Рыбас Святослав. Красавица и генералы

   Однако свершилось чудо: усиливавшаяся империя переместила центр тяжести своей политики на Дальний Восток, где ей нечего было делить с Германией. И война отдалилась, пощадив целое поколение.
   В этом мирном промежутке родился Макарий Игнатенков и его брат Виктор.
   События менялись, политика делала зигзаги, железные дороги строились, а повседневная жизнь людей текла среди забот о детях и хлебе насущном. Даже после потрясений пятого года ей ничего другого не оставалось, как вернуться к вечным заботам. Несмотря на все тяготы, почти неизбежное исчезновение молодых парней на далеких полях, бедность и краткость существования, жизнь с непоколебимым постоянством залечивала раны и восполняла потери. В ее неизменности отражался вечный земледельческии круговорот и была главная надежда.
   Поэтому, когда прогремели короткие грозы малых войн, в России не расслышали в них приближения катастрофы. Уверенность, что никому не дано сокрушить русское целое, была неколебимой. Подрастало поколение Макария Игнатенкова, на его лица падали отсветы Ляояна, Боснии, Агадира, Балкан... И вот оно выросло!
   В октябре 1913 года Николай II утвердил замыслы Генштаба по развертыванию вооруженных сил России в случае войны с державами Тройственного союза.
   Глава вторая
   1
   Прошел год. Шли последние дни июля тысяча девятьсот четырнадцатого года. У гимназистов заканчивались каникулы. До первого августа было рукой подать. Виктор старался не вспоминать о гимназии и охотился вместе с Миколкой за лисами в Терноватой балке, скакал на мерине или вылавливал тарантулов. После тех несчастных конокрадов больше ничего необычного на хуторе не произошло, работника Михайлу немного подержали у станового и отпустили. Макарий уехал в Петербург, больше не приезжал.
   На хуторе жилось хорошо. Если бы Родион Герасимович не заставлял Виктора сопровождать в поселок клетки с курами и яйца, было бы совсем вольно. Виктор же не торговец, и не хотел, чтобы в поселке думали, будто он едет с дедом продавать кур.
   Хутор и дед со своими белыми польскими куда-то далеко отодвигались, когда Виктор оказывался на улицах Дмитриевского. Он видел тесноту поселковой жизни, вдыхал кисловатый воздух, в котором запахи дыма смешивались с запахами гнили, смотрел на бегущих за подводой кривляющихся детей и мысленно обращался к старшему брату.
   Где-то здесь, в кирпичных домах за заборами, обитали и его товарищи по гимназии, дети инженеров и служащих. Они тоже боялись поселка, боялись никуда от этого не денешься.
   То, что под землей гибли люди, что шахтеры не любили тех, кто устраивал и управлял шахтными работами, определяло отношение гимназистов к поселку.
   Дед тоже не любил поселка, не забывал своего прошлого житья в землянке. Ему казалось, что здесь ему завидуют, готовы обмануть, ограбить, даже убить. Когда телега с клекочущими курами катилась по кривым линиям, мальчик понимал, что подчиняется деду только временно. Вот мимо проехал чернявый казак в двуколке с привязанной на длинной веревке коровой. Вот пролетели голуби. Вот со степной стороны плыло белое облако на соединение с желтыми "лисьими хвостами", поднимающимися из труб французского "Униона". Казак с коровой, голуби, облако над "Унионом"... и Виктор тоже готов куда-то лететь.
   Продав кур, Родион Герасимович по дороге на хутор заводил с внуком разговор о доходах, ценах в Мариуполе, откуда на пароходе возят донецких кур в Марсель, о приближающейся войне со злобной Австро-Венгрией, которую следует проучить. От войны он ждал выгоду, а Виктор ждал приключений и перемен.
   - А Макарий будет... - сказал мальчик и замолчал, выбирая между "героем" и "убит".
   - Бог ведает, - ответил дед. - На Макарку все одно у меня надежи нет, к нам он не вернется,
   - Как не вернется? - возразил Виктор. - Убьют?
   - Авось не убьют, - предположил старик. - Может, кровь прольет и возвысится до больших чинов.
   В память Виктора засело, что война для их семьи началась со слов деда о том, что Макарий не вернется. Сама же война загорелась как-то незаметно и непразднично. Начавшаяся первого августа учеба в гимназии совпала с ней и отодвинула ее куда-то к чуждым вопросам взрослой жизни. В актовом зале собрали гимназистов, и было жарко от лившегося в высокие окна августовского солнца, скучно от речей и завидно тем, кто будет воевать. Транспарант со словами "Боже, помоги славянству!" взывал к неясным далям.
   2
   Мобилизация затронула опытный кадр шахтеров и принесла старшему штейгеру Александру Родионовичу Игнатенкову нежданные заботы: трудно восполнить убыль в забойщиках и машинистах. Еще труднее было приучить новичков после страшной работы и пьяных разгулов снова впрягаться в шахтерскую упряжку. Оседлые углекопы, образовавшие на протяжении жизни двух-трех поколений основной костяк работников, стали сменяться пришлой мужицкой вольницей, словно время возвернулось на десятилетия вспять. Новички работали хуже, зарабатывали меньше, с десятниками и штейгерами разговаривали либо приниженно, либо вызывающе. Столкнувшись с ними, Александр Родионович вспомнил, что в давние времена горнопромышленники отказались использовать десять тысяч арестантов.
   Теперь было что-то другое, и поговаривали о том, что власти скоро начнут присылать для работ военнопленных.
   Павла попросила Александра Родионовича устроить куда-нибудь ее Миколку.
   - Вы за ним присматривать будете, - предположила она, глядя с надеждой. - Потом на десятника выучится, он у меня моторный.
   Александр Родионович отговаривал домашнюю работницу. Он привык к смелому сообразительному дружку Виктора и не хотел, чтобы его придавило где-нибудь в лаве или споили гуляки.
   Павла настаивала, обещала верно служить до гробовой доски и никогда не забывать добрых дел.
   И Александр Родионович согласился устроить мальчика, хотя его подмывало обозвать просительницу безмозглой дурой.
   Павла ушла и вскоре привела Миколку. Должно быть, благодарить. Александр Родионович отложил "Утро России", бодро произнес:
   - Что, пора нам становиться горнопромышленниками?
   На Миколке были тесные Викторовы одежки и сандалии с обрезанными носками. Он доверчиво улыбался.
   Когда они ушли, Александр Родионович подумал: неужто они забыли Рыковку?
   Вспомнилось вслед за катастрофой и то, что тогда он был молодым. Девятьсот восьмой год! Кажется, вчера... но уже не вчера, а вечность назад. Быстро же старится, устает русский человек. Словно знает, что жизнь не даст ему долго тешиться иллюзиями. А без иллюзий он начинает скрипеть, как старое дерево. Почему французы и бельгийцы легко относятся к жизни, до старости сохраняют к ней интерес?
   Хотел поговорить об этом с женой, но Анна Дионисовна, несмотря на вечерний час, еще заседала в комиссии или в комитете по делам увечных и раненых.
   Наверное, потому, ответил себе Александр Родионович, что мы слишком близки к мужикам, к простой жизни и не умеем жить для себя в те свободные минуты, которые дает нам техника. И тут же спросил себя: а разве я не живу для себя, не играю в карты, не пью с товарищами?
   Получалось весьма пошло.
   Александр Родионович взялся за газету и принялся изучать фронтовые сводки, где сообщалось... тут он громко вздохнул... что подбито два германских "таубе" и один наш аэроплан.
   3
   Александр Родионович, сказав на шахте, где его найти в случае нужды, поехал к доктору Ларионову. Играли обычной компанией: он, доктор, фельдшер Денисенко. Раньше четвертым был следователь Зотов, но после того, как дочка Петра Петровича неожиданно вышла за казачьего офицера Григорова, Зотов посчитал себя оскорбленным и на преферанс больше не приходил. Его место в компании занял техник с горноспасательной станции Москаль. И даже хорошо получилось! Москаль в отличие от того мизантропа был приятный, чуть насмешливый человек. Скажешь ему: "Что-то вы нынче, Иван Платонович, ворон ловите?", а он в ответ: "Не имею права всегда выигрывать, партнеров потерять можно". Короче, понимает, зачем люди собираются.
   Сели играть в седьмом часу, вскоре зажгли электричество, и оно чуть-чуть помаргивало. Доктор порывистым движением схватился за карту и замер, как будто вдруг испугался.
   - Ходите с бубей, не ошибетесь, - посоветовал Александр Родионович то, что все говорили игроку в случае заминки.
   - Повадился кувшин по воду ходить! - отозвался доктор и пошел пиковым тузом.
   - О, Петр Петрович! - изображая почтение к тузу, произнес Денисенко.
   - Злодей! - усмехнулся Москаль. - Каторжник!
   И пошло. Думали только о том, чтобы взять свои взятки и подсадить противника, мололи языками разную ерунду и чувствовали в этом прелесть безыдейшины.
   На минуту, правда, по милости Денисенко выплыли германские крейсера "Гебен" и "Бреслау", пропущенные Турцией в Черное море и бомбардировавшие Одессу, Феодосию, Новороссийск, и уже зазолотились купола минарета дивного города Константинополя, бывшего Византия, наконец-то предрешенного державами согласия быть российским. Москаль нараспев вымолвил:
   - Англичанка продает настурции...
   - А? - спросил Александр Родионович.
   - ... продает нас Турции.
   - Охо-хо! Нас Турции? - понял Александр Родионович Охо-хо! А мы вашу дамочку по усам, по усам! - И с отмашкой шлепнул козырем, убив разыгрываемую Москалем третью даму.
   Стол от удара даже хрустнул. Откуда-то издалека прилетел низкий звук гудка.
   - Взрыв? - с сомнением протянул Москаль и поглядел на Александра Родионовича. - Похоже, где-то возле нас.
   - Похоже, - сказал Москаль. - Так бабахнуло...
   - Может, еще и не у вас! - оспорил с фальшивой уверенностью доктор.
   Загудели новые гудки с других шахт. Москаль вдруг глубоко зевнул и зажмурился, хрустя челюстями.
   - Ваша смена? - участливо спросил Александр Родионович.
   Москаль снова зевнул и снова повел вислыми плечами. На него нашел какой-то приступ. Фельдшер Денисенко отодвинул гардину, сказал:
   - А вот и Семеновна бежит!
   - Раз Семеновна, значит, нам телефонировали, - сказал доктор. - Вот и поиграли! - Он собрал карты, стал тасовать колоду.
   Стукнула дверь, из коридора послышался громкий требовательный бабий голос.
   - Ты чего кричишь? - спросил доктор у вошедшей санитарки. - Оглохнуть можно от твоих воплей.
   Семеновна не смутилась, бойко указала рукой на окно, спросила:
   - А чего расчухиваться? Там их требуют! И вас! - она поочередно указала на Александра Родионовича, Москаля и доктора.
   Санитарка напомнила Александру Родионовичу Павлу, и он подумал о ее сыне. Пронесет или нет?
   Когда он примчался на шахту, о Миколке некогда было думать.
   Подъемник выдавал на-гора первые трупы сгоревших и задохнувшихся. Спасательная команда уже спустилась под землю. Вокруг ствола стояла влекомая ужасом, любопытством и надеждой толпа женщин и детей.
   Увидев вышедшего из экипажа старшего штейгера, они окружили его, но он ничего не сказал. Начальник спасательной команды Вольхович и дежурный штейгер объяснили ему, что взорвался рудничный газ и начался пожар.
   Выдали из шахты еще одного пострадавшего. Его лицо сгорело, глаза лопнули, но он жил.
   - Кто? Кто? - мгновенно разнеслось по толпе. Но разобраться было невозможно. Не успели его вынести на воздух, как он стал потягиваться, зевать, и народ закричал:
   - Кончается!.. Поклади его... Поклади...
   К месту катастрофы подъехала больничная повозка, прибыло несколько полицейских стражников и около десятка казаков.
   Вторая смена спасателей стала переодеваться в защитные костюмы и готовить респираторы. Надо было собираться и Александру Родионовичу, и, переодеваясь, он отогнал воспоминание о том, что в похожих обстоятельствах погиб не один знакомый штейгер.
   Он услышал, как Москаль и начальник спасателей Вольхович говорят о том, что кто-то сробел, а кто-то сильно отравился газом, наверное, не выживет.
   Вдруг Вольхович повернулся к нему и сказал:
   - Александр Родионович, сидели бы... В вашем возрасте...
   - Да уж! - буркнул Александр Родионович. - От огня никогда не бегал.
   Он потопал тяжелыми сапогами, стал просовывать руки в заплечные ремни ранца "вестфалии".
   4
   Они дошли до первой вентиляционной двери. Здесь уже тянуло дымом, и сразу за ней следовало включиться в респираторы. Послышались всхлипы. Вольхович поднял фонарь. У дверей сидел, сжавшись, мальчик и смотрел на них.
   - Дверовой? - спросил Александр Родионович - Не убежал?
   Мальчик вскочил и стал оправдываться.
   - Он вас боится, - сказал Москаль. - Иди, хлопчик, до ствола. Быстрее.
   - А кому двери закрывать? - спросил мальчик недоверчиво.
   Александр Родионович представил, как тот сидел в темноте и мимо него проносили пострадавших. Тут и взрослый не выдержал бы.
   - Надо потерпеть, сынок, - все же сказал Александр Родионович.
   - Скоро вернемся, - пообещал Вольхович и вырвал плотно всосанную воздушным давлением дверь.
   В лицо ударило жарким угаром. Лучи электрического света рассеивались в темноте штрека, потом поползли по стенам и кровле, как бы ощупывая опасность, и опустились вниз, отразившись в канавке с бегущей водой. Опасность была дальше.
   Они пошли к очагу взрыва, пока не включаясь в респираторы.
   Послышался цокот копыт и стук железных колес. Навстречу двигалась лошадиная голова.
   - Эй! - крикнул Александр Родионович. Кто там?
   - Везем! - отозвался хриплый голос.
   Коногон вез убитых и покалеченных.
   Спасатели посторонились, заглядывая в вагонетку. Там все казались мертвыми.
   - Живые остались? - спросил Москаль.
   - Нэма живых! - ответил коногон-подросток. - Вси побитые.
   - Он в шоке, - сказал Александр Родионович - В смене десятки человек. Если укрылись, должны уцелеть. Хотя бы несколько уцелеет.
   - Там такие каменюки понавалило! - предупредил коногон. - И газ шипит.
   Они разминулись с ним.
   - Я морду лошадиную увидел - как привидение! - нервно засмеялся Вольхович.
   Вскоре возле стены они разглядели лежащую фигуру с поджатыми ногами. Тело еще не остыло.
   Инструктор-горноспасатель Лашков перевернул труп, на открытых остекленевших глазах сошлись лучи.
   Из груди мертвого раздался прерывистый стон. Александр Родионович переложил фонарь в левую руку и перекрестился.
   - Да нет, не бойтесь, - сказал Москаль. - То, наверное, из него газы горлом выходят.
   Александр Родионович хотел возразить, что не боится, но понял, что на самом деле не боится, и не стал возражать. К нему вернулось что-то далекое, той поры, когда он учился в штейгерской школе, преодолевал вместе с другими учениками робость перед горной стихией и видел в грубой отваге защиту от напастей.
   - Раз родились, значит умрем, - сказал Александр Родионович. - Так нас учили.
   - Этот парень уже вытащил счастливый билет, - откликнулся Вольхович. А тем я не завидую.
   У пересечения с квершлагом на штрек обрушилась глыба песчаника, тускло поблескивающая при свете фонарей. Спасатели обошли ее. Москаль повернулся и сказал:
   - Не надо бы мне разыгрывать мою даму. Надо бы подождать!
   Вольхович распорядился измерить, сколько рудничного газа в воздухе, и Лашков стал водить от кровли до почвы маленькой бензиновой лампой Вольфа. Все смотрели на шарик огня за предохранительной сеткой, постоянно вытягивавшийся в язычок.
   - Говорят, перед смертью есть какое-то предчувствие, - сказал Лашков.
   Вольхович видел длину язычка, явно указывавшего на опасность взрыва, и поэтому инструктор ему ничего не сказал о результате замера.
   - Никакого предчувствия нет, - ответил Москаль. - По себе знаю.
   - Нет, предчувствие, конечно, есть, - сказал Александр Родионович. Вот я, например, сейчас знаю, что сегодня с нами ничего не сделается. А спросите - почему? Предчувствие!
   - Ну слава Богу! - заметил Москаль. - Жалко мою даму...
   Они дошли до ходка, где обнаружили пятерых живых и одного убитого. Убитый был голый, обгоревший, без головы. Вместо головы темнело что-то маленькое.
   Шахтеры тоже были обожженные, но на ногах еще держались. Один из них связывал порванные вожжи и собирался поправить упряжь на смирно стоявшей лошади, чтобы, должно быть, выехать затем на вагонетке. Под кровлей ходка тянулся сизый дымок.
   - Там живые есть? - спросил Александр Родионоич. Послышалось шипение вырвавшегося из трещины метана.
   - Черт побери! - сказал Вольхович. - Смотрите!
   В ходке пробегали языки синего и зеленого пламени. Лашков повернулся и кинулся бежать.
   - Сейчас рванет, - определил Москаль. Он сунул в рот мундштук, открыл кислородный баллон, надел противодымные очки и зажал нос зажимом.
   Александр Родионович крикнул:
   - Ложись! - И тоже стал включаться в респиратор.
   К синему и зеленому пламени добавился красный огонь, это загорелась угольная пыль.
   Огонь взрыва раскинулся во все стороны, расшвырял людей, ударив кого о стенки, кого о кровлю.
   Александр Родионович увидел, как лошадь бежит и у нее горит грива и хвост. Он хотел посмотреть, где спасатели, но наступило какое-то долгое мгновение, и вместо них он увидел совсем другое.
   Вот он мальчик и стоит возле глубокой шахты-дудки, куда спущена веревка. Лошадь крутит барабан и тащит веревку.
   Вот в степи гуляет большая дрофа, ей жарко, и она ложится на землю и распластывает крылья.
   Потом на месте дрофы появляется вода, он тянется к ней, чтобы спастись от нестерпимого жара. Вода совсем близко, но до нее нельзя дотянуться. Неужели это смерть? Нет, говорит себе Александр Родионович, сейчас придет мама, заберет меня отсюда.
   5
   Макарий Игнатенков, летчик-охотник авиационного отряда, был сбит во время разведки над львовскими фортами 13 августа в первые недели войны. До 13 августа его "фарман" тоже подвергался обстрелам, но без серьезных повреждении.
   Он слыл удачливым после того, как сбил австрийский аэроплан. Когда австриец оказался над русским аэродромом, слева и справа поднялись два аэроплана, быстрый "ньюпор" и более медленный "фарман". Одним управлял Макарий, другим - подпоручик Иванов. По-видимому, австриец не сразу разглядел второй аппарат. А когда разглядел, ринулся почти вертикально вверх, чтобы забраться выше неприятелей. Макарий увидел пилота - тот был с белесой бородой, без шлема, с длинными развевающимися волосами, в больших очках. Согнувшись, вытянув вперед голову, он напоминал птеродактиля.
   Макарий и Иванов летели следом, все время оставаясь выше его, и приближались с обеих сторон. Иванов открыл стрельбу из револьвера. Австриец повернул ему навстречу, прошел над ним и освободился от его преследований. Макарий сделал "иммельман" и полетел наперерез. Австриец еще раз повернул. Макарий взялся за карабин, прицелился и выстрелил. Сбить аэроплан из карабина - вот везение, так решили все авиаторы.
   А 13 августа он вместе с наблюдателем, поручиком Рихтером, вылетел из Брод по направлению ко Львову. Быстро взял высоту и минут через пятьдесят достиг передовой линии фортов. С высоты тысячи трехсот метров форты были как на ладони - блестели ниточки узкоколейки, ехал по двору грузовик с зелеными ящиками, солдаты что-то сколачивали из желтых брусков, у крепостных пушек лежали тени.
   Рихтер стал отмечать на планшете расположение австрийцев. С пятого форта ударило орудие. Желтовато-розовое облачко разорвалось впереди аппарата, и Макарий быстро нажал правую педаль и повернул вправо. Шрапнель еще и еще раз разорвалась левее. Он повернулся к Рихтеру:
   - Эй! Как вы там?
   Поручик не отрывал карандаша от карты и не замечал ни разрывов, ни свиста пуль.
   Перед фортами как муравьи высыпали пехотинцы и частили из винтовок. К артиллерии форта присоединилась полевая батарея.
   Рихтер что-то крикнул. За шумом мотора Макарий не разобрал.
   Аппарат подбросило.
   Слева батарея. Но это было не так уж важно. Они падали, накренившись на левое крыло. И мотор замолчал.
   - Поручик, берите ваш "Льюис", - сказал Макарий.
   - Думаете, не уйдем? - спросил Рихтер.
   - Штыки видите? - ответил Макарий. Руль высоты заедало, и рукоятка почти не подавалась.
   - Нет работы веселей, чем работа шахтарей! - сквозь зубы проговорил Макарий, выталкивая рукоятку.
   Снизу раздавались возбужденные голоса. Он различал напряженные, полные любопытства лица солдат, ожидавших, как русские будут разбиваться.
   - Вы женаты? - спросил Рихтер, щелкая затвором пулемета. Этот пулемет он где-то раздобыл, а вообще-то самолеты были вооружены карабинами.
   Рукоятка наконец протолкнулась, и на малой высоте Макарий выровнял "фарман".
   Внизу затрещал пачечный огонь. "Я женат? - спросил себя Макарий. - Нет, веселей... Сейчас над этим лесом... Теперь бы поляну... Хорошо, что подкладываем под себя сковородку, а то бы отстреляли эти самые... Сижу на сковородке и пикирую... Стожок?.. "
   Возле стожка на поляне, неподалеку от деревни, аппарат ударился о землю и развалился. Макарий отстегнулся, вылез и стал отвинчивать крышку с бака.
   - Игнатенков, сперва дайте мне выбраться, - упрекнул его Рихтер.
   - Чего копаетесь? - буркнул Макарий. - Сейчас местные крестьяне начнут охоту. Небось награду получат.
   Рихтер закряхтел, выругался и медленно вылез со своего места с планшетом и пулеметом в руках.
   К поляне уже приближались какие-то звуки.
   Макарий чиркнул спичку и бросил в бензин. Она погасла. Он снова чиркнул и бросил.
   - Казакен? - вдруг закричал Рихтер. - Казакен! Ахтунг! - И тихо спросил: - Игнатенков, вы по-польски что-нибудь знаете? Скажите им по-польски: казаки близко?
   Макарий сунул в бензин носовой платок и, подняв голову и увидев, что их окружают мужики в свитках, замахал платком и закричал по-польски:
   - Увага! До дому кроком руш! Казакен! - Видно, о казаках были уже наслышаны.
   Здоровенный бородатый крестьянин в обвисшей шляпе бежал прямо на него и вдруг завертел головой, стал замедлять бег и совсем остановился. На его грубом, показавшемся Макарию звериным лице появилась улыбка.
   Другие мужики тоже остановились...
   "Фарман" вспыхнул.
   Авиаторы отступили, прячась за кустами и стволами дубов и вязов. Светлый лиственный лес напомнил Макарию в минуту передышки о том, что отсюда, с запада, когда-то двигались на ковыльную степь все эти дубы, вязы, ясени, клены, и он подумал о поселке Дмитриевский, на мгновение очутившись в балочке у ручья вместе с Ниной Ларионовой и Григоровым. Собственно, Нина уже стала Григоровой и о ней следовало забыть, но именно потому, что она стала Григоровой, он помнил о ней.
   - А вы женаты? - спросил он Рихтера.
   - Ерунда! - ответил поручик. - Бог миловал... Откуда вы знаете по-польски?
   - У матери дед поляк, - сказал Макарий.
   - Ясно - нас спасла ваша матка боска.
   С австрийской батареи донесся запах кухни. Макарий разгрыз еще покрытый чашелистниками орех лещины, стал, морщась, жевать горькое ядро.
   - Воевать лучше в воздухе, - сказал он. - И чисто, и сидишь как у себя на диване. Не представляю, как в пехоте...
   - Серые герои, - вымолвил Рихтер. - Интеллигентный человек хуже приспособлен, чем они. А им что? Они и не чувствуют.
   Ночью они вышли на позицию Очаковского полка, пройдя австрийские и наши караулы, и очутились в деревне с белеными хатками, выделяющимися под ровным светом месяца на фоне темных деревьев. До утра их поместили в какой-то халупе под охраной часового, а утром, покормив гороховым супом на сале и дав возможность побриться, отправили в штаб полка. Там офицеры секретного отдела их разделили, стали допрашивать и потом, не найдя в их рассказах ничего противоречивого, угостили кофе и отправили в штаб дивизии. В дивизии тоже допросили, после чего связались по телеграфу со штабом корпуса и доложили о выходе из расположения австрийских войск двух летчиков.
   По сравнению с ротой, где не придали большого значения сообщению Игнатенкова и Рихтера об их скрытном проходе мимо наших караулов, в полку об этом расспрашивали дотошно, а в дивизии - жестко и с возмущением, как будто летчики нанесли дивизии большой урон.
   Во дворе дивизионного штаба маленький сухощавый генерал-майор, только что слезший с лошади, заметил Игнатенкова и Рихтера и, должно быть, изумившись их изодранным мундирам и разбитым сапогам, потребовал объяснений.
   Его скуластое азиатское лицо отражало готовность к любым мерам и привычку действовать решительно.
   Рихтер оробел, но Игнатенков шагнул вперед и отрубил:
   - Господин генерал! Летчики авиаотряда! Сбиты под Львовом! Ночью вышли к нашим! Охотник Игнатенков, поручик Рихтер!
   - Лавр Георгиевич, - послышался за спиной Макария голос офицера-контрразведчика. - Перед вами герои.
   Лавр Георгиевич Корнилов, командир 48-й пехотной дивизии, строго, но уже по-отечески поглядел на Макария и Рихтера и отдал им честь. На его мизинце блестело золотое кольцо.
   Снова начались полеты над полями, лесами, железнодорожными станциями. Русские наступали в Галиции. Стрелка компаса и высотомера указывала на одни и те же деления, а глаза выискивали внизу платформы, составы, запасные пути, прямые иглы узкоколеек и вееры тропинок, расходящиеся от пунктов снабжения.
   ... И разрывы шрапнелей, и рой пуль!
   Макарий наблюдал, как разворачивалась артиллерийская дуэль, как сметались целые рощи с засевшими в них стрелками...
   Как конная батарея помчалась на позицию шагах в двухстах от наступавшей австрийской пехоты, как артиллеристы набросили скатки на шеи и под страшным ружейным огнем взлетели на пригорок, снялись с передков и открыли пальбу, устилая поле трупами...