяном коробе. Тут было чуть-чуть попросторнее. Я прислонился к лопасти замершего на веки вечные вентилятора. За ним труба уходила вверх и оттуда просачивался слабый свет.
   Ну что, местечко, чтобы пересидеть, не такое и плохое.
   Я выключил карандаш-фонарик. Прикрыл глазами стал ждать.
   Наушник в ухе слегка дребезжал, но слышимость была вполне приличная. Микрофон на воротах продолжал улавливать шумы, обрывки фраз.
   — Жмурик?.. Нет, порядок… Так, дальше… Алибаба велел…
   Говорившие прошли через ворота. И двинули дальше.
   Алибаба… Правая рука Абрама Путанина, тот, который нанимал Бульника. Сошлось!
   Я разлегся на старой, влажной ветоши. Не скажу, что это было хорошее место для отдыха. И не скажу, что обстановка ожидания способствовала доброму расположению духа. Со страхом я привык справляться. И с ожиданием опасности — тоже. Но это враги, которых можно заставить отступить, но которых не победить. Мир вокруг как бы сдавливал, душе в нем было тесно,
   Что-то прошелестело по ногам. Меня невольно передернуло. Терпеть не могу крыс. Бесовские твари.
   Скорее всего, прибывшие тщательно осмотрят всю территорию. Она не такая большая. Вопрос в том, насколько тщательно они ее будут осматривать и верят ли в то, что здесь может прятаться незваный гость, который гораздо хуже татарина.
   Голоса отдалились. Теперь микрофон улавливал невнятные возгласы, в которых не было ровным счетом никакой полезной информации.
   Ну что ж, ждем-с…
   До подвала они добрались через час. Я различил на слух двоих человек.
   — Туда полезем? — крикнул первый.
   Они, видимо, стояли перед трухлявой дверью подвала и размышляли — стоит или не стоит возиться в этой грязи.
   — Полезем. Сказано, все осмотреть, — заворчал второй, с легким кавказским акцентом.
   — А на хрен? Они давно уже в Москве. А мы тут в дерьме копайся.
   — Алибаба сказал — все смотреть.
   — Ну, сказал, — недовольно произнес русский.
   — Ты хочешь злить Алибабу?
   — Нет уж, поищи дураков в другом ауле.
   — Ты можешь его разозлить. Давай смотреть.
   Я увидел отблески фонарей и невольно вжался в мусор, в котором лежал. Я едва дышал. Вроде бы был совершенно спокоен, вот только дисгармония окружающего давила сильнее и сильнее. Это в подсознании накапливалось напряжение, тяжело оседали загнанные в угол страхи.
   Бог мой, я никогда не утверждал, что ничего не боюсь. Я видел людей, которые не ведают страха, не ценя ни своей, ни чужой жизни. Некоторым из них обещан рай на небесах, как погибшим в бою за дело Аллаха. Другие устали бояться, от постоянного присутствия рядом смерти они привыкают к ней, а то измученные, отупевшие ждут ее, как избавления. Третьи просто по глупости не понимают, что такое опасность. Я же все понимаю. Я знаю, каково это, когда нож пропарывает кожу, и ты не ощущаешь раны в запале боя, а потом уже понимаешь, что было бы с тобой, пройди он чуть правее. И когда пуля задевает щеку, и опять-таки уже вечером, когда все позади, ты осознаешь, что стрелок мог бы чуть изменить прицел. Я люблю жизнь…
   Но самое худшее — это коктейль из страха и ожидания. Когда схватка, тут сразу входишь в боевое состояние: на удар — ответный удар, на выстрел — выстрел, Некогда задумываться. А сейчас у меня в этой трубе слишком много времени, чтобы мысленно метаться от надежд к отчаянию.
   Ничего, переживем,
   Я сжал посильнее рукоятку пистолета. Это на крайний случай. Я знал: стоит один раз выстрелить — и тогда уж не уйти.
   Искусство отлеживаться и у человека, и у зажатой противолодочными кораблями подводной лодки одно и то же — лежать тихо, не шуметь, терпеть и не лезть в драку.
   — Посмотрел? — спросил кавказец.
   — Кроме пыли ничего, — недовольство в голосе русского росло.
   — А в том углу?
   — В каком?
   — В том?
   — Сырость и тараканы. И вонь. Э, Мусса, пошли отседова. У меня на пыль аллергия.
   — Ты серьезно?
   — Серьезно, — в подтверждение русский чихнул.
   — Алибаба вылечит.
   — Что ты — Алибаба да Алибаба. Напугать хочешь?
   — А что, не пугает?
   — Пугает, — аллергик опять чихнул. — Ладно, давай еще тот угол осмотрим.
   Голоса приближались. Я сжался, как пружина.
   — Тьфу, пылищи, — ныл русский.
   — Смотри, вроде кто-то был. Слой пыли нарушен.
   — Никого здесь не было.
   — Смотри, след.
   — Да не след это!
   — След — не след… Действительно, не похоже.
   — Это крысы… Вон, там осмотрим, и все… Луч мазанул по трубе, пробрался внутрь. Так шарит прожектор, готовый обрушиться на прижавшихся к земле разведчиков.
   Стоит им заглянуть в трубу подальше… И мне придется жать на спусковой крючок.
   — Ну-ка, ну-ка, — вдруг произнес кавказец.
   — Что? — спросил нетерпеливо русский.
   — Ничего не слышишь?
   — Ничего.
   — Я чую, — кавказец замолчал. Потом произнес, — Чую.
   — Что ты тут можешь чуять?
   — Вон там! — воскликнул он. И Ду-ду-ду, — застрекотал автомат.
   — Его поддержал второй автомат. Палили из двух столов, не жалея патронов. Сыпались на пол стрелянные гильзы. Запахло порохом.
   — Крыса! — заорал русский.
   — Я же чуял, там кто-то, — виновато произнес кавказец.
   — Два магазина на одну крысу!.. Все, пошли отсюда!
   — Пошли, — согласился добросовестный служака, Голоса стали удаляться. Слышался еще спор, переругивания. Потом все стихло. Ушли!
   Я пошевелился с наслаждением. Освобождение. Можно громко дышать. Можно двигаться. Оказывается, человеку нужно не так много. Оказывается, труба здесь более просторная, и тут вполне можно жить. Теперь надо с чувством потянуться. Перевести дух. Ox, закурить бы еще сигаретку. Тьфу, забыл, что не курю!
   Я посмотрел на часы. И расслабился.
   Несколько часов у меня есть. Пока стемнеет. Не думаю, чтобы они еще раз полезли в подвал. Вряд ли кто-то из них верит, что враг затаился здесь.
   Есть время, чтобы расслабиться и растворить этот осевший тяжестью на душе, умело подавленный страх.
   Надо опять ждать удобного случая. Меня не нашли — половина успеха. Теперь надо выбраться.
   Микрофон снова стал передавать звуки. Я снова услышал шум моторов. Потом опять пошли голоса.
   — Ну, что тут?
   — Ерунда какая-то. Кто-то наших ребят вырубил.
   — Где Алибаба?
   — Во гневе.
   — Лучше подальше от него держаться… Кто мог такое наворотить?
   — Наши недоброжелатели.
   — Чурки, что ли?
   — Могли и они, Но вряд ли. Один живчик возле нас крутился.
   — Что за живчик?
   — Алибаба грешит на одного урода-недомерка.
   Уж не на меня ли — прикинул я.
   — Никитин — на ворота. Семенов — пост два… Аппаратура в порядке?
   — Да. Не повреждена.
   — Территорию обследовали?
   — Еще как. Только без толку.
   — Хорошо… Только не пойму, чего теперь здесь охранять-то?
   — Да. Объект один исчез,
   — Потеря небольшая.
   — Это как сказать.
   — Пошли, посмотрим…
   Отдаленный шум… Через полчаса опять звук моторов — уезжали машины.
   Когда часы показали два ночи, я понял, что пора съезжать с полюбившейся мне временной жилплощади. Не думаю, что охрана сейчас проявляет чудеса бдительности. Они знают, что снаряд два раза в одну воронку не падает.
   Я осторожно выбрался из трубы. Замер, прислушался. Тишина. Только где-то за стенами звучит музыка.
   Пробрался к выходу из подвала. Только бы они не заперли дверь. С них могло статься. Скрип двери, на которую я надавил плечом, показался мне оглушительным.
   Уф. Я перевел дух и выскользнул из подвала. Поднялся по ступенькам. Вот и разбитое окно, в которое я влез.
   Застыв, я снова прислушался. Со стороны КПП звучала музыка,
   — Ты моя песня — я твоя гитара.
   Я тебя люблю,
   И мне все мало, мало…
   Новый шлягер Федора Укорова, Для людей с особенно утонченными вкусами. Я вылез из окна и упал на землю. Огляделся. Сигнализация, скорее всего, идет до забору и по периметру. Тарелок и датчиков, лучевых систем я не видел. Может, и есть что-то, но выхода у меня не было. Не жить же мне здесь с крысами.
   Светило несколько фонарей, но освещали они территорию неравномерно, А избрать такой путь, чтобы затаиться в тенях, стать их частью — уж это мы умеем. Этим мы владеем. Тем более нападения изнутри они не ждут.
   Только бы собак не запустили на территорию. С этими тварями договориться проблематично. Есть способы их выключить, не зря в сумке баллон с аэрозолем, Но лай они все равно поднимут, и тогда придется несладко. Однако собак не слышно и не видно…
   Хорошо, что территория такая запущенная. Это подарок диверсанту, Я двигался от дерева к дереву. От куста к кусту. Только бы не наткнуться на сюрприз типа минной растяжки.
   Впереди забор — высокий, бетонный, с колючкой. Нам это надо ? Не надо. Мы, как приличные люди, выйдем через дверь.
   В «доте» у КПП два или три человека. Вряд ли они особенно насторожены. Они знают, что враг своего добился, и больше ему переть отсюда нечего, кроме разве что намертво смонтированного тяжелого оборудования, стальной двери от бункера и мозаики Дзержинского.
   Музыка, действительно, доносилась со стороны «дота». Жизнь прожигают охранники. Я вспомнил их коллег в холодильнике. Те помимо музыки еще и водку жрали.
   Было жарко. Дверь в «доте» распахнута. Детина В тельняшке и с автоматом на коленях сидит на пороге и посасывает колу. У его ног — поющая магнитола.
   Интересно, что «тельник» подумал, когда я вынырнул из темноты?
   А дальше все пошло, как по накатанному. Ударом ладони я перекрыл ему дыхание и отправил в глубокое забытье, подержав, чтобы тяжелое тело не рухнуло.
   — Ванек, чего у тебя там? — донесся голос из «дота».
   Оттуда вышел напарник. Он хлюпнул носом. Голос его был знакомым. Это и был тот «аллергик», который так не хотел встречаться со мной и осматривать хорошенько подвал. Но все-таки встретился.
   Обеспокоенности в нем не было вообще. А зря. От резкого удара в шею он влетел обратно и угомонился.
   Я бросился в комнату. Все, больше в помещении никого. Я ударил по синей кнопке на щите. Металлический засов калитки автоматически открылся.
   Теперь уносим ноги! Я выскочил с территории И бросился прочь. И резво доскакал до леса.
   До свидания. Трудно представить, что на свете есть кто-то, кто способен отыскать меня в ночном лесу.
   Охранники даже не успели рассмотреть, кто их так виртуозно отключил, Алибабе будет, над чем поломать голову.
   Ночью лес жил своей таинственной жизнью. Ухала далекая ночная птица. Продиралось через кусты какое-то крупное животное. Ничего, я тоже зверь ночной. Я и вижу в темноте — есть очки ночного видения. Все нормально.
   Вылазка удалась. Давно я не ходил так по грани. Но успех налицо. Цифровая камера запечатлела массу интересного. Будет чем порадовать заказчиков. Пускай их специалисты разбираются, что же прятали в «Березовой роще».
   Я выбрался к оставленной в лесу своей старенькой машине. Стоит нетронутая. Завел мотор, вырулил на шоссе и отправился восвояси.
   Маршрут движения я просчитал заранее с учетом крайнего варианта — противник перекроет все дороги. По этому маршруту я и отправился, следуя завету американского писателя Генри Шоу: «Осторожность часто тратится впустую, но все же есть смысл идти на такой шаг».

Глава восемнадцатая

 
   Гвалт стоял вокруг исчезновения Михаила Зубовина просто чудовищный. Телевизионщики и газетчики щедро припоминали и судьбу Холодилина, и саднящую боль от потери Влада Безлистного. Много кого вспомнили из убиенных. Это вам не какого-то там шахтера за три рубля прирезали. И не женщину с пятерыми детьми. Святое — кумир, сопредседатель гей-клуба.
   Кто на чем сидит, тот то и тащит. На заводе — гайку. На ТВ — информацию. Только в отличие от работяги, который тащит у общества ту самую гайку, властители дум тащат словесный мусор в общество. И навязывают свою систему ценностей.
   И мозоль, отдавленная на улице теледиве, по этой самой шкале ценностей значит куда больше, чем провалившийся под землю небольшой городок. На такое положение вещей роптать смешно. Это человеческая натура.
   Убийство Михаила Зубовина немножко поблекло перед слухами, что Федор Укоров и производитель парфюмов Алексей Проквашкин решили зарегестри-ровать брак и обвенчаться в протестантской церкви в Голландии.
   — Извините, кому теперь будет посвящена песня «кошка моя, я твой котик»? — спрашивала корреспондент телевидения.
   — Я не хочу это комментировать! Довольно лезть в мою личную жизнь, — кричал Укоров, гневаясь не очень натурально.
   — Но нет ясности…
   — Кому нужна ясность?
   — Туман нужен?
   — А кому мешает туман ? — он обернулся и пошел…
   После этого цены на билеты его турне по Дальнему Востоку выросли еще на двадцать процентов, аншлаг был обеспечен. В реанимацию из-за давки за билетами в Улан-Удэ попало восемнадцать фанатов. Пара девчонок отравились. Еще несколько человек поменяли, в знак солидарности с кумиром, свою ориентацию,
   Ох, мне бы их заботы…
   — Новости, — возвестил ведущий первого канала. — Еще два дела были возбуждены в отношении Абрама Борисовича Путанина взамен трех прекращенных на прошлой неделе. На вопрос, почему наблюдается такой интерес к его персоне со стороны правоохранительных органов, Олиграх объяснил это происками своих многочисленных недоброжелателей.
   На экране возникло лицо Олигарха Всея Руси.
   — Ничего, вскоре со всеми разберемся, — Путанин недобро и грозно зыркнул в глазок видеокамеры и отвел взор. В начале своей карьеры Абрам Путанин больше давил на жалость. Был он вечно неумытый и жалкий, шатаясь по высшим кремлевским кабинетам, он постоянно просил напоить его чаем и дать бутербродик, поскольку у него гастрит, а он не успел с утра позавтракать. Вот так, с жалостливой миной и прибирал он постепенно к рукам банки, заводы, авиапредприятия и нефтяные скважины. Что он имел теперь — ему и самому неведомо. Но основное его достояние — . это золотой ключик к сердцам членов правящей фамилии. А это на Руси всегда считалось главным. Как не вспомнить и Бирона, и Распутина и многих других.
   Набирая вес, Путанин постепенно перестал клянчить бутерброды, и униженный лепет сменялся на все более жесткую речь. И вот теперь он уже не лепетал. Теперь он вещал. И даже порой не стеснялся цапнуть за пятку своего всенародно избранного благодетеля, как домашняя псина, испытывающая долготерпение хозяина. Но Сам в последнее время редко злился долго, поскольку забывал предмет, из-за которого злился.
   Недоброжелатели все время пытались утопить Олигарха Всея Руси в помойных потоках компромата. Близкие друзья и лучшие враги травили его бледными поганками и стреляли по его машине из противотанковых гранатометов. Но как-то получалось, что он все время выживал. И все время всплывал из очередного омута, держа в зубах когда заводик, а когда инвестиционную компанию. Он стал напоминать некоего бессмертного беса, неистребимого, как само зло.
   — С древности люди платили налоги. Кто не платил, того привязывали к березам и разрывали на части. А ты заплатил все налоги? — ткнула в меня пальцем с экрана полуобнаженная валькирия в игривых доспехах. Вид у нее был угрожающий.
   Щелк — я нажал кнопку на пульте, и экран телевизора почернел, все призраки, донимавшие меня, провалились в эту бездонную черноту, и я остался наедине с собой.
   Я немножко очухался после вылазки в «Березовую рощу». Пара часов мне понадобилось, чтобы обработать добытую информацию, разложить ее по полочкам, упаковать в компьютер. Затем я свел в файл отчет с видеоматериалом, зашифровал и сбросил заказчику. Пускай разбираются, что и как.
   Но успокаиваться мне рановато. Заказ не выполнен полностью. Так ничего и не ясно. Значит, надо отрабатывать информацию, которая есть.
   Что я имел? Визитку того типа, который плашмя валялся в лаборатории. «Витя. Инженер».
   Я вывел на экран компьютера зафиксированное моей видеокамерой изображение визитки с затейливыми узорами. Для начала пробьем номер телефона на ней,
   Тут проблем нет. В компьютер заложены данные по всем лицам и телефонам Москвы и Московской области, притом базу я обновляю раз в месяц — есть такая возможность. Во всеобщей продажности есть и положительные стороны.
   Я нащелкал номер искомого телефона и щелкнул на квадратике «поиск».
   Первый наскок ничего не дал. Этот номер не числился среди открытых телефонов. Посмотрим по второй базе данных, в которой закрытые номера сотрудников правоохранительных органов, всяких хитрых организаций или просто известных людей, которые не желают, чтобы им с утра до вечера названивали все кому не лень.
   Так, тут тоже ничего.
   Будем искать дальше. Где-то этот телефон стоит. Я вошел в базу данных «ноль». Раньше сведения в ней относились к категории гостайны, сегодня, когда продается все, обошлась она мне не так и дорого. Тем более в базе «ноль» все меньше телефонов сотрудников спецслужб, и все больше — банкиров, бизнесменов и деятелей преступного мира.
   Вот, высветилось — Лукин проезд, дом 4, квартира 78. Телефон поставлен три месяца назад. По данным адресного бюро проживает по этому адресу гражданка Катунина Александра Ивановна, 1944 года рождения. Может быть" хозяйка квартиры — мамаша Инженера. А может быть, и просто подставное лицо. Это не так важно.
   Что делать? Попробовать набрать номер? Нет, не стоит. Он может быть на контроле.
   Надо поехать, провести небольшую установочку. Присмотреться, что там и как.
   Где мой гардероб?..
   Одеваемся в стиле — кандидат технических наук Сергей Сергеевич, оставшийся без средств к существованию. Вид вымирающий. Раньше таких называли «электронагревателями» — они протирали штаны в научно-исследовательских институтах, поругивали на кухнях советскую власть, взахлеб читали толстые журналы и Солженицына. Ныне эти кандидаты в доктора никому не нужны, так же, как и их научные темы. Поэтому потерянность должна прослеживаться во всем — в небрежности одежды, в потухшем взгляде, в выражении интеллигентской обреченности — мол, пусть я живу плохо, но наша варварская страна должна пройти через это на тернистом пути к цивилизации. Как правило, это люди слегка голодные, генетически приверженные общечеловеческим (читай, ничьим) ценностям и пришибленные.
   Я немножко скособочил потертый галстук, почистил ботинки — у них ботинки обычно чищеные. И отправился на рекогносцировку.
   Новорусский кирпичный дом венчала острая жестяная крыша — потуга на архитектурное излишество.
   Вокруг — металлический забор, за которым располагались гараж, качели, детские грибочки, автостоянка. В будке скучал охранник в синей форме и с пистолетом на боку.
   И как мне туда попасть? Ничего невозможного нет. Но вопрос требует проработки. Да и нужно ли?
   Черт, простой вопрос — определить, где окошко. квартиры. А как?
   Придется опять играть в переодевания. Возвратившись домой, я приоделся поприличнее. И отправился в ремонтно-эксплутационное управление, которое отвечает за этот новорусский дом. Сделал морду топором и к директору РЭУ — жуликоватому азербайджанцу, наверняка подворовывающему квартирки в обслуживаемых домах и продающему их своим соотечественникам.
   — Милиция, — я сунул ему в нос удостоверение.
   — А что? — лицо его стало заискивающее. Власть они уважают.
   — А вы не знаете? — угрожающе произнес я.
   — А чего мы не знаем? — он заерзал.
   — План поэтажный. Двадцать седьмой дом. Только не говорите, что он утерян.
   — Как утерян? Все на месте.
   Вокруг меня забегали какие-то тусклые женщины, заваливая меня бумагами.
   Я вытурил директорствующего азера из его кабинета и расстелил на столе поэтажный план. Снял его на видеокамеру. Инженер жил в трехкомнатной квартире улучшенной планировки. Там действительно была прописана некая Катунина — одинокая, бездетная, пятидесяти годов. Больше там никого не было. Могло быть, что он снимал квартиру, но тогда никто не стал бы перегонять телефонный номер в базу «ноль». Скорее всего, эта Катунина — лицо подставное. Кто-то не заинтересован, чтобы Инженер фигурировал в каких бы то ни было документах.
   К дому я вернулся, когда уже стемнело, без труда нашел окна квартиры Инженера. Они были пусты. Я прицелился в них из лазерного считывателя. Слушал минут пятнадцать, и за это время ни намека хоть на чье-то присутствие.
   Похоже, он ночевал где-то в другом месте. Нетрудно представить в каком. Я ему не завидую. Люди Али-бабы, профукав главное, сейчас проявляют чудеса самоотверженности, выворачивая весь персонал наизнанку и ища предателей.
   Да, для Инженера это может плохо кончиться. Хотя, судя по качеству жилья, ценят этого ученого мужа высоко. Наверное, выживет.
   В который раз я посетовал на то, что у меня нет помощников. Тяжко одному. Да еще когда твою физиономию опять показали в разделе «Разыскивается маньяк». Ладно, других условий мне не создадут. Будем ждать Инженера. Когда-то он появится. И тогда все прояснится.
   «По природе своей все запутанное тяготеет к ясности, а все темное — к свету», — писал Стефан Цвейг. Как с ним не согласиться?
   — Ну ты мужик, — Магарыч заерзал на раскладушке, глядя через стакан в окно.
   — Да, — у Василича язык слегка заплетался. Он облокотился на замусоренный ошметками колбасы стол. — Главное, душевность чтобы была у людей. Правда, Магарыч?
   — Ну да. Не вижу повода не выпить, — кивнул Магарыч.
   — Наливай, — велел Василич.
   — У меня нолито, — сказал Магарыч.
   — Тогда я себе налью, — Василич бережно налил себе в стакан водки. — И Матросу налью, — он еще бережнее налил в мой стакан.
   Это были мои собутыльники. Так мы культурно коротали времечко уже четыре дня. Вели умные беседы о политике, экономике и падающем качестве спиртных напитков. Рассуждали мужики солидно, с толком. Просто пьянствовать они считали неприличным. Что за пьянка без доброй беседы?
   Познакомился я с ними просто. Они сидели на ящиках под большой липой во дворе и цедили одну бутылку «джин-тоника» на двоих. По ним было видно, что это постоянное место их обитания.
   — Присяду? — спросил я.
   — Присаживайся. — без энтузиазма произнес Магарыч — иссушенный красномордик лет пятидесяти.
   — А за знакомство? — спросил я.
   — А кто нальет? — спросил Василич. Они оживились, когда я вытащил из сумки на плече пузырь беленькой, И социальная ячейка, издавна именуемая «на троих», была сформирована.
   Они пили серьезно, трудолюбиво. Я по возможности выливал. Или пропускал, но это особенно никого не волновало.
   — Ну, чтоб Горбатому пусто было, — поднимая стакан, помянул Магарыч Генерального секретаря ЦК КПСС. Он его всегда поминал.
   — Ну чего ты, — завел миролюбивый Василия.
   — Пить будем?
   — Будем.
   — Ну вот, за то, чтоб Горбатому пусто было…
   Звякнули стаканы.
   Собутыльникам я в первый день знакомства представился как списанный с сухогруза в Мурманске судовой механик, приехавший к родственникам в Москву. Когда я выудил вторую бутылку, Магарыч поинтересовался:
   — А жить есть где, Матрос?
   — В общем да. У людей одних. Вон, затоварился, — я звякнул портфелем. Магарыч жадно вздохнул.
   — А можешь и у меня, — быстро произнес он, стараясь не упустить свалившуюся удачу.
   — А ты где живешь?
   — Во, — показал он в сторону дома. — У меня однокомнатная на третьем этаже.
   — Это твое окно с кактусом?
   — Нет, мое правее.
   — А, — кивнул я, произнеся про себя «годится». Его окна как раз выходили на нужный мне дом, располагавшийся на противоположной стороне улицы. И я мог наблюдать из них за окнами Инженера.
   — Я заплачу, — сказал я.
   — Обижаешь, — коротко сказал Магарыч и облизнулся, глядя на мой портфель.
   И за эти дни я старался его не разочаровывать. В квартире Магарыча было неприбрано, воняло сивухой и перегаром, но это меня не особо интересовало. В первый день я попробовал навести хоть какой-то порядок, но мои попытки были с гневом отвергнуты — Матрос, ты же гость… Тем более Магарыч не мыслил себя вне беспорядка. Он тогда чувствовал, что чего-то не хватает, и я оставил его в покое.
   Позавчера инженерские окна были темные. Вчера вечером там появился свет.
   Магарыч обычно валялся пьяный. Он чем-то напоминал голодного кота. Если перед голодным котом корзина с рыбой — он будет лопать, пока может двигаться. И Магарыч пил, пока не валился в бессознательном состоянии. Так что я мог спокойно властвовать в квартире и пялиться сколько хочешь в бинокль, пользоваться лазерным считывателем.
   Первое, что я услышал в наушниках, когда навел считыватель на окно, было:
   — Подлецы. Вот подлецы.
   Потом кто-то запел достаточно зычно:
   — Черный ворон, что ж ты вьешься, над мое-е-ю-ю го-оловой!
   Затем он включил магнитофон, и тот не замолкал почти все время. Я наслушался записей: «Вдоль по Питерской», «Ой цветет калина». А чаще всего звучало «Враги сожгли родную хату»…